На броненосце у берегов Крита, Елец Юлий Лукьянович, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899

Ю. Л. Елець.

НА БРОНЕНОСЦ У БЕРЕГОВЪ КРИТА.

Когда по синев морей
Зефиръ скользитъ и тихо ветъ
Въ втрила гордыхъ кораблей
И челны на волнахъ лелетъ,
Заботъ и думъ слагая грузъ,
Тогда лнюсь я веселе
И забываю псни музъ:
Мн моря сладкій шумъ миле.
А. Пушкинъ.

Была полночь, когда на зеленоватомъ фон неба, освщеннаго полною луной, выросли какія-то темныя очертанія. Пароходъ ‘Королева Ольга’, на которомъ я направился къ Криту, держалъ курсъ прямо на его вершины, за которыми скрывалась Судская бухта. На палуб, несмотря на поздній часъ, толпились пассажиры, интересовавшіеся Критомъ и недовольные такимъ неудобнымъ временемъ прибытія и часовой стоянкой, лишавшими возможности хотя глазомъ окинуть таинственный, надлавшій столько хлопотъ Европ островъ, съ его постояннымъ и пришлымъ населеніемъ, чуть не дванадесяти языковъ. Но и этотъ крюкъ къ владніямъ Минотавра былъ любезностью ‘Русскаго общества пароходства и торговли’ по отношенію къ нашей эскадр и сухопутному отряду на Крит, какъ единственная возможность обмна почтовой корреспонденціи.

Чмъ дальше мы подвигались, тмъ рельефне выдлялись на фон южнаго неба вершины, полныя миологическихъ преданій. Скоро дорогу намъ перегородило нчто въ род мола, такъ что съ полчаса я былъ убжденъ, что передо мною — сооруженіе рукъ человческихъ, по когда пароходъ поровнялся съ нимъ, оказалось, что это берегъ, верхняя линія котораго на большомъ разстояніи гала параллельно морю. Скоро зыбь, заставлявшая слегка поклевывать носомъ наше судно, исчезла, какъ по мановенію волшебнаго жезла, и струя за кормой стала бдне, не такой богатой пной и фосфорическими блестками: мы входили въ Судскую бухту, куда путь намъ указывалъ красноватый, привтливо мигающій огонекъ маяка. Вотъ вправо выросъ островокъ съ крпостными верками форта ‘Изединъ’, защищавшаго входъ въ бухту, въ глубин которой запестрли блые и алые огни: они обозначали присутствіе военныхъ судовъ разныхъ націй. Съ одного изъ нихъ вдругъ зарыскалъ по зеркальной поверхности моря длинный снопъ электрическаго свта и, поймавъ быстро нашъ пароходъ и какъ бы любовно обнявъ его, такъ на немъ и замеръ. Глухо застучала цпь вытравливаемаго якоря, и ‘Королева Ольга’ остановилась. Вскор отъ броненосца ‘Императоръ Александръ II’, такъ родственно насъ встртившаго и освтившаго, какъ звзда первой величины скромную планету, отдлился огонекъ и быстро побжалъ по направленію нашего парохода: за нимъ показался другой, не такъ уже спшившій. Черезъ нсколько минутъ къ правому трапу легко подошелъ блый, какъ снгъ, паровой катеръ и молодой, очень красивый флагъ-офицеръ командующаго эскадрой контръ-адмирала И. П. Скрыдлова поднялся на палубу. Посл взаимныхъ представленій, я узналъ отъ прибывшаго, что на броненосц меня ждутъ, что мн отведена каюта No 17 и назначенъ встовой. Пока мичманъ занимался скучнымъ и кропотливымъ дломъ пріема корреспонденціи и выдачей разнаго рода росписокъ, я съ любопытствомъ занялся покой окружающей военной обстановкой. Справа, слва и впереди обрисовывались мощные контуры броненосцевъ, вдали на горизонт виднлись огоньки мстечка Суды. Внизу, у борта парохода, покачивались катера паровой и гребной,и виднлись симпатичныя фигуры нашихъ матросиковъ въ блыхъ рубашкахъ съ большими синими воротниками и слышался родной говоръ съ вологодскимъ акцентомъ. Типичныя ихъ лица освщались съ одной стороны электричествомъ, съ другой — луной. На палуб дожидался степенный, бравый унтеръ-офицеръ, впослдствіи проявившій много таланта въ матросскомъ спектакл, устроенномъ на броненосц.— Наконецъ, вс почтовыя формальности были окончены, мы спустились по узкому трапу и вошли въ катеръ, который хлопотливо стуча машиной и таща на буксир гребной,— направился къ броненосцу. Когда мы къ нему приблизились, нужно было высоко поднять голову, чтобы увидть верхнюю палубу. Впослдствіи, подробно познакомившись съ внутреннимъ устройствомъ гиганта, я, какъ-то, въ шутку, въ каютъ-компаніи, назвалъ его губернскимъ городомъ. Въ самомъ дл онъ заключалъ въ себ много того, что составляетъ городскіе элементы: церковь, театръ, клубъ, судъ, канцелярію, цлыя фабрики (въ вид машинныхъ отдленій), мастерскія, магазины, войско (экипажъ броненосца) и т. п. Но особенно было дорого, что гд-то у береговъ далекаго, совсмъ чуждаго острова, пришлось счастливо встртиться съ цлымъ русскимъ міркомъ, съ близкими по сердцу и духу людьми, съ дорогими завтными русскими обычаями и даже съ частью русской территоріи, принимая въ расчетъ не маленькую судовую палубу въ нсколько этажей, изъ которой, въ развитіе дальнйшаго сравненія съ городомъ можно было бы выкроить немало площадей, улицъ и переулковъ. Когда мы взошли на броненосецъ, мн бросилось первою въ глаза, какъ изваянная, фигура часового у трапа, царившая кругомъ тишина нарушалась лишь шагами вахтеннаго офицера. Спускаясь внизъ за моимъ любезнымъ чичероне, я долженъ былъ все время нагибаться и лавировать между лежавшими въ подвшенныхъ къ потолку койкахъ, какъ въ громадныхъ коконахъ, матросами, а ихъ было до 700 человкъ. Посл долгихъ переходовъ и поворотовъ я попалъ, наконецъ, въ отведенную мн каюту. На маленькомъ пространств, не боле квадратной сажени, были разставлены съ большимъ умніемъ: шкапъ, умывальникъ, столъ и кровать, все изъ краснаго дерева, я еще оставалось свободное мсто, электрическая лампочка, кокетливо запрятанная въ голубой колпачекъ, лила мягкій, пріятный свтъ на дивно отполированныя, блыя стны каюты, и на меня повяло чмъ-то особеннымъ, неизвданнымъ. Въ открытый иллюминаторъ доносился равномрный плескъ морской воды о борта броненосца и ощущался ея іодистый запахъ. Изъ-за запертой двери каюты раздавался ритмическій глухой звукъ: сначала я мечталъ, что вотъвотъ онъ прекратится, такъ какъ сильно мшалъ заснуть: но не тутъ-то было: машина продолжала свое назойливое выстукиваніе. Особенно было несносно, что время отъ времени она, какъ будто, уставала и замедляла ходъ, у меня всякій разъ при этомъ снова нарождалась надежда: а вдругъ перестанетъ,— по ходъ снова увеличивался и съ большей силой билъ по слуховымъ органамъ. Утромъ мн объяснили, что это вчный труженикъ — опрснитель, добывающій воду для питья и мытья, и окрещенный въ каютъ-компаніи ‘Камерономъ’. Не прекращавшаяся ни на минуту работа сдлала опрснителя моимъ личнымъ врагомъ, и подъ конецъ моего пребыванія на броненосц я взмолился перевести меня изъ No 17 поближе къ каютъ-компаніи, и слезная просьба моя была уважена.

