На действительной службе, Пешехонов Алексей Васильевич, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

На дйствительной служб.

(Изъ военныхъ воспоминаній).

I.
Какъ я попалъ въ солдаты.

На службу меня взяли въ 1888 году въ Варшав. Произошло это нсколько неожиданно. Я имлъ должность, освобождавшую меня отъ воинской повинности, и идти въ солдаты — по крайней мр, въ данномъ году — совсмъ не разсчитывалъ. Но незадолго до призыва разыгралась небольшая исторія…

У нсколькихъ студентовъ изъ того кружка, въ которомъ я тогда вращался, былъ произведенъ обыскъ. Ничего преступнаго жандармы не нашли и создать какое-либо дло, видимо, оказались не въ состояніи. Кончилось тмъ, что меня и еще двухъ студентовъ пригласили въ жандармское управленіе для отеческаго, такъ сказать, внушенія.

— Намъ извстно,— началъ жандармскій подполковникъ, любезно усадивъ насъ въ своемъ кабинет,— что вы хотите устроить общество… Правда, съ легальными цлями, но безъ разршенія правительства… Конечно, ничего преступнаго вы еще не совершили. Но… Всегда вдь такъ: начнутъ молодые люди съ какого-нибудь пустяка,— кассу взаимопомощи тамъ устроятъ или книжки вмст читать начнутъ,— а потомъ и пойдетъ… Непремнно что-нибудь противоправительственное получится. Мы это уже хорошо знаемъ… Ну, такъ вотъ-съ мы и ршили васъ предупредить…

Жандармъ принялъ видъ суровый и многозначительный.

— Намъ все извстно… Да-съ… Не думайте, что отъ насъ что-нибудь укроется. И за вашей затей мы все время слдимъ… Конечно, мы могли бы дать длу законный ходъ, начать формальное дознаніе. Только…

Лицо нашего собесдника подернулось грустью и въ голос послышались ласковыя ноты.

— Молоды еще вы, неопытны. Ты и не понимаете, куда все это васъ завести можетъ…. Объ общемъ благ, конечно, безпокоитесь?— усмхнулся онъ.— Но почему именно вы о немъ должны думать? И безъ васъ есть кому… Да и что такое общее благо? Если каждый позаботится о себ, всмъ и будетъ хорошо. Вотъ вамъ и общее благо…

Одинъ изъ насъ подалъ было реплику, но жандармъ, окинувъ насъ взглядомъ, быстро нашелъ неотразимый доводъ.

— Ну, вотъ и вы… Вмсто того, чтобы о другихъ думать, лучше о себ позаботьтесь. И мундирчикъ, и брючки, чтобы все это было въ исправности, да еще пофасонисте, чтобы не стыдно было въ люди показаться… Ну, и развлечься молодымъ людямъ тоже нужно, даже кутнуть иногда… Двочки тамъ и все такое… Это я понимаю. Безъ этого нельзя… На то и молодость…

Упоминаніе о нашихъ костюмахъ заставило насъ съежиться: въ нихъ, дйствительно, много было изъяновъ. Но относительно развлеченій, приличествующихъ молодымъ людямъ, мы рзко разошлись съ жандармомъ въ взглядахъ. Разговоръ кончился все-таки благополучно,— очевидно, такъ было предначертано.

— Стало быть, мы такъ и ршимъ,— заявилъ въ заключеніе подполковникъ:— все это останется между нами… Можете не безпокоиться: никакихъ послдствій для васъ на этотъ разъ не будетъ, карьеру вамъ мы портить не станемъ… Ну, а въ будущемъ ужь поостерегитесь. Въ случа чего,— не спустимъ. Съ насъ тоже вдь спрашиваютъ.

Думая, что разговоръ конченъ, мы намревались уйти, но жандармъ задержалъ насъ.

— Извините, но вамъ обождать придется. Генералъ самъ желалъ васъ видть. Будьте добры посидть въ пріемной, начальникъ управленія сейчасъ прідетъ.

— Да вотъ что я еще васъ попрошу,— остановилъ онъ насъ, когда мы выходили изъ кабинета.— Ужь вы, пожалуйста, не возражайте старику. Ну, мн — это такъ… А онъ — почтенный генералъ и не привыкъ къ пререканіямъ. Да и что вамъ? Если и пожуритъ, такъ любя вдь, какъ отецъ…

Не успли мы, оставшись одни, подлиться впечатлніями и ршить вопросъ, вступать или не вступать въ случа чего въ пререканія, какъ въ управленіи произошло движеніе. Пробжалъ мимо насъ въ переднюю и бесдовавшій съ нами подполковникъ. Черезъ нсколько минутъ онъ появился уже съ генераломъ. Послдній, проходя мимо насъ, остановился.

— Эти?— спросилъ онъ.— Взять съ нихъ подписку!..— И прошелъ дальше. Роль любящаго отца, должно быть, не входила въ его планы. А, можетъ быть, не съ той ноги всталъ, не было расположенія.

Съ насъ взяли подписку, что ни къ какимъ преступнымъ сообществамъ мы не принадлежимъ и впредь принадлежать не будемъ. Подобныя подписки въ т времена отбирались довольно часто, при разныхъ обстоятельствахъ жизни. Помнится, въ жандармскомъ управленіи нашлись даже для этого готовые бланки. Во всякомъ случа эта операція потребовала немного времени. Подполковникъ, повидимому, былъ смущенъ генеральскимъ аккордомъ, который не совсмъ гармонировалъ съ разыгранной имъ симфоніей. Отбирая наши подписи, онъ былъ угрюмъ, почти не разговаривалъ. Такъ же сухо онъ и распростился съ нами.

Вотъ и вся ‘исторія’. ‘Finita la comedia’,— сказалъ одинъ изъ студентовъ, когда мы вышли на улицу. Домой мы вернулись успокоенными.

Но потомъ я припомнилъ, что у жандарма, когда онъ общалъ, что ‘все останется между нами’, при взгляд на меня въ глазахъ какъ будто что промелькнуло. Нужно думать, уже въ тотъ моментъ у него явилась мысль, что моей-то ‘карьерой’ слдуетъ заняться. Въ самомъ дл: это вдь была не студенческая карьера…

Прошло около мсяца. Однажды директоръ реальнаго училища, гд я тогда служилъ, прізжаетъ въ училище въ неурочный часъ въ полной парадной форм и, видимо, разстроенный. Оказывается, былъ у попечителя округа. Тотчасъ по прізд приглашаетъ меня. Разговоръ былъ недолгій: я долженъ былъ немедленно подать прошеніе объ отставк, а на слдующій день уже получилъ ‘аттестатъ о служб’, который долженъ былъ служить мн ‘безсрочнымъ паспортомъ для свободнаго везд проживанія’.

Черезъ нсколько дней былъ призывъ въ томъ участк, къ которому я приписался. Воинское присутствіе было уже увдомлено, что на служб по учебному вдомству я больше не состою, жребій мн достался не очень дальній, льготы по семейному положенію у меня не было, физическихъ недостатковъ не оказалось… И вотъ я — новобранецъ.

II.
На сборномъ пункт.

Кром меня, въ тотъ же день былъ принятъ еще одинъ православный. Насъ двоихъ свели для присяги въ церковь, остальные присягали тутъ же, въ присутствіи. Затмъ всхъ насъ отпустили для устройства домашнихъ длъ, обязавъ черезъ дв недли явиться къ уздному воинскому начальнику.

Когда въ назначенный день я пришелъ на ‘сборный пунктъ’, тамъ была масса народа: не мене, пожалуй, двухъ-трехъ тысячъ. Въ канцелярію воинскаго начальника никого изъ новобранцевъ не пускали. Долго я бродилъ по громадному двору и заглядывалъ въ разныя казармы, недоумвая, кому я долженъ явиться или, по крайней мр, къ какой групп пристать, чтобы не затеряться. Публика же тутъ была разная,— тмъ боле, что ‘сборный’ пунктъ былъ вмст съ тмъ и ‘пересыльнымъ’, а новобранческое движеніе уже началось. Пока преобладали мстные новобранцы, изъ Варшавы и Варшавскаго узда, одни, какъ и я, только что явились, другіе околачивались на пункт уже нсколько дней, ожидая ршенія своей участи. Но были новобранцы и изъ другихъ уздовъ и губерній, даже цлыя партіи ихъ. Послднія имли здсь дневку или явились сюда съ одного изъ вокзаловъ за горячей пищей, какая по маршруту имъ полагалась въ Варшав. Эти были хоть сорганизованы, имли своихъ ‘дядекъ’, знали, кого имъ слушаться. Вс же остальные представляли толпу, которая руководилась только слухами и догадками: то вс почти сгрудятся къ одному мсту въ надежд, что что-то объявятъ, то опять распадутся на отдльныя кучки въ томительномъ ожиданіи. Каждый, конечно, старался держаться съ земляками. Но у меня земляковъ не было. Оріентироваться мн было тмъ трудне, что съ новобранцами я не могъ разговориться, такъ какъ плохо объяснялся по-польски, а солдаты, какіе были во двор, устали уже отвчать на вопросы, да и сами ничего не знали… Лишь къ вечеру на крыльц появился писарь со списками и сдлалъ перекличку вновь явившимся. Сообразивъ, что больше ничего не будетъ, я тотчасъ ушелъ съ пункта, благо ворота какъ разъ были раскрыты настежъ.

Тоже было на второй день, на третій… Я приходилъ съ утра, слонялся по двору до переклички, а затмъ уходилъ домой. Такъ же поступали, какъ я замтилъ, и еще нкоторые новобранцы. Очень ужь грязно, шумно и неуютно было въ казармахъ, и не хватало какъ-то ршимости оторваться отъ привычныхъ условій существованія. Впрочемъ, для меня лично, какъ сейчасъ будетъ видно, не было даже надобности переселяться на пунктъ, перебираться сюда съ вещами. Достаточно было здсь только числиться, чтобы не сочли бжавшимъ.

Но перекличку, даже проводя цлые дни на пункт, легко было прозвать. Производилась она въ разные часы и въ разныхъ мстахъ, — то гд-нибудь на двор, то въ какой-либо изъ казармъ,— главное же, безъ всякаго предупрежденія. Хотя бы сборъ на рожк играли или барабаномъ сзывали… А то все время нужно было слдить, куда пройдетъ писарь со списками или не двинется ли куда публика. Нердко приходилось обманываться: пройдетъ писарь, да совсмъ съ другими бумагами. Съ другой стороны, многіе опаздывали на поврку, а то и вовсе не попадали. Впрочемъ, въ толп быстро создалось настроеніе отзываться за всхъ, кого выкликиваютъ. Писаря,— а изъ нихъ для переклички высылали, должно быть, кого придется, кто былъ посвободне,— относились къ ней спустя рукава. Если иной и начиналъ производить поврку, какъ слдуетъ, то скоро убждался, что у него не хватитъ для этого ни силъ, ни времени. Вроятно, пока что, мы вс числились въ наличности.

Былъ приказъ не выпускать явившихся новобранцевъ за ворота, но онъ плохо исполнялся. Прежде всего, ни одинъ изъ дневальныхъ не могъ устоять передъ серебряной монетой. Если по близости никого не было, то достаточно было, подходя, вынуть портмоне изъ кармана,— и ворота немедленно открывались. Иныхъ дневальные и такъ выпускали, снисходя къ понятнымъ имъ новобранческимъ нуждамъ. А нужды были разныя: одному надо было родныхъ повидать, другому необходимо было купить что-либо, третій несъ письмо опустить въ ящикъ… Впрочемъ, писемъ новобранцы посылали немного, гораздо чаще бгали за водкой. Но и эта нужда, не мене другихъ, была понятна дневальнымъ.

Выполнить же приказъ во всей строгости они все равно были не въ силахъ: такъ или иначе новобранцы проскользнутъ или прорвутся… Посл поврки, когда сразу многіе устремлялись въ городъ, около закрытыхъ воротъ быстро собиралась толпа, вступавшая въ пререканія съ дневальнымъ. Тотъ твердо стоялъ на своемъ, не велно… Но держать все время ворота на запор онъ не могъ, нужно было впускать и выпускать тхъ, кого запретъ не касался, иногда цлыя партіи. Какъ только ворота открывались, толпа быстро устремлялась къ нимъ и оттиснутый въ сторону дневальный думалъ объ одномъ ужь, хоть бы поскоре вс прошли, чтобы можно было захлопнуть ворота, пока никто изъ начальства не замтилъ безпорядка. А тамъ уже подходили новые охотникъ утечь съ пункта,— и вновь начиналась та же исторія…

Такъ день шелъ за днемъ… Новобранцы поприглядлись другъ къ другу, перезнакомились, длились впечатлніями, воспоминаніями и ожиданіями, устраивали, какія можно, развлеченія. Особенно много разнообразія вносили въ жизнь пункта нсколько оборванцевъ, явившихся прямо со ‘дна’ или спустившихъ съ себя все передъ явкой. Нкоторые были безъ сапогъ, безъ фуражекъ, чуть прикрытые лохмотьями,— хорошо еще, что дни стояли солнечные, довольно теплые. Но держали они себя, по большей части, независимо, самоувренно, даже вызывающе. Впрочемъ, для нихъ это была, пожалуй, самая лучшая тактика. Отношеніе къ нимъ со стороны новобранческой массы было довольно сложное. Надъ ними посмивались, ихъ сторонились и, видимо, опасались: того и гляди, еще стащутъ что или скандалъ какой устроятъ. Но вмст съ тмъ ихъ самоувренность, несомннно, импонировала толп и въ ней, склонной къ унынію и растерянности, вызывала даже нчто врод восхищенія: вотъ вдь молодцы, ни о чемъ не тужатъ и ничего не боятся… Связываться одинъ на одинъ съ оборванцами новобранцы не ршались, но цлой группой, отъ нечего длать, посмяться надъ кмъ-либо изъ нихъ были не прочь. Эти подсмиванья обыкновенно немедленно переходили въ перебранку. Случалось однако, что иной оборванецъ такъ ловко отвтитъ или такую удаль покажетъ, что сразу покоритъ сердца насмшниковъ. Еще пригласятъ вмст выпить…

Немалую сенсацію, помню, производилъ еще одинъ новобранецъ-еврей, съ феноменальной бородой, чуть не до земли. Около него постоянно толпились любопытствующіе. Больше всего ихъ занимало: почему это взяли такого ‘стараго’? Другіе новобранцы-евреи не уставали разъяснять, что это талмудистъ, что всю жизнь съ самыхъ малыхъ лтъ онъ просидлъ надъ книгой (отъ этого, какъ понимали нкоторые, и борода у него выросла), а что въ солдаты его взяли ‘безъ зачета’, такъ какъ онъ нигд не былъ приписанъ и воинское присутствіе по наружному виду опредлило его возрастъ. Сами евреи относились къ своему бородатому единоплеменнику съ видимымъ почтеніемъ.

Были и другія характерныя и занимательныя фигуры… Но особенно большой интересъ новобранцы проявляли къ солдатамъ. Достаточно было кому изъ нихъ разговориться, какъ его немедленно окружала плотная толпа. Большинство совсмъ почти не понимало по русски, тмъ не мене вс тснились къ интересному собесднику, ловили отдльныя слова, переспрашивали другъ друга. Рчь обыкновенно шла о строгостяхъ военной службы и о мытарствахъ, какія приходится претерпть всякому молодому солдату, пока его ‘образуютъ’. Кром правилъ, какъ и что полагается по уставу, и сентенцій, какими обычно сопровождается новобранческое образованіе, разговорившійся солдатъ нердко приводилъ примры, разсказывалъ цлыя исторіи. И изъ всего одно слдовало: лучше не грубіянь, не ‘выражайся’, даже виду не показывай,— иначе пожалешь, да поздно будетъ… Потомъ я убдился, что это общій тонъ разговоровъ солдатъ съ новобранцами. Наслушавшись подобныхъ разсказовъ на сборномъ пункт и въ пути, послдніе приходили въ назначенную имъ часть настолько запуганными, что ‘дядьки’ могли съ ними длать, что хотли, не боясь отпора. Порою у меня являлась даже мысль, не сознательно ли проводится эта система застращиванія, не по одному ли плану дйствуютъ солдаты, вступающіе въ разговоры съ новобранцами. Поздне, на мст службы, такіе разговоры, дйствительно, нердко начинались преднамренно и велись съ явною цлью назиданія молодыхъ солдатъ. Но здсь… Дло было, конечно, проще. Такова была традиція, и солдата-разсказчика, когда онъ былъ новобранцемъ, такъ же вдь запугивали и т же, быть можетъ, разсказывали исторіи (а послднія, какъ я замтилъ, нердко повторялись въ разсказахъ). Да и щегольнуть каждому тоже было лестно, сколько онъ самъ претерплъ и насколько преусплъ, прежде чмъ сдлался ‘дядькой’… Впрочемъ, нтъ ничего неврояти го, что нижнимъ чинамъ, назначеннымъ сопровождать новобрицевь, и давались кое-какія въ этомъ смысл инструкціи, но, конечно, въ самой общей и мягкой форм: вы-де ихъ съ солдатскою жизнью познакомьте, про воинскую дисциплину, главное, разскажите,— все имъ легче привыкать будетъ… Такъ или иначе, стихійно или планомрно, но наше ‘образованіе’ началось уже на сборномъ пункт. И новобранческая масса, какъ я уже сказалъ, тянулась къ учителямъ и жадно впитывала ихъ нравоученія.

Иногда новобранцамъ удавалось остановить кого-либо изъ офицеровъ, изрдка показывавшихся во двор. Если такой офицеръ не догадывался сразу же оборвать разговоръ и скорымъ шагомъ пройти, куда ему нужно, то его тоже немедленно обступала толпа и засыпала вопросами: въ какіе полки назначать будутъ, почему не назначаютъ, будутъ ли выдавать одежду и обувь, когда начнется отправка и т. д. Отвты получались, по большей части, неопредленные,— тмъ боле, что остановленный офицеръ нердко никакого отношенія къ новобранческому длу не имлъ. Иногда это оказывался инженеръ или врачъ, который только и могъ сказать: не знаю, меня это не касается, кого другого спросите…

Но кое-какія свднія тмъ или инымъ путемъ все-таки проникали въ новобранческую толпу и въ ней уже циркулировали,— врод того, напримръ, что въ такой-то полкъ нынче вовсе назначать не будутъ, а въ такой-то много новобранцевъ погонятъ. ‘Вотъ бы и насъ туда,— мечтали одни — наши тамъ служатъ’. А по свдніямъ другихъ: служба тамъ тяжелая… Больше же всего волновало, кого съ кмъ назначатъ, вмст ли съ земляками удастся попасть или отобьютъ отъ нихъ…

Наконецъ, какъ-то посл переклички намъ объявили, что всмъ явившимся съ такого-то по такое-то число будетъ медицинскій осмотръ, и велли идти въ одну изъ казармъ. Тамъ насъ сбили къ одному краю и велли до-гола раздться. Въ другомъ конц казармы былъ поставленъ столъ, за которымъ размстились нсколько человкъ въ офицерской форм. Къ этому столу мы и должны были подходить, по мр того, какъ каждаго вызывали. Сразу же было видно, что процедура затянется, и кто-то изъ сидвшихъ за столомъ сообразилъ, что голые новобранцы совсмъ продрогнутъ. Намъ велли одться и затмъ раздваться постепенно, человкъ по 10—15, ближайшихъ по списку.

Подходили къ столу, держа обувь и одежду въ рукахъ. Докторъ наскоро спрашивалъ о здоровь, кое-кого осматривалъ. Офицеры въ это же время производили ‘разбивку’: оглядывали вызваннаго, прочитывали его формулярный списокъ, нкоторымъ задавали дополнительные вопросы,— и тутъ-же объявлялось ршеніе: въ такой-то пхотный полкъ, въ такую-то артиллерійскую бригаду…

Сколько и въ какія части назначить,— это росписано было въ Петербург. Кром общихъ техническихъ соображеній, тамъ руководились въ этомъ случа и политическими, и новобранцевъ изъ Царства Польскаго сочли, конечно, за лучшее разбросать подальше отъ Польши. Здсь же при разбивк принимались во вниманіе индивидуальныя свойства новобранцевъ: ихъ ростъ, сложеніе, грамотность, профессія… Наиболе стройныхъ и красивыхъ отбирали въ гвардію, рослыхъ — въ гренадеры, знающихъ нкоторыя мастерства и службы (телеграфную, паровозную) — въ спеціальныя войска и т. д. Возможно, что были и частныя просьбы командировъ тхъ частей, куда по росписанію подлежали назначенію новобранцы. Такія просьбы, какъ я знаю, бываютъ: одинъ, напримръ, проситъ, если возможно, прислать ему садовника, другой — повара и т. п. Отчего же и не послать, если таковые окажутся? Въ общемъ задача сводилась, стало быть, къ тому, чтобы отобрать извстные элементы, а остальныхъ можно уже было назначать подрядъ. Наша разбивка шла быстро и лишь рдкіе новобранцы, имвшіе просьбу, успвали ввернуть ее. Большинство же не успвало преодолть своего смущенія, какъ уже получало ршеніе своей участи.

Въ заключеніе предлагался еще одинъ вопросъ: дойдетъ ли новобранецъ въ своей одежд и обуви или нужно что отъ казны? Больше всего спросъ былъ на сапоги.

Дошла и до меня очередь. Полученное образованіе давало мн право самому выбрать часть войска, а, стало быть, и мсто службы, Я заявилъ, что желаю служить въ такой-то артиллерійской бригад, квартировавшей въ одной изъ внутреннихъ губерній. Образованіе давало мн и другое право, которымъ я тоже пожелалъ воспользоваться: я заявилъ, что желаю слдовать къ мсту службы, одиночнымъ порядкомъ’…

По общему правилу, новобранцы слдуютъ къ мстамъ назначенія въ состав ‘партій’, т. е. назначенные, напримръ, изъ Варшавы въ Тифлисъ отправляются одновременно подъ общимъ начальствомъ, чаще всего, унтеръ-офицера, который и сопровождаетъ ихъ до самаго мста. Партіи слдуютъ по даннымъ имъ маршрутамъ, въ которыхъ указано, гд и когда предстоитъ пересадка, полагается дневка, назначена горячая пища и т. д. Иногда въ дорог маршрутъ перемняютъ, но это бываетъ лишь въ крайнихъ случаяхъ. Вс усилія начальствующихъ лицъ направлены къ тому, чтобы обезпечить безостановочное и регулярное движеніе партій.

Новобранцы, почему либо не попавшіе въ составъ партій или отставшіе отъ нихъ, отправляются къ мстамъ службы ‘этапнымъ порядкомъ’, т. е. ихъ пересылаютъ отъ одного города до другого, пока они не дойдутъ до мста. Маршрута имъ заране не назначается и отъ попутныхъ властей зависитъ отправить ихъ дальше тмъ или инымъ путемъ. Случается поэтому, что ихъ путь получаетъ видъ прихотливо изломанной линіи. Кром того, на пересыльныхъ пунктахъ имъ приходится ждать, иногда много дней, пока наберется цлая группа для отправки въ слдующій городъ подъ конвоемъ кого-либо изъ нижнихъ чиновъ. Въ конечномъ счет отправленные этапнымъ порядкомъ новобранцы прибываютъ къ мсту службы обыкновенно съ значительнымъ запозданіемъ противъ тхъ, которые были отправлены въ состав партій.

Наконецъ, новобранцы, пользующіеся льготами по образованію 1-го и 2-го разрядовъ, могутъ быть отправляемы безъ провожатыхъ. Имъ выдаются на руки кормовыя деньги на весь путь, ‘предложенія’ на проздъ по желзнымъ дорогамъ и проходныя свидтельства,— и они сами уже должны явиться, куда назначены. Документы же ихъ пересылаются почтой. Этимъ-то порядкомъ я и желалъ воспользоваться.

Мои заявленія были приняты къ свднію и мн сказали, что, когда бумаги будутъ готовы, то меня вызовутъ въ канцелярію.

Я продолжалъ по прежнему ходить на сборный пунктъ. Новобранцы теперь группировались уже по частямъ войскъ, въ какія они были назначены. На нкоторыхъ посл разбивки появились блые казенные сапоги, рзко бросавшіеся въ глаза. Получившіе ихъ, видимо, были смущены этимъ отличіемъ и очень волновались, какъ и чмъ ихъ поскоре зачернить, на что каждому было выдано по нсколько копеекъ. Втеченіе нсколькихъ дней этотъ вопросъ оживленно обсуждался на пункт. Мазали сапоги и ваксой, и чернилами, и дегтемъ, и купоросомъ… Оборванцевъ тоже пріодли,— и нкоторыхъ изъ нихъ трудно было даже узнать въ полусолдатской форм…

Скоро однако знакомыя, примелькавшіяся физіономіи стали исчезать: мстныхъ новобранцевъ на пункт становилось все меньше и меньше,— одну партію отправляли за другой. Къ тому же завернули холода, начались морозы,— и публика больше ютилась по казармамъ. Проходящія же партіи то заполнятъ, бывало, дворъ и отведенныя помщенія, то какъ-то сразу почти вс схлынутъ. Временами пунктъ казался какъ бы опуствшимъ.

Но меня все не вызывали… Ежедневное шатаніе по двору въ ожиданіи переклички стало надодать и я началъ приходить черезъ день, черезъ два, имя въ виду, что срокъ для дороги мн назначатъ, конечно, съ излишкомъ и не бда, если я получу документы днемъ-двумя поздне. Все равно успю, не спша, собраться и своевременно дохать… Отзываюсь какъ-то на перекличк.

— А-а!..— воскликнулъ писарь.— Тебя-то мн и надо! Гд пропадалъ? Два дня уже ищутъ… Становись сюда! Пойдешь со мною въ канцелярію…

Ну! конецъ моимъ ожиданіямъ… Когда мы пришли въ канцелярію, меня провели въ кабинетъ къ воинскому начальнику. Мн и въ голову не пришло, что въ этомъ есть что-либо необычное. Тмъ сильне поразила встртившая меня тамъ неожиданность.

— Я не могу — сказалъ мн полковникъ — входить въ подробности. Да вы сами лучше меня, конечно, знаете, въ чемъ дло… Мною получено предписаніе назначить васъ на Кавказъ. Куда именно вы назначены мною, я сейчасъ не помню, но это вамъ скажутъ въ канцеляріи. Отправятъ васъ сегодня же…

Я, было, о своихъ правахъ… Какія тутъ права!

— Можете потомъ заявить претензію. А сейчасъ разговоры безполезны: разъ у меня есть предписаніе, я обязанъ его выполнить… И отсюда васъ уже не выпустятъ…

Я взмолился: у меня же и вещей съ собой тутъ нтъ… Да_#и близкіе встревожатся: какъ въ воду канулъ… Полковникъ распорядился дать мн солдата, чтобы послать съ запиской къ товарищамъ — студентамъ, у которыхъ я устроился въ ожиданіи отправкиМеня же оставили пока въ канцеляріи, подъ присмотромъ одного изъ писарей.

Не сразу я собрался съ мыслями… Гляжу: писарь пишетъ ‘именной списокъ новобранцу, слдующему этапнымъ порядкомъ’… Канцелярская вдомость по всей форм: ‘No по порядку’, ‘имя и фамилія’ — мои, ‘куда слдуетъ’ — ‘въ ур. Ходжалъ-Махи Дагестанской обл., въ мстную команду’, ‘примчаніе’ — ‘подъ строгимъ присмотромъ’… Помню, больше всего меня поразили эти дв буквы: ‘ур.’ — урочище, прочиталъ я. Ну, и мсто должно быть. Представить себ урочище я совершенно не могъ. Вспоминалась прочитанная еще въ дтств лубочная книжка: ‘Заколдованный кладъ или проклятое урочище’. И это сочетаніе — ‘проклятое урочище’ — неотступно лзло въ голову.

Вступить въ разговоръ съ писаремъ у меня какъ-то не хватило ршимости. Да и не до меня ему было: его поминутно отрывали, заставляли наводить справки, давали другую работу, очевидно, боле спшную… Такимъ образомъ прошло немало времени, прежде чмъ вс бумаги при которыхъ я долженъ былъ слдовать, были изготовлены и подписаны. Сопровождать меня назначили фельдфебеля,— и въ этомъ сказалось исключительное вниманіе къ моей особ {Фельдфебель — самый высшій изъ унтеръ-офицерскихъ чиновъ (одинъ на цлую роту). Подпрапорщиковъ изъ солдатъ въ т времена еще не было были лишь подпрапорщики изъ окончившихъ курсъ юнкеровъ, которые служили въ этомъ званіи до производства ихъ въ офицеры, но ихъ было немного и несли они обыкновенно офицерскія обязанности.}. Когда фельдфебель явился, то его потребовали въ кабинетъ воинскаго начальника. Оттуда онъ вышелъ, держа въ рукахъ пакетъ съ тремя печатями. ‘Секретный’,— тотчасъ же сообразилъ я. Затмъ ему вручили остальныя бумаги и сдали меня подъ росписку.

Когда мы вышли на заднее крыльцо, фельдфебель остановился, соображая, гд бы ему со мной пока пристроиться, такъ какъ нашъ поздъ отходилъ лишь поздно вечеромъ. Въ этотъ какъ разъ моментъ возвратился солдатъ, посланный съ моею запиской, а съ нимъ пріхали два студента, привезли узелъ съ моими вещами. Студенты ршили остаться до моей отправки. Тогда фельдфебель предложилъ пойти пока намъ всмъ въ ‘солдатскую лавочку’, которая находилась тутъ же, во двор пункта.

Солдатскія лавочки лишь незадолго передъ тмъ были заведены въ войскахъ и я былъ нсколько знакомъ съ вопросомъ о нихъ такъ какъ онъ обсуждался даже въ общей печати. Теперь мн предстояло познакомиться съ этимъ учрежденіемъ на практик. Долженъ сказать, что я сохранилъ о немъ теплыя воспоминанія: на пересыльныхъ пунктахъ лавочки представлялись мн какъ-ни-какъ самыми уютными уголками и за время своего этапнаго пути я часто ими пользовался.

Товаровъ въ нихъ обыкновенно было немного,— лишь нужные въ солдатскомъ обиход, да. и т въ ограниченномъ количеств: чай, развшенный на золотники, сахаръ, продаваемый кусками, папиросы и табакъ низшихъ сортовъ, мыло, вакса, щетки, нитки, иголки, конверты, бумага, марки, ситный хлбъ или баранки, иногда колбаса, квасъ, пиво… Водки не было. Но былъ въ опредленные часы дня кипятокъ. Тутъ же стояли столы, за которыми можно было закусить, напиться чаю съ земляками, написать письма и т. д. По сравненію съ пересыльными казармами, гд ничего, кром грязи и наръ, не было, это было большое удобство. Въ общемъ солдатскія лавочки напоминали дешевыя пивныя или чайныя,— и порою въ нихъ такъ же было людно и шумно, а иногда — совсмъ тихо и пусто. Роль сидльцевъ исполняли обыкновенно одинъ или два солдата, находившіеся подъ контролемъ кого-либо изъ офицеровъ.

Такая же лавочка была и на Варшавскомъ пункт. Мы напились въ ней чаю, побесдовали, обсудили мое положеніе… Предложили фельдфебелю пива, но онъ ршительно отказался, чаю же съ нами напился. Онъ былъ неразговорчивъ и какъ-то сумраченъ, но держалъ себя очень корректно и на вопросы, прямо къ нему обращенные, отвчалъ вжливо и толково.

Тутъ же, въ лавочк, я уложилъ свои вещи — блье, подушку, одяло, дв-три книги изъ такихъ, которыхъ могло хватить надолго,— въ наволочку, приспособилъ къ ней полотенце и получилась котомка хоть куда. Одинъ изъ студентовъ купилъ деревянную ложку и настоялъ, чтобы я непремнно засунулъ ее за голенище.

— Ну, вотъ,— оглядлъ онъ меня, улыбаясь,— теперь новобранецъ по всей форм!..

На вокзалъ мы отправились всей компаніей на двухъ извозчикахъ. Тамъ фельдфебель держался все время поодаль отъ насъ и наша маленькая группа ничмъ не выдлялась изъ среды другихъ отъзжающихъ и провожающихъ. Но все время, я, конечно, находился ‘подъ строгимъ присмотромъ’.

Пришло время отправляться. Я распростился со своими друзьями… Порвались послднія нити, связывавшія меня съ прежнею жизнью, и я погрузился въ совершенно новую среду. Меня подхватилъ новобранческій потокъ и, какъ щепку, понесъ въ невдомое дотол мн ‘урочище’…

III.
Этапный путь.

Первымъ этапнымъ пунктомъ былъ Ковель. Пріхали мы туда утромъ и прямо съ вокзала фельдфебель повелъ меня въ управленіе воинскаго начальника. Тамъ взяли наши бумаги и велли намъ идти пока на пересыльный пунктъ.. Мой конвойный былъ очень огорченъ такимъ распоряженіемъ: онъ разсчитывалъ, сдавъ меня, немедленно получить обратные документы и съ первымъ же поздомъ вернуться въ Варшаву. А теперь жди неизвстно сколько времени. И еще я остался на его отвтственности. Одинъ — пошелъ бы хоть куда, со мной же — торчи на пересыльномъ пункт… Но ничего не подлаешь… Вздохнулъ онъ и мы пошли, куда приказано.

Пересыльный пунктъ мы нашли не сразу. Находился онъ вдали отъ управленія, а прохожихъ, чтобы спросить, было очень мало. Довольно долго мы блуждали. Дулъ рзкій морозный втеръ, а у меня еще котомка за плечами тянетъ… Наконецъ, добрались. Это былъ, очевидно, наемный домъ, въ три окна на улицу, нисколько не похожій на казарму. Мой спутникъ не сразу даже поврилъ, что это и есть пунктъ,— тмъ боле, что стекла въ окнахъ были повыбиты и ворота сломаны: одна половина ихъ валялась на земл, другая висла, скривившись, на одной петл… На пункт никого, кром двоихъ солдатъ, прикомандированныхъ сюда въ качеств сторожей, не было.

— Что это такое у васъ?— спросилъ ихъ фельдфебель, какъ только мы вошли въ комнату. И онъ указалъ на окна.

— А это новобранцы третьевась дневали… Ну, и неудовольствіе пищей вышло… Такъ вотъ они на прощаніе, стало быть… Это, говорятъ, чтобы насъ помнили…

— Большая партія?— поинтересовался фельдфебель.

— Человкъ пятьдесятъ, не мене.

— Гд же они тутъ помщались?

Помститься на взглядъ, дйствительно, было негд. Пунктъ состоялъ изъ двухъ небольшихъ комнатъ, отдленныхъ одна отъ другой перегородкой, у задней стны въ той и другой были придланы нары, на которыхъ могло улечься вплотную человкъ по 5—6, не больше, у передней стны стояло еще по скамейк.

— Которые вотъ на нарахъ,— объяснилъ солдатъ — ну, а большая часть на полу, конечно… За это тоже сильно шумли…

— Тутъ важная партія шумитъ,— прибавилъ другой солдатъ-Будь насъ побольше, и мы вроятно, зашумли бы: на пункт было почти такъ же холодно, какъ на улиц… Сторожа помщались въ отгороженной коморк, которая уцлла отъ разгрома, и тамъ было тепле. Пошептавшись между собою, они пригласили ‘господина фельдфебеля’ помститься пока что съ ними. Пригласить съ нимъ и меня, новобранца, они постснялись или не догадались, но фельдфебель сдлалъ это собственною властью. Одного изъ солдатъ онъ командировалъ за кипяткомъ и мы напились чаю, закусили, согрлись…

Но фельдфебелю не сидлось. Незамтно передавъ надзоръ за мною сторожамъ, онъ опять ушелъ въ управленіе. Вернулся совсмъ раздосадованный.

— Ну, и порядки!..— ругался онъ.— Никакого толка не добился.. Безъ воинскаго начальника, ишь, не могутъ. А онъ нынче, можетъ, совсмъ не будетъ. Писаря сказываютъ, что съ вечера уже ухалъ къ какому-то помщику въ гости и до сихъ поръ нтъ… А мн сегодня же безпремнно нужно хать. И полковникъ наказывалъ: ты попроси, говоритъ, чтобы сейчасъ же обратно отправили…

Солдаты поинтересовались, почему онъ такъ торопится. Оказалось, что онъ былъ уже назначенъ начальникомъ большой партіи новобранцевъ, слдовавшей куда-то далеко, чуть ли не въ Восточную Сибирь. И вдругъ — командировка вотъ съ этимъ! (фельдфебель сдлалъ жестъ неудовольствія въ мою сторону). Если онъ не вернется во время, то партія уйдетъ, кого-либо другого назначатъ ея начальникомъ. А другой такой партіи уже не будетъ, остались все маленькія, ближнія… Солдаты, видимо, его понимали и ему сочувствовали. А мн казалось: ну, уйдетъ большая партія — и слава Богу! не его вдь вина, что его тутъ задержали, а съ маленькой партіей ему же лучше, легче управиться… Лишь потомъ, когда я ближе узналъ порядокъ препровожденія новобранцевъ и присмотрлся къ жизни партій въ пути, я понялъ, изъ-за чего такъ волновался фельдфебель, почему и на меня онъ не совсмъ дружелюбно поглядывалъ.

Чмъ больше партія и длинне ея путь, тмъ выгодне для ея начальника была командировка. Нижніе чины, назначенные сопровождать новобранцевъ, кром кормовыхъ денегъ, получали ‘порціонныя’ по 20 коп. въ день, а начальники партій еще за командованіе ими тоже, помнится, по 20 коп. и за ‘письмоводство’ по 15 коп. Въ общемъ начальники партій получали по 70—75 коп. въ день. Тратили же они обыкновенно немного: новобранцы, бывало, и накормятъ, и чаемъ напоятъ, и водки поднесутъ,— за честь еще почтутъ… Вотъ только пить-то много было нельзя: пожалуй, растеряешь деньги или документы. Да и помимо этого, если въ пути замтятъ въ нетрезвомъ вид, то живо отберутъ партію и отправятъ обратно этапнымъ порядкомъ. Пить поэтому нужно было умренно и съ оглядкой. За то пость можно было сытно и вкусно, особенно въ большой партіи, гд всегда почти находились богатые и тароватые новобранцы.

Помимо угощенія, начальники партій имли и денежные доходы. Общимъ источникомъ ихъ были кормовыя деньги. Раздавая послднія новобранцамъ, начальники партій обыкновенно удерживали по 1—2 коп. съ каждаго въ свою пользу. Напримръ, при слдованіи по желзнымъ дорогамъ кормовыя полагались, по 16 коп., а выдавалось по 15. Это было общее правило и исключеній изъ него мн ни разу не пришлось встртить. Если партія была большая, человкъ 150—200, то по копеечк составлялось 1 ¹/₂—2 руб. въ день… Конечно, ни одинъ почти начальникъ партіи не ршился бы просто-на-просто удерживать эти копейки. Въ военномъ мір очень развитъ опросъ претензій и — кто знаетъ?— иной новобранецъ, пожалуй, изъ-за копейки потомъ скандалъ устроитъ. Дло поэтому всегда обставлялось такъ, что новобранцы сами отказывались отъ части кормовыхъ денегъ. Довести ихъ до такого сознанія было, конечно, не трудно: видятъ, что ‘партіонный’ чмъ-то недоволенъ, ко всему придирается,— ну, и поймутъ, что надо его ублаготворить. Если сами не догадаются, со стороны кто-либо подскажетъ. А не то партіонный переговоритъ въ отдльности съ кмъ-либо изъ новобранцевъ, а тотъ какъ бы отъ себя агитацію среди земляковъ подниметъ. Даже въ т дни, когда полагалась горячая пища, начальники партій получали свою долю въ кормовыхъ деньгахъ и иногда даже съ лихвой. Новобранцы въ такихъ случаяхъ обыкновенно получали только обдъ, за который начальникъ партіи и разсчитывался кормовыми деньгами, при чемъ у него оставалось по 2—3 коп. на каждаго новобранца. Эти деньги полагались на ужинъ, но он нердко цликомъ доставались партіонному. Тутъ онъ и приврать могъ: осталось-де меньше копейки на брата, какъ я ихъ вамъ теперь длить буду? Ну, и обязательно кто-нибудь изъ новобранцевъ скажетъ, а другіе поддержатъ:

— Оставьте ихъ себ, господинъ партіонный… не стоитъ изъ-за такой малости безпокоиться…

Случались и другіе доходы у начальниковъ партій. Такъ, при слдованіи пшимъ маршемъ можно было съэкономить на подводахъ, какія полагались подъ больныхъ и подъ вещи новобранцамъ. Или, напримръ, разршитъ партіонный богатенькимъ и склоннымъ кутнуть новобранцамъ закатиться на всю ночь. Или позволитъ иному остаться въ какомъ-либо город на день и даже свернуть въ сторону съ дороги, чтобы повидать кого-либо изъ родныхъ, конечно, съ обязательствомъ догнать потомъ партію. Само собой понятно, что такія послабленія сопряжены были съ рискомъ для самаго партіоннаго, но за то и оплачивались они не копейками, а рублями… Въ общемъ, какъ я могъ убдиться изъ разговоровъ, какіе вели между собою нижніе чины, сопровождавшіе новобранцевъ, начальники большихъ и дальнихъ партій привозили изъ командировки иногда по нсколько десятковъ рублей, что въ солдатскомъ бюджет того времени составляло очень крупную сумму.

Не напрасно, стало быть, волновался и мой фельдфебель. Онъ, вроятно, разсчитывалъ заработать больше сотни, да и по чину ему такъ слдовало. И вдругъ эта неожиданная командировка, которая грозила свести на нтъ вс его разсчеты… Втеченіе дня онъ еще нсколько разъ ходилъ въ управленіе. Наконецъ, ушелъ и не вернулся,— нужно думать, добился своего и ухалъ.

Я же весь день оставался на пункт. Привели было еще двоихъ новобранцевъ, но скоро опять увели и больше они уже не показывались. Изрдка забгали солдаты, знакомые сторожей,— все больше изъ деньщиковъ, судя по разговорамъ. Почти каждый изъ нихъ и меня мимоходомъ спрашивалъ:

— Куда, землякъ, гонятъ?.. А издалеча?

Дале этого любопытство не шло: очевидно, ни пунктъ моего назначенія, ни пунктъ отправленія ничего не говорили ихъ сердцу. Впрочемъ, одинъ прибавилъ, но и то скоре въ качеств собственнаго умозаключенія изъ данныхъ моего наружнаго вида, чмъ въ качеств обращаемаго ко мн вопроса:

— Въ писаряхъ, видно, тамъ служилъ?!

Сторожа за мной, хотя и присматривали, но не Очень строго. Я Сходилъ въ лавку, запасся провизіей, добылъ кипятку въ ближайшемъ трактир, еще разъ напился чаю. Приближался вечеръ и я со страхомъ подумывалъ о ночи, которую предстояло провести на сквозняк и мороз. Но Богъ миловалъ. Когда ужь совсмъ стемнло, на пункт появился невысокій, коренастый солдатикъ и спросилъ: а гд тутъ такой-то? Я отозвался.

— Забирай, землякъ, свою котомку, со мной пойдешь… Хочу его къ себ въ роту взять, — пояснилъ онъ, обращаясь къ сторожамъ,— а то завтра рано выступать нужно… Да и спокойне, какъ онъ на глазахъ-то будетъ…

Сторожа отнеслись къ этому совершенно безучастно. Даже не спросили, по чьему приказу этотъ солдатъ дйствуетъ.

— Куда жь, землякъ меня теперь отправятъ?— спросилъ я своего новаго конвойнаго, когда мы вышли на улицу.

— Ты меня дядькой должонъ звать!— отвтилъ онъ наставительно — либо: господинъ партіонный… Э-эхъ! срый вы народъ-то больно… Сколько еще вашего брата учить нужно, пока обломаютъ…

Помолчавъ, онъ все-таки удостоилъ меня отвтомъ:

— Въ Бердичевъ подешь… Партію я туда поведу, ну, вотъ, и тебя прикомандировали,— тамъ сдать велно… Ты не смотри,— прибавилъ онъ, погодя немного,— что я рядовой. Рядовой, а вотъ начальникомъ партіи назначили. Стало быть, надются… Ефрейтора которые тоже охотились хать, а фельдфебель вотъ меня назначилъ: пусть, говоритъ, едосевъ детъ, онъ солдатъ аккуратный…

Я проникся, конечно, достодолжнымъ уваженіемъ къ моему новому начальнику и принялъ къ свднію сдланное имъ мн замчаніе. Надо сказать, что солдаты, если они не были знакомы между собою, называли обыкновенно другъ друга земляками, также обращались они къ новобранцамъ и къ постороннимъ, по крайней мр, изъ простонародья, новобранцы въ разговорахъ между собою пользовались тмъ же обращеніемъ. Вообще, слово ‘землякъ’ въ той сред, въ которую я попалъ, слышалось то и дло. Обративъ на это вниманіе, я, помню, еще подумалъ: словонедурное и, пожалуй, пригодится, къ русскимъ условіямъ оно, вдь больше, чмъ, напримръ, ‘гражданинъ’, подходитъ. Но въ русскомъ язык нашлось и другое хорошее слово, которое совсмъ не пришло мн тогда въ голову: ‘товарищъ’. Теперь и въ солдатской сред это слово нердко слышится, но въ т времена оно вовсе не употреблялось въ солдатскомъ обиход… Усплъ, я, конечно, замтить и то, что новобранцы называютъ солдатъ не земляками, а ‘дядьками’, и ‘дяденьками’, причемъ разговариваютъ съ ними не иначе, какъ стоя, даже когда т мимо только проходятъ, то вскакиваютъ. Но я думалъ, что это такъ, отъ излишняго усердія, что новобранцы просто предвосхищаютъ т отношенія, въ какія они потомъ, когда придутъ въ часть, будутъ поставлены къ своимъ учителямъ изъ солдатъ. Но оказалось, нтъ: ихъ на этотъ счетъ, очевидно, уже ‘обломали’. Вотъ и я получилъ замчаніе…

Когда мы пришли въ роту, едосевъ, указавъ мсто, гд я могъ помститься съ котомкой, предоставилъ меня самому себ. Въ солдатской казарм я очутился впервые и съ большимъ интересомъ отнесся къ окружающему. Но вполн осмыслить и оцнить его я могъ, конечно, лишь потомъ, когда и самъ вошелъ въ эту жизнь, кусочекъ которой открылся теперь передъ моими глазами.

Начну съ обстановки, которая съ тхъ поръ, какъ говорятъ, сильно измнилась. Теперь вотъ каждому солдату полагается отдльная кровать съ подушкой и одяломъ, посл 1905 года, который какъ-ни-какъ оставилъ слды въ солдатской жизни, даются еще простыня и наволочка. Заведены умывальники, даже въ лагеряхъ, мстами устроены прачешныя, имются отдльныя отъспальныхъ комнаты для занятій,— ‘библіотеки’ или ‘образныя’, въ зависимости отъ того, повидимому, въ какомъ полку какая тенденція, къ молитв или просвщенію, оказалась сильне, имются также особыя столовыя, хотя бы по одной на нсколько ротъ, въ столовыхъ, а иногда и въ казармахъ, есть столы, скамейки, шкафы… Нкоторыя части обзавелись даже тарелками, — хотя этотъ видъ культуры, по словамъ офицеровъ, съ трудомъ прививается въ солдатской сред. Впрочемъ, и вся-то ‘культура’, повидимому, плохо еще прилажена, еле держится {Когда разговариваешь съ офицерами, то постоянно слышишь, что солдаты теперь такъ обставлены, что лучше и не надо. Если что и не ладится, то по ихъ только вин, по ихъ невжеству и некультурности: кром тарелокъ, вотъ и къ простынямъ ихъ тоже никакъ не пріучишь… Когда же начинаешь разспрашивать солдатъ, то выясняется много и другихъ всякихъ неустройствъ. Въ одной, напр., рот въ спальняхъ нтъ никакой другой мебели, кром коекъ, и верхнюю одежду солдатамъ приходится класть на ночь подъ голову или въ ноги. Въ другой рот умывальники, хотя и имются, но давно уже стоятъ безъ употребленія, разбиты совсмъ. Въ третьей рот съ сушкой блья мука: если повсишь на чердак, то украдутъ, подъ себя, говорятъ, подстилаемъ, оно за ночь и высохнетъ. Тамъ на столовую жалуются, лучше бы ея и не было, тснота, не приведи Богъ, какая,.бачка* негд иной разъ поставить, какъ сойдутся восемь-то ротъ, такъ чуть не драка идетъ. Здсь —.образная’, такъ званье одно, что комната: отдли, ли кутокъ отъ казармы, но только заниматься тамъ негд, когда словесность, то на койки сажаютъ…}. Но все-таки… Въ мое же время и того не было,— разв только кое-какіе, зачатки можно было встртить.

Была казарма, въ ней пары,— и все тутъ. Койки полагались только взводнымъ унтеръ-офицерамъ, т. е. четверымъ въ рот (фельдфебель и тогда помщался въ отдльной комнат или коморк, называвшейся ‘ротной канцеляріей’). Разршалось имть койки и отдленнымъ начальникамъ, т. е. младшимъ унтеръ-офицерамъ, ‘если позволяетъ мсто’, но такой просторъ въ казармахъ встрчался рдко, да и не всякій завести койку на свой счетъ былъ въ состояніи. Остальные солдаты проводили жизнь на нарахъ: на нихъ и сидли (ходить тоже не возбранялось, да и нельзя было обойтись безъ этого), и ли, и спали. Сидли не только въ свободное время, кому какъ придется, но и во время занятій словесностью, такъ сказать, по ранжиру. Впрочемъ, въ зимнее время и въ ненастную погоду тутъ же, въ казарм, въ проходахъ между нарами занимались утренней гимнастикой и ружейными пріемами, вплоть до стрльбы дробинками. ли изъ ‘бачковъ’ или металлическихъ мисокъ цлыми ‘семьями’, по 5—10 человкъ, и даже ‘отдленіями’, по 15 человкъ, примостившись кое-какъ на нарахъ и около: кто — стоя, кто сидя на корточкахъ, кто — полулежа. Для спанья полагались узенькіе тюфяки изъ ‘мшечнаго холста’, набитые соломой, быстро превращавшейся въ труху, на день они складывались или скатывались въ трубку, а на ночь разстилались на нарахъ, плотно одинъ къ другому, такъ что солдаты спали, въ сущности, въ повалку. Спать съ краю, т. е. не имть хотя бы съ одного бока сосда, считалось привилегіей, каковою пользовались обыкновенно отдленные начальники. Одяла имлись въ рдкихъ частяхъ,въ большинств же солдаты прикрывались шинелями, а мундиръ и шаровары шли подъ голову, да и положить ихъ было некуда, хотя бы и имлась своя подушка. Умывались нердко изо рта, т.е. набравъ предварительно воды въ ротъ и затмъ выпуская ее понемногу на руки, унтеръ-офицеры въ такихъ случаяхъ нщфли привилегію умываться въ казарм (для пола это служило вмсто взбрызгиванія передъ утреннимъ подметаніемъ), остальные же должны были умываться во двор, хотя бы стояли лютые морозы. Ботъ на счетъ полотенецъ и въ мое время процвтала уже культура. Трахома можетъ вдь быстро охватить всю роту, этой заразы боялись, и высшее начальство на этотъ счетъ всегда сильно безпокоилось. Поэтому у каждаго солдата надъ его мстомъ на нарахъ всегда должно было висть чистое полотенце, но это не значитъ, конечно, что этими именно полотенцами всегда утирались. Кром полотенецъ, былъ установленъ строгій надзоръ за чистотою портянокъ, тоже съ благою цлью,— чтобы сберечь солдатскія ноги. Но онъ примнялся не столько въ гигіеническихъ, сколько въ педагогическихъ видахъ: если нужно было ‘ подтянуть’ солдата, а вины за нимъ не оказывалось, то на портянк всегда можно было найти пятнышко… Гд и какъ солдаты моютъ блье, до этого казн какъ будто никакого дла не было (мыло, какъ извстно, стали отпускать солдатамъ лишь съ 1905 года). Предполагалось, что они стираютъ въ бан, и, дйствительно, каждый тамъ, въ тснот и давк, спшилъ вымыть снятое съ себя блье. Но въ иныхъ мстахъ бань не было, таковыя только числились, и тамъ съ бльемъ приходилось совсмъ трудно: лтомъ, еще можно было урваться на рчку или найти какую лужу, а зимой… Случалось, что. портянки стирали въ тхъ, самыхъ, бачкахъ, изъ которыхъ ли щи и кашу.

Такова была. въ. т времена обычная обстановка солдатской жизни, по крайней мр, въ пхот {Спеціальныя войска всегда были обставлены нсколько. лучше, и уже въ мое время для нихъ кое-гд стали строить боле просторныя казармы съ кроватями и т. д. Были и въ пхот боле счастливые полки или отдльныя роты, командиры которыхъ умли создать боле сносную обстановку для солдатъ (напримръ, завести одяла или умывальники), пользуясь для этого такъ называемыми ‘хозяйственными суммами’. Въ эти послднія, кром небольшого ежегоднаго пособія отъ казны, поступала часть денегъ, заработанныхъ солдатами на вольныхъ работахъ, а, главное, должны были, зачисляться всякіе остатки отъ положеннаго довольствія. Такіе остатки: могли, напримръ, быть отъ приварочныхъ денегъ, въ особенности, если рота имла свой огородъ, отъ припека, если онъ получался больше узаконеннаго, и т. д. Нердко однако все ротное хозяйство ограничивалось лошадью съ повозкой и упряжью, котлами, бачками, да столомъ съ табуреткой. для ротной, канцеляріи. Хозяйственныхъ суммъ или не хватало ни на что другое (остатки отъ довольствія, напримръ, могли быть и не быть,— все зависло отъ каптенармуса, фельдфебеля и, главное, ротнаго), или же эти суммы копились въ вид ротнаго капитала. Размрами такихъ капиталовъ ротные командиры гораздо больше любили щеголять другъ передъ другомъ, чмъ обстановкой, въ какой живутъ солдаты. Да и въ отчетахъ капиталъ сразу виденъ: вотъ эта рота — богатая, капиталъ большой, и хозяйство въ ней, стало быть, хорошо ведется…}. Въ такой и я очутился въ Ковел. Похожая на сарай — комната. Вдоль трехъ стнъ, почти сплошнымъ полукругомъ, шли нары, шириною около сажени, слегка покатыя отъ стнъ къ середин. Прерывались они лишь въ одномъ мст, около печи, по бокамъ которой было оставлено небольшое пространство. Такія же пары, со скатомъ на дв стороны, т. е. двойныя, были устроены и въ средин казармы, но только до половины ея. Другая половина оставалась свободной. На нарахъ, въ изголовьяхъ, стояли плотною стною скатанные тюфяки. На нихъ лежали шинели, надъ ними висли полотенца, еще выше шла полка. Подъ нарами виднлись сундуки. У потолка висли дв лампы-молніи. У четвертой стны, свободной отъ наръ, стояли ‘пирамиды’, т. е. стойки съ ружьями, и тутъ же лежалъ барабанъ. Немножко отступя, стояла кадка съ водой. Коекъ я совсмъ не помню,— должно быть, ихъ не было.

Обстановка была изъ среднихъ,— можетъ быть, даже ниже средней. Но все вдь въ мір относительно. Посл того, какъ я провелъ цлый день на сквозняк и мороз, солдатская казарма охватила меня тепломъ, свтомъ, уютомъ. Чтобы почувствовать вс ея неудобства, нужно было жить въ ней, а я былъ пока только наблюдателемъ. Да и попалъ я въ казарму въ самую благодушную, если можно такъ выразиться, пору.

Не знаю, какъ теперь, а въ т времена осенніе мсяцы являлись своего рода каникулами для солдатъ. По окончаніи лагернаго сбора, т. е. въ сентябр, солдаты, выслужившіе свой срокъ (правильне сказать, оканчивавшіе его къ новому году, такъ какъ служба считалась съ 1-го января) увольнялись въ запасъ (теперь увольняютъ въ ноябр, передъ самымъ приходомъ новобранцевъ). Такимъ образомъ численный составъ войскъ сразу уменьшался — при тогдашней четырехлтней служб въ пхот — на 25%. Кром того, въ осенніе мсяцы разршалось отпускать нижнихъ чиновъ на вольныя работы. Отпускали ихъ въ одиночку, и маленькими группами, и большими партіями, иногда даже цлыми ротами и баталіонами, оставляя лишь ‘необходимое число людей для внутренней службы’. Наконецъ, осенью же дозволялось увольнять солдатъ, хотя и въ очень небольшомъ числ, въ отпускъ, ‘на побывку’… При меньшемъ численномъ состав, гарнизонная служба для пхотныхъ частей была въ это время, пожалуй, тяжеле, въ караулы каждому приходилось ходить чаще. Но за то занятій, по крайней мр, систематическихъ нигд почти не производилось,— разв изрдка посадятъ на словесность или выведутъ на часъ-другой съ ружьями.

Все это сказывалось, конечно, и на внутреннихъ отношеніяхъ въ солдатской сред. Уже сборы и проводы увольняемыхъ въ запасъ сближали, роднили и равняли между собою нижнихъ чиновъ, заставляя ихъ переживать одни и т же, совсмъ не военныя, чувства. Въ томъ же направленіи дйствовали и вольныя работы. Правда, если на работу шла цлая рота, то сохранялась военная организація и поддерживалась воинская дисциплина, но все-таки и такая строгая, какъ на служб, въ мелкихъ же партіяхъ дисциплина обыкновенно отходила совсмъ на задній планъ и устанавливались рабочія отношенія, причемъ старшіе нердко считали за лучшее слушаться младшихъ, боле опытныхъ или искусныхъ. ‘Ученій’, которыя напоминали бы каждому его мсто, какъ я уже сказалъ, не производилось. Въ результат субординація ослабвала или, по крайней мр, смягчалась: унтеръ-офицеры и рядовые держали себя почти на равной ног, да и со стороны офицеровъ подтягиванія было меньше, хотя бы уже потому, что они рже показывались въ ротахъ. Жить въ казармахъ тоже было гораздо просторне…

Съ прибытіемъ новобранцевъ появлялась прежняя скученность, да и тонъ отношеній довольно скоро мнялся. Первое время старые солдаты пользовались привилегированнымъ положеніемъ, вс они чувствовали себя начальствомъ. Но атмосфера усиленной муштровки и всяческаго подтягиванія, въ какой жили молодые солдаты, постепенно распространялась и на старыхъ. Къ средин зимы воинская дисциплина обыкновенно успвала возстановить свои права, а къ весн, когда производятся смотры, вс отношенія пріобртали въ высшей степени напряженный характеръ.

Въ рот, гд я теперь находился, молодыхъ солдатъ еще не было, новобранцевъ только еще ждали. Стало быть, не было ни скученности въ казарм, ни напряженности въ отношеніяхъ. Да и время дня было самое благодушное: между ужиномъ и вечерней повркой… Солдаты отдыхали или занимались своими длами: одни лежали на нарахъ и дремали, другіе сидли кучками и бесдовали, третьи примостились поближе къ лампамъ и занимались починкой, въ углу, около печки, двое устроились на сундукахъ со своею лампою и сапожничали, одинъ растянулъ поясъ на нарахъ и усиленно натиралъ его то чернымъ воскомъ, то деревяшкой… Никто ни передъ кмъ не вскакивалъ, никто не стоялъ на вытяжку.

На меня не обращали вниманія. Мое же вниманіе очень скоро привлекла группа изъ 7-8 человкъ, пристроившаяся какъ разъ противъ меня на среднихъ нарахъ и оживленно бесдовавшая. Душою ея, несомннно, былъ черноватый, подвижной ефрейторъ,— видимо, краснобай и балагуръ. Насколько я могъ понять, онъ разсказывалъ сказку, съ большою примсью чертовщины и похабщины, но разсказывалъ не по заученному шаблону, а въ значительной мр тутъ же ее импровизировалъ, приплетая знакомыхъ собесдникамъ лицъ и намекая на извстные имъ случаи. Его творчество, видимо, очень занимало слушателей, а его сравненія и остроты то и дло вызывали хохотъ, но наибольшее удовольствіе, несомннно, доставляла похабщина, встрчавшаяся поощрительными возгласами и циничными жестами. Норою однако тотъ или иной эпизодъ въ разсказ представлялся публик слишкомъ ужь невроятнымъ или нескладнымъ, слышались возраженія, поднимался споръ. Одинъ предлагалъ свой варіантъ, другой приводилъ извстный ему аналогичный случай, третій приплеталъ совсмъ не идущій къ дду разсказъ… Въ результат бесда далеко уклонялась отъ лежавшей въ ея основ сказки, но въ конц концовъ кто-нибудь вспоминалъ о ней и обращался къ разсказчику съ вопросомъ: ну, а дальше? А тотъ уже готовъ былъ къ новымъ полетамъ фантазіи…

Прислушиваясь къ этой бесд, я все время не выпускалъ изъ виду своего ‘партіоннаго начальника’. Онъ, подсвъ къ ламп, довольно долго перебиралъ и шопотомъ перечитывалъ бумаги, полученныя, очевидно, имъ въ качеств партіоннаго, а потомъ досталъ изъ-подъ наръ свой сундукъ и началъ перебирать лежавшія въ немъ вещи. Каждую изъ нихъ онъ осмотрлъ, нкоторыя рубахи развернулъ и опять аккуратно сложилъ, довольно долго думалъ надъ сапожнымъ товаромъ, а одинъ кусокъ кожи даже примрилъ такъ и сякъ къ сапогу, соображая, очевидно, не выйдетъ ли изъ него двухъ паръ подметокъ вмсто одной,— а потомъ снова старательно и не спша сложилъ все въ сундукъ, положилъ сверху пакетъ съ бумагами и заперъ ключемъ, висвшимъ на ремн, которымъ были подтянуты шаровары. ‘Хозяйственный мужичекъ!’ — подумалъ я.

— Барабанщикъ! повстку!.. Становись на поврку!..— Это скомандовалъ дежурный по рот унтеръ-офицеръ, который находился въ групп, слушавшей сказку, и котораго я уже раньше замтилъ, такъ какъ онъ былъ въ фуражк и со штыкомъ въ ножн, висвшей, на пояс. Было безъ четверти девять. Барабанщикъ быстро надлъ ремень черезъ плечо, подхватилъ барабанъ и вышелъ на дворъ, откуда вслдъ затмъ послышалась барабанная дробь. Солдаты живо вскочили съ наръ, задвинули сундуки, надли пояса, помогая другъ другу собрать сзади мундирныя складки, и выстроились въ шеренги въ боле свободной половин казармы. Нкоторые солдаты прибжали со двора и тоже поспшно встали вмст съ другими.

— Смирно!..— заоралъ стоявшій у двери дневальный. Я думалъ, что вошло большое начальство, но это былъ всего только фельдфебель. Въ фуражк и въ суконномъ, одного цвта съ околышемъ, пояс, придерживая одною рукою надтую черезъ плечо шашку и держа въ другой рук папку съ бумагами, онъ быстро прошелъ по фронту и затмъ обошелъ всю казарму.

— Дневальный!— крикнулъ онъ, остановившись около двухъ тюфяковъ, которые были разостланы на нарахъ. Шедшій за нимъ дежурный поспшилъ объяснить, что это отдыхали такіе-то, смнившіеся съ дневальства.

— А убрать не могли?!— отвтилъ фельдфебель.— Назначу вотъ не въ очередь, такъ они отдохнутъ у меня…

Подбжавшій дневальный вскочилъ на нары и быстро сложилъ тюфяки.

— Будетъ уже, отдохнули,— ворчалъ фельдфебель, продолжая обходъ казармы,— пора и за службу браться… Ротный вонъ приказывалъ, чтобы безъ дла солдаты не сидли. Какъ, говоритъ, которые свободны, такъ чтобы на словесность сажать или на прикладку ставить… А это что за человкъ?— остановился фельдфебель, дойдя до меня.

Дежурный объяснилъ, что это — новобранецъ, котораго приказано взять въ роту подъ надзоръ. Фельдфебель какъ будто хотлъ что-то сказать,— можетъ быть, сдлать мн замчаніе за то, что я не всталъ,— но удержался и, повернувшись къ выстроившимся солдатамъ, сказалъ:

— Начинай поврку!

Взводные унтеръ-офицеры одинъ за другимъ сдлали перекличку своимъ взводамъ, Солдаты отвчали коротко: я! я!.. За отсутствующихъ отвчали отдленные начальники: ‘въ караул’, ‘въ лазарет’, ‘кашеваромъ на кухн’, ‘встовымъ у ротнаго’…

— Слушай приказаніе на завтрашнее число!— возгласилъ фельдфебель, какъ только кончилась перекличка. Онъ досталъ изъ папки литографированный приказъ по полку, но ничего относящагося къ рот, видимо, не нашелъ въ немъ и прочелъ только, кто изъ офицеровъ назначенъ въ дежурство. Затмъ досталъ и’ папки и прочиталъ составленный имъ самимъ нарядъ на службу и работу. Въ наряд значился и ‘едосевъ — съ партіей въ Бердичевъ’.

— Получилъ бумаги?— спросилъ его фельдфебель.

— Такъ точно, господинъ фельдфебель!

— Ну, смотри, не осрамись…

— Постараюсь, господинъ фельдфебель!

— Стой вольно!— бросилъ фельдфебель солдатамъ.— Которые свободны будутъ,— обратился онъ къ взводнымъ — пусть казарму приберутъ почище и около… Ледъ чтобы съ крыльца счистили и песочкомъ пусть везд посыплютъ… Господа офицеры, наврное, придутъ молодыхъ-то посмотрть. Какъ бы еще полковникъ не заглянулъ…

— Господинъ фельдфебель!— обратился одинъ изъ солдатъ, стоявшихъ въ рядахъ,— надо бы съ нашихъ наръ хоть двоихъ передвинуть къ первому взводу. А то опять другъ на дружк спать придется…

Уитсрі.-офицеры подтвердили, что у второго взвода нары, дйствительно, очень ужь малы и, какъ молодые придутъ, совсмъ будетъ тсно. Возникъ вопросъ, нельзя-ли къ нарамъ еще дв-три доски приладить. Но въ это время со двора опять послышались звуки барабана. Фельдфебель скомандовалъ: ‘смирно!’ — и въ этомъ состояніи вс оставались, пока барабанщикъ билъ ‘зорю’.

— Читай молитву?— сказалъ фельдфебель, снимая фуражку. Одинъ изъ солдатъ прочелъ ‘Отче нашъ’.— Разойдись?

Казарма сразу ожила и загудла, какъ улей. Одни солдаты вскочили на пары, быстро раскинули тюфяки и тотчасъ же стали раздваться, другіе свернули цыгарки и побжали на дворъ покурить, у третьихъ оказалось по куску хлба на полк и они сгрудились къ двумъ ковшамъ съ водой, додая и запивая остатки своего провіантскаго довольствія… Всюду слышались отрывочные разговоры, отдльныя восклицанія, мстами — смхъ, мстами — препирательства и ругань.

— Ложись! не шуми?— покрикивалъ дежурный, ходя взадъ и впередъ по казарм. Фельдфебель нкоторое время стоялъ и разговаривалъ съ унтеръ-офицерами, а потомъ ушелъ. Черезъ 10—15 минутъ вс уже улеглись, только дежурный продолжалъ ходить по казарм, да дневальный сидлъ у двери.

Улегся и я, положивъ котомку подъ голову,— улегся, не раздваясь. Можно было бы, конечно, устроиться поудобне, но я все еще чувствовалъ себя совсмъ чужимъ въ этой обстановк. Впрочемъ, и такъ я уснулъ, какъ убитый.

Утромъ Федосевъ разбудилъ меня, когда солдаты еще спали. Оказалось, что онъ уже побывалъ на сборномъ пункт и взбудилъ свою партію. Когда мы подошли туда, новобранцы съ котомками и сундуками стояли уже на улиц. Партія была небольшая: 11 человкъ, я — двнадцатый. На вокзалъ мы пришли часа за два до позда. Федосевъ все время былъ въ высшей степени озабоченъ, нсколько разъ перегонялъ насъ съ мста на мсто и, наконецъ, много раньше, чмъ слдовало, отвелъ насъ на платформу. Когда же мы влзали въ вагонъ и разсаживались, онъ такъ суетился, что даже вспотлъ, хотя стоялъ изрядный морозецъ.

Меня онъ не отпускалъ отъ себя ни на шагъ. И потомъ не выпускалъ изъ вагона, такъ что, когда мн понадобился кипятокъ, то онъ послалъ за нимъ другого новобранца. Но помаленьку все обошлось. Я напоилъ своего партіоннаго чаемъ, угостилъ имвшимися у меня припасами и постепенно мы съ нимъ и съ новобранцами такъ славно разговорились, что не безъ пріятности провели время. Вдобавокъ я отказался отъ кормового пятіалтыннаго и такимъ образомъ сразу боле чмъ удвоилъ ‘безгршный доходъ’ Федосева. Въ конц-концовъ онъ совсмъ размякъ. Когда мы подъзжали къ Бердичеву, онъ все всплескивалъ руками и ахалъ:

— А-ахъ! И какой же я… Мн хотя бы тюфякъ-то вчера дать… Такой хорошій баринъ, а я… Вотъ не догадался-то…

Я уврилъ его, что и безъ тюфяка спалъ отлично, но онъ все-таки долго не могъ успокоиться.

— Вдь свободные были тюфяки-то… Хотя бы Петревкинъ мотъ дать,— самъ-то онъ въ лазарет… Да и свои ничего бы вдь мн не стоило… А мн ни къ чему, даже въ голову не пришло…

Въ Бердичев мы распростились съ Федосевымъ прямо друзьями. Онъ такъ жалъ мою руку и такъ желалъ мн всякихъ благъ, какъ будто бы съ самымъ близкимъ землякомъ разставался…

——

Ковель, Бердичевъ… Всхъ городовъ, въ которыхъ мн пришлось побывать, я уже не помню. Повидимому, меня сначала направляли къ Одесс, чтобы оттуда отправить Чернымъ моремъ, по Закавказской дорог и Каспійскому морю, но потомъ кто-то измнилъ направленіе и я долженъ былъ слдовать сухимъ путемъ. Впечатлнія перваго дня настолько отчетливо врзались въ мою память, что даже сейчасъ я легко вспоминаю вс детали. О дальнйшемъ же этапномъ пути вплоть до Владикавказа у меня сохранилось лишь общее впечатлніе, какъ о чемъ-то до нельзя нудномъ, грязномъ и безпокойномъ. Какъ будто каждый день было все новое, и какъ будто все время было одно и то же. То же хожденіе съ котомкой за плечами по улицамъ, то же ожиданіе цлыми часами на вокзалахъ, а то и стояніе гд-нибудь во двор, то же томленіе, въ ожиданіи дальнйшей отправки, на пересыльныхъ пунктахъ и въ солдатскихъ казармахъ. Всплываютъ въ памяти отдльныя картины, сцены, лица, но я не всегда даже могу припомнить, гд именно я ихъ видлъ.

Лучше всего я чувствовалъ себя въ вагонахъ. Правда, насъ, новобранцевъ, нердко набивали, какъ сельдей въ бочку, и ночью, если удавалось уснуть, то разв на полу только. Разъ пришлось хать даже въ ‘скотскомъ’ вагон съ товарнымъ поздомъ. Моихъ спутниковъ-новобранцевъ это сильно взбудоражило: чуть-чуть дло не дошло до буйства. Но я, помню, отнесся къ этому совершенно благодушно… Въ позд, хотя бы и въ тснот, хотя бы и въ ‘скотскомъ’ вагон, я имлъ свое мсто и могъ, хотя бы на нсколько часовъ, встать въ опредленныя и въ общемъ недурныя отношенія къ окружающимъ меня людямъ. Не то было на пересыльныхъ пунктахъ.

Такихъ унылыхъ пунктовъ, какъ въ Ковел, мн уже не пришлоось видть. Въ большинств городовъ, черезъ которые я прослдовалъ, пересыльные и сборные пункты были объединены и помщались въ спеціальныхъ казармахъ, иногда очень обширныхъ. Въ нихъ царила нескончаемая сутолока,— не только днемъ, но нердко и ночью. И здсь я особенно сильно чувствовалъ свою оторванность, свое одиночество. Придетъ, бывало, партія, сразу же общими силами отвоюетъ себ мсто на нарахъ, сложитъ свои вещи, поставитъ около нихъ своего дневальнаго и остальные новобранцы чувствуютъ себя свободными. Я же иногда съ трудомъ могъ достать себ мсто и еще трудне мн было отстоять его, если приходила новая партія. Всмъ было ясно и понятно: тутъ, вотъ, расположились саратовцы, тутъ — минчуки, тутъ — татарва какая-то… Мою же котомку сбросятъ безъ всякихъ разговоровъ, и все тутъ. Что я подлаю? Не драться же… Ни на чью поддержку я не могъ разсчитывать. Всмъ я былъ чужой, многимъ казался даже подозрительнымъ. Иной разъ за спиной слышишь разговоръ:

— Богъ всть, что это за человкъ тутъ путается…

— И на новобранца-то не похожъ!

— Можетъ, это жуликъ какой изъ города затесался… Надо братцы, поглядывать.

Случалось, что разговоришься съ иными новобранцами, познакомишься, даже котомку свою положишь къ ихъ вещамъ, подъ охрану ихъ дневальнаго. Но глядишь — эта партія уже ушла, на ея мсто появилась другая, и опять встрчаешь враждебное отношеніе со стороны сосдей.

Присмотръ за мной на пересыльныхъ пунктахъ, если и былъ, то совсмъ слабый. Почти безпрепятственно я могъ уходить въ городъ, когда было нужно. Въ Елисаветград, помню, побывалъ даже на базар, куда обыкновенно устремляются новобранцы. И я нашелъ, что для моего кармана выгодне здсь запастись провизіей, чмъ въ лавкахъ: въ продаж, напримръ, оказалась колбаса по 7 и 9 коп. за фунтъ, чего не встртишь на сверныхъ базарахъ. Нердко однако я не могъ отлучиться съ пересыльнаго пункта потому ужь, что не на кого было оставить вещи. Обыкновенно я забиралъ свою котомку и шелъ въ солдатскую лавочку, гд таковая имлась. Тамъ купишь, бывало, ситнаго, еще что-нибудь найдется, возьмешь кипятку, сядешь за столъ и сидишь спокойно: никто не сгонитъ. Такъ и продовольствовался.

Иногда меня зачисляли ‘на котелъ’ и нердко передъ раздачей хлба или ‘порцій’ я слышалъ разговоръ о себ: полагается мн или не полагается. Упоминали о какихъ-то аттестатахъ и приказахъ, но я никакъ не могъ понять, когда полагается и когда нтъ. Потомъ-то я очень хорошо усвоилъ эту механику, но въ то время мало и интересовался ею {Механика эта такова: съ пересыльнымъ солдатомъ или новобранцемъ отправлялся ‘аттестатъ’, въ которомъ было сказано, что онъ удовлетворенъ ‘провіантомъ или приваркомъ’ или ‘кормовыми деньгами* по такое-то число. Тамъ, куда онъ прибывалъ, его съ этого числа и зачисляли на довольствіе, о чемъ писалось въ приказ. Иногда кормовыя деньги выдавали на три дня, а въ дорог пробудешь одинъ, въ такомъ случа два дня не полагалось довольствія. Случалось и наоборотъ: зачислятъ на котелъ, а потомъ неожиданно отправятъ: въ такомъ случа въ дорог не полагалось кормовыхъ.}. Я не могъ еще преодолть брезгливаго отношенія къ этимъ ‘порціямъ’, т. е. кусочкамъ мяса, которые приносились въ бачк, высыпались на грязныя нары и которые затмъ вс перебирали руками, выискивая, который побольше. Не хватало у меня духа и сть изъ общей чашки съ первыми встрчными. Иногда солдаты или новобранцы, принося бачокъ со щами, приглашали и меня:

— Подсаживайся, землякъ, похлебай съ нами.

Но я неизмнно отказывался… Только во Владикавказ уже, видя, что мои деньжонки быстро таютъ, я преодоллъ свою брезгливость, воспользовался порціей и подслъ со своей ложкой къ бачку. Посл того, какъ я три недли питался въ сухомятку, новобранческая пища показалась мн очень вкусной и съ тхъ поръ я уже не брезговалъ ею.

Ночи въ пересыльныхъ казармахъ проходили довольно безпокойно, такъ какъ нердко и по ночамъ одн партіи отправлялись, другія прибывали. Спали вс, не раздваясь, не разуваясь и, конечно, безъ всякой подстилки (хотя таковая, кажется, и полагалась). При тснот и грязи уберечься отъ наскомыхъ было, конечно, не мыслимо, и уже черезъ два-три дня они ли меня во всю. Даже съ верхней одежды то и дло ихъ приходилось сбрасывать.

Раза два меня, тотчасъ по прибытіи, брали подъ надзоръ въ конвойныя команды, имющіяся при управленіяхъ уздныхъ воинскихъ начальниковъ. Въ солдатскихъ казармахъ было чище, тише, уютне, но за то присмотръ за мной здсь былъ самый строгій: даже ‘до втру’ я долженъ былъ ходить съ провожатымъ.

Однимъ только преимуществомъ я пользовался: нигд долго меня не держали,— день-два-три, не больше. А затмъ присоединяли къ какой-нибудь попутной партіи или отправляли со спеціальнымъ конвойнымъ дальше. Думаю, что этимъ я былъ обязанъ секретному пакету, который неизмнно слдовалъ со мною: онъ не только не позволялъ забывать обо мн, но и побуждалъ каждаго сбыть меня съ рукъ поскоре. Что заключается въ этомъ пакет, я долго не зналъ, но въ Харьков этотъ секретъ мн открылся.

Нужно мн было купить табаку, а дневальный у воротъ почему-то заартачился и меня не выпустилъ. Бродя по пересыльному двору и соображая, какъ бы мн улизнуть, я увидалъ вывску: ‘канцелярія завдующаго пересыльнымъ пунктомъ’. А я и не зналъ, что есть такая должность. Дай, думаю, зайду и прямо спрошу позволенія уйти. Вхожу. Небольшая комната, за столомъ сидитъ штабсъ-капитанъ (чины я уже научился различать по погонамъ). Объясняю, кто я и какая у меня къ нему надобность.

— Нтъ, — говоритъ — отпустить ни въ какомъ случа не могу.

— Да я же, г. капитанъ, уже ходилъ сегодня въ городъ… Только лавки еще были закрыты.

— Ну, сами ушли — это другое дло. А я васъ отпустить не могу… Вдь вотъ о васъ секретная бумага имется…— И онъ, улыбаясь, взялъ въ руки эту бумагу. Я тоже улыбнулся.

— Все время — говорю — вижу, что какой-то секретный пакетъ меня сопровождаетъ, но что въ немъ — не имю понятія.

— Будто не знаете?

— Нтъ, не знаю.

Офицеръ сдлалъ видъ, что что-то ищетъ, а потомъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ секретную бумагу на стол. Я понялъ это, какъ разршеніе прочесть ее. Она была немногословна. Варшавскій уздный воинскій начальникъ увдомлялъ его попутныя власти, что главный штабъ призналъ необходимымъ назначить меня въ одну изъ мстныхъ частей Кавказскаго края, что командующій войсками Варшавскаго округа (таковымъ былъ тогда Гурко), сообщая объ этомъ, распорядился отправить меня этапнымъ порядкомъ, и что, наконецъ, онъ, воинскій начальникъ, назначивъ меня въ Ходжалъ-Махинскую мстную команду, препровождаетъ при семъ подъ строгимъ присмотромъ. Только и всего. Но я узналъ все-таки, что моею персоною даже главный штабъ былъ озабоченъ и что сдланный имъ нажимъ съ каждой дальнйшей инстанціей становился все сильне.

— Такъ, стало бытъ, отпустить я васъ не могу, — повторилъ офицеръ, возвратившійся въ комнату.— Взыскивать, конечно, не буду, если прогуляетесь, а разршить никакъ нельзя…

Само собой понятно, что я ‘прогулялся’ и табаку купилъ. Пришлось только подождать, пока дневальный у воротъ смнился и на его мсто всталъ солдатъ, не имвшій обо мн никакого представленія…

Изъ всхъ городовъ, въ которыхъ мн пришлось останавливаться, непріятне всего было пребываніе въ Ростов. Незадолго передъ тмъ здсь были упразднены земскія учрежденія и городъ съ уздомъ были отданы подъ началъ казакамъ. Послдніе держали себя, какъ завоеватели. Нижніе чины производили даже такое впечатлніе, какъ будто они опьянвши. Меня помстили въ какую-то казачью команду, которая, насколько я могъ понять, несла конвойную службу и вмст съ тмъ исполняла полицейскія обязанности. По крайней мр, изъ этой команды назначались ночные патрули по городу. И вотъ между казаками все время шли разговоры объ этихъ обходахъ. Разговоры же были все въ такомъ род:

…— Какъ я его сгребъ, да долбанулъ… И запищалъ же онъ, братцы мои…

…— А онъ отъ насъ на утекъ… Нтъ, братъ, шалишь… Стой!.. Сидоровъ живо руку къ ему въ карманъ… Ну, теперь бги… Три рубля семнадцать копеекъ потомъ подлили…

…— А я между тмъ бабенку-то облапилъ, да къ стн ее… Ядреная, мать ее такъ-то… Вотъ бы ее…

Можетъ быть, тутъ больше хвастовства было, чмъ правды, но коробили эти разговоры ужасно. Иногда они разнообразились повствованіями о половыхъ похожденіяхъ — и о здшнихъ, ростовскихъ, и о домашнихъ, станичныхъ,— съ самыми циничными подробностями. Даже женъ своихъ въ этихъ разговорахъ по щадили. Главное же, вс эти разговоры велись не только къ случаю, когда стихъ такой найдетъ, прорвется это. Нтъ! во всякое время дня, и холодно такъ, безъ всякаго настроенія даже: дятъ, напримръ, кто-нибудь зацпитъ эту тему,— и пошло… Какіе бы разговоры ни велись, даже служебные,— и т пересыпались самой отборной матершиной. Слова безъ нея, вдь, не скажутъ. ‘Ну-ка,— скажетъ — подвинься’,— и обязательно два-три хорошихъ словца прибавитъ… Такъ же и со мной обращались, только еще грубе, пожалуй, съ оттнкомъ презрнія и во всякомъ случа своего станичнаго превосходства. Втеченіе двухъ сутокъ, которые мн пришлось провести въ этой команд, я не разъ вспоминалъ съ сожалніемъ о пересыльныхъ пунктахъ.

Изъ Ростова меня отправили вмст съ другими двумя пересыльными новобранцами подъ конвоемъ казака-урядника. Это былъ станичникъ совсмъ иного рода: скромный, вжливый, какъ будто немного интеллигентный. Мы съ нимъ спокойно и даже дружно дохали до Владикавказа.

Этапный путь мой по ‘Рассо’ кончился. Начался ‘распогибельный Кавказъ’, съ которымъ мн и предстояло теперь свести знакомство.

——

Желзной дороги, которая теперь идетъ отъ Беслана на Грозный, Петровскъ, Дербентъ и Баку, тогда еще не было. Желзнодорожный путь оканчивался во Владикавказ и отсюда новобранцы должны были слдовать дальше пшимъ маршемъ. Всмъ партіямъ и были выданы такіе маршруты. но какъ разъ мстныя власти организовали передвиженіе новобранцевъ отъ Владикавказа до Темиръ-Ханъ-Шуры въ фургонахъ. Сдлано это было для ускоренія ихъ слдованія, но, кажется, было и не безвыгодно для казны. По крайней мр, отъ партіонныхъ начальниковъ я слышалъ, что посл передлки маршрутовъ во Владикавказ у нихъ должны получиться остатки отъ денегъ, выданныхъ имъ на кормовое довольствіе и подводы.

Но первый блинъ, какъ водится, вышелъ комомъ. Зима въ тотъ годъ вообще, а на сверномъ Кавказ въ особенности, была необычайно суровая. Въ разгаръ новобранческаго движенія морозы въ Терской области достигали 25—30 градусовъ. Одежонка у многихъ новобранцевъ была плохенькая, а тутъ еще начальники партій, предупрежденные на счетъ мстнаго разбойничества и необходимости тщательно охранять новобранцевъ, не позволяли послднимъ выходить изъ фургоновъ. Въ результат, когда захваченныя морозомъ партіи пріхали на ночлегъ, то у многихъ новобранцевъ оказались отмороженными,— у кого руки, у кого ноги, не говоря уже о носахъ и ушахъ. Всего пострадало, какъ намъ разсказывали во Владикавказ, больше 200 человкъ. Были, кажется, и смертные случаи, во всякомъ случа многихъ новобранцевъ пришлось отпустить домой калками.

Когда были получены телеграммы объ этихъ несчастіяхъ, то власти, конечно, всполошились. Дальнйшая отправка новобранцевъ изъ Владикавказа была немедленно пріостановлена. Между тмъ по желзной дорог продолжали прибывать новыя и новыя партіи. Во Владикавказ получился такимъ образомъ новобранческій заторъ. Вскор однако морозы ослабли и отправка была возобновлена. Вновь стали отправлять за два дня до моего прізда. Но я засталъ все-таки массу новобранцевъ: кром пересыльнаго пункта, они были и еще размщены, гд только было можно.

Меня назначили къ отправк черезъ день, присоединивъ къ одной изъ партій, слдовавшей въ Темиръ-Ханъ-Шуру. Наканун отправки нашу экипировку подвергли тщательному осмотру, даже генералъ какой-то прізжалъ для этого. Теперь уже чуть не насильно навязывали всмъ полушубки, суконныя портянки, башлыки, рукавицы. Моя одежда имла еще довольно исправный видъ и меня заставили взять только башлыкъ.

Въ партіи, къ которой меня присоединили, было сто двадцать съ чмъ-то новобранцевъ. Насъ разсадили въ фургоны по 8—10 человкъ. Это были большія телги, нкоторыя съ верхомъ, но въ большинств открытыя. Намъ предстояло прохать въ нихъ около 250 верстъ. Дорога была снжная и для колесныхъ экипажей довольно тяжелая. Поэтому по большей части подъ горки мы хали, а при подъемахъ шли пшкомъ. Это и для тепла было не худо, морозы стояли около 10 градусовъ и хать все время было бы холодно.

Ежедневные прозды были назначены по 30—40—50 верстъ. Ночевали въ станицахъ, гд насъ разводили по обывательскимъ квартирамъ. Въ каждой такой станиц была устроена кухня, при ней — солдаты-кашевары, и для насъ готовилась горячая пища. Кухни помщались въ землянкахъ или подъ навсами, около нихъ были сколочены изъ досокъ подобія столовъ, за которыми мы, стоя, и обдали. Но кое-гд столовъ не было и бачки со щами и кашей приходилось ставить прямо въ снгъ. Приварокъ намъ, какъ новобранцамъ, полагался усиленный, т. е. мяса отпускалось по ³/₄ ф. на каждаго (солдатская порція тогда была ¹/₂ ф.), кром щей и каши, въ нкоторыхъ мстахъ давался еще чай,— по кружк мутной водицы и кусочку сахару.

Порядокъ былъ такой. Какъ только подъзжали къ станиц фургонщики насъ высаживали и сами отправлялись на постоялые дворы. Мы же съ котелками и сундуками шли прежде всего къ кухн, иногда черезъ всю станицу, обдать. Тмъ временемъ подходилъ атаманъ съ помощниками и посл обда разводилъ насъ по квартирамъ. Для этого всей партіей отправлялись вдоль по улиц, и около каждаго двора атаманъ назначалъ: сюда двое, сюда трое и т. д. Такимъ образомъ постепенно вся партія и распредлялясь.

Я неизмнно помщался съ партіоннымъ, каковымъ былъ старшій унтеръ-офицеръ, и съ его помощникомъ, рядовымъ. Послдній былъ очень милый солдатикъ: честный, скромный, деликатный, нсколько застнчивый, — изъ тхъ, что зовутъ красными двицами… Но унтеръ-офицеръ былъ довольно-таки непріятная личность: грубый такой и жадный… Когда приходилось расплачиваться съ хозяевами за самоваръ и продукты, если какіе брали, то рядовой обыкновенно считалъ своимъ долгомъ принять участіе въ расплат. Но партіонный всегда ускользалъ заблаговременно и ни разу, даже для виду, не проявилъ намренія разсчитаться. Конечно, я и съ рядового но бралъ, зная, что его-то доходы очень не велики. По совсти сказать, мн одному платить за нихъ обоихъ было нсколько трудно: изъ 30 съ чмъ-то рублей, которые у меня имлись при вызд изъ Варшавы, оставалось уже немного, а впереди у меня не предвидлось никакихъ получекъ. Но длать было нечего, я старался ужь поменьше забирать продуктовъ.

Утромъ вс новобранцы собирались на вызд, гд насъ и забирали фургонщики… Въ общемъ путешествовали недурно: главное, было интересно: совсмъ новая жизнь, новые виды, новые типы… Одни горцы съ кинжалами у пояса и иногда съ выкрашенными въ красный цвтъ бородами чего стоили. Не малый интересъ въ новобранцахъ возбуждали также и аулы съ ихъ своеобразными, иногда какъ бы прилпленными къ скаламъ, постройками. Да и въ казакахъ много было любопытнаго, особенно въ ихъ разсказахъ о мстной жизни съ ея постоянными тревогами. По вечерамъ иногда надолго затягивались разговоры съ ними и на слдующій день, когда собирались въ фургоны, было чмъ подлиться другъ съ другомъ.

А тутъ встртятся дущіе на базаръ, глядишь, кто-нибудь везетъ бочку съ винограднымъ виномъ… Окружаютъ его новобранцы Н открывается въ пол распивочная торговля: зачерпнетъ торговецъ большую кружку,— получай за пятачокъ. Такъ и идетъ въ круговую… Въ духанъ, если такой попадался гд на вызд, тоже забгали нкоторые: тамъ за 5 коп. давали стаканъ, но тоже изрядный! Я не употреблялъ до того спиртныхъ напитковъ, но чихиромъ тоже увлекся: выпьешь кружку — и пойдетъ тепло по жиламъ, да и идти веселе, усталости меньше…

Поздъ нашъ растягивался иногда версты на полторы. И все это пространство оглашалось шумомъ, смхомъ, криками. Народъ вдь все молодой, а тутъ такой просторъ на чистомъ воздух… Въ общемъ, повторяю, путешествовали недурно. Но бывала и ‘всячинка’…

Хорошо, если прізжали на мсто днемъ и успвали отобдать засвтло. Случалось, однако, если перездъ былъ большой или дорога тяжелая, запаздывали. Помню, какъ-то добрались совсмъ уже ночью, усталые, назябшіеся. Повели насъ обдать, но пришли, оказывается, но туда, и вновь пришлось съ котомками за плечами мсить снгъ черезъ всю станицу. Наконецъ, добрались. Начали раздавать хлбъ, порціи,— въ темнот все это не ладится. Приносятъ бачки со щами — поставить некуда, кругомъ сугробы: поставятъ, а снгъ подтаетъ и бачокъ кувыркается на сторону. Провалитесь вы съ такимъ обдомъ-то! Но разъ горячая пища назначена, обрядъ надо выполнить… Слава Богу, кончили, повели разводить по квартирамъ. Но тутъ, ко всему, еще атаманъ оказался выпившимъ: путается, домовъ по узнаетъ, около каждаго начинаются у него нескончаемые разговоры съ подручными…

— Вы, атаманъ,— говоритъ ему партіонный,— про насъ-то не забудьте, получше для насъ квартирку оставьте.

— Для васъ-то… Господинъ партіонный?!.. Да разв жь я не понимаю?.. Ублаготворю!.. Вотъ какъ!.. Я ужь съ самаго начала для васъ намтилъ. Одно слово: тепло будетъ… Не атаманъ я, если спасибо не скажете…

Наконецъ, разводка кончилась. Повелъ и насъ. Приводитъ. Изба небольшая, у входа русская печь, у стны пышная кровать, сразу же бросающаяся въ глаза, на стол самоваръ, выпивка, закуска, за столомъ цлая компанія. Оказывается, гости… Атаманъ тоже къ нимъ подслъ, а мы сли на скамейк, поодаль. Кто-то предложилъ намъ подвигаться ближе, мы поблагодарили. Сидимъ усталые, угрюмые: отдохнуть бы теперь, а тутъ слушай пьяные разговоры, жди, когда разойдется. По атаманъ, повидимому, все-таки сообразилъ и началъ гостей выпроваживать. Они разошлись съ несовсмъ понятными для насъ, хотя и на нашъ счетъ, шуточками. Осталась только хозяйка. Мы воспользовались горячимъ еще самоваромъ и наскоро напились чаю. Ну, теперь можно и на боковую.

— Спать-то ужь на полу придется,— вмшалась въ нашъ разговоръ хозяйка — негд больше… Конечно, вотъ и на кровати можно, если кто пожелаетъ, съ хозяюшкой… Только за это денежки надо заплатить. Если на всю ночь, то…

И она распубликовала цлую таксу: подробная такая такса… Ни слова не говоря, мы молча улеглись на полу, а хозяйка залзла на печку. Но унтеръ-офицеръ, очевидно, не пожелалъ упустить представившагося случая. Я уже заснулъ было, вдругъ слышу, что на печк у него идутъ пререканія съ хозяйкой изъ-за денегъ. Пытался ли онъ выторговать что, или намревался уклониться отъ уплаты,— не знаю. Я поспшно укуталъ голову пальто, а усталость была такъ велика, что сонъ не замедлилъ ко мн вернуться…

На шестой или седьмой день мы добрались до Темиръ-Ханъ-Шуры. Унтеръ-офицеръ повелъ партію въ Ацщеронскій полкъ, куда были назначены новобранцы, а меня съ помощникомъ послалъ къ воинскому начальнику. Оттуда меня отправили на пересыльный пунктъ. Въ пересыльной казарм, когда меня привели, царила полутьма, народа на пункт почти не было, только нсколько пересыльныхъ солдатъ и новобранцевъ уныло бездльничали. Посидвъ тамъ и убдившись, что надзора за мной нтъ, я отправился бродить по городу.

Было какъ разъ Рождество, многіе дома были ярко освщены, кое-гд горли елки, виднлись цвты на окнахъ, въ одномъ, особенно ярко освщенномъ, дом играла полковая музыка, мелькали танцующія пары. Постоялъ я… Такое тепло, свтъ, чистота, веселье были тамъ, за стеклами, — даже ароматъ тамошней атмосферы мн живо представился. А я стою на мороз, грязный, изнуренный, нравственно измученный, — и долженъ я опять идти въ темную и вонючую казарму… Тутъ я по опыту узналъ, какія чувства могутъ испытывать иной разъ люди со ‘дна’, бродя по городу.

На слдующій день сторожамъ было отдано распоряженіе взять меня къ себ въ коморку и не выпускать съ пункта. Черезъ нсколько дней обо мн еще разъ вспомнили и перевели подъ надзоръ въ роту, — вспомнили, какъ потомъ оказалось, передъ самой отправкой.

Перевели меня, какъ и въ Ковел, вечеромъ, передъ повркой. Но казарменную жизнь я засталъ уже въ иной фаз: вс назначенные въ роту новобранцы уже прибыли, въ казарм было людно, для меня даже не нашлось мста на нарахъ. Къ счастію, оказалась почему-то свободная койка, ее мн и предоставили. Нечего, конечно, и говорить, какъ я обрадовался этому неожиданному комфорту. Сижу я на койк и опять присматриваюсь къ окружающему.

Знакомая уже мн картина: солдаты отдыхаютъ, только шумне въ казарм. Но что это? Я не сразу даже сообразилъ… Нсколько солдатъ, сидя и полулежа на нарахъ, бесдуютъ, а около наръ одинъ стоитъ на колняхъ, недалеко еще нсколько солдатъ, сидя и стоя, съ видимымъ любопытствомъ наблюдаютъ за этой сценой. Я тоже всталъ и подошелъ ближе.

— Дяденька!..— вдругъ проговорилъ солдатъ, стоявшій на колняхъ.

‘Да это молодой!’ — тотчасъ же сообразилъ я и тмъ съ большимъ интересомъ отнесся къ происходящему.

— Ну, чего?— отозвался одинъ изъ солдатъ, разговаривавшихъ на нарахъ.

— Виноватъ, дяденька! Простите…

— Встань!

Дядька досталъ затмъ изъ кошелька мдную монету и, подавая ее провинившемуся, сказалъ:

— Вотъ!.. Сбгай въ лавку и купи: восьмушку чаю, фунтъ сахару, ситнаго два фунта… Ну, тамъ еще что изъ състнаго, самъ посмотри… Да сдачу принеси… Пятьдесятъ копеекъ чтобъ было…

— Слушаюсь, дядька!

Молодой солдатъ досталъ изъ сундука что-то, очевидно, деньги, быстро одлся и пошелъ.

— Стой!— крикнулъ дядька.— А почему не явился?.. Когда солдатъ уходитъ со двора, онъ обязанъ явиться отдленному. А отдленный у тебя кто?.. Я… Дядька теб вмсто отдленнаго… За это, какъ придешь, сорокъ присданій… Иди!

На сборныхъ и пересыльныхъ пунктахъ я уже не разъ изъ солдатскихъ устъ слыхалъ, какъ дядьки иной разъ посылаютъ молодыхъ солдатъ за покупками. Въ ряду разсказовъ, которыми запугивались новобранцы, это былъ одинъ изъ самыхъ эффектныхъ. Теперь мн пришлось увидть это въ лицахъ. Но, повидимому, дядька, развлекаясь на досуг практическими занятіями, просто пожелалъ увриться въ полнот своей власти и послалъ въ лавку только ‘для примру’. Или, можетъ быть, его смутилъ мой слишкомъ ужь пристальный взглядъ,— взглядъ посторонняго свидтеля. А наши глаза какъ-разъ встртились…

— Оставить!— вдругъ крикнулъ онъ, когда посланный уже выходилъ изъ казармы.— Давай монету сюда… Разднься и длай присданія…

На томъ же мст, гд раньше стоялъ на колняхъ, молодой солдатъ началъ длать присданія, а дядька, продолжая разговаривать съ солдатами, изрдка командовалъ:

— Шире колнки разводи!.. Не части!.. Считай вслухъ!..

Сначала присданія шли гладко, но потомъ солдатъ началъ качаться и спотыкаться, ноги у него подвертывались… Когда дядька, наконецъ, отпустилъ его, онъ слъ поодаль на нарахъ и его тотчасъ же окружили другіе молодые солдаты. Долго они между собою шушукались, оживленно обсуждая происшедшее. Впечатлніе какъ-ни-какъ было произведено…

Но вотъ и поврка… Я выспался на койк, какъ уже давно не спалъ и, конечно, отблагодарилъ ея хозяина своими наскомыми. А на слдующій день отправили меня дальше.

Теперь предстояло идти уже пшкомъ. Одновременно были отправлены дв партіи: одна, къ которой меня присоединили, въ 80 человкъ, другая — около 150. Съ утра намъ дали обдъ, а затмъ мы погрузили свои вещи на арбы, запряженныя волами, и нестройной толпой двинулись за ними. День былъ морозный, но яркій, солнечный. Шли медленно, не обгоняя воловъ,— то скучиваясь, то разсыпаясь на мелкія группы и растягиваясь на большое пространство. Наше вниманіе привлекли какихъ-то два горца на лошадяхъ: то дутъ далеко впереди насъ и даже совсмъ изъ глазъ скроются, то подскачутъ къ намъ и какъ-будто что высматриваютъ. Пробовали заговаривать съ ними, — не отвчаютъ. Новобранцевъ началъ даже страхъ забирать: не замышляютъ ли что? Но потомъ выяснилось, что это данные намъ проводники, почти не понимающіе по-русски.

Наша партія была ‘сводная’, т. е. новобранцы шли въ разныя мста, расположенныя по одному тракту. Большую часть ихъ гнали въ Гунибъ, а человкъ двадцать — въ ‘Жалмакъ’. Я не сразу понялъ и лишь постепенно ма выяснялось, что въ новобранческомъ и солдатскомъ произношеніи это означаетъ Ходжалъ-Махи. Съ нкоторыми изъ своихъ будущихъ сослуживцевъ я тутъ же познакомился и мы всю дорогу держались уже вмст.

Первая ночевка намъ была назначена въ Большомъ Дженгута, въ 18 верстахъ отъ Темиръ-Ханъ-Шуры. Это — очень большой, торговый аулъ и, какъ я узналъ потомъ, не только вполн мирный, но и дружащій съ русскими. Говорятъ даже, что въ дженгутайцахъ немало русской крови: мстныя женщины издавна славились своей красотой, къ которой не были равнодушны не только квартировавшіе тутъ прежде солдаты, но и офицеры, а красавицы будто бы не отличались неприступностью.

Пришли мы въ Дженгутай, когда уже смерклось. Не знаю, какъ была размщена другая партія, но для нашей отвели совершенно пустую саклю: лишь на выступ около очага стояла лампочка-коптилка. Съ котомками за плечами мы не могли даже втиснуться въ отведенное намъ помщеніе, но, поснявъ ихъ, кое-какъ влзли и размстились на земляномъ полу. Думаемъ: въ тснот, пожалуй, лучше, по крайней мр, не замерзнемъ, а то дровъ требовали, но не добились. У кого былъ провіантъ, закусили, но большинству пришлось лечь, не вши. Я при выход изъ города купилъ булку, но сълъ ее еще дорогой.

Улеглись, хотя и въ тснот, но не въ обид: кто положилъ на другого голову, нкоторыя ноги сложились въ одну кучу. Дружно такъ улеглись, шутя и посмиваясь… Не успли, однако, уснуть, какъ обиды начали сказываться: не велика тяжесть чужая голова или нога, но, когда нельзя измнить положеніе, она безпокоитъ, давитъ, длается прямо неперсносной, — и является невольное, почти рефлективное стремленіе отодвинуть ее, сбросить. Между дружно улегшимися сосдями и начала вспыхивать перебранки.

— Да убери ты свою ногу, лшій!

— Самъ ты — дьяволъ! что я, въ карманъ ее положу, что ли?

Кое-гд отъ словъ начали переходить и къ дйствіямъ: одинъ толкнетъ, другой дастъ сдачи. Въ довершеніе кто-то опрокинулъ коптилку и мы оказались въ совершенной темнот,— даже оконъ, по которымъ можно было бы оріентироваться, нтъ. Недоразумнія еще усилились… Нкоторымъ стало, повидимому, не вмоготу и они потянулись къ выходу. Еще хуже! Иной начнетъ пробираться со всей осторожностью, но то на руку кому наступитъ, то сапогомъ кого по лицу заднетъ. Тотъ не стерпитъ, оттолкнетъ или ударитъ, — и пробиравшійся къ двери летитъ кувыркомъ, давя уже нсколькихъ. Въ результат — свалка, въ которой ничего разобрать нельзя, — тмъ боле, что нкоторые задремали и отбиваются впросонкахъ. Я подумалъ было выйти, но такъ и не ршился. А тутъ выбравшіеся наружу опять лзутъ въ саклю: морозъ, говорятъ, не приведи Богъ какой… Чмъ дальше, тмъ хуже. Прямо адъ: тьма — кромшная, и въ ней стопы, проклятія, ругань… Порою я почти не сознавалъ, гд нахожусь и что такое происходитъ. Да и вс, повидимому, пришли въ безпамятство. Даже теченіе времени какъ будто пріостановилось…

Когда мн приходилось очень круто во время этапнаго пути, я, помню, утшалъ себя тмъ, что за то впослдствіи смло встрчусь cц всякой невзгодой и, какова бы она ни была, не испугаюсь: и хуже-де бывало… Посл того прошло почти двадцать пять лтъ, и я могу сказать, что хуже дженгутайской ночи я дйствительно ничего не видлъ.

Въ конц концовъ многіе, и я въ томъ числ, выбрались все-таки на улицу и здсь, припрыгивая и пользуясь другими такими же способами, чтобы не замерзнуть, дождались разсвта… Наша сакля стояла на самомъ верху и, когда разсвло, то весь почти аулъ оказался передъ нами. Внизу виднлось что-то въ род базарной площади, вотъ и лавки стали открываться. Новобранцы бросились было внизъ, чтобы купить продуктовъ, но партіонный не пустилъ изъ-за страха передъ горцами. Лишь нсколько человкъ успли урваться, и, конечно, ничего съ ними не случилось. Остальные выступили, не вши и безъ всякихъ припасовъ.

Терскую область мы перескли по предгорьямъ, теперь же все больше и больше забирались въ горы. Послднія становились все выше, подъемы и спуски длинне, дорога извилисте: то впередъ идетъ, то какъ будто назадъ, но это одолваемъ все одну и ту же гору, поднимаясь выше и выше… Гораздо большее впечатлніе произвело однако на насъ другое отличіе отъ путешествія по Терской области. Тамъ для насъ везд готовили пищу, а здсь, какъ вышли изъ Дженгутая, среди новобранцевъ разнеслась всть, что горячей пищи до самаго Жалмака не будетъ, что будутъ выдаваться кормовыя. ‘По 21 копейк полагается,— сказывалъ партіонный’. Такого высокаго оклада нигд еще не было и многіе новобранцы приняли эту всть съ удовольствіемъ. Но вскор сообразили и начался ропотъ.

— Чего же раньше не сказали?.. Мы бы въ Шур запаслись, чмъ нужно.

— Крупы бы купили, котелъ… Волы свезли бы…

— И мяса можно было бы купить… Ничего бы ему мороженному не сдлалось.

Но эти разговоры только дразнили разыгравшіеся аппетиты… Переходъ въ этотъ день былъ верстъ въ 12—15 и мы, подгоняемые голодомъ, сдлали его быстро. Но насъ ожидало жестокое разочарованіе: аулъ оказался небольшой, никакихъ лавокъ не было. При вход въ него насъ поджидали нсколько татарокъ {Всхъ горцевъ новобранцы и солдаты называли татарами. Этимъ терминомъ и я буду иногда пользоваться.}, вынесшихъ на продажу по стойк кукурузныхъ лепешекъ. Новобранцы толпой бросились къ этимъ лепешкамъ и моментально ихъ расхватали: чуть не рвали другъ у дружки, — даже смотрть на эту сцену было противно. Больше ничего въ аул для продажи не оказалось: ни хлба, ни муки, ни крупы, скотъ — тоже весь былъ въ горахъ. Можетъ быть, потомъ, какъ разбрелись по саклямъ, кое-что и нашлось, но во всякомъ случа поли въ этотъ день только счастливцы.

Къ намъ въ саклю, гд мы были помщены впятеромъ, горецъ принесъ ‘зайца’ и заломилъ за него несуразную цну. Онъ, нужно думать, сообразилъ, что въ этой сакл новобранцы одты получше другихъ, и принесъ намъ свою драгоцнность подъ полою. Но заяцъ оказался сомнительный: шкура содрана, голова, ноги, хвостъ отрзаны… Какъ мы ни разсматривали, — кошка это, а не заяцъ. Горецъ не спорилъ, да и не могъ спорить, такъ какъ объяснялись больше знаками. Возможно, что мы сами приняли принесеннаго имъ звря за зайца и себя же потомъ опровергли. Трое все-таки сложились и купили, одинъ отказался, повидимому, изъ-за дороговизны, а я изъ брезгливости: зарзанную кошку я сталъ бы, пожалуй, сть, но мн пришло въ голову, что это, быть можетъ, падаль. Купившіе сварили свое пріобртеніе въ моемъ чайник и съ аппетитомъ съли. Приглашали и меня, но я, не высказывая своихъ подозрній, ушелъ изъ сакли.

На слдующій день новобранцы шли угрюмые, злые. Къ какой кучк ни подойдешь, только и слышишь, что ропотъ.

— Сдохнемъ тутъ вс въ горахъ-то…

— Прямо на смерть гонятъ…

— Вотъ повернуть всмъ, да и идти обратно… Пусть, что хотятъ, то и длаютъ…

Меня сильно поразило, что я переношу голодъ легче другихъ, во всякомъ случа не съ такимъ уныніемъ. Я даже мало думалъ о пустомъ желудк. Меня занимали и виды, и напластованія въ обрывахъ, и даже снгъ, который, очевидно, прямо высыхаетъ на солнц: вотъ и проталины, но ни одной струйки воды не видно… Другіе же новобранцы, занятые вопросомъ о д, относились къ окружающему совершенно безучастно. Разъ только, помню, они заинтересовались. Пройдя на одномъ изъ подъемовъ съ полверсты въ туман, мы вдругъ вышли на солнце,— за облака поднялись. Многіе не врили сначала, что это — облака, но, когда поднялись еще выше, то всмъ это стало ясно,— тмъ боле, что въ облакахъ были разрывы и сквозь нихъ виднлся какъ бы нижній этажъ, мстами освщенный, мстами затненный.

— Надо будетъ въ деревню написать…

— Вотъ подивятся-то… За облака ходили!

— Не поврятъ, пожалуй…

— Сдохнемъ тутъ вс, такъ поврятъ…

И вновь уныніе овладло толпой… Аулъ, въ которомъ предстояло ночевать, оказался еще меньше предыдущаго. И опять нельзя было ничего достать, даже кукурузныхъ лепешекъ никто здсь не продавалъ. Кому-то пришла мысль зарзать вола,— одного изъ тхъ, что везли арбы. Мысль понравилась, но оказалось, что, пока насъ размщали по саклямъ и происходилъ этотъ сговоръ, погонщики съ волами куда-то исчезли. Появились они только утромъ.

Къ утру же откуда-то стало извстно, — должно быть, проводниковъ какъ-нибудь распытали, — что слдующій аулъ будеті большой и тамъ все можно достать. Окрыляемые надеждой, вс шли въ этотъ день какъ будто бодре и не обманулись. Въ аул оказалось дв или три лавки, купили муки, приторговали и убили быка. Потомъ чуть не до полночи хороводились: варили мясо, пекли лепешки… Въ конц концовъ даже псни запли.

А со мной произошла скверная исторія. Когда мы подходили къ аулу, то намъ далеко на встрчу вышли ребятишки съ мороженными яблоками. Я купилъ на 2 копейки,— что-то больше десятка, и разсовалъ ихъ по карманамъ. Но потомъ, пока мы шли, оживленно разговаривая, къ аулу, я вс ихъ сълъ — и даже не замтилъ Когда спохватился, ни одного уже яблока не было. Вскор по при бытіи мн сдлалось худо: рвота, нестерпимая рзь въ желудк икота… Когда вс другіе пировали, я корчился въ страшныхъ мукахъ гд-то на земл, — нужно думать, въ сакл, но у меня почему-то осталось впечатлніе, что въ сара. Было совсмъ плохо, думалъ, что кончусь… Не разъ ужь терялъ сознаніе. Но къ утру стало немного лучше.

По маршруту въ этомъ аул намъ была назначена дневка, но на общемъ совт было ршено дневки до Ходжалъ-Маховъ не длать. До нихъ оставалось только два перехода. Я былъ совершенно не въ силахъ идти и меня посадили на арбу съ вещами. Посл Дженгутая морозы сразу ослабли и на солнц было даже тепло, такъ что хать было сносно.

Послдней станціей для насъ было селеніе Леваши,— административный центръ округа, населено оно было горцами, но здсь находилось управленіе округа и почтово-телеграфная станція. Для карауловъ при управленіи изъ Ходжалъ-Махинской команды сюда присылался ежемсячно взводъ солдатъ. Онъ помщался въ довольно большой казарм, въ ней наша партія и нашла себ пріютъ. Солдаты встртили насъ, въ особенности назначенныхъ въ Ходжалъ-Махи, очень привтливо. У нихъ можно было бы о многомъ разспросить, но я чувствовалъ себя очень еще слабымъ и все время почти пролежалъ на парахъ. Когда сварили обдъ, я полъ, но съ большою осторожностью.

Изъ Левашей съ нами отправились на слдующій день два солдата, которые были посланы въ Ходжалъ-Махи съ почтой. Мн было гораздо лучше и я то шелъ пшкомъ, то присаживался на арбу. Но самочувствіе все-таки было неважное… Отчетливо помню только конецъ этого перехода.

— Вонъ и Жалмакъ!— сказалъ шедшій впереди солдатъ.

Я уже зналъ, что писарь въ Варшав, написавъ, ‘ур. Ходжалъ-Махи’, пропустилъ одну букву. Не урочище это было, а укрпленіе. Теперь я могъ убдиться, что и укрпленіе-то было совершенно не грозное…

А. Пшехоновъ.

(Продолженіе слдуетъ).

‘Русское Богатство’, No 1, 1913

На дйствительной служб.

I.Какъ я попалъ въ солдаты.

II.На сборномъ пункт.

III.Этапный путь.

Читайте также:

I.
Какъ я попалъ въ солдаты.

II.
На сборномъ пункт.

III.
Этапный путь.