Н. Д. Хвощинская-Зайончковская, Семевский Василий Иванович, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 35 минут(ы)

Н. Д. Хвощанская-Заіончковская

(В. Крестовскій-псевдонимъ) *).

*) Русская Мысль, кн. XI.

VII.
Жизнь Заіончковской въ Рязани въ конц семидесятыхъ годовъ.— Переписка съ редакціею Отечественныхъ Записокъ.— Отношеніе къ своей литературной дятельности — Переселеніе въ Петербургъ.

До осени 1881 г. Заіончковская жила постоянно въ Рязани, только изрдка прізжая въ Петербургъ. Въ Рязани И. Д. Жила теперь гораздо боле одиноко, чмъ въ начал 60-хъ годовъ. Съ наступленіемъ реакціи она не принимала никакого участія въ мстной общественной жизни. ‘Здсь у насъ, говорятъ, двнадцать разныхъ обществъ,— писала Н. Д. пріятельниц въ 1878 г.— Одни читаютъ математику, другіе — психологію, музыканты есть, драматурги или театралы. Одни о чемъ-то пекутся, другіе — кажется, вс — дерутся, не шутя, право. Извстно, гд ‘общество’, тамъ ссора. Я. натурально, ни въ одномъ, никуда не гожусь. Теперь только выказывается, насколько моя натура дика и необузданне всхъ васъ, тхъ, что упрекали |меня въ липшей кротости: вс вы когда-нибудь, чему-нибудь, какъ-нибудь, иного ли, или мало, но покорились, вы ладили,— не уступая, конечно, но подчиняясь — ну, хоть учтивости!— я же никогда. Правда, за то живые люди извергаютъ меня изъ среды своей. Правда и то, что я, по юродству своему, спрашиваю, да живые ли они люди? Вотъ поди ладь со мною. ‘Драматическо-музыкальное общество’ прислало депутацію меня приглашать въ препочетные. Я сначала былъ тихъ (sic)… учтивъ минуть на десять, но, какъ пошли разговоры, я и прорвалась: не признаю, говорю, ни русскаго театра, ни русской драматической литературы, и такъ дале: у меня есть на то доказательства’… Съ нкоторыми прежними друзьями пришлось разойтись изъ-за убжденій. Любопытное въ этомъ отношенія, письмо въ пріятельниц-публицистк мы приводили.! Въ письм къ другой пріятельниц (1880 г.) Н. Д. говоритъ: ‘Увы, за мннія, врите, убжденія, я далеко отхожу отъ одного близкаго человка — Д. Сегодня получила письмо. Упреки, зачмъ я въ другомъ лагер. Да не могу же я, Богъ мой, быть съ ними!… Сколькимъ пришлось адьё сказать!’ Нсколько, поздне Заіончковская писала: ‘Д—ву мсяцъ не отвчала. И трудно было… Человкъ… ругаетъ все наше напрямки. Я за умъ взялась: не понимаю, будто не слышу и не читаю ругательствъ, а ругаю напрямки все его. На, чувствуй! Даже самой смшно’. Въ числ немногихъ рязанскихъ знакомыхъ, о которыхъ Н. Д. поздне вспоминала съ теплымъ чувствомъ, былъ Ростиславовъ, прежній профессоръ петербургской духовной академіи. Онъ часто бывалъ у Заіончковской и снабжалъ ее книгами и въ качеств библіотекаря клубной библіотеки, и изъ своего обширнаго собранія книгъ (такъ, напримръ, у него Н. Д. взяла для прочтенія сочиненія Робеспьера). Онъ умеръ въ 1877 году и посл него Заіончковская сдлалась еще боле одинокою {Она какъ-то писала одной пріятельниц: ‘Въ прошломъ году умеръ здсь старикъ профессоръ Ростиславовъ… мой другъ, мой наставникъ, моя совсть… Пусто кругомъ меня’…}.

Самымъ близкимъ къ ней лицомъ въ Рязани, кром слпой старухи-матери, была ея крестница и воспитанница, дочь кухарки, Соня, которую она очень любила и баловала. Проработавъ половину ночи, И. Д., несмотря на усталость, садилась шить платье Сониной кукл, чтобы порадовать двочку сюрпризомъ. Н. Д. учила ее и, когда она подросла, читала ей, какъ въ старые годы сестр, свои новыя произведенія. По свидтельству одной пріятельницы Заіончковской, двочка была хорошенькая и не глупая, но П. Д. ужъ черезъ-чуръ идеализировала ее и видла въ ней чуть не генія. Двочка умерла въ 1879 году. Какъ оригинально ее воспитывала П. Д., видно изъ одного письма въ январ 1880г.: ‘Моя двочка… все, бывало, сама напрашивалась писать и написала свой Альбомъ въ подражаніе своему ‘оруженосцу’. Она звала меня такъ, прочитавъ Донъ-Кихота и Айвенго. Я, вдь, по убжденію, все давала читать. Къ чистому нечистое не пристанетъ. Разъ я бранила въ фельетон Минаева за его переводы, шла рчь о Hernani. ‘Разскажи мн Нетапі’.—‘Прочти’.— ‘Вотъ еще! Ты бранишь, а я стану читать гадкіе стихи! Разскажи’.Я разсказала. Я потомъ слышала, какъ она разсказывала брату. У меня нтъ переводовъ, приходилось разсказывать ей пропасть всего, и она понимала, чувствовала, помнила, будто прочитанное. У нея были свои любимцы и идеалы. ‘Сыграй изъ Вильгельма Телля, вели М. сыграть прощальный дуетъ Жанны и Дюнуа’. Въ послдніе дни, въ эти дв недли, что мы дожили вмст, приставала — дай ей прочесть Фауста, хоть разскажи. Я разсказала. Я, вдь, безумная… ты знаешь. ‘Въ чему ее готовятъ, барышню?’ — слыхала я. Точно, она здсь не годилась. Ничего не знала я въ жизни чище и благородне, полный разумъ со всею дтскою глупостью, гордость и такая безобидная доброта, сознаніе своей красоты и совершенное отсутствіе всякаго кокетства. Любили же мы другъ друга, какъ она тосковала по мн’… Двочка умерла лтъ пятнадцати или шестнадцати. Н. Д. до того увлекалась своею крестницей, что даже приписывала ей серьезное и благотворное вліяніе на свое творчество въ половин семидесятыхъ годовъ (см. ниже).

Скучная и нравственно одинокая жизнь Заіончковской въ Рязани въ 1879—81 гг. хорошо рисуется въ ея письмахъ къ H. Е. Михайловскому, изъ которыхъ мы и приведемъ нкоторые отрывки. Въ август 1879 г. она писала: Рязань ‘всегда была скучна, но что такое она стала теперь — описать нельзя. Или ужъ мн такъ кажется отъ собственной сильной скуки. Впрочемъ, хотя я точно никуда не кажу глазъ,— потому что знакомыхъ у меня нтъ буквально никого,— но я все же знаю, что длается, и узнаю, что ничего не длается’. Въ другомъ письм она замчаетъ, что въ Рязани ‘никакъ не живутъ, прошелъ день и слава Богу, и все, что длается, далеко, и до насъ не касается’. Н. Д. вела такую уединенную жизнь, что ‘если бы не письма, то не знала бы, что происходитъ на бломъ свт’ (письмо 20 марта 1880 г.) {Въ 1878 г. она писала одной пріятельниц: ‘Газетъ я не читаю и не вижу… Не читаю, ибо — все прахъ! а не вижу потому, что не выписываю,— на этотъ разъ, прахъ въ карман’.}. ‘Вы о такихъ положеніяхъ не можете имть понятія,— писала она И. К. Михайловскому 1 марта 1880 года,— увидите, не поврите’. ‘Я не могу приняться ни за что,— говоритъ она въ письм 16 апрля 1880 г.— Въ голов совсмъ пусто, и на горе — больна мать. Если я старуха, подумайте, какъ должна быть стара она, но для матери — люди вчно ребята, особенно, если любятъ, какъ мы другъ друга. Такъ цлые дни и уходятъ, а дни предлинные… Если хотите мн чего пожелать, пожелайте здоровья моей мам, т.-е. хоть протянутъ еще сколько-нибудь, потому что… Ну, лучше прощайте!’ Лто 1880 г. Заіончковская провела очень тревожно. ‘Съ конца мая у насъ каждый день бури,— писала она въ іюл,— и Рязань горитъ цлыми кварталами. Не знаю, что такое спокойный день и сколько ночей не ложилась. Вчерашній день меня доканалъ. Въ такомъ состояніи можно длать что-нибудь, конечно, только не писать романы’ {Очень пугали Н. Д. пожары въ Гавани и въ сентябр 1878 г., когда, какъ писала она въ одномъ письм, ‘отъ Рязани отхватило больше трети’ и когда прокуроръ насчиталъ 25 поджоговъ.}. Зиму 1880—81 гг. Заіончковская прожила въ Петербург, возвратившись въ Рязань, она вела прежнюю уединенную жизнь. Въ іюл 1881 г. она писала: ‘Я какъ пріхала, одинъ разъ, буквально, одинъ — выходила на улицу’.

Какъ мы видли, по словамъ Заіончковской, еслибъ она не получала писемъ, она не знала бы, что длается на свт. Такимъ образомъ, переписка съ нкоторыми литераторами и пріятельницами могла бы быть для нея развлеченіемъ, если|бы сообщаемыя ей въ это время новости не были обыкновенно мало утшительными. Во второй половин семидесятыхъ годовъ Хвощинская переписывалась съ М. Е. Салтыковымъ, въ конц семидесятыхъ и начал восьмидесятыхъ годовъ съ H. К. Михайловскимъ. Свднія, сообщаемыя Салтыковымъ о своемъ здоровь, были очень печальны: ‘Я чуть живъ,— писалъ онъ 5 октября 1876 года,— посл погрома, нанесеннаго моему здоровью въ прошломъ году. Въ первый разъ въ жизни ощущаю полную апатію къ писательству. Что касается Некрасова, то онъ такъ болнъ, что надежды на его выздоровленіе до крайности слабы. Поневол вспомнишь Рязань {Какъ извстно, Салтыковъ былъ тамъ вице-губернаторомъ въ 1858—60 гг.}, гд вс уступки, длаемыя разнымъ болзнямъ, заключаются въ томъ, что человкъ съ водки переходитъ на бургонское’. 13 марта 1878 г. Салтыковъ выслалъ Заіончковской, по ея желанію, вырзанную главу своей Современной идилліи {Впослдствіи эта глава, при отдльномъ изданіи Современной идилліи, была возстановлена.}.

28 марта того же года Салтыковъ обратился къ Заіончковской съ просьбою, по поводу которой разсказываетъ факты, также мало утшительные: ‘Считаю нелишнимъ,— писалъ Михаилъ Евграфовичъ,— сообщить вамъ слдующіе факты: былъ въ Рязани нкто С. губернаторомъ… Повидимому, вы коснулись его въ одномъ изъ вашихъ произведеній, а что касается меня, то я написалъ Старую Помпадуршу, въ которой онъ не безъ основанія усмотрлъ ш-me Б. Вотъ онъ и Пишетъ теперь на васъ и на меня доносы, а васъ спеціально обвиняетъ въ томъ, что вы въ Быломъ потрясаете семейственный союзъ. Когда я жилъ въ Рязани, то велъ себя ршительно какъ разиня. Никакакихъ фактовъ не собиралъ, а ежели что и зналъ, то перезабылъ. Не лишнее было бы разузнать: а) какимъ образомъ установилась связь С—ва съ П—вымъ и б) таковая же связь съ Рыковымъ. Ежели есть и другіе факты изъ дятельности этого господина, то ихъ не мшаетъ привести въ извстность… Напишите, возможно ли выполненіе этой просьбы, и насколько’.

15 мая 1880 г. Салтыковъ написалъ Заіончковской большое и весьма любопытное письмо. ‘Повсть ваша,— сообщалъ онъ ей,— напечатана {Семья и школа въ апрльской книг Отеч. Зап.}, но, къ сожалнію, я вынужденъ былъ сдлать нкоторые выпуски (очень, впрочемъ, немного)’. Дале въ письм сообщаются интересныя подробности о свиданіяхъ М. Е. Салтыкова съ H. С. Абазою и графомъ М. Т. Лорисъ-Меликовымъ.

Въ переписк Заіочковской съ членами редакціи Отечественныхъ Записокъ, а также и съ знакомыми, очень часто шла рчь о литературныхъ работахъ Надежды Дмитріевны. 5 октября 1876 г. Салтыковъ писалъ ей: ‘Для журнала нашего особенно дороги ваши произведенія, такъ какъ въ нихъ публика всегда найдетъ для себя отличное и здоровое чтеніе. Ныншнее время для большихъ журналовъ не весьма благопріятное, и только при содйствіи яркихъ дарованій можно разсчитывать на успхъ. Поэтому вы окажете журналу существенную услугу, приславъ общанный романъ’. Осенью 1878 г. Н. Д. писала одной пріятельниц: ‘Салтыковъ (о, что за редакторъ!) проситъ чего-нибудь къ концу октября, да для февраля, да еще выражаетъ желаніе, чтобы я все отдавала имъ. Я очень рада, prenez moi, если нравлюсь’. Салтыковъ 18 іюня 1879 г. писалъ Заіончковской: ‘Ради Бога, пришлите что-нибудь къ 20 августа… Крайне нуждаемся въ вашей помощи… Пожалуйста, пришлите что-нибудь,— чмъ больше, тмъ лучше’, а 16 іюля того же года онъ заключаетъ свое письмо къ ней такимъ предложеніемъ: ‘Вы, кажется, пишете въ Русскихъ Вдомостяхъ. Досадно, что вы эти работы не помщаете въ Отечественныхъ Запискахъ. Намъ всякая строка ваша была бы пріятна и всякой нашлось бы мсто. Не одною беллетристикой живъ человкъ’. 22 января 1880 г. Н. Д. писала Я. К. Михайловскому: ‘Петербургская поздка, да еще весь этотъ прекрасный годокъ сдлали то, что я, сколько ни бьюсь, ничего не могу сработать… Общала къ мартовской книг, а что сдлаю, не вдаю. Предупреждаю: плохо. Но, скажите, можно ли что-нибудь длать? Можетъ ли какая-нибудь ‘творческая’ дребедень помщаться въ сколько нибудь честной голов? Добро-бъ еще человку молодому, тогда хоть интересуетъ сказка, которую себ разсказываешь’. Но редакція Отечественныхъ Записокъ высоко цнила сотрудничество Заіончковской. Въ письм къ ней отъ 20 февраля 1880 г. Салтыковъ говоритъ: ‘Я не писалъ къ вамъ, потому что книжка февральская выходила — и не вышла… Пожалуйста, присылайте вашу работу, ежели нельзя теперь, то отложимъ до осени. А, между тмъ, неужто вы не можете дать что-нибудь благопотребное? Хоть бы листа на два прислали къ 15 марта? Ради Бога! вдь, совсмъ оголтли. То, что должно было идти въ мартовской книжк, теперь перешло въ февральскую — судите сами, какая редакція можетъ это выдержатъ? Жаль мн своей статьи, а еще больше жаль разсказа одного начинающаго автора {Записки молодаго человка Осиповича (псевдонимъ Новодворскаго, нын уже умершаго).}, разсказа истинно поразительнаго по своей задушевности. Все это теперь пропало. Пожалуйста, пришлите что-нибудь, независимо отъ большой повсти, о которой вы меня извщали, какъ о готовой уже вещи. Да и повсть пришлите. Я потому такъ надодаю и настаиваю на присылк большой вещи, хотя бы она отложена до осени, что ршительно чувствую себя несчастнымъ, когда ничего нтъ порядочнаго въ запас. Пожалуйста, не оставьте’. 17 марта H. К. Михайловскій посл общаго редакціоннаго собранія написалъ И. Д.: ‘Былъ въ редакціи и видлъ тамъ редактора… Насчетъ васъ былъ разговоръ, а именно, почему вы прислали одну вещь, вмсто двухъ, и когда присланную печатать. Салтыкову хотлось отложить до осени, но поршили печатать теперь же, въ апрл, въ надежд, что къ осени вы пришлете другую, хотя бы общанную маленькую. Были сомннія. Салтыковъ говоритъ (басомъ, конечно, и вообще съ свирпымъ видомъ): ‘У нея опять тамъ молодые люди и опять не въ пакостномъ, а въ человческомъ образ!’ Какъ бы, значитъ, чего не вышло’ {Въ другомъ письм то же лицо писало о Салтыков, что онъ ‘все тмъ же медвдемъ съ сердцемъ младенца’.}. По полученіи этого письма Н. Д. немедленно отвчала H. К. Михайловскому: ‘Я буду рада, если моя повсть пойдетъ скоре, авось сойдетъ. Но, помилуйте, чего же еще хочетъ редакторъ? Тамъ молодое поколніе ужь вовсе въ непечатномъ образ, такъ что и писать его было противно. А то… ну, то въ тни, въ дали {Сравни Семья и школа въ Отеч. Зап. 1880 г., No 4, стр. 301, 804, 306, 308, 309, 314, 315, 316, 327. Потомъ въ отдльномъ изданіи эта повсть била перепечатана подъ названіемъ Учительница.}. Конечно, къ осени, а, можетъ быть, и раньше, непремнно что-нибудь сдлаю, да ужь живется-то слишкомъ пусто, ничего не сообразишь. Пожалуй, и сбирается крошечная вещь, совсмъ безъ всякихъ тенденцій,— до рдкости безъ тенденцій,— но ужь такая трагическая, что мн о ней и думать больно. Такъ и быть, вамъ признаюсь, что со мной бываютъ такія причуды. Надо еще вамъ признаться, что однажды вы сказали,— то-есть, написали,— два-три такія слова, что у меня изъ нихъ сложилась вещь, да такъ и остается сложенная, потому что написать ее можно только для собственнаго удовольствія {Заіончковская осуществила впослдствіи свое желаніе, хотя и не вполн, въ разсказ Вьюга (см. Альбомъ, изд. 2, 1889 г.).}, а я себ такой роскоши не дозволяю. Я только часто подумываю объ этой вещиц, все равно, будто есть она. Сидя дома, можно дойти до такихъ созерцаній’.

Результатомъ литературнаго труда въ слишкомъ непосильномъ размр было крайнее умственное утомленіе Заіончковской: ‘Охъ, какъ надола работа!— писала она одной пріятельниц въ 1878 году.— Охъ, какъ бы хотлось отдохнуть,— какъ бы ни отдохнуть, даже лучше, если бы совсмъ’. Утомленіе въ свою очередь вызывало крайне пессимистическое отношеніе къ своей литературной дятельности: ‘Ты понимаешь,— писала Н. Д. тому же лицу, — что я человкъ, которому вся эта литературная дребедень надола, котораго она съла, потому что, кром ды, другаго результата отъ нея не получается и не получится. А кром ея — нтъ ничего. И все это — черпай изъ одной себя, пережевывай, переворачивай въ себ и вали куда слдуетъ. Позорно и скучно’… А тутъ еще въ это время подошло запрещеніе ея романа Былое. Черезъ два года въ одномъ письм она говоритъ: ‘Сегодня напишу, а завтра — сама не понимаю. Иди (чуть ли еще не хуже) пойму, но вижу — такая размазня, что самой тошно, никуда не годится. Ну, и мараю, отдлываю… Такая бда, что и не перескажешь. Хоть плакать, когда дло къ спху. А оно всегда къ спху для того, кто пишетъ по десяти, много по двадцати строкъ въ день’. Нсколько поздне она писала: ‘Мн надо писать что-нибудь,— хоть что хочешь, но писать… Общественнаго, знаешь, почему трогать не хочется? Невозможно. Не въ цензурномъ смысл,— ну его,— а просто потому, что словъ нтъ и все безсильно. Какія еще выдумки, когда жизнь перегнала? Требованія (законныя!) ныншняго времени — больше, чмъ были во времена Гомера и Данте. Т только поминали да двумя словами разсказывали о своихъ, а мы должны показать. А вашего времени люди — все т же люди, т же страсти, положенія, несчастія, не мене серьезныя, только посложне, побольне. Всего не скажешь,— ну, и не берись. Даже ныншніе занимательне, осмысленне тогдашнихъ. Припоминай и сравнивай, не правда ли? Чмъ же надо быть литератору, чтобъ браться писать? А перебирать пустяки — силъ нтъ на шестомъ десятк. Заглянуть въ себя, да тащить изъ этого омута — вотъ все, что остается. Но, вдь, это какъ больно! Я — понимаю, какъ можно арранжировать себя на эти варіаціи. И то, случается, выхватишь что-нибудь, да потомъ эти строки такъ и ржутъ печатныя. И странно, я примтила: именно такія строки и пронимаютъ читателей. Пожалуй, можно бы играть на этихъ струнахъ, только — подло’.

Всего подробне о своей литературной дятельности Н. Д. говоритъ въ письм къ пріятельниц 26 апрля 1880 г.: ‘Ты не представляй себ, чтобы я была ужь такъ замкнута, Я все вижу, все слышу, всхъ знаю, и бомондъ, и скверномондъ, и демимондъ,— все. По вообще для всего нашего русскаго люда пришла пора такого застыванья, что никакая идея въ немъ не выскакиваетъ. (Предположимъ, разъ навсегда, что вс исключенія, оговорки, ограниченія — сдланы, а то во-вки не выскажешь до конца). Основныя идеи всею русскаго люда (общества, народа и бомонда) заключаются и выражаются въ трехъ словахъ: ‘Не то севрюжины, не то конституціи, не то — кого-нибудь ободрать, послднее врне’ (Щедринъ). Вглядись въ людъ и увидишь, какая правда. Никто не думаетъ. Ты помянула о моемъ ‘возрожденіи’ 1865 г. (это еще объясню). Но въ 1865 — мысль по улицамъ бгала, все кипло, ждало, рвалось, ты скажешь, что то же и теперь. Нтъ. Тогда — именно все рвалось и металось, отыскивая и въ исканіяхъ наталкиваясь на сотни идей. Теперь — какъ бы страшно, даже кроваво ни было движеніе, у него одна идея — кусокъ хлба. Только. (Въ большинств. Вдь, я ужь сказала, что оговорки вс сдланы и исключенія признаны. Они не въ счетъ). Мн, вдь, нтъ надобности приносить присягу, что я признаю необходимость хлба? Но не исключительно его одного. Хлбъ ~расширяй это слово,— выйдетъ ‘севрюжина’, ‘народъ’, а при помощи соотвтствующей ‘конституціи’, кончится ‘обдираніемъ’. Вотъ большинство. Оно — мракъ. Гибнущихъ — тысячи. Въ масс — отдала бы жизнь за нихъ. По-одиночк — спасъ бы каждаго, но, потолковавъ съ каждымъ по очереди, чувствуешь, что (помни исключенія, ради Бога!) поставилъ бы спасеннаго въ уголъ носомъ, поразмыслить и припомнить идеалы пошире. Это ужасно, но это — такъ.

Припоминай сама кого знаешь изъ поколнія 70-хъ, отложи состраданіе на минуту, не идеализируй,— то-есть не смотри сквозь себя,— и согласишься. (Тысячу разъ повторяю, исключенія не въ счетъ, но они и рдки). Я знаю и вижу молодежь и знаю такихъ, что считаются ‘хорошими’. Точно, честны, трудятся и — не думаютъ.

‘Вотъ теб первый пунктъ затрудненія для писателя: что можетъ онъ сказать,— онъ, полный идеаловъ,— поколнію безъ идеаловъ? Свои идеалы? Они надъ ними насмются (фактъ). Идеализировать ихъ самихъ? Но, по совсти, возможно ли это? Когда лучшій изъ нихъ, и тотъ, прежде всего, думаетъ о нажив! Скажутъ: ‘семья., молодость’… Охъ, мы все это тоже знали!— И отвтъ — опять смхъ. Ну, пусть они смются надъ старою дурой-писательницей, но надъ прелестью и чистотой моихъ идеаловъ я не хочу чтобы они смялись!

‘Пунктъ второй. Говорятъ: все-таки, должно говорить, имющій свтъ въ рукахъ не долженъ его прятать. Да. Но осмотрись — (помни исключенія!) этою свта не нужно. ‘Безъ него проживутъ’,— они доказываютъ это на дл, и проживаютъ легче нашего. Толчокъ данъ, — гд, когда, чмъ и кмъ, разбирать долго,— но данъ, и машина пошла, и давитъ насъ, и насъ не нужно. Что-жь тутъ скажешь? То, что сказалъ мн Салтыковъ: ‘Иногда, кажется, совсмъ напрасно повторяешься, высказываешься, а глядишь — кому-нибудь это понадобилось, въ комъ-нибудь отозвалось’… Значитъ, на всякій случай? Хорошо. Признаемъ, что ‘на всякій случай’, что даже въ большинство проникаетъ такое слово, отъ души вырванное. И, слдовательно, обязанность писателя, рискуя быть осмяннымъ или не нужнымъ,— все-таки, говоритъ. Остается только догадаться, что говорить.

‘Вотъ тутъ пунктъ третій, ужь мой, личный. Ты все еще думаешь, что я о себ думаю, какъ о свтящейся ‘звзд’. А дло въ томъ, что великой моей проповди о сверчк и шестк его — ты себ не усвоила. (Я la Гоголь изъясняюсь, только, кажется, на-выворотъ). Ты моя, читаешь меня сквозь себя, ты дополняешь собою то, что у меня скомкано, ты меня любишь — на бду критик моего писательства. Возненавидь меня на два часа (вотъ, для чтенія Семьи и школы {Напечатано въ Отеч. Зап. 1880 г., No 4, и перепечатано въ Повстяхъ Крестовскаго-псевдонима подъ заглавіемъ Учительница.}), и ты явственно увидишь, какой я свищъ. Такъ мн ли браться говорить нужныя слова среди ужаснйшаго изъ всхъ разгромовъ — цлаго молодаго поколнія, взросшаго и живущаго безъ идеаловъ, безъ нравственныхъ стремленій, скучающихъ — жирющихъ или скучающихъ — пропадающихъ? Такъ какого-жь тутъ нужно писателя? Эсхилъ, Данте, апостолъ Павелъ (читала его у Ренана?). Вотъ и бда-то моя, что, думая очень широко, я также безошибочно знаю и свою мрку, и бда эта — мн только утшеніе: я могу не презирать себя за самомнніе. Я — сказочникъ 50-хъ годовъ, счастливою случайностью не одурвшій, ‘случайность’ состояла въ постоянномъ трепет и дешевой плат, покуда на безлюдьи… и прочее.

‘Потому (четвертое) я не думаю, какъ ‘переживу свое значеніе’: оно ужь пережито. Посмотри, кто не рисуется, тотъ говоритъ это прямо: Салтыковъ. ‘Слишкомъ давно живу!’ Чудесныя слова. N. какъ-то сказалъ, что читать мое — все равно, какъ встртиться съ человкомъ въ глухомъ лсу {Н. Д., очевидно, иметъ въ виду рецензію въ Отеч Зап. на первую часть ея Повстей. Для русскаго читателя, сказано тамъ, ‘не удрученнаго современностью и не утратившаго послднихъ остатковъ своего нравственнаго чутья, появленіе ряда произведеніи г-жи Крестовской теперь въ особенности кстати. Такъ одинокіе путники встрчаются случайно въ глухомъ лсу и взаимно ободряются встрчей: не все же,значитъ, филины, да вороны, и въ дикомъ концерт нечленораздльныхъ звуковъ отрадно и радостно услышать разумную человческую рчь. Произведенія г-жи Крестовской оставляютъ именно такое ободрящее и возвышающее впечатлніе’. Отечественныя Записки, 1880 г., No 4, стр. 309.}. Да, но это что значитъ? Что свой человкъ встртился такому же потерявшемуся. Значить, и тотъ и другой потерялись, или потеряли значеніе. Пора убдиться: оно пережито, за себя лично — я очень хладнокровна, за потерю идеаловъ — ужь было говорено.

‘Ты говоришь: ‘публика тмъ-то и тмъ-то интересуется, что скажетъ В. К. такой-то и такой-то’. Смшная она, публика, посуди сама. Все глядитъ на писателя, будто онъ изъ чрева своей мамаши вылзъ съ перышкомъ и уже ничего другаго не можетъ, какъ писать… Но если онъ, такой-сякой, честный и прочее, слдовательно, въ тяжкое время ему тяжко, какъ всмъ, ни больше, ни меньше, и сказать онъ не можетъ больше того, что говоритъ вся площадь, когда она охнетъ. (Вспомни Полтаву Пушкина: ‘Все поле охнуло’). Я никакъ не могу и не умю отдлять писателя отъ человка, потому часто и не читаю многаго: подпись говоритъ за статью, что тамъ найдешь. Читаешь иногда скрпя сердце Навроцкаго, Градовскаго, чтобъ узнать, не затваютъ ли еще что-нибудь особенное. И читаю, именно, враговъ, потому что ложь разнообразна, а правда одна, и то, что скажутъ друзья, мн извстно заране, хоть не читай. Вотъ такого отношенія публики къ себ я-бъ хотла: врь заране. этого нтъ: еще ‘ждутъ’. Правда, это значитъ хотть отъ постороннихъ того же, что даешь мн ты,— ну, а это роскошно.

‘Но мн, все-таки, не пишется. Ты подтверждаешь, что я сказала: отъ однообразія окружающаго, но ты ошиблась, если думаешь, что я не во все окружающее вхожу. Нтъ, голубчикъ, все и всхъ хорошо знаю. Но жизнь стала все одно и то же, съ чего я и начала говорить. Такъ только, кое-гд фестончики другіе, и т, едва пронюхаю, наизусть знаю, изъ чего выкроены и какъ повшены. Вообразишь, станешь вспоминать, сопоставлять — голова кругомъ, какъ… {Одно слово не разобрано.}. Но надоло, устала. Это ужь сказывается долгій путь. Прежде лпилъ бы этихъ куколъ, теперь — оболванишь да бросишь. Не 1865 меня обновилъ. Онъ уложилъ меня, и когда черезъ четыре года я проснулась, то среди молодежи… мелькнула мн Первая борьба. Вотъ мои воскресители, этотъ честный народъ, младшіе братья 60-хъ годовъ. А старшіе — я имъ воздала потомъ, въ Альбому за все то нравственное зло, которымъ они измучили мою душу. Они мн не прощаютъ прозванія ‘отступники’ и все доспрашиваются, отъ чего отступили, и все доказываютъ, что плакаться о прошломъ — ребячество. Теперь, конечно, въ настоящую минуту было бы ребячество плакаться о такихъ, относительно, мелочахъ, когда ужь все провалилось. Но, вдь, главная суть была въ первыхъ подпоркахъ, удержись т честно, стояло бы все. Время такъ и шагаетъ, не угонишься. Слдомъ за очерками Альбома шло и Былое. Ну, не кончено оно, но его теперь и кончать не стоитъ: сравнительно съ дйствительностью — дтская сказка. Разв только ея нравственная, то-есть, психическая, сторона. Все равно, я не кончу. Ты, вдь, его не знаешь?…

‘Такъ считай мое ‘возрожденіе’ поздне: не съ 1865, а съ 1869, когда, отправивъ мужа за границу, я спросила себя, что же я стану длать, и принялась опять работать — буквально для работы. То-то я и высидла, не сходя съ мста, три года, до 1872, до конца Медвдицы. Что такое Медвдица? Сумбуръ. Задуманная еще при сестр Сон, начатая тогда, эта штука вышла вся сбитая, недосказанная и такъ дале. Хорошо въ ней то, что она помогла мн переломить себя и запречься въ работу. За ней я опять ничего не писала два года, до 1874. Тогда явилось другое. Кром того, что я ясне оглядла-жизнь, уже совсмъ свободная, у меня явилось утшеніе: дтская, чистая любовь моей двочки, которая въ свои 11 лтъ понимала меня. Этого никакъ не разскажешь. Этому не поврятъ, но это было. Она меня поддерживала и наставляла на все, что я длала сноснаго, удерживала меня отъ дурнаго чувства и дурнаго дла, она все красила. Ну, ты знаешь остальное. Вотъ теб секретъ этого разцвта, которому дивились рецензенты, считая мои года {Мы уже упоминали выше, что Н. Д. вообще черезъ-чуръ идеализировала свою крестницу, мы, конечно, не можемъ (принять того объясненія, какое Н. Д. даетъ для своего литературнаго ‘разцвта’, но для насъ важно, что и она сама относитъ его къ первой половин 70-хъ годовъ, важныя ея слова: ‘ясне оглядла жизнь, уже совсмъ свободная’. Свобода отъ срочной работы посл напечатанія Большой Медвдица имла большое значеніе въ ея литературномъ развитіи, она дала ей возможность внимательне разобраться въ явленіяхъ нашей жизни.}. Онъ завершился Свиданіемъ, напечатаннымъ день въ день за два мсяца до ея смерти {Въ Отеч. Зап. 1879 г., No 2.}. Затмъ — темнота. Врь мн: она больше сдлала для моей нравственной жизни въ эти четыре года, чмъ длала сестра Соня. У сестры было образованіе, авторитетъ, возрастъ, мы и росли, и мужали вмст. Этой я досталась расколоченная, ребенокъ едва умлъ читать и, натурально, не зналъ жизни. Что же было въ ней? Назвать не съумю. А вотъ знаю, что безъ нея мн, буквально, ничего не надо и все потеряло свои свтъ. Вдь, ужь годъ прошелъ, и она мн не дочь и — ну, и прочее. А твое чучело {Такъ нердко подписывалась Н. Д. подъ письмами къ этой пріятельниц.} или, какъ она называла, ‘сдая мать Крысія’, стала чужая всему живущему. Понимаю, мучусь — и уврена, что отъ всего отршена. Какъ же тутъ писать? Вотъ и нюхай Семью и школу. Да въ ней еще выхвачено тутъ-тамъ по слову, все, что было поярче, да оборваны единственныя человческія дв сцены. Оборвано немного по длин и склеено отлично, но размазня вышла самая глупая. Весьма меня обяжешь, если найдешь, что хотлъ всмъ этимъ выразить сочинитель. Ты думала, эта коротенькая? Нтъ, коротенькую ждутъ къ сентябрю. Пусть ждутъ. Я хотла писать что-то отчаянное, безъ крошечки общественной подкладки, да самой больно подумать и писать на-голо свое чувство…’

Уже изъ приведенныхъ въ начал этой главы отрывковъ изъ писемъ о жизни Заіончковской въ Рязани видно, какъ тяжело ей жилось въ это время и какъ трудно было работать. 24 іюля 1881 г. она писала H. К. Михайловскому: ‘Поврьте, что мн не легко не исполнить того, что я должна сдлать, и еще не легче — быть не въ состояніи работать, работа меня во-вки не увлекала, но, по крайней мр, отвлекала, и то было хорошо. Теперь и этого нтъ. Говорятъ, надо ухать въ Петербургъ. Что-жь, это, Богъ знаетъ, лучше ли’. Осенью Заіончковская окончательно переселилась въ Петербургъ и только на лто, до смерти матери, прізжала въ Рязань.

Жизнь въ Рязани для Н. Д. была совершенно невыносима,— недаромъ такъ скорбла о предстоящей ей судьб Софья Дмитріевна передъ своею смертью. Но въ семидесятыхъ годахъ у Заіончковской завязалось знакомство, которое перешло затмъ въ самую нжную дружбу: мы разумемъ В. А. Москалеву, но она въ 1876 г. перехала на житье въ Петербургъ. Въ 1881 г. туда же перебралась и Заіончковская и поселилась вмст съ Москалевой.

Первое время по прізд въ Петербургъ Н. Д. находилась въ самомъ ужасномъ настроеніи. Она совершенно не могла работать, ни у кого не бывала и жаждала смерти, какъ избавительницы отъ невыносимой хандры. Въ декабр 1881 г. она писала: ‘И такъ, четвертый мсяцъ… Ни у кого не была, ничего не хочу, кром смерти. Все въ тягость. Никому не нужна’… А тутъ еще находились добрые пріятеля, которые, при такомъ настроеніи Н. Д., упрекали ее въ томъ, будто бы она не заботится о матери, хотя она всю жизнь только и работала на семью.

Такое же настроеніе продолжалось и лтомъ слдующаго года, которое она провела среди родныхъ. 2 іюня 1882 г. она писала H. Е. Михайловскому: ‘Тоска такая, что дло на умъ не идетъ, въ голов засуха, хуже рязанской погоды… Все больше и больше привыкаю ничему не врить и ничего не ждать’. Осенью слдующаго года Н. Д. писала тону же лицу изъ Рязани: ‘Весь мой домъ полонъ больныхъ и слпыхъ… Никуда не хожу, потому что незачмъ’.

26 мая 1884 г. въ присутствіи Заіончковской умерла (ея мать, и въ сентябр того же года Н. Д. ухала опять въ Петербургъ. Приходилось поневол забываться надъ работой, но ужасное душевное состояніе продолжалось. 25 марта 1885 г. Заіончковская писала: ‘Все тоже или XV* же… я не нужна никому и ничего нтъ у меня — ни родныхъ, ни друзей, ни знакомыхъ, ни таланта, ни значенія. Природы для меня нтъ, мси нтъ…’

VIII.
Литературная дятельность Крестовскаго-псевдонима въ восьмидесятыхъ годахъ и отношеніе къ ней критики и публики.— Образъ жизни Заіончковской въ Петербург.— Овація ей въ Рязани.

Въ восьмидесятыхъ годахъ появились въ печати слдующія новыя литературныя произведенія Крестовскаго-псевдонима. Въ 1880 г. въ Отечественныхъ Запискахъ была напечатана Семья и школа, а въ Русскихъ Вдомостяхъ — Литературно-семейное объясненіе (письмо кандидата Куратова), по поводу повсти О. Шапиръ, и три фельетона подъ заглавіемъ Мемуары читателя. Въ 1881 г. въ Отеч. Зап.— Поемъ потопа и переводъ въ стихахъ трагедіи Виченцо Монти Кай Гракхъ, въ Дл статья подъ заглавіемъ Орлеанская два (по поводу оперы Чайковскаго). Въ 1882 г. въ Дл переводъ въ стихахъ трагедіи Никколини — Антоніо Фовкарини. Въ 1883 г. въ Отеч. Зап.— Здоровые и въ журнал Изящная литература превосходный переводъ романа Жоржъ Зандъ — Орасъ. Въ 1884 г. въ Отеч. Зап.— Прощаніе, въ Русскихъ Вдомостяхъ — фельетонъ Раздумье и стихотвореніе въ Живописномъ Обозрніи {No 10, стр. 164, Изъ Гейне (За чайнымъ столомъ вс сидли), подпись В. К—ій.}. Въ 1885 г. начало романа Обязанности въ Сверномъ Встник, фельетонъ въ Русскихъ Вдомостяхъ — по поводу невиданной выставки и разборъ стихотвореній Надсона въ живописномъ Обозрніи. Въ 1886 г. въ Сверномъ Встник окончаніе романа Обязанности и въ живописномъ Обозрніи статья Новые поэты (по поводу стихотвореній Андреевскаго). Въ 1887 г. статейка въ Дл — Спорныя драмы Шекспира (предисловіе къ переводу Іоркширской трагедіи). Въ 1888 г. Жить, какъ люди живутъ въ Встник Европы и предисловіе къ переводу Дневника школьника Эдм. Амичиса. Въ 1889 г. въ Русскихъ Вдомостяхъ (No 14) былъ напечатанъ разсказъ Вьюга. Кром названнаго, Н. Д. печатала переводы съ французскаго и итальянскаго въ Русской Мысли, Встник Европы, Живописномъ Обозрніи, Русскихъ Вдомостяхъ, собраніи романовъ, издаваемомъ г-жею Лебедевой), и Друг женщинъ.

Общій заработокъ Заіончковской въ восьмидесятые годы былъ таковъ: гонорара за оригинальныя произведенія и переводы она получила около 12,000 руб., за отдльныя изданія около 6,000 р., итого боле 18,000 р., слдовательно, средній годовой заработокъ въ это десятилтіе равнялся 1,800 руб.— нсколько боле, чмъ въ предъидущее десятилтіе. При скромныхъ потребностяхъ Заіончковской, этихъ средствъ было бы для нея совершенно достаточно, если бы ей не приходилось помогать людямъ близкимъ въ слишкомъ непосильномъ для нея размр.

Въ это десятилтіе литературное значеніе Крестовскаго-псевдонима было окончательно признано и появленіе статей о нашей писательниц врод тхъ, которыя были напечатаны въ начал 70-хъ годовъ, сдлалось уже невозможнымъ.

Съ какимъ уваженіемъ относились къ Крестовскому-псевдониму члены редакціи Отечественныхъ Записокъ, мы видли изъ цитированной выше переписки, то же уваженіе высказывалось и въ печати. Въ рецензіи по поводу отдльнаго изданія Первой борьбы (1879 г.) сказано было, между прочимъ, слдующее: ‘Послдній періодъ ея столь замчательной и столь еще мало оцненной литературной дятельности почти цликомъ посвященъ изображенію типовъ тхъ ‘дятелей и сятелей’ извстнаго рода, которые появились въ нашемъ обществ посл извстнаго фіаско движенія шестидесятыхъ годовъ. Первая борьба — лучшее ея произведеніе въ этомъ род. Это не эскизъ, а портретъ во весь ростъ, не намекъ_t а опредленное — твердое слово. Значеніе этой повсти не только литературное, но и общественное. Мы находимъ въ ней вс свойственныя г-ж Крестовской (sic) достоинства — силу психическаго анализа, чрезвычайную выдержанность большинства характеровъ, но, кром того, находимъ и серьезную идею, имющую самое тсное отношеніе къ ‘злоб дня’. По свою тенденцію г-жа Крестовская проводитъ, какъ художникъ, а не какъ моралистъ или публицистъ: она рисуетъ, а не доказываетъ и не резонируетъ. Она скрадываетъ свою собственную личность… Общее впечатлніе оттого становится только сильне и глубже… Идея повсти — въ личности героя, который, какъ это ни печально, въ очень значительной мр и ‘герой нашего времени’. Рецензентъ не ограничился, впрочемъ, однми похвалами, а сдлалъ и существенное замчаніе: ‘Г-жа Крестовская,— говоритъ онъ,— къ сожалнію, придерживалась гораздо боле почвы индивидуальной психологіи, нежели общественной физіологіи и патологіи. Ея герой — мерзавецъ боле по натур, нежели въ силу неблагопріятныхъ общественныхъ вліяній… Безалаберное воспитаніе въ пошлой и развратной барской семь не служитъ, по мннію рецензента, достаточнымъ объясненіемъ характера героя Первой борьбы… Причина должна лежать дальше и глубже, въ тхъ новыхъ общественныхъ комбинаціяхъ, которыя выработались жизнью, и свойства, характеръ, силу которыхъ было бы особенно любопытно анализировать по даннымъ талантливаго беллетристическаго произведенія. Г-жа Крестовская этой стороны не коснулась’ {Отеч. Зап. 1879 г., No 11, стр. 44—49.}.

Въ рецензіи по поводу отдльнаго изданія Альбома, появившейся въ томъ же журнал {Отеч. Зап. 1879 г., No 8, стр. 80—85.}, мы встрчаемъ также самое симпатичное отношеніе къ этому превосходному произведенію. По поводу одного изъ томовъ Повстей 6. Крестовскаго-псевдонима, въ которомъ было помщено два произведенія, одно, написанное въ 1852 г., другое — Учительница {Она была первоначально напечатана въ Отеч. Зап. 1880 г., No 4, подъ названіемъ Семья и школа.}, въ 1880 г., въ рецензіи Отечественныхъ Записокъ {Отеч. Зап. 1881 г., стр. 199—202.}, было указано на то, что хотя съ пятидесятыхъ годовъ не измнились основныя черты и свойства таланта автора, но ‘измнилась точка зрнія г-жи Крестовской, та почва, на которую она переноситъ нын свои идеалы’, теперь она боле выдвигаетъ значеніе нравственности общественной. Такъ, идея повсти Учительница — идея строго-общественная. ‘Вотъ,— говоритъ намъ г-жа Крестовская своею превосходною повстью,— недюжинныя силы, чистыя стремленія, самое искреннее желаніе труда и полная приготовленность къ нему — и все это жалкимъ образомъ замираетъ и погибаетъ, для всего этого не оказывается простору… свободы, возможности проявиться… Она съ мечтательнымъ талантомъ и безъ всякихъ экивоковъ и оговорокъ заявлять намъ, что въ нашей жалкой жизни честному человку дышать не чмъ’ {О другомъ том Повстей Крестовскаго-псевдонима, см. рецензію Отеч. Зап. 80 г. No 4, стр. 309—810.}.

Рецензентъ Отечественныхъ Записокъ {1880 г., No 3, стр. 1—24.} назвалъ героя Первой борьбы — героемъ нашего времени’. Под этимъ именно заглавіемъ по поводу того же произведенія была помщена въ Русскомъ Богатств статья М. Протопопова, въ которой авторъ даетъ такую общую характеристику Крестовскаго-псевдонима: ‘Талантъ В. Крестовскаго принадлежитъ къ тмъ, у насъ, на Руси, въ особенности, рдкимъ дарованіямъ, которыя не слабютъ, крпнутъ и развиваются отъ времени. Произведенія послдняго періода дятельности В. Крестовскаго, безъ всякаго сравненія, живе, моложе, нежели ея прежнія работы… В. Крестовскій по самой сущности своего таланта и изъ тхъ писателей, которые производятъ шумъ въ литератур. Его произведенія много говорятъ уму внимательнаго читателя, но не поражаютъ воображенія невнимательнаго. На его палитр… нтъ такихъ яркихъ кражъ, какія имются, напримръ, у гр. Толстаго или даже у г. Писемскаго, онъ не отшлифовываетъ своихъ произведеній подобно гг. Тургеневу Гончарову, въ его манер нтъ той эксцентричности, а въ сюжетахъ той оригинальности, которыя свойственны г. Достоевскому. Онъ стоитъ въ сторон отъ нашей ‘плеяды’, какъ въ сторон отъ нея стоятъ и г. Островскій, и г. Щедринъ. В. Крестовскій… говоритъ ровнымъ, пожалуй, тихимъ, но всегда твердымъ и увреннымъ голосомъ. Въ немъ… есть сосредоточенное и упорное чувство, надежное въ любви и непримиримое въ ненависти. Любить и ненавидть онъ, точно, уметъ и, главное, объекты ихъ чувствъ всегда таковы, что относиться къ нимъ иначе, нежели относится авторъ, почти всегда значитъ компрометировать себя со стороны элементарныхъ нравственныхъ требованій’.

Въ журнал Слово около того же времени г. Боборыкинъ напечаталъ обширную характеристику новаго періода литературной дятельности Крестовскаго-псевдонима {Б. Д. П., ‘Беллетристы старой школы’ (В. Крестовскій-псевдонимъ). Слово 1879 г., No 7, стр. 1—52. Принадлежность этой статьи г. Боборыкину раскрыта имъ самимъ въ Критическомъ Обозрніи (1880 г., No), въ замтк по поводу новаго изданія Въ ожиданіи лучшаго.}. Критикъ говоритъ, что Альбомъ ‘проникнутъ замчательнымъ единствомъ настроенія и… вс эти разсказы по манер представляютъ собою яркое развитіе прежнихъ лучшихъ пріемовъ и свойствъ романистки… Намъ сдается, что въ этой небольшой книг…вылилась вполн натура автора, его душевная исповдь, итоги наблюденіи жизненныхъ испытаній. И, несмотря на то, что романистка начала жить и писать въ сороковыхъ годахъ, она близка сердцу и пониманію новы’ генерацій’. Дале критикъ указываетъ на то, что ‘въ разсказахъ нашей романистки, задуманныхъ на общую тему Альбома, она явилась съ обновленнымъ литературнымъ мастерствомъ’, въ заключеніе онъ говоритъ, что такой писательницы, какъ г-жа Крестовская, ‘теперь нтъ и въ Западной Европ’, за исключеніемъ Джоржа Элліота {Въ Дл (1880 г., NoNo 2 и

была помщена статья П. Никитина Гнилыя корни по поводу нсколькихъ произведеній Крестовскаго-псевдонима, авторъ которой хотя и строго, но, все-таки, въ общемъ сочувственно относится къ литературной дятельности нашей писательницы.}.

Въ виду такого всеобщаго признанія таланта Крестовскаго-псевдонима, его значенія, несмотря на разныя оговорки, не могла отрицать и та литературная партія, къ которой, какъ мы знаемъ, Заіончковская относилась съ самымъ горячимъ негодованіемъ. ‘Въ длинномъ ряд произведеній В. Крестовскаго,— читаемъ мы въ рецензіи Русскаго Встника {1880 г., No 10, стр. 874—892. Подпись W.},— мы можемъ наблюдать значительныя измненія и колебанія авторскихъ сочувствій, и на этомъ колебаніи, безъ сомннія, отразились какъ вянія жизни, не оставшейся безъ движенія, такъ и собственное положеніе писательницы, кругозоръ которой сложился въ промежуточную эпоху, не выработавшую ни оригинальныхъ идей, ни рзко очерченныхъ характеровъ. Но эти колеблющіяся симпатіи, этотъ скользящій кругозоръ запечатлны такою несомннною искренностью и согрты такимъ жаромъ глубоко-чувствующаго сердца, что производятъ гораздо боле сильное впечатлніе, чмъ металлическій звонъ какого-нибудь литературнаго колокола, хвалящагося неизмняемостью своего тона’.

Самая обширная критическая статья о Крестовскомъ-псевдоним, обнимающая почти всю литературную дятельность писательницы, была напечатана К. К. Арсеньевымъ въ Встник Европы 1885 г. Въ окончательномъ вывод критикъ поставилъ имя нашей писательницы рядомъ ‘именами Жоржъ Занда и Джоржа Элліота {К. К. Арсеньевъ: ‘Критическіе этюды’, I, стр. 256.}. Наконецъ, H. К. Михайловскій въ рецензіи на романъ Обязанности {Принадлежность этой рецензіи г. Михайловскому раскрыта въ стать г-жи Винницкой (Истор. Вст. 1890 г., No 1, стр. 149).} сдлалъ такую общую оцнку литературной дятельности Крестовскаго-псевдонима: ‘Mon verre n’est p grand, mais je bois dans mon verre’. Г. Крестовскій съ полнымъ правою могъ бы взять эти слова девизомъ своей литературной дятельности, если вопросъ идетъ не о нравственномъ, а объ общественномъ значеніи этой дятельности. Въ нравственномъ смысл это нареченіе пришлось бы выворотить на изнанку, чтобы справедливо примнить къ произведеніямъ г. Крестовскаго. Его мораль — мораль широкая, большая, общечеловческая, мораль всхъ чистыхъ и честныхъ людей, и, стало быть, о самостоятельности тутъ не можетъ быть и рчи. Но въ общественно-литературномъ смысл г. Крестовскій дйствительно пьетъ изъ своего собственнаго, хотя и небольшаго, стакана. Кругъ его наблюденій, его жизненнаго опыта не обширенъ, но это подлинное наблюденіе и цнный опытъ. Не веселы результаты этого опыта, и г. Крестовскій никакъ не можетъ съ этимъ помириться. Мы хотимъ этимъ вотъ что сказать. На г. Крестовскомъ повторилась очень извстная въ нашей художественной литератур исторія: ‘злые’ персонажи его произведеній — живые, хотя и скверные люди, а персонажи ‘добродтельные’ чрезвычайно скучны, какъ манекены… Его добродтельные герои добродтельны до сверхъестественнаго, добродтельны, какъ пропись, какъ букварь, и именно потому въ нихъ очень мало человческаго’ {Сверный Встникъ 1888 г., No 4, стр. 106—107. Ни статья К. К. Арсеньева, ни рецензія H. К. Михайловскаго не удовлетворили Заіончковскую (ср. относительно послдней Истор. Встн. 1890 г., No 1, стр. 149). По смерти Заіончковской H. К. Михайловскій напечаталъ сочувственную характеристику ея литературной дятельности въ Русскихъ Вдомостяхъ 1889 г., No 163.}.

Читающая публика еще ране критики признала талантъ Крестовскаго-псевдонима, и въ восьмидесятыхъ годахъ ея сочувствіе выразилось въ томъ, что 3 апрля 1883 г. Заіончковской былъ поднесенъ адресъ отъ читателей и товарищей по литературной дятельности. Составляла адресъ одна изъ самыхъ горячихъ почитательницъ Крестовскаго-псевдонима, извстная писательница М. К. Цебрикова. Приводимъ его цликомъ: ‘Дорогая Надежда Дмитріевна! Съ глубокимъ чувствомъ уваженія и признательности привтствуемъ мы васъ. Слова эти пишутся раньше юбилейнаго срока, въ тридцать четвертый {Считая съ напечатанія перваго стихотворенія — 37-й годъ.} годъ вашей литературной дятельности, и пусть это послужитъ вамъ лучшимъ ручательствомъ въ томъ, что въ нихъ вылилось свободное чувство искренняго уваженія и горячей симпатіи, что вс подписавшіеся сошлись въ этомъ чувств, какъ одинъ человкъ. Сегодня васъ привтствуютъ почитатели вашего таланта и представители (нсколькихъ поколній: Такое единодушіе возможно только тогда, когда художникъ затронулъ глубокія, общечеловческія душевныя струны, когда его творенія, отражая злобу дня, заставляютъ стремиться къ лучшему будущему. Вы выразили ожиданіе этого лучшаго, тоску по немъ и намтили задатки, которые намъ его общаютъ. Въ произведеніяхъ вашихъ отражались многія стороны нашей общественной жизни, тонкимъ неумолимымъ анализомъ вы обличали всю ложь и фразерство (своекорыстія, прикрывающагося служеніемъ иде. Вы одна изъ первыхъ подали свой голосъ за право женщинъ стать участницами общаго движенія и съ глубокимъ пониманіемъ женскаго сердца дали много правдивыхъ и художественныхъ картинъ ея борьбы я страданій. Если успхъ этой борьбы, хотя до нкоторой степени, можно считать обезпеченнымъ, то только потому, что были женщины, подобно вамъ умвшія показать, что дло общее — ихъ дло. Вы выразили не одну скорбь женской доли, но и глубокую скорбь гражданскую, когда сказали словами Катерины: ‘а тутъ, въ сторон отъ всего, смотри, молчи, рвись, связанная по рукамъ и ногамъ, плачь безъ толку, пока слезъ хватаетъ, раздавай гроши, если есть они, утшай фразами, если хватитъ совсти. И въ заключеніе не смй вымолвить, что это тебя терзаетъ: не твое дло!’ живите долго и порадуйте насъ новыми, такъ же глубоко-прочувствованными и высоко-художественными произведеніями’ {Вмст съ этимъ адресомъ Заіончковской были поднесены часы. Около того же времени московскіе почитатели нашей, писательницы, узнавъ, что ея денежныя дла въ очень печальномъ положеніи, собрали 700 руб. и прислали ихъ Заіончковской чрезъ М. К. Цебрикову. Н. Д. была очень огорчена, что ей приходится, какъ она говорила, ‘принимать милостыню’, и это чувство еще боле усилилось, когда о сбор въ ея пользу было разсказано въ какой-то московской газет. Газетная замтка такъ подйствовала на Н. Д. что она, и безъ того мало вызжавшая изъ дому, съ тхъ поръ почти совершенно никуда не показывалась.}.

Еще въ семидесятыхъ годахъ московское общество любителей россійской словесности избрало Заіончковскую въ свои почетные члены, но она отказалась отъ этого званія, находя, что не заслужила такой чести своими трудами. Она не разъ отказывала также журналамъ въ разршеніи напечатать ея портретъ, а равно отклоняла просьбы нкоторыхъ библіографовъ о сообщеніи свдній о ея жизни. Заіончковскую крайне сердила всякая попытка раскрыть ея псевдонимъ.

Въ 1884 г. Заіончковской пришлось пережить такой тяжелый ударъ, какъ закрытіе Отечественныхъ Записокъ, органа ей наиболе симпатичнаго и въ которомъ она такъ много работала.

Это событіе было крайне тягостно для Заіончковской не только въ нравственномъ, но и въ матеріальномъ отношеніи {Она писала одной пріятельниц: ‘Нтъ Отеч. Записокъ, нтъ и кредита, и я, бывало, шибко имъ пользовалась, и только счастливымъ случаемъ расквиталась за два мсяца до ихъ конца, будто по предчувствію’.}. Въ Встник Европы Заіончковская въ восьмидесятыхъ годахъ помстила только одинъ переводъ и одно оригинальное произведеніе, а именно въ 1887 г. переводъ небольшаго разсказа Верга Недда и въ 1888 г. свою повсть Жить, какъ люди живутъ. По совту одного изъ членовъ редакціи этого журнала, я предлагалъ Н. Д. начать составленіе мемуаровъ. Она отвчала мн, что пробовала, но оставила это намреніе, такъ какъ, вслдствіе привычки къ художественному творчеству, у нея немедленно начинало работать воображеніе, и ей трудно отдлять дйствительныя событія отъ образовъ, создаваемыхъ фантазіей {Нсколько соображеній Заіончковской относительно писанія мемуаровъ см. также въ ея фельетон подъ заглавіемъ Раздумье въ Русскихъ Вдомостяхъ 1884 г., No 258.}.

Но какъ бы ни были затруднительны матеріальныя обстоятельства, Заіончковская никогда не соглашалась участвовать въ повременныхъ изданіяхъ, направленіе или нравственная физіономія которыхъ не соотвтствовали ея убжденіямъ. ‘Не покорюсь,— писала она въ конц 1884 г. одной пріятельниц,— хоть… съ голоду околю… а ужь Каткову или какой-нибудь Нови меня не видать’. Н. Д. была изъ тхъ строго принципіальныхъ людей, которыхъ ничмъ нельзя подкупить, которые никогда не сворачиваютъ съ избраннаго ими пути, не длаютъ ничего противнаго ихъ убжденіямъ. А, между тмъ, ей приходилось порядкомъ нуждаться вслдствіе того, что львиную долю своего заработка она отсылала семь. Особенно затруднительно ея положеніе было лтомъ 1887 г. Въ слдующемъ году крайность дошла до того, что литературный фондъ нашелъ необходимымъ предложить Заіончковской весьма значительное вспомоществованіе. Иногда Н. Д. такъ нуждалась, что занимала по нскольку рублей въ знакомой редакціи.

Какъ уже было сказано, съ осени 1881 г. Н. Д. постоянно жила съ В. А. Москалевой. Образъ жизни ея былъ боле чмъ скромный. И. Д. была до такой степени не избалована, что до 1881 г. даже никогда не спала на кровати.

Вставала Заіончковская довольно рано и тотчасъ садилась работать. Свои произведенія она отдлывала съ величайшею тщательностью. Ее всегда сердила небрежность въ работ многихъ беллетристовъ и беллетристокъ, и въ одномъ изъ своихъ критическихъ фельетоновъ она рекомендовала товарищамъ по профессіи, во избжаніе анахронизмовъ въ ихъ произведеніяхъ, составленіе хронологическихъ таблицъ, дь какомъ году дйствующія лица ихъ романовъ родились, учились, женились и т. п. {Русскія Вдомости 1880 г., No 307.}. Передъ нами одна изъ такихъ небольшихъ бумажекъ, представляющая не только хронологію дйствующихъ лицъ романа Обязанности, но также количество душъ крестьянъ одного изъ его героевъ, размръ дохода, а также планы дома, двора и сада. Н. Д. сама переписывала свои произведенія для того, чтобы при этомъ внимательне ихъ выправлять. Въ разговорахъ съ гостями она любила подтрунивать надъ ошибками разныхъ романистовъ въ хронологіи и топографіи. ‘Я писала только то, что видла и знала’,— говаривала она {Цебрикова: ‘Въ память В. Крестовскаго-псевдонима’, Новости 1889 г., No 177.}, и не мало дивилась Н. Д. нашимъ беллетристкамъ, берущимся описывать вещи, которыя едва ли удается видть женщин. За три дня до смерти она даже начала было писать повсть на слдующій сюжетъ: молодая двушка-писательница такъ мало уважаетъ себя, что начинаетъ писать о вещахъ, которыя ей не слдуетъ знать. Женихъ ея узнаетъ объ этомъ и отказывается отъ брака съ такою особой (было написано, впрочемъ, всего шесть строкъ). Изъ вещей начатыхъ и неоконченныхъ Заіончковской, слдуетъ упомянуть о повсти, которую она начала въ 1888 г. Она хотла представить двушку, самоотверженно работающую для отца, который ее эксплуатируетъ. Было написано около двухъ печатныхъ листовъ, но эта рукопись, по свидтельству В. А. Москалевой, не сохранилась, да она и мало была обработана.

Уставши работать, Я. Д. брала крючокъ и начиняла вязать: она очень любила всякія женскія работы. Посл обда В. А. Москалева читала еі по-русски или по-французски, а изрдка и сама Н. Д. читала вслухъ шъ своихъ любимыхъ авторовъ, напр., изъ Гюго (нмецкій языкъ она знала хуже). Вообще иной разъ перечитывали старое.

Несмотря на неблагопріятныя условія въ теченіе всей жизни, въ характер Заіончковской было чрезвычайно много веселости, добродушнаго юмора и дтской шаловливости. Эта потребность подурачиться выливалась у нея, между прочимъ, въ шутливыхъ стихахъ, въ которыхъ она всего чаще подтрунивала надъ собою. Такъ, напримръ, вслдствіе того, что отецъ въ дтств называлъ ее бульдогомъ, она, еще при жизни сестры, написала длинное стихотвореніе Гордость бульдога, въ которомъ приключенія своего героя переплетала со всевозможными историческими событіями древнихъ, среднихъ и новыхъ вковъ. Стихотвореніе это (не напечатанное) не отличается поэтическими достоинствами, но любопытно какъ доказательство ранней начитанности его автора.

‘Мн смхъ необходимъ, — смхъ освжаетъ, оживляетъ, оздоровляетъ’,— говорила Н. Д. г-ж Виницкой.

Веселость характера сказывалась у нея иной разъ въ потребности повозиться совсмъ по-дтски. Я. Д. была чрезвычайно добра, благодарна за малйшее вниманіе къ себ и чрезвычайно привязчива. Объ отношеніяхъ къ роднымъ мы уже говорили, но и для своихъ пріятельницъ она всегда то това была сдлать все, что могла, и не отказывала имъ въ помощи ни деньгами, ни трудомъ. Она очень увлекалась людьми, и если кто-нибудь нравился ей, она предавалась всею душой. Если человкъ былъ несчастенъ, она не врила, когда о немъ говорили что-нибудь дурное. Вслдствіе своей доброты, она отличалась крайнею уступчивостью, переходящею даже въ трусливость.. Но словамъ близкихъ людей, стоило только сказать Надежд Дмитріевн: ‘Надя, ты меня мучишь’, и она сейчасъ же уступала. Недаромъ она какъ-то сама назвала себя ‘безвольною вещью’.

Н. Д. была необыкновенно правдива и не способна къ лицемрію. Если человкъ ей не нравился, это сейчасъ же сказывалось въ ея обращены. Нельзя не признать, что въ послдніе годы жизни Хвощинская стала слишкомъ раздражительно отзываться о литературной дятельности товарищей по профессіи, и нкоторыхъ это отталкивало отъ нея, тмъ боле, что въ своихъ нападкахъ на наиболе выдающихся нашихъ писателей она часто была неправа. Впрочемъ, по нашему мннію, въ этомъ сказывалось не jalousie de metier, а принципіальное разногласіе и та же великая требовательность къ трудамъ другихъ, съ какою она относилась и къ своимъ. ‘Она всегда была не прочь надъ кмъ-нибудь посмяться съ гостями по ветеранъ за тамбурнымъ вязаньемъ,— говоритъ г-жа Виницкая,— любила пройтись насчетъ собратій по перу, не исключая Тургенева Толстаго, въ произведеніяхъ которыхъ находила бездну недостатковъ. Это была чуть ли не единственная ея слабость’, но и та являлась ‘слдствіемъ замчательной искренности ея натуры, выбрасывающей наружу малйшую непріязнь. Ни одного скрытаго чувства, ни пятнышка на совсти, вся свтлая, правдивая душа ея видна была насквозь въ спокойномъ состояніи и въ минуты возмущенія несправедливостью. Вс мысли ея отрекались на лиц и высказывались на-чистоту по адресу бездарностей, случайно, по знакомству, наполняющихъ своими жалкими кропаніями журналы’ {Истор. Встникъ, 1890 г., No 1, стр. No 148.}. Нужно замтить, что литературный міръ не всегда проявлялъ относительно Заіончковской чувства истиннаго товарищества. Ея оригинальныя произведенія, разумется, немедленно находили сбытъ, по что касается переводовъ, то она частенько въ нихъ нуждалась, отчасти потому, что даже нкоторыя знакомыя редакціи, вмсто того, чтобы поручить тотъ зли другой переводъ Заіончковской, заказывали его какой-нибудь барын или барышн, вполн матеріально обезпеченной, которая бралась за переводческій трудъ не ради нужды, а изъ тщеславія или желанія занять праздное время.

Въ восьмидесятые годы съ Заіончковскою были знакомы изъ литературнаго міра слдующія лица: Н. К. Михайловскій, А. К. Шеллеръ, поэтъ Михаловскій, А. Н. Плещеевъ, В. М. Гаршинъ, А. М. Скабичевскій, В. В. Шелгуновъ, А. Н. Пыпинъ, Н. Д. Ахшарумовъ, М. К. Цебрикова, О. К. Шапиръ и нк. друг. Особенно любила Заіончковская И. К. Михайловскаго и придавала большое (значеніе его мнніямъ о своихъ литературныхъ произведеніяхъ. Такъ, 16 сентября 1880 г. она писала ему изъ Рязани: ‘Вы бы мн прямо сказали, ужь очень ли плохо то, что я длаю въ послднее время. Право, я это спрашиваю, не фразирую. Я, вдь, справляюсь одна, безъ слушателей, безъ совтниковъ, безъ живаго разговора съ кмъ бы то ни было, умъ за разумъ заходитъ. Вотъ отчего часто и остановка: есть ли смыслъ въ томъ, что пишу? Поврьте этому буквально, я въ жизнь свою не притворялась’. Въ ноябр 1883 г., когда H. К. Михайловскій жидъ въ Любани, Н. Д., благодаря его за переданный ей поклонъ, говоритъ, что она это вполн заслужила, потому что, кажется, дня не было, чтобы я васъ не вспоминала въ этотъ почти годъ, когда довелось увидть васъ всего на полчаса’. Въ своемъ миломъ письм она выражаетъ непремнное желаніе увидть его проздомъ мимо Любани и изъявляетъ готовность захать къ нему на нсколько часовъ, что для нея было настоящимъ подвигомъ. Письмо 5 марта 1885 года дорисовываетъ намъ эти добрыя отношенія, въ немъ сказывается та душевная пылкость, съ которою Н. Д. относилась ко всмъ людямъ, которыхъ она любила. ‘За что васъ поминать лихомъ, — такъ начинается это письмо,— а добромъ поминаемъ всякій день и чуть ли не всякій часъ. Милый, хорошій — вотъ вы что. За книжку спасибо’. Письмо оканчивается такъ: ‘Ужасно хочется, вмсто рукопожатій, обнять васъ’. Изъ артистическаго міра Н. Д. была давно знакома съ г. Орловымъ. Когда она переселилась въ Петербургъ въ 1881 г., онъ особенно часто навщалъ ее, старался нсколько отвлечь отъ ея мрачныхъ мыслей, приглашалъ въ театръ, все это очень трогало И. Д. Издавна Заіончковская была связана самою горячею дружбой съ А. Г. Каррикъ (извстною переводчицею), съ которою познакомилась еще въ Рязани въ пятидесятыхъ годахъ и съ которою была очень близка до самой смерти. Въ одномъ изъ писемъ къ П. К. Михайловскому Н. Д. говоритъ объ А. Г. Каррикъ: ‘Это мой лучшій другъ съ молодости, и въ послднее время, посл смерти ея мужа, всякое горе сблизило насъ еще больше, если только это было можно’. Продолжались дружескія отношенія Заіончковской и къ ея давнимъ пріятельницамъ М. М. Андреевой, Е. Э. Лебедевой, Е. С. Блюменфельдъ. Въ послдніе годы жизни вновь наладились отношенія и къ О. А. Новиковой, которой она посвятила свой разсказъ Вьмш, какъ въ старые годы другой разсказъ: Старый портретъ, новый оригиналъ. Въ числ знакомыхъ Н. Д. слдуетъ назвать еще И. С. Терскаго и О. А. Борзенко, послдняя одно время жила въ Петербург съ Заіончковскою, которая была къ ней чрезвычайно расположена {Несмотря на значительное количество знакомыхъ, Н. Д. въ послдніе годы жизни нердко жаловалась на одиночество: ‘Вс воображаютъ — занята, окружена, писала она пріятельниц въ 1886 году.— Обо мн… никто не думаетъ, какъ о человк: печатный листъ я, вотъ и все’.}.

Искренняя привтливость Заіончковской и ея живой, веселый характеръ производили на ея постителей въ высшей степени пріятное впечатлніе, вотъ какъ описываетъ г-жа Виницкая свое первое знакоиство съ нею: ‘Когда мы вошли и стали раздваться, въ переднюю проворна выбжала маленькая фигурка въ черномъ плать со шлейфомъ, съ чернымъ тюлевымъ чепцомъ на сдыхъ волосахъ… Съ добродушнымъ ворчаньемъ за то, что ее забываютъ, привтствовала она свою гостью, потокъ подошла во мн и я назвала себя. Тогда она поцловала меня въ губы,) поднявшись на носки и положивъ мн на плечи свои крошечныя руки… Крупныя губы на подвижномъ лиц, маленькій носъ, который мило сбирался, когда она смялась, и совсмъ молодые, живые, темные, выразительные глаза,— все это вмст съ маленькою фигуркой составляло что-то дтски-привлекательное, забавное, необыкновенно милое. Она говорила скоро и съ видимымъ удовольствіемъ, слова такъ и лились непринужденно и красиво… Смхъ у нея былъ заразительный, и глаза ея съ весело’ кротостью смотрли ясно и внимательно’ {Историческій Встникъ 1890 г., No 1, стр. 146.}.

Литературная дятельность Заіончковской доставила ей значительну’ популярность среди молодаго поколнія, и въ 1880 г. рязанская молодежьустроила ей въ день 19 февраля самую сочувственную овацію. Вотъ какъ описываетъ она это событіе въ письм къ своей пріятельниц: ‘Сижу надъ повстью. Входитъ младшій племянникъ. Не забудь — 9 часовъ вечера. ‘Тамъ, на улиц, толпа молодыхъ людей, тебя зовутъ’.— ‘Меня?’ Что за исторія? Втеръ страшный, ужь вс плошки погасли. Иду на крыльцо. Человкъ сотни три четыре, гимназисты и семинаристы. Они были распущены и ‘безпрепятственно’ гуляли сходкой. Меня окружили на крыльц. ‘Пользуемся возможностью придти поблагодарить васъ за сочувствіе къ молодому поколнію’.— Ура! (это мн-то!). Другой: ‘Я отъ семинаріи, вы насъ вызвали къ жизни’. Опять крикъ. Такъ мн стало тяжело и больно. Протягиваются мн руки, тснятъ такъ ласково. ‘Господа,— говорю,— еслибъ мы могли теперь поздравить другъ друга съ какою-нибудь радостью,— если бы вамъ хоть немного получше ложилось…’ Какъ я это выговорила — натурально, слышали, что были близко,— но они подняли такой крикъ, а за ними вс, что ужь ни я, ни меня, ничего больше не слышали. Два фонаря на улиц, ряды головъ и надъ всмъ втеръ. Я, наконецъ, успла близкимъ сказать: уходите, простудитесь. Они кричать пуще, но я ушла. Хорошо это было и ужасно. Не знаю, какъ тяжело. Въ самомъ дл, еслибъ намъ было чмъ-нибудь порадовать другъ фуга. Смыслъ былъ бы. Положимъ, и теперь смыслъ: отъ молодыхъ мизераблей поклонъ старому мизераблю. По что же это? По сердцу знаю, что это не прошлогоднія тургеневскія оваціи. Нтъ, это точно припаданіе бдныхъ дтей къ вдов-матери. И хорошо, что темно было и бурно. Ревла я одна много, и, конечно, никому, кром тебя, не разсказываю. Ну конечно, въ город знаютъ. Но, вдь, я никого не вижу и не выхожу, все равно мн, знаютъ или не знаютъ’ {Объ этомъ эпизод изъ жизни Заіончковской разсказано также въ замтк І. Ф—еля: ‘Изъ недавняго былаго’. Русское Дло 1890 г., No 4, стр. 9—10.}.

Заіончковская въ свою очередь съ величайшею симпатіей относилась къ честной молодежи какъ въ личной жизни, такъ и въ литератур. Она не принадлежала къ числу тхъ людей, не понимающихъ стремленія молодаго поколнія, о которыхъ она говоритъ въ одномъ изъ своихъ стихотвореній:

‘Подъ шумъ заботы ежедневной

Спокойно задремавъ душой,

Она выслушиваютъ гнвно

Сужденья жизни молодой.

Ихъ будитъ какъ-то непріятно

Могучій говоръ свжихъ силъ,

Имъ наши чувства непонятны,—

Тотъ ихъ не зналъ, тотъ пережилъ.

Имъ странно наше увлеченье,

Имъ дерзко кажется оно,

Досадно ваше убжденье,

Безумно, гордо и гршно…

Не побдивъ упорнымъ крикомъ,

Они пугаютъ небомъ насъ’… и т. д. *)

*) Кром указанныхъ во второй глав, нсколько стихотвореній Хвощинской было напечатано еще въ Пантеон 1852 и 1854—56 гг., а также въ Библіотек для Чтенія 1852 года.

Какъ мы знаемъ, Заіончковская очень любила музыку и потому изрдка посщала оперу. Драматическихъ представленій въ послднее десятилтіе своей жизни она не посщала, драматическій репертуаръ Признавала почти исключительно классическій, Шекспира, Мольера, Гюго, но сценическому искусству не придавала вообще особенно воспитательнаго значенія. Въ ея мнніяхъ въ этомъ отношеніи было не мало странностей. ‘На сцен актеръ умираетъ, а потомъ встаетъ живымъ, это производитъ ужасное впечатлніе,— говаривала она.— Театральное искусство развиваетъ притворство’. Поэтому она всегда была противъ того, чтобы дти не только участвовали въ театральныхъ представленіяхъ, но даже посщали театръ. Она какъ-то хотла написать повсть, гд двочка играетъ на сцен, и мальчикъ, которому она нравится, говоритъ ей: ‘Какъ же можно вриться слезамъ, если она уметъ такъ притворяться?’

IX.
Болзнь и кончина Н. Д. Заіончковской.

Судьба надлила Заіончковскую весьма выносливою организаціей. Несмотря на то, что, по причин перенесенной въ дтств англійской болзни, она была сильно искривлена, вслдствіе чего и легкія, и сердце было очень стснены, несмотря на постоянную работу въ сидячемъ положеніи, Заіончковская сравнительно мало хворала, она начала постоянно болть лишь съ начала шестаго десятка. Впрочемъ, и въ молодые годы, и въ годы замужства она была весьма нервна, и эта нервность съ годами еще боле усилилась. Сравнительно хорошее здоровье Заіончковской въ первыя 50 лтъ жизни тмъ удивительне, что она какъ бы нарочно длала все, чтобы ухудшить свою гигіеническую обстановку, даже и въ то время, когда она мало или вовсе не нуждалась: она боялась спать въ большихъ и свтлыхъ комнатахъ и потому выбирала подъ спальню крошечныя, темныя, перегороженныя комнаты, мало провтриваемыя, тутъ же, гд-нибудь за перегородкой, она и работала, къ этому нужно еще прибавить атмосферу табачнаго дыма и почти постоянное сиднье.

8 октября 1885 г. Н. Д. захворала воспаленіемъ легкихъ. Профессоръ Манассеинъ, товарищъ ея мужа по университету, съ величайшимъ участіемъ относившійся къ Заіончковской и постоянно лечившій ее, сказалъ, что не ручается за жизнь больной. Опасность продолжалась три недли, но въ постели Н. Д. лежала всего одинъ день. В. А. Манассеинъ навщалъ больную ежедневно, пока его усиліями опасность не была устранена. Хвощинской запрещено было работать, но она не слушалась и въ январ сдала въ редакцію Свернаго Встника продолженіе романа Обязанности. Весною 1886 г. Заіончковская опять почувствовала себя нехорошо, между тмъ перехать на дачу оказалось невозможнымъ по недостатку средствъ. Въ теченіе всего 1886 г., несмотря на крайнюю слабость здоровья, Заіончковская работала надъ романомъ Обязанности и по частямъ сдавала его для печати. Лто 1887 г. опять пришлось провести въ город. Въ послдній разъ Надежда Дмитріевна вышла изъ квартиры въ конц августа этого года, чтобы прохаться въ Ботаническій садъ съ своею неизмнною сожительницей и подругой, съ этого дня она не спускалась съ лстницы, не сдлала ни шагу по улиц. На вс убжденія знакомыхъ измнить образъ жизни она отвчала, что въ комнатахъ довольно воздуха, что у нея много зелени и т. п. Какъ мы уже упоминали, 1887 г. былъ особенно тяжелъ для Заіончковской въ матеріальномъ отношеніи. Въ август слдующаго года Н. Д. писала одной пріятельниц: ‘Очень тоскую… Хочу ревть и не смю, еще глаза потухнутъ, а они и безъ того плохи. Думай только: я годъ не видала ни снга, ни травы. Для меня нтъ послдняго утшенія — природы. А я ее любила больше всего. Никогда не доводилось въ волю дохнуть въ деревн, на свобод, а подъ конецъ ужь и совсмъ’… Нужда была иной разъ такъ велика, что не на что было купить лкарства.

Въ послдніе годы жизни Заіончковская вообще сильно страдала отъ эмфиземы легкихъ и старческихъ измненій сердца и сосудовъ, вслдствіе удушья, она могла спать только въ одномъ положеніи, что, конечно, до-нельзя утомляло ее. Въ октябр 1888 году у нея повторилось воспаленіе легкихъ. Профессоръ Манассеинъ, ежедневно навщая больную, не скрывалъ, что опасность очень велика. Съ этого времени Заіончковская становилась все слабе и слабе, но она, все-таки, бодрилась, не позволяла поддерживать себя и двигалась по комнат, держаСь за спинку стула, который толкала передъ собою. Въ послдніе мсяцы жизни ей приходилось проводить стоя цлые часы, при этомъ затекавшія ноги причиняли невыносимыя мученія. Къ несчастію, Н. Д. не любила лечиться, боялась лкарствъ и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить ея страданія, приходилось обманывать ее: давать, по предписанію врача, одно лкарство подъ именемъ другаго, съ которымъ она уже нсколько освоилась и потому соглашалась его принимать. Несмотря на страшныя муки, Н. Д. до конца сохраняла самообладаніе и даже съ большимъ юморомъ описывала свои ощущенія. Тяжелое положеніе Заіончковской значительно ухудшалось, съ одной стороны, постоянною заботой о заработк, а съ другой — тяжелою мыслью, что въ послдніе годы нкоторые изъ бывшихъ друзей ее забыли, а иные даже и оскорбляли. Много разъ рзкое ухудшеніе всхъ болзненныхъ явленій слдовало непосредственно за какимъ-нибудь непріятнымъ письмомъ или рзкимъ отзывомъ бывшихъ друзей.

Въ ноябр 1888 г., собравъ послднія силы, Заіончковская написала въ дв недли разсказъ Вьюга, съ очень симпатичнымъ сюжетомъ, который и былъ напечатанъ въ Русскихъ Вдомостяхъ (4 января 1889 г.) {Онъ перепечатанъ во второмъ изданіи Альбома 1889 г.}.

Во время болзни Н. Д. не позволяла, чтобы В. А. Москалева по ночамъ вставала къ ней, требовала, чтобы та спала въ своей комнат, пока была малйшая возможность,— сама раздвалась и разувалась. Къ физическимъ страданіямъ присоединялись и заботы о крайне затруднительномъ матеріальномъ положеніи. Тогда литературный фондъ счелъ особенно пріятнымъ для себя долгомъ взять Заіончковскую окончательно на свое попеченіе, благодаря этому, явилась возможность перевести И. Д. на дачу въ Петергофъ.

Перездъ совершился 24 мая. Чтобы снести больную съ лстницы, пришлось положить ее на кушетку. Она такъ боялась, что лишилась чувствъ. Затмъ ее посадили въ карету и такимъ образомъ доставили въ Петергофъ. До самой смерти она была на ногахъ.

Въ 11 часовъ ночи 7 іюня, какъ бы предчувствуя смерть, она сдлала нкоторыя распоряженія, попросила не тушить огня и просила В. А. Москалеву лечь спать. Затмъ, въ забыть, она то вскрикивала: ‘мама, мама!’ то произносила итальянскіе стихи. Около часа ночи она позвала Вру Александровну. Сидя на кровати, она попросила поднять себя, но, вслдъ затмъ, сла на кровать и пошатнулась, такъ что В. А. едва успла положить ее къ себ на грудь. Призванный докторъ ушелъ, ничего не сказавъ, такъ какъ Н. Д. въ это время была уже мертва: она скончалась въ ночь съ 7 на 8 іюня 1889 г., въ часъ пополуночи, на 65-мъ году жизни.

На похороны не было средствъ, и ихъ доставили литературный фондъ и редакціи двухъ повременныхъ изданій, въ которыхъ Н. Д. въ послднее время участвовала. Она была похоронена на петергофскомъ кладбищ 10 іюня въ присутствіи самаго небольшаго числа писателей и знакомыхъ Н. Д.

Такъ закончилась честная, трудовая жизнь, всецло посвященная служенію обществу и самоотверженной помощи людямъ близкимъ. Заіончковская была цльный человкъ, она не знала компромиссовъ, не допускала сдлокъ съ совстью, она такъ же безупречна въ своей личной жизни, какъ и въ общественной дятельности. Критика упрекала Заіончковскую въ томъ, что ея добродтельные герои ужь черезъ-чуръ добродтельны, указывали, напримръ, на то, что герой ея послдняго большаго романа — ‘воплощенное олицетвореніе строжайшего исполненія всякаго рода обязанностей: сына, мужа, отца, друга, общественнаго дятеля… онъ знаетъ только одно занятіе: жертвовать собою до самоотреченія’… Возведеніе такихъ личностей въ типъ не удавалось Заіончковской, но что они встрчаются и въ нашемъ обществ — этому доказательство она сама.

В. Семевскій.

‘Русская Мысль’, кн.XII, 1890

Н. Д. Хвощанская-Заіончковская

IX.Болзнь и кончина Н. Д. Заіончковской.

Читайте также:

IX.
Болзнь и кончина Н. Д. Заіончковской.