Мысли, Паскаль Блез, Год: 1669 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 237 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Блезъ Паскаль.

Мысли.

(Blaise Pascal.— Penses.)

Съ предисловіемъ Прево-Парадоля.

Переводъ П. Д. Первова.

Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., 8.
1888.

Паскаль, какъ моралистъ.

Статья Прево-Парадоля.

I.

‘Отрицать, врить и сомнваться такъ-же свойственно человку, какъ лошади — бгать’, говоритъ гд-то Паскаль, среди блестящаго калейдоскопа тхъ мыслей, которыя, въ дополненіе къ давно обнародованнымъ, только недавно (съ 1843 г.) увидли свтъ, благодаря внимательному разбору и въ высшей степени точному изданію автографа. И дйствительно, нердко мы видимъ, какъ человкъ то отрицаетъ, то сомнвается, то вритъ, проходя черезъ эти различныя стадіи съ большимъ смущеніемъ духа и жестокими терзаніями сердца. Часто бываетъ и то, что человкъ, благодаря этимъ колебаніямъ и усиліямъ избжать этой неопредленности, благодаря самой вр, въ которой онъ хочетъ найти успокоеніе, доходитъ до глубокой грусти, до горькаго отвращенія ко всмъ благамъ жизни, до горячаго и тревожнаго стремленія къ неизвстному счастью, которое было-бы безъ мры и конца. Онъ отвращается тогда отъ всхъ удовольствій, презирая низкія, оставаясь холоднымъ передъ боле возвышенными и не довряя самымъ благороднымъ, ничто тогда не въ силахъ его заманить, кром того, чего ему нельзя ни видть, ни постигнуть въ этомъ мір, и онъ справедливо себя сравниваетъ съ оленемъ, который изнемогаетъ отъ жажды среди пастбищъ, слыша отдаленный шумъ воды и горя желаніемъ утолить жажду изъ невидимаго источника.

Сколько людей до и посл Паскаля {Паскаль родился въ Клермон 9 іюня 1623 г., умеръ 29 августа 1662 г.} отвращало такимъ образомъ свои взоры отъ земли, начиная съ тхъ индйскихъ подвижниковъ, которые, за нсколько еще вковъ до Христа, страстно предавались уединенію и молчанію, умерщвленію плоти и мукамъ, и кончая тми изъ нашихъ современниковъ, которые и теперь вдали отъ людскаго шума ищутъ свободы для страданія и молитвы! но какъ въ хорахъ античной трагедіи одинъ кто-нибудь говорилъ отъ имени толпы, такъ и всеобщія и вчно волнующія человчество чувства находятъ въ лиц нкоторыхъ людей столь совершенныхъ или глубоко затрогивающихъ выразителей, что, можно подумать, они говорили за всхъ, каждый, кого одушевляетъ подобная мысль, встрчаетъ въ ихъ слов ясное и сильное выраженіе того, что волнуетъ смутно его собственную душу. Обыкновенно не безъ законной причины одинъ человкъ воплощаетъ въ себ голосъ толпы, и если Паскаль скоре всякаго другого служитъ представителемъ людей, которые, терзаясь желаніемъ ршить задачу жизни, ршили ее въ томъ смысл, что стали презирать жизнь и стремиться къ небу, то мы имемъ не мало основаній связать съ его именемъ эту достигнутую грустнымъ путемъ славу. Никто, можетъ быть, не испыталъ больше его муки передъ неизвстностью, никто изъ насъ не желалъ такъ горячо знать послднее слово человческой судьбы, самая интенсивность этого желанія, перешедшаго въ томленіе, служила пружиной его краснорчія. Появившись въ то время, когда французскій языкъ близокъ былъ къ совершенству, онъ не мало содйствовалъ этому совершенству, интересъ къ его сочиненіямъ, даже написаннымъ вчерн и долго издававшимся въ испорченномъ вид, обусловленъ не только силою и глубиною его мысли, но и большою оригинальностью выраженія. Наконецъ, этотъ молодой человкъ получилъ отъ природы столь прекрасные и рдкіе дары, обладалъ столь проницательнымъ геніемъ, что, когда мы разсматриваемъ его природныя свойства, наше удивленіе доходитъ до высшей степени, и никто не можетъ сказать, на сколько онъ ушелъ-бы впередъ въ дл человческаго знанія, если-бы съ первыхъ-же шаговъ не остановился и не затерялся въ созерцаніи безконечнаго. Быстро исчезнувшее) сомнніе, глубоко охватившая вра съ нкотораго рода отчаяніемъ, страсти скоре заглушенныя, чмъ сдержанныя, пренебреженіе къ слав въ томъ возраст, когда иной готовъ умереть за нее, геній, замкнувшійся въ одномъ кругу предметовъ и всецло обрекшій себя на спасеніе душъ, величіе характера и духа, длающаго постоянныя усилія, чтобы смирить себя предъ Богомъ, чахнущая и умерщвляющая себя жизнь въ слабомъ тл, преждевременная смерть за неоконченной работой,— вотъ исторія Паскаля, исторія боле трогательная, чмъ если-бы она была наполнена необычайными приключеніями, и достойная занять высокое мсто въ лтописяхъ человчества, такъ какъ она цликомъ составлена изъ того особаго рода тревогъ и печалей, который составляетъ достоинство нашей природы уже и потому, что ничего не иметъ общаго съ низменными житейскими интересами. Какъ разсказать такую жизнь даже по тому неподражаемому повствованію, которое оставила намъ сестра Паскаля? Простота этихъ поистин христіанскихъ страницъ какъ нельзя лучше соотвтствуетъ этому великому человку. Вотъ передъ нами ребенокъ, который въ томъ возраст, когда еще лепечутъ, упрямо и пытливо разспрашиваетъ обо всемъ, уметъ отличать отговорки и не довольствуется ими, рожденный какъ-бы для знанія, онъ уже не способенъ остановиться вн истины и успокоиться, не добившись полнаго свта.

Извстно, какъ онъ, будучи отстраненъ отъ занятій геометріей {Отецъ думалъ, что математическія занятія могли-бы отвлечь сына отъ изученія языковъ.}, изобртаетъ ее, извстны его добытыя въ уединеніи открытія, тайныя слезы его отца, испуганнаго и восхищеннаго этимъ чудомъ, извстенъ совтъ добраго Палёра, который находилъ несправедливымъ держать въ плну этотъ духъ и прятать отъ него эту область знанія. И вотъ ему позволяютъ углубиться въ точныя науки, въ нихъ онъ свободно наслаждается истиной, которой такъ горячо искалъ. Но съ 24-хъ-лтняго возраста онъ прощается съ наукой и, воодушевленный любознательностью высшаго порядка, пускается въ поиски за истиной боле трудной дорогой, онъ надется тотчасъ ее постигнуть, онъ охватываетъ ее съ жаромъ, который распространяетъ и вокругъ себя. Отецъ его, уже бывшій настоящимъ христіаниномъ, получаетъ отъ своего сына уроки нравственной строгости, его сестра поступаетъ монахинею въ Портъ-Рояль, вс окружающіе были согрты тмъ огнемъ, который сожигалъ его.

Между тмъ недуги изнуряли его съ самой юности, съ 18 лтняго возраста онъ не зналъ ни одного дня безъ страданій. Но,)не смотря на изнурительность болзней, онъ кое-какъ влачилъ свое существованіе, благодаря усиліямъ врачей, которые старались внушить ему желаніе всячески поддерживать жизнь, подъ ихъ вліяніемъ онъ не прочь былъ даже искать какого-нибудь утшенія въ исполненіи обязанностей и развлеченіяхъ человческаго общества. Почти несомннно, что его сердце было тронуто, что онъ испыталъ удовольствіе и сладость любви, что онъ наконецъ наслаждался и страдалъ, хотя короткое время, тмъ, что долго занимаетъ большую часть людей. Но что-же привело его неожиданно къ тмъ самымъ высокимъ мыслямъ, которыя составляютъ великое и единственное дло его жизни? Несчастный-ли случай, отъ котораго онъ спасся почти чудомъ? {Разсказываютъ, что однажды, когда онъ халъ по мосту безъ перилъ, лошади взбсились и понесли прямо въ воду, но на самомъ краю пропасти постромки оборвались и экипажъ остановился какъ-то. Случай этотъ такъ потрясъ Паскаля, что впослдствіи его постоянно преслдовали галлюцинаціи: ему казалось, что на лвой сторон около него зіяетъ пропасть, и онъ ставилъ на это мсто стулъ, чтобы успокоить себя.} Не та-ли ужъ ночь, полная религіознаго экстаза, въ память о которой онъ берегъ до самой смерти какую-то записку, зашитую въ подкладку своей фуфайки? {Записка эта начинается точнымъ обозначеніемъ даты и содержитъ въ себ рядъ отрывочныхъ и метафорическихъ выраженій, напр.: ‘Огонь. Богъ Авраама, Богъ Исаака, Богъ Іакова, а не философовъ и ученыхъ. Извстность. Извстность. Чувства. Радость, Міръ’ и т. д. Одни полагаютъ, что это воспоминаніе о какомъ-то видніи, другіе, что это продуктъ приступа религіознаго экстаза. Во всякомъ случа, Паскаль свято хранилъ ее до самой смерти.} Или оно наконецъ есть результатъ благочестія и увщаній той самой сестры, которую онъ убдилъ покинуть міръ и воспламенть любовью къ Богу? Можетъ быть, тутъ имли мсто вс эти вліянія, но прежде всего, это было непреодолимымъ движеніемъ его собственнаго сердца, мучительнымъ желаніемъ ршить великій вопросъ о будущей жизни. Къ этому привела его невозможность удовлетвориться обычными предметами человческой дятельности или суетности, неизлчимое отвращеніе ко всему, что не касается близко Бога. Какъ-бы то ни было, онъ покидаетъ все мірское и начинаетъ искать Бога въ сторон отъ мірской суеты. Съ этихъ поръ, начинается жизнь, полная размышленій, нравственной суровости и страданій, правда, эти страданія чаще всего посылала природа, но они были принимаемы охотно и составляли почти предметъ религіознаго утшенія. Что-бы онъ ни говорилъ, о чемъ-бы ни молился, что-бы ни писалъ, о чемъ-бы ни бесдовалъ съ нкоторыми друзьями, охваченными тою-же страстью къ божественнымъ предметамъ, его занимаетъ одно чувство, одна мысль: это — будущее человка въ загробномъ мір, средства приготовиться къ этому будущему и ничтожество всего остального. Если онъ увлекается на минуту чмъ-нибудь другимъ помимо этой идеи, если онъ чувствуетъ, какъ поднимается въ немъ нкоторая гордость оттого, что онъ обладаетъ этой идеей и сообщаетъ ее другимъ, если онъ начинаетъ находить удовольствіе въ похвал, если онъ подчасъ заслушивается своихъ собственныхъ словъ, то желзныя вериги, опоясывающія его, напоминаютъ ему о его ничтожеств и о принятомъ имъ ршеніи. Его горячее стремленіе къ блаженству, его томленіе о спасеніи души не имютъ однако въ себ ничего эгоистическаго, ему жаль въ равной степени и другихъ, ему хочется спасти ихъ отъ страданій сомннія, отъ таинственныхъ опасностей, которыми угрожаетъ другая жизнь, и вотъ, такъ какъ онъ обладалъ, по общему мннію, полученною отъ неба чудесною силою проникать въ души и трогать сердца, то онъ предпринимаетъ большой трудъ, чтобы успокоить на лон вры тхъ, которые изнемогаютъ въ мір или, что еще хуже, которые счастливы въ немъ. Онъ хочетъ, по его словамъ, избавить ихъ отъ той болзни, отъ которой онъ самъ страдалъ, но изъ усилій, употребляемыхъ имъ для избавленія, можно видть, что онъ не излчилъ ихъ. Онъ пишетъ изъ чистой любви къ ближнему, ни одинъ писатель не отршался настолько отъ личныхъ интересовъ въ своей работ и не выказывалъ такого ршительнаго презрнія къ слав. Между тмъ, его болзни увеличиваются, всякое усиліе въ работ становится невозможнымъ, его послдніе годы — это постоянная агонія. Въ это время удвоивается его смиреніе, его отршеніе отъ всякихъ земныхъ привязанностей, его тревожная и простодушная любовь къ бднымъ, его терпніе или скоре утшеніе въ страданіи: ‘Не жалйте меня, говоритъ онъ, болзнь есть естественное состояніе христіанъ, потому что, подобно больнымъ, они должны постоянно терпливо переносить бдствія, лишеніе всякихъ благъ и чувственныхъ удовольствій, должны удерживаться отъ страстей, которыя обуреваютъ человка всю его жизнь, должны быть безъ честолюбія, безъ жадности, въ постоянномъ ожиданіи смерти’… Онъ угасъ среди такихъ мыслей.

