Н. Д. Хвощинская-Зайончковская, Семевский Василий Иванович, Год: 1890

Критика и публицистика
Время на прочтение: 57 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. Д. Хвощинская-Заіончковская.

(В. Крестовскій-псевдонимъ) *).

*) При составленіи итого біографическаго очерка мы имли возможность воспользоваться многими неизданными матеріалами: въ нашихъ рукахъ было около 160 писемъ Надежды Дмитріевны къ разнымъ лицамъ, множество писемъ къ ней литераторовъ и издателей, воспоминанія двухъ лицъ, близкихъ къ покойной (одно изъ нихъ — стоившій другъ Надежды Дмитріевны — М. М. Андреева), ваши замтки со словъ ея знакомыхъ и проч. Многіе матеріалы были доставлены вамъ сестрою покойной писательницы, Пр. Дм. Хвощинскою, H. К. Михайловскій сообщилъ письма къ нему Н. Д., В. А. Бильбасовъ разршилъ воспользоваться письмами Н. Д. къ А. А. Краевскому. Приносимъ искреннюю признательность какъ этимъ лицамъ, такъ и многимъ другимъ, такъ или иначе содйствовавшимъ нашему труду, но не уполномочившимъ насъ огласить ихъ имена.

I.
Родители Хвощинской.— Ея дтство.— Условія ея развитія.— Любовь жъ литератур и первыя попытки творчества.

Надежда Дмитріевна Хвощинская родилась 20 мая 1825 года. Ея ддъ былъ помщикъ Рязанской губерніи, обремененный огромною семьей (четыре сына и восемь дочерей). Дочь меньшаго сына Дмитрія, Надежда, родилась, когда дда уже не было на свт. Двое изъ ея дядей служили, старшій жилъ вмст съ бабушкой и всми сестрами то въ деревн около Рязани, то въ самомъ город. Отецъ Надежды Дмитріевны въ молодости служилъ въ артиллеріи, очень рано женился въ Блоруссіи на шестнадцатилтней двушк, Юліи Дробышевской, польк по отцу и русской по матери (фамилія ея матери — Рубецъ), потомъ онъ служилъ въ гражданской служб въ уздныхъ городахъ Рязанской губерніи (по вдомству коннозаводства). Это былъ человкъ общительный, свтскій, весьма способный, онъ любилъ искусство и понималъ его. У отца Хвощинской былъ хорошій голосъ, какъ и у нкоторыхъ другихъ членовъ семьи, но онъ остался необработаннымъ. Отецъ Н. Д. отлично схватывалъ сходство и чертилъ карандашомъ, но въ молодости учиться живописи не удалось, поздне было также некогда ею заниматься, такъ что посл него, даже у Н. Д., не осталось никакихъ набросковъ {Въ письм къ одной пріятельниц Хвощинская говоритъ: ‘Не далъ мн Богъ таланта моего отца,— тотъ схватывалъ сходство поразительно, и въ каждой черточк была жизнь, нравственная, умственная жизнь человка. А отецъ не умлъ въ руки взять палитры, акварель мазалъ, потому что былъ нетерпливъ, и его работы — одни клочки, наброски карандашомъ, безъ штриха. Кто не зналъ тхъ, кого онъ чертилъ, тотъ и судить не можетъ, что это было за громадное дарованіе’.}.
В. Д. всегда съ величавшею любовью вспоминала о своихъ родителяхъ и говорила о нихъ, какъ о людяхъ образованныхъ и вполн хорошихъ. Четырехъ лтъ она уже умла читать и писать по-русски и съ тхъ-поръ хорошо помнила свою жизнь, въ шесть лтъ усвоила французскую грамоту, въ девять — уже переписывала и писала подъ диктовку отца вс его дловыя бумаги и письма, даже копировала планы, что продолжалось потомъ до самой его смерти. Человкъ живой, горячій, отецъ Н. Д. требовалъ вокругъ себя постоянной дятельности.
Служебная карьера отца Хвощинской была прервана: его обвинили въ растрат денегъ, сдланной не имъ, а другимъ лицомъ. Нсколько лтъ онъ былъ подъ судомъ, съ него взыскали 15,000 руб., принадлежавшіе ему маленькое имніе и винокуренный заводъ въ одномъ изъ уздовъ Рязанской губерніи были проданы {М. М. Андреева, лицо, близкое къ Хвощинской, разсказываетъ: ‘Дмитрій Кесаревичъ былъ чистъ, какъ голубь, и виноватъ былъ только тмъ, что былъ художникъ, артистъ… только никакъ не чиновникъ. Впослдствіи онъ вполн оправдался’.}. Онъ перехалъ въ Рязань и боле десяти лтъ оставался безъ службы и занятій вслдствіе этого ‘ужаснаго дла’ (какъ называла его Хвощинская), вс подробности котораго были ей хорошо извстны {Впослдствіи отецъ Н. Д. снова поступилъ на службу по вдомству министерства государственныхъ имуществъ, служебныя занятія отца Хвощинская изобразила въ Большой Медвдиц (изд. 3, т. I, стр. 166—173).}. ‘Такимъ образомъ,— разсказывала Н. Д.,— мн довелось узнать очень рано жизнь со всми ея подробностями и нуждой и людей со всми ихъ отношеніями и несправедливостями. Отецъ, любя и оберегая насъ, не отстранялъ насъ отъ своихъ заботъ, не давалъ намъ рости въ невдніи трудностей жизни, уважая насъ, длалъ насъ участниками того, что испытывалъ самъ. На меня въ дтств вліяла не книга, а дйствительность, которая меня окружала. Никакая книга не представляла и не могла представить образовъ мужества, терпнія, труда выше тхъ, которые стояли предъ глазами,— моего отца и матери. Жилось часто очень трудно, но сердечно и тмъ хорошо, что никому не завидовалось’ {Ср. въ Большой Медвдиц характеристику старика Багрлискаго (изд. 3, стр. 252—268). Героиня романа Катерина, подобно Н. Д., помогаетъ отцу въ его служебныхъ, занятіяхъ и пишетъ ему вс дловыя бумаги.}.
У Хвощинской былъ братъ и три сестры. Учили ихъ въ дтств родители, особенно мать, занимаясь сколько было времени и возможности, учителя и гувернантки были не по средствамъ. Н. Д. была старшая изъ сестеръ, родители особенно ее любили. Выучившись грамот по Телеграфу Полеваго (эту книгу веллъ читать ей отецъ), она забиралась въ маленькій библіотечный шкафчикъ отца и, притаившись за его дверцей, читала ршительно все, что попадалось,— романы, стихотворенія, но преимущественно статьи въ журналахъ, часто разрозненныхъ: книги тогда были рдки и дороги, и своихъ книгъ было мало,— ихъ брали у знакомыхъ. ‘Начитавшись мистическихъ книгъ и всхъ ужасовъ Дантова ада,— разсказываетъ одно близкое къ Н. Д. лицо,— двочка проводила безсонныя ночи. Отъ нея запирали шкафъ, отбирали книги’, но воображеніе уже брало свое, и она писала стихи на разные домашніе случаи {Въ самомъ раннемъ дтств она набросала также комедію Марья Ильинична, или грибы съ перцемъ.}. У нея была необыкновенная память: прочтя раза два, она запоминала стихи и даже прозу цлыми страницами, она знала имена всхъ классиковъ и названія ихъ произведеній, нкоторыхъ французскихъ авторовъ читала въ оригинал, съ другими сочиненіями познакомилась по отрывкамъ и переводамъ, какіе попадались {Однажды, еще 6-ти лтнею двочкой, она очень удивила постившаго ея родителей переводчика Паризины Байрона тмъ, что стала въ его присутствіи пересказывать журнальный отзывъ о его труд.}.
Нужда въ семь была такъ велика, что приходилось очень экономно обращаться съ бумагой. Способная двочка, стоя, набрасывала все, что ей приходило въ голову, на маленькихъ клочкахъ бумаги самымъ мелкимъ почеркомъ, и вслдствіе этого, и еще боле вслдствіе англійской болзни въ дтств, у нея былъ искривленъ позвоночный столбъ. Уже въ старости, на вопросъ г-жи Виницкой, отчего она пишетъ такъ мелко, Н. Д. отвчала: ‘Привычка экономить бумагу. Бдны мы были. Бывало, найду клочокъ, такъ, крошечный уголокъ бумаги, и испишу весь вдоль и поперекъ, а мысли все набгаютъ, набгаютъ, да не на чемъ ихъ записать. Руки замирали отъ холода. Жили мы въ такомъ домишк, что въ щели стнъ просвчивало зимнее солнышко’ {А. Виницкая: ‘Воспоминанія о Н. Д. Хвощинской’. Ист. Встн. 1890 г., No 1, стр. 162.}. Одно время Н. Д. была помщена въ частный рязанскій пансіонъ, но недостатокъ средствъ заставилъ взять ее оттуда.
Когда Хвощинской было 12—13 лтъ, ея братъ готовился поступить въ корпусъ, вторая сестра, Софья, бывшая моложе ея на три года, приготовлялась въ институтъ, въ это время къ нимъ ходилъ учитель изъ студентовъ рязанской семинаріи, занимавшійся со всми за 3 руб. ассиги. въ мсяцъ. Надежд Дмитріевн онъ преподавалъ словесность, а также она слегка занималась съ нимъ латинскимъ языкомъ. Приходя на богослуженіе въ семинарскую церковь, она привтствовала тамъ учителя по-латыни. ‘Н. Д.,— разсказываетъ лицо, хорошо ее знавшее,— страстно любила сестру Софью, боле близкія по возрасту, он были до того дружны, такъ сходились во взглядахъ и понятіяхъ, что нердко имъ случалось высказывать одновременно одну и ту же мысль, почти одними и тми же словами. Съ дтства он полюбили занятія литературою и затяли издавать журналъ, подъ заглавіемъ Звздочка. Редакторомъ была Н. Д., сотрудниками вс ея сестры и братъ. Книжка еженедльно подносилась отцу’. Когда брата и вторую сестру отвезли въ учебное заведеніе, Н. Д. осталась съ двумя меньшими сестрами (одна изъ нихъ вскор умерла), училась вмст съ ними и сама ихъ учила. Кром того, она рисовала, очень много вышивала и исполняла всякія женскія работы, которыя любила и въ послдніе годы жизни. Ея тетки были большія искусницы въ этомъ отношеніі, мать была также постоянно за работой. Нужда заставляла Н. Д. вышивать въ пяльцахъ на продажу экраны и подушки. Несмотря на эту дловую жизнь, Хвощинская очень тосковала: на нее сильно подйствовала разлука съ сестрою Софьей. Сохранилось стихотвореніе Н. Д. 1838 года, т.-е. какъ разъ посл разлуки, подъ заглавіемъ Дв звздочки, посвященное ‘сестр Соничк’, изъ котораго видно, какъ сильно любила она сестру.
Младшая сестра Н. Д. (моложе ея на семь лтъ) была тогда еще совершеннымъ ребенкомъ, къ счастію, у старшей Хвощинской нашлась подруга, такой же 12—13 лтній подростокъ, какъ и она сама. ‘Мы были неразлучны,— разсказывала Н. Д.,— читали, что только могли достать, и, наконецъ, сами принялись сочинять длинные и непремнно историческіе романы. Мы были подъ вліяніемъ Вальтеръ-Скотта и французскихъ романовъ сороковыхъ годовъ, только не Жоржъ-Занда и не Гюго, которые до насъ не достигали’. ‘Об молодыя и восторженныя,— разсказываетъ лицо, близкое къ Хвощинской,— он, сидя за пяльцами, бывшими въ то время единственнымъ приличнымъ занятіемъ двицъ, нашептывали другъ другу планы романовъ съ рыцарями, пажами… Ночью, когда вс въ дом засыпали, он усердно писали и прятали свои произведенія подъ тюфякъ, чтобы кто-нибудь не засталъ ихъ врасплохъ и не открылъ ихъ тайны. Такихъ романовъ Н. Д. написала три, вс они, конечно, не были въ печати. Н. Д. тщательно скрывала отъ всхъ свои литературныя занятія. Въ то время объявиться писательницей было невозможно,— и безъ того многіе находили, что она слишкомъ умна’.
Знаніе французскаго языка передала Хвощинской ея мать, отлично югъ владвшая, итальянскому языку она научилась самоучкой. Еще въ дтств кто-то изъ знакомыхъ случайно принесъ итальянскую грамматику и двочка сама начала учиться этому языку, впослдствіи она окончательно усвоила его, живя, когда ей было 13 лтъ, въ Москв у своего двоюроднаго дяди, А. И. Хвощинскаго, человка весьма богатаго, насчетъ котораго Софья Дмитріевна воспитывалась въ институт. Для его дочери покупали’ итальянскія книги, и это дало возможность Н. Д. довершить ознакомленіе съ итальянскимъ языкомъ. Живя въ семь дяди, съ дочерью котораго Н. Д. была почти ровесницей, любимая и обласканная имъ, она, крон итальянскаго языка, занималась и музыкой, которую страстно любила и хорошо понимала, но которая не давалась ей въ техническомъ отношеніи. Въ это же время Н. Д. удаюсь бывать въ театр и видть игру Мочалова, что, конечно, способствовало пониманію произведеній Шекспира. Въ эти годы Хвощинская стала зачитываться и Шиллеромъ въ русскомъ перевод, и Дюнуа изъ Орлеанской Двы былъ ея главнымъ героемъ. Какъ мы видли, ей долго не удавалось познакомиться съ произведеніями В. Гюго. Наконецъ,— разсказывала Н. Д.,— ‘какъ-то достали мн Le dernier jour d’un condamn, не умю сказать, что сдлала со мною эта книга. Я читала уже многое, даже нкоторыя драмы Шекспира (во французскомъ перевод), но поразительне этого я ничего не знала. Съ тхъ поръ началось мое поклоненіе Гюго, и я поняла, что искусство… должно имть цль. Я мало видла русскихъ книгъ. Въ Рязани не было библіотеки, никто изъ знакомыхъ не получалъ Отечественныхъ Записокъ, а прочла нсколько стихотвореній Лермонтова и отрывковъ Гоголя въ какихъ-то враждебныхъ рецензіяхъ, а вовсе не знала Блинскаго (выписывать самимъ журналы не было средствъ)’. Во, все-таки, поздне Хвощинской удалось познакомиться съ произведеніями Блинскаго еще до его смерти, и Н. Д. ‘читала его своимъ учителемъ, что же касается Гоголя, то Тараса Бульбу и Вечера на хутор она прочла только въ Петербург, такъ какъ пріобрсти его сочиненія въ молодости не могла за недостаткомъ средствъ, э достать ихъ въ Рязани не удалось. ‘Кром романовъ, — говорила Н. Д.,— я писала много стиховъ, это нравилось особенно моему отцу’ {На тетради стихотвореній Хвощинской въ черной обложк сдлана такая надпись рукою отца:
‘Черная книга свтлыхъ идей
Черной головки дщери моей,
Талантъ самобытный признанъ ужъ въ ней.
Пиши, не лнись, чернилъ не жалй,
Въ ряды вдохновенныхъ втснися скорй’.
Духовникъ Н. Д. какъ-то узналъ о ея дтскихъ литературныхъ опытахъ, это былъ человкъ добрый и умный. Онъ сказалъ: ‘Великъ или малъ будетъ твой даръ, помни одно: не пиши никогда ни одного слова противъ совсти’.. Н. Д. свято соблюла этотъ завтъ. М. Цебрикова: ‘Въ память В. Крестовскаго-псевдонима’. Новости 1889 г.,— No 177.}. Отецъ Н. Д. былъ вообще человкъ образованный, онъ сочувствовалъ идеямъ 1789 года, терпть не могъ Наполеона и, когда дочь стала ему поклоняться, подсмивался надъ нею.
Слдуетъ отмтить въ развитіи И. Д. и элементъ мистическій: она еще въ дтств читала сочиненія Сведенборга и Апокалипсисъ. Вся семья была религіозною, но придерживалась не столько буквы, сколько духа христіанскаго ученія, духа милосердія и любви къ ближнему.
Какъ уже было упомянуто, Хвощинская помогала отцу въ его служебныхъ занятіяхъ. ‘Я была секретаремъ отца,— развязывала Н. Д.,— я знала вс дла, знала людей всхъ сословій и положеній’. Подробне объ этомъ разсказываетъ пріятельница Хвощинской М. М. Андреева: ‘У Дмитрія Кесаревича по должности было много писанія и черченія и, кром Нади, у него не было ни письмоводителя, ни писцовъ, вс дла, все письмоводство и черченіе было на рукахъ Нади, все она знала, о всемъ судила и даже иногда спорила съ отцомъ… Вчно веселая, напвающая что-нибудь изъ ‘Гугенотовъ’, ползаетъ она, бывало, по полу, склеивая огромные листы и рисуя планы, такая же ясная, съ пніемъ садилась она и за штопку своего единственнаго чернаго люстриноваго платьица’.

II.
Появленіе въ печати стихотвореній Хвощинской.— Отраженіе въ нихъ личнаго настроенія автора.— Повсти и романы.— Пансіонерка.— Цензурная стсненія.

Въ 1847 году, уже двадцатидвухлтнею двицей, Хвощинская послала въ Литературную Газету, издававшуюся въ то время въ Петербург подъ редакціею В. Р. Зотова, тетрадь своихъ стихотвореній, съ просьбою дать относительно нихъ печатный отвтъ. Шесть изъ нихъ были напечатаны съ ея полнымъ именемъ въ 38 No этого изданія при любезномъ, даже слишкомъ любезномъ примчаніи редакціи {‘Заваленные плохими стихотвореніями, присылаемыми намъ со всхъ концовъ стихолюбивой Россіи, мы были весьма пріятно и неожиданно удивлены доставленными намъ стихотвореніями г-жи Н. Д. Хвощинской. Мы нашли въ нихъ много истинной поэзіи, теплоты чувства, согртаго мыслью и оригинальностью. Намъ тмъ пріятне познакомить читателей нашей газеты съ новымъ поэтомъ, что поэтъ этотъ дама (курсивъ подлинника). Мы давно не читали на русскомъ язык такихъ прекрасныхъ и звучныхъ стиховъ. Искренно благодаримъ автора ихъ собственно за насъ и за всю читающую публику, которая, безъ сомннія, оцнитъ по достоинству новое поэтическое дарованіе дамы, владющей стихомъ съ такою легкостью, какой достигли немногіе современные поэты-мужчины. Намъ было бы весьма пріятно, если бы газета ваша служила посредницею между читающею публикой и дальнйшими произведеніями г-жи Хвощинской’.}. Въ слдующемъ нумеръ газеты появились еще шесть стихотвореній Надежды Дмитріевны {Затмъ въ 1848 году въ Литературной Газет напечатано: въ 35 — 5 стихотвореній, No 46 — одно, переводное съ французскаго, и No 49 — 3 стихотворенія, въ 1849 г.: въ No 1 — одно, No 7 — 3 стихотворенія. Кром того, въ Иллюстраціи 1847 г. (No 46) было напечатано еще 2 стихотворенія.}. Поощренная любезностью редакціи (эта любезность была единственнымъ гонораромъ начинающаго поэта), Хвощинская прислала новыя стихотворенія. Такъ какъ первыя ея произведенія были напечатаны съ нкоторыми поправками редакціи, то Н. Д. просила или помщать ихъ безъ всякихъ измненій, или не печатать вовсе, но указать ей самой на необходимыя исправленія. Такимъ образомъ, между редакторомъ и молодою поэтессой завязалась переписка {В. Р. Зотовъ напечаталъ въ своихъ автобіографическихъ замткахъ два письма Хвощинской къ нему 1848 г. (см. Историч. Встн. 1890 г., No 5, стр. 296—300).}, приведшая къ соглашенію по вопросу о редакціонныхъ поправкахъ. Посл напечатанія нсколькихъ стихотвореній тайна была открыта и родителямъ.
Отецъ Н. Д. очень сочувствовалъ ея литературной дятельности, мать, напротивъ, была очень огорчена выступленіемъ дочери на литературное поприще, горько плакала и говорила: ‘Дай Богъ, чтобы у нея это прошло!’
Однако, дочь продолжала писать стили, и въ Пантеон и Репертуар русской сцены было напечатано еще три ея стихотворенія(1850 г., NoNo 3 и 4) и драматическая фантазія въ стихахъ Джуліо. Въ Отечественныхъ Запискахъ 1852 года (т. 83) появилось пять стихотвореній {Вс они печатались безъ гонорара.}, а въ 1853 году въ Пантеон (NoNo 1—3) ея повсть въ стихахъ Деревенскій случай, вышедшая затмъ отдльною книгой. Далеко не вс изъ этихъ произведеній были удачны (слабе другихъ наиболе крупныя по объему {Рецензетъ Современника (1854 г., т. 43, стр. 7—10), разбирая это произведеніе и одобривъ нкоторыя отдльныя мста, не нашелъ, однако, у автора поэтическаго таланта и задалъ вопросъ: ‘почему все это написано стихами, а не прозой?’}, но для насъ они интересны, какъ выраженіе тогдашняго настроенія молодой писательницы.
Передъ нами фотографическій портретъ Хвощинской, снятый съ дагеротипа 1852 года (когда ей было уже 27 лтъ). Онъ изображаетъ брюнетку, съ весьма смуглымъ лицомъ, прекрасными черными волосами и выразительными черными глазами. Въ общемъ наружность чрезвычайно оригинальная, симпатичная и пикантная, несмотря на слишкомъ большую нижнюю губу. Казалось бы, Н. Д. могла нравиться, но, по крайней мр, въ годы первыхъ выздовъ на балы, она не производила своею наружностью благопріятнаго впечатнія. Когда она одвалась на первый балъ, вошелъ ея дядя и промолвилъ: ‘Что одвать эту чернушку: надть на нее мшокъ, и боле ничего!’ Хвощинская первые годы вызжала довольно часто, но затмъ стала все рже появляться въ обществ, перестала бывать на балахъ и хлопотала только о томъ, чтобы веселились ея сестры, чтобы он были нарядно одты. Развитію склонности къ уединенію, къ удаленію отъ шумнаго общества, долженъ былъ способствовать и тихій, уступчивый, даже трусливый характеръ Хвощинской. Нужно замтить, что дружба съ отцомъ повела къ тому, что она переняла отъ него привычку курить сигары, между тмъ какъ Софь Дмитріевн этого не позволялось. Такія мужскія привычки должны были сильно шокировать тогдашнее провинціальное общество, и какъ это, такъ и ея литературныя наклонности, нерасположеніе къ выздамъ, внимательное отношеніе къ крестьянамъ, приходившимъ по дламъ къ отцу, и, наконецъ, нкоторые взгляды, шедшіе въ разрзъ съ мнніемъ большинства, какъ, напримръ, несочувствіе крпостному праву, привели къ тому, что извстная часть рязанскаго общества считала ее чуть не сумасшедшею. Конечно, многое въ ея міросозерцаніи приняло лишь поздне боле опредленныя очертанія, но что молодой поэтесс жилось не весело при первыхъ ея шагахъ на литературномъ поприщ, это видно изъ большинства ея раннихъ стихотвореній.
Уже въ первомъ печатномъ стихотвореніи мы находимъ отраженіе личнаго характера автора. Нарисовавъ картину шумно! блестяще! общественной дятельности, Хвощинская говоритъ:
‘Есть души скорбныя. Въ ихъ уголъ одинокій
Тотъ шумъ и не дойдетъ!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И радости, и хладъ слезъ чистыхъ и дрожащихъ
Т души берегутъ,
Таятся, робкія, и отъ толпы шумящей
Далеко отстаютъ.
Такъ на разлив водъ всплываетъ надъ ркою
Зеленый островокъ,
Дрожа, чтобъ не покрылъ его своей волною
Стремительный потокъ’ *).
*) Литературная Газета 1847 г., No 38.
Другое стихотвореніе начинается такъ:
‘Друзья мои! Вамъ всмъ такъ щедро жизнь дана
Со всей роскошной красотою!
Страстями сильными, любовью и тоскою
Кипитъ богатая, прекрасная она’…
Напротивъ, жизнь автора вовсе недостойна зависти: ‘сомннье волнуетъ душу’ и является вопросъ, жизнь ли это, или прозябаніе: ‘гд дятельность тутъ, гд тутъ разгулъ для силъ?’. {Ibid., No 39.}
Въ стихотвореніи, напечатанномъ въ 1848 году, авторъ говоритъ:
‘И знаю, завтра ли, сегодня ли, напрасно
Томиться буду я и мысль живую звать,
Внимая голосамъ страдающимъ иль празднымъ,
Мн остается лишь скучать иль сострадать’ *).
*) Литературная Газета 1848 г., No 49.
Въ стихотвореніи, напечатанномъ еще поздне, мы находимъ горячее желаніе личнаго счастья:
‘Дай счастія, судьба, но дай намъ въ пору,
Покуда грудь желанія полна’… *).
*) Пантеонъ и Репертуаръ русской сцены 1850 г., No 3, стр. 58.
Но жизнь, какъ видно, плохо отвчала на горячіе запросы молодой писательницы, и въ одномъ изъ стихотвореній 1847 г. мы встрчаемъ отраженіе весьма печальнаго настроенія автора:
‘И для меня бывала жизнь трудна,
И я предъ образомъ рыдала,
И въ ночь глубокую, не зная сна,
Напрасно небо призывала…
Но все прошло. Быть можетъ, бережетъ
Судьба еще мн много дней ненастныхъ,
Ночей безсонныхъ, слезъ напрасныхъ,
Но все пройдетъ!’
Въ одномъ ненапечатанномъ стихотвореніи 1852 г. чувствуется также недовольство и утомленіе жизнью:
‘Склоняюсь предъ тобой, судьба, моля пощади.
Довольно радостей, надеждъ, борьба и слезъ,
Не надо мысли мн и чувства мн не надо,
Ни солнца не хочу, ни грозъ.
Ты много силъ дала, прости за утомленье,
За жажду горькую забвенія и сна,
Хоть чувствуетъ душа по боли и волненью,
Что все жива она,
Ей стыдно, но прости! Ей стыдно до страданья,
Что падаетъ она, не совершивъ пути…
Что есть чего желать и нтъ у ней желанья…
Но дай всему пройти.
Пусть все пройдетъ,— пора.
Пусть лучшій и достойный
Желаетъ, любитъ, ждетъ, творитъ и познаетъ,
А утомленная душа, безъ сновъ, спокойно
Во тьм своей заснетъ’.
Но въ то же время у молодой двушки уже слагаются довольно опредленныя стремленія и симпатіи. Въ стихотвореніи Сумерки авторъ не находитъ словъ утшенія для скучающей молодой, женщины, которая чувствуетъ себя одинокою и тоскуетъ отъ праздности. Сочувствіе молодой поэтессы направлено въ другую сторону. Она говоритъ:
‘Я отдамъ слезу и сожалнье
Тому, кто, наклонясь подъ игомъ и трудомъ,
Клянетъ и трудъ, и жизнь, и разумъ, и терпнье:
Малютк бдному въ лохмотьяхъ подъ окномъ,
Тому, кто горестно зоветъ улыбку Бога
На ниву жалкую, безплодную свою,—
Тому, кто жизнь свою даетъ за жизнь другаго,
Чтобы цной ея кормить свою семью,—
Участье той, кого молва людская гложетъ
И негд голову безвинную склонить,—
Той, что на дочь свою безъ слезъ смотрть не можетъ,
За тмъ, что ангела ей нечмъ нарядить,
Всмъ горестнымъ душамъ, что низко, страшно пали
Затмъ, что имъ никто руки не протянулъ,
Всей ужасающей, дйствительной печали,
Куда никто еще изъ васъ не заглянулъ’ *).
*) Иллюстрація 1847 г., No 46.
Тутъ уже ясно видно, на какія явленія жизни будетъ преимущественно обращать вниманіе молодая писательница {Три стихотворенія Н. Д., написанныя въ конц сороковыхъ годовъ, напечатаны недавно В. Р. Зотовымъ въ Историческомъ Встник 1890 г., No 6, стр. 556—667.}.
Литературная Газета, гд начала свою дятельность Хвощинская, прекратилась въ 1849 г. вслдствіе ‘равнодушія публики’, которой, по словамъ ея редактора, ‘нечего было читать въ газет посл того, какъ ее прочиталъ цензоръ Елагинъ’. Но, какъ мы видли, Хвощинская уже начала сотрудничать и въ другихъ изданіяхъ. Редакторъ Иллюстированной Газеты совтовалъ ей попробовать свои силы и въ прозаическомъ разсказ. Н. Д. послдовала этому совту. ‘Писалась моя первая повсть,— разсказываетъ она въ позднйшемъ письм,— тайно по ночамъ и на день пряталась подъ тюфякъ. Жили мы тсно и строго. Рязанское общество уже звало меня сумасшедшею, и два года таилось писательство, пока не открылъ его мой отецъ, давшій ему волю съ перваго часа’. Первая повсть Анна Михайловна была подписана псевдонимомъ: В. Крестовскій. ‘Подписать свое имя молодой двушк,— по словамъ г-жи Андреевой,— было невозможно: что скажутъ дяди генералы, кузины фрейлины, назовутъ ‘bas bleu’, а свой рязанскій кружокъ? Сейчасъ начнутъ спрашивать, кого описали, узнавать себя! Такъ и было впослдствіи, когда узнали, что она ‘сочиняетъ’. ‘Ты что это вздумала меня описывать въ своемъ роман?’ — часто приходилось ей слышать отъ почтенныхъ маменекъ’…
Первое прозаическое произведеніе Хвощинской появилось въ печати въ Отечественныхъ Запискахъ 1850 г. (т. 70 {Въ Современник появился такой отзывъ о повсти В. Крестовскаго: ‘въ ум отказать нельзя, а въ талант должно’, дале рецензентъ называетъ ее длинною и скучною (Современникъ 1860 г., т. 22, No 7: Письма о русской журналистик, стр. 120).}). Вскор по полученіи нумера журнала, гд оно было напечатано, присланъ былъ и скромный гонораръ, по 25 руб. за печатный листъ, онъ давалъ молодой писательниц самостоятельность, право распоряжаться своею собственностью и возможность помогать семь. Отправившись на почту за полученіемъ перваго гонорара, И. Д. вернулась со множествомъ свертковъ въ рукахъ и одарила всхъ членовъ семьи. И впослдствіи громадную часть своего заработка Хвощинская отдавала людямъ близкимъ. Получивъ крупную сумму, она тотчасъ отправлялась закупать вещи, необходимыя для матери, сестеръ и для какой-нибудь нуждающейся пріятельницы, себ же покупала лишь сотню сигаръ. Вообще Хвощинская была очень добра, помогала всмъ, чмъ могла, умла обойтись со всякимъ человкомъ, и простые, неразвитые люди охотно длились съ нею своими бдами и радостями: она была отзывчива на все.
Выбравъ свой литературный псевдонимъ совершенно случайно {Чтобы ршить, какъ подписать свою повсть, она спросила въ церкви фамилію перваго попавшагося бднаго мальчика, матери его Н. Д. потомъ оказывала помощь.}, Хвощинская осталась ему врна, несмотря на то, что, какъ оказалось, режиссеръ Александрійскаго театра Н. И. Куликовъ подписывалъ тмъ же псевдонимомъ свои водевили и стихотворенія. Не измнила она его и тогда, когда на литературное поприще выступилъ писатель Всеволодъ Крестовскій, не имющій ничего общаго по своему направленію съ Крестовскимъ-псевдонимомъ. Первая повсть Хвощинской была замчена публикою, и въ томъ же году въ Отечественныхъ Запискахъ появилась ея вторая повсть — Сельскій учитель {Посл помщенія второй повсти Хвощинской А. А. Краевскій обратился въ ней съ приглашеніемъ присылать свои произведенія въ Отечественныя Записки. Н. Д. съ благодарностью приняла приглашеніе (ея письмо 28 декабря 1860 г.).}, а въ 1852 г. въ томъ же журнал были напечатаны: Еще годъ и Искушеніе {Любопытно отмтить размръ перваго литературнаго заработка Хвощинской, въ 1850 г. она получала въ Отечественныхъ Запискахъ по 25 руб. за печатный листъ, въ 1852 г. редакція накинула ей по 5 руб. съ листа, всего въ 1850 г. Н. Д. заработала около 200 руб., въ 1852 г. около 450 руб. Эти суммы несомннно были серьезнымъ подспорьемъ для нуждающейся семьи Хвощинскихъ и должны были до нкоторой степени примирить ея мать съ литературною дятельностью дочери.}, а въ Пантеон — Утренній визитъ.
Лтомъ 1852 года семью Хвощинскихъ навстилъ въ Рязани В. Р. Зотовъ, редакторъ того органа, гд Н. Д. начала свою литературную дятельность, онъ такъ разсказываетъ о своемъ посщеніи: ‘Въ небольшой, частой, но далеко не роскошно убранной комнат меня встртила двушка не первой молодости, просто одтая, невысокаго (правильне было бы сказать — очень маленькаго) роста, съ смуглыми неправильными чертами лица, но съ большими выразительными черными глазами. Встрча была простая, радушная, задушевная’. Гость очень скоро сошелся со всмъ семействомъ, бесдуя съ Н. Д., онъ нашелъ въ ней ‘умъ, знаніе свта, большую начитанность, глубокую симпатію ко всмъ, кто страдаетъ и терпитъ, искреннее отвращеніе отъ всякой неправды, низости, насилія, гуманное отношеніе ко всмъ слабостямъ, ошибкамъ, заблужденіямъ, проступкамъ. Въ ней самой, какъ въ ея романахъ, не было ни желанія рисоваться, ни аффектаціи, ни утрировки’.
Въ конц 1852 г. Хвощинская пріхала съ отцомъ въ Петербургъ, гд, какъ и въ Москв, у нея были родные, принадлежавшіе къ высшему кругу. Одна изъ кузинъ писательницы была близкою родственницей канцлера Горчакова {В. Зотовъ: ‘Н. Д. Хвощинская’. Историч. Встникъ 1889 г., No 10, стр. 99—100.}. Въ литературномъ мір она познакомилась съ Краевскимъ и съ кружкомъ литераторовъ, собиравшихся у него въ назначенные дни. Такимъ образомъ, сфера ея наблюдательности значительно расширилась, и Н. Д. энергически продолжала литературную дятельность, преимущественно въ беллетристической форм. Въ Отечественныхъ Запискахъ 1853 г. были напечатаны слдующія ея произведенія: Нсколько лтнихъ дней, Кто-жь остался доволенъ? Ршительный шагъ, въ 1854 г. въ томъ же журнал романъ Испытаніе и въ С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ {Редакторомъ Петербургскихъ Вдомостей былъ также Краевскій.} — Въ дорог, въ 1855 г. въ Отечественныхъ Запискахъ повсть фразы и въ С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ — Разговоръ, въ 1856 г. въ Отечественныхъ Запискахъ — два романа: Послднее дйствіе комедіи и Свободное время, въ 1857 г. въ Отечественныхъ Запискахъ — Изъ связки писемъ, брошенныхъ въ огонь, и Баритонъ и въ С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ — совты, въ 1858 г. въ Отечественныхъ Запискахъ — старое горе и Братецъ, и въ Иллюстраціи — Доброе дло, въ 1859 г. въ Отечественныхъ Запискахъ — Недописанная тетрадь. На мр увеличенія извстности Крестовскаго-псевдонима, возросталъ и ея гонораръ {Въ 1852 году она получила въ Пантеон за Утренній визитъ по 50 руб. съ листа, это заставило Краевскаго увеличить гонораръ до 40 руб., который и платили Н. Д. въ Отечественныхъ Запискахъ до 1857 г., когда за Баритонъ она была разсчитана по 60 руб. Всего въ теченіе десятилтія пятидесятыхъ годовъ Н. Д. заработала литературнымъ трудомъ боле 4,000 руб. Слдовательно, въ это время ея средній годовой заработокъ былъ около 400 руб.}. Мы останавливаемся на этихъ подробностяхъ, чтобы показать, какую серьезную матеріальную поддержку стала оказывать Хвощисхая своей семь, которой была такъ самоотверженно предана, а съ другой стороны, эти данныя представляютъ любопытный матеріалъ для исторіи литературнаго труда. Помощь семь стала еще боле необходимою съ 1856 г., когда умеръ отецъ Хвощинской. Съ 1858 г. достойною соперницей В. Д. на литературномъ поприщ и, притомъ, въ произведеніяхъ того же рода, явилась ея вторая сестра, Софья Дмитріевна, писавшая подъ псевдонимомъ: Весеньевъ. О ней мы скажемъ нсколько ниже.
Журнальная критика относилась къ романамъ и повстямъ В. Крестовскаго сначала весьма сдержанно, но постепенно произведенія нашей писательницы стали вызывать все боле и боле одобрительные отзывы {Такъ, въ Современник 1861 г., No 2 (Письма иногородняго подписчика въ редакнію ‘Современника* о русской журналистики, стр. 84—87), мы встрчаемъ одобрительный отзывъ о повсти Сельскій учитель. Въ послдующіе годы мы находимъ въ Современник цлый рядъ отзывовъ о произведеніяхъ Хвощинской въ Замткахъ и размышленіяхъ Новаго Поэта по поводу русской журналистики. Въ Современник 1852 г. г. 35, No 9, стр. 103—107) напечатанъ довольно одобрительный отзывъ о стихотвореніяхъ Хвощинской, а о ея повсти Еще годъ (продолженіе Дневника сельскаго учителя) сказано было слдующее: ‘В. Крестовскій человкъ не безъ дарованія и владетъ недурно языкомъ, какъ первый литературный опытъ, Дневникъ сельскаго учителя, конечно, можетъ обратить на себя вниманіе, но не боле, какъ опытъ’. Въ томъ же году (т. 38, No 12, стр. 273—286), разсказавъ содержаніе Искушенія, Новый Поэтъ призналъ умъ и похвалилъ языкъ автора, но замтилъ, что ‘повсти г. Крестовскаго — благородныя и умныя диссертаціи въ повствовательной форм’. Въ 1853 г. (т. 40, No 7, стр. 87—88) по поводу романа Крестовскаго Кто-жь остался доволенъ? рецензентъ призналъ ‘несомннный талантъ автора’. Въ слдующемъ году (т. 46, No 7, стр. 65—66) онъ назвалъ Испытаніе ‘прекрасною’ повстью и нашелъ въ ней умныя характеристики, и вслдъ затмъ (No 8, стр. 142—143) замтилъ, что Испытаніе принадлежитъ къ лучшимъ повстямъ послдняго времени, и выразилъ желаніе, чтобы ‘произведенія съ такимъ умомъ, съ такимъ литературнымъ тактомъ и, главное, съ такимъ благороднымъ направленіемъ чаще появлялись въ нашей литератур’. Въ 1865 г. критикъ Современника (т. 58, No 9, стр. 62—64) былъ неудовлетворенъ повстью Фразы, хотя и нашелъ, что она написана ‘прекраснымъ’ слогомъ. Въ слдующемъ году въ Современник (т. 56, Замтки о журналахъ, стр. 228—231) по поводу Послдняго д&#1123,йствія комедіи было сказано: ‘Еслибъ въ повстяхъ г-жи Крестовской было бы поменьше ‘книжности’ и побольше жизни, он поспорили бы съ лучшими произведеніями новйшей литературы. Резонерство и умъ, переходящій въ умничанье,— вотъ коренной ихъ недостатокъ, тмъ боле важный, что, благодаря ему, при всхъ своихъ достоинствахъ, повсти г-жи Крестовской — скучны. Посл первыхъ своихъ не совсмъ удачныхъ литературныхъ дебютовъ она замтно развивается и идетъ впередъ’. Въ Пантеон 1854 г. (т. 16, стр. 1—11) появился одобрительный отзывъ о всей литературной дятельности Хвощинской, какъ романистки. Наконецъ, въ Отечественныхъ Запискахъ 1859 г. 5, стр. 102—112) была напечатана вполн сочувственная рецензія по поводу шеститомнаго изданія Романовъ и повстей В. Крестовскаго.}.
Произведенія первой эпохи литературной дятельности Хвощинской посвящены исключительно изображенію жизни провинціальнаго общества совсми его мрачными сторонами. Авторъ со вниманіемъ останавливается на положеніи старой двы въ провинціальной семь, на семейномъ деспотизм, гнетущемъ дтей, на униженіи и забитости, вызываемой бдностью и нищетою, на важной роли сплетни въ провинціальномъ обществ. Мстами являются скромные намеки и на главную основу всего провинціальнаго строя — крпостное право. Особнякомъ стоить Баритонъ, въ которомъ изображенъ семинарскій бытъ. Произведенія Хвощинской имли большой успхъ среди провинціальной публики. ‘Когда мы были еще оканчивающими курсъ гимназистами,— говоритъ г. Боборыкинъ,— повсти Хвощинской жадно читались въ провинціи, больше женщинами, чмъ мужчинами’ {Новости 1889 г. No 189.}. Подтвержденіемъ словъ г. Боборыкина служитъ, между прочимъ, то, что въ конц пятидесятыхъ годовъ одна горячая поклонница произведеній В. Крестовскаго затяла съ авторомъ продолжительную переписку, принимая его за мужчину (мистификація была первоначально поддержана самою Н. Д.), потомъ Хвощинская старалась вывести изъ заблужденія свою корреспондентку, но это не сразу ей удалось.
Содержаніе произведеній Хвощинской этого времени оставалась почти исключительно въ предлахъ семейной жизни провинціи. Когда она пыталась выступать за эти предлы, ей, какъ и многимъ другимъ писателямъ, приходилось сталкиваться съ цензурными препятствіями. Такъ, относительно второй повсти Н—ы Д—ы Сельскій учитель, напечатанной въ Отечественныхъ Запискахъ въ 1850 году, г. Зотовъ свидтельствуетъ, что ‘надъ нею порядочно потрудился цензоръ… Фрейгангъ, человкъ… неуступчивый, подозрительный, враждебно относившійся ко всякому выраженію, сколько-нибудь выходившему изъ общепринятаго, рутиннаго литературнаго языка’. Нкоторыя исключенія были сдланы и въ повсти Искушеніе (1852 г.). На письмо Краевскаго, гд онъ говоритъ объ Испытаніи, Н. Д. писала ему 20 августа 1854 г.: ‘Меня не удивила благосклонность цензора, если онъ и предполагалъ во мн когда-нибудь желаніе перевернуть человчество моими романами, то убдился, наконецъ, что они не могутъ совершить такого подвига. Хотя это убжденіе пришло нсколько поздно, но я никогда не сомнвалась, что оно придетъ, и потому не удивляюсь ему теперь’. 10 марта 1856 г. Хвощинская писала Краевскому: ‘Новость о необыкновенномъ милосердіи цензора къ третьей части моего романа (Послднее дйствіе комедіи), конечно, поразило меня, но пріятнымъ образомъ, какъ явленіе утшительное для всхъ. Вы удивлены имъ и даже приписываете близости свтопреставленія, а я нахожу, что, литературно, свтопреставленіе уже началось, потому что многое, что было тайнымъ и пряталось по портфелямъ, становится явнымъ… Если бы я узнала, что конецъ міра близокъ, иначе бы кончила свой романъ и выбрала бы другіе ужасы боле въ дух времени и провинціи, нежели т, которые позволила себ, не надясь на цензуру, и которыми я сама мене всхъ довольна’.
Но радость И. Д. по поводу измненія положенія печати была преждевременна: ея романъ Баритонъ, напечатанный въ слдующемъ году, особенно пострадалъ въ цензурномъ отношеніи: онъ былъ отправленъ въ духовную цензуру и подвергся огромнымъ урзкамъ (которыя въ издани 1859 г. Повстей и романовъ В. Крестовскаго были въ значительно! степени, а въ изданіи 1880 г. окончательно возстановлены). Въ ноябр 1857 г. Хвощинская писала Краевскому изъ Рязани: ‘Предчувствіе не обмануло меня: духовныя лица придрались къ случаю сказать что-нибудь за себя, въ свою пользу, чувства совершенно извинительныя! За нсколько дней до полученія вашего письма я узнала черезъ одного изъ ‘баритоновъ’, что мой романъ проходитъ мытарства духовной академіи. Признаюсь, это меня поразило: я ждала окончательнаго запрещенія всего. Я знала тоже, что нкто г. Карповъ трудился надъ исправленіемъ сего нечестиваго произведенія. Труды его, которые, спасая мой романъ, вы отвергли, вроятно, у васъ. Позвольте убдительнйше просить васъ сохранить и при свиданіи отдать мн эти любопытныя и драгоцнныя для меня произведенія, я считаю ихъ нкоторымъ образомъ моею собственностью, потому что они должны бы были считаться моими въ глазахъ читателей. Вы говорите, что конецъ не подвергся почти никакимъ измненіямъ, этого я уже ршительно не постигаю, если нашли къ чему придраться въ середин’.
Намъ случилось видть часть корректурныхъ листовъ этого произведенія (десять формъ), въ которыхъ приблизительно пятая часть перечеркнута красными цензорскими чернилами, не считая боле мелкихъ исключеній я передлокъ. Былъ исключенъ, между прочимъ, разсказъ семинариста о томъ, съ какимъ удовольствіемъ онъ смотрлъ на танцы на публичномъ гуляньи и о томъ, какъ затмъ нкоторые семинаристы танцовали другъ съ другомъ, повствованіе о мрачныхъ сторонахъ семинарской жизни, о печальномъ и зависимомъ положеніи сельскаго священника и т. п. Кром исключеній цлыми столбцами, цензоръ посягнулъ и на множество отдльныхъ фразъ и выраженій: такъ, вмсто словъ ‘старая княгиня’, цензоръ написалъ: ‘какая-нибудь старуха’, вмсто: ‘сельская поповна’, было написано: ‘въ сел выросла’. Нецензурными оказывались такія выраженія: ‘другу и недругу заказываю идти жить въ эти важные дома’, ‘я до баричей тоже не большой охотникъ’ и т. п. {Со всми этими измненіями и исключеніями и былъ напечатанъ романъ Хвощинской въ Отечественныхъ Запискахъ. Только однажды, когда, зачеркнувъ два столбца, цензоръ написалъ, вмсто нихъ, свое собственное измышленіе, Краевскій его отвергъ и предпочелъ, вмсто всего этого, напечатать: ‘Гости и хозяйка разошлась недовольные другъ другомъ’ (Отечественныя Записки 1857 г., т. 115, No 11, стр. 271). }. И все это продлывалось въ 1857 году! Мы видимъ, такимъ образомъ, что, нападая на мертвенность журналистики въ извстныя эпохи, на узкость кругозора нкоторыхъ писателей, приходится считаться и съ тми условіями, въ которыхъ находилась тогда литература.
Кром романовъ и повстей, Хвощинская въ конц пятидесятыхъ годовъ печатала и стихотворенія. Въ Иллюстраціи 1858—59 гг., издававшейся подъ редакціею В. Р. Зотова, было напечатано девять ея стихотвореній (4 подъ заглавіемъ Новыя псни и 5 подъ заглавіемъ Кладбище). Приведемъ изъ одного изъ нихъ отрывокъ, любопытный для характеристики міросозерцанія автора:
‘И мнилось мн: блаженъ, кто жизнь свою
Могъ посвятить служенью высшей цли,
Передъ людьми, одинъ, въ тиши, въ бою,
Въ желаньи, мысли, въ слов или въ дл,
Чьи дни полны труда, борьбы, заботъ,
А ночи думъ, восторженной тревоги,
Кто не одной своей, а жизнью всхъ живетъ,
Кому горитъ столбъ огненный въ дорог’ *).
*) Иллюстрація 1859 г., No 62.
Въ 1859 г., при посредств А. А. Краевскаго, было издано собраніе сочиненій В. Крестовскаго въ шести томахъ (7 и 8 томы были изданы въ 1866 г.). Изданіе расходилось довольно туго {Въ три года было продано около 800 экземпляровъ, остальные 1,500 экземпляровъ были проданы въ 1862 году Глазунову по 55 коп. за шеститомный экземпляръ, такъ какъ половина чистаго барыша шла печатавшей изданіе типографіи, то Хвощинская получила за него лишь около 400 руб.}, но это не уменьшило энергіи въ труд неутомимаго автора. Въ 1860 г. появились въ печати слдующія произведенія Хвощинской: Встрча (въ Отечественныхъ Запискахъ), Сцены для дтскаго театра (въ Иллюстраціи), романъ Въ ожиданіи лучшаго (въ Русскомъ Встник), въ 1861 г.: Пансіонерка (въ Отечественныхъ Запискахъ), въ 1862 г.: Стоячая вода (въ Русскомъ Встник) и За стной (въ Отечественныхъ Запискахъ), въ 1864 году: Старый портретъ, новый оригиналъ (въ Библіотек для Чтенія подъ редакціею г. Боборыкина) и Домашнее дло (въ Отечественныхъ Запискахъ) и тамъ же въ 1861—64 гг. рядъ критическихъ статей, въ томъ числ восемь Провинціальныхъ писемъ о нашей литератур, въ 1865 году Недавнее (въ Отечественныхъ Запискахъ) и разные переводы, въ 1866 году въ Голос фельетоны Заграничная жизнь, въ 1868 г. Два памятные дня въ Отечественныхъ Запискахъ, уже подъ новою редакціей Некрасова {Въ декабр 1867 г. Некрасовъ написалъ Хвощинской, что онъ ‘за особенную честь почтетъ, если она останется къ журналу въ прежнихъ отношеніяхъ’, на что она отвчала, что таково и ея желаніе.}, въ 1869 году одно изъ лучшихъ произведеній Хвощинской — Первая борьба (въ томъ же журнал).
Съ увеличеніемъ литературной извстности Хвощинской значительно возросли ея заработки. Въ 1860 году редакція Отечественныхъ Записокъ платила ей по-старому, 50 руб. съ листа, но въ томъ же году за свой романъ Въ ожиданіи лучшаго Хвощинская получила отъ редакціи Русскаго Встника сторублевый полистный гонораръ, также какъ и за напечатанную нсколько поздне въ томъ же журнал повсть Стоячая вода. Это заставило редакцію Отечественныхъ Записокъ повысятъ гонораръ Хвощинской до 65 руб. {Вотъ характерное письмо Краевскаго къ Хвощинской по этому поводу: ‘Мы знакомы съ вами не день, не два, — писалъ онъ 26 марта 1861 года, — печатается также не со вчерашняго дня. Съ Дневника сельскаго учителя много прошло времени я многое перемнилось. Перемнились даже и взаимныя наши отношенія — сдлались (я вполн увренъ) крпче, дружественне. Позвольте же предложить вамъ перемну я въ денежныхъ счетахъ нашихъ. Счеты эти во время дно выражались цифрою 40 за листъ, потомъ перешли на 60: пора и этой цифр измниться. Вы печатали въ другихъ журналахъ и получили больше,— не знаю, сколько именно, но больше (изъ письма къ нему Хвощинской въ предъидущемъ году Краевскому было извстно, что ей заплатили въ Русскомъ Встник по 100 руб. за листъ). За что же Отечественныя Записки будутъ причинять вамъ убытокъ? Такъ разсуждалъ я самъ съ собою и пришелъ къ заключенію, что съ 1861 г. слдуетъ измнить установленную цифру’. Извщая дале, что за Пансіонерку онъ произвелъ разсчетъ по 65 руб. за листъ, Краевскій ‘убдительно’ просилъ Н. Д. ‘сказать откровенно, достаточна ли эта цна. Повторяю, наши отношенія не таковы, чтобы церемониться. Я знаю, что вамъ некого длать срочно-обязанными, банки также не обременены вашими капиталами, слдственно, вы поступили бы неразсчетливо, если бы захотли церемониться, а для меня поступили бы оскорбительно, не довряясь моей дружб. И такъ, прошу васъ сказать прямо, хорошо я поступилъ или нтъ, т.-е. скажите просто: надо прибавить столько-то — и я вышлю недосланное’. Н. Д. благодарила за увеличеніе платы и написала, что никогда не предлагала своиъ условій.}, а въ 1863 году до 75 руб. съ листа за ея беллетристическія произведенія (за критическія статьи ей платили по 50 руб.), за произведеніе, напечатанное въ 1864 г. въ Библіотек для Чтенія, Хвощинская получила, также какъ и въ Русскомъ Встник&#1123,, по 100 р. съ листа.
Хвощинской не только платили въ Отечественныхъ Запискахъ меньшій гонораръ, чмъ въ другихъ журналахъ, но еще иной разъ она по цлить мсяцамъ не могла получить аванса, въ которомъ ей случалось крайне нуждаться. Такъ было въ 1863 г., когда, затративъ значительныя суммы на изданіе Голоса и устройство собственной типографіи, Краевскій жаловался на безденежье. 29 октября 1863 г. Хвощинская написала слдующее писыо Дудышину, изъ котораго мы приводимъ значительные отрывки, такъ какъ оно прекрасно характеризуетъ ея литературную честность. Измнившееся направленіе Русскаго Встника было настолько несимпатично Н. Д., что она не считала возможнымъ доле сотрудничать въ этомъ журнал, несмотря на боле выгодныя денежныя условія. Извщая Дудышкина объ окончаніи ею небольшой повсти, Хвощинская напомнила, что ея сестра Софья Дмитріевна, отправляя свой романъ еще въ іюл мсяц, просила выслать ей впередъ половину гонорара. Просьба эта была потомъ трижды повторена и не была исполнена. ‘У меня еще разъ надняхъ просили повсти въ Русскій Встникъ,— продолжаетъ Н. Д.— Вотъ два дня, какъ у меня лежитъ готовая вещь, и если я ршусь отдать ее, вс наши затрудненія могутъ бытъ кончены въ недлю. Но ршиться я не могу. Такъ не могу, что,— говорю вамъ откровенно, со всею увренностью въ вашей хорошей дружб,— не знаю и не могу придумать что-нибудь для себя тяжеле этого ршенія… Отдавая туда свою работу, я поступлю противъ совсти. Этого со мной никогда не случалось. ‘Русскій Встникъ прошлыхъ годовъ былъ не то, что теперь, и я не могу вообразить своихъ строкъ на его стра* ницахъ. Я ршилась еще писать къ вамъ. Помогите мн не идти противъ совсти… Скажите еще разъ Ераевскому. Спросите его, можетъ ли онъ выслать этими днями — деньги, которыя просила сестра, и прислать мн столько же въ теченіе ноября?… Ждать для меня большое затрудненіе, но, такъ и быть, я жду, это легче, нежели отдавать свою работу въ Русскій Встникъ когда для меня тяжело объ этомъ подумать… Признаюсь, я вамъ пишу въ какомъ-то чаду, ныншній вечеръ и вовсе голова идетъ кругомъ’ {Дудышкинъ поспшилъ дать знать, что деньги Софь Дмитріевн только что высланы, а самой Н. Д. будутъ высланы вскор.}. Письмо это должно быть весьма поучительно для тхъ ныншнихъ молодыхъ писателей, которые, даже не изъ нужды, а просто по безпринципности готовы участвовать въ органахъ, совершенно не соотвтствующихъ ихъ взглядамъ.
Во все десятилтіе шестидесятыхъ годовъ Н. Д. заработала литературнымъ трудомъ около 9,000 руб., т.-е. средній годовой ея заработокъ въ теченіе этого времени равнялся почти 900 руб., слдовательно, былъ вдвое боле, чмъ въ пятидесятые годы. Въ первую половину шестидесятыхъ годовъ до своей смерти въ 1865 году много зарабатывала и Софья Дмитріевна (Весеньевъ-псевдонимъ).
Изъ произведеній Хвощинской первой половины шестидесятыхъ годовъ нельзя не остановиться на повсти Пансіонерка, напечатанной въ 1861 г. въ Отечественныхъ Запискахъ (No 3). Это талантливое произведеніе любопытно потому, что здсь Крестовскій-псевдонимъ одинъ изъ первыхъ въ нашей литератур изображаетъ типъ юнаго отрицателя, съ одной стороны, а съ другой — изображаетъ двушку, добившуюся самостоятельности и живущую своимъ трудомъ. Дйствіе большей части повсти происходитъ еще въ начал пятидесятыхъ годовъ въ провинціальномъ Город. Ея героина, 15—16-ти лтняя двочка, ростущая въ совершенно первобытной чиновничьей семь, учится въ пансіон и усердно готовится къ экзаменамъ. Въ сосднемъ дон живетъ герой повсти Веретицынъ, кандидатъ университета, сосланный въ этотъ городъ административнымъ порядкомъ за вредное направленіе и опредленный на службу канцелярскимъ писцомъ на 6 руб. жалованья, хотя до этого онъ былъ уже два года учителемъ въ Москв. Онъ видитъ, съ какимъ усердіемъ въ сосднемъ саду двочка зубритъ никуда негодные учебники, ему становится досадно, и онъ начинаетъ бесдовать съ нею черезъ плетень сада:
‘Право, я вамъ позавидовалъ: такъ прилежны! Воскресный день, вечеръ чудесный, я вы, не поднимая головы, твердите, твердите. Неужели всегда такъ?’ — Двочка объясняетъ, что готовится къ экзаменамъ и что ея родителямъ очень хочется, чтобы онаперешла въ старшій классъ съ наградою и перегнала всхъ подругъ.— ‘И тогда папенька и маменька купятъ вамъ соломенную шляпку съ розаномъ, бленькій бурнусъ и поведуть васъ на гулянье?’ — иронизируетъ Веретицинъ. Пансіонерка негодуетъ: она хлопочетъ вовсе не изъ-за этого.— ‘Я сказалъ это потому,— равнодушно возражаетъ Веретицывъ,— что, предполагаю, вашему папеньк и маменьк будетъ очень пріятно показыватъ всмъ свою милую дочь, которая доставила имъ такое удовольствіе, они сдлаютъ это для самихъ себя, а не для васъ… Вотъ теперь вы замняете ихъ для меньшихъ дтей: вы для нихъ учитель, вы для нихъ будете хороши, ли нихъ будете весели, все это для удовольствія вашего папеньки и маменьки. Я это такъ понимаю, что не длаю вамъ даже комплимента, что вы прекрасная, покорная, нжная дочь, вы только исполняете вашъ долгъ. Поступайте всегда такъ… Живите всегда вполн ли вашихъ папеньки и маменьки. Скучайте, когда это имъ угодно, морите себя надъ книгой, надъ работой, надъ чмъ случится, выставляйтесь на-показъ, когда они васъ выставятъ,— это ихъ воля, это имъ пріятно, вы — ихъ собственность. Вы не просили у нихъ родиться, вы не въ прав просить жить такъ, какъ вамъ самимъ вздумается. Когда я говорилъ о новой шляпк, я думалъ только, какъ ваша маменька будетъ по своему вкусу выбирать ее ли васъ, и хотлъ замтить вамъ, чтобъ вы не спорили при выбор: это радость маменьки — не мшайте ей. А что васъ поведутъ въ публику, то, конечно, для того, чтобы папеньки и маменьки тхъ подругъ вашихъ, которыхъ вы перегоните, смотрли и казнились, зачмъ Господь не послалъ я имъ такихъ же дочерей’…
На другой день Веретицынъ объясняетъ пансіонерк, что учебники, которые она такъ усердно зубритъ, наполнены совершеннымъ вздоромъ:
‘Я, точно, самъ когда-то твердилъ это,— говорить онъ,— указывая на какую-то несчастную реторику,— видлъ, какъ твердили другіе,— не случилось еще замтить, чтобъ это на что-нибудь пригодилось, но, вдь, я могу и ошибиться. Скука сама по себ венъ полезная: человкъ тупетъ и длается тихъ — это хорошо. Въ прописяхъ написано: ‘будь кротокъ, тихъ, скроменъ и меньше говори’… дальше не помню, но мораль отличная, покойная, все тишь, да гладь — божья благодать… Вы учите наизусть чепуху, не брезгайте, такъ надо. Въ другой книжк у васъ написано, что такой-то и такой-то былъ великій человкъ — и врьте, не смйте соображать ничего, а то неравно поймете, что одинъ великій былъ самодуръ, другой — негодяй, третій — потому безгршенъ, что согршить не подвернулось случая’.
Затмъ Веретицынъ далъ пансіонерк прочесть Ромео и Джулету… Все услышанное двочкою было для нея такъ ново и произвело такое сильное впечатлніе, что она потеряла способность заниматься и провалилась на экзаменахъ. Когда вслдъ затмъ родители задумали выдать ее замужъ за какого-то противнаго канцелярскаго чиновника, она ршила во что бы то ни стало добиться свободы и написала тетк въ Петербургъ, та взяла ее къ себ и дала возможность докончить образованіе. Черезъ восемь лтъ Веретицынъ встрчаетъ бывшую пансіонерку въ Эрмитаж, гд она работаетъ надъ копіями, продажею которыхъ и добываетъ самостоятельный кусокъ хлба. Между прочимъ, она говоритъ своему прежнему пріятелю: ‘Вы не знаете, что я васъ любила? Да, какъ никогда потомъ! Я поняла, какое иго любовь, какъ она заставляетъ смотрть глазами другаго, исчезать предъ волей другаго. Я никогда не полюблю,— некогда, глупо’… ‘Я поклялась, что не дамъ никому власти надъ собою, что не буду служить этому варварскому старому закону ни примромъ, ни словомъ… Напротивъ, я говорю всмъ: длайте, какъ я, освобождайтесь вс, у кого есть руки и твердая воля! Живите одни, сотъ жизнь: работа, знаніе и свобода…
— ‘А на долю сердца что останется?— спросилъ тихо Веретицынъ’.
Этотъ послдній вопросъ показываетъ, что тотъ, кому прежняя пансіонерка обязана первымъ толчкомъ къ самостоятельности, не сочувствуетъ ея новой, жизненной программ. Дйствительно, онъ утомленъ и разбитъ годами ссылки, онъ еще не освободился отъ прежней несчастной любви и идеализируетъ предметъ этой любви: двушка, въ которую онъ былъ безнадежно влюбленъ, вышла замужъ безъ любви, по желанію матери, чтобы дать ей спокойный уголъ передъ смертью. Авторъ, очевидно, не считаетъ нормальнымъ ни то, ни другое ршеніе двухъ героинь повсти, но, повидимому, все-таки, предпочитаетъ самопожертвованіе одной — самостоятельной, эгоистичной жизни, которую ведетъ другая {Повсти В. Крестовскаго (псевдонима), т. I, 1880 г., стр. 205—206, 213—214, 316, 322—328.}. Повсть эта въ высшей степени замчательна и по тому таланту, съ которымъ она написана, и еще боле тмъ, что авторъ такъ рано съумлъ подмтить т новыя теченія среди молодежи, которыя потомъ были не разъ предметомъ изученія нашихъ беллетристовъ.
Повсть эта привела въ восторгъ редакцію Отечественныхъ Записокъ. Краевскій написалъ Хвощинской: ‘много бы хотлось поговорить съ вами объ этой повсти (по-моему, лучшей изъ всего лучшаго вами писаннаго)’. Дудышкинъ въ письм къ Хвощинской (2 марта 1861 г.) говоритъ о Пансіонерк: ‘Прочелъ ее и восхитился внутреннею и задушевною правдой этого произведенія. Совершенно справедливо, что никакими практическими длами, никакими великими идеями — если станешь потомъ ими жить — не залечишь первыхъ ранъ помятаго сердца. А мнутъ его сильно условія нашей жизни. Рисуй, читай лекціи, устроивай воскресныя школы, что хочешь длай,— а стертую свжесть чувствъ не найдешь. Очень, очень хорошо на мой взглядъ’. Черезъ нсколько мсяцевъ Дудышкинъ сообщилъ автору и т толки, которые возбудила повсть: ‘Вс очень хвалятъ Пансіонерку, и вс недовольны концомъ. Это меня сердило, и въ спорахъ я узналъ, что конецъ повсти понятъ былъ совершенно иначе. То-есть что вы желали изобразить идеалъ женщины трудящейся и современной. Какъ ни смшно это, однако, я долженъ былъ перечитать конецъ и нашелъ, что, дйствительно, его можно было очень и очень развить. И если вы когда-нибудь этимъ воспользуетесь,— будете имть блестящій успхъ. Мнніе публики всегда годится на что-нибудь, если даже она и не пойметъ произведенія’.
Такимъ образомъ, и Дудышкинъ считаетъ, что сочувствіе автора не на сторон двушки, добившейся самостоятельности. Какую мораль выводилъ самъ авторъ изъ своего произведенія, видно изъ письма Хвощинской къ пріятельниц (1865 г.): ‘Можно, какъ я говорила въ Пансіонерк, бросить глупыхъ и жестокихъ родныхъ, отказаться отъ привязанностей, зассть за работу, но это будетъ жизнь въ половину, уже однимъ этимъ ненормальная и представляющая свои печали и свои неудобства. По-моему, всякій разрывъ уже есть печаль, неудобство, разстройство, а не устройство быта или общества’.
Другая повсть Хвощинской За стною, написанная въ 1862 г., также привела въ восхищеніе Дудышккна, въ письм къ И. Д. онъ назвалъ ее ‘безподобнымъ, мастерскимъ разсказомъ’, по его мннію, ‘этакую вещь хоть бы и Тургеневу написать, такъ впору’. Совершенно неожиданно это, дйствительно превосходное, изображеніе чисто-личной драмы встртило цензурныя препятствія. ‘3а стною немножко застряло въ цензур,— писалъ автору Краевскій 15 октября 1862 г.,— но я надюсь вырвать разсказъ съ неповрежденною основною его мыслью… Я представилъ его министру, который совершенно одобрилъ ее,— веллъ цензурному комитету только смягчить нкоторыя выраженія, могущія подать поводъ святымъ отцамъ придраться къ фразамъ, но оставивъ основную мысль. Какъ все это выйдетъ, еще не знаю’. Подробне говоритъ объ этомъ дл другой редакторъ Отечественныхъ Записокъ. ‘Представьте,— писалъ Хвощинской Дудышкинъ 26 октября,— что изъ вашей повсти цензура сдлала чуть не цензурный вопросъ. Бекетову длаетъ особенную честь (его глубокомыслію) то, что онъ понялъ изъ повсти, будто вы доказываете совершенную ненужность брака, и освирплъ: ‘И попъ не нуженъ, и бракъ не нуженъ…— Да кто-жь это можетъ пропустить’? Принуждены были толковать Головнину (министру народнаго просвщенія, въ вдніи котораго состояла тогда цензура), что повсть доказываетъ противное и что эти отговорки могутъ употреблять только люди, которые вкусили запретный плодъ, а тягостей нести не хотятъ. Пропустилъ съ измненіемъ двухъ-трехъ фразъ. Вотъ мы до чего дошли’ {Въ этомъ же письм Дудышкинъ убждалъ Хвощинскую отказаться отъ избраннаго ею псевдонима: В. Крестовскій, въ виду появленія писателя съ такою же настоящею фамиліей: ‘Господи.— писалъ онъ Н. Д.,— какъ бы вамъ измнитъ этотъ ненавистный псевдонимъ… Какъ нарочно, теперь китель на сцену съ своими неприличными и не для дамъ писанными стихами истинный В. Крестовскій, и, за исключеніемъ знающихъ литераторовъ, васъ смшиваютъ! Почувствуйте теперь силу этой мерзости. Въ Рязани вы теперь не секретъ, чего жъ вы больше боитесь? Имя себ составили, такъ и покажите его публик’… Въ письм отъ 5 марта 1865 г. Дудышкинъ вновь возвращается къ этому вопросу: ‘Романъ вашъ (Недавнее) хвалятъ и хвалятъ. Требуютъ, чтобы вы сбросили вашъ псевдонимъ, но на это я отвчаю, что вс мои попытки рушились, безпощадно разбиты, и я къ нимъ возвращаться не смю. Анненковъ, Гончаровъ, Боткинъ просили меня уговорить васъ… но я уговаривать не стану, ибо этимъ преимущественно вы намрены выказать, что вы женщина съ желзнымъ характеромъ. Такъ я васъ разумю’.}.
Крайне преувеличенныя опасенія цензуры были послдствіемъ того настроенія, о которомъ Краевскій сообщалъ Хвощинской въ письмахъ отъ 10 іюня 1862 г. и 22 августа того же года…
При такомъ положеніи печати, когда даже вполн невинная въ цензурномъ отношеніи повсть Хвощинской За стною восходила на разсмотрніе министра, приходилось поневол избгать темъ, острыхъ въ цензурномъ отношеніи, и оставаться въ предлахъ провинціальной жизни, по большей части, дореформенной эпохи. За сюжеты изъ современной жизни трудно были браться и по другимъ причинамъ: ‘Передъ всмъ, что длается,— писала Краевскому Хвощинская 16 іюня 1862 г.,— беллетристика вшаетъ голову: покуда не ея время. Прошедшее поблднло, настоящаго не схватишь’ {Любопытно еще одно шутливое письмо Н. Д. въ Краевскому того же времени (10 ноября 1862 г.). ‘Съ новаго года, сдавъ свой романъ въ Отечественныя Записки, приношу покаяніе, измняю нравъ свой и пишу у Аскоченскаго. Причина тому слдующая: особа, облеченная самымъ высшимъ духовнымъ саномъ, письменно предупреждаетъ меня, дабы я ‘не присоединяла моего голоса къ вою духовъ тьмы’. Тутъ ужъ больше длать нечего’…}.

III.
Критическія статьи Хвощинской первой половины шестидесятыхъ годовъ.— Жизнь и Рязани и поздки въ Петербургъ.— Тогдашній взглядъ Хвощинской на молодежь шестидесятыхъ годовъ.

Въ 1861 году Дудышкину пришла мысль привлечь Хвощинскую къ участію въ Отечественныхъ Запискахъ не только въ качеств беллетриста, но и въ новой для нея роли критика. 2 ноября онъ писалъ ей: ‘Читая ваши благодарственныя строки на мои замчанія о роман Софьи Дмитріевны, я подумалъ: и въ самомъ дл было бы лучше, если бы мы дружески и прежде начали длать замчанія на наши произведенія… А если, продолжалъ я думать, мы будемъ сообщать другъ другу свои мысли о разныхъ произведеніяхъ своихъ собственныхъ и иногда чужихъ, то отчего-жь бы Надежд Дмитріевн и Софь Дмитріевн не писать этихъ замтокъ такъ, чтобы ихъ можно было и печатать? Въ вашъ и вашей сестрицы тактъ я врю нисколько не меньше, чмъ въ свой собственный… Однимъ словомъ, я дошелъ до того свтлаго наитія, что вы и Софья Дмитріевна будете писать въ редакцію Отечеств, Записокъ — провинціальныя письма о русской литератур. Вамъ это легко, потому что вы читаете вс повсти и романы, чего не читаете, то прочтете. Для васъ это необходимо, какъ для писательницы… Вы выберите другой псевдонимъ (мужской, разумется) и подъ этимъ псевдонимомъ выступите на другую литературную арену. Для васъ это необходимо еще вотъ почему: творчество на заказъ не дается, а разнообразіе дятельности необходимо. Насколько это будетъ для васъ самихъ полезно, какъ проврка умомъ того, что длаетъ фантазія, и говорить нечего. Вы это лучше меня знаете. Чувствую самъ, что мн пришла блестящая идея!’ Надежда Дмитріевна приняла предложеніе и вслдъ затмъ начала рядъ критическихъ статей (Провинціальныя письма о нашей литератур) подъ псевдонимомъ Порчниковъ. Вскор появилось ея первое письмо, въ которомъ она характеризуетъ отношеніе къ современной русской литератур провинціальныхъ читателей {3 января 1862 года Дудышкинъ писалъ ей: ‘Провинціальное письмо о русской литератур Порчникова напечатано и явится въ декабрской книжк’ (1861 г.). ‘Такъ и скажите этому господину, Надежда Дмитріевна. Я хотлъ бы писать ему и сдлать такое замчаніе. Онъ очень деликатничаетъ ли рецензента. Критикъ долженъ битъ иногда грубъ, а преимущественно называть имена и сочиненія авторовъ, которыхъ разуметъ, чтобы не выходило намековъ на лица неподлежащаго вдомства’. Дале онъ говоритъ, что ‘провинціальное мнніе о разныхъ литературныхъ вопросахъ’ показалось ему, ‘какъ столичному жителю… и интересно, и полезно, и ново’.}. Для характеристики взглядовъ Н. Д. Хвощинской въ первой половин шестидесятыхъ годовъ мы считаемъ необходимымъ остановиться какъ на Провинціальныхъ письмахъ, такъ и вообще на ея критическихъ статьяхъ, печатавшихся въ то время въ Отечественныхъ Запискахъ,
Общій взглядъ автора на назначеніе литературы выражается въ слдующемъ отзыв о теоріи ‘искусство для искусства’: ‘Проповди этой теоріи всегда казались намъ полусоннымъ посвистываніемъ барича, который, пріятно пообдавъ, сидя у камина, слушаетъ далекій скрипъ промерзшаго обоза. Надемся, что такое опредленіе теоріи опредляетъ и отношеніе къ ней. Жизнь, хотя бы и обыденная, съ ея радостями и невзгодами, мелкими величіями и важными мелочами, хотя бы и наша провинціальная, но жизнь съ ея внутреннею стороной,— вотъ, по нашему мннію, задача художника, вотъ что онъ долженъ схватывать, угадывать и переносить въ искусство! Но какія черты жизни могутъ перейти въ искусство, что именно долженъ брать и на чемъ остановиться художникъ — это дло его собственнаго обсужденія, чувства и такта. На это есть и великіе руководители’. Въ другой стать, по поводу одной повсти Кохановской, Хвощинская говоритъ: ‘Въ наше время такъ же нужны дятели, какъ и таланты, въ наше время тяжело {Редакція вмсто этого поставила: ‘грустно’.} даже, когда талантъ остается просто художникомъ, не принимающимъ участія въ общественной работ, но, когда этотъ талантъ берется за работу и тянетъ ее назадъ, этому чувству {Редакція поправила: ‘этой печали’.} нтъ довольно сильнаго опредленія. Идеи, проводимыя писателемъ, составляютъ его направленіе, и онъ его не скроетъ, какъ бы ни отговаривался’ {В. Порчниковъ (псевдонимъ Н. Д. Хвощинской): ‘Провинціальныя письма о нашей литератур’. Отеч. Зап. 1861 г. No 12, стр. 130, 1862 г., No 2, стр. 374.}. Протестуя такимъ образомъ противъ теоріи ‘искусство для искусства’, требуя отъ писателей беллетристовъ опредленнаго направленія, авторъ считаетъ образцомъ литературной критики Блинскаго: это, по ея словамъ, ‘вчный и нашъ единственный примръ… учитель цлой школы’ {Провинціальныя письма. Отеч. Зап., 1862 г., No 11, стр. 50. Идеямъ Добролюбова, по свидтельству г. Боборыкина, Н. Д. тогда мало сочувствовала (Новости 1889 года, No 189). Хвощинская въ своихъ статьяхъ настоятельно требуетъ тщательной обработки художественныхъ произведеній. Сама относясь съ величайшею добросовстностью къ техник художественнаго творчества, она преслдовала небрежность работы нкоторыхъ современныхъ беллетристовъ и не разъ возвращалась къ этой тем въ своихъ Провинціальныхъ письмахъ.}.
Посмотримъ, какъ относилась въ то время Хвощинская къ нкоторымъ выдающимся нашимъ писателямъ. Мы не замчаемъ еще въ ней тогда той раздражительности въ отзывахъ о Тургенев, которая постоянно сказывалась впослдствіи и въ печатныхъ статьяхъ, и въ разговорахъ Над. Дм. Упомянувъ о Дворянскомъ гнзд, критикъ говоритъ о немъ, какъ объ одномъ изъ произведеній, ‘составляющихъ цвтъ литературы’ наравн съ Грозою и Обломовымъ {Провинціальныя письма. Отеч. Зап. 1861 г., No 12, стр. 122.}. О томъ же Дворянскомъ гнзд въ послднее десятилтіе своей жизни И. Д. отзывалась въ частныхъ разговорахъ довольно строго: ей не нравилось изображеніе провинціальной жизни въэтомъ произведеніи, героиня Лиза казалась ей не живымъ человкомъ, но она восхищалась г-жею Лаврецкою. Въ обратномъ направленіи измнился взглядъ Хвощинской на Салтыкова. Въ то время, какъ извстно и изъ (частныхъ ‘вдній отъ людей къ ней близкихъ, она не особенно долюбливала его, какъ писателя. Признавая въ одномъ изъ своихъ Провинціальныхъ писемъ искусство его разсказа и сочувственно отзываясь о его повсти Запутанное дло, за которую Салтыковъ былъ отправленъ въ Вятку, въ другомъ письм Хвощинская приводитъ очерки Щедрина, изображающіе нравы города Глупова, какъ одинъ изъ примровъ ‘списковъ съ натуры, небрежныхъ по отдлк и недостаточно прочувствованныхъ’ {Отечествен. Записки 1861 г., No 12, стр. 128, 1863 г., No 2, стр. 164.}. Изъ произведеній Достоевскаго критику нравятся его очерки чиновничьяго быта и, повидимому, мене симпатичны Записки изъ мертваго дома {Отечествен. Записки 1861 г., No 12, стр. 125, 1862 г., No 10, стр. 245.}. Къ послднимъ произведеніямъ того времени Григоровича критикъ относится весьма неодобрительно и его Очерки изъ современныхъ нравовъ: почвенные люди, обремененные многочисленнымъ семействомъ, онъ сравниваетъ даже съ произведеніями Булгарина {Отечествен. Записки 1862 г., No 10, стр. 250—251.}. Къ Донъ-Жуану гр. А. Толстаго критикъ относится весьма отрицательно, онъ говоритъ: ‘Задумавъ воспроизвести полный образъ Донъ-Жуана, можно было бы сомнваться въ успх, но трудно было бы предвидть что-нибудь полне неуспха новой драматической поэмы. Все старое въ ней блдно, все новое — неудачно’ {Отеч. Зап. 1862 г., No 8, стр. 270—294, No 10, стр. 253—255.}. Съ Князю Серебряному мы встрчаемъ въ Провинціальныхъ письмахъ также совершенно отрицательное отношеніе, и, въ заключеніе подробнаго разбора, Хвощинская спрашиваетъ автора: ‘неужели онъ думаетъ, что это историческій романъ?’ {Отеч. Зап. 1863 г., No 2.}.
Критику несимпатично и драматическое произведеніе изъ нашей новйшей исторіи: Разладъ, сцены изъ послдняго польскаго возстанія — Я. П. Полонскаго, напечатанныя въ 1864 г. въ журнал Эпоха. Взглядъ Хвощинской будетъ понятенъ изъ слдующихъ мстъ ея статьи: ‘Для выраженія національнаго чувства нтъ надобности прибгать ни къ преувеличенію, ни къ уменьшенію обстоятельствъ, ни къ пышнымъ фразамъ, ни къ униженію противника: уменьшая ихъ значеніе, мы уменьшаемъ и наше собственное значеніе’. ‘Русскій человкъ, прежде всего, жалостливъ и сострадателенъ… Онъ сложилъ поговорку о неприкосновенности лежачаго… Ни русскій народъ, ни русское общество не знали фанатизма: для нихъ не существуетъ религіозной ненависти. Не разбирая ни правъ человческаго достоинства, ни правъ братства по иде, и даже братства о единомъ Бог,— не разбирая ничего, русскій человкъ всхъ слоевъ общества жалетъ страждущаго врага, просто, по высокой доброт своей натуры и памяти собственныхъ страданій. Жалость — русское чувство’ {Все мсто о нашей терпимости, отъ словъ ‘ни русскій народъ’ было въ немъ исключено, вообще статья о г. Полонскомъ значительно попорчена исключеніями, которыя сдланы были редакціею, какъ видно, изъ слдующаго письма Дудышкина къ Хвощинской 31 іюля 1864 г.: ‘Послабленіе въ пользу автора сдлано въ видахъ справедливости. Сцены были предложены Каткову и забракованы имъ, какъ недостаточно русскіе, какъ зараженныя полонизмомъ. На этомъ самомъ основаніи ни одинъ цензоръ ихъ здсь не пропускалъ и цензоромъ былъ уже самъ ‘министръ прессы’ Валуевъ. Слдовательно, авторъ неповиненъ во многомъ, въ чемъ за его упрекаете. Но онъ повиненъ, зачмъ писалъ изъ такого времени, которое не допускаетъ двухсторонняго обсужденія. По этимъ соображеніямъ я было уже думалъ пріостановить статью, но ужъ какъ въ ней есть другія, очень хорошія замтки, то и пустилъ съ нкоторыми измненіями’. Въ слдующемъ письм Дудышкинъ очень рзко отзывается о произведеніи Полонскаго, а 7 октября пишетъ Хвощинской: ‘М—въ замтилъ ко поводу рецензій на Разладъ, что ее писалъ полякъ, и удивлялся, что я могъ его пустить въ Отечественныя Записки’.}. Въ вонцконцовъ, критикъ приходитъ къ такому заключенію: ‘г. Полонскій ошибся, точно также какъ и г. Ключниковъ въ своемъ роман Марво. Оба они не сдлали разницы между политическою идеей газетъ и драматическою идеей, оба они слишкомъ широко черпали въ газетныхъ статьяхъ и слишкомъ мелко глядли въ душу дйствующихъ лицъ… Г. Полонскій, какъ человкъ талантливый, долженъ былъ понять, что не настало еще время для драматической обработки газетныхъ статей’ {Статья Драма съ современнымъ интересомъ. Отеч. Зап. 1864 г., стр. 165, подпись — H. К.}.
Въ числ беллетристокъ того времени обращала на себя вниманіе г-жа Кохановская, но, признавая ея литературный талантъ, Хвощинская весьма несочувственно относится къ ея направленію, какъ это видно изъ подзаголовка втораго Провинціальною письма о нашей литератур‘. ‘Византійскій эпосъ или повсть г-жи Кохановской: Кирилла Петровъ и Настасья Дмитрова* (повсть эта была напечатана въ газет День) {О. З. 1862 г., т. 140, стр. 364—374.}. Горячо протестуя противъ того освщенія, какое даетъ Кохановская поведенію ея героя, когда онъ убдился, что двушка, сдлавшаяся его женою, ране его любила какого то барина и уже беременна, авторъ Провинціальныхъ писемъ въ заключеніе говорить: ‘Основываясь на ясномъ и очевидномъ сочувствіи г-жи Кохановской къ ея герою, мы видимъ въ ея повсти проповдь рабства… {Вмсто этого въ печати: ‘сливномъ суровую’.}. Мы не можемъ не негодовать {Въ печати: ‘сожалть искренно’.}, когда дарованіе, владющее силой убжденія, употребляетъ ее ложно… Чмъ великолпне исполненіе, тмъ боле мы негодуемъ’ {Въ печати: ‘сожалемъ’.}.
Въ роман Крестовскаго-псевдонима Баритонъ находятъ ‘нкоторую примсь идеализаціи, но на почв несомнннаго знанія семинарскаго быта’ {Боборыкинъ: ‘Боле четверти вка’ (Изъ воспоминаній о Н. Д. Хвощинской). Новости 1889 г., No 189. Въ другой стать того же автора мы находимъ такой отзывъ о Баритон: ‘Тамъ есть цлая часть, посвященая описанію бита семинаристовъ, очень талантливая, искренняя и яркая. Большинство таможняхъ діалоговъ выхвачены изъ жизни, подслушаны и переработаны авторомъ’. Слово 1879 г., No 7, стр. 22.}. Въ свою очередь Хвощинской казались слишкомъ мрачными т краски, которыми Помяловскій въ очерк Зимній вечеръ въ бурс рисуетъ семинарскую жизнь {О. 3. 1862 г., No 10, стр. 247—248.}. Неблагопріятный отзывъ критика о произведеніи Помяловскаго былъ, прежде всего, вызванъ, конечно, различіемъ взглядовъ на семинарскую молодежь и тмъ, что Хвощинская не врила въ возможность ужасовъ, описываемыхъ Помяловскимъ, но, вмст съ тмъ, тутъ, быть можетъ, дйствовала та же причина, которая поздне заставляла ее, какъ мы увидимъ ниже, неблагопріятно относиться къ картинамъ съ кровавыми историческими сюжетами, врод Іоанна Грознаго, Рпина, Казни стрльцовъ, Сурикова, и т. п. Крайняя нервность Н. Д., заставлявшая ее просто бояться разговоровъ объ ужасахъ войны, вызывала въ ней отвращеніе къ изображенію ужасовъ и на полотн, и въ литературныхъ произведеніяхъ: это вполн естественно при ея нервной натур, жаль только, что она обращала эти личныя свои ощущенія въ правила художественной критики.
Одно изъ Провинціальныхъ писемъ о нашей литератур почти цликомъ посвящено вопросу о положеніи женщины въ семь. Критикъ (по поводу разсказа г. Волгонскаго) протестуетъ противъ идеализированія буржуазно-слащавыхъ семейныхъ отношеній, этихъ ‘оазисовъ’ (выраженіе Волгонскаго) семейнаго счастья. ‘Вс эти семейные оазисы?— говоритъ Хвощинская,— держатся на достатк, спасающемъ отъ хлопотъ, а, слдователи но, отъ споровъ и столкновеній {Курсивъ автора.}, на эгоизм фамильномъ, отдляющемъ семьи отъ общества, на сладенькой примирительной религіи, на невдніи, сберегаемомъ тщательно ради его удобства, потому что вдніе обязываетъ и, слдовательно, тревожитъ. Это пошлое счастіе запертыхъ домовъ, чистыхъ, прибранныхъ, какъ будто привтныхъ снаружи, какъ будто улыбающихся, общающихъ и ничего не дающихъ постороннему, кром своей сыто-довольной и глупой улыбки… Эгоизмъ въ одиночку, сплотившійся въ эгоизмъ фамильный,— вотъ эти оазисы. Аккуратно, умренно, сыто — и ни до кого нтъ дла въ горячемъ смысл этого дла…’ Но, въ то же время, критикъ считаетъ долгомъ предостеречь противъ того, чтобы увлеченіе идеями женской эмансипаціи не оправдывало нравственной распущенности и пренебреженія къ своимъ обязанностямъ, не прикрывало бы иногда недостатка истинной женской гордости {По поводу повсти Ю. Жадовской Отсталая критикъ говорить: ‘Почему любовь женщина исключительно къ одному ея любовнику должна считаться ея высшею добродтелью? Почему женщина должна не только оставить, но, если нужно, погубить для него вс остальные предметы своей привязанности — семью, родныхъ, хотя бы и привязанность къ нимъ была должная, законная, основанная на взаимности, уважай благодарности? Почему женщина считается передовою, когда бжитъ съ негодяемъ, и рабой, когда, смявъ свое сердце, остается исполнять свои обязанности въ семь? Разв это не перемна рабства на рабство? Разв строгая семья и оскорбляющій любовникъ — не одинаковое крпостное право?… Если дочь должна бросить мать, ли того, чтобъ изъ ‘отсталой’ сдлаться ‘передовою’, то должна ли и замужняя женщина послдовать за своимъ избраннымъ, бросивъ мужа, который ее любитъ, и дтей, ли которыхъ она необходима?’ О. З. 1864 г., No 5, стр. 14—62.}.
Сочувствіе молодому поколнію сказывалось и въ беллетристическихъ произведеніяхъ Хвощинской, и въ ея критическихъ статьяхъ, вотъ что читаемъ мы въ одной изъ нихъ: ‘Въ молодомъ поколніи уже успли рзко опредлиться, между прочимъ, дв важныя черты: стремленіе къ труху общественному и стремленіе сблизиться съ народомъ… Молодежь принимаетъ къ сердцу нужды народа, благородно желаетъ ему образованія, готово посвятить ему вс свои силы,— это черты существенныя. Понятно, что ихъ должна взять во вниманіе беллетристика’. Нужно замтить, однако, что нкоторыя несимпатичныя стороны въ жизни тогдашней молодежи вызывали рзкое осужденіе со стороны Н. Д. (въ частныхъ письмахъ): ее, какъ человка крайне впечатлительнаго, поражали отдльные факты, и только поздне, спокойно разобравшись въ тогдашнихъ впечатлніяхъ, она сдлалась горячею защитницей идей шестидесятыхъ годовъ. Хвощинскую не удовлетворяли нкоторыя произведенія тогдашнихъ беллетристовъ (повсть Плещеева Лоттерея, М. З.— Неудавшаяся жизнь), въ которыхъ тогдашняя молодежь изображается въ симпатичномъ вид {О. З. 1868 г., No 10, Литературная Лтопись, гл. II, Романы и повсти, стр. 190—202.}. Не нравился ей и романъ Чернышевскаго: Что длать? {Цитированныя нами въ предъидущемъ примчаніи страницы изъ главы о Романахъ и повстяхъ въ ‘Литературной лтописи’ Отечественныхъ Записокъ (1863 г., No 10) несомннно принадлежатъ Хвощинской (хотя и не подписаны псевдонимомъ: Порчниковъ), такъ какъ он включены ею самою въ сборникъ оттисковъ ея критическихъ статей изъ Отечественныхъ Записокъ. Кстати объяснимъ причину, заставившую Хвощинскую перестать писать подъ псевдонимомъ Порчниковъ: дло въ томъ, чти г. Боборыкинъ, начало романа котораго Въ путъ дорогу было разобрано въ Провинціальныхъ письмахъ, какъ-то узналъ настоящее имя ихъ автора и прислалъ Хвощинской обширное и очень искреннее письмо. Хвощинскую очень встревожило раскрытіе ея псевдонима, хотя это было сдлано и не въ печати, и въ отвтъ на письмо, при которомъ она препроводила только что цитированную статью, напечатанную вслдъ затя въ No 10 Отечественныхъ Записокъ за 1868 г., Дудышкинъ отвчалъ ей: ‘Вашими замтками о романахъ (бывшими Провинціальными письмами) воспользуюсь такъ, что впредь васъ уже не узнаютъ’. Къ сожалнію, Дудышкинъ, повидимому, слишкомъ постарался въ этомъ отношеніи и не отмтилъ, гд кончается статья Хвощинской и гд начинается работа другихъ сотрудниковъ ‘Литературной лтописи’. Дло въ томъ, что вслдъ за цитированными страницами, заключающими въ себ сдланный Хвощинскою разборъ повстей Плещеева и М. З., мы находимъ небольшой недовольно поверхностный разборъ романа Чернышевскаго: Что длать? (стр. 202—210), причемъ авторъ этого разбора неблагопріятно относится къ разсматриваемому имъ произведенію. Длая бглыя замчанія и игнорируя основныя идеи романа, критикъ, однако, все-таки, находитъ ‘много умныхъ намековъ’ въ»этой неудавшейся диссертаціи въ форм романа’,— диссертаціи, которая, по его мннію, ‘безпрестанно наводитъ на вопросы, чмъ не могутъ похвастаться другіе наши повсти и романы’. Является вопросъ, принадлежитъ ли этотъ разборъ перу Хвощинской? Противъ этого есть очень важный аргументъ: въ принадлежавшемъ ей сборник оттисковъ ея критическихъ статей въ Отечественныхъ Запискахъ разборъ Что длать? оторванъ, и то мсто, гд онъ начинается, заклеено. Соединеніе же въ одну статью рецензій двухъ лицъ сдлано, быть можетъ, редакціею съ цлью скрыть авторство Хвощинской, что и общалъ Дудышкинъ въ цитированномъ выше письм. Къ тому же, продолженіе статьи о роман Что длать? (Отеч. Зап., т. 151), судя по слогу, не можетъ принадлежать Хвощинской. Мы лично склоняемся къ тому мннію, что ей не принадлежитъ и начало разбора этого романа, но если и считать это послднее доказаннымъ, то, во всякомъ случа, нельзя сомнваться въ томъ, что Хвощинская во многомъ сочувствовала этому разбору, такъ какъ она повторяла гораздо поздне отъ своего имени въ частныхъ разговорахъ нкоторыя замчанія, сдланныя въ этомъ разбор автору Что длать? (какъ, напримръ, объ отношеніяхъ Кирсанова къ шве Крюковой).}
Заканчивая обзоръ критическихъ статей Хвощинской, напечатанныхъ въ 1861—64 гг., мы не можемъ признать за нею особеннаго критическаго таланта, но приведенные нами отзывы интересны для біографа, такъ какъ они характеризуютъ ея взгляды на нкоторыя явленія тогдашней жизни и на боле выдающіяся произведенія того времени.
Съ увеличеніемъ литературной извстности Хвощинской отчасти измнилось отношеніе къ ней рязанскаго общества или, точне сказать, не всего общества, а его лучшихъ представителей. Нкоторые дятели, принимавшіе участіе въ губернскомъ комитет по крестьянскому длу, были въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ съ Хвощинскою и часто бывали у нея. Въ 1858—60 гг. рязанскимъ вице-губернаторомъ былъ нашъ знаменитый сатирикъ М. Е. Салтыковъ. Н. Д. бывала въ дом Салтыковыхъ, но съ самимъ Михаиломъ Евграфовичемъ въ это время сблизилась мало. Провинціальной аристократіи Н. Д. не терпла и съ нею не сближалась, такъ что нкоторые* (знакомые ея родныхъ, бывавшіе часто въ ихъ дом, никогда ея не видли. ‘Едва, бывало, завидитъ карету,— разсказываетъ пріятельница И. Д., М. М. Андреева,— какъ моментально скрывается, если же неожиданно застанутъ ее за чайнымъ столомъ, и она не успетъ убжать, то становилась молчалива, скрывалась, умильно поглядывала, молила глазами: ‘спасите’ и, не видя помощи отъ окружающихъ, выждетъ минуту и юркнетъ къ себ’. Вообще рязанская жизнь сестеръ Хвощинскихъ была очень однообразна. Въ сентябр 1864 г. Софья Дмитріевна писала одной пріятельниц: ‘Скука, другъ, такая!… Ну, дери ее два волка. А глупости что крутомъ — и не перескажешь… Домъ нашъ до того патріархаленъ, до того прочищенъ отъ всякаго посторонняго элемента… что прелесть… Мать съ цвтами возится, мы романы пишемъ… Тетки… старшія Богу молятся и работаютъ. Ольга въ своемъ Дом Трудолюбія’. Семья Хвощинскимъ еще боле увеличилась, такъ какъ овдоввшій братъ И. Д., Кесарь Дитріевичъ, привезъ для житья въ Рязань двухъ своихъ сыновей, одинъ изъ нихъ былъ принятъ въ пансіонъ на казенный счетъ, жилъ тамъ и приходилъ только по субботамъ, другой жилъ дома. Обимъ сестрамъ приходилось нести, для содержанія семьи, весьма непосильный трудъ и забываться только въ работ. ‘Одолло писанье,— говорить Н. Д. въ приписк къ той же пріятельниц, — а не писать нельзя. И ничто, кром писанья, невозможно, ничто, кром житья, какимъ живемъ. Писанье — и бда, и прибжище’. Въ іюн слдующаго года Н. Д. въ письм къ тому же лицу говоритъ: ‘Ты спрашиваешь, какъ живемъ. Романы пишемъ — и ничего больше… С. въ настоящее время наше единственные знакомые… Живется намъ не весело,— это въ порядк вещей,— а не унываемъ мы по своему древнему порядку — не унывать никогда, ибо уныніе хотя и не смертный грхъ, а отъ него романы не пишутся и бываютъ финансовые кризисы’. Отдыхомъ отъ ея ‘ремесла’, какъ выражалась Н. Д., служили ей женскія работы.
Единственнымъ дйствительнымъ развлеченіемъ и разсяніемъ для сестеръ Хвощинскихъ были поздки въ Петербургъ, но он не всегда вызывались возможными въ виду ихъ ограниченныхъ средствъ. Въ сентябр 1864 г. Софья Дмитріевна писала: ‘Мы безъ гроша, и желзная дорога въ сію минуту для насъ все равно, что ананасъ… Плановъ впереди никакихъ, врядъ ли къ зим будетъ достаточно на прожитокъ, чтобы расточать что-либо на другой, веселой сторон’.
Въ Петербург изъ литературнаго міра Н. Д. была всего ближе съ В. Р. Зотовымъ, А. А. Краевскимъ, С. С. Дудышкинымъ, который высоко цнилъ ея литературный талантъ, съ поэтомъ Щербиною. Прізжаю Н. Д. въ Петербургъ обыкновенно съ своею сестрой Софьею Дмитріевной. Занимаясь одинаковымъ литературнымъ трудомъ и печатаясь въ однихъ и тхъ же изданіяхъ, он жили душа въ душу, помогая другъ другу въ своихъ работахъ и прочитывая одна другой все вновь написанное. Софья Дмитріевна интересовалась и весьма серьезными политическими вопросами. Такъ, она перевела съ англійскаго книгу Милля О свобод, переводъ ея, впрочемъ, остался не напечатаннымъ.
Зимою 1863—64 гг. сестеръ Хвощинскихъ постилъ г. Боборыкинъ, который, по смерти Н. Д., разсказалъ въ печати объ этомъ знакомств {Новости 1889 г., No 189.}. ‘Надежд Дмитріевн и тогда уже,— говоритъ г. Боборыкинъ,— казалось лтъ 40, если не больше (въ дйствительности ей было 38 лтъ). Первое впечатлніе она, какъ женщина, производила очень невыгодное: маленькій ростъ, сутуловатость, рзкость чертъ лица при разговор уступали мсто другому: выразительные большіе глаза, умные и ласковые, милый, задушевный тонъ и нервная пылкость рчи’… Софья Дмитріевна (моложе сестры на 3 года), ‘некрасивая, съ умнымъ, мало женственнымъ лицомъ’, была за то ‘постройне и повыше ростомъ’. Н. Д. ‘и тогда уже, — продолжаетъ г. Боборыкинъ, — застыла въ модахъ начала второй имперіи, носила кринолинъ и длинный cosaque, волосы, еще не сдые, зачесывала двумя двойными ‘bandeaux’. Сестра ея смотрла, какъ есть, пожилою двой, но по тону не отзывалась провинціей, И. Д. выглядла скоре замужнею. Въ обихъ я нашелъ извстнаго рода свтскость съ московскимъ дворянскимъ оттнкомъ. Об он часто употребляли въ разговор французскія фразы, совсмъ не склонны были къ жизни писательской цыганщины и… водились съ свтскими и великосвтскими дамами. Ихъ интересовалъ тогдашній ‘tout Ptersbourg’. Н. Д. поддерживала въ свои прізды въ Петербургъ знакомства въ ‘обществ’ {Сестры Хвощинскія бывали у своей родственницы (племянницы кн. Горчакова), О. А. Новиковой, Н. Д. была еще очень дружна съ М. А. Милютиной, женою Николая Алексевича. Около дома, гд жила Хвощинская, частенько стояли блестящіе экипажи.}.
‘Занимали он номеръ въ дв комнаты, весьма нероскошный, и въ первой комнат давали маленькіе вечера. На одинъ изъ нихъ я попалъ, и подробности его сохранились въ моей памяти довольно отчетливо. Около самовара… сидло четверо гостей, изъ нихъ двое уже покойники: И. С. Тургеневъ и поэтъ Щербина.
‘Иванъ Сергевичъ жилъ въ ту зиму въ Петербург… Къ Хвощинской захалъ онъ поздненько, очень франтоватый, въ модной визитк и свтло сиреневыхъ перчаткахъ, которыхъ не снималъ и за чаемъ. Видно было и тогда, что онъ считалъ Хвощинскую равноправнымъ себ товарищемъ по литератур’.
Изъ сообщеній людей близкихъ къ Н. Д. мы знаемъ, что Тургеневъ уже тогда ей не понравился, Хвощинская, крайне нервная и впечатлительная, иной разъ, на основаніи какихъ-нибудь мелочей, могла не взлюбить человка. Тургеневъ, встртившись съ нею въ одномъ дом и желая сказать ей любезность, какъ-то неудачно процитировалъ одно изъ ея произведеній и приписалъ ей то, чего она вовсе не говорила. Въ этотъ же вечеръ онъ, кром того, попался въ какой-то неважной неискренности. Двухъ этихъ фактовъ было достаточно, чтобы Хвощинская начала съ нкоторымъ предубжденіемъ относиться къ Тургеневу, какъ къ человку, а поздне къ этому присоединилась и сильная нелюбовь къ нему, какъ къ писателю.
‘Щербина, — продолжаетъ г. Боборыкинъ, — держалъ себя съ обими сестрами по-пріятельски, довольно даже безцеремонно, острилъ, своеобразно заикаясь, подшучивалъ надъ ними тономъ мужчины, который никакъ не можетъ поставить себя на одну доску съ ‘бабами’, хотя бы и даровитыми. У нихъ были общіе знакомые, вн литературы’.
Замтимъ, что Н. Д. Хвощинская вообще чувствовала нкоторую слабость къ Щербин, была слишкомъ къ нему снисходительна. Въ одной изъ своихъ Литературныхъ бесдъ, подписанныхъ буквами В. К., она влагаетъ въ уста одного изъ двухъ собесдниковъ слдующія слова о Щербин: ‘Я зналъ его лично и близко. Какъ сотнямъ людей, ему досталось быть непонятымъ, самъ ли онъ въ этомъ виноватъ, или услужливые друзья, или модныя дамы,— когда-нибудь это разберется, когда-нибудь вынутъ изъ-подъ спуда и эту свтлую память въ числ нашихъ немногихъ свтлыхъ’ {Русскія Вдомости 1879 г., No 176.}. Мы сомнваемся, чтобы это предсказаніе Хвощинской исполнилось, и, во нашему мннію, были праве т, которые еще въ 1859 году обращаясь къ Щербин съ такимъ вопросомъ:
‘Полухохолъ и полугрекъ,
Не нжинскій, а не милетскій,
Скажи, къ чему ты въ злоб дтской
Свой жалкій коротаешь вкъ?’
Щербина очень остроумно отвчалъ вопрошателямъ (Плещееву, Сверцову и Тихменеву):
‘Хоть эллинъ я изъ Таганрога,
Но все жь я грекъ, не сынъ рабовъ…
За нами въ прошломъ славы много,
Къ намъ уваженіе вковъ…
У васъ — застнки, плети, клтки,
У насъ — свобода длъ и словъ,
И чмъ древне ваши предки,
Тмъ больше съли батоговъ’ *).
*) Полное собр. соч. Н. . Щербины. Спб., 1873 г., стр. 321, ср. Русскую Старину 1872 г., т. 5, стр. 161.
Въ остроуміи нельзя отказать Щербин, но оно не длало его симпатичне. Такъ, конечно, не въ дух свободы, прославляемой въ приведенномъ стихотвореніи, Щербина упражнялся въ 1862 г. въ сочиненіи слдующихъ виршей:
‘Нигилисты вы тупые…
Чмъ же быть вамъ, господа!
Съ просвщеніемъ Россіи
Ваша скроется звзда.
При познаньяхъ нашихъ узкихъ,
При отсутствіи ума,
Развилась въ болотахъ русскихъ
Отрицанія чума…
Какъ заглянемъ въ жизнь ли, въ книги-ль,
Все намъ скажетъ, господа,
Что ex nihilo лишь nihil
Въ результат завсегда *)…
*) Нигилистамъ. Полное собр. соч. Щербины, стр. 394—395.
Или:
‘Репетиловъ за свободу
Въ стны крпости попалъ,
Хлестаковъ Иванъ народу
Кажетъ жизни идеалъ…
Гд-жь Маниловъ соціальный,
Столь опасный для властей?
Иль ужъ сосланъ въ городъ дальній
Онъ за Обь и Енисей?’ *).
*) Театральныя извстія. Ibid., стр. 895—396.
Этотъ гадкій стихотворный вздоръ, правда, не появлялся въ свое время въ печати и увидлъ свтъ въ собраніи сочиненій Щербины лишь по смерти поэта, но его взгляды были и тогда очень хорошо извстны Хвощинской. Мы слышали отъ одного изъ очевидцевъ, какъ однажды, въ первой половин шестидесятыхъ годовъ, Щербина, въ присутствіи Н. Д. въ продолженіе двухъ часовъ издвался надъ ‘нигилистами’. Этимъ дло не ограничивалось, Щербина не пощадилъ и такихъ свтлыхъ страницъ нашей исторіи, какъ крестьянская и судебная реформы. Въ 1866 году онъ написалъ вирши, изъ которыхъ приводимъ нсколько строкъ:
‘Надлять крестьянъ землею
Мы Бабёфовъ разослали,
А Барбесовъ всей душою
Въ мировые судьи взяли.
Теруанъ-де-Мерикуры
Школы женскія открыли,
Чтобъ оттуда наши дуры
Въ нигилистки выходили’ *).
*) Французская революція на русскій ладъ. Ibid., стр. 399—400.
Стихи эти также были напечатаны лишь по смерти поэта, но еще задолго до нея (въ 1863 г.) онъ напечаталъ брошюру О народной грамотности и устройств возможнаго просвщенія въ народ, въ крайне-клерикальномъ направленіи: онъ доказывалъ въ ней, что дьячки и пономари — самые лучшіе и естественные воспитатели народа, что ими можно вполн удовольствоваться и что устройство какихъ-нибудь учительскихъ семинарій вполн излишне. Въ дух этой брошюры Щербина составилъ, по порученію министерства народнаго просвщенія, сборникъ для народнаго чтенія и для употребленія при народномъ обученіи, подъ названіемъ Пчела.
Что Н. Д. допускала издвательство Щербины въ своемъ присутствіи надъ ‘нигилистами’ въ первой половин шестидесятыхъ годовъ, это насъ не удивляетъ, въ виду того, что она сама въ то время во многомъ не симпатизировала тогдашней молодежи. По что она продолжала сочувственно отзываться о немъ и въ конц семидесятыхъ, и въ начал восьмидесятыхъ годовъ, это объясняется лишь крайнею субъективностью Хвощинской въ отзывахъ о людяхъ вообще и о писателяхъ въ особенности.
Въ 1880 г. Хвощинскую побудило вновь печатно высказать свое мнніе о Щербин слдующее оригинальное обстоятельство. Въ газет Минута (11 декабря 1880 г., No 10) появилось за подписью К. Дружининъ стихотвореніе: Поэтъ. Оказалось, что лицо, его напечатавшее, просто списало это стихотвореніе у Щербины {См. Полн. собр. соч. Щербины, изд. 1878 г., стр. 176—177.}. Возмущенная такою наглостью, Н. Д. послала по этому поводу замтку въ Голосъ, которая и была напечатана (No 356), но безъ названія газеты. Въ замтк этой Хвощинская говоритъ: ‘У насъ мало знаютъ Щербину, о немъ не вспоминаютъ, его произведенія рдкость въ библіотекахъ… Большинство читателей составило себ понятіе о Щербин по отзывамъ рецензентовъ, имющихъ привычку читать только первыя страницы книгъ, а потому обращавшихъ вниманіе только на его греческія стихотворенія, затмъ — по изустнымъ преданіямъ тхъ, кто встрчалъ ‘больнаго ипохондрика’, какъ самъ себя называлъ Щербина, по статьямъ свтскихъ писательницъ, изображавшихъ его свтскимъ человкомъ, и всего боле — по не всегда понятнымъ, не всегда удачнымъ эпиграммамъ и обрывкамъ юношескихъ пустяковъ, которыми услужливый издатель наполнилъ половину посмертнаго Собранія сочиненій. Издатель придаетъ значеніе всмъ этимъ наброскамъ, шалостямъ, а масса читателей, падкая на шутку, изъ-за нихъ не разглядываетъ настоящаго значенія поэта. Между тмъ, даже изъ неполной біографіи, изъ плохо написаннаго предисловія понятенъ характеръ этого измученнаго человка и ясно, что онъ далеко не весь въ злой шутк, которою люди забавляются. Намъ говорятъ, что онъ самъ ‘приготовилъ для печати’ вс эти Сонники и прочее. Но почему-нибудь ‘оставались же они отложенными’ и долежались неизданные до смерти поэта. Останься онъ живъ, они полетли бы въ печь въ минуту здоровья, душевнаго покоя, строгой оглядки, искренняго самоосужденія, на которое способны только сильныя души. Щербина былъ душа сильная. Перечитать его ямбы, прослдить красоты мысли, вдохновенія, разсыпанныя во всхъ стихотвореніяхъ, и тогда онъ явится то, что онъ есть: убжденный поэтъ всхъ высокихъ стремленій… Русская литература не такъ еще богата, чтобы мы могли позволить себ… игнорировать Щербину’.
У Щербины есть, дйствительно, прекрасныя стихотворенія, какъ, напримръ, Пснъ о Промете (1848 г.), Смерть весны (1859 г.) и нкоторыя друг. {Полное собр. соч. Н. . Щербины, 1878 г., стр. 159—177. Стихотвореніе Болзнь (стр. 175—176) посвящено Н. Д. X.,— очевидно, Н. Д. Хвощинской.}, затмъ, смягчающимъ обстоятельствомъ относительно виршей 1862—66 гг., изъ которыхъ мы приводили выше отрывки, несомннно является то, что самъ авторъ ихъ не напечаталъ, но извстно, что онъ охотно ихъ читалъ и нкоторымъ лицамъ записывалъ на память, называть же ‘юношескими пустяками’ эти стихотворенія шестидесятыхъ годовъ, какъ это длаетъ Хвощинская, никакъ нельзя: Щербин было тогда уже за 40 лтъ.
Въ заключеніе своего разсказа о первомъ знакомств съ Н. Д. Хвощинскою, г. Боборыкинъ говоритъ, что она тогда съ жаромъ ‘отдавалась впечатлніямъ искусства, и Петербургомъ, какъ столицею, пользовалась по-европейски, въ особенности любила она посщать Эрмитажъ, любоваться картинами испанской и фламандской школъ’.
Нужно замтить, что и И. Д., и ея сестра С. Д. рисовали акварелью, послдняя же и масляными красками. Софья Дмитріевна нарисовала картину, изображающую неврующаго молодаго человка, близкаго къ смерти, его худое, истощенное лицо составляетъ рзкій контрастъ съ несимпатичнымъ лицомъ священника, пытающимся обратить умирающаго на путь истинный. Рисунокъ былъ не совсмъ вренъ и картина не была принята на выставку, отчасти, быть можетъ, и вслдствіе своего сюжета {Есть портретъ Надежда Дмитріевна, написанный насланными красками Софьею Дмитріевною, которая написала и свой портретъ.}. Надежда Дмитріевна страстно поклонялась искусству и красот, особенно она любила Мурильо, Рафаэля меньше. И Н. Д., и С. Д. увлекались Ивановымъ, какъ художникомъ, на Софью Дмитріевну онъ произвелъ, и какъ человкъ, неотразимое впечатлніе {Она написала его портретъ, который былъ выставленъ на академической выставк и затмъ проданъ.}. Безъ сомннія, къ ней относится слдующій разсказъ Н. Д. Хвощинской въ одномъ изъ ея Мемуаровъ одного читателя, написанномъ по поводу книги: А. А. Ивановъ, его жизнь и переписка. Мы приводимъ его, какъ страничку изъ петербургской жизни сестеръ въ конц пятидесятыхъ годовъ. Хвощинская разсказываетъ, что въ іюн 1858 г., въ академіи художествъ, одна двушка, пріхавшая изъ провинціи, обратила на себя вниманіе Иванова, и онъ попросилъ позволенія навстить ее.
‘Его встртили съ радостью, съ любовью, какъ отца. Это былъ не ‘пріемъ’, не ‘овація’, а встрча желаннаго, дорогаго,— свиданіе, въ которомъ ежеминутная мысль, что великое взошло подъ кровлю, смшивалась съ беззавтною, безконечною преданностью, которая смотритъ изъ глаза и не находить словъ. Онъ это видлъ, понялъ, былъ тронутъ и не сторонился. Видясь въ первый разъ въ жизни, онъ былъ просто, ласково, откровенно веселъ, какъ въ семь, онъ даже высказалъ, что ‘не зналъ семьи’, разговорился, разсказывалъ, поврялъ свои заботы о картин, предположенія будущихъ работъ, звалъ съ собою въ Римъ, на Востокъ…— Подемте,— сказала она,— а буду мыть ваши кисти и подметать мастерскую… Прощаясь, онъ поцловалъ ея руку. Черезъ пять дней она тоже поцловала его руку — мертвую,— а чрезъ семь лтъ, умирая сама, вспоминала его’ {Русскія Вдомости 1880 г., No 94, подпись Н.}. (Софья Дмитріевна умерла, именно, въ 1865 году).
Сестры Хвощинскія познакомились въ Петербург съ цлымъ кружкомъ молодыхъ художниковъ и вели съ ними горячіе споры, между прочимъ, о значеніи Иванова, котораго они энергично защищали отъ поклонниковъ другаго направленія въ живописи.
Н. Д. очень любила серьезную музыку, посщала оперу, слышала Тамберлика, Маріо, Віардо. Сама она играла на фортепіано, но плохо. С. Д. не играла вовсе.
Сестры горячо любили другъ друга. Въ 1859 году какіе-то родственники предложили Надежд Дмитріевн взять ее съ собою за границу, она отказалась, чтобы уступить свое мсто сестр. Сама Н. Д. во всю жизнь почти никуда не вызжала изъ Рязани, кром Петербурга и Москвы. Софья Дмитріевна была очень умная двушка и имла огромное вліяніе на Н. Д., она была гораздо сдержанне ея и часто умла успокоивать старшую сестру, боле ее горячую. Если Надежду Дмитріевну называли въ семь ‘пламенемъ’, то про Софью Дмитріевну, вслдствіе ее умнья всхъ и все умиротворить, говаривали, что она ‘и за морозъ заступится’.
Какъ мы уже упоминали, въ разсматриваемую эпоху Н. Д. очень отрицательно относилась ко многимъ явленіямъ въ жизни молодежи шестидесятыхъ годовъ. Такъ, напримръ, сестрамъ Хвощинскимъ очень не нравилась извстная знаменская коммуна, хотя съ одною изъ двушекъ, жившихъ въ этомъ кружк, она была очень дружна, другую юную пріятельницу она отговорила жить въ этой коммун. По выраженію одного лица, хорошо знавшаго Н. Д., послдняя ‘не сочувствовала тогда людямъ шестидесятыхъ годовъ, но ее влекло къ этимъ людямъ’. Какъ уже было замчено, отдльныя отрицательныя явленія въ жизни молодежи того времени производили на Н. Д. слишкомъ сильное впечатлніе, но впослдствіи въ ней осталось только сочувствіе идеямъ этого времени.
Взгляды Н. Д. въ половин шестидесятыхъ годовъ всего лучше рг суются въ обширномъ письм ея изъ Рязани (5 іюня 1865 г.) къ пріятельниц, жившей въ Петербург: ‘Видно, что вы заскучали въ послднее время, я давно думала, что это придетъ къ вамъ, и даже отгадывала причину, потому что причина у насъ съ вами общая. Вдь, и мы (т.-е. Н. Д. и С. Д.), по чувству и духу, не могли весь нашъ вкъ ни къ чеку опредленно пристать,— несчастно-прозорливо видя достоинства и недостатки обихъ сторонъ. Разница между вами и нами только та, что вы моложе, живете въ такое время и въ такомъ мст, что можете, дйствуя, видть ошибки, мы же — только прислушиваясь и размышляя. Результатъ выходитъ одинъ. Васъ упрекаютъ, отъ насъ отходятъ молча, но и вы, мы, все равно, никому не годимся, ничьи, а ‘сами по себ’. Отъ того, что называется ‘старымъ’ поколніемъ, мы отстали давно, оно даже никогда не считало насъ своими, мы носимъ прозваніе ‘мечтательницъ, слишкомъ умныхъ’ (а я даже — ‘сумасшедшей’)въ очень молодые годы. Теперь настала наша очередь разрыва съ ‘молодыми’. Когда они потерпли въ виду глупой, старческой злобы и тупой лни, которая осуждала ихъ толки о труд, въ виду барства, которое не прощало имъ ихъ наклонности жить по-просту, вспоминая, какъ сами бывали мы стснены и осуждены въ молодости, — мы сближались съ ними. Много тутъ дйствовала жалость. Было что-то не по насъ и въ нихъ какое-то безсиліе, какое-то отсутствіе должной гордости, но мы охотно извиняли это, надясь, что трудная школа, начинавшаяся для нихъ, все поправитъ, и выйдутъ люди, на которыхъ мы еще успемъ порадоваться. Прошло три года. Шестеро молодыхъ людей, всхъ новйшихъ оттнковъ, сбиравшіеся у насъ зимой 1861 г., теперь опять собрались здсь, но мы видимся рже, и каждое свиданіе насъ все больше разъединяетъ. Мы можемъ отвчать за себя, что не перемнились, наши понятія о вещахъ т же, у нашихъ стремленій та же цль. Но мы ждали, эти три года, что выработается изъ молодыхъ задатковъ,— и въ этомъ наша бда: мы оказываемся виноватыми предъ ними… тмъ, что ничего не дождались. Толки о труд оказываются праздными: вс излнились до безобразія, ихъ свобода — безжалостна и нечестна, разсчетъ и выгода — на первомъ план и даже считаются добродтелью, обманъ — позволителенъ, вмсто гордости и достоинства — мелкая гордость, какое-то барство своего рода, считающее всхъ обязанными служить имъ, даже унижаясь. Все, что я говорю, не преувеличено на волосъ: я только стараюсь назвать однимъ общимъ словомъ то, что надо бы разсказывать въ вид фактовъ и анекдотовъ. Этихъ фактовъ и анекдотовъ набралось бы довольно. Не имя собственно никакого дла съ этою молодежью, такъ сказать, огражденныя, мы стоимъ удобно, чтобы ихъ разсмотрть и имть право судить о нихъ свободно. Потому, встрчаясь съ нами, они слышатъ отъ насъ сужденія, ничмъ не стсненныя,— правду, которую мы съ дтства выучились говорить. Для насъ ясно, — мы становимся имъ противны, они тоже чего-то ждали отъ насъ и удивлены, что не находятъ потачки…
‘Намъ съ вами, людямъ ‘самимъ по себ’, остается по совсти быть довольными собою и доживать нашъ вкъ. Вамъ, безспорно, трудне, вы моложе и въ самомъ водоворот,— врне, въ такомъ умномъ мст, гд, чтобъ прожить, необходима ‘кличка и ярлычки’. Провинція, покуда, еще обходится безъ этихъ формальностей, а когда дойдетъ до нихъ, насъ уже не будутъ носить ноги. Он и теперь ужь плохо носятъ. Но, покуда я жива, я останусь сама собою, не отъ отсталости, не отъ лни, не отъ невозможности понимать и чувствовать, не отъ трусости, а отъ глубокаго убжденія, что правда на моей сторон. Никогда не призидю я схватыванья верхушекъ на-лету — за науку, битья баклушъ — за трудъ, богохульства — за умственное развитіе, отрицанія изящнаго — за трезвость воззрній, растлнія ощущеній — за любовь. Никогда я не найду позволительнымъ, ругая правительство, брать казенное мсто, подъ предлогомъ, что сть нечего: умри съ голоду, но будь вренъ себ или ужь, какъ старички, не хвались высокою честностью и мошенничай во славу. Свобода женщины, по-моему, есть ея дльность, а начинается она съ умнья пришить заплатку и замсить квашню. Можешь больше — длай больше, хоть пиши трактаты, какъ жена Милля, только длай, точно длай, а не фразируй подъ папироску. О воспитаніи женщины у насъ наговорено много, а дла еще не сказано. Учить, безспорно, надо (‘ныншніе’ подозрваютъ, что я этого не хочу!!), но какъ учить и кого учить? Какъ — я довольствовалась бы старою программой женскихъ курсовъ, только тщательно пройденною и при лучшихъ преподавателяхъ. Кого — (меня подозрваютъ въ ‘аристократизм!!’) разсмотрть, каково общественное положеніе и средства двочки, да къ тому ее и готовить. Въ Рязани есть князья, которые сами пашутъ, а по Волг есть крестьяне съ сотнями тысячъ. Княжна-гимназистка, воротясь въ свою избу, только принесетъ туда лишнюю обузу, а въ мір прибавится одною несчастною двушкой больше… Этому начинаетъ создаваться здсь живой примръ на Дом Трудолюбія, но, къ счастію’, остановили ‘преобразованіе’. ‘Въ гимназію велно переводить только тхъ, кого пожелаютъ родители, или тхъ, кто окажетъ способности. Изъ шестидесяти такихъ нашлось семь (немудрено: он поступили, не зная грамот, иныя уже десятилтнія). И изъ этого, обожаемаго мною, Дома изгнаны ‘оленьи хвосты’ и ‘личинки съ клточками’, которыми чинили головы бдныхъ двчонокъ. Т, что поступаютъ въ гимназію, довольны, что имютъ возможность учиться, т, что остаются попрежнему, довольны, что пригодятся впослдствіи своимъ отцамъ-трубочистамъ и матерямъ-богадльницамъ…
‘Когда я выражаю подобныя мннія, я знаю, что привожу въ ужасъ молодыхъ. Когда я говорю старымъ, что по ихъ милости взбсилось молодое поколніе… (sic).
‘Выходитъ, если вы ‘погибшая’, то и мы тоже. Въ компаніи веселе. Конечно, правда ваша, никто изъ насъ не ‘incomprise’. Но только, знаете ли вы пословицу: il n’est pire sourd, qui celui, qui ne veut rien entendre? Она тутъ въ дйствіи. Васъ понимаютъ отлично, но вывертываютъ вашъ выводъ на изнанку нарочно, для того и оттого, что если бы честно признаться, что васъ поняли,— пришлось бы собесднику отъ многаго собственнаго отказаться и во многомъ покаяться. Вашъ выводъ — слишкомъ логиченъ…
‘Ваше огорченіе именно оттого, что большая часть литературныхъ нелпостей проходитъ у васъ слишкомъ близко передъ глазами… Вамъ еще потому тяжеле, что вы добре меня и молоды. Напримръ, для васъ невозможно предложить вопросъ, подобный тому, который я сейчасъ приведу. Сюда, за какимъ-то дломъ, прізжалъ знаменитый В. Зайцевъ. Онъ знакомъ съ нами и явился. Посл первыхъ бонжуровъ я спросила: ‘Скажите, что вашъ Благосвтловъ, подерется когда-нибудь, нешутя, съ А—чемъ? Они намъ, какъ собаки, надоли’. Я употребила даже слогъ публики, съ которою говорила. Иначе бы она и не поняла. Le mot fut got, великій Буба {Такъ называли Зайцева его знакомые.} засмялся. ‘Нтъ,— говоритъ,— они и не думаютъ о дуэли, имъ и такъ хорошо’. Такъ,— говорю я,— имъ это чести не длаетъ.— Конечно, мои слова прахъ передъ величіемъ Русского Слова, но я уврена, что Буба свезетъ туда это доказательство моей отсталости и тупоумія, и не огорчаюсь {Въ начал того же года Хвощинская писала Краевскому: ‘Сонъ и перебранки, и просонки въ нашей литератур передъ чмъ-нибудь ршительнымъ. Можетъ быть, умне будетъ. Конечно, за бранящихся вс т ‘юныя силы’, которымъ льстятъ эти бранящіяся, и потому Современникъ и Русское Слово будутъ еще долго имть почитателей’. (Какъ извстно, оба эти журнала никому не ‘льстили’, проводили каждый т взгляды, которыя та или другая редакція находила боле правильными). получаю первый, (но втораго не любопытствую даже видть, зная, кто его дятели’.}. Съ другой стороны, я послала въ Отечественныя Записки статью, гд, говоря о современной беллетристик, сказала, что грязная дльне ложной чувствительной тмъ, что представляетъ много дйствительныхъ фактовъ, и когда не завирается, преслдуетъ честный идеалъ. Статьи еще нтъ въ печати, и Дудышкинъ ничего не говоритъ о ней, хотя она даже написана недурно. Можетъ быть, я показалась ему въ ней слишкомъ демократкой и даже нигилисткой. Этого, признаюсь, я бы не желала. Быть криво понятой людьми, которыхъ уважаешь и о которыхъ не позволяешь себ думать, какъ о глухихъ, не желающихъ слышать,— это очень непріятно {Дло, безъ сомннія, идетъ о непоявившейся въ печати стать Хвощинской Лтописи добродтели, которая отправлена была въ редакцію еще въ феврал и о которой Дудышкинъ писалъ автору 31 іюля 1865 г., что онъ не можетъ помстить ее по совершенно особой причин: повсти двухъ писательницъ, которыя разбираетъ Хвощинская въ этой стать, были присланы въ редакцію Отечественныхъ Записокъ по просьб Краевскаго и были забракованы имъ, Дудышкинымъ. 7 октября 1864 г. Дудышкинъ писалъ Хвощинской: ‘Въ вашемъ письм есть такія слова, что журналы теряютъ въ глазахъ провинціальной публики, ратуя противъ нигилистовъ и между тмъ не касаясь живой жизни. Что хотли вы этимъ сказать? Очень интересно бы знать, какого разоблаченія нигилизма желаетъ провинціальная публика. Что здсь кажется ясно, какъ день, то тамъ, въ провинціи, можетъ быть, еще облечено туманами и миражами. Напишите, пожалуйста, это будетъ ли насъ полезно…’ Быть можетъ, статья Лтописи добродтели и была отвтомъ на этотъ запросъ.}…
‘Видите, какъ мы одинаково думаемъ… Я вамъ давно говорила, что вы — никакого поколнія, вамъ приходится согласиться. Что жъ длать! Но, право, это горе не велико. Я даже чувствую его такъ мало, что не промняю своего средняго положенія на самую большую крайность, нигилистическую или добродтельную. Я уврена: если когда-нибудь будетъ людямъ хорошо на свт, то будетъ хорошо не no-ихнему, а по-нашему.
‘Вы говорите, что въ моихъ романахъ я указывала женщинамъ новую дорогу. Нтъ, другъ мой, вы ошиблись. Новое существованіе, можетъ быть. Женщина никогда не выбьется на прямую дорогу одна, сама собою, ей долженъ помочь въ этомъ весь общій строй жизни. Прежде надо еще поисправиться ему, а теперь — употреблю сравненіе: прыгая по недостроенному, разломанному и нескладному, преслдуемая криками звакъ, лаемъ еобакъ и неуклюжею помощью неискреннихъ сочувственниковъ мужскаго пола, женщина только исцарапается, оборвется и ни до чего не достигнетъ. Я просто описывала положеніе женщины, каково оно было, каково оно часто и теперь. Мученичество этого положенія — только слдствіе всего окружающаго. Я показывала жертву для того, чтобы виноватые видли, до чего они доводятъ и, одумавшись, стали бы жить толкове. Взгляните на мою ‘литературную дятельность’ съ этой точки зрнія, и вы убдитесь, что я не ‘смлая проводница новыхъ путей’, а неудавшійся педагогъ, котораго никто не слушалъ и слушать не станетъ. Я не могла показывать пути, потому что, въ настоящемъ положеніи общества, я его сама не вижу, а не довряя тому, что называютъ ‘улучшеніемъ, шагами впередъ’, не смю даже сказать, есть ли этотъ путь’. Указавъ дале на неудовлетворительность выхода, найденнаго героинею Пансіонерки, и неудобство всякаго разрыва {Это мсто мы приводили выше, говоря о Пансіонерк.}, Хвощинская говоритъ дале: ‘Кончаю тмъ, что покуда въ обществ, или, по крайней мр, въ большей его части и, преимущественно, между мужчинами, не заведется побольше здраваго смысла,— женщин нтъ ни честнаго выхода, ни прямаго пути. А на восходъ здраваго смысла плохая надежда, судя по наклонностямъ молодаго поколнія. Оно натворитъ столько же рабынь, сколько старое, только хуже извративъ къ понятія…’ {Въ приписк Софьи Дмитріевны къ этому письму она говоритъ: ‘Нельзя сказать, чтобы весело жилось, когда живется въ разладъ со многими и многими… Годъ этотъ вышелъ мудреный, чувствую, что во многомъ измнялась, и далеко не къ лучшему… Не предвижу вдали свиданія… съ людьми, съ которыми можно сказать живое слово. Такъ, пожалуй, въ одинъ прекрасный день очутишься не живой, то-есть не мертвой, но хуже этого — равнодушной ко всему на свт’.}
По поводу этого письма Н. Д. Хвощинской и высказанныхъ въ немъ взглядовъ на молодежь шестидесятыхъ годовъ слдуетъ, прежде всего, замтить, что мнніе Н—ы Д—ы вызвано въ данномъ случа тмъ неблагопріятнымъ впечатлніемъ, какое производили на нее шесть лично извстныхъ ей молодыхъ людей, жившихъ въ Рязани. Петербургскую молодежь въ это время она знала очень мало {На это есть указанія въ ея позднйшихъ письмахъ.}. Правда, и эта послдняя, при ближайшемъ съ нею знакомств, вызывала въ нкоторыхъ отношеніяхъ (какъ, напримръ, въ сфер любви) порицанія со стороны Хвощінской. Но это были лишь отдльные случаи, которые подавали поводъ гь слишкомъ поспшнымъ обобщеніямъ подъ вліяніемъ минуты, но которыя не помшали Хвощинской впослдствіи правильно отнестись къ великому подъему идей въ шестидесятыхъ годахъ и къ молодежи того времени. Еще мене продуманнымъ кажется намъ въ приведенномъ письм взглядъ Н. Д. на среднее женское образованіе. Буквальное исполненіе ея совта ‘разсмотрть, каково общественное положеніе и средства двочки, да къ тому ее и готовить’, могло, бы повести къ крайне вредной и потому вовсе не желательной регламентаціи со стороны учебнаго вдомства, въ какія заведенія слдуетъ принимать дтей тхъ или другихъ родителей. Но Хвощинская и сама не такъ буквально понимала свои слова по этому вопросу: это видно изъ того, что дале она выражаетъ сочувствіе такой мр, гд при допущеніи ученицъ въ гимназію соображались не съ ‘общественнымъ положеніемъ и средствами двочекъ’, а съ желаніемъ родителей и способности учащихся. Напротивъ, насмшки надъ преподаваніемъ естественной исторіи не были случайностью: получивъ исключительно гуманитарное образованіе, Хвощинская вовсе не знала естественныхъ наукъ и совершенно не понимала ихъ великаго значенія въ дл обученія и развитія юношества. Наконецъ, что касается взгляда Н. Д. на женскую молодежь, то ей, какъ художниц и поклонниц красоты и всего изящнаго, всегда претила утрировка нигилистической вншности, но тмъ знаменательне, что даже и въ то время для нея было понятно, что ‘грязная’ (т.-е. двушка, такъ сказать, въ ‘нигилистическомъ мундир’) ‘дльне ложной чувствительной тмъ, что преслдуетъ честный идеалъ’, хотя Хвощинская была далеко не во всемъ согласна со взглядами подобныхъ двушекъ.
По поводу тогдашнихъ взглядовъ Хвощинской на женскую молодежь и общественное движеніе того времени, приведемъ слова человка, гораздо боле Хвощинской знакомаго съ движеніемъ шестидесятыхъ годовъ, а именно нашего извстнаго педагога В. И. Водовозова. Въ своей превосходной характеристик такъ называемаго ‘нигилистическаго’ движенія онъ, между прочимъ, говоритъ о ‘женскомъ вопрос’:
‘Женщину у васъ не столько стснялъ законъ, сколько патріархальный обычай, тяготвшій надъ нею въ семейств и обществ. Противъ этого обычая, въ эпоху реформъ, и началась борьба съ особенною силой. Женщина выступила на общественную арену съ того узкаго пути, гд ей предписано было только няньчить дтей, заниматься домашнимъ хозяйствомъ, да очаровывать гостей своею любезностью. Она заявляла права на боле широкое участіе въ труд, въ общественной дятельности, которое могло бы послужить новою опорой и для семьи,— на образованіе, которое сравняло бы ее съ мужчиною. Она даже не искала правъ, а только требовала, чтобы ей дали возможность учиться, и готова была терпливо ждать, пока высшее образованіе не откроетъ ей новыхъ путей къ дятельности. Такимъ образомъ, вмсто прежняго идеала романтической нжной барышни, занятой лишь своими чувствами и милой своимъ незнаніемъ, возникъ идеалъ трезвой труженицы, неутомимой работницы на арен общественной пользы… Толчокъ этому движенію дала экономическая причина. Съ одной стороны, усилившійся чиновничій пролетаріатъ, съ другой — безпомощное положеніе бдныхъ помщичьихъ семействъ, которыя посл отмны крпостнаго права лишились поддержки своихъ бывшихъ покровителей и родственниковъ,— все это заставило и тхъ, которые смотрли съ презрніемъ на женскій трудъ, думать о томъ, гд бы найти работу для свободныхъ женскихъ рукъ. Но руководящею мыслью у трудящихся женщинъ, все-таки, было освобожденіе своей личности отъ условныхъ приличій, желаніе добиться самостоятельности путемъ образованія, желаніе самой создать свою будущность. Такимъ образомъ, и т, которыхъ родители имли средства, уходили изъ дому учиться, если семейная жизнь и обстановка не представляли для этого никакихъ удобствъ. Трудна была жизнь женщины, оторванной отъ семьи, если она и получала изъ дому деньги на свое содержаніе, но каково было тмъ бднымъ труженицамъ, которыя, приготовляясь, напримръ, къ будущимъ высшимъ курсамъ, еще пытались пробиваться уроками за грошевую плату… Бдняки, чмъ могли, помогали другъ другу,— не деньгами, такъ книгами и уроками, въ тсной каморк студентъ по цлымъ часамъ толковалъ будущей курсистк латынь, математику, удляя, для своихъ собственныхъ занятій, ночное время…
‘Конечно, и въ сред молодаго поколнія могли появляться люди, пользовавшіеся новыми ученіями для удовлетворенія своихъ мелкихъ страстишекъ: самолюбія, сластолюбія, для обиранія доврчивыхъ жертвователей на общеполезное дло, какъ были такого же разряда вольтеріанцы, байронисты, романтики. Но при чемъ тутъ какое бы то ни было ученіе? Разв ханжи съ постнымъ лицомъ, съ глазами, умильно возведенными къ небу, не длаютъ то же самое?… Нигилистъ (будемъ ужь употреблять это названіе), напротивъ, хвалился своимъ безкорыстіемъ, гордился, какъ знаменемъ, своимъ потертымъ платьемъ и плохимъ пледомъ и считалъ для себя позоромъ взять что’нибудь отъ богача не за трудъ, если не могъ самъ отдарить его. Съ людьми, которые не казались ему буржуа и аристократами, другое дло,— тутъ, порою, онъ совсмъ не церемонился. Были наивные люди, которые могли непрошенные придти къ вамъ въ домъ, поселиться у васъ, распоряжаясь всмъ, какъ у себя на квартир, надвать безъ спросу ваше платье, блье, все на основаніи общности имуществъ, но такіе люди и сами готовы были отдать все, до послдней рубашки, пріятелю…
‘Этотъ нигилизмъ вызванъ былъ вяніемъ новой жизни и, какъ явленіе временное, переходное, представлялъ и замчательный подъемъ общественныхъ силъ, и вс недостатки переходнаго движенія… Но все это движеніе послужило сильнымъ толчкомъ къ дальнйшему, боле правильному развитію. Нигилистамъ приписывали множество недостатковъ: неряшество, грубость и рзкость манеръ, ршительный тонъ въ сужденіяхъ и приговорахъ, не оправдываемый ни умомъ, ни образованіемъ, легкомысленное сужденіе о людяхъ по однимъ вншнимъ признакамъ, крайнюю нетерпимость во взглядахъ и проч. Тутъ надо отличать вліяніе среды: многое вовсе не происходило отъ нигилизма, а являлось какъ остатокъ помщичьихъ, чиновничьихъ или семинарскихъ привычекъ, кое-что составляло уже общее свойство молодежи. Но, конечно, далеко не вс отличались этими недостатками…’ {Всю сдланную В. И. Водовозовымъ характеристику молодежи шестидесятыхъ годовъ смотри въ составленной мною его біографическомъ очерк (Спб., 1888 г., стр. 141—148).}.
Все это начинала понимать Хвощинская еще въ половин шестидесятыхъ годовъ, но окончательно пришла къ подобному же выводу лишь поздне, и результатомъ этого новаго пониманія явились въ семидесятыхъ годахъ очерки, вошедшіе въ составъ Ллболса, и начало романа Былое, къ сожалнію, оставшееся только началомъ, по причинамъ, отъ автора не зависвшимъ. Но въ первой половин шестидесятыхъ годовъ нкоторыя стороны во взглядахъ Хвощинской крайне раздражали тогдашнихъ передовыхъ людей. Нелюбовь къ ней В. А. Слпцова можетъ еще объясняться личными мотивами, но раздражительно относились къ Хвощинской, по ея собственному признанію, и такіе люди, какъ М. Ил. Михайловъ. Это отношеніе къ ней Михайлова, а также откровенное выраженіе Хвощинскою антипатіи къ нкоторымъ полемическимъ пріемамъ сотрудниковъ Русскаго Слова моги создать почву для того рзкаго и незаслуженнаго осужденія ея произведеній, какое мы увидимъ въ стать журнала Дло 1870 года, подъ названіемъ женское бездушіе.
Однимъ изъ первыхъ толчковъ къ измненію взглядовъ Хвощинской въ пользу людей шестидесятыхъ годовъ было то, что, возвратившись въ 1866 г. съ мужемъ изъ Петербурга, она нашла въ Рязани не мало людей, высланныхъ туда административнымъ порядкомъ. Способность къ глубочайшему состраданію была одною изъ основныхъ чертъ ея характера, а затмъ изъ этого побужденія могло постепенно развиться и боле глубокое пониманіе людей шестидесятыхъ годовъ. Недаромъ и въ приведенномъ письм 1865 г. есть указаніе на то, что страданія молодежи въ 1861 году вызывали боле симпатичное отношеніе къ ней Хвощинской. Дло не обходилось и поздне (въ Рязани) безъ горячихъ споровъ съ молодежью, во время которыхъ Н. Д., по ея собственному выраженію, ‘задвигалась стуломъ’, но, все-таки, первоначальная несимпатія съ ея стороны къ людямъ шестидесятыхъ годовъ постепенно замнилась полнымъ пониманіемъ, отдленіемъ пшеницы отъ плевелъ, истиннаго, здороваго зерна отъ наноснаго сора и горячимъ сочувствіемъ общественному движенію того времени.
При сердечной дружб сестеръ Хвощинскихъ понятно, какою страшною потерей для П. Д. была смерть ея старшей сестры Софьи Дмитріевны, ‘кончавшейся 5 августа 1865 года. Въ ней она теряла не только друга, близкаго товарища по литературной дятельности, но и опору въ разныхъ житейскихъ передрягахъ. Узнавъ объ этомъ печальномъ событіи, Дудышкинъ написалъ В. Д. самое сочувственное письмо, въ которомъ, между прочимъ, говоритъ: ‘Я знаю, чмъ была для васъ Софья Дмитріевна, видлъ вашу радость при встрч съ ней, видлъ и ваши слезы, когда она была больна въ Петербург. Поэтому я вполн знаю, какъ вамъ легко теперь… Мн передано ваше желаніе, чтобы о Софь Дмитріевн ничего не писать… На этотъ разъ я исполню ваше желаніе, но согласитесь, что это жестоко съ вашей стороны. Будутъ знать, будутъ и писать’. Смерть сестры произвела на Хвощинскую потрясающее впечатлніе: она была больна, чуть не сошла съ ума, хотла отравиться. Главнымъ образомъ, подъ вліяніемъ охватившаго ее чувства одиночества, она, вскор посл смерти сестры, согласилась выйти замужъ за доктора Заіончковскаго.

В. Семевскій.

(Продолженіе слдуетъ).

‘Русская Мысль’, кн.X, 1890

Семевский Василий Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Вступительная статья к Воспоминаниям Д. Д. Ахшарумова, Семевский Василий Иванович, Год: 1905
  2. Из летописей скорбящего града, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1884
  3. Летопись одного фронта, Павленко Петр Андреевич, Год: 1948
  4. Россия и Германия, Тютчев Федор Иванович, Год: 1849
  5. Политические призраки, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1878
  6. Ежегодный всемирный праздник рабочих, Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1891
  7. Курский проект устранения желтой опасности, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1904
  8. Любовь и запросы личного счастья в жизни Н. Г. Чернышевского, Ляцкий Евгений Александрович, Год: 1912
Электронная библиотека