ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899
Д. Н. Кайгородовъ>.
Д. Н. Кайгородовъ>.
НА ДЕРЕВЕНСКОЙ РЧК.
НА ДЕРЕВЕНСКОЙ РЧК.
На деревенской речке, Кайгородов Дмитрий Никифорович, Год: 1899
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Былъ теплый, свтлый майскій вечеръ. Солнце только что сло. На песчаномъ берегу деревенской рчки, на старомъ, забытомъ бревн, сидлъ съ непокрытой головой, опершись подбородкомъ и обими руками на изящную трость, совсмъ сдой, но съ виду еще бодрый, старикъ. Его коротко остриженные волосы, также какъ и короткая сдая борода, и лежавшая рядомъ на бревн соломенная шляпа, отражали свтъ вечерней зари. Глаза старика были устремлены на загоравшуюся прямо, передъ нимъ, на золотистомъ небосклон, вечернюю звзду. На лиц, сохранившемъ еще слды былой красоты, лежалъ отпечатокъ свтлой мысли, въ глазахъ отражалось возвышенное душевное настроеніе.
Изъ калитки дома, стоявшаго на краю высокаго и довольно крутого берега — почти надъ самымъ тмъ мстомъ, гд лежало забытое бревно — вышелъ юноша, лтъ 18-ти, и постоявъ минутку, сталъ быстро спускаться по плохонькой деревянной лсенк къ рк. Вслдъ за нимъ вынырнула изъ-подъ порога того же дома собаченка, и, быстро промелькнувъ мимо спускавшагося юноши, чуть не кубаремъ скатилась по крутой дорожк протоптанной рядомъ съ лсенкой. Мигомъ очутившись около сидвшаго на бревн старика, она вскочила, рядомъ съ нимъ на бревно, ткнула мордой подъ локоть, снова соскочила, подбжала къ вод и принялась пить.
Спустя минуту, юноша, ловкимъ прыжкомъ перемахнувъ чрезъ нсколько послднихъ ступенекъ, подбжалъ къ бревну.
— А мама врно угадала, что ты ушелъ къ рк, проговорилъ онъ, слегка запыхавшись.— Мы никто не видли, какъ ты вышелъ…. думали все еще пишешь….
Затмъ онъ подошелъ къ рчк и, наклонившись, поболталъ рукой въ вод:
— Однако вода-то уже какая теплая — пожалуй завтра можно будетъ и купаться.
Вынувъ платокъ, вытирая руки и возвращаясь къ бревну, онъ добавилъ:
— А я за тобой, ддушка: самоваръ ужъ на стол…
— Ничего, пусть постоитъ, не сразу послдовалъ отвтъ.— Не убжитъ…. Вотъ майскіе вечера такъ убгаютъ… и не скоро возвращаются. Да не для всякаго и возвращаются, добавилъ ддушка, снимая съ бревна свою шляпу и освобождая подл себя мсто.— Присядь. Посидимъ еще немножко,— жаль разставаться съ такимъ вечеромъ. Полюбуемся, послушаемъ…
Юноша слъ. Нсколько минутъ прошло въ молчаніи.
— Какъ хороша сегодня заря, проговорилъ ддушка,— какъ нарядна! Какіе теплые, мягкіе, ласкающіе глазъ тона, какой воздухъ,— ароматъ!..— А соловей-то?!.
— Восхитительный! отозвался полу шопотомъ юноша.
— И какъ славно аккомпанируютъ ему перепелъ и кукушка — совсмъ какъ въ бетховенской симфоніи…
По рк слабо донесся отдаленный благовстъ. На поверхности воды, то здсь, то тамъ расходились круги — играла рыба, предвщая на завтра хорошее утро. На быстрин ближняго переката, какъ маятникъ качался торчавшій изъ воды колъ, оставленный рыбаками, я гармонично журчала струя воды. Гд-то, въ прибрежныхъ камышкахъ, тихо покрякивали утки. За ркой, на заливномъ лугу, поднимался легкій туманъ и кричалъ коростель — то, казалось, совсмъ близко, то, черезъ минуту, будто гд-то далеко. Жалобно посвистывалъ куличекъ, безпрестанно перелетая черезъ рчку, надъ самой водой. Изъ деревни, вырисовывавшейся темными силуэтами на золотистомъ небосклон, по ту сторону рки, доносилась широкая, долевая псня. Налетлъ заревой втерокъ, зарябилъ слегка мстами воду, пошелестилъ сухимъ, прошлогоднимъ, тростникомъ и принесъ съ собою свжую волну вечерняго майскаго воздуха. Небосклонъ понемногу темнлъ, золотисто-розовые тона зари смнялись зеленоватыми, кое-гд стали загораться звзды. Безъ умолку плъ соловей въ кустахъ прибрежнаго ивняка.
На лиц старика снова засвтилось прежнее выраженіе приподнятаго душевнаго настроенія. Юноша также, видимо, наслаждался прекраснымъ вечеромъ. Вздохнувъ нсколько разъ кряду полной грудью свжій, ароматный воздухъ, онъ произнесъ полушопотомъ:
— Хорошо!…
— Хорошо, подтвердилъ ддушка.
Затмъ, помолчавъ немного, вынулъ изъ бокового кармана пальто довольно объемистую, продолговатаго формата, записную книжку — дневникъ, которую всегда носилъ съ собою, и, перелистывая страницы, проговорилъ:
— Знаешь что, Сережа… Послужи ты мн своими молодыми глазами — для нихъ свта еще достаточно… Я теб подиктую… Зароились въ голов — просятъ выхода… Вотъ отсюда начни, указалъ онъ чистую страницу.— Вотъ и карандашъ…
— Съ восторгомъ, ддушка! отозвался юноша, беря дневникъ, карандашъ, и прилаживаясь писать на своихъ колнахъ.— Слушаю!
— Пиши: ‘Да, прекрасенъ Божій міръ! Сколько величія, сколько красоты, сколько гармоніи — сколько чудесъ!’ — диктовалъ ддушка, съ разстановкой.— ‘И это удивительно… прошли тысячелтія… а какъ мало, какъ мало еще сердецъ раскрытыхъ и душъ отзывчивыхъ — на все это величіе, на всю эту чудесную красоту!.. сознающихъ, что это — великое благо, великій источникъ, данный человку для того, чтобы онъ изъ него черпалъ — себ на благо… По истин можно сказать: имютъ очи — да не видятъ, имютъ уши — да не слышатъ… А между тмъ… сколько горя было бы притуплено, желчи — сбережено!.. Забились люди въ свои душные муравейники, изъ которыхъ видны только кусочки копченаго неба. Засорили, множествомъ ненужныхъ заботъ, пути и тропинки, ведущія въ глубь души, къ искр Божіей — и глохнетъ, угасаетъ святая искра,— холодетъ душа… А если и выберутся когда ‘на лоно природы’ (когда ужъ очень не въ моготу станетъ въ душномъ муравейник), такъ нтъ чтобы ‘отрясти прахъ’ суеты повседневной, и, раскрывъ душу и сердце, черпать всмъ существомъ своимъ изъ этого благого и неизсякаемаго источника! Нтъ! тащутъ съ собой и сюда — въ этотъ ‘святой храмъ’ — все тотъ же суетный, угнетающій душу, соръ ежедневной городской сутолоки. Все т же разговоры о житейскихъ дрязгахъ, служебныхъ длахъ, послднихъ модахъ… А тутъ, въ это время, шумитъ лсъ, колышется рожь, благоухаютъ деревья, заливаются жаворонки, мелькаютъ голубые васильки… Но, все это не для нихъ — они этого не видятъ, они этого не слышатъ… ‘Да’, продолжалъ диктовать ддушка — ‘ушли отъ природы,— Богъ знаетъ куда ушли!.. нкоторые — такъ далеко, что и дороги назадъ не найдутъ… Я, говоритъ, не люблю природы. Мн скучно, говоритъ, лтомъ въ деревн. Я не могу,— мои нервы требуютъ пищи, поддержки.— Безумные! Не пищи, а отравы: вдь это тотъ же запой, тотъ же морфинизмъ! Пищи! Природа расточаетъ передъ тобою лтомъ истинную, цлебную пищу для твоихъ больныхъ, вырождающихся нервовъ, пища эта — свтъ солнечныхъ лучей и чистый воздухъ полей и лсовъ, а ты отъ нихъ убгаешь, не вдая что творишь! Теб скучно среди природы! Скучно, потому что ты съ ней раздружился (вспомни свое дтство!) — ты ее забросилъ, какъ какую-то ненужную вещь — она теб стала чужая… Ты скучаешь среди природы и бжишь въ мірскую сутолоку, гд твои умъ, правда, изощряется, но духъ — притупляется. А въ результат — неврастенія, душевное изсяканіе, и — если не безвременный конецъ, то — безотрадная, томительная старость…’
— А что, видно еще? Не очень темно,— спросилъ ддушка, выждавъ, пока были записаны послднія слова.
— Ничего, еще можно, отвтилъ юноша, перелистывая и приглаживая слдующую страницу.
— Ну, такъ пиши. Еще немножко… ‘И что хуже всего,— дтей своихъ тоже уводятъ отъ природы… Изгнали ее изъ школы (какъ французы Распятіе),— что имъ Гекуба!.. А гд не изгнали, тамъ засушили и спрятали въ шкапы и ящики, откуда по временамъ вынимаютъ… И въ результат, вмсто гармонично развившейся, цльной молодой натуры — какое-то однобокое существо… кандидатъ въ декаденты, символисты, неомарксисты и разные другіе уродливые ‘исты’, но мене всего — кандидатъ на добраго гражданина, съ бодрымъ духомъ въ здоровомъ тл…’
— Ну, будетъ, Сережа… темно,— сказалъ старикъ, посл нкотораго молчанія.— Спасибо, другъ! прибавилъ онъ, беря отъ внука книжку, и, всунувъ въ нее карандашъ, вложилъ обратно въ пальто.
У самаго берега, близъ бревна, сильно всплеснула крупная рыба. Красивые, широкіе круги пошли къ противоположному берегу, играя отблескомъ зари на гладкой поверхности рки. Съ громкимъ жужжаніемъ промелькнулъ крупный жукъ. Все больше и больше загоралось звздъ на неб, все громче и страстне плъ соловей — безъ умолку, безъ передышки. Неслышнымъ, колеблющимся полетомъ пролетлъ полуночникъ, и, скрывшись за поворотомъ рки, замурлыкалъ свою безконечную псню. Надъ водой, мстами, слегка началъ клубиться туманъ и потянуло холодкомъ. Старикъ надлъ шляпу и застегнулъ до верху пальто. Спустя немного времени, онъ заговорилъ, нсколько измненнымъ, боле глухимъ, глубокимъ голосомъ:
— Случалось ли теб когда нибудь, во время усердной молитвы, испытывать такое чувство, какъ будто на тебя нисходитъ какая-то теплая волна, проходитъ чрезъ всего тебя — насквозь, чрезъ все твое существо — и охвативъ, будто приподнимаетъ, будто уносить… Приходишь въ себя и чувствуешь, что ты уже не тотъ: твой двухъ обновленъ и просвтленъ. И нтъ тогда такой дурной всти, которая могла бы смутить твои духъ,— на нкоторое время ты ‘не отъ міра сего’… Впрочемъ, теб врядъ-ли случалось — слишкомъ еще юнъ, придетъ время… Такъ вотъ, нчто подобное такому чувству я испытываю, по временамъ, когда нахожусь одинъ, глазъ на глазъ, съ природой, въ часы особеннаго ея величія: среди покрытаго инеемъ лса, среди яркихъ красокъ листопада,— на ранней утренней зар,— въ часы ея великаго весенняго пробужденія… Подобныя же минуты пережилъ я и сейчасъ — передъ твоимъ сюда приходомъ — подъ вліяніемъ величественной прелести этого майскаго вечера… Я бы сказалъ: въ такія минуты природа отвчаетъ на мою любовь, и даритъ мн, любя, величайшее земное благо — миръ душевный,— просвтлніе и обновленіе духа… Всю жизнь мою я подходилъ къ ней съ любовью, съ любовью учился видть постепенно разворачивавшуюся предо мною ея красоту и слышать ея чарующій голосъ — и вотъ она стала открываться мн,— какъ древняя богиня, и приносить мн свои божественные дары…
Старикъ обнялъ одной рукой сидвшаго рядомъ съ нимъ внука, и прижавъ его къ себ, продолжалъ:
— Да, мой другъ — люби природу! Люби и учись познавать ее, говорилъ онъ, все боле и боле увлекаясь.— Вдь, что ни дерево — своя красота, что ни травка — своя прелесть, что ни птичка — своя псня! И такъ во всемъ — во всей безконечной лстниц твореній: отъ самомалйшей былиночки и до величественнаго дерева, отъ человка — до послдней козявочки, отъ крошечной песчинки — до ‘утеса-великана’, отъ самой далекой звздочки — до великолпнаго солнца. А все вмст — во всей своей цлокупности — удивительная, чудесная, божественная гармонія! Какъ въ музык, воспринять всю красоту гармоніи сложнаго аккорда можно не иначе, какъ имя развитое ухо, способное воспринять каждый отдльный звукъ входящій въ составъ этого аккорда — такъ и въ природ. И чмъ больше будешь ты ее познавать — во всемъ ея великомъ разнообразіи — тмъ боле будешь слышать ‘нотъ’, ‘тоновъ’, тмъ все роскошне и роскошне будетъ слагаться для тебя гармоническій аккордъ, тмъ полне будетъ волна впечатлнія и — богаче отзвукъ твоихъ душевныхъ струнъ. Съ любовью подходи къ Божьему творенію, съ любовью его познавай.— и откроется теб великій источникъ. Будешь изъ него черпать — не заглохнетъ въ теб искра Божія. И будетъ онъ теб великой отрадой, и прибжищемъ — въ тяжелыя минуты твоей жизни!..
При послднихъ словахъ, произнесенныхъ слегка взволнованнымъ голосомъ, старикъ крпко прижалъ къ себ своего внука.
Въ то же самое время послышался сверху, съ горы, зовущій женскій голосъ:
— Папа, Сережа! Пора домой!.. Простудитесь… Самоваръ уже второй разъ подогрваютъ…
— Пойдемъ, сказалъ старикъ, медленно поднимаясь съ бревна.
— Идемъ! громко откликнулся юноша на зовъ матери.