Если мы посмотримъ на минуту на эту короткую жизнь съ той точки зрнія, съ которой цнимъ всхъ остальныхъ людей, если, принимая обычную мрку нашихъ сужденій, мы спросимъ себя: какое мсто занимало въ ней то, что называется обыкновенно счастьемъ, то едва найдемъ нсколько счастливыхъ моментовъ въ этой длинной цпи физическихъ страданій и нравственнаго томленія. Паскаль былъ счастливъ несомннно въ тотъ моментъ, когда его юношескій духъ, освободившись отъ путъ, въ которыхъ его держала излишняя предусмотрительность воспитателей, могъ углубиться въ точныя науки и искать въ нихъ здоровой для себя пищи. Онъ познакомился тогда, правда, на короткое время, но зато во всей полнот, съ счастьемъ знать и понимать, съ невыразимою радостью открытія. Онъ былъ счастливъ и тогда, когда переживалъ т разнообразныя сердечныя волненія, которыя описываетъ и объясняетъ съ удивительною тонкостью пониманія въ своихъ Discours sur les passions de l’amour. Конечно, и влюбленный Паскаль не перестаетъ быть христіаниномъ и философомъ. Его любовь — не слпой восторгъ, она не иметъ ничего опьяняющаго, она никогда не мшаетъ этому невольному моралисту изучать самого себя. Его любознательный умъ старательно слдуетъ за движеніями души, его грустная мысль находитъ себ новую пищу даже въ явленіяхъ постепеннаго ослабленія любви. Онъ удивляется, что любовь не можетъ поддерживать себя постоянно на одинаковой степени, что нужно ‘набирать себ силъ, чтобы больше любить’, онъ находитъ ‘жалкое послдствіе человческой природы’ въ неизбжномъ утомленіи сердца. Тмъ не мене эти краснорчивыя страницы, достойныя быть незабвенными, освщены и согрты счастьемъ любви и ея страданіемъ. Но если эта напряженность и проницательность мысли, эта чудесная нжность впечатлній длаютъ сердце столь чувствительнымъ къ несовершенствамъ любви, зато эти-же качества длаютъ его боле способнымъ подмтить и извдать вс наслажденія любви. Паскаль еще долженъ былъ чувствовать себя счастливымъ, хотя на короткое время, при вид блестящаго успха своихъ ‘Провинціальныхъ Писемъ’ (Provinciales), не только потому, что онъ страстно любилъ свое дло и своихъ друзей, не только потому, что подобный рьяный представитель полемики не могъ быть совершенно нечувствителенъ къ удовольствію нанести столь врный ударъ и видть противника пораженнымъ, но и потому, что его трудъ былъ поистин удивителенъ и онъ не могъ этого не чувствовать. Онъ любилъ во всемъ совершенство. ‘Одною изъ страстей, относительно которыхъ онъ больше всего подвергалъ себя испытанію, говоритъ его сестра, была потребность изящества во всемъ, напр. потребность пользоваться работой лучшихъ мастеровъ и т. п.’ Онъ часто говорилъ, напр., что бднымъ нужно помогать бдно, т. е. каждому по средствамъ, безъ гордаго самодовольства, безъ рисовки (sans excellence, безъ изящества). Однако, этотъ великій и чуткій духъ боле, чмъ хотлъ, былъ увлекаемъ и прельщаемъ изяществомъ’, образцовое во всхъ отношеніяхъ произведеніе ему помимо воли доставляло удовольствіе,совершенство его ‘Провинціальныхъ Писемъ’ не могло не волновать его сердца. Если наконецъ считать вс моменты его счастья, то кто скажетъ, сколько разъ, даже среди самыхъ жгучихъ тревогъ, онъ наслаждался, за неимніемъ другого удовольствія, тмъ, что боролся съ собою и побждалъ себя, приносилъ себя въ жертву и чувствовалъ всю цну своей жертвы. ‘Что худого будетъ, если, вы примете это изобртеніе, спрашиваетъ онъ на тхъ приковывающихъ вниманіе страницахъ, гд онъ заставляетъ неврующаго стать въ спор на сторон Бога и загробной жизни:— ‘вы будете врны, честны, смиренны, благотворительны, будете искренними друзьями, правдивыми. По правд сказать, вы не будете вращаться въ зачумленныхъ удовольствіяхъ, среди славы, среди наслажденій, но будете-ли вы имть другія удовольствія?!’ Это т другія удовольствія, перемшанныя съ продолжительною печалью, которыхъ мы не знаемъ, потому что они извстны только Богу, да ему: въ здшнемъ мір нельзя подвести имъ итога, инстинктивное желаніе получить когда-нибудь расплату за нихъ заставляетъ человка такъ часто поднимать глаза къ небу.

Но то, что мы видимъ въ его жизни, и особенно, что онъ самъ показываетъ всякій разъ, какъ изображаетъ въ столь тсной связи съ своею личностью и въ то-же время столь истинно природу человка, все это позволяетъ намъ думать, что душевный миръ былъ почти всегда чуждъ ему и что самая вра, которою онъ проникался силою воли, доходившею до нкотораго напряженія, очень часто не могла успокоить волненія его сердца. Для Паскаля была ужасающею дйствительностью эта непрочность человческихъ длъ, это непостоянство самыхъ благородныхъ или самыхъ сладкихъ привязанностей, это постоянное исчезновевіе всего того, что васъ окружаетъ, и насъ самихъ — явленія, о которыхъ моралисты любятъ толковать вамъ, не всегда, на самомъ дл, трогаясь ими сами, о которыхъ и мы часто говоримъ, не то что не вря въ нихъ, но не проникаясь на столько глубоко мыслью о нихъ, чтобы страдать по этому поводу, хотя эта идея непрочности всего земнаго всегда была присуща его духу, но она никогда не ослабвала въ немъ въ силу привычки, онъ разсматриваетъ ее всегда съ столь живымъ и глубокимъ волненіемъ, какъ будто она только что охватила его, и всякій разъ, какъ онъ ее выражаетъ, онъ это длаетъ съ такой искренней душевной тоской, съ такимъ горячимъ желаніемъ, чтобы мы прониклись ею, что мы какъ будто видимъ и слышимъ, какъ онъ возвщаетъ намъ о ничтожеств міра и умоляетъ насъ выйти изъ него, подобно тому, какъ еврейскій пророкъ предвщалъ жителямъ Ниневіи неизбжную и близкую гибель. Развиваетъ-ли онъ эту мысль на нсколькихъ страницахъ, какъ напр. въ удивительномъ ‘Письм объ обращеніи гршника’, или она у него вырывается какъ жалоба или какъ крикъ ужаса передъ ‘вчнымъ молчаніемъ этихъ безконечныхъ пространствъ’, окружающихъ насъ, передъ тою ‘нмою вселенною’, которая насъ поглощаетъ и сама себя поглощаетъ, онъ такъ безпокоится и мучится ею, какъ будто она была физическою болью, не дающею намъ ни минуты покоя, и преданіе, что онъ постоянно пугался матеріальной и видимой пропасти, даетъ намъ самое врное и чувствительное понятіе о состояніи его души. Это было состояніе, котораго онъ не могъ сносить, и если онъ столь упрямо хотлъ привести въ него и другихъ, то длалъ это въ надежд, что они, какъ онъ самъ, найдутъ его несноснымъ и томительно зададутся вопросомъ, какимъ путемъ изъ него можно выйти? ‘Я могу одобрить только тхъ, которые ищутъ съ болью въ сердц’, говоритъ онъ въ начал своего великаго произведенія. Эти слова выражаютъ всю его жизнь: онъ искалъ съ болью въ сердц. Посмотримъ, что онъ нашелъ.

II.

Какъ похожъ на развалины матеріалъ, заготовленный для какого-нибудь обширнаго зданія и разбросанный пока по земл! Съ одинаковою грустью глазъ разсматриваетъ и то, что не окончено человкомъ, и то, что разрушено временемъ. Великая апологія христіанской религіи, которую задумалъ и началъ писать Паскаль, представляетъ намъ въ точныхъ изданіяхъ, обнародованныхъ въ послднее время, почти тотъ-же видъ, какъ какой-нибудь древній манускриптъ, который на половину испорченъ или плохо разобранъ и оставляетъ для нашей любознательности только нсколько отрывковъ. Эти написанныя вчерн главы, едва намченныя подробности, напоминая сентенціи, въ которыхъ иногда мы не можемъ даже добраться до смысла, похожія на изящные портики, но безъ выхода, на гордо поднимающіяся ступени, которыя никуда однако не ведутъ, на первый взглядъ кажется, избжали разрушенія, лишившаго насъ наибольшей части этого прекраснаго труда, но постоянное повтореніе однихъ и тхъ-же мыслей въ различныхъ выраженіяхъ, слды многочисленныхъ поправокъ и варіацій и, безъ всякихъ другихъ указаній, приводятъ насъ къ заключенію, что авторъ не только не могъ собрать въ одно цлое своихъ матеріаловъ, но не имлъ времени и сдлать изъ нихъ выбора. Хотлъ-ли онъ методически-послдовательно изложить своя взгляды или только въ форм горячей и спшной полемики? Хотлъ-ли онъ дать рядъ діалоговъ или избрать форму переписки? Паскаль ничего еще окончательно не ршилъ по этому поводу, и мы не разъ въ вид летучихъ замтокъ находимъ у него обсужденіе вопроса о форм изложенія, которая лучше всего-бы соотвтствовала-бы его мысли.

Но насчетъ самой основы этой мысли, т. е. насчетъ метода доказательства истинности христіанской религіи, у него не было никакихъ сомнній, въ этомъ отношеніи его произведеніе вполн законченно и доведено до того совершенства, до того изящества, которое такъ нравилось Паскалю помимо его воли. Намъ не зачмъ искать большаго освщенія его мысли съ этой точки зрнія: мысль Паскаля вполн очевидна, его планъ ясенъ и не допускаетъ уклоненій, вс отрывки, вс фразы, вс слова, выходящіе изъ подъ его пера, могутъ занять свое мсто въ его метод доказательства, такъ что Паскалю принадлежитъ одно изъ оригинальныхъ и высокихъ мстъ въ ряду защитниковъ христіанства. Этотъ величавый умъ, охваченный среди точныхъ и естественныхъ наукъ любовью къ религіи и страстью ее распространять, ршилъ примнить къ доказательству истинности христіанства прямо тотъ самый методъ, которымъ пользуются въ научныхъ доказательствахъ, и не оставить для ума человческаго ни одной, если можно, лазейки, посредствомъ которой онъ могъ бы уклониться отъ вры въ истинность христіанства, подобно тому, какъ мы теперь не имемъ ни одной лазейки, чтобы отрицать движеніе земли. Онъ ршилъ дать христіанству въ общемъ знаніи человка ту же роль, которую играетъ гипотеза при доказательствахъ въ наукахъ, изучающихъ природу, иначе говоря, онъ хотлъ собрать въ одно цлое извстное число неопровержимыхъ фактовъ и, добившись разъ нашего согласія на признаніе этихъ фактовъ, доказать намъ не только то, что христіанство есть неизбжное объясненіе этихъ фактовъ, но и то, что оно есть единственно-возможное объясненіе и что, если бы христіянская религія не была истинной, то невозможно было бы объяснить ихъ.

Чтобы понять почти непреодолимую силу этого рода доказательства, когда его прилагаютъ къ наукамъ, допускающимъ его, достаточно припомнить, какимъ законнымъ довріемъ и правами гражданства пользуется теперь между людьми, напр., гипотеза, извстная подъ именемъ закона всеобщаго тяготнія. Никто не видалъ и не касался этого тяготнія, причина этого явленія служитъ столь же непроницаемой тайной, какъ все то, что уму человческому можно только предполагать, но когда все, начиная съ камня, который катится у насъ подъ ногами, начиная съ текущей воды ручья, начиная съ песчинки, которая, скользя между нашими пальцами, падаетъ на землю, и кончая тми огромными разстояніями небесныхъ тлъ, которыя такъ измняютъ для нашего глаза видъ неба,— все объясняется гипотезой, что тла притягиваются другъ другомъ съ силою, которая опредляется ихъ массою и разстояніемъ, когда благодаря этой гипотез, видимое движеніе міра длается яснымъ и простымъ, понятнымъ даже для ребенка, межъ тмъ какъ безъ нея какъ великія, такъ и малыя передвиженія матеріи взорамъ самаго мощнаго генія представлялись бы только безъисходнымъ хаосомъ, когда наконецъ эта гипотеза, обнимая своимъ яркимъ свтомъ все то, что мы видимъ, позволяетъ нашей мысли опережать наше зрніе, предсказывать возвращеніе извстнаго рода свтилъ въ точно-опредленные сроки, даже боле, открывать свтила, не видя ихъ, на основаніи одного вліянія ихъ на ходъ своихъ сосдей, принимать это вліяніе даже за основаніе нашихъ вычисленій и описаній массы, тяжести и скорости этихъ невидимыхъ еще небесныхъ странниковъ, ожидая неизбжнаго часа, когда они появятся наконецъ, чтобы оправдать насъ, когда доказательства, такимъ образомъ, постоянно и везд на нашихъ глазахъ, когда истина бросаетъ, такимъ образомъ, со всхъ сторонъ свои лучи, то разв возможно, чтобы умъ человческій отказался принять вроятность, доходящую почти до степени несомннности, и не согласился съ самимъ собою, справедливо гордясь, что охватилъ своимъ пониманіемъ и владетъ одною изъ главныхъ пружинъ и однимъ изъ высшихъ законовъ этой обширной вселенной? Вотъ о какомъ род очевидности для христіанской религіи мечталъ съ трогательнымъ честолюбіемъ Паскаль, вотъ степень убжденія, до которой онъ въ силу своей горячей любви къ людямъ желалъ насъ довести.

Итакъ, въ вопросахъ вры онъ поступаетъ въ род того, какъ имлъ привычку поступать Сократъ въ вопросахъ философіи: онъ какъ бы сводитъ теологію на землю и хочетъ положить въ прочномъ фундамент ея факты, констатированные въ самой природ человка. А если разъ допустить эти факты, если христіанство вс ихъ можетъ объяснить, то какъ же христіанская религія, ставшая такимъ образомъ ключемъ къ нравственному міру, послднимъ словомъ человческой природы, будетъ не истинной религіей? ‘Чтобы выполнить этотъ планъ’, говоритъ Этьень Перье, передавая разговоръ, въ которомъ Паскаль излагалъ своимъ друзьямъ планъ своего труда, ‘онъ началъ съ изображенія человка и не забылъ ничего такого, что могло бы ознакомить съ человкомъ, вн или внутри его, достигая до самыхъ тайныхъ движеній его сердца’. Вотъ какъ Паскаль по необходимости сдлался моралистомъ. Ему нужно хорошо обрисовать человка, чтобы доказать намъ, что человкъ есть загадка, совершенно необъяснимая и неразршимая никакой другой гипотезой, кром истинности христіанской религіи. Чмъ боле странна,.значитъ, природа человка, чмъ боле полна противорчій и непостижима съ помощью одного разума, тмъ очевидне и выше та истина, которая одна только можетъ объяснить ее. Чмъ глубже мракъ, тмъ живе и благотворне кажется намъ смняющій его свтъ. Паскаль хотлъ сначала привести насъ въ смущеніе видомъ противорчій нашей природы и нашимъ безсиліемъ примирять ихъ въ теоріи, объясняющей человка и міръ, которая была бы пріятна нашему разуму. Такой смыслъ имютъ упорныя усилія Паскаля запереть насъ въ этотъ лабиринтъ и навести насъ на христіанство, какъ на единственный выходъ, который остается для нашего отчаянія, въ ожиданіи, что мы примемъ его съ радостью, какъ свтлую дорогу, открытую для нашей надежды, это тотъ непоколебимый методъ, который поздне осуждалъ со всею горячностью юности Вовенаргъ. ‘Нтъ вовсе противорчій въ природ, восклицалъ онъ, мнимые философы усиливаются привлечь къ себ вниманіе людей, заставляя ихъ подмчать въ нашемъ дух противорчія и трудности, созданныя ими самими. Кто запутывалъ такимъ образомъ вещи, чтобы потомъ приписать себ заслугу распутыванія, тотъ шарлатанъ въ морали’. Вовенаргъ проникнутъ былъ духомъ XVIII в., онъ не зналъ, до какой степени Паскаль былъ искрененъ, съ какимъ волненіемъ онъ разсматривалъ самъ себя, какъ неразршимую загадку, какъ проблемму, которую можно ршить только признаніемъ истинности религіи.

Послдуемъ за Паскалемъ въ его захватывающемъ и сильномъ изложеніи противорчій человческой природы и посмотримъ, какъ онъ заставляетъ насъ откровенно удивляться самимъ себ. Первыми признаками необычайнаго нашего ослпленія служитъ въ глазахъ Паскаля индифферентность огромнаго числа людей къ самымъ грознымъ вопросамъ, легкое отношеніе къ жизни и непредусмотрительность къ смерти, даже когда мы въ двухъ шагахъ отъ нея и притомъ не имемъ никакого оплота противъ грозящаго намъ обращенія въ ничто или гнва оскорбленнаго Бога, кром этого столь непрочнаго обладанія жизнью. Не есть-ли это такое состояніе духа, которое противорчитъ здравому смыслу и необъяснимо съ помощью одного разума? Какъ же это иные люди гордятся этимъ незнаніемъ будущаго, гордятся даже этою индифферентностью, бравируютъ передъ Богомъ, который существуетъ при всемъ томъ, какъ для тхъ, которые не заботятся вовсе познать Его или даже хулятъ Его, такъ для тхъ, которые созерцаютъ и почитаютъ Его? Есть-ли состояніе боле жалкое, какъ сомнваться, не ища выхода изъ сомннія, и гордиться своимъ сомнніемъ? Но ‘человкъ такъ исказилъ свою природу, что въ его сердц есть даже смя радости по этому поводу’. Онъ предпочитаетъ вовсе не заботиться о ршеніи этой великой задачи и, чтобы избжать случая видть самого себя воочію, онъ придумалъ развлекать себя. Игры, охота, честолюбіе, политика — вотъ сколько развлеченій. Духовная нищета человка положила основаніе всему этому, но все это не излчило этой нищеты.

Кром того, увлеченіе даже самымъ важнымъ изъ нашихъ интересовъ не что иное, какъ одна изъ окружающихъ насъ со всхъ сторонъ иллюзій. Все вокругъ насъ есть ложь, пустая вншность, плохо скрывающая дйствительные недостатки, все лице мрная условность, или, какъ энергично выражается Паскаль, властвующій обманъ. За недостаткомъ истиннаго знанія и истинной правды, знаніе и справедливость инстинктивно прикрываются пышной вншностью и поражаютъ воображеніе человка, весь міровой строй покоится на взаимныхъ обманахъ, вошедшихъ въ привычку. ‘Человкъ не что иное, какъ притворство, ложь и лицемріе, въ отношеніи къ самому себ и въ отношеніи къ другимъ. Онъ не хочетъ, чтобы ему говорили истину, онъ избгаетъ и самъ говорить ее другимъ, вс эти склонности, столь уклонившіяся отъ справедливости и разумности, имютъ естественный корень въ его сердц.’ И дале, какъ поврить, что мы въ состояніи достигнуть истины, когда мы привязаны или скоре затеряны въ небольшомъ углу этой земли, когда видимый міръ не что иное, какъ одна черта на ‘обширномъ лон природы’. Вися между двумя пропастями безконечности и ничтожества, не будучи въ состояніи обнять ни безконечно великаго, ни безконечно малаго, человкъ, благодаря своей несоизмримости, стоитъ даже далеко отъ дйствительности. Знаетъ-ли онъ немного больше или немного меньше, беретъ-ли онъ вещи скоре сверху или скоре снизу, онъ все равно всегда безконечно далекъ отъ конца и начала вещей, конецъ и начало постоянно одинаково ускользаютъ отъ него, онъ постоянно въ обман.

Между тмъ, это естественное для насъ состояніе находится въ противорчіи съ нашей истинной наклонностью. Мы стремимся знать и притомъ знать достоврно. ‘Мы горимъ желаніемъ найти прочную кладку и самый твердый базисъ, чтобы построить на немъ башню, которая возвышалась бы въ безконечность, но весь нашъ фундаментъ рушится и земля зіяетъ пропастью’. Безсиліе познать и потребность знать — это еще только одна сторона нашего величія и нашей ничтожности. Паскаль открываетъ его въ нихъ самихъ. Имть величіе значитъ, въ конц концовъ, чувствовать себя жалкимъ, разрушенный домъ, срубленное дерево не жалки сами себ! Мы жалки, какъ властелинъ, какъ король, лишенный владній. Мы жалки до послдней степени, но все-таки въ насъ живъ инстинктъ, насъ возвышающій. ‘Человкъ не что иное, какъ тростникъ, очень слабый отъ природы, по этотъ тростникъ мыслитъ’… Не хочется прерывать, хотлось бы привести цликомъ т приковывающія вниманіе страницы, гд Паскаль говоритъ о величіи и ничтожеств человка. Онъ, такъ сказать, резюмировалъ свою мысль слдующими словами: ‘Если онъ хвалится, я его унижаю, если онъ унижаетъ себя, я его восхваляю, я противорчу ему постоянно, до тхъ поръ, пока онъ не пойметъ, что онъ непостижимое чудовище’.

И такъ, вопросъ поставленъ, обнаружено противорчіе человческой природы: что скажутъ на это философы? Они водятъ только одну или другую сторону, они попадаютъ, увлекая насъ съ собой, то въ одну, то въ другую крайность. ‘Одни, говоритъ Паскаль, ршили отречься отъ страстей и стать Богомъ, другіе отречься отъ разума и стать скотомъ’. Но добродтель стоиковъ это только ‘лихорадочное движеніе, которому не можетъ подражать здоровый’. Что касается другихъ, тхъ, которые предлагаютъ намъ искать счастья въ развлеченіяхъ, то они насъ обманываютъ: болзни неизбжны. Та-же война между скептиками и догматиками и съ об. ихъ сторонъ та-же ошибка. ‘Мы испытываемъ подчасъ безсиліе доказать, не поддающееся никакому сомннію’. Гд же выходъ и кто намъ скажетъ, что мы такое?

Вотъ тутъ-то Паскаль и торжествуетъ: ‘Какую, значитъ, химеру представляетъ человкъ, восклицаетъ онъ, какую рдкость, какое чудовище, какой хаосъ, какой предметъ противорчій, какое диво! Это судья всхъ вещей, глупый червь земляной, хранитель истины, клоака неизвстности и ошибокъ, слава и отбросокъ вселенной’. Но это самое опредленіе и есть то, которое даетъ намъ христіанская религія, представляя человка падшимъ вслдствіе первороднаго грха и все таки сохраняющимъ въ себ неизгладимые слды его славнаго происхожденія. Вотъ къ чему Паскаль хотлъ прійти, вотъ къ какой цли стремился весь его трудъ. Онъ хотлъ, чтобы изъ нашего собственнаго самонаблюденія, помимо всякаго религіознаго врованія, вышло такое изображеніе человка, какое можетъ признать одно христіанство, которое согласовалось бы вполн съ ученіемъ христіанства и притомъ съ нимъ однимъ, которое могла бы объяснить и оправдать одна тайна грхопаденія. Эта тайна можетъ ‘распутать эту запутанность человческой природы’. Если бы человкъ никогда не былъ испорченъ, то онъ обладалъ бы невинностью, счастьемъ и истиной. Если бы онъ всегда былъ испорченнымъ, то онъ не имлъ бы никакого понятія объ истин и красот. Но онъ уклонился отъ совершенства — отсюда это удивительное смшеніе инстинктивнаго величія и дйствительной ничтожности. Тайна грхопаденія, т. е. идея наслдственнаго грха, наказуемаго преемственно отъ отца къ сыну, ‘жестоко задваетъ’ наше жалкое понятіе о справедливости, ‘между тмъ въ этой тайн, самой непостижимой изъ всхъ, мы непостижимы для самихъ себя. Узелъ нашего существованія завязанъ на дн этой пропасти, такъ что человкъ боле непонятенъ безъ этой тайны, чмъ эта тайна непонятна человку’.

Если кто здсь скажетъ съ улыбкою: ‘Только-то? это и есть ршеніе грознаго искателя, который такъ гордо отвергалъ вс другія ршенія и котораго, повидимому, такъ трудно удовлетворить!’ Если кто скажетъ такъ, тотъ несправедливъ къ Паскалю и не совсмъ понялъ замчательную попытку этого великаго и искренняго ума ршить вопросъ. Прежде всего нужно сознаться’ что это точное соотвтствіе между истинною природою человка и тайною грхопаденія иметъ свое значеніе и вс права на обсужденіе, если только оно ясно установлено, когда Паскаль восклицаетъ: ‘Чтобы быть истинною, религія должна понять нашу природу, наше величіе и ничтожество и объяснить то и другое, какая религія сдлала это, кром христіанской? Никакая другая не поняла, что человкъ есть самое превосходное твореніе… Ни одна религія не научила питать отвращеніе къ самому себ…’ Когда Паскаль выражаетъ подобныя мысли и развиваетъ ихъ по своему методу, то нужно быть очень упорнымъ или вполн слпымъ, чтобы нисколько не тронуться и не сказать вслдъ за нимъі ‘Дйствительно, есть странное совпаденіе между объясненіями, предлагаемыми христіанствомъ, и природой человка’. Дале, Паскаль, который далекъ, насколько можно, отъ всякаго притворства и не иметъ ни малйшей склонности преувеличивать силу своихъ доводовъ или твердость своего собственнаго врованія, нисколько и не заявляетъ претензіи, чтобы тайна грхопаденія была яснымъ ршеніемъ задачи, которое онъ далъ и къ которому принудилъ насъ прибгнуть. Онъ настаивалъ только на томъ, что если мы принимаемъ это ршеніе, то оно объясняетъ вопросъ, что онъ не можетъ быть объясненъ никакимъ другимъ ршеніемъ и что, слдовательно, это ршеніе долженъ принять нашъ умъ даже и тогда, когда онъ попытался-бы избжать его. Онъ признается въ то-же время, что это ршеніе темно, даже боле, что оно является ‘безуміемъ передъ людьми’, и самъ на него смотритъ точно такъ-же, и мы не можемъ сказать, что онъ хочетъ обмануть насъ. Этотъ толкователь христіанской религіи каждую минуту признаетъ таинственность грхопаденія съ обычною ему чистосердечностью, потому что въ самой этой таинственности онъ видитъ большое доказательство того, къ вр во что онъ хочетъ насъ привести. Дйствительно, въ нашей душ исчезъ даже всякій слдъ сознанія грхопаденія, оно почти невидимо для нашихъ собственныхъ глазъ, если только не откроетъ ихъ благодать. Мы не сознаемъ себя падшими, мы не сознаемъ себя спасенными и, слдовательно, не можемъ ими быть, если благодать, которая пребываетъ везд, гд хочетъ, не сдлаетъ нашъ духъ или скоре наше сердце доступнымъ для этихъ великихъ тайнъ. Эта темнота религіи для насъ служитъ, значитъ, просто признакомъ того, что благодать еще не оснила насъ. Такъ понималъ это Паскаль, желая, чтобы и мы также понимали его. Сомнніе или попытка къ сомннію была для него одинаковаго значенія: сомнніе длалось, такимъ образомъ, двойной мукой для этой тревожной дущи.

Если, однако, религія не темна только для избранныхъ душъ, хотя она одна можетъ объяснить и оправдать свойства человческой природы, если, выдавая тайну за ршеніе задачи, Паскаль сознается, что ему, можетъ быть, вовсе не удалось убдить насъ, то испытываетъ-ли онъ другія средства убжденія или такъ и оставляетъ насъ, пока мы не получимъ помощи съ неба? Нтъ, онъ не покидаетъ насъ такъ скоро, если онъ на минуту даетъ намъ отдохнуть. то для того только, чтобы въ слдующую минуту сильне на насъ напасть и одолть насъ. Онъ показалъ намъ, что христіанская вра одна только способна удовлетворить наши мыслительныя способности, теперь онъ доказываетъ, что подчиненіе христіанской вр единственный выборъ, который мы можемъ сдлать, если хотимъ соображаться съ нашими интересами, и эти страницы, извстныя прежде только въ искаженномъ и переиначенномъ вид, принадлежатъ, можетъ быть, къ самымъ увлекательнымъ во всемъ этомъ замчательномъ произведеніи.

III.

Разсчетъ Паскаля, пріобртшій такую извстность, иметъ цлью заставить насъ, но имя самаго очевиднаго нашего интереса, держать пари, что Богъ всю христіанскую религію съ ея тайнами и требованіями основалъ на двухъ пунктахъ, которые, дйствительно, разъ ихъ допустить, длаютъ этотъ разсчетъ непоколебимымъ: первый пунктъ состоитъ въ томъ, что религія полна неизвстности, и что мы неспособны постигнуть истины въ вопрос о религіи съ помощью изученія природы, какъ постигаемъ ее въ другихъ вопросахъ, второй,— что мы не можемъ все-таки уклониться отъ принятія того или другого ршенія, потому что, если Богъ и христіанство истинны и мы откажемся ихъ признать, то подвергнемся посл смерти божеситенному гнву, выходитъ, что не принять пари значитъ стать на противную сторону, что намъ остается только одинъ выборъ — держать пари, что Богъ существуетъ, или держать пари, что Онъ не существуетъ.

Примемъ-ли этотъ отрывокъ за настоящій діалогъ, какъ иные утверждаютъ, такъ что неврующій представляется ведущимъ бесду съ Паскалемъ, или скоре будемъ видть въ немъ бесду писателя съ самимъ собою, причемъ онъ одновременно ставитъ возраженія и даетъ отвты,— во всякомъ случа, Паскаль съ самаго начала этой бесды соглашается безъ колебаній, что Богъ и религія недоступны усиліямъ одного нашего ума. ‘Богъ, не имя ни частей, ни границъ, не иметъ никакого соотношенія съ нами. Мы неспособны постичь умомъ ни того, что такое Онъ, ни того, есть-ли Онъ’. Что касается религіи, то, хотя немного можно видть ея скрытое содержаніе изъ Св. Писанія и пр., сами христіане признаютъ, что они не въ состояніи дать о ней самаго яснаго отчета. Они объявляютъ, излагая ученіе религіи міру, что оно глупость, съ точки зрнія разума. Между тмъ, они — правы или не правы, Богъ есть или Его нтъ. Разсужденіе ничего тутъ не можетъ ршить: ‘Насъ раздляетъ безконечный хаосъ. Приходится биться объ закладъ о конечномъ предл этого безконечнаго пространства: тамъ, на этомъ предл только, выпадетъ орелъ или ршетка. Что вы поставите въ закладъ?’ Разумъ совтуетъ, и Паскаль согласенъ съ этимъ, не держать пари все-таки ни за, ни противъ, потому что никакъ невозможно предвидть, выиграешь или проиграешь, но держать пари все-таки нужно: ‘Это уже не въ вашей вол, вы уже впутались въ дло’. На какую-же сторону стать? Шансы равны, такъ какъ возможенъ одинъ выборъ — знать, есть-ли Богъ или Его нтъ. Вроятность выигрыша и проигрыша одинакова, и мы не находимъ никакого повода уклониться въ одну или другую сторону. Но въ чемъ заключается этотъ выигрышъ и въ чемъ проигрышъ, другими словами: какія приходится сдлать ставки?

Съузивши такимъ образомъ рамки вопроса и поставивши интересъ, изъ-за котораго держится пари за или противъ, въ зависимость отъ относительной величины ставокъ, Паскаль легко добивается цли и заставляетъ насъ, въ силу самаго простого разсчета, держать пари за утвердительный отвтъ. Какую, въ самомъ дл, можемъ мы поставить ставку? Мы должны пожертвовать всею своею жизнью — принять обязательство повиноваться требованіямъ христіанства, если только это обязательство можно назвать жертвой. Вотъ чмъ мы рискуемъ, держа пари, что Богъ есть, такъ какъ, если Бога нтъ, то мы не будемъ вознаграждены за эту жертву, и наша ставка пропадетъ. Но если Богъ есть, взамнъ жалкой ставки, которою мы рискуемъ, мы выиграемъ безсмертіе и блаженство, т. е. безконечность безконечно счастливой жизни, и такъ мы рискуемъ конечнымъ (къ тому-же какъ печально это конечное!) для безконечнаго, иначе говоря, мы держимъ такое пари, какое насъ заставилъ-бы держать даже самый узкій, самый низкій, самый пошлый интересъ. Съ другой стороны, если-бы мы держали пари, что Богъ не существуетъ, или, что сводится къ одному и тому-же, если-бы мы отказались держать пари, а Богъ существуетъ, то мы, правда, сберегли-бы и промотали-бы по своей прихоти свою великую ставку, но зато мы потеряли-бы неоцнимый выигрышъ, предложенный намъ, даже боле, мы искупили бы свой грубый разсчетъ или свой отказъ сдлать разсчетъ вчными наказаніями, потому что ‘Богъ’ означаетъ здсь все христіанство, а слдовательно, означаетъ и дйствительность страданій, которыя грозятъ на томъ свт неврующимъ.

Положимъ, нужно держать пари, такъ какъ заставляетъ необходимость, и притомъ держать пари за дйствительность Бога и религіи, потому что этого требуетъ нашъ интересъ, но вдь для этого и самой доброй воли можетъ не хватить, вра не есть актъ чистой воли, бываетъ такъ, что иной не въ состояніи врить. Извстно, что сказалъ на это Паскаль. Онъ съ удивительнымъ чистосердечіемъ, которое будетъ вчной прелестью его произведенія, ставитъ самого себя въ примръ, онъ испыталъ это, онъ знаетъ эту дорогу, нужно поступать такъ, какъ поступаютъ врующіе, посщать богослуженія, исполнять требованія и обряды церкви, поглупть, т. е., какъ это видно изъ ‘Мыслей’ Паскаля, наложить молчаніе на опасныя тонкости разума и склониться подъ постоянно возрастающимъ бременемъ привычки: ‘Привычка это наша природа, говоритъ онъ, кто пріучаетъ себя къ вр, тотъ вритъ и не можетъ уже не бояться ада’. И такъ, вра придетъ сама собою, по привычк, не говоря уже о благодати, и человкъ тотчасъ пойметъ, что то конечное, которымъ онъ рисковалъ, ничто въ сравненіи съ безконечнымъ, мало того, онъ пойметъ, что изъ этой жизни нельзя сдлать лучшаго употребленія, какъ поставить ее на ставку, что ее нельзя лучше устроить даже съ точки зрнія земного счастья, тмъ боле, что моментъ жизни, которымъ человкъ рискнетъ для вчнаго блаженства, вмсто того, чтобы посвятить его удовольствію, почти мимолетенъ: ‘Что вы мн общаете помимо печалей? вдь только лтъ десять безуспшныхъ попытокъ угодить самолюбію?’ Десять лтъ жизни или около — вотъ и вся ставка.

Таково содержаніе той чудной главы, которой Паскаль, столь отличающійся умньемъ выразить мысль однимъ словомъ, одной чертой, далъ въ своихъ замткахъ названіе: ‘Безконечное ничто’, желая этимъ сказать, что тутъ дло идетъ о томъ, чтобы заставить человка поставить въ закладъ ‘ничто’ за ‘безконечность’, т. е. человческую жизнь за вчность. Онъ могъ-бы обнять все и другимъ названіемъ, которое точно резюмируетъ его мысли: ‘Средства достигнуть вры: разумъ, привычка, вдохновеніе’, если подъ разумомъ понимать ясный практическій разсчетъ, основанный на разум, который принуждаетъ насъ держать пари, что Богъ существуетъ и христіанская религія истинна, а подъ привычкой — т испытанные имъ практическіе пріемы, которые онъ рекомендуетъ, чтобы исправить по должному пути человческую природу, заставить ее принять привычки, отъ которыхъ она не могла-бы потомъ отказаться, чтобы вызвать вру, идя впереди ея, наконецъ, подъ вдохновеніемъ нужно понимать помощь свыше, благодать, которая увнчаетъ, если это угодно Богу, наши великія усилія и которая одна можетъ сдлать истиннымъ христіаниномъ человка, который сначала былъ побужденъ однимъ практическимъ разсчетомъ идти къ религіи, заставляющей отказаться отъ всхъ личныхъ интересовъ.

И такъ, вотъ, насколько можно вывести изъ сопоставленія отрывковъ, основные пункты апологіи или скоре доказательства, на которомъ Паскаль задумалъ утвердить истинность христіанства, выставить т главные мотивы, которые побуждаютъ насъ врить. Оставляя въ сторон не безъ нкотораго пренебреженія обычные способы доказательствъ бытія Божія, созерцаніемъ, напр., устройства природы, чисто метафизическими доводами или древностью и всеобщностью врованій, избгая избитыхъ путей и идя прямо къ сердцу человка, онъ такъ изображаетъ послдняго, что длаетъ иначе необъяснимымъ положеніе его въ этомъ мір, какъ съ помощью тайнъ грхопаденія и наслдственности первороднаго грха, а чтобы сдлать эти тайны основами религіи, ему не было нужды быть янсенистомъ, ему достаточно было быть христіаниномъ. Потомъ, допуская, что этотъ родъ доказательства можетъ не оказать дйствія на человческій разумъ, окутанный, какъ онъ самъ это описалъ, густою тьмою, которую прорзываютъ только нсколько лучей свта, онъ, помимо своихъ собственныхъ усилій, ставитъ нашу тревожную душу лицомъ къ лицу передъ тмъ неизвданнымъ пространствомъ, въ которое готова насъ кинуть смерть, и повелительно требуетъ отъ насъ выбора между легкопереносимымъ подчиненіемъ вр и ужасною будущностью среди вчныхъ мученій. И такъ, если проникнуть въ сущность вещей, вотъ два естественныхъ основанія для вры, предложенныя Паскалемъ уму и сердцу человка, по крайней мр, въ томъ, что до насъ дошло отъ него. Они имютъ свою силу, но нужно-ли прибавлять, что они не совсмъ безспорны, что трудъ Паскаля, даже если-бы онъ былъ окончательно отдланъ и даже если-бы міръ управлялся логикой, не былъ-бы способенъ изгнать изъ міра невріе?

Мы не говоримъ, что методъ, которому Паскаль ршилъ слдовать, устанавливая между нравственнымъ состояніемъ человка и тайной грхопаденія столь же необходимое соотношеніе, какъ между слдствіемъ и причиной,— методъ его не могъ-бы привести къ несомннности, но этотъ методъ приводитъ къ такому концу только тогда, когда его прилагаютъ къ предметамъ, которые человческій разумъ способенъ понять несомннно, съ полной достоврностью. Когда, напр., кто-нибудь, показывая намъ обрзъ банковаго билета, заявляетъ, что билетъ этотъ отрзанъ изъ такой-то книги и что между обрзомъ оставшагося въ книг листа и обрзомъ билета существуетъ точное соотвтствіе, и въ доказательство приставляетъ одинъ билетъ къ другому, такъ что дйствительно обрзъ листа въ книг совпадаетъ и точно дополняетъ обрзъ билета, то мы имемъ на лицо полное доказательство, которое убждаетъ насъ съ высшею степенью достоврности, на какую только можетъ человкъ претендовать. Точно также, когда геологъ показываетъ, что дв горы, вс выемки и выступы которыхъ настолько соотвтствуютъ, повидимому, другъ другу, что выходящіе углы одной горы могутъ наполнить входящіе углы другой, нкогда были соединены вмст и потомъ какою-то силою были раздлены, то онъ даетъ намъ фактъ, который, если не можетъ быть доказанъ съ такою очевидностью, какъ предыдущій, за то иметъ признаки вроятности, близкой къ достиврности. Наконецъ, если какая-нибудь научная гипотеза, въ род закона всеобщаго тяготнія, не можетъ быть постигнута осязаніемъ и должна быть принята, какъ необходимое умозаключеніе, она все таки иметъ то преимущество, что объясняетъ намъ факты матеріальные и очевидные, и притомъ столь многочисленные, что никому не придетъ въ голову оспаривать ихъ, и хотя-бы эти факты можно было объяснять иначе, она ихъ объясняетъ такимъ простымъ образомъ, который ни въ чемъ не можетъ задть человческаго ума, она не ведетъ за собой никакого противорчія, не нарушаетъ ни одного изъ тхъ первичныхъ понятій, которыя составляютъ, такъ сказать, основы нашего разумнія.

Паскаль, въ силу того, что онъ христіанинъ и понимаетъ христіанство, не можетъ приписать и дйствительно не приписываетъ подобнаго значенія тайн грхопаденія, выставленной имъ, какъ объясненіе нравственнаго міра. Эту тайну нельзя видть тлесными очами, какъ мы видимъ листъ, отъ котораго оторванъ банковый билетъ, или совпаденіе выступовъ и выемокъ горы, ее можно только представить въ ум, и вмсто того, чтобы съ готовностью принять ее, какъ напр. принимаемъ гипотезу всеобщаго тяготнія, умъ человческій, предоставленный самому себ, тотчасъ отвергаетъ эту наслдственность грха и преемственность наказанія, какъ несовмстимыя съ его собственными понятіями о справедливости и какъ еще боле непримиримыя съ тмъ представленіемъ, которое онъ дерзаетъ имть о Божеской справедливости. Паскаль самъ заявляетъ, что эта тайна сильно задваетъ своимъ противорчіемъ разумъ, а чтобы обязать разумъ подчиниться, для этого не достаточно настаивать, что задача нравственнаго состоянія человка можетъ быть объяснена только этой тайной. Въ самомъ дл, разумъ иметъ не одинъ исходъ, чтобы ускользнуть отъ заключенія, выведеннаго Паскалемъ. Можно сказать, что эта задача иметъ и какое-нибудь другое ршеніе, которое Паскаль не замтилъ: допуская даже вслдъ за Паскалемъ, что подобное лучшее ршеніе никому неизвстно, все-таки приходится сказать, что отсутствіе хорошаго ршенія не должно необходимо заставить насъ принять худшее. Кром того, можно оспаривать основанія задачи, можно сказать, какъ это сдлалъ Вовенаргъ, что она неврно поставлена, что природа человка вовсе не такова, какою ее изображаетъ Паскаль, потому что подробности человческаго сердца мене доступны наблюденію и мене ярко поражаютъ взоръ, чмъ обрзъ бумаги, выемки горы или передвиженіе небесныхъ свтилъ. И такъ, ни изложеніе задачи, ни ршеніе, данное Паскалемъ, не уничтожаютъ всякаго повода къ сомннію, все это, вмст съ другими вопросами, можетъ быть вовлечено въ потокъ спорныхъ человческихъ размышленій.

Что касается пари и ршительной необходимости держать его, поставленной въ основу тонкой аргументаціи Паскаля, то эта необходимость существуетъ только для того, кто сомнвается въ истинности христіанской религіи и въ реальности ада, а не для того, кто абсолютно отрицаетъ то и другое, потому что для ума, настроеннаго подобнымъ образомъ, не существуетъ альтернативы, въ которую заключаетъ насъ Паскаль, шансы выигрыша, составляющіе необходимый элементъ заклада, исчезаютъ, и какъ бы ни коротка была жизнь, все-таки нтъ резона ставить ее на ставку за ничто. Правда, что цлый трудъ Паскаля иметъ цлью доказать намъ, что мы одинаково неспособны ни утверждать, ни отрицать что-либо, правда, что Паскаль искусно старается поставить насъ въ такое состояніе всеобъемлющаго сомннія, при которомъ предложеніе пари становится разумнымъ. Но можно и не быть въ такомъ состояніи, можно сомнваться во многомъ и въ то-же время нкоторыя вещи вполн отрицать, и лишь только адъ окажется въ числ послднихъ, аргументація Паскаля тотчасъ перестаетъ убждать. И такъ, необходимость держать пари оказывается, если держаться Паскаля, нисколько не боле неизбжной, чмъ ршеніе задачи нравственной жизни, и можно прочитать всю его безсмертную книгу и все-таки не найти секрета, который долженъ-бы покончить вс наши сомннія. Есть на этихъ краснорчивыхъ страницахъ чмъ привести въ замшательство умъ, но нечмъ его покорить. Тутъ за то есть чмъ и тронуть его. Если Паскаль не достигъ намченной цли, которая, можетъ быть, и недостижима, за то онъ оставилъ на своемъ пути неизгладимые слды, передъ которыми всегда будетъ возобновляться удивленіе человка. Не одинъ онъ хотлъ остановить наше вниманіе на непрочности нашихъ привязанностей и на суетности нашихъ стремленій. Монтэнь, напр., еще до него осмивалъ наше знаніе, нашу справедливость, наши честолюбивыя занятія, нашу дланую жизнь, наше высокое мнніе о самихъ себ. Но онъ это длалъ для собственнаго удовольствія и безъ особой цли. Паскаль же, тронутый аргументами Монтэня больше, чмъ самъ Монтэнь, длалъ это съ такою болью, съ такимъ желаніемъ насъ убдить, что его удары, мене многочисленные, но за то сильне поражающіе, вс доходятъ до самаго сердца. А когда среди этого часто гордаго и строгаго краснорчія пробивается наружу смягченный языкъ христіанина, какъ глубоко и живо онъ трогаетъ душу! ‘Іисусъ Христосъ, говоритъ онъ, Божество, къ которому приближаются безъ гордости и передъ которымъ унижаются безъ отчаянія’. Это глубокое смиреніе и дало его языку такую грусть и прелесть, которыя способны вызвать новое эхо во всхъ душахъ.

Наконецъ, если Паскаль не везд правъ, онъ все таки часто очень правъ, онъ трогаетъ все способное чувствовать и мыслить въ род человческомъ, когда съ несравнимымъ краснорчіемъ распространяется о безполезности нашихъ развлеченій и о таинственномъ, но несомннномъ закон, который соединилъ въ нашемъ смертномъ существованіи неутомимую жажду счастья съ невозможностью достичь его. Есть возрастъ, въ которомъ человкъ не достаточно чувствуете что Паскаль правъ, но есть возрастъ, въ которомъ онъ чувствуетъ, что Паскаль слишкомъ правъ. Но даже и тогда природа беретъ свое и насмхается надъ нами, подстрекая насъ постоянно надяться, вопреки всякой надежд. ‘Если то-то со мною случилось бы, я былъ-бы счастливъ’, вотъ слова, которыя до смерти твердятъ уста и сердце человка, но, произнося ихъ, мы поддаемся той самой иллюзіи, въ которой Лукрецій упрекаетъ тхъ, которые черезъ мру озабочены, какъ бы не быть лишеннымъ погребенія. ‘Вы, сами того не замчая, говоритъ жестокій поэтъ, воображаете себя стоящими около вашего трупа и съ печалью смотрящими, какъ его растерзали птицы и зври’:

‘Иной еще живъ, а только представитъ себ,

Какъ будутъ по смерти трупъ его птицы и зври терзать,

И жаль ему станетъ себя, не въ силахъ себя онъ спасти,

Не въ силахъ отъ трупа себя отдлить, стоитъ онъ безсильно

И съ болью сердечною видитъ, какъ оскверняютъ его’.

Точно также и мы въ своихъ мечтахъ о счастьи всегда воображаемъ себя такими, что будто мы уже обладаемъ тмъ, чего желали, но если съ нами случается это неожиданное благо, если даже оно какимъ-нибудь чудомъ окажется тмъ самымъ, о которомъ мы мечтали, то малйшее измненіе нашего существа, неуловимая перемна въ пружинахъ нашего тла или нашей души мшаютъ намъ имъ наслаждаться, и мы тогда говоримъ: ‘только-то?’ Если-же сверхъ ожиданія мы примемъ это счастье отъ всего сердца, если мы охватимъ его всми своими силами, то это увлеченіе продолжается вдь не больше минуты, не успетъ наше сердце забиться, какъ уже все кончилось или помрачилось:

‘Surgit amari aliquid quod in ipsis floribus angat…

Паскаль говоритъ правду: все, что только есть подъ солнцемъ, оказывается жалкимъ и несовершеннымъ, онъ самъ служитъ тому доказательствомъ. Какъ несовершенна матерія, какую жалкую она ведетъ борьбу съ духомъ! Какъ скоро изнашивается и какъ часто болетъ это тло, заключающее въ себ такой источникъ свта, помрачающее его и наконецъ погашающее! А какую удивительную смсь величія и ничтожества, правды и химеръ, проницательности и грёзъ представляетъ этотъ самый духъ! Какія терзанія сердца получаются въ обмнъ за нсколько чистыхъ радостей, испытываемыхъ мыслью! Плодъ, съденный червемъ, поле битвы, покрытое трупами, дитя, умирающее среди болзней, свободный народъ, впадающій въ рабство, не представляютъ такой печальной задачи для нашей любознательности и не заявляютъ себя такъ громко, какъ такая жизнь заявляетъ о несовершенств всего, что есть въ мір. Но это еще не все: въ самомъ зрлищ этихъ терзаній и этихъ развалинъ заключается какая-то красота, которая ласкаетъ самыя таинственныя фибры человческаго сердца. Если-бы Паскаль былъ столько-же проницателенъ, но боле удовлетворялъ-бы разуму, если-бы онъ былъ столько-же краснорчивъ, но мене истерзанъ, то онъ мене останавливалъ-бы на себ нашъ взоръ! Но мы не можемъ оторвать глазъ отъ пламени, которое его сожигаетъ, подобно тому, какъ римляне удивлялись измняющимся краскамъ, которыми переливалась медленно умирающая мурена, или какъ мы сами удивляемся страннымъ и блестящимъ краскамъ, которыя можно наблюдать въ извстнаго рода цвтахъ, если напоить ихъ ядомъ.

Мысли Паскаля.

ГЛАВА I.
Противъ неврія атеистовъ.

…. Пусть по крайней мр они постараются, прежде чмъ оспаривать религію, узнать, какова она. Если-бы она хвалилась, что ясно видитъ Бога, что Онъ доступенъ ей открыто, безъ всякаго покрова таинственности, тогда другое дло: они могли-бы оспаривать ее, утверждая, что въ мір они ничего не видятъ такого, что указывало-бы на Бога съ подобною очевидностью. Но вдь религія, напротивъ, утверждаетъ, что люди ходятъ во мрак и въ удаленіи отъ Бога, что Онъ скрытъ отъ непосредственнаго воспріятія: въ Св. Писаніи Онъ даже называетъ себя Непостижимымъ, притомъ-же религія одинаково старается утвердить два положенія, во-первыхъ, что Богъ установилъ въ церкви замтные признаки, по которымъ могли-бы Его узнать т, кто ищетъ Его искренно, и во-вторыхъ, что Онъ тмъ не мене скрылъ эти признаки настолько, что Его могутъ замтить только т, которые ищутъ Его отъ всего своего сердца. Какая-же посл этого польза кричать, что имъ ничто въ мір не указываетъ прямо на Бога, когда они сами, какъ видно изъ ихъ признаній, пренебрегаютъ отысканіемъ истины? Вдь то невдніе, въ которомъ они находятся и которое они ставятъ въ упрекъ церкви, только еще больше устанавливаетъ второе изъ указанныхъ выше положеній, не задвая перваго, вмсто того, чтобы разрушать, оно только подтверждаетъ ученіе церкви.

Оспаривая религію, они должны были-бы кричать, что они испробовали вс свои силы, искали ее всюду и даже въ томъ, что предлагаетъ церковь, для того, чтобы просвтиться религіей, нигд не нашли никакого удовлетворенія. Если-бы они такъ говорили, то можно было бы по правд сказать, что они оспариваютъ одну изъ ея претензій. Но я надюсь показать здсь, что никто изъ нихъ не былъ-бы въ прав сказать чего-либо подобнаго, я беру даже смлость утверждать, что никогда никто не длалъ этого. Вдь всякому достаточно извстно, какимъ образомъ поступаютъ т, которые дйствуютъ въ этомъ дух. Они думаютъ, что употребили вс свои силы на то, чтобы просвтить себя, если потратили нсколько часовъ на чтеніе какой-нибудь книги Св. Писанія и если задали-какому нибудь духовному лицу нсколько вопросовъ по поводу истинъ вры. Посл этого они хвалятся, что безуспшно искали отвтовъ въ книгахъ и у людей. Но, правда, я не могу не сказать имъ того, что я часто говорилъ, именно, что подобное нерадніе непростительно. Здсь дло идетъ не о какомъ-нибудь незначительномъ интерес какой-нибудь посторонней личности, къ которому можно было бы такъ легко относиться, здсь дло идетъ о насъ самихъ, о всемъ нашемъ.

Вопросъ о безмертіи души такъ важенъ для насъ, столь глубоко насъ затрогиваетъ, что нужно потерять всякое чувство, чтобы не интересоваться знать что-нибудь по поводу этого Смотря по тому, есть-ли надежда на вчныя блага или нтъ, вс наши дйствія и вс наши мысли должны принять столь различныя направленія, что невозможно сдлать ни одного шага осмысленно и обдуманно, если не направлять его на ту точку, которая должна быть предломъ нашего существованія.

Такимъ образомъ, нашъ первый интересъ и наша первая обязанность — выяснить себ этотъ предметъ, отъ этого зависитъ все наше поведеніе. Поэтому то въ сред тхъ, которые не убждены въ безсмертіи души, я провожу громадную разницу между тми, которые стараются изъ всхъ силъ просвтить себя, и тми, которые живутъ, не налагая на себя подобнаго труда и не думая объ этомъ.

Я могу имть только состраданіе къ тмъ, которые искренно горюютъ по поводу этого сомннія, которые смотрятъ на него, какъ на величайшее изъ несчастій, и, не щадя ничего, чтобы выйти изъ него, длаютъ это исканіе выхода своимъ главнымъ и самымъ серьезнымъ занятіемъ.

Но я совершенно иначе смотрю на тхъ, которые проводятъ жизнь, не думая о послднемъ предл жизни, и только потому, что въ самихъ себ не находятъ свта, который ихъ убдилъ бы, не заботятся искать его въ другомъ мст и до конца изслдовать вопросъ, относится-ли это мнніе къ тмъ, которыя люди принимаютъ по легковрной простот, или къ тмъ, которыя, хотя темны сами по себ, но тмъ не мене имютъ очень прочное и непоколебимое основаніе.

Это нерадніе въ такомъ дл, гд рчь идетъ о нихъ самихъ, о ихъ вчности, о всемъ ихъ существ, меня не столько приводитъ въ состраданіе, сколько раздражаетъ, оно меня удивляетъ и ужасаетъ, оно чудовищно для меня. Я говорю это не въ силу набожнаго усердія къ духовному благочестію. Напротивъ, я хочу сказать, что заботу о будущемъ для души должно имть уже въ силу чисто-человческаго интереса, въ силу интереса самолюбія: для этого нужно видть только то, что видятъ и наимене просвщенные люди.

Не нужно имть слишкомъ возвышенной души, чтобы понять, что въ этомъ мір нтъ вовсе истиннаго и прочнаго удовлетворенія, что вс наши удовольствія только суета, что наши бдствія безконечны, что, наконецъ, смерть, ежеминутно намъ угрожающая, должна неминуемо въ короткое время довести насъ до страшной необходимости на вки исчезнуть или вчно быть несчастными.

Нтъ ничего дйствительне и ужасне этого. Какъ-бы храбро мы ни относились къ этому, это — конецъ, который ожидаетъ самую прекрасную въ мір жизнь. Стоитъ только подумать объ этомъ, и придется сказать, что благо въ этой жизни несомннно обусловлено надеждой на другую жизнь, что люди счастливы только по мр того, какъ приближаются къ этой надежд, что какъ для тхъ, которые имли полную увренность въ вчности, не будетъ уже несчастій, такъ нтъ счастья для тхъ, которые не имютъ въ себ никакого свта религіи.

Большое, конечно, горе быть въ подобномъ сомнніи, но все-таки искать выхода изъ него составляетъ нашу неизбжную обязанность. Такимъ образомъ, кто сомнвается и не ищетъ выхода, тотъ одновременно очень несчастливъ и вполн не правъ. А если, вмст съ тмъ, онъ спокоенъ и доволенъ, если онъ громко заявляетъ объ этомъ и даже хвалится этимъ, если это самое состояніе сомннія служитъ предметомъ его радости и хвастовства, то я не нахожу словъ, чтобы охарактеризовать это сумасбродное созданіе.

Откуда берутся эти чувства? Что за радость въ ожиданіи безнадежнаго ничтожества? Чмъ хвалиться, видя себя среди непроницаемаго мрака? Какъ это могло случиться, что подобное разсужденіе является въ разсудительномъ человк?

‘Я не знаю, кто меня послалъ въ міръ, я не знаю, что такое міръ, что такое я. Я въ ужасномъ и полнйшемъ невдніи. Я не знаю, что такое мое тло, что такое мои чувства, что такое моя душа, что такое та часть моего я, которая думаетъ то, что я говорю, которая размышляетъ обо всемъ и о самой себ и все-таки знаетъ себя не больше, чмъ все остальное. Я вижу эти ужасающія пространства вселенной, которыя заключаютъ меня въ себ, я чувствую себя привязаннымъ къ одному уголку этого обширнаго міра, не зная, почему я помщенъ именно въ этомъ, а не другомъ мст, почему то короткое время, которое дано мн жить, назначено мн именно въ этомъ, а не въ другомъ пункт цлой вчности, которая мн предшествовала и которая за мной слдуетъ. Я вижу со всхъ сторонъ только безконечности, которыя заключаютъ меня въ себ, какъ атомъ, я какъ тнь, которая продолжается только моментъ и никогда не возвращается. Все, что я сознаю, это только то, что я долженъ скоро умереть, но чего я больше всего не знаю, это смерть, которой я не умю избжать.

‘Какъ я не знаю, откуда я пришелъ, такъ-же точно не знаю, куда пойду, я знаю только, что выходя изъ этого міра, я на вки или обращусь въ ничто, или подпаду Божьему гнву, но не знаю, какое изъ этихъ двухъ состояній должно достаться мн въ вчный удлъ. Вотъ мое положеніе: оно полно ничтожности, слабости, мрака. Изъ всего этого я заключаю, что я долженъ, значитъ, проводить вс дни своей жизни, не задаваясь мыслью найти отвтъ на вопросъ, что со мною случится. Можетъ быть, я могъ-бы какъ-нибудь прояснить свои сомннія, но я не хочу принимать на себя такого труда, не хочу сдлать ни одного шага, чтобы поискать выхода, питая презрніе къ тмъ, которые мучатся надъ подобной заботой, я хочу неожиданно и безъ страха испытать на себ событіе, столь важное, какъ смерть, и подойти къ ней потихоньку, находясь въ неизвстности относительно состоянія, которое ожидаетъ меня въ вчности’.

Кто пожелалъ-бы имть другомъ человка, который разсуждаетъ подобнымъ образомъ? Кто выбралъ-бы его изъ числа другихъ, чтобы сообщить ему свои житейскія заботы? Кто прибгнулъ-бы къ его помощи въ своихъ печаляхъ? Наконецъ, для какого употребленія въ жизни онъ годенъ?

Правда, для религіи лестно имть такихъ неразсудительныхъ людей врагами, ихъ оппозиція столь мало ей грозитъ опасностью, что даже, напротивъ, служитъ для упроченія ея главныхъ истинъ. Вдь христіанская вра главнымъ образомъ стремится установить слдующія два начала: паденіе человческой природы и искупленіе грха Іисусомъ Христомъ. И если ими мы не можемъ доказать истинности искупленія, ссылаясь на святость жизни, то ихъ столь испорченными чувствами мы можемъ удивительно хорошо доказать паденіе человческой природы.

Ничто столь не важно для человка, какъ его положеніе, ничто столь не страшно ему, какъ вчность. Поэтому если есть люди индифферентные къ гибели своего бытія и къ опасности вчныхъ бдствій, то это явленіе совершенно неестественное. Они совершенно иначе относятся ко всмъ другимъ вещамъ: они боятся сущихъ пустяковъ, они ихъ стараются предвидть, они ихъ чувствуютъ, и вотъ тотъ-же самый человкъ, который проводитъ столько дней и ночей въ бшенств и отчаяніи изъ-за потери какой-нибудь должности или изъ-за какого-нибудь воображаемаго оскорбленія чести, тотъ-же самый человкъ, зная, что онъ все потеряетъ со смертью, не чувствуетъ по этому поводу никакого безпокойства, никакого волненія. Чудовищное явленіе — видть въ одномъ и томъ-же сердц, въ одно и то-же время, эту чувствительность къ ничтожнйшимъ вещамъ и эту странную нечувствительность къ самымъ важнымъ вещамъ. Это непостижимое очарованіе, сверхъестественное усыпленіе, которое указываетъ на всемогущую силы, произведшую его.

Только страннымъ извращеніемъ человческой природы можно объяснить тотъ фактъ, что человкъ хвалится тмъ, что онъ находится въ такомъ состояніи, которое кажется невроятнымъ для кого-бы то ни было. Между тмъ мн на дл приходится видть столь большое число людей подобнаго рода, что это было-бы изумительнымъ, если-бы мы не знали, что большая часть ихъ притворяется, и на самомъ дл не таковы. Это люди, которые слышали, что хорошія манеры состоятъ въ томъ, чтобы важничать этимъ. Это, какъ у нихъ говорится, значитъ сбросить съ себя иго, и они стараются этому подражать. Но не трудно было-бы дать имъ понять, сколько они обманываются, ища подобнымъ путемъ уваженія къ себ. Этимъ средствомъ не пріобртешь уваженія даже среди тхъ лицъ, которыя здраво судятъ о вещахъ и знаютъ, что единственный способъ успть въ этомъ отношеніи это — быть честнымъ, врнымъ, разсудительнымъ и способнымъ оказать полезную услугу своему другу, потому что люди естественно любятъ только то. что имъ можетъ быть полезно. А какую выгоду извлечетъ человкъ изъ того, что скажетъ намъ, что онъ сбросилъ съ себя иго, что онъ не вритъ, чтобы Богъ управлялъ его дйствіями, что онъ смотритъ на себя, какъ на единственнаго господина своего поведенія, что онъ намренъ отдавать отчетъ только самому себ? Неужели онъ думаетъ, что этимъ онъ заставитъ насъ отнын питать къ нему полное довріе, ожидать отъ него утшеній, совтовъ и помощи во всхъ жизненныхъ нуждахъ? Неужели онъ думаетъ, что очень ужъ насъ обрадовалъ, сказавши намъ, что, по его мннію, наша душа это — только частичка втра и дыма, и притомъ сказавши гордымъ и довольнымъ тономъ? Такая-ли это вещь, которую можно сообщить съ радостью? Наоборотъ, не такая-ли это вещь, о которой можно говорить только съ печалью, какъ о самой печальной въ мір?

Если-бы подобные люди подумали серьезне, то они увидли-бы, что это столь дурно ими понято, столь противно здравому смыслу, столь противуположно честности и столь далеко во всхъ отношеніяхъ отъ того спокойствія духа, котораго они ищутъ, что они скоре направили-бы на путь истины, чмъ совратили-бы тхъ, кто имлъ-бы какую-нибудь склонность слдовать за ними. И дйствительно, стоитъ потребовать у нихъ отчета въ ихъ чувствахъ и основаній, въ силу которыхъ они сомнваются въ религіи, и они наговорятъ вамъ столь слабыхъ и столь низкихъ вещей, что убдятъ васъ въ противномъ. Очень кстати вышло-бы, если-бы кто когда-нибудь сказалъ имъ: ‘Если вы будете продолжать эти розсказни, то вы, право, убдите меня въ истин вры’. И онъ былъ-бы правъ: дйствительно, кто не пришелъ-бы въ ужасъ, увидвши себя солидарнымъ въ чувствахъ съ такими презрнными людьми?

Такимъ образомъ, т, которые только притворяются въ своихъ чувствахъ, очень неудачно приневоливаютъ свою природу, чтобы сдлаться самыми нелпыми изъ людей. Если имъ прискорбно, что они въ глубин своего сердца немного имютъ свта, пусть они не скрываютъ этого: признаться въ этомъ ни чуть не стыдно. Стыдно только вовсе не имть его. Ничто не выдаетъ больше крайней слабости ума, какъ если кто не знаетъ, какое несчястіе быть человкомъ безъ Бога, ничто не указываетъ больше на испорченность сердца, какъ нежеланіе убдиться въ непреложности общанія вчности, ничто не служитъ столько признакомъ трусости. какъ бравированье передъ Богомъ. Поэтому пусть они оставятъ это нечестіе на долю тхъ, которые настолько дурны отъ природы, что и въ самомъ дл способны на это: пусть они будутъ по крайней мр честными людьми, если не могутъ быть христіанами, пусть они наконецъ сознаютъ, что есть только два рода людей, которыхъ можно назвать разсудительными: это, во-первыхъ, т, которые служатъ Богу всмъ своимъ сердцемъ, потому что Его познали, во-вторыхъ, т, которые ищутъ Его всмъ своимъ сердцемъ, потому что не познали еще Его.

Что же касается тхъ, которые живутъ, не зная Бога и не ища Его. то они сами себя считаютъ столь мало достойными своихъ заботъ о себ, что не стоять и заботъ другихъ, нужно имть сильную любовь къ религіи, которую они презираютъ, чтобы не презирать ихъ до готовности покинуть ихъ въ безуміи. Но такъ какъ эта религія обязываетъ насъ смотрть на нихъ, пока они въ этой жизни, какъ на способныхъ воспринять благодать, которая можетъ ихъ освтить, и врить, что они въ короткое время могутъ больше наполниться врою, чмъ мы сами, а что мы, напротивъ, можемъ впасть въ ослпленіе, въ которомъ они находятся, то значитъ, для нихъ нужно то-же длать, чего мы желали-бы отъ нихъ, если бы мы были на ихъ мст, нужно призывать ихъ сжалиться надъ самими собою и сдлать по крайней мр нсколько шаговъ, чтобы попытаться, не найдутъ-ли свта. Пусть они употребятъ на предлагаемое чтеніе нсколько часовъ, которые, въ противномъ случа, были-бы потрачены ими безполезно, какое-бы отвращеніе оно ни внушало имъ, все-таки они, можетъ быть, встртятъ кое-что полезное или по крайней мр немного потеряютъ отъ этого. А что касается тхъ, которые отнесутся къ нему съ полною искренностью и съ истиннымъ желаніемъ встртить истину, то я надюсь. что они будутъ удовлетворены, надюсь, что они убдятся доводами въ защиту столь Божественной религіи,— доводами, которые я здсь собралъ, слдуя почти во всемъ только что приведенному порядку изложенія.

——

Между нами и адомъ или небомъ, перегородкой служитъ только жизнь, а это самая ломкая въ мір вещь.

Если человкъ сидитъ въ тюрьм, не зная, постановлено-ли ршеніе по его длу, если въ его распоряженіи всего одинъ часъ, чтобы узнать это ршеніе, если этого часа достаточно, чтобы представить доводы для отмны ршенія, если оно уже постановлено, то конечно, неестественно было-бы употребить этотъ часъ не на то, чтобы освдомиться на счетъ ршенія, а на игру въ пикетъ. Точно такъ-же неестественно употреблять свою жизнь не на то, чтобы приготовиться къ будущей жизни. Это было бы карой Божіей.

Такимъ образомъ, существованіе Бога доказывается не только рвеніемъ тхъ, которые ищутъ Его, но и ослпленіемъ тхъ, которые не ищутъ Его.

Мы беззаботно стремимся въ пропасть, поставивши что-нибудь передъ собою, чтобы помшать себ видть ее.

ГЛАВА ІІ.
Величіе и ничтожность человка. Удивительныя противорчія въ его природ.

Несоразмримость человка съ природой. Человкъ созерцаетъ цлую природу во всемъ ея гордомъ величіи, онъ можетъ удалить свои взоры отъ окружающихъ его низкихъ предметовъ, онъ смотритъ на тотъ блестящій свтъ, который даетъ вчный свтильникъ, освщающій вселенную, земля ему кажется точкой въ сравненіи съ той обширной окружностью, которую описываетъ это свтило, онъ удивляется, что эта обширная окружность, въ свою очередь, оказывается только очень незначительной точкой въ отношеніи къ тому пространству, которое охватываетъ катящіяся по небесному своду свтила. Если же ваше зрніе останавливается здсь, то воображеніе идетъ дальше: оно скоре утомится постигать, чмъ природа доставлять ему матеріалъ. Весь видимый міръ не что иное какъ одна черта на обширномъ лон природы. Никакая идея не можетъ обнять ея. Сколько мы ни напрягаемъ мысль, чтобы расширить воображаемыя пространства, у насъ получаются все-таки только атомы въ сравненіи съ дйствительностью. Это безконечная сфера, у которой центръ всюду, а окружности нтъ нигд. Словомъ, тотъ фактъ, что наше воображеніе теряется въ этой мысли, служитъ въ высшей степени важнымъ и замтнымъ признакомъ всемогущества Божія.

Возвратившись теперь къ самому себ, пусть человкъ поразмыслитъ, что такое онъ самъ въ сравненіи съ тмъ, что есть въ природ, онъ видитъ себя какъ-бы запрятаннымъ въ этомъ отдаленномъ уголк природы, пусть же изъ этой маленькой темницы, отведенной ему для жительства,— я разумю вселенную,— научится давать настоящую цну земл, государствамъ, городамъ, самому себ.

Что такое человкъ въ безконечномъ? Но не мене удивительное чудо представляетъ онъ собою и съ другой стороны: онъ знаетъ самыя тонкія вещи. Возьмемъ клеща: при всей ничтожной величин его тла, человкъ замчаетъ въ немъ несравненно меньшія части, онъ замчаетъ ножки съ суставами, вены въ ножкахъ, кровь въ венахъ, жидкости въ крови, капли въ жидкостяхъ, пары въ капляхъ, раздляя эти послдніе элементы, онъ употребляетъ вс свои силы, чтобы постичь и ихъ. Возьмемъ послдній предметъ, до котораго онъ можетъ дойти: можно, пожалуй, подумать, что тутъ наименьшая въ природ величина. Но и внутри этой величины открывается для него новая пропасть. Неизмримость природы можно постичь не только въ созерцаніи видимаго міра, но и въ предлахъ этого постепеннаго уменьшенія величины элементовъ, доходящаго до атома. Пусть человкъ представитъ себ безконечность міровъ, изъ которыхъ каждый иметъ свой небесный сводъ, свои планеты, свою землю, въ той же соразмрности, какъ видимая вселенная, на этой земл пусть онъ представитъ животныхъ и наконецъ, клещей, въ которыхъ онъ найдетъ все то, что находитъ у тхъ, которые на нашей земл, находя и въ другихъ мірахъ постоянно то-же самое, безъ конца и безъ отдыха, онъ наконецъ затеряется въ этихъ чудесахъ, изъ которыхъ одни столь-же изумительно малы, сколько другія изумительно обширны. Какъ не удивляться тому, что наше тло то неуловимо по своей величин, сравнительно съ вселенной, которая, въ свою очередь, представляетъ неуловимую величину на лон всей природы, то представляетъ собою колоссъ, міръ, или скоре все сравнительно съ ничтожностью атома, до которой нельзя добраться.

Кто разсмотритъ себя съ этой точки зрнія, тотъ ужаснется самого себя, онъ увидитъ, что только матеріальная оболочка, которую дала ему природа, поддерживаетъ его въ висячемъ положеніи между двумя пропастями, между безконечностью и отсутствіемъ бытія, и онъ содрогнется при вид этого чудеснаго положенія, я думаю, что, съ переходомъ его любознательности въ удивленію, онъ боле будетъ расположенъ въ молчаніи созерцать эти чудеса, чмъ самонадянно разыскивать ихъ.

Словомъ, что-же такое человкъ въ природ? Это ничто въ сравненіи съ безконечностью и все въ сравненіи съ ничтожностью, это середина между ничмъ и всмъ. Онъ безконечно удаленъ отъ крайнихъ пунктовъ: конецъ и начало вещей для него безспорно покрыты непроницаемымъ мракомъ неизвстности, онъ одинаково неспособенъ видть то ничто, изъ котораго онъ извлеченъ, и то безконечное, въ которомъ онъ поглощенъ.

Что-же ему остается длать, какъ не замчать кое-какіе вншніе признаки середины вещей, если онъ на вки лишенъ надежды знать ихъ начало и конецъ? Вс вещи вышли изъ ничего и стремятся къ безконечному. Кто услдитъ за этими изумительными шагами? Творецъ этихъ чудесъ постигаетъ ихъ, никто другой не можетъ этого сдлать. Вмсто того, чтобы созерцать это безконечное, люди безразсудно пустились въ изслдованіе природы, какъ будто они соизмримы съ нею.

Странно, что они захотли постичь начала вещей и отъ нихъ дойти до познанія всего, въ силу одной самонадянности, столь-же безконечной, какъ безконеченъ предметъ ихъ изысканія. Вдь несомннно, что безъ самонадянности и безъ способности столь-же безконечной, какъ природа, нельзя исполнить подобнаго измренія.

Человкъ, изучившій природу, понимаетъ, что она напечатлла свой образъ и образъ своего творца на всхъ вещахъ, почти вс он содержитъ въ себ свойства этой двойной безконечности. Такимъ образомъ, мы видимъ, что вс науки безконечны въ отношеніи къ области ихъ изысканій.! Кто, напр., сомнвается, что геометрія можетъ до безконечности предлагать безконечное число задачъ? Науки безконечны и съ другой стороны — въ отношеніи къ числу и неуловимости ихъ принциповъ, кто не видалъ, что принципы, предполагаемые послдними, не сами себя поддерживаютъ, а опираются на другіе, которые, въ свою очередь, опираясь на третьи, не бываютъ послдними и т. д.?

Но мы считаемъ послдними т, которые кажутся такими для разума, какъ, напр., въ матеріальныхъ вещахъ недлимымъ мы называемъ тотъ элементъ, дальше котораго наши чувства не замчаютъ никакихъ частей, хотя-бы этотъ элементъ и былъ безконечно длимъ по своей природ.

Изъ этихъ двухъ безконечностей, свойственныхъ наукамъ, безконечность величины гораздо боле ощутительна, поэтому то немного наберется лицъ, которыя могли-бы заявить претензію, что они знаютъ вс вещи. ‘Я готовъ говорить обо всемъ’, говорилъ Демокритъ. (Но не говоря уже о томъ, что это пустыя слова, если кто не докажетъ этого и не знаетъ дйствительно, этого даже нельзя сдлать, такъ какъ безконечное множество вещей столь глубоко скрыто отъ насъ, что мы можемъ выразить словами или мыслями только разв одну незамтную черту. Отсюда очевидно, сколь глупо, тщеславно и невжественно оглавленіе иныхъ книгъ: De omni Scibili. О всемъ познаваемомъ). Но безконечность въ обратномъ направленіи мене ощутительна. Философы скоре всего заявляли претензію достигнуть ее, но они вс натолкнулись на препятствія. Подобною претензіею объясняются столь обычныя заглавія: ‘О началахъ вещей’, ‘О началахъ философіи’, и т. п., вс эти оглавленія, если но съ виду, то на дл не мене пышны, чмъ бьющее въ глаза оглавленіе: De omni scibili.

Человку естественно думать, что онъ гораздо способне достигнуть центра вещей, чмъ обнять ихъ окружность. Видимое пространство міра очевиднымъ образомъ превосходитъ насъ, а такъ какъ малыя вещи мы превосходимъ, то мы и считаемъ себя боле способными обладать ими, между тмъ, чтобы постигнуть ничто, нужно не меньше способности, чмъ для того, чтобы постигнуть все. Она должна быть безконечна въ томъ и другомъ случа: и мн кажется, что кто постигъ-бы послдніе принципы вещей, тотъ могъ-бы дойти и до познанія безконечнаго. Одно зависитъ отъ другого, одно ведетъ къ другому. Крайности соприкасаются и соединяются въ силу своего взаимнаго удаленія, он встрчаются другъ съ другомъ въ Бог, и только въ Бог.

Будемъ-же знать свое значеніе: мы представляемъ собою кое-что, но мы не все. Наше значеніе лишаетъ насъ знанія первыхъ началъ, которыя рождаются изъ ничего, небольшая степень этого значенія скрываетъ изъ нашего вида безконечное.

Наша познавательная способность занимаетъ такое-же мсто въ ряду вещей, доступныхъ познаванію, какое наше тло — во всемъ пространств природы.

Мы ограничены во всхъ отношеніяхъ, въ нашей власти то положеніе, которое занимаетъ середину между двумя крайностями.

Наши чувства не замчаютъ ничего крайняго. Излишній шумъ насъ оглушаетъ, излишній свтъ ослпляетъ, излишекъ разстоянія и излишекъ близости мшаетъ намъ видть, излишняя длиннота или излишняя краткость рчи затемняетъ ее: излишекъ истины насъ изумляетъ: я знаю людей, которые не могутъ понять, что если отъ нуля отнять четыре, то останется нуль. Первые принципы страдаютъ для насъ излишкомъ очевидности. Излишекъ удовольствія несносенъ. Излишекъ созвучій въ музык не нравится, излишекъ благодяній раздражаетъ, намъ хочется чмъ-нибудь заплатить лишній долгъ: ‘Благодянія до тхъ поръ пріятны, пока намъ кажется, что за нихъ можно отплатить, а когда ихъ слишкомъ много наберется, ненависть является вмсто благодарности’ {Тацитъ, Аннал. IV, 18.}.

Мы не чувствуемъ ни крайняго жара, ни крайняго холода. Превышающія мру качества намъ враждебны и не вызываютъ чувствъ: мы ихъ уже не чувствуемъ, а страдаемъ ими. Излишняя юность и излишняя старость противодйствуютъ уму… Наконецъ, крайнія вещи какъ-бы вовсе не существуютъ для насъ и мы не существуемъ въ отношеніи къ нимъ: он отъ насъ ускользаютъ или мы отъ нихъ.

Вотъ наше настоящее положеніе. Оно длаетъ насъ неспособными знать достоврно и не звать абсолютно. Мы плывемъ по обширной стихіи, постоянно находясь въ неизвстности и подвергаясь волненію, гонимые отъ одного берега къ другому. Къ какому-бы пункту мы ни думали причалить и прикрпиться, онъ колеблется и плыветъ прочь отъ насъ, если мы за нимъ слдуемъ, онъ ускользаетъ отъ нашего захвата, вырывается и бжитъ вчно прочь. Ничто не останавливается для насъ. Таково наше естественное положеніе, однако оно вполн противно нашей склонности: мы горимъ желаніемъ найти прочную кладку и самый твердый базисъ, чтобы построить на немъ башню, которая возвысилась-бы въ безконечность, но весь нашъ фундаментъ рушится и земля зіяетъ пропастью.

И такъ не станемъ вовсе искать увренности и твердости. Нашъ разумъ постоянно обманутъ непостоянствомъ наружностей, ничто не можетъ прочно укрпить конечное между двумя безконечностями, которыя его заключаютъ въ себ и бгутъ отъ него.

Если человкъ хорошо это пойметъ, то, думаю, останется въ поко, каждый будетъ въ томъ положеніи, въ которое его поставила природа. Такъ какъ эта середина, доставшаяся намъ въ удлъ, постоянно удалена отъ крайностей, то что за нужда человку имть немного боле познаній о вещахъ? Вдь въ такомъ случа одинъ результатъ: онъ беретъ вещи немного выше. Не будетъ-ли онъ все-таки постоянно безконечно далекъ отъ конца? Не будетъ-ли все-таки продолжительность нашей жизни одинаково безконечно далека отъ вчности, если мы проживемъ какихъ-нибудь лишнихъ десять лтъ?

Въ виду этихъ безконечностей, вс конечные элементы равны, и я не вижу, почему-бы его воображенію нужно покоиться въ одномъ конечномъ предмет, а не на другомъ. Одно уже сравненіе себя съ конечнымъ затруднительно для насъ.

Если-бы человкъ изучилъ себя прежде всего, то онъ увидлъ-бы, какъ онъ неспособенъ итти дале указаннаго предла. Какъ это часть могла-бы узнать цлое? Но онъ, можетъ быть, стремится знать по крайней мр т части, съ которыми онъ соизмримъ. Но вдь вс части міра въ такомъ взаимномъ соотношеніи и въ такой взаимной связи, что, думаю, невозможно знать одну, не зная другой и не зная всего.

Человкъ, напр., иметъ отношеніе ко всему тому, что онъ знаетъ. Ему нужно мсто, чтобы держаться на немъ, нужно время, чтобы существовать, нужно движеніе, чтобы жить, нужны элементы, чтобы состоять изъ нихъ, нужно тепло и пища, чтобы питаться, нуженъ воздухъ, чтобы дышать. Онъ видитъ свтъ, онъ ощущаетъ тла, однимъ словомъ, все попадаетъ въ связь съ нимъ.

И такъ, чтобы познать человка, нужно знать, откуда происходитъ, что онъ нуждается въ воздух для своего существованія, а чтобы познать воздухъ, нужно знать, какое онъ иметъ отношеніе къ жизни человка, и т. д.

Пламя не можетъ существовать безъ воздуха, и такъ, чтобы знать объ одномъ, нужно знать и о другомъ.

Слдовательно, если вс вещи бываютъ причиною и слдствіемъ, помогаютъ и пользуются помощью, дйствуютъ посредственно и непосредственно, если вс вещи удерживаются въ естественной и незамтной связи другъ съ другомъ, которая соединяетъ самые отдаленные и самые различные элементы, то я считаю невозможнымъ познать части, не зная цлаго, а равнымъ образомъ знать цлое, не зная въ отдльности частей.

А довершаетъ наше безсиліе познать вещи то обстоятельство, что он сами по себ просты, а мы составлены изъ двухъ противуположныхъ и различнаго рода природъ: души и тла. Вдь невозможно, чтобы частью размышляющею въ насъ была какая-нибудь другая, а не наша духовная часть, а если предположить, что мы были-бы просто тлесными, то это еще боле исключало-бы возможность знанія вещей, такъ какъ нтъ ничего несообразне сказать, чтобы матерія знала самое себя. Намъ невозможно знать, какъ она могла-бы знать себя.

Такимъ образомъ, если мы просто матеріальны, то мы не можемъ ничего узнать, а если мы составлены изъ духа и матеріи, то мы не можемъ въ совершенств узнать простыя вещи, только духовныя или только тлесныя.

Отсюда происходитъ, что почти вс философы смшиваютъ идеи съ вещами и говорятъ о тлесныхъ вещахъ, какъ о духовныхъ, а о духовныхъ, какъ о тлесныхъ. Они смло говорятъ, что тла стремятся къ низу, стремятся къ своему центру, что они избгаютъ своего разрушенія, что они боятся пустоты, что они имютъ наклонности, симпатіи и антипатіи, все это такія свойства, которыя относятся только къ духу. А говоря о духахъ, они помщаютъ ихъ на извстномъ мст, приписываютъ имъ движеніе съ мста на мсто,— свойства, принадлежащія только тламъ.

Вмсто того, чтобы воспринимать идеи этихъ вещей чистыми, мы окрашиваемъ ихъ своими свойствами и на всхъ созерцаемыхъ нами простыхъ вещахъ кладемъ отпечатокъ нашего сложнаго бытія.

Видя, какъ мы составляемъ вс вещи изъ духа и тла, кто бы поврилъ, что это соединеніе намъ очень непонятно? А между тмъ, это мы меньше всего понимаемъ. Человкъ для самого себя служитъ самымъ чудеснымъ предметомъ природы, ибо онъ не можетъ постичь, что такое тло, еще меньше постигаетъ, что такое духъ: какъ тло, онъ меньше всякой другой вещи можетъ быть соединенъ съ духомъ. Тутъ для него верхъ трудностей, а между тмъ дло идетъ о его собственномъ существ: ‘Люди не могутъ постичь способа, которымъ духъ соединенъ съ тлами, а между тмъ въ этомъ соединеніи и состоитъ человкъ’ {См. Августинъ, О царств Бои. XXI, 10.}.

II.

Я вполн могу постичь человка безъ рукъ, безъ ногъ, безъ головы, потому что только опытъ насъ учитъ, что голова необходиме ногъ. Но я не могу постичь человка безъ мысли: это былъ бы камень или скотина.

——

Величіе и ничтожество. Такъ какъ о ничтожеств заключаютъ по величію, и о величіи — по ничтожеству, то одни пришли къ заключенію о ничтожеств человка, тмъ боле, что они за доказательство приняли величіе, а такъ какъ другіе тмъ боле приходятъ къ заключенію о величіи, чмъ боле основываются въ своихъ заключеніяхъ на ничтожеств, то все. что одни могли привести для доказательства величія, другимъ послужило въ качеств аргумента для доказательства ничтожности, потому что чмъ ниже человкъ палъ, тмъ онъ ничтожне, и наоборотъ. Одни опираются на другихъ, образуя кругъ безъ конца, несомннно только, что по мр того, сколько человкъ иметъ въ себ свта, они находятъ въ немъ то величіе, то ничтожество. Однимъ сло вомъ, человкъ сознаетъ, что онъ жалокъ, и такъ какъ онъ жалокъ по собственному сознанію, то онъ-же и очень великъ, потому что сознаетъ себя жалкимъ.

——

Если онъ превозносится, я его унижаю, если онъ унижаетъ себя, я его восхваляю: я противорчу ему постоянно, до тхъ поръ, пока онъ не пойметъ, что онъ непостижимое чудовище.

III.

Люди, не будучи въ состояніи излчиться отъ смерти духовной нищетой невднія, придумали, чтобы сдлать себя счастливыми. вовсе не думать объ этомъ.

IV.

Природа длаетъ насъ во всхъ положеніяхъ постоянно несчастными, между тмъ наши желанія рисуютъ намъ счастливое положеніе, потому что къ тому положенію, въ которомъ мы находимся. они присоединяютъ удовольствія того положенія, въ которомъ мы не находимся, а когда мы достигли-бы этихъ удовольствій, мы не были-бы отъ этого счастливы, потому что мы тогда имли-бы другія желанія, сообразныя съ этимъ новымъ положеніемъ.

Представьте себ множество людей въ цпяхъ, вс они осуждены на смерть, однихъ ежедневно умерщвляютъ на глазахъ у другихъ, остающіеся пока въ живыхъ видятъ свою собственную участь въ участи себ подобныхъ и, смотря другъ на друга съ печалью и безъ надежды, ожидаютъ своей очереди. Вотъ изображеніе положенія людей въ мір.

VI.

Кромвель готовъ былъ опустошить весь христіанскій міръ, королевская фамилія погибла-бы, и его фамилія стала-бы навсегда могущественною, если-бы не маленькій камешекъ, который попалъ {Во времена Паскаля полагали, что мочевой камень попадаетъ извн.} въ его мочеточникъ. Даже Римъ почти трепеталъ передъ нимъ, но попала песчинка, и вотъ онъ умеръ, его семейство унижено повсюду миръ, и король возстановленъ.

VII.

Главное величіе человка заключается въ томъ, что онъ сознаетъ себя ничтожнымъ. Дерево не сознаетъ себя ничтожнымъ. Сознавