Н. Е. Петропавловский (Каронин). Биографический очерк, Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Собраніе сочиненій Каронина (Н. Е. Петропавловскаго).

Съ портретомъ, факсимиле и біографическимъ очеркомъ.

Редакція А. А. Попова.

Изданіе К. Т. Солдатенкова.

Том I.

Москва.

Типо-литографія В. Рихтеръ, Тверская, Мамоновскій пер., с. д.

1899.

http://az.lib.ru

H. E. ПЕТРОПАВЛОВСКІЙ
(КАРОНИНЪ).

БІОГРАФИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.

Николай Елпидифоровичъ Петропавловскій умеръ отъ горловой чахотки 12 мая 1892 г., 38 лтъ. О его жизни читатели повстей и разсказовъ Каронина знаютъ немного. Нсколько небольшихъ некрологовъ, дв-три замтки, посвященныя его памяти и носящія характеръ личныхъ воспоминаній, — вотъ все, что и теперь, посл его смерти, имютъ передъ глазами его читатели. Мы хотимъ напомнить еще разъ эти воспоминанія и разсказать, что знаемъ изъ біографіи покойнаго.

——

Николай Елпидифоровичъ родился 7 октября 1853 года въ глухомъ захолусть Бузулукскаго узда, Самарской губ. Его отецъ былъ священникомъ въ деревн Аонькиной. Семья была большая. У Ник. Елп. было два брата и три сестры, онъ былъ предпослднимъ по возрасту. Жили бдно. Кром отправленія своихъ священническихъ обязанностей, отецъ долженъ былъ обрабатывать, единственно силами своей семьи небольшой кусокъ земли, засвая хлбъ. Первое время посл рожденія Ник. Елп. родные мало разсчитывали, что онъ выживетъ, — такъ онъ былъ слабъ и болзненъ. Нсколько разъ его уже клали ‘подъ образа’, но ребенокъ ‘выжилъ’. Въ самые ранніе годы онъ, оставленный разъ безъ присмотра въ кухн, подвергся нападенію гусыни. Сильный испутъ имлъ послдствіемъ заиканье, оставшееся на всю жизнь. Росъ онъ такимъ же слабенькимъ, худенькимъ и болзненнымъ мальчикомъ съ замчательно кроткимъ характеромъ. Тихій и задумчиво-сосредоточенный, онъ даже вызывалъ у отца опасенія насчетъ его умственныхъ способностей. Величайшимъ наслажденіемъ для ребенка было бродить за отцомъ или братомъ Александромъ по полю, увязаться за кмъ-нибудь на рыбалку. Отецъ, большой любитель рыбной ловли, нердко бралъ его съ собой, и мальчикъ, завернутый въ отцовскую рясу, просиживалъ цлые часы на берегу, проводя иногда въ пол всю ночь. Жизнь среди природы, вс эти поля и рыбалки, оставили глубокій слдъ въ душ Н. Е, — страстную привязанность къ сельской жизни, въ которой онъ росъ, къ жизни на воздух, на свт, на трав… Къ камню и пыли городовъ онъ не могъ никогда привыкнуть. Пасмурная погода всегда болзненно отзывалась на его настроеніи.

Въ этой обстановк полей и земледльческой работы онъ провелъ все дтство. Отецъ и братъ Александръ учили его грамот, потомъ, если не ошибаемся, лтъ 9-ти, его отдали въ Бузулукское духовное училище, по окончаніи котораго перевезли въ Самарскую семинарію. Учился H. E. хорошо, исправно переходя изъ класса въ классъ, но уже съ этихъ первыхъ лтъ его ученія жизнь повертывается къ нему далеко не казовымъ концомъ. Онъ былъ еще очень молодъ, когда умеръ его отецъ. Отца онъ любилъ больше всхъ изъ семейства, и его смерть произвела на него сильное впечатлніе. Да и вся самарская жизнь первое время шла далеко не весело. Дти иногородныхъ небогатыхъ родителей отдавались на хлба. Обстановка, въ которой шла жизнь этихъ нахлбниковъ, была обыкновенно изъ самыхъ незавидныхъ. Дти скучивались толпами въ скверномъ помщеніи, кормили ихъ плохо, обращались — тоже. На одной изъ такихъ квартиръ Н. Е. опасно заболлъ. Съ нимъ сдлался тифъ. Хозяйка даже не дала себ труда предупредить родителей, хотя оказіи въ городъ были нердки. Случайно завернувшій къ нимъ крестьянинъ изъ тхъ мстъ, гд жилъ отецъ Н. Е., взялъ больного мальчика съ собой и отвезъ къ отцу. Этотъ перездъ въ жару и бреду остался до конца въ памяти H. E. Свтлыми днями для него были каникулы, когда онъ узжалъ въ деревню къ родителямъ, гд опять отдыхалъ среди природы, работалъ съ братьями въ пол, ловилъ рыбу. Каждый разъ возвращеніе обратно въ городъ стоило ему горькихъ слезъ и тяжелой тоски.

Позже его жизнь скрасилась. Время пребыванія въ семинаріи получило для H. Е. значительный положительный смыслъ. Образовались кружки саморазвитія, съ цлью пополнить свои свднія по разнымъ областямъ знанія Н. Е. былъ въ этихъ кружкахъ и читалъ запоемъ, съ такою жадностью, что, по его словамъ, не могъ ни пить, ни сть, хотя это чтеніе доставалось трудно — читать приходилось урывками, пользуясь каждою удобною минутой и обстоятельствами. Это чтеніе и взаимный обмнъ мыслей заставляли задумываться надъ жизнью, и вмст съ приближеніемъ конца ученія вставалъ вопросъ о своей личной судьб. Родители готовили H. Е. въ священники. Онъ уже безповоротно ршилъ, что не пойдетъ по этой дорог. Нкоторое время онъ не ршался на открытое объясненіе, зная, что оно сильно огорчитъ мать, но теперь приходилось кончать съ этимъ вопросомъ. Т сцены, какія послдовали за его заявленіемъ о своемъ нежеланіи идти въ священники, были не легки, но, въ конц-концовъ, съ помощью брата Александра, ставшаго на сторону H. E., ему удалось убдить родныхъ не противиться его желанію.

Н. Е. оставилъ семинарію, не кончивши тамъ курса, и перешелъ въ гимназію. Жизнь въ гимназіи была непосредственнымъ продолженіемъ послдняго времени пребыванія въ семинаріи. И тутъ онъ съ тою же страстью продолжалъ читать съ товарищами, ища отвтовъ на жгучіе вопросы, которые вставали передъ его пытливымъ, вдумчивымъ умомъ. Подъ это неустанное чтеніе и споры складывались у H. E. т идеалы, которымъ онъ служилъ потомъ всю жизнь. Случайное знакомство съ нкоторыми личностями, глубоко преданными народнымъ интересамъ и уже успвшими выработать опредленную систему убжденій, помогло окончательному опредленію взглядовъ H. E. и на его личныя задачи. Но хорошее время, полное надеждъ и кипучей жизни, оказалось непродолжительно.

5 августа 1874 года Н. Е. долженъ былъ разстаться съ гимназіей, не кончивъ ея, разстаться съ семьей, съ родною деревней, гд онъ проводилъ эти послдніе дни. Наступили цлые мсяцы мытарствъ, въ которые онъ перебывалъ и въ Саратов, и въ Москв, въ самыхъ невозможныхъ и физическихъ и нравственныхъ условіяхъ, потомъ боле 3 ¹/₂ лтъ въ Петербург. За эти годы онъ почти не слыхалъ близко человческаго голоса, не видлъ ни одного знакомаго лица, не получалъ даже никакихъ извстій отъ своихъ родныхъ, не имлъ денегъ… Эти годы онъ цликомъ отдалъ задач пополненія знаній и тмъ же поискамъ отвтовъ на вопросы, которые ставила русская жизнь. Это характерно для Н. Е. Онъ не только никогда не спускался до приспособденія къ ‘обстоятельствамъ’, но считалъ необходимымъ всякія обстоятельства, каковы бы они ни были, приспособлять къ себ и къ своимъ задачамъ. Перечиталъ онъ за это время массу, изучилъ французскій и англійскій языки.

Въ 1878 г. кончились, наконецъ, эти годы. H. E. остался въ Петербург, перебиваясь кое-какъ разными случайными работами. Вскор онъ женился, а еще нсколько мсяцевъ — и разцвтавшія было надежды и свтлая полоска, пробившаяся было въ его жизнь, опять зачеркнуты. Опять годы разлуки съ женой, съ друзьями и товарищами… Они были для него гораздо мучительне недавняго, только было кончившагося тоже нелегкаго времени, и, несмотря на это, они опять были шагомъ впередъ въ его внутреннемъ развитіи. Онъ продолжалъ лихорадочно работать, спша пользоваться каждою минутой. Въ это время онъ окончательно ршилъ посвятить себя литератур и написалъ свои первые разсказы, появившіеся въ очень популярныхъ тогда журналахъ. Съ тхъ поръ, несмотря ни на что, онъ не измнялъ этому пути, отдавшись литератур цликомъ.

Въ декабр 1880 г. Н. Е. получилъ возможность жить нкоторое время вн этихъ совершенно исключительныхъ обстоятельствъ. Зимой онъ продолжалъ писать, а на весну онъ могъ вырваться изъ Петербурга въ деревню — поправиться и отдохнуть. H. E. хотлось тогда куда-нибудь на берегъ Волги и, по совту одного знакомаго, онъ съ женой ухалъ въ дер. Канаву, Симбирскаго узда, гд и прожилъ до половины августа. Туда къ Н. Е. прізжалъ братъ (младшій). H. E. много гулялъ, ловилъ рыбу, знакомился съ крестьянами, продолжая свои литературныя занятія, а когда кончилась эта недолгая дачная жизнь, которая могла напомнить ему былые, лучшіе дни, и онъ вернулся въ Петербургъ, пришлось собираться надолго въ Тобольскую губ. За нимъ похала и жена. Первые два года они жили въ г. Курган, гд у H. E. родился сынъ Борисъ. Затмъ онъ вынужденъ былъ перехать въ г. Ишимъ, гд и провелъ остальные три года.

Время началось совсмъ не легкое для Н. Е. Почему — во всемъ объем читатель пойметъ, если онъ знаетъ хоть приблизительно общія условія жизни на далекихъ окраинахъ и особенно жизни тобольскихъ захолустій. Для каждаго образованнаго человка достаточно уже того утомительнаго однообразія однихъ и тхъ же лицъ, сценъ, положеній, которыя понемногу доводятъ нервную систему до крайняго напряженія. Даже мелочи могутъ при этомъ измучить человка, особенно съ такою впечатлительною душой, какая была у H. E. А жизнь его не мелочами только была богата. Чисто-личныя обстоятельства у H. E. сложились здсь крайне тяжелыя, какихъ онъ раньше въ такой мр не зналъ, онъ съ семьей страшно нуждался, потому что прекратилась возможность зарабатывать средства къ жизни. Его литературная работа въ журнал, гд онъ считалъ было себя постояннымъ сотрудникомъ, — работа, являвшаяся для него главнымъ заработномъ, случайно оборвадась. Въ Курган его жена могла имть акушерскую практику, здсь и этого не было. H. E. приходилось стряпать, мыть полы, исправлять всевозможныя домашнія работы, возиться съ ребенкомъ… Вся жизнь шла въ невозможной, безсмысленной сутолок, создавалась обстановка, длающая немыслимой какую бы то ни было продуктивную работу. Н. Е. принадлежали только т минуты, которыя удавалось ‘урвать’ случайно. Приспособлять къ себ такія обстоятельства боле чмъ не легко. А работать было нужно во что бы то ни стало. Нужно было отыскивать другое литературное пристанище, что было не легко Н. Е. при той полной опредленности его міросозерданія и той требовательности къ литературному длу, какими онъ отличался.

Литература всегда была для него храмомъ. Теперь приходилось идти на улицу. Съ основаніемъ ‘Свернаго Ветника’ H. E. остановился на немъ, работалъ иногда въ нкоторыя газеты и занимался экономическимъ описаніемъ южныхъ округовъ Тобольской губ., за которое ему была присуждена премія Западно-Сибирскаго Отдла Географическаго Общества. Каково было работать при окружающихъ его условіяхъ, читатель можетъ представить самъ, и его работа въ то время шла хуже, чмъ когда бы то ни было. Знавшіе его въ то время говорятъ прямо, что это была ‘ужасная’ жизнь, такая жизнь, въ которой и очень сильные люди падаютъ духомъ и разбиваются. Эти годы легли самою тяжелою гирей на тотъ грузъ, который началъ съ самой цвтущей поры человческой жизни тянуть его въ могилу. Гиря росла, постепенно надламывая его слабое тдо.

Г. Мачтетъ, встртившійся съ нимъ въ Ишим, пишетъ въ своихъ воспоминаніяхъ объ этой встрч слдующее:

‘Это былъ уже не бодрый, свжій юноша, а вполн сложившійся человкъ, писатель съ опредленною физіономіей и установившеюся репутаціей, только попрежнему ласковый, добрый, до женственности деликатный, съ тми же скорбно-вдумчивыми глазами, съ тою же доброю улыбкой, которая всегда чаровала всхъ. Но была въ немъ и разительная перемна: онъ казался совсмъ изможденнымъ, совсмъ больнымъ, — до того былъ онъ худъ и блденъ, первая мысль при взгляд на него была мысль о зломъ недуг, о послдней степени чахотки. Но тогда ея еще не было, — все это было продуктомъ въ конецъ почти разбитыхъ, истерзанныхъ нервовъ’.

А это относилось еще только ко времени прізда H. E. въ Ишимъ. Но ‘при немъ всецло остались его симпатіи, его любовь и вра’…

Г. Мачтетъ разсказываетъ, какъ смотрлъ H. E. въ то время на задачи литературы:

‘Онъ горячо отстаивалъ положеніе, что намъ, беллетристамъ, ‘пора оставить одни типы людей, которыхъ у насъ наберется цлая портретная галлерея, а изображать одни типы общественныхъ явленій, пользуясь для этого людскими типами лишь какъ средствомъ, очерчивая ихъ слегка, поскольку это нужно для главной цли. Онъ думалъ, что каждая общественная эпоха опредляетъ собою характеръ и рамки творчества, налагаетъ на художника свои обязанности и задачи. И, прилагая такое положеніе къ данному моменту, онъ также горячо отстаивалъ мысль, что задача современнаго художника сводится къ тому, чтобы, главнымъ образомъ, будить и шевелить чувства читателя, а не давать ему одно спокойно-объективное. изображеніе. Теорій, схемъ, положеній, портретныхъ типовъ собрано уже много, но мало и плохо чувствуется, — чувство не развилось еще или спитъ и нужно будить его картиной, не гоняясь за детальною обрисовкой отдльныхъ чертъ каждаго лица, за протокольною правдой явленія или отдльнаго типа’ (‘Русск. Вд.’1892 г., No 133).

И вс его произведенія оправдываютъ эти слова. Онъ ни разу не сбивался съ пути, на который всталъ однажды. Кое-какіе взгляды его къ этому времени ищмнились, потому что сама жизнь привела къ необходимости этихъ измненій, развернувъ шире такія стороны, на которыя недостаточно много обращалось вниманія въ первую подовину 70-хъ годовъ. Но т идеалы, которые свтили ему въ юности, свтили въ тяжелое для него время съ 74—80 г., и теперь горли, и ихъ свть не слаблъ, несмотря на эту ужасную жизнь.

Къ тому времени, когда H. E. долженъ былъ получить возможность вернуться на родину, въ іюл 1886 г., у него родился другой сынъ, Степанъ, и почти въ то самое время, черезъ нсколько дней, умеръ Борисъ, его утшеніе и гордость. Не было у него въ жизни такой радости, которую судьба не торопилась бы отравить… Отъ этого удара H Е. долго не могъ оправиться.

Посл похоронъ онъ съ женой и ребенкомъ похалъ въ Казань. Литературный фондъ помогъ ему, приславши, если не ошибаемся, рублей 100. Жили они въ Казани не долго, недли дв. Н. Е., убитый горемъ, потерялъ силы и не могъ работать. Не искавши даже квартиры, они похали къ его роднымъ въ Самарскую губ., пробыли тамъ тоже недли дв и вернулись въ Казань, Н. Е. началъ сотрудничать въ ‘Казанскомъ Листк’и ‘Волжскомъ Встник’ и напечаталъ нсколько мелкихъ фельетоновъ. Затмъ ‘Казанскій Листокъ’ предложилъ ему сдлать описаніе бывшей тогда въ г. Екатеринбург выставки.

На екатеринбургской выставк H. E. пробылъ около 2 ¹/₂ мсяцевъ. Здсь онъ, поселившись въ Верхнеисетскомъ завод, имлъ возможность наблюдать жизнь кустарей, познакомился, между прочимъ, съ однимъ изъ нихъ, выдумавшимъ perpetuum mobile, который и далъ ему тему для разсказа подъ тмъ же заглавіемъ, здилъ въ рудники, на березовскіе заводы (промывка золота). Изъ Екатеринбурга вернулись опять въ Казань, но осенью 1887 г. ршили перебраться въ Нижній-Новгородъ. Тамъ у H. E. родился третій сынъ, Всеволодъ. Прожили въ Нижнемъ до весны 1889 г., за исключеніемъ лта, которое провели въ молоканской деревн Пескахъ, Воронежской губ. По возвращеніи изъ Песковъ Н. Е. опасно заболлъ. Съ нимъ сдлался перитифлитъ. Съ недлю онъ былъ между жизнью и смертью и только къ весн поправился.

Весь этотъ періодъ, съ отъзда изъ Ишима, былъ сплошъ поисками такого угла, гд онъ могъ бы чувствовать себя спокойно и выбиться изъ постоянной необезпеченности. Ни того, ни другого ему не удавалось добиться. Точно нарочно, и теперь время отъ времени наскакивалъ какой-нибудь ‘случай’, оскорблялъ и скрывался за своимъ угломъ, иногда оставивши какія-нибудь пошлыя извиненія, иногда удаляясь съ сознаніемъ своего права. Если не было этого, приходило какое-нибудь личное горе. Нужда тоже не покидала его. Его беллетристическія произведенія не давали ему достаточно средствъ. Онъ не могъ работать много и успшно и по вншнимъ условіямъ его жизни, и по своимъ собственнымъ особенностямъ, какъ писателя. Имть какой-нибудь, хотя незначительный, но постоянный заработокъ, который избавилъ бы его отъ случайнаго существованія, — вотъ что заботило его въ то время. Онъ мечталъ пристроиться вплотную къ какой-нибудь газет или въ качеств редактора, или постояннаго работника. Въ этомъ смысл онъ получилъ въ 1889 г. приглашеніе отъ ‘Саратовскаго Дневника’. Весной онъ здидъ въ Саратовъ, гд пробылъ лто, а осенью перебрался туда окончательно. Но вообще газетная работа, вынужденная матеріальными обстоятельствами, была совсмъ не по нему. Онъ не умлъ писать на заказъ, писать во что бы то ни стало положенное число строкъ. Онъ разсказывалъ, что это писаніе составляло для него пытку, которая искажала и слова, и мысли, и написать къ сроку небольшой газетный фельетонъ оказывалось для него часто такою задачей, которую онъ не могъ осилить. Вотъ, между прочимъ, почему онъ никогда не могъ сжиться съ газетною работой и стать гд-нибудь постояннымъ сотрудникомъ. Оборвалъ онъ скоро и свои отношенія съ ‘Саратовскимъ Дневникомъ’. Пробовалъ онъ было писать и въ другую мстную газету, ‘Сарат. Листокъ’, но это тоже было непродолжительно. Онъ такъ и остался при своихъ старыхъ рессурсахъ. Въ другихъ отношеніяхъ въ Саратов ему было нсколько лучше, хотя онъ все время жаллъ, что у него нтъ возможности поселиться на долгое время въ деревн. Его тянуло туда, и, кром того, онъ прямо чувствовалъ необходимость обновить и расширить тотъ запасъ наблюденій, который у него былъ. Весной 1890 г. жена H. E. заболла и пролежала два мсяца. За это время безсонныя ночи, возня съ ребенкомъ и пр. окончательно измучили H. E. и эти два мсяца были послднимъ ударомъ его давно расшатанному здоровью. Лто онъ провелъ въ сел Синенькіе, верстъ за 50 внизъ по Волг, работая надъ своимъ послднимъ произведеніемъ ‘Учитель жизни’. Всю зиму и весну слдующаго года онъ жилъ въ город, борясь съ разыгрывавшеюся хворостью, а лтомъ 1891 г. отправился въ Святыя горы (Харьковской губ.), гд и прожилъ на дач до осени. Эта поздка, описанная имъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’, была роковою. Уже въ август, когда онъ разъ шелъ пшкомъ въ жаркій день на станцію желзной дороги, онъ почувствовалъ такую жгучую боль въ горл, что ему чуть не сдлалось дурно. Вернулся въ Саратовъ онъ совсмъ больной. Мстные врачи не ршались сначала опредлить характеръ его болзни и между ними было сильное разногласіе, хотя въ немъ мало было утшительнаго. H. E. видлъ, что дло плохо. Его друзья уговорили его хать въ Москву посовтоваться съ проф. Остроумовымъ, тамъ не ршились сразу открыть ему страшную правду. Онъ вернулся нсколько успокоенный. Ему сказали, что язвы въ горл золотушнаго происхожденія и что ихъ начало коренится въ крайне запущенномъ катарр желудка. Но болзнь прогрессировала. Это былъ настоящій туберкулезъ, не дающій своимъ жертвамъ никакой надежды. Въ дом, въ которомъ онъ жилъ на Святыхъ горахъ, годъ тому назадъ умеръ чахоткою студентъ, и, можетъ быть, въ этомъ приходится искать источникъ болзни. Во всякомъ случа, зараза попала на слишкомъ хорошо подготовленную почву. H. E. становилось все хуже и хуже. Страшныя боли въ горл и желудк съ присоединеніемъ невральгіи не давали покоя, принятіе пищи становилось крайне мучительнымъ. Болзнь, лишивъ его возможности работать, подрывала вс средства къ существованію его семьи, сама требуя лишнихъ тратъ. Приходилось жить въ долгъ. H. E все-таки пробовалъ писать, и его ‘Общество грамотности’ было написано именно въ это мучительное время. Потомъ онъ долженъ былъ слечь окончательно и мсяца три уже не вставалъ съ постели. Онъ зналъ свое положеніе. Временами въ немъ просыпалась надежда, что онъ еще можетъ поправиться. Временами онъ ясно сознавалъ, что конецъ близко, что онъ идетъ къ нему неумолимыми шагами, и говорилъ: ‘Не все ли равно? Годомъ раньше, годомъ позже…’ Но до самыхъ послднихъ дней онъ не забывалъ дорогой ему литературы, говорилъ, — какъ это ни было ему трудно, — преимущественно о ней, интересовался всми новостями жизни, старался слдить, что длается вокругъ… Въ его голов роились планы его будущихъ произведеній. Онъ хотлъ писать два большихъ параллельныхъ романа: одинъ изъ жизни русской деревни въ 70-е годы, другой изъ жизни интеллигенціи за тотъ же періодъ, и разсказывалъ, что первый у него уже обдуманъ во всхъ мелочахъ и что еслибы болзнь дала ему хотя недли дв отдыху, онъ могъ бы продиктовать этотъ романъ. Болзнь не дала ему этихъ двухъ недль. Весной онъ уже не могъ ходить. Самый незначительный разговоръ отражался на немъ болзненнымъ образомъ, и онъ лежалъ на своей постели наедин съ своею тоской и своими думами… Весна потянула его опять въ деревню, его душили эти стны и городъ, и, можетъ быть, эта тоска по полямъ, по чистому, полному свта воздуху и поддерживала и раздувала въ немъ тлющійся огонекъ смутной надежды. Онъ настаивалъ, чтобы его съ первыми пароходами увезли въ Самарскую губернію, въ степи на кумысъ, уврялъ, что ему такъ плохо потому, что стоятъ скверные, пасмурные дии, что онъ встанетъ, какъ только наступитъ хорошая погода. Ясные дни пришли и, можетъ быть, эти ясные дни, а, можетъ быть, и напряженное стремленіе въ поля дйствительно оживили больного. Н. Е. могъ нкоторое время вставать и подолгу просиживалъ въ кресл на открытой террас, всматриваясь въ синвшую перспективу Волги и залитыхъ луговъ. Это было недолго. Онъ опять слегъ и уже не подымался. Теперь онъ просилъ увезти его, чтобы не умирать здсь, чтобы онъ могъ умереть въ деревн. Но и этого послдняго желанія исполнить было нельзя. У него начался мозговой туберкулезный процессъ, сопровождающійся временною потерей сознанія и бредомъ. Не было даже силъ отхаркивать мокроту. Послдняя ночь прошла вся въ бреду.

Къ утру его не стало.

Умерла вдумчивая, пытливая мысль, всю жизнь искавшая правды. Умерло сердце, всю жизнь бившееся такою горячею любовью къ терпящимъ и обездоленнымъ. Онъ оставилъ его только въ своихъ произведеніяхъ, не напрасно писавши фразу, могущую служить девизомъ всей его литературной дятельности: ‘Слово иметъ свое сердце и это сердце есть стремленіе къ истин и борьба за все человчное’ (‘Собр. сочин.’, т. II, стр. 619). Въ этомъ его жизнь и его дло, которое онъ съумлъ пронести по такому тяжелому пути, какой немногимъ выпадаетъ на долю, на какомъ немногіе сохраняютъ ту кристальную, святую чистоту души, которой отличался покойный Н. Е. ‘Я не зналъ ни одного человка, я не слышалъ ни объ одномъ, который, встртивъ его въ жизни, не полюбилъ бы его, какъ любили вс’, — говорить г. Мачтетъ.— ‘И какъ бы мн хотлось возразить ему теперь на его любимое положеніе: нтъ, наша портретная галлерея не полна, литературой собраны не вс типы. Есть у насъ герои, для изображенія которыхъ не настало еще время, не народился художникъ. Среди нашихъ типовъ не обрисованъ еще герой съ твоею чистою, честною, беззавтно любящею душой’…

Читайте также: