Сем. Лягин.
БЕСЫ
РАССКАЗЫ и НАБРОСКИ.
РАССКАЗЫ и НАБРОСКИ.
Посвящаю дорогой для меня памяти писателя Николая Ивановича Жимковского
Издание рязанского губернского издательства.
Рязань — 1922.
На чужбине.
На чужбине.
РАССКАЗ.
——
На чужбине, Лягин Семен Игнатьевич, Год: 1919
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Луиза Бекерель, тринадцатилетняя белокурая девочка, родом из Франции, сидела в крохотной комнатке за небольшим письменным столиком, накрытым зеленым листом промокательной бумаги, и про себя читала географию Европы. Ей надо было выучить урок о ‘государственном устройстве и городах’ Франции. Прочитав: ‘Ницца-курорт, на Ривьере, защищен горами от северных ветров и окружен роскошными цветниками и садами из вечно-зеленых деревьев’, она оторвалась от книги и задумчиво посмотрела перед собою. Вздохнула и продолжала читать:
‘В зимнее время, когда в странах более северных бывает холодно или сыро, здесь, на Ривьере, стоят обыкновенно теплые солнечные дни, поэтому на зиму сюда приезжает много богатых людей и больных не только из Франции, но и из других стран Европы’. Вновь оторвалась от книги и, закрыв лицо ладонями, стала припоминать что-то. Юное воображение смутно рисовало картины прекрасных цветников, вечно-зеленых деревьев, виноградных лоз, Ниццу, Виши, Тулузу,— и ого всего этого веяло на нее теплом чего-то близкого, родственного. Но что именно,— в памяти остались лишь жалкие следы.
Подойдя к окну, она облокотилась на подоконник и, смотря в неизвестность, старалась восстановить в памяти хоть что нибудь из далекого детского прошлого.
И вдруг на фоне уже позабытого, как два огонька, всплыли мама и папа. И сразу стало ясно все.
‘Ведь я жила во Франции, там, в Бордо, и родилась, как говорила мама. Папа был известный артист и поэт и все время совершал турнэ по городам Европы и Северо Американских Соединенных Штатов. Ах, как он любил меня!.. Бывало, в свободные минуты, всегда играл что-либо веселенькое на скрипке и пел… Да… И мама не дурно играла на пианино, но нигде и никогда не выступала… Но вот папу пригласили в Москву… Здесь он выступал на сцене. Однажды вечером, простившись, ушел и не вернулся. Не пришел и на следующий день. И напрасно искали его, писали в газетах. Как в воду канул… Мама, после этого, заболела, долго пролежала в постели, а когда поправилась, то стала странная какая-то: все смеялась, танцевала, пряталась под диваны…
Приехали как-то мужики, связали ее и увезли. А за мной приехал незнакомый старик и взял к себе в дом. Более года прожила у него, а потом очутилась вот здесь, в пансионе… Старик говорил, что будет платить за правообучение и за стол и просил начальницу отнестись ко мне, как к сиротке… Обещал навещать меня. И некоторое время почти каждый день бывал в пансионе, но вскоре почему-то стал приходить реже и вдруг совсем пропал. И Бог знает почему’.
Отойдя от окна, девочка слезящимися глазами посмотрела вокруг и села опять за стол. Бессмысленно уставилась в книгу, задумалась.
Потом вдруг встала и, подойдя к кроватке, уткнулась в подушку и громко заплакала.
Вошла m-me Сегалова, начальница, и, удивленная, остановившись у двери, повышенным тоном сказала:— Это что значит? Марш в угол! что за слезы?
Девочка, всхлипывая, молча пошла в угол.— Бессовестная…— продолжала начальница—Кормишь ее, одеваешь, как родную дочь, комнату дала, а она — недовольна…
Когда девочка ложилась спать, то чувствовала себя совсем больной: стучало в висках и знобило. Сердце ныло, билось неровно. И безотчетная тоска ущемляла душу. И вся окружающая обстановка казалась уродливой, не нужной, и хотелось уйти отсюда, бежать куда-либо, где нет этих намозоливших глаза портретов начальницы и ее родственников, ее самой и всего того, что связано с ее именем. Ибо слишком много горьких. минут пережито в этих увешенных безделушками стенах, как склеп. Тут убито все: детство, счастье и радость жизни. И путь будущей жизни, идущей от дверей гимназии в неизвестность, давно уже утыкан шиповником и крапивой. И беспредельная даль покрыта туманом, слякотью…
‘Ах, как тяжелы и скучны стуки маятника засиженных мухами часов на стене! И нет начала им, и нет конца… Господи! Зачем Ты дал мне эту жизнь?.. Не нужна мне она. Нет, нет, не нужна’!..
Всхлипывая и вздрагивая, девочка медленно погружалась в забытье, и мысли черные надоедливо копошились перед глазами.
Наконец, она заснула. Ночью часто просыпалась и сидела на кроватке, укутавшись в одеяло и прижавшись к стене. Таинственные стуки, шорохи, какие-то вздохи пугали ее. Свернувшись калачиком, она зажимала уши руками и, все-же прислушиваясь, так засыпала.
Во сне много путешествовала с мамой и папой. Побывала в Швейцарии, Италии и даже в Египте…
Встала, когда было уже светло и в соседних комнатах гомозились люди.
Стояли зимние морозные дни. Стекла в углах рам были разрисованы серебристыми иголочками. Сучья деревьев, около окон, кто то обмотал пышной лентой белого бархата, и, неподвижные, они производили впечатление монист бисера.
Луиза быстро оделась, и, умывшись над мраморным умывальником с круглым зеркальцем, наскоро повторила урок и пошла в класс.
Будучи скромной, не любившей шалостей, она, придя в класс, села на свое место в переднем ряду и, открыв книгу, стала читать.
Девочки-однокласницы с визгом бегали тут-же, нарочно задевали ее, рисовали на классной доске каррикатуры на преподавателей, а она будто и не замечала этого. Некоторые спрашивали, что случилось и почему так грустна, но Луиза не отвечала, продолжая смотреть в книгу.
На уроках, как и всегда, она была внимательна и даже записывала характерные места из преподавания какого-либо предмета. На сей раз преподаватель математики поставил ей пять. Но зато неприятность вышла с географом. Учитель попросил ее рассказать урок, а она ответила, что не выучила, а потом,— что она не может отвечать, хотя и знает заданное. Преподаватель был удивлен и сказал, что вынужден будет доложить об этом начальнице.
М-me Сегалова позвала Луизу к себе в комнату и злобно заявила, что если она не исправится, то придется выключить из гимназии.
‘И тогда можешь итти на все четыре стороны. Такие воспитанницы мне не нужны. Как не стыдно!.. Воспитываешь, как родную дочь, ничего не жалеешь, а она проделывает такие фортели. Не знаешь, что стоит содержать тебя? Не думай, что я обязана’…
В большую перемену Луиза, грустная, одинокая, тихо бродила по корридору, избегая встреч глазами даже с подругами. И иногда отворачивалась к стене и фартуком отирала заплаканные глаза. Перед началом урока она позвала одну из любимых подруг Дору и сказала: ‘Дора, мне тяжело. Я что нибудь сделаю… Начальница сейчас опять грызла и сказала, что не даст обеда, а я уже три дня не обедала — на одних корках живу’…
После уроков Луиза наскоро забежала в свою комнатку, бросила на кровать свои книги, оделась и вместе с остальными девочками вышла из гимназии
Те спрашивали:— Куда же ты, Луиза?
— Иду по делу… нужно,— неохотно отвечала она. Девочки, прощаясь, веселые, щебечущие, шли каждая домой, а Луиза шла дальше, лишь изредка останавливаясь на перекрестках улиц и думая:— Куда же мне итти?
И с какой-то нерешительностью, отчасти с боязнью, оглядывалась по сторонам.
Вокруг, как в муравейнике, шипела жизнь: веселая и блестящая, скучная и серая. Но ей чужда была она, далека от лее, как и те думы, которыми жил муравейник. Сейчас у нее был свой круг жизни, особый муравейничек, маленький, едва заметный, приютившийся где-то под сердцем, и была одна дума, острая, как игла, и юркая, как электрический ток.
Подойдя к вокзалу, она в раздумье постояла на площади и пошла во второй класс. Толпы народа, шум, пестрота нарядов, грязь и тяжелый запах от махорки с селедкой смущали ее, и невольно она прижималась к стене и с ужасом смотрела на все, что было на вокзале. Потом выдула из муфты портмонэ, посчитала деньги и стала в очередь к кассе. И когда дошел черед до нее, она нерешительно проговорила:
— Дайте билет до… И замялась.
— Куда вам?— сухо спросил кассир.
— Сейчас, я забыла.. Мне во Францию нужно…
— Забыли, так не мешайте другим,— загорланили из очереди и оттолкнули ее от кассы.
Луиза обвела вокруг умильным взглядом, подумала о чем-то и пошла к выходу.
На улицах, попрежнему, трепыхалась жизнь, однообразная, холодная, как и заканчивающийся день. Темно и пусто на душе девочки. В ушах — рой пчел, в висках — кузнечики: стучат и стучат, ровно, томительно, как маятник часов. И нет начала им и нет конца.
— Господи, скоро ли конец-то?!.
Из глаз капают на грудь крупные жемчужины и медленно текут вниз по поле.
Отойдя немного от вокзала Луиза почувствовала усталость и села на железную тумбу, на тротуаре, согнувшись и положив руки между колен. Вдруг вздрогнула и, закрыв лицо муфтой, навзрыд заплакала:
— Ма-ма! ма-ма-а!.. Милая мамочка, где же ты?!
Уже стемнело. Фонарщик зажигал фонари. А муравейник жил все тою же однообразною, скучною, а может, и ненужной ему самому жизнью.
1919 г.