‘СЛОНЫ’ ФАКТОВ
‘Либерал’ в веке минувшем — это антиклерикал. Антиклерикализм не всегда синоним атеизму. Существовали и сейчас существуют безрелигиозные и религиозные либералы. Вера последних носит часто умозрительный характер. Славянофил же всегда предполагает воцерковленного человека. Поименованные в заголовке деятели представляют не до конца антагонистическую пару: либерала, но не безбожника Чичерина и славянофила, а стало быть, ортодокса Аксакова. Интересно проследить, из каких ‘мух’-терминов развиваются ‘слоны’ непонимания. Кроме того, многое из того, что разделяло этих двух мыслителей в веке XIX, является камнями преткновения и сейчас. Но предварительно о том, как упомянутая выше книга оказалась в Мурановском музее. Усадебный дом в сельце Мураново был построен в 1842 г. поэтом Е.А. Боратынским по собственному проекту. В последнюю четверть XIX в. усадьба принадлежала племяннице жены Боратынского, которая была замужем за сыном другого поэта — Ф.И. Тютчева. Поэтому в музее хранятся памятные реликвии и Боратынского, и Тютчева. Но не только. Дочь Тютчева, Анна, в 1866 г. станет женой публициста И.С. Аксакова. Проживут они в счастливом браке 20 лет. После смерти мужа Анна Федоровна перевезет в Мураново в крепкий, исполненный любви и памяти дом своего сводного брата Ивана, обстановку московского кабинета Аксакова, а также его книги в той части, которая не была передана Московской духовной академии. Это сочинения Сергея Тимофеевича Аксакова и славянофилов (А.С. Хомякова, Ю.Ф. Самарина, К.С. Аксакова), издания Ивана Аксакова и книги, ему подаренные. В числе последних — труд Бориса Чичерина ‘Наука и религия’, изданный в Москве в 1879 г. На обложке дарственная надпись: ‘Ивану Сергеевичу Аксакову от Б.Чичерина’. Книга несет в себе следы очень внимательного и пристрастного чтения: подчеркивания, восклицательные и вопросительные знаки, словесные комментарии. На пятистах страницах разворачивается жаркий спор двух идеалистов, по-разному представлявших себе модель мира, место в ней Бога и человека. Но прежде чем представить непосредственно книжный диалог, несколько слов об авторе и читателе.
АВТОР
Борис Николаевич Чичерин — теоретик права, историк, философ, либеральный деятель. В 1858 г. он размежевался с Герценом, но ‘по своим вкусам и склонностям’ остался ‘самым крайним западником’. Чичерин родился в семье крупного тамбовского помещика. В 17 лет поступил в Московский университет. С 1861 г. — экстраординарный профессор. В 1868 г. демонстративно вышел в отставку (вместе с С.М. Соловьевым, С.А. Рачинским, И.К. Бакстом и другими) вследствие принципиальных разногласий с большинством совета университета, допустившего ряд незаконных, по его мнению, действий в отношении студенчества. С 1881 по 1883 г. — московский городской голова. Характерны его слова как либерального деятеля, сказанные им перед общественностью Москвы при принятии обязанностей головы: ‘Не покидая созданной для нас почвы права, мы должны стараться соблюдать счастливую середину между старыми привычками безусловной покорности и новыми стремлениями к безотчетной оппозиции (…). Прежде всего будем постоянно помнить, что русское государство в настоящее время находится не в нормальных условиях и что только согласным действием правительства и общества мы можем победить гнетущий нас недуг и приготовить для своего отечества более светлое будущее’. Чичерин был уволен с этой должности по распоряжению Александра III за речь во время коронационных торжеств, в которой призвал к ‘единению всех земских сил для блага отечества’. Император был против любых сил, разжижающих ‘чистое’ самодержавие. Последние годы жизни Борис Николаевич провел в родовом имении, в селе Караул Тамбовской губернии. В своих историко-политических и философских сочинениях Чичерин разрабатывал идеалистическую систему взглядов на государство и право в духе Гегеля (государство есть союз свободного народа, связанного законом в одно юридическое целое и управляемого верховною властью для общего блага. Право есть взаимное ограничение свободы под общим законом. Источник права не в законе, а в свободе. Причем истинная свобода есть свобода добра), на личность (личность составляет краеугольный камень всего общественного здания, не зная природы и свойств человеческой личности, нельзя ничего понять в общественных отношениях. При этом абсолютное начало в человеке есть разум). Отношение к религии имело у Чичерина возрастную диалектику: ‘младенческую веру’ в Бога он утратил в юношеские годы. Ее сменил в университетскую пору скептицизм, который, однако, не перерос в совершенный атеизм. И, хотя христианство Чичерин считал ‘религией средневековою, окончившею свой век’, он не делал отрицающего Бога последнего шага. В зрелые годы он вернулся к христианству, понимаемому им исторически. Представляемая книга (Чичерину 51 год) заканчивается следующими словами: ‘В истории земное сочетается с небесным, в конечном осуществляется бесконечное. Абсолютное само становится явлением и развивается в сознании человека. Поэтому на каждой ступени исторического движения мы встречаем божество. Бог есть начало, середина и конец истории’. Свои профессиональные интересы Чичерин распространял и на естествознание, в особенности на математику, физику и химию. Он автор нескольких работ о периодической системе элементов. Стало быть, проблема ‘наука и религия’ волновала Чичерина. Но не только в силу личной приверженности этой теме. Дело в том, что именно в 1870-е вследствие существеннейших открытий наука поставила многочисленные вопросы перед традиционным религиозным сознанием. Именно тогда происходило уяснение и развитие теории Дарвина, формулирование законов наследственности Менделем, освоение неевклидовых пространств Лобачевского и Римана, создание классической электродинамики Максвеллом, совершены новые геологические и археологические изыскания. Все это меняло представление о человеке и мире, требовало осмысления. Именно тогда расцвела философия позитивизма, отрицающая возможности проникновения в сущность предметов и явлений, ограничивающая задачи исследователя лишь описанием результатов наблюдения, принижающая или вовсе нивелирующая роль теоретического мышления в познании действительности. В предисловии к книге ‘Наука и религия’ Чичерин высказывает исходные положения своего мировоззрения. Он называет разум единственным путем постижения явлений природы и человека: ‘Ни смысла, ни связи явлений опыт нам не раскрывает: связующее начало, не подлежащее внешним чувствам, постигается только разумом’. Но Чичерин не обособляет разум от веры, призывая ‘окинуть взором все необъятное пространство неба и уразуметь великую связь, соединяющую высшее с низшим, небесное и земное’. А иерархия такова: ‘Вера для разума составляет не точку исхода, которая принимается слепо, а объективное начало, которое исследуется в своем существе и в своих проявлениях. Только этим путем можно сделать научный вывод’. (Вспоминается французский богослов XII в. Пьер Абеляр: ‘Вера должна строиться на разумных основаниях’.)
ЧИТАТЕЛЬ
Иван Сергеевич Аксаков — публицист, общественный деятель. В конце 1850-х — собеседник и тайный корреспондент А.И. Герцена. С начала 1860-х — восприемник и продолжатель славянофильского дела брата Константина, А.С. Хомякова, И. В. Киревского. Свой мощный общественный темперамент Аксаков реализовывал в издательско-журналистской деятельности: газеты ‘Парус’ (1859), ‘День’ (1861-1865), ‘Москва’ (1867-1868), ‘Русь’ (1880-1885). Редактор и автор почти всех передовых статей, он старался широко и многосторонне представить как народную жизнь России, так и политико-идеологическую борьбу разнообразных слоев общества, включая интеллектуальную и правящую элиту. В молодые годы после окончания Императорского училища правоведения (1842) Иван Аксаков много и самоотверженно служил в уголовном департаменте Правительствующего сената, а затем (с осени 1846 г.) в Министерстве внутренних дел. Исколесил Россию по казенной надобности, был проницательным наблюдателем, а не теоретическим созерцателем живой жизни. Славянофильство Аксакова носило более практический характер, чем у его учителей, сохраняя вместе с тем всю чистоту и благородство предшественников, которые были, по словам жены Ивана Сергеевича, ‘первыми мыслящими людьми, дерзнувшими поднять свой протестующий голос во имя самобытности России, первыми поняли, что Россия не есть лишь бесформенная и инертная масса, пригодная исключительно к тому, чтобы быть вылитой в любую форму европейской цивилизации и покрытой по желанию любым лоском — английским, французским или немецким’. (Сейчас мы вновь переживаем злободневность этих борений.) Аксаков был за отмену крепостного права с наделением крестьян землей. Будучи руководителем Московского славянского комитета, являлся консолидатором помощи в борьбе балканских народов против гнета Турции, а во время Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. собирал средства и организовывал отправку оружия болгарским дружинам. Иван Сергеевич вышел из известной патриархальной и культурной семьи, в которой чтились традиции православия. При этом он не терял пытливого интереса к догматам других конфессий и их носителям, к философии и естественно-научным изысканиям своего времени. Об этом, например, говорят книги из библиотеки Аксакова: М.М. Стасюлевич. ‘Опыт исторического обзора главных систем философии истории’. — СПб., 1866, L. Farley. ‘Turks and christians’. — London, 1876, Н.А. Сергиевский. ‘Творение мира и человека: Изъяснение библейской истории в связи с естественною историею’. — М., 1883.
УМЕНИЕ ГОВОРИТЬ БЛАГОРОДНОЮ РЕЧЬЮ
Чичерин и Аксаков были знакомы еще с 1850-х. С того времени, когда оформлялось размежевание на славянофилов, западников и либералов. В письме Аксакову от 8 ноября 1858 г. Чичерин назовет свое положение престранным: ‘…между вами и западниками… Не деля ваших мнений, я вас больше понимаю и больше сочувствую с вами, нежели с нашими поклонниками централизации и французской болезни’. А в конце 90-х Чичерин будет вспоминать: ‘Гораздо умнее и даровитее Константина Сергеевича был младший его брат Иван… Как человек, с открытыми глазами смотрящий на практическую жизнь, он иногда подтрунивал над идеальными представлениями брата о русском мужике, но в теоретической области он ничего не мог противопоставить проповеди, которая затрагивала самые глубокие струны его сердца. Он целиком проглотил славянофильское учение и сделался ревностным его последователем’. И о более позднем времени, о 60-х, когда Аксаков вполне проявился как публицист: ‘Талант у него был довольно значительный, было одушевление, умение владеть языком, говорить благородною речью, когда он громил порядки прошедшего времени, он был красноречив. Успеху его много содействовало и неуклонное благородство убеждений, отсутствие всяких мелких чувств и всяких недостойных уловок. Но нравственное достоинство и литературный талант не могли восполнить коренной недостаток основательного образования и трезвого отношения к коренным вопросам. Серьезное содержание заменялось пустозвонною славянофильскою фразою, которая повторялась на все лады… Это нескончаемое разглагольствование о каких-то русских началах, об оторванности высших классов, о слепом поклонении Западу было тем невыносимее, что оно изливалось с самою резкою самоуверенностью, кстати и некстати’. Принятый в доме Аксаковых, Чичерин пишет о том влиянии, которое оказывала на славянофила Аксакова его жена. Она была полунемка, воспитывалась в Мюнхенском королевском институте. Переехав в Россию, Анна Федоровна пережила ‘целый переворот’ в ‘нравственном сознании’ под влиянием одного из богословских трактатов Хомякова, совершенно приняла православие, однако не утратила многосторонности взгляда на явление современной жизни в историко-европейском ее контексте. С 1853 по 1866 г. она была фрейлиной сначала цесаревны, а с 1855 г. уже императрицы Марии Александровны, выполняла также обязанности воспитательницы царских детей. О ее критическом отношении ко двору можно судить по воспоминаниям ‘При дворе двух императоров’. Так, весьма характерна для нее оценка самодержца Николая I: ‘Повсюду вокруг него в Европе под веянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, искоренить во что бы то ни стало…’ Чичерин фиксирует резкую фразу Анны Федоровны, брошенную ею в пылу идеологической полемики с мужем: ‘Что мне делать? — Я терпеть не могу славян и ненавижу самодержавие, а он восхваляет и то, и другое’. Чичерин считает, что любовь и совместная жизнь с такой многогранной, умной и образованной женщиной, ‘естественно, должны были развить в Иване Сергеевиче некоторую терпимость. Действительно, в частных отношениях он оказывал ее вполне… Он даже избегал споров. Но как только он брался за перо, он точно закусывал удила и, закрывши глаза, без всякого уже удержу пускался стремглав в свою славянофильскую болтовню’. ДВЕ МОДЕЛИ МИРОЗДАНЬЯ Представляемая нами книга дает богатый материал, чтобы прояснить отношение Аксакова к Чичерину, но не как к общественному деятелю либерального толка, а как к мыслителю западного типа, разрабатывающему большей частью не приемлемую Аксаковым схему познания Бога, мира, человека. Книга ‘Наука и религия’ имеет три части: Наука, Религия, История человечества. Первая посвящена анализу теорий познания мира (посредством математики, логики, диалектики — как умозрительных наук, и опыта, внешнего и внутреннего). Рассматривается также возможность познания Абсолюта, то есть Бога, научным путем. Во второй части обозреваются соотношения религии и философии, религии и искусства, религии и нравственности, определяется место церкви как союза людей ‘во имя нравственного начала’. В третьей, посредством анализа смены религиозных и философских систем, выстраивается путь развития человечества ‘от первоначального единства, через раздвоение, к единству конечному’. Рассматривается философия нового времени. Достается позитивистам: О.Конту и Дж. Ст.Миллю, схоластическим последователям Дарвина. Материалистам. Все три части методологически объединяет чичеринский инструментарий познания истины — тетрада: от единства через отношения и сочетания к множеству. Анализируя пометы Аксакова, можно выделить круг тем и вопросов, особенно затрагивающих его в изложении Чичерина. Это: — значение разума и чувства в процессе познания объективного мира, — превратное изложение Чичериным отношения славянофилов к вере, — тема церкви, ее истории, ее значения в духовном развитии человечества, — влияние идей на ход истории, — тема ветхозаветного предания. Проблема отношений науки и религии в одном из ее аспектов состоит в определении способа познания мира. Научный инструмент — это опыт и размышление, религиозный инструмент — это вера. Но какая? Так называемая — слепая? И слепая ли она? Ведь существуют понятия религиозного опыта и Божьего промысла. Относится ли чувство к инструментам познания сущего? Об этом — первая глава ‘Опыт и его границы’, с которой начинается знаковая полемика Аксакова с Чичериным. Аксаковым отчеркиваются на полях следующие утверждения: ‘Чувство само не создаст предмета, оно определяет только отношение лица к данному предмету. Иначе оно само было бы источником познания, то есть известною формою разума… разум один способен утвердить в человеке представления, имеющие для него объективное значение… и откровение нуждается в разумной проверке, ибо иначе человек принужден будет слепо верить…’. То, что эти подчеркивания несогласные, можно вывести из дальнейших словесных комментариев Аксакова в главе ‘Религия и философия’. В этой главе Чичерин борется с богословами за самостоятельное место философии в деле познания истины. Задевает и славянофилов: ‘И поныне еще богословское направление, разделяемое между прочим нашими славянофилами, утверждает, что только вера может быть источником истинного знания. Они требуют, чтобы разум возвратился к тому живому источнику, вне которого наука превращается в мертвый схематизм. Религия, говорят они, не может пребывать в отдельном уголке человеческой души, оставляя возле себя место другим, чуждым ей элементам. Она охватывает человека всецело, и только отдаваясь ей вполне, человек может обрести утраченное им внутреннее единство’. Оспаривая это утверждение, Аксаков разворачивает следующее диалектическое построение: ‘…внутренняя цельность человека… составляет не более как первую ступень развития, в ней выражается то первоначальное единство, которое служит точкою отправления для человеческого духа, но на котором человек не может остановиться. Высшею затем ступенью является самостоятельное развитие отдельных элементов. Это не насильственное отторжение ветвей от общего ствола, а выражение истинного существа духа, того присущего ему абсолютного начала, в силу которого каждая отдельная сторона способна сделаться источником самобытной жизни и развиваться чисто изнутри себя. Общая связь всех этих сторон снова неизбежно приводит их к высшему единству, но это новое единство водворяется не насильственным подчинением их внешнему для них авторитету, а собственным их внутренним развитием’. Слово ‘насильственным’ подчеркнуто Аксаковым и рядом с отчеркиванием на полях следующий полемический комментарий: ‘Кто и когда этого требовал? Говорилось только о том, что познание истины дается только цельному разуму, что не только логический разум, но и Любовь (чувство) есть орудие познания’. И еще в одном месте. Чичерин: ‘Устраняя же всякое испытание и требуя безусловной покорности авторитету, вера ставит себя на одну доску с суеверием’. Подчеркнуто Аксаковым, и на полях возглас: ‘NB. Какой славянофил этого требовал?!!’.
РАЗУМ И/ИЛИ ВЕРА?
Из приведенной полемики видно, какая бездна недопонимания разъединяла философа Чичерина, переживавшего Бога как абсолютный разум, и не философа Аксакова, верующего в живого Бога. Там, где идеалист Чичерин выступает в роли апологета философского признания могущества ‘бесконечной силы’ перед не принимающими ее исповедниками ‘чистого реализма’ (глава ‘Идея Бога’), Аксаков делает несколько полемических отчеркиваний: ‘С точки зрения философии, не представляется никакого противоречия в том, что ограниченные силы подчиняются силе бесконечной, и что действия первых, во имя высших целей, могут нарушаться действиями последней. Подобные нарушения могли входить в первоначальный план Провидения. Но, признавая внутреннюю возможность непосредственного и даже чудесного вмешательства Бога в дела мира, философия не может идти далее признания одной возможности’. На полях следует, можно сказать, богословская переакцентировка Аксакова под знаком NB: ‘И человеческая природа, все всегда вращается в мире Божьей воли и из него не выходит, так что, собственно говоря, никаких нарушений Богом ‘вечных’ законов не бывает. Абсолютны только законы чистаго Разума, законы же материи, управляющие природою, условны и известны нам только отчасти’. В главе ‘Церковь’ Чичерин позволяет себе высказаться экуменически: ‘…каждая из них (церквей. — Н.Б.) имеет свою задачу и свое назначение….но в своей совокупности, все они составляют расчленение единой христианской идеи, которая при внутреннем тождестве не исключает и разнообразия….верующие в нравственное развитие человеческого рода могут с надеждою ожидать того, хотя может быть и весьма отдаленного времени, когда все христианские церкви, забывши свои распри, будут смотреть на себя, как на членов единого духовного тела, с единым, невидимы главою — Христом’. Аксаков не пропускает этого неприемлемого для него рассуждения: делает подчеркивания в тексте, а на полях ставит знак вопроса и комментирует: ‘Первое и существенное условие Церковного союза единомыслие. Тут никакого разнообразия быть не может. Дело идет не о распрях, но о разномыслии в понимании основных догмов христианства’. Аксаков не может перенести и реверанса Чичерина в сторону Католической Церкви: ‘Католическая Церковь могла бы еще сослужить великую службу человечеству. Обладая могущественнейшею организациею, она более других церквей, в состоянии отстоять самостоятельность нравственно-религиозного союза против излишних притязаний государственной власти… Но унаследованное от средних веков властолюбие не дозволяет ей держаться в должных пределах, а потому лишает ее сочувствия образованного мира. Стоя на почве свободы, она была бы непобедима, отвергая свободу во имя клерикальных притязаний, она подрывает собственные нравственные устои’. Аксаков акцентирует подчеркиваниями ключевые слова и комментирует на полях: ‘Если б Кат. Церковь могла стать на почву свободы и не унаследовала ‘властолюбия’, она бы не была католическою. Удивительное неумение у Чичерина воспроизводить типические черты исторических явлений и проникать в живую сердцевину’. Обобщенное мнение Аксакова о главе ‘Церковь’ выражено на полях в начале ее: ‘Вся эта глава поверхностна и касается только внешней, формальной и случайной стороны Церкви’. Да, но ведь для Чичерина Церковь — это соединение людей, в котором осуществляется ‘отвлеченно-общее начало, нравственность’. А для Аксакова Церковь — это ‘единение в вере’, по Священному Писанию: ‘тело Христово’, ‘матерь верующих’.
ИДЕАЛИСТ ИДЕАЛИСТУ РОЗНЬ
В главе ‘Нравственный мир’ и рассматривается возможность устройства мира на нравственной основе. Чичерин полемизирует с И.Тэном (1823-1893), французским философом, склонным к материализму, который признает законом только ‘порядок, установившийся бессознательным путем посредством привычек, верований, даже физической силы’. Чичерин в который раз провозглашает разум главной движущей (читай: нравственной) силой развития человечества: ‘Разум, во имя несуществующей еще цели, перерабатывает существующее. Как скоро мы отвергаем идеализм, так мы последовательно должны отвергнуть прогресс, а вместе с ним и свободу, которая служит ему орудием’. Аксаков тоже идеалист. Но он — за выявление идеи живого течения жизни. В приведенном выше тексте он подчеркивает слово ‘Разум’, а на полях указывает на неглубокость понимания Чичериным ‘почвенника’ Тэна и гипертрофию первым разума, идеальных стремлений в деле исторического прогресса человечества: ‘Дело не в этом, а в том, что, может быть, и не раз проявляется в истории деспотизм теории над жизнью. Необходимо уважение к жизни. Не всякий ‘Разум’ — разум. Французский Конвент поклонялся ‘Разуму’ и ломал жизнь во имя ‘рациональных начал’. Чичерин вообще игнорирует живую жизнь и забывает, что абсолютное начало — Разум — абсолютно только у Бога, да в отвлеченной форме’. Впервые эту мысль Аксаков пространно изложил еще в 1865 г. в передовой статье газеты ‘День’ под заглавием ‘О деспотизме теории над жизнью’. Весь ее пафос состоял в призыве преодолеть разрыв между теориями (подчас заимствованными), которые периодически овладевают ‘образованным’, ‘служилым’ обществом, и реальной жизнью народа. ‘Деспотизм теории над жизнью, — писал Аксаков, — есть самый худший из деспотизмов… В самых огромных размерах явила такое насильственное приложение теории к практике, такое заклание жизни на алтарь отечественной теории — первая Французская революция: это была оргия теории, пирующая на развалинах сущего и живого, — вакханалия деспотизма отвлеченной самоуверенной мысли отдельных единиц, приносившего в жертву теоретически понятому идеалу народному, — народную совесть и нравственность, в жертву теоретически понятой свободе, — действительную неполитическую, внутреннюю свободу быта — идее народа — самый народ Франции’. Практический славянофил Аксаков, которого так раздражала приверженность Чичерина ‘отвлеченной идее’, тоже не был безгрешен. Враг деспотизма теории над жизнью, он, в частности, горячо поддерживал искусственную политику российского правительства в отношении расселения евреев на целинных землях в Херсонском крае. И хотя можно было предположить, что в степные пустыни нельзя посылать неумелых землевладельцев (так сложилась судьба евреев, со времен Иудейской войны отторгнутых от земли), Аксаков удивлялся, почему из этой затеи ничего положительного не получилось. Обвинял евреев в не трудолюбии и других пороках. Но это замечание, а propos. В главе ‘Положительные религии’ скепсис Аксакова вызывает вся логика Чичерина в объяснении развития религиозных систем. Называя положительной религией такую религию, которая ‘представляет известное миросозерцание, определяющее отношение Бога к миру и к человеку’, Чичерин видит в этом уже развитый философский элемент. Не отрицая необходимого присутствия в душе живого общения с Богом, он все же утверждает, что ‘одна философия способна раскрыть истинный смысл религий’. У Чичерина речь идет об умозрительном понимании смысла религии. А Аксаков совсем не о том иронически замечает на полях: ‘Так что без философского образования и общение с Богом невозможно?!!’. Далее Чичерин говорит о различных уровнях религиозного сознания, каждый из которых раскрывает ‘известную сторону Божества, а совокупность их представляет полное развитие религиозного сознания в человеке через последовательный ряд божественных откровений’. Рядом с отчеркиванием на полях этих строк Аксаков ставит два знака вопроса и пишет: ‘Все это не то. Дар Божий — это религиозный инстинкт, — а нельзя считать откровением Божиим все блуждания инстинкта’. Итак, у Чичерина — диалектика религиозного сознания, а у Аксакова — ‘блуждания религиозного инстинкта’.
* * *
Внимательно прочитав книгу ‘Наука и религия’, Аксаков нигде не прощает автору подчас схематической умозрительности в объяснении сложнейших явлений жизни человеческого духа. Вполне проявляя при этом жесткость собственного мировоззрения. И все-таки, как ни по-разному Аксаков и Чичерин переживали Богоприсутствие в мире, их объединяло желание всемерного постижения воли Творца. Вот чем кончается предисловие к представленной книге: ‘Разрыв между наукою и религиею составляет принадлежность известных ступеней развития, он происходит иногда от недостаточности науки, иногда от недостаточности религии. Но окончательною целью развития представляется высшее объединение обеих областей, конечный синтез всего духовного мира’. Аксаков в своем предсмертном редакторском ответе одному корреспонденту ‘Руси’ напишет так: ‘Я не защитник монашества, враг формализма и господства мертвящей буквы, — всегда стоял и стою за свободу верующей совести, свободу слова, свободу науки, — призываю всем сердцем обновление жизни духа в видимой, исторической церкви…’. Об авторе: Наталья Павловна Белевцева — 20 лет занимала должность хранительницы мемориальной библиотеки Мурановского музея, старший научный сотрудник.