Когда я утромъ вышелъ на палубу вмст съ адмираломъ, чтобы представиться обществу офицеровъ, передо мною развернулась дивная картина. Обширный рейдъ окаймлялся одтыми еще зеленью горами, круто спускавшимися къ морю и только по направленію къ Кане образовавшими покрытую оливковыми деревьями долину, гд привтливо блли домики Суды. Продолженіемъ ея вглубь бухты являлись длинныя, каменныя зданія таможни и двухъ-этажная казарма, на которой разввался австрійскій флагъ. Вокругъ ‘Александра II’ виднлись суда великихъ державъ. За его кормой обрисовывались мощныя формы итальянскаго флагманскаго броненосца ‘Сардинія’, представляющаго послднее слово судостроенія. Влво отъ него виднлся англичанинъ ‘Компердоунъ’, извстный потопленіемъ своего собрата ‘Викторіи’. По сторонамъ стояли два плохо-плохо окрашенные и содержанные турецкіе броненосца, при чемъ одинъ былъ безъ котловъ, и какъ разбитый параличемъ старикъ, уже съ годъ не могъ двинуться съ мста. Блый, кокетливый нашъ крейсеръ ‘Грозящій’ помстился рядомъ съ англійскимъ ‘Гусаромъ’, а напротивъ разводила пары, канонерская лодка ‘Посадникъ’. За нею, точно дв большія срыя сигары поколыхивались на волнахъ два русскихъ миноносца. Противъ нашего броненосца возвышался французскій: — ‘Адмиралъ Шарнеръ’.

Вскор на палуб выстроился хоръ музыки, и раздалась команда вахтеннаго офицера: ‘На флагъ, на гюйсъ!’ Все замерло въ ожиданіи сигнала со старшаго флагманскаго судна — итальянскаго. Но вотъ взвился его красивый кормовой флагъ, и въ тиши теплаго мартовскаго утра понеслись со всхъ сторонъ по волнамъ торжественные звуки національныхъ гимновъ всхъ великихъ державъ — опекуновъ Крита. На каждомъ броненосц ихъ играли поочередно, прибавляя изъ вжливости къ хозяевамъ страны и турецкій. ‘Флагъ и гюйсъ поднять!’ раздалась у насъ команда, и громадный блый флагъ съ синимъ андреевскимъ крестомъ медленно поднялся на корм. Вс офицеры обнажили головы, и послышались торжественные звуки нашего гимна, а за нимъ и остальныхъ. По окончаніи этой ежедневной церемоніи и рапортовъ начальниковъ отдльныхъ частей командиру броненосца, начался обычный его служебный день. Везд вокругъ все стихло, только британцы долго не могли уняться, и на ихъ палуб съ часъ еще гремла музыка.

Помщеніе адмирала, куда мы собрались къ чаю, было очень обширное сравнительно со скромными размрами офицерскихъ каютъ. Оно состояло изъ залы, игравшей одновременно и роль столовой, у боковыхъ ея стнъ стояли два шести-дюймовыя орудія, отдланныя заново, точно игрушки, небольшой комнаты, выходившей балкономъ на корму, откуда открывался дивный видъ на море и горы, кабинета и спальной, къ которой примыкали помщенія прислуги. Обычными гостями адмирала были командиръ броненосца и два флагъ-офицера — душевные и симпатичные, какъ вс моряки, люди, и мы скоро сошлись. Посл чая они занялись своими служебными обязанностями, а я, будучи празднымъ, принялся за наблюденія и изученіе совсмъ неизвстной для меня своеобразной морской обстановки. То къ правому, то къ лвому трапу броненосца все время подходили шлюпки со всхъ судовъ эскадры съ командами въ церковь для говнья, такъ какъ была шестая недля Великаго поста, при чемъ на правую сторону ихъ приставало совсмъ мало. Вахтенный офицеръ любезно объяснилъ мн, что правый трапъ — ‘господскій’, для лицъ не ниже капитана 2-го ранга, а вс остальные чины и команда пристаютъ съ чернаго хода — лваго трапа.

Въ батарейной палуб уже началась обдня, которую служилъ симпатичный, молодой еще священникъ при большомъ и спвшемся хор пвчихъ. Матросы, пабожно крестясь, клали земные поклоны и ставили свчи у образовъ. На верхнемъ мостик, куда я прошелъ изъ церкви, суетились сигнальщики.

— Куда ты ‘вди’ задвалъ? ворчалъ приземистый, съ кривыми ногами матросъ на виднаго, красиваго брюнета съ широкой, загорлой шеей, отыскивая въ куч свернутыхъ флаговъ нужное ему ‘вди'{Во флот извстныя сочетанія цвтовъ флага обозначаютъ ту или другую букву: сочетанія же ихъ образуютъ цлыя фразы, и такимъ образомъ съ адмиральскаго судна передаютъ приказанія и переговариваются съ другими судами эскадры.}.

— Не видишь что ли, у тебя подъ ногами! огрызнулся брюнетъ.

— Аи взаправду! обрадовался тотъ, схватывая найденный флагъ и привязывая его къ веревк.

— Ишь, идолы, не понимаютъ, пробормоталъ онъ, глядя въ сторону ‘Посадника’, который держалъ флагъ на половин, не разобравъ вполн поданнаго сигнала.

— Кажись, ясно по буквамъ выходитъ: команд посл обда занятіевъ не производить, а мыть блье. Впрочемъ, не навралъ ли я самъ? Ну ка, Микишевъ, спорхай въ рубку, посмотри въ книгу.

— Такъ и есть, радостно ухмыляясь возвстилъ тотъ, возвращаясь,— ты что взялъ?

— Буки, земля, нашъ, вди.

— Ну, а надо: буки, земля, нашъ, добро.

— Ахъ, чтобъ ты лопнулъ! засуетился сигнальщикъ, торопясь опустить флаги и поправить ошибку.

Сойдя еще ниже этихъ двухъ палубъ, я попалъ въ домашнюю обстановку жизни броненосца. Около моего врага, ‘Камерона’ визжали токарные станки, работали слесаря и плотники, оживленно между собою разговаривая.

— Вотъ какое дло, братцы, возгласилъ курносый токарь, бросая стамеску и вытирая обильно проступившій на лиц потъ,— въ ресторантъ просто и зайти нельзя: итальянцы сейчасъ въ морду лзутъ!

— Это дйствительно, поддержалъ его другой, — одинъ и не суйся, одно осталось: собраться побольше народу на берегу, да излупить ихъ всхъ, какъ Сидоровыхъ козъ!

— Такъ-то оно врне будетъ, отозвался сидвшій на корточкахъ бородатый кочегаръ,— а то Милновъ, дуракъ, забрался въ деревню къ дрисальерамъ ихъ, собралъ всхъ въ кружокъ да и объявилъ: ‘Итальяно но боно’ — т такъ его отдули, что вторую недлю въ лазарет лежитъ.

— И впрямь дуракъ, нешто такъ можно! послышались кругомъ голоса, и снова загудли станки.

Въ сопровожденіи встртившагося мн лейтенанта-художника и поэта, подмчавшаго вс стороны критской эпопеи, я прошелъ въ ‘камбузъ’ {Такъ называется кухня на военныхъ судахъ.}. Тамъ суетился поваръ и кашевары въ блыхъ фартукахъ и колпакахъ, приготовляя ‘пробу’ {Ежедневно командиръ и вахтенный офицеръ пробуютъ пищу нижнихъ чиновъ и имъ приносится пробная порція или ‘проба’.}, которую старшій боцманъ скомандовалъ нести командиру. На бак нсколько матросовъ, какъ дти, возились съ двумя ручными газелями, пойманными на Крит. Красивыя козочки чувствовали себя на броненосц какъ дома, перебираясь на тоненькихъ ножкахъ по трапамъ съ одной палубы на другую. Но вотъ пробили ‘склянки’ и какъ изъ-подъ земли выросшій бравый адмиральскій встовой пригласилъ насъ къ завтраку.

— Вы знаете, что у насъ, на военныхъ судахъ, время считается на ‘склянки’, обратился ко мн мой лейтенантъ,— какъ-то боцманъ закричалъ дневальному: ‘бей восемь склянокъ, какой-то новобранецъ, только что прибывшій на броненосецъ, услышавъ этотъ возгласъ, наивно взмолился къ нему: ‘Дяденька, не бей всхъ, оставь мн хоть парочку!’

II.

Посл завтрака мы съ адмираломъ отправились вдвоемъ на берегъ. Ему нужно было осмотрть казармы, которыя за уходомъ австрійскаго батальона переходили въ вдніе русскихъ, итальянскихъ и англійскихъ войскъ. На каменныхъ плитахъ набережной, гд присталъ нашъ катеръ, кипла жизнь,— смуглые берсальеры въ круглыхъ, съ птушьими султанами шляпахъ, грузили вещи, перевезенныя съ ихъ судовъ, на двухколесныя телги, запряженныя рослыми, красивыми мулами. Невдалек австрійцы въ синихъ блузахъ таскала свои пожитки на причаленные къ берегу баркасы, около которыхъ покачивались на волнахъ катеры и шлюпки съ судовъ разныхъ націй. Вдалек, у сараевъ, возились наши матросы, укладывая кули съ мукой, пожертвованной Государемъ критянамъ. Дале нсколько англійскихъ офицеровъ играли въ лаунъ-теннисъ, весело перекрикиваясь между собою.

Турецкіе часовые у складовъ, съ невозмутимо апатичными физіономіями, въ старыхъ, вытертыхъ мундирахъ, съ массою патроновъ, въ высокихъ фескахъ, спокойно приглядывались къ пестрой картин иноземнаго нашествія. Но вотъ отъ толпы работавшихъ австрійцевъ отдлился офицеръ и, держа руку подъ козырекъ, подошелъ къ адмиралу. ‘Здравствуйте’, привтствовалъ тотъ его по-русски, что меня нсколько удивило, но это было ничто въ сравненіи съ моимъ изумленіемъ, когда тотъ, съ маленькимъ акцентомъ, отвчалъ: ‘Честь имю кланяться вашему превосходительству’ и сталъ поддерживать по-русски разговоръ и со Скрыдловымъ, и со мною. Оказалось, что батальонъ весь состоитъ изъ русиновъ, и что бесдовавшій съ нами лейтенантъ долго стоялъ съ полкомъ въ Галиціи. Мы вмст съ нимъ прошли въ казармы. Тамъ везд царилъ образцовый порядокъ и чистота, какъ и во всей прилежащей мстности. Батальонъ устроился такъ, какъ будто навсегда располагалъ остаться на Крит. Везд проложены были вымощенныя дороги, устроены изгороди, разбиты цвтники, возведены бесдки. Въ казармахъ стны были выблены на славу, везд висли надписи, указывавшія на кубическое содержаніе воздуха и число людей въ комнат. Устроено было даже офицерское собраніе и притомъ съ большимъ комфортомъ, а также и прачешная для мытья солдатскаго блья, съ проведенною водою и котлами.

На третій день моего пребыванія на Крит, мн пришлось присутствовать при проводахъ этого батальона, покидавшаго островъ. На нихъ собирались вс адмиралы и офицеры съ судовъ разныхъ націй, а турки, въ знакъ особаго почета и радости по случаю ухода австрійцевъ, выслали къ берегу вс гребныя суда со своихъ броненосцевъ. Къ батальону, построенному противъ казармъ ‘покоемъ’, при чемъ на знамени и у каждаго солдата на шапк виднлись оливковыя втви, подошелъ адмиралъ Гнике и на нмецкомъ язык сказалъ довольно длинную рчь, которой, конечно, никто изъ нижнихъ чиновъ не понялъ, затмъ полковой капелланъ въ сутан и военномъ головномъ убор — цвтовъ полка — прочелъ молитву, музыканты заиграли гимнъ, подъ звуки котораго флагъ Австріи медленно опустился внизъ. Посл этого по рядамъ солдатъ обошелъ, прощаясь, старшій итальянскій адмиралъ Каневаро, и батальонъ перестроился въ колонну ‘по отдленіямъ’ для послдняго церемоніальнаго марша на критской территоріи. Въ ту самую минуту, когда командиръ готовился провести австрійцевъ мимо адмираловъ, издалека послышались родные звуки удалой русской псни, въ судскихъ воротахъ заблли фуражки житомирцевъ, и въ то время, когда русины, какъ гуси, тяжело шагали подъ австрійскимъ знаменемъ, ихъ старшіе братья по крови легкимъ, свободнымъ шагомъ перерзали имъ дорогу, направляясь къ казармамъ. Запвало выводилъ рулады, весело стучалъ бубенъ, и ‘по горамъ твоимъ балканскимъ’ будило продолжительное эхо въ критскихъ ущельяхъ. Адмиралы и офицеры забыли австрійцевъ и съ видимымъ любопытствомъ и удовольствіемъ присматривались къ смуглымъ загорлымъ русскимъ лицамъ, а черезъ нсколько минутъ по ихъ приход, нашъ флагъ гордо занялъ мсто на флагшток. Въ это время барказы везли уже австрійцевъ на ихъ суда. Мы также вернулись на броненосецъ, гд старшій артиллерійскій офицеръ распоряжался о подготовк прощальнаго салюта. Прошло съ полчаса, и вс австрійскія суда стали сниматься съ якоря. Послднимъ тронулся броненосецъ ‘Wien’ и сталъ лавировать между своими собратьями другихъ націи, салютуя пушечными выстрлами, вотъ начались отвтные салюты и стали повторяться въ горахъ безъ конца перекатами. Борты судовъ окутывались то съ одной, то съ другой стороны клубами молочнаго дыма, со всхъ сторонъ доносились звуки австрійскаго гимна. Команды, посланныя по вантамъ, кричали ‘ура’ отплывающимъ товарищамъ. Но вотъ ‘Wien’ почти вплотную подошелъ къ нашему броненосцу, клики съ обоихъ судовъ усилились, австрійцы и наши махали фуражками, офицеры кланялись и кричали другъ другу послднія привтствія. Колоссъ ‘обрзалъ намъ носъ’ {‘Обрзать носъ или корму’ на морскомъ жаргон значитъ пройти близь носа или кормы судна и чмъ ближе, тмъ лучше, конечно, съ непремннымъ условіемъ — не задть.} и, вздымая винтомъ молочную пну, направился къ итальянцамъ, затмъ обогнулъ англійскій ‘Кампердоунъ’ и, прибавивъ ходъ, сталъ длаться все меньше и меньше, пока не исчезъ за горой, въ открытомъ мор. По уход австрійцевъ на рейд стало просторне и нкоторыя суда перемстились на боле удобныя мста.

Всю страстную недлю у насъ на броненосц отправлялась церковныя службы, и вс готовились къ заутрен. Красивую карта ну представлялъ ‘Императоръ Александръ II’ со стороны, во время чтенія двнадцати Евангелій, сіяя массой огоньковъ теплящихся свчей, по заутреня вышла еще торжественне. Электрическія лампочки освтили весь путь на палуб, гд долженъ былъ пройти крестный ходъ. Офицеры въ парадной форм, матросы во всемъ новомъ, красивые костюмы рослыхъ, видныхъ черногорцевъ, прибывшихъ на заутреню къ своимъ единоврцамъ, блыя облаченія священнослужителей, производили совсмъ исключительное впечатлніе. По окончаніи обдни состоялось торжественное розговнье въ каютъ-компаніи, которая, залитая электрическимъ свтомъ, утопала въ цвтахъ, столы ломились подъ тяжестью яствъ, радушіе хозяевъ не поддавалось описанію, и положительно не врилось, чтобы все это происходило у пустынныхъ береговъ Крита, а не въ далекой, родной матушк-Россіи.

——

Николай Илларіоновичъ Скрыдловъ, за обдомъ, на третій день праздника Пасхи, сообщилъ мн, что завтра мы пойдемъ въ самое гнздо инсургентовъ ‘Апокороно’ раздавать муку и что, по слухамъ, они готовятъ торжественную встрчу. Въ назначенный адмираломъ часъ собрались на палуб вс участники поздки — какъ съ броненосца, такъ и съ другихъ судовъ эскадры. Паровые катера, стоявшіе съ утра на ‘шкентел’ {T.-е. спущенные на воду.}, подошли къ правому трапу. Вотъ раздалась команда вахтеннаго офицера: ‘фалгребныхъ на правую’, и внушительная фигура адмирала появилась наверху лстницы. Скоро мы размстились въ катерахъ, и они, какъ блыя чайки, полетли по изумруднымъ волнамъ, вздымая носами блую пну, которая сверкала на солнц жемчугомъ и алмазами, черезъ минуту снова растворяясь въ своей родной стихіи. Вотъ обрисовался желтый форта Изединъ, изъ-за стнъ котораго кое-гд краснли фески, вотъ вправо отъ него выросъ и нашъ пограничный кордонъ-фортъ съ красивой мачтой для сигналовъ, и мы вышли въ открытое море. На горизонт его виднлся пароходъ, шедшій въ Египетъ, да нсколько альбатросовъ — все же остальное была одна движущаяся, темносиняя пелена, на которой ближе къ намъ рзко блли гребни волнъ. Черезъ три четверти часа мы были уже у цли нашего путешествія. Маленькая деревня сползла къ самому берегу и блла на темномъ фон горъ. На отмели тснилась толпа критянъ съ длинными ружьями. Катера отдали якорь и остановились саженяхъ въ двадцати отъ берега, такъ какъ пристать къ нему, вслдствіе прибоя, было невозможно. Пришлось переправляться до берега на ‘двойк’ {Маленькая шлюпка.} по три человка. Гостепріимные хозяева притащили доску и стулъ, и устроили импровизированную пристань. Первымъ сошелъ на берегъ адмиралъ въ сопровожденіи старшаго офицера барона Индреніуса и священника. Восторженный гулъ привтствовалъ его, пока адмиралъ христосовался съ главарями, раздалось нсколько ружейныхъ выстрловъ, обычный салютъ на Восток. Скоро мы двинулись къ деревенской маленькой церкви, надтреснутый колоколъ которой звонилъ, празднуя дружескій пріздъ. Узкая улица была запружена главнымъ образомъ женщинами: он тснились и въ окнахъ, и на крышахъ домовъ, радостно-любопытныя лица оглядывали нашъ кортежъ, который, сверкая стволами длинныхъ винтовокъ, растянулся далеко по улиц. Вотъ на дорог показалась устроенная изъ зелени арка, на которой виднлись портреты Государя, Государыни и принца Георга греческаго, пройдя ее мы подошли къ бдной, какъ-то вросшей въ землю, каменной церкви Внутренность ея соотвтствовала вншнему виду. Убогій иконостасъ, старенькія хоругви, на которыя сквозь узкія окна, въ изобиліи лились солнечные лучи, коротенькія ризы священниковъ, составлявшія рзкій контрастъ съ богатымъ облаченіемъ сослужившаго имъ нашего батюшки,— все это указывало на трудную жизнь, тяжелыя условія быта, когда изъ бюджета почти ничего нельзя было удлять на храмъ. Когда прекрасный хоръ пвчихъ съ броненосца грянулъ: ‘Христосъ Воскресе’, точно электрическій токъ пробжалъ въ толп, наполнившей церковь. Вс лица засіяли радостью, какимъ-то огнемъ загорлись глаза, въ первый разъ, можетъ быть, многимъ пришлось услышатъ такое служеніе. Когда же впервые на эктеніи упомянуто было царское имя,— оглушительное ‘зито’ потрясло своды. Изъ всхъ устъ вырвалось оно, какъ какой-то наболвшій, долго сдерживаемый возгласъ, — давно уже онъ назрвалъ въ сердцахъ забытыхъ и обездоленныхъ критянъ. По окончаніи молебна и освященія муки вс присутствующіе гости получили по букету цвтовъ, и адмиралъ, въ сопровожденіи своей все возроставшсй свиты, направился къ слдующей деревн, находившейся верстахъ въ пяти отъ берега, между горъ на высокомъ холм.

На середин разстоянія между деревнями насъ привтствовала новая толпа. Во глав ея стоялъ священникъ въ камилавк, на немъ поверхъ рясы бросался въ глаза поясъ, унизанный патронами, за который заткнутъ былъ большой кривой кинжалъ. Въ рукахъ у этого воинственнаго служителя церкви была громадная винтовка, и ею онъ отсалютовалъ при приближеніи дорогихъ гостей. Посл христосованія со всми онъ перекинулъ ружье на плечо и присоединился къ намъ. Въ числ главарей, привтствовавшихъ адмирала, было нсколько въ европейскихъ платьяхъ. Особенно хлопоталъ и безъ толку суетился одинъ изъ нихъ, отрекомендовавшійся намъ ‘адвокатомъ’, мы въ конц концовъ вс пришли къ заключенію, что онъ до того надостъ инсургентамъ, что они непремнно его побьютъ.

При вход въ деревню, адмирала встртило все ея населеніе и старшины провели насъ къ громадному дереву, гд стояли столъ и скамьи и протекалъ по каменьямъ чистый, какъ кристаллъ, ручей съ необыкновенно вкусной водой, которой насъ всхъ угощали вмст съ плодами. Когда мы шли сюда намъ показали осколокъ снаряда, пущеннаго съ англійскаго броненосца ‘Компердоуна’ и разорвавшагося въ самой деревн во время бомбардировки, предпринятой адмиралами, съ цлью заставить инсургентовъ подчиниться ихъ требованіямъ. Кусокъ былъ очень почтенныхъ размровъ, и его трудно было сдвинуть съ мста. Неутомимый адмиралъ направился посл краткаго отдыха въ третью деревню, мы же, нсколько человкъ, предпочли остаться и, пользуясь свободнымъ временемъ до обда, изучить немного критскіе правы. Вся деревня состояла изъ каменныхъ одноэтажныхъ и двухъэтажныхъ домовъ, построенныхъ на восточный ладъ. Въ ней было нсколько лавокъ, въ то же время и своего рода кабаковъ, гд распивалась ‘мастика’ {Родъ мятной водки.} и курились кальяны. Мы вошли въ одну изъ нихъ, намъ тотчасъ же подали курево, и сидвшіе тутъ нсколько инсургентовъ предупредительно бросились раздувать уголья, хозяинъ же поднесъ на блюд ‘мусмалы’ {Фруктъ, похожій на сливу, но очень кислый на вкусъ.}, такъ какъ объясняться мы съ ними не умли, то ограничивались только дружелюбными похлопываніями другъ друга но плечу, улыбками и нсколькими несложными фразами благодарности. Посидвъ здсь съ четверть часа, мы двинулись въ гору къ блвшему вдали большому дому, лучшему во всей деревн, гд было приготовлено угощеніе для адмирала и его свиты. Дорога была трудная, такъ какъ безчисленное количество мелкихъ и крупныхъ камней устилали путь и затрудняли движеніе. Солнце грло изрядно, и мы вс были очень рады, а когда вошли въ прохладныя и сравнительно комфортабельныя комнаты. Хозяина не было дома, онъ ушелъ съ адмираломъ, жена же его и дочери хлопотали въ кухн у очага, гд на вертелахъ жарились два громадныхъ барана. Обстановка комнатъ была совсмъ европейская: мягкіе диваны, стулья, ковры, занавски на окнахъ, фотографіи въ рамкахъ,— все это указывало на относительную цивилизацію и на знакомство съ нкоторымъ комфортомъ.

Вскор отдаленный гулъ возвстилъ намъ возвращеніе адмирала, и, при вход въ домъ, его привтствовала вся семья, я начался обдъ, состоявшій изъ вышеупомянутыхъ барановъ, овечьяго сыра, рыбы и плодовъ, апельсиновъ и мусмалы. Вино было также мстное, вкусомъ и запахомъ напоминавшее не то смолу, не то керосинъ. Къ общему удивленію въ конц обда захлопали пробки отъ двухъ бутылокъ шампанскаго, и я началъ было мнять свое мнніе о характер грековъ-критянъ, видя такую щедрость и стремленіе, какъ можно лучше принять дорогихъ гостей. Но въ этомъ первомъ впечатлніи пришлось скоро разочароваться, когда адмиралу любезные хозяева за этомъ обдъ подали счетъ не боле, не мене, какъ въ 253 франка. Когда въ удивленіи отъ такой цифры, которая была въ пору только ‘Кюба’, спросили, почему она такъ велика, милые хозяева, нсколько сконфуженные, отвчали, что 100 франковъ изъ этого счета они предназначили въ пользу бдныхъ. Тмъ не мене и остальная сумма все-таки была чрезмрно велика за двухъ барановъ, дв бутылки шампанскаго и за остальныя яства, которыя въ сущности хозяевамъ почти ничего не стоили. Разумется, адмиралъ приказалъ заплатить все, что они потребовали, но потомъ на броненосц долго вспоминали про гостепріимный обдъ критянъ и не могли достаточно надивиться ихъ рдкому нахальству. Обратный путь къ берегу совершился тмъ же порядкомъ, только передъ выступленіемъ мы вс снова собрались къ вышеупомянутому источнику, гд намъ предложено было посмотрть народные танцы.

Музыкантъ съ двухструнною скрипкой въ рукахъ, на которой онъ игралъ, уперевъ ее дэкой въ колно, началъ заунывный мотивъ, въ которомъ очень трудно уловить какую нибудь мелодію. При первыхъ ея звукахъ изъ толпы, насъ окружавшей, выдлилось четыре чудно сложенныхъ молодца, которые, плавно разводя руками и притопывая въ тактъ ногами, начали своеобразный національный танецъ. Исполняли они его съ рдкой граціей и ловкостью, приковывавшей къ себ вниманіе и заставлявшей забывать скудную музыку. По окончаніи разныхъ сложныхъ фигуръ нсколькими танцорами, которыхъ вытаскивалъ изъ толпы все тотъ же пеунывавшій ‘адвокатъ’, мы простились съ жителями и направились къ морю. Здсь, въ первой посщенной нами деревн, насъ снова просили выпить кофе, но денегъ уже за него не взяли. Одинъ изъ присутствовавшихъ стариковъ сказалъ горячую, прочувствованную рчь на тему единодушныхъ симпатій и стремленій критянъ къ Россіи. Послднія слова его были покрыты долго несмолкавшимъ, единодушнымъ ‘зито’, которое доносилось къ намъ съ берега вплоть до самыхъ катеровъ и къ удивленію моему не сопровождалось ни однимъ выстрломъ. Оказалось, что посл встрчи въ первой деревн адмиралъ просилъ старшинъ не позволять больше стрлять во избжаніе возможныхъ по этому поводу недоразумніи съ международными войсками, и просьба эта была свято исполнена.

III.

Я стоялъ на палуб броненосца и любовался на стадо дельфиновъ, которые рзвились въ изумрудныхъ, прозрачныхъ волнахъ, то ныряя, то выскакивая изъ воды, когда около меня раздалась фраза: ‘Вы съ адмираломъ подете на скачки?’ Я переспросилъ подошедшаго ко мн лейтенанта, думая, что ослышался, но къ удивленію моему дйствительно оказалось, что въ Кане французы устроили скачки для офицеровъ и нижнихъ чиновъ всего международнаго отряда. Призы офицерскіе состояли изъ извстнаго количества бутылокъ шампанскаго, солдатамъ же и матросамъ предназначались денежныя награды по подписк. Скачки должны были начаться въ три часа, о чемъ гласило любезное приглашеніе, доставленное съ французскаго броненосца ‘Amiral Charnier’ въ нашу каютъ-компанію.

Долго не забуду я того винегрета національностей, какимъ кишла, обсаженная кактусами, пыльная дорога въ Канею. Первая попавшаяся намъ группа была наши и французскіе моряки на велосипедахъ. Веселый, молодой смхъ, возгласы на двухъ языкахъ слышны были еще издалека. Нсколько встрчныхъ осликовъ, на которыхъ, свсивъ ноги до земли, важно возсдали туземцы, пугливо попятились въ канавы отъ самокатовъ. Тяжело проскрипли дв допотопнаго фасона кареты съ евнухами и черными возницами на козлахъ. Изъ-за полуопущенныхъ ‘жалюзи’ виднлись блыя чадры и сверкали черные глаза турчанокъ. Одна изъ нихъ маленькой ручкой, тяжело унизанной перстнями, откинула въ сторону занавску, рискнувши выставить изъ окна красивую голову и взглянуть вслдъ исчезавшимъ въ клубахъ пыли морякамъ. Дале попалась опять цлая партія критянъ. Ихъ красивыя, необыкновенно стройныя фигуры, много теряли изъ своеобразнаго костюма, нижнюю часть котораго представлялъ цвтной, обыкновенно синій, мшокъ съ отверстіями для ногъ. Другимъ словомъ трудно было бы опредлить эту часть ихъ туалета, которая придавала критянамъ довольно комичный видъ. Вс они шли и хали молча, помахивая длинными палками на ословъ и апатично относясь ко всей окружающей европейской обстановк. За ними мелкою рысью, на породистыхъ, срыхъ коняхъ прохалъ турецкій патруль. Всадники въ фескахъ и старыхъ, до блыхъ нитокъ вытертыхъ мундирахъ, съ безчисленнымъ количествомъ патроновъ на перевязи,— наклонивъ ружья, свернули влво и, легко взявъ канаву, скрылись въ небольшой оливковой рощиц.

— Чудные солдаты! замтилъ одинъ изъ нашихъ спутниковъ.— Сколько времени остаются они безъ жалованья при самой скудной пищ и ревностно несутъ службу: ни малйшаго ропота на свое трудное положеніе, и все благодаря твердому упованію, что они совершаютъ дло, наиболе угодное ихъ великому пророку, и что въ случа смерти съ оружіемъ въ рукахъ противъ неврныхъ, каждый тотчасъ же очутится въ раю, среди гурій и вкуситъ вчное блаженство.

Разговоръ на эту тему былъ прерванъ новыми впечатлніями. На встрчу намъ неслась запряженная породистыми копями въ шорахъ, модная, съ высокимъ кузовомъ, коляска, кучеръ въ лоснящемся на солнц цилиндр въ туго накрахмаленномъ, подпиравшемъ подбородокъ воротник и щегольской ливре съ аксельбантомъ ловко миновалъ, объзжая многочисленные ухабы. Сидвшая въ экипаж очень красивая съ профилемъ камеи дама, вся въ кружевахъ, придававшихъ ея туалету совсмъ воздушный видъ, любезно закивала красивой головкой нашей кавалькад. Это была супруга командира итальянскихъ сухопутныхъ войскъ — предметъ явнаго и тайнаго поклоненія всей международной военной молодежи.

Нсколько дальше обогнали мы троихъ шотландцевъ, съ голыми икрами и болтающимися спереди мховыми сумками. Они видимо также, не спша, направлялись къ мсту скачекъ, покуривая короткія трубочки и перебрасываясь несложными, веселыми фразами. У воротъ полуразрушеннаго дома, совсмъ придвинувшагося къ дорог, красовались, принявъ воинственныя позы, два итальянскихъ карабинера въ старинныхъ, трехъугольныхъ шляпахъ наполеоновскихъ временъ. Эти ‘деревенскіе Нероны’, какъ ихъ зовутъ въ Италіи, играли ту же роль и на Крит, неся трудную полицейскую службу въ окрестностяхъ Канеи. Встртились вамъ и нсколько штатскихъ, кто въ феск, кто въ европейской шляп — и на мой вопросъ мн сказали, что это были подрядчики разныхъ націй, явившіеся на Критъ въ надежд легкой и быстрой наживы. Вотъ за поворотомъ дороги показалась могила турецкаго святого, въ мраморной ниш, украшенной золотыми изреченіями изъ Корана, горлъ неугасимый фонарь — и въ маленькую урну била струя небольшого фонтана. Въ полос тни, бросаемой стнами саркофага, укрылись отъ палящихъ лучей полуденнаго солнца два нашихъ солдатика житомірца и оживленно жестикулировали съ нсколькими своими товарищами изъ французской морской пхоты. Рыжій, весь въ веснушкахъ ‘унтеръ’, только что скрутивъ ‘цыгарку’, собирался угостить махоркой маленькаго французика, съ недоумніемъ посматривавшаго на клочекъ турецкой газеты, который послужилъ для фабрикаціи курева. По мр приближенія къ мсту скачекъ, мы обгоняли все больше и больше спшившей туда публики, преимущественно военной. Группа итальянскихъ офицеровъ, одтыхъ точно сейчасъ отъ портного, прорысили, согнувшись и широко разставивъ ноги, нсколько черногорцевъ въ малиновыхъ, расшитыхъ курткахъ и маленькихъ круглыхъ шапочкахъ, самоувренно и властно глядя по сторонамъ, стояли на перекрестк и высматривали какой нибудь безпорядокъ, дабы, въ силу своего жандармскаго званія на остров, моментально его прекратить. По направленію отъ Канеи тащился рядъ рыдвановъ, пестрвшихъ дамскими платьями и зонтиками. Турецкій батальонъ, не обращая вниманія на праздникъ ‘гяуровъ’, учился около своихъ казармъ, и красныя фески его, точно цвтки мака, раскинулись по полян. Фономъ этой оригинальной картины иноплеменнаго нашествія служила сама Канея, блые домики которой ослпительно сверкали подъ солнечными лучами, а высокіе, тонкіе минареты смло прорзывали бирюзовую лазурь, какъ бы характеризуя собой востокъ лнивый, апатичный, въ своемъ созерцательномъ настроеніи, но въ то же время погруженный въ грезы о недосягаемомъ небесномъ, которое такъ реально воплотилось у него во всемъ земномъ.

У павильона съ флагами всхъ націй виднлись ряды стульевъ, занятыхъ дамами, французскіе солдаты и берсальеры съ характерными птушиными хвостами на шляпахъ оцпляли скаковую арену и оттсняли назадъ толпу любопытныхъ критянъ, между коими выдлялись своими темнобронзовыми лицами и цвтными лохмотьями потомки аборигеновъ острова. Два хора музыки: итальянскій и французскій, играли, чередуясь между собою, и въ моментъ нашего прізда мелодичные звуки ‘Cavaleria Kusticaua’ оглашали поляну. Скачки слдовали одна за другой, и взрывы смха собравшейся публики возбуждали т здоки, лошади которыхъ, къ великому ихъ отчаянію, не признавали кром шага никакого аллюра. Въ одномъ состязаніи здоровенный, ражій дтина — англійскій матросъ, долго по могъ совсмъ сдвинуть съ мста остановившуюся передъ канавой клячу и, спшившись, обильно осыпалъ ее ударами. Толпа гоготала отъ удовольствія, и цль скачекъ — развлеченіе въ монотонной стоянк, была такимъ образомъ вполн достигнута. Какъ контрастъ общему веселью, поднявшійся втерокъ, совсмъ морской бризъ, насыщенный іодомъ и солями, доносилъ съ минаретовъ Канеи заунывные голоса муэдзиновъ, призывавшихъ правоврныхъ къ вечернему намазу.

Обратный путь отъ скачекъ до Суды адмиралъ, неутомимый ходокъ, предложилъ мн сдлать съ нимъ пшкомъ по кратчайшей дорог черезъ горы. Черезъ десять минутъ ходьбы мы очутились въ котловин: кругомъ насъ возвышались исполинскія громады горъ, на фон которыхъ блла деревня Ниракура, — занятая русскою ротою. Трудно было итти, такъ какъ дороги въ настоящемъ смысл слова не было, а тропинка между камнями, часто ими прерывалась и натруждала ноги, поэтому я съ большимъ удовольствіемъ услся на бархатныя подушки щегольского катера, который запырялъ по волнамъ къ гостепріимному броненосцу — моему плавучему двухнедльному пріюту.

Только что виднная нами картина веселыхъ скачекъ наводила на размышленія совсмъ мирнаго свойства, и вдругъ два дня спустя изъ Канеи донеслась всть о свалк турецкаго патруля съ французами, при чемъ турки ранили, и смертельно, нсколькихъ случайныхъ прохожихъ. Въ город началась паника. Лавки закрылись, жители попрятались, кто куда могъ. Европейскія войска заняли мста по боевому расписанію на случай тревоги. Засуетились и у насъ на броненосц.

Когда я взошелъ на верхнюю палубу, густая мгла спустилась на Судскую бухту, такъ что присутствіе стоявшихъ кругомъ насъ судовъ можно было угадать лишь по огнямъ разноцвтныхъ фонарей и каютъ. Съ французскаго броненосца отчетливо доносились къ намъ по заснувшимъ волнамъ звуки упоительнаго, задорнаго вальса, у насъ на палуб суетились сигнальщики, передавая фонарями приказаніе адмирала пхотному посту въ Суд относительно высылки въ горы патрулей. Но вотъ съ итальянскаго броненосца сверкнулъ электрическій фонарь и длинный широкій лучъ его, перегнувшись на гор, захватилъ въ свою сферу казарму и телеграфъ, вотъ онъ, помедливъ на нихъ, перекинулся выше и зарыскалъ по вершин, на которой тамъ и самъ зажигались красные точки костровъ, разводимыхъ инсургентами.

Не прошло и нсколькихъ минутъ, какъ тревога передалась на вс эскадры, и бухта превратилась въ сказочную, волшебную декорацію, охваченную пожаромъ электричества. Точно игрушечные, домики Суды опрокинулись въ зеркальной поверхности, переливавшей изумрудными и фіолетовыми тонами. Массивные контуры броненосцевъ казались чудовищными пауками, раскидывавшими во всхъ направленіяхъ длинныя нити своей свтовой паутины. Он переплеталась, перескали одна другую, врзываясь то въ зеркальную поверхность моря, то въ обступавшія бухту горы. Вся эта точно рукой Титана зажженная фееріи, мощно притягивала къ себ глазъ, перенеся зрителя въ какой-то невдомый, таинственный міръ сказокъ изъ тысячи одной ночи.

Два дня спустя мн пришлось проститься съ броненосцемъ и Критомъ и торопиться въ Египетъ до наступленія тамъ жары и, покидая диковинный островъ, я вспомнилъ стихи нашего незабвеннаго, великаго Пушкина:

… въ пустыни молчаливы

Перенесу, тобою полнъ,

Твои скалы, твои заливы,

И блескъ,

И тнь,

И говоръ волнъ!

Ю. Л. Елець.

НА БРОНЕНОСЦ У БЕРЕГОВЪ КРИТА.

Читайте также: