Николай Эдуардович Гейнце
Николай Эдуардович Гейнце
По собственному потом признанию Николая Эдуардовича, еще в детстве овладела им страсть к литературным занятиям. Свои стихи и рассказы начал он публиковать с 1880 года в таких московских журналах и газетах, как ‘Зритель’, ‘Радуга’, ‘Московский листок’ и даже в очень влиятельной тогда ‘Русской газете’. Одно из стихотворений — ‘В туманах скрылась Альбиона’ — наряду с ‘Утесом’ Навроцкого, ‘вольнодумными’ стихами Минаева, Полонского, Пальмина было тогда популярным среди студентов.
В 1884 году Гейнце выходит в отставку, чтобы полностью отдаться литературной работе. За год жизни в Петербурге он успевает написать большой роман, объемом более тысячи страниц, ‘В тине адвокатуры’. В 1885 — 1886 годах роман напечатан в приложении к журналу ‘Луч’. Уже названия, каждого из двух томов романа — ‘По трупам’ и ‘В царстве шантажа’ — давали понять, что писатель метит в болевые точки общества набиравшего тогда силу ‘дикого капитализма’. В романе была представлена жизнь Москвы 70-х годов во всем многообразии социальных слоев и характеров — от большого барина, купца, адвоката, актера, редактора мелкой прессы до кокоток и разных проходимцев. Современники Гейнце сразу заметили хваткую наблюдательность, зрелость размышлений писателя. Даже такой академический журнал, как ‘Исторический вестник’, отозвался о начинающем авторе с похвалой. ‘Так и чувствуется, что герои этого романа не сочинены, не выдуманы, а взяты из действительной жизни. Списаны с натуры’*. Роман, несмотря на свою громоздкость, выдержал три издания. Он был интересен читателем 80-х, в героях они видели еще не успевшую застыть действительность.
_______________
* Исторический вестник. 1898. No 7. С. 341.
С легкой руки ‘левой’ прессы эти издания в партийной полемике того времени нарекли ‘бульварными’, ‘правыми’ или еще — ‘мелкой прессой’. И это при том, что некоторые из них, в частности связанные с именем Виссариона Виссарионовича Комарова петербургские журналы ‘Звезда’, ‘Славянские известия’, газеты ‘Русский мир’ и ‘Свет’, имели своего большого читателя и свое, совершенно определенное — просветительское направление. Журнал ‘Славянские известия’ нашел подписчиков и корреспондентов во всех славянских странах. Газета ‘Русский мир’ послужила основой важнейшего для русского предпринимательства издания — ‘Биржевые ведомости’, вела полемику с Салтыковым-Щедриным. Журнал ‘Звезда’ был религиозно-мистического направления — предтеча грядущего символизма. А газета ‘Свет’, имевшая только подписчиков семьдесят тысяч (цифра по тем временам колоссальная) по всей России, вплоть до самого отдаленного захолустья, удовлетворяла все слои населения в разнообразной информации. Кстати сказать, фигура издателя Гейнце — В.В.Комарова, генерала, барина ‘с головы до пят’, мецената, любезного человека, слуги общества, запросы которого он предвосхищал заранее — и, с другой стороны, неутомимого строителя и устроителя Петербурга, на средства от своих ‘повременных изданий’ застроившего чуть ли не целый квартал Невского проспекта, еще ждет своего любознательного исследователя. Именно этот человек в 1888 году пригласил Н.Гейнце в газету ‘Свет’ постоянным сотрудником. И здесь сошлись на многие годы их обоюдные интересы: неудержимое желание писать — Гейнце и необходимость каждый месяц выдавать подписчикам том в двадцать печатных листов — Комарова. Гейнце становится доверенным человеком в делах Комарова, главным редактором ‘Света’. Его работоспособность потрясала современников, создавались легенды, что он имел штат литературных ‘негров’, но скорее — все это шло из одержимости писанием. Что — романы и повести! Писатель не гнушался не только статей и мелких заметок, но и — взять интервью, представить быстрый репортаж. Бисерный отчетливый почерк этого крупного, по-бычьи крепкого человека ложился на лист так плотно, будто автор экономил бумагу, чтобы вместить больше слов.
Казалось, и разрабатывать бы Н.Э.Гейнце уже найденную им ‘жилу’, идти, в духе времени, по проторенной стезе бытового романа ‘натуральной прозы’. Можно предположить, сколько всевозможных житейских эпизодов и сцен вынес он из своей адвокатской практики. Кроме того, в газету присылались невыдуманные, созданные самой жизнью истории, в виде записок и дневников. Некоторые из них под пером Н.Гейнце становились романами и печатались тут же на страницах ‘Света’. Так, основой популярного тогда романа ‘Герой конца века’ (1896) и его продолжения ‘Современный Самозванец’ (1898) стали записки известного международного авантюриста Н.Г.Савина, которые он подарил сопровождавшему его по Сибири конвойному офицеру, и от того они через третьи руки и поступили в собственность газеты ‘Свет’. В основу драмы ‘Жертва житейского моря’ (1892) положен рассказ московской гимназистки, погибшей в волнах этого ‘моря’…
Но вдруг от шумно настигшего его успеха в описаниях современности Гейнце круто, как он это сделал и со своей служебной карьерой, сворачивает на еще не изведанную им стезю исторического романиста, в XVI век!
Здесь, вероятно, и надо сказать о той книге, при многократном любовном перечитывании которой, еще в детстве, и родилась в нем уже упомянутая ‘страсть собственно к литературным занятиям’, — роман А.К.Толстого ‘Князь Серебряный’. Детство сменила юность, пришла зрелость, но ‘Князь Серебряный’ оставался настольной книгой, привлекая уже пристальное, искушенное знанием, внимание писателя к эпохе Ивана Грозного, к ‘институту опричнины’, к размышлениям о его необходимости (или случайности) в истории, о разрушительном своеволии боярства тогда, в XVI веке, толкавшего Русь к удельным раздорам. К тому же и собственные, в те бурные для России 80-е годы, переживания русского писателя (похожие, добавим мы, и на те, что переживаем теперь мы, сто лет спустя) наталкивали на аналогии. Так появился у него в 1891 году первый исторический роман ‘Малюта Скуратов’ — попытка Н.Гейнце создать н е ч т о, пусть и отдаленно, — в силу его таланта, который он сам оценивал весьма скромно, — напоминавшее любимое произведение.
Уже в этом романе можно увидеть основной писательский принцип, который будет прослеживаться и в других его исторических сочинениях. Создавая образ царского любимца Малюты Скуратова, Гейнце ‘старался отыскать человеческие черты, бесследно исчезнувшие за темными красками, наложенными на него народными преданиями и историею, и объяснить его выходящие из ряда вон, даже в то суровое время, зверства угрызениями совести, неудовлетворенным честолюбием и обособленным, бесповоротным положением в семье и государстве’*. Приближая героя к читателю, сокращая историческую дистанцию, ‘очеловечивая’, писатель склонен к особому, мелодраматическому психологизму повествования. Воспитанный на идейных завоеваниях русской литературы критического реализма, направленной Белинским по пути отражения социальных конфликтов, Н.Гейнце упрямо возвращался к романтизму 30 — 40-х годов, который воспринимал жизнь человека значительно шире ее социальных рамок, — завершающим аккордом которого как раз и был любимый им роман А.К.Толстого. Демократическая критика обвиняла исторические произведения Гейнце в ‘лубочности’ (так же, заметим в скобках, как и роман ‘Князь Серебряный’), видя в них лишь ‘умственную пищу всего низшего слоя российского читателя, на которого — увы! — так мало обращается внимания’*. Но именно к этой большей части населения России и обратил свое творчество Н.Гейнце, соединив занимательность с пользой, он заставил этот ‘низший слой’ читателя приобщиться к исторической памяти своего народа. ‘Неоромантизм’ Н.Гейнце, сформированный, пусть это и парадоксально, его адвокатским прошлым, трактовал душу и душевность героя — как данные свыше, Богом, и жизнь человеческую — как борьбу за сохранение их в чистоте среди искушений ‘моря житейского’. Православная религиозность, как мироощущение самого писателя, видящего смысл литературы в лечении общества через душу человека, как бы подпитывает произведения Гейнце. И не случайна в этой связи приверженность писателя монархическим принципам правления. Приверженности этой он не скрывал, не боясь показаться непопулярным среди интеллигенции, даже всячески подчеркивал: ‘Всюду, умело или неумело — это другой вопрос, я стремился провести этот драгоценный для всех истинно русских людей принцип… неразрывно связанный с современным благосостоянием и с дальнейшим развитием и процветанием нашего дорогого отечества’*.
_______________
* Г е й н ц е Н. Э. Собр. соч.: В 8 т. Спб., 1898. Т. 1. С. X.
* Русское богатство. 1893. Т. 8. С. 61.
* Г е й н ц е Н. Э. Собр. соч.: В 8 т. Спб., 1898. Т. 1. С. XI.
Один за другим выходят огромными тиражами романы: ‘Князь Тавриды’ (1895) — о Потемкине, о времени Екатерины II, ‘Коронованный рыцарь’ (1895) — о Павле, ‘Генералиссимус Суворов’ (1896), ‘Первый русский самодержец’ — об объединителе земли Русской Иване III, той же эпохе посвящены романы ‘Судные дни Великого Новгорода’ (1897) и ‘Новгородская вольница’ (1895) — о присоединении Новгорода к Москве, роман ‘Ермак Тимофеевич’ (1900) опять возвращал к событиям царствования Ивана Грозного.
Тяга к познанию отечественной истории из романов была в прошлом веке ничуть не меньшей, чем в наши дни. К чести Н.Гейнце, он знал, какую ответственность налагает это на писателя, — ‘никогда не соблазнял никого на подражание злу’, ‘всегда старался с возможно интересной фабулой сохранить верность исторических событий и характеристик исторических лиц и дать, таким образом, массе читателей безусловно верное представление об исторических событиях той или другой эпохи’*.
_______________
* Г е й н ц е Н. Э. Собр. соч.: В 8 т. Спб., 1898. Т. 1. С. X.
В 1899 году Гейнце становится сотрудником ‘Петербургской газеты’. Нравы и отношения здесь царили другие. Худяковы, отец и сын, были далеки от просветительского либерализма Комарова. Дела вел сын — Худяков Николай Сергеевич, и сам трудолюбивый и способный журналист, он с сотрудниками был безапелляционно высокомерен, груб, любил лишний раз показать, чей хлеб едят. ‘Не помню дня, — вспоминает о хозяине газеты старейший петербургский репортер С.С.Окрейц, — чтобы он когда-нибудь проманкировал, не пришел в редакцию… В день покушения на Столыпина сам помчался на Аптекарский остров. Газету рвали из рук. Приехал в десятом часу: ‘Я еще не обедал. Зато ведь и розница на диво. Не успевали печатать. Почаще бы такие дни’* (!.. — В.С.).
_______________
* О к р е й ц С. С. Литературные встречи и знакомства // Исторический вестник. 1916. No 7. С. 43 — 59.
В статье использованы материалы РГАЛИ: Ф. 145, оп. 1, ед. хр. 31, Ф. 459, оп. 1, ед. хр. 881, Ф. 637, оп. 1, ед. хр. 79, Ф. 770, оп. 1, ед. хр. 78, Ф. 1657, оп. 3, ед. хр. 60.
Нет нужды ‘разбирать’ этот роман в послесловии — его ‘идейно-художественное звучание’ нынешний читатель услышит, наверно, лучше, чем это удалось современникам автора, все более тогда внимающим песням разрушения ‘старого’ мира. Хочется лишь обратить внимание на некоторые обстоятельства, проясняющие нам взгляд самого автора на этот ‘мир насилия’… Еще в 1898 году в издательстве Комарова вышел его роман ‘Из мира таинственного’. Можно, конечно, предположить, что Николай Эдуардович отдал в нем ‘дань моде’: роман подытоживал его собственные наблюдения и познания в спиритизме. Во всяком случае, роман ‘Дочь Великого Петра’, без сомнения, написан под влиянием настроений, которые теперь называют, впрочем не совсем точно, ‘мистика души’. Много мистических историй в романе — и в судьбе Анны Иоанновны, и Екатерины I, и Елизаветы Петровны, и тороватой казачки Розумихи, подарившей России род Разумовских, и несчастного императора-младенца Иоанна Антоновича. Но ясно, что авантюрным сюжетом романа Гейнце выразил свои размышления о неразрывности цепочки: деяний человека — и возмездия. Даже ‘пятна единого, тайного’ в интеллигентной душе княгини Полторацкой — ненависти к несчастной крепостной девушке, ставшей поневоле барской барыней (наложницей) ее старого мужа, а после его смерти замученной княгиней непосильной работой и нападками, — стало достаточно, чтобы вызвать смерч, вкрутивший в себя столько обреченных жизней. Судьба отплатила человеку за нежелание управлять своими страстями, за бездушие. Разумеется, что такой, отнюдь ‘не социальный’, взгляд на историю России не был затем, после 1917 года, востребован нашими идеологами — книги Н. Гейнце надолго остались в своем времени и только теперь возвращаются в круг нашего чтения.
На возможные упреки читателей в художественной слабости некоторых страниц книг Гейнце, в шероховатости стиля ответим (не в оправдание их автора, а — фактом из его творчества): никогда он не правил, не улучшал своих книг, считая их ‘детьми своего времени’. Поэтому и хочется этот небольшой разговор о жизни Николая Эдуардовича Гейнце закончить теми словами, с которыми он обратился к нам:
‘Пусть же мои труды, как они есть, со всеми недостатками, но с несомненным искренним желанием автора принести посильную пользу родине, всегда одушевлявшим его в работе, идут на благосклонный суд дорогих читателей и очаровательных читательниц. Я сделал, что мог, другие сделают лучше!’