Н. А. ДОБРОЛЮБОВ
Н. А. ДОБРОЛЮБОВ
‘Курьер’, 1901 г., No 320
Н. А. Добролюбов, Шулятиков Владимир Михайлович, Год: 1901
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Владимир Шулятиков
‘Подросли новые люди, для которых любовь к истине и честность стремлений уже не в диковину. Те понятия к стремления, которые прежде давали титул передового человека’ теперь уже считаются первой и необходимой принадлежностью самой обыкновенной образованности… Теперь с невольным презрительным изумлением останавливаются перед человеком, который выказывает недостаток сочувствия к гласности, бескорыстию, эмансипации и т.п.’
Так характеризован Н.А. Добролюбов ту аудиторию, к которой обращался со своими критическими статьями: он имел перед собой ‘новое’, ‘молодое’ ‘интеллигентное общество, необыкновенно многочисленное, одушевленное самыми благими стремлениями.
Но он не обольщался ‘внешним’ видом своей аудитории. На ‘молодое’ интеллигентное общество он смотрел сквозь призму трезвого скептицизма. Он находил, что над молодым поколением интеллигентов продолжала сохранять большую власть патриархальная старина, что значительное большинство ‘новых людей’ продолжало подчиняться различным ‘старым’ настроением, старым чувствам, старым привычкам.
‘Старина’ сильно смущала их, а в то же время жизнь настоятельнее ‘предъявляла’ к ним свои права, чем к людям прежних поколений. И они не могли ‘ничему отдаться всей силой души’. Это были ‘люди промежуточного времени’.
Прогрессивные идеи большинство из ‘новых’ людей усвоило себе не так, как усваивались эти идеи одинокими героями и подвижниками мысли прежних времен. Новые люди ‘с детства, непременно и постоянно, напитывались теми понятиями и стремлениями, для которых прежде лучшие люди должны были бороться, сомневаться и страдать в зрелом возрасте’. Одним словом’ ‘новые’ люди не завоевали своих убеждений ‘с бою’: они приобрели их полусознательным, полумеханическим путем, они поклонились идеям, как святыне, завещанной прошлым.
И потому их ‘благие’ порывы, их прогрессивные стремления носили слишком ‘отвлеченный’, слишком платонический характер.
‘Новое’ общество, таким образом, в глазах Н.А. Добролюбова представляло из себя вообще малоутешительную картину.
Но среди общей массы инертных, ‘слабых духом’, ‘обезличенных’ интеллигентов вырисовывался образ человека, обещающего олицетворить собой идеального человека.
Этот образ вырисовывался не вполне законченно. Н.А. Добролюбов дополнил неудавшиеся ему в действительности черты, вложил в его душевный мир свое содержание и провозгласил учение о настоящем новом человеке-интеллигенте ‘реалисте’.
Интеллигент-‘реалист’ (или как он называл ‘реальный человек’)* в противоположность ‘слабым’ интеллигентам — носитель душевной силы. В противоположность деятельным интеллигентам он — человек активной анергии. Он действует не во имя извне навязанных ‘принципов’, а повинуясь исключительно голосу ‘естественного влечения натуры’. Внутреннее убеждение — вот высшая для него санкция морали. Истинный человек творит добро не потому, что он должен следовать правилам установленной морали, а потому, что ‘делание добра’ является потребностью его природы.
* См. ‘Сочинения Н.А. Добролюбова’, т.II, стр. 392.
У нас очень часто превозносят добродетельного человека тем восторженнее, чем более он принуждает себя к добродетели. Исполняющие предписание долга, только потому, что это предписано, а не потому, чтобы чувствовали любовь к добру, такие люди не совсем достойны пламенных восхвалений. Эти люди жалки сами по себе. Их чувства постоянно представляют им счастие не в исполнении долга, а в его нарушении, но они жертвуют своим благом, как они его понимают, отвлеченному принципу, который принимают без внутреннего, сердечного участия. В нравственном отношении они стоят на очень низкой ступени.
В делании добра, в любви к общему благу интеллигент-‘реалист’ исходит из разумного эгоизма. ‘Все люди во все времена, во всех народах искали и ищут собственного блага, оно есть неизбежный и единственный стимул каждого свободного действия человеческого’.
Вся разница заключается в том, как понимать то благо, в чем видят удовлетворение своего эгоизма.
Эгоизм интеллигента-реалиста — это не эгоизм хищника, это — ‘благородный’ эгоизм.
Когда отец радуется успехам своих детей, когда гражданин принимает близко к сердцу благо своих соотечественников — они следуют эгоистическим движениям своего внутреннего мира: ‘ведь все-таки они, они сами чувствуют удовольствие при этом, ведь они не отрекаются от себя, радуясь радости других’.
Если даже человек приносит какие-нибудь жертвы ради других, — он делает это, повинуясь эгоистическим побуждениям: его жертва свидетельствует только о высоте его внутреннего развития: делание добра доставляет ему лично больше удовольствия, чем ‘исполнение прихотей’.
‘Таким образом, любовь к общему благу есть, по нашему мнению, не что иное, как благороднейшее проявление личного эгоизма.
Когда человек до того развился, что не может понять своего личного блага вне блага общего: когда он при этом ясно понимает свое место в обществе, свою связь с ним и отношения ко всему окружающему, тогда только можно признать в нем действительную, серьезную, а не риторическую любовь к общему благу.
Чтобы подняться до настоящей, возвышенной любви к человечеству, необходимо, следовательно, быть человеком с развитой индивидуальностью, высоко ценить собственную самостоятельность и естественные права личности.
Только то, что имеет ‘основание и поддержку внутри человека, в его рассудке и сознательной решимости’ — только то может быть достойно настоящего ‘нового’ человека — интеллигента-‘реалиста’. Напротив, в глазах этого интеллигента ничего не может быть хуже ‘уничтожения личности, покорения естественных личных влечений отвлеченному, мертвому принципу’.*
* См. статью Н.А. Добролюбова об известной книге Ореста Миллера (‘Соч’., т. II, 315).
Таков идеал ‘сильного’ человека, которого Н.А. Добролюбов противопоставил инертным, безвольным, малодушным, ‘обезличенным’ интеллигентам ‘промежуточного времени’.
Выставляя подобный идеал, защищая теорию ‘естественного развития’ интеллигентной личности Н.А. Добролюбов являлся типичным выразителем стремлений ‘разночинской’ интеллигенции в классический период ее истории, в период ее массового, самого решительного выступления на историческую авансцену. Для этой интеллигенции, с большим трудом, путем упорной борьбы за существование, пробившей себе дорогу, своим торжеством исключительно обязанной самой себе, запасам своих душевных сил, своей энергии, работе своей мысли — для этой интеллигенции* теория ‘разумного эгоизма имела глубокий жизненный смысл. Теория ‘разумного эгоизма’ для нее была идеализацией ее собственных ‘сил’, ее жизнеспособности и осуждением тех недугов той душевной немощи, которые погубили интеллигенцию крепостнических времен, осуждением недостатков ‘патриархального’ строя.
* Как нам уже приходилось неоднократно говорить об этом на страницах ‘Курьера’.
Впоследствии теория ‘разумного эгоизма’ послужила предметом самого живейшего внимания со стороны интеллигенции. Впоследствии ‘реальный человек’ Н.А. Добролюбова превратился в ‘реалиста’ Писарева и выступал в качестве героев многочисленных романов ‘эпохи великих реформ’. Временами фигура этого ‘реалиста’ даже заслонила собой, в глазах интеллигенции, остальные фигуры, движущиеся на арене общественной русской жизни.
Но Н.А. Добролюбов не придавал интеллигенту-‘реалисту’ того исключительного значения, которое этот ‘реалист’ имел впоследствии. Указавши своей аудитории на настоящих ‘новых’ людей, он, тем не менее, не склонен был увлекаться интеллигенцией, преувеличивать ее ‘удельный вес’ в общей экономии общественного развития.
Он указывал, что интеллигенция составляет ‘совершенно неприметную частичку великого русского народа’, что она — не более, чем ничтожное меньшинство, которое при том будет становиться все ничтожнее, по мере распространения народной образованности.
На ход жизни она может иметь самое незначительное влияние. Все то, при помощи чего она рассчитывает распоряжаться судьбами истории, все ее ‘культурные’ приобретения оказывают лишь своего рода ‘ ‘, представляют из себя лишь очень относительную ценность.
Если интеллигенция гордится своей литературой, как могущественным орудием воздействия на общественную жизнь, как могущественным двигателем прогресса, то Н.А. Добролюбов спешит доказать, что у интеллигенции нет достаточных оснований идеализировать ‘могущество’ литературы.
‘Литература в нашей жизни не составляет такой преобладающей силы, которой бы все подчинялось: она служит выражением понятия и стремлений образованного меньшинства и доступна только меньшинству, влияние ее на остальную массу только посредственное и оно распространяется очень медленно. Да и по самому существу своему, литература не составляет понудительной силы, отнимающей физическую и нравственную возможность поступать противозаконно. Она поставляет вопросы, со всех сторон их рассматривает, сообщает факты, возбуждает мысль и чувства в человеке, но не присваивает себе какой-то исполнительной власти, которой вы от нее требуете’.
Также неосновательно преувеличивать значение в истории ‘интеллигентной’ личности, как бы она не была высоко развита. ‘Ход развития человечества’ не изменяется от личностей.*
* Это утверждение, конечно, не находится в противоречии с теорией развития ‘сильной интеллигентной’ личности: защищая названную теорию, Н.А. Добролюбов лишь говорил о доступном для интеллигентов идеале, но это вовсе не значит, что он приписывал своему идеальному’ интеллигенту-реалисту великое влияние в ходе общественного прогресса как это делали, напр., Писарев и позднейшие теоретики интеллигенции, учившие о ‘роли личности в истории’.
Великие люди не ‘делают’ истории. Для истории ‘прогресса целого человечества’ не имеют особенного значения не только Станкевич и Белинский, и не только Белинский, но и Байрон, и Гете’. Если бы их не было, то, что сделали они, было бы сделано другими. Великие люди только полнее других выражают то или другое направление. Их появление показывает, что элементы того или другого направления уже выработались в обществе.
Вопрос о соотношении, существующем между личностью и средой был решен Н.А. Добролюбовым в пользу почти безусловного социального детерминализма. На стороне личности он оставил только живую восприимчивость личности: ‘все остальное ложится на ответственность окружающей среды’.
Вся история человечества, в сущности, сводится к истории общественных отношений, и высказал эту мысль Н.А. Добролюбов первый из русских критиков, с необыкновенной последовательностью проводил ее в своих статьях, первый дал многосторонний детальный анализ того, как среда определяет характер и действия человека,* как создаются ‘общественные типы’…
* Такого подробного анализа мы не находим ни у Белинского, ни у Валентина Майкова, которые начали рассматривать литературные мнения с общественной точки зрения.
Итак, интеллигенция стоит не на ‘большой дороге’ истории.
Развенчавши интеллигенцию, разоблачивши неосновательность ее ‘иллюзий’, Н.А. Добролюбов противопоставляет ей ‘народ’.
‘Народ’ он ценил, особенно как носителя тех духовных сил, которых недоставало главной массе интеллигенции.*
* См. его статью о рассказах Марка Вовчка и об обществах трезвости.
В образе простолюдина он видел осуществление своей мечты, мечты ‘интеллигента’ о ‘сильной, цельной личности’.
Н.А. Добролюбов является таким образом, одним из родоначальников двух различных течений, он прямой предшественник теоретиков интеллигенции шестидесятых годов и теоретик партии, отрицавшей активную роль интеллигента в судьбах исторического развития.
Обыкновенно, говоря о Н. А. Добролюбове, представляют его себе чистейшей воды народником. Но это односторонний взгляд. Его ‘реалист’ не менее важен для его характеристики, чем его ‘народничество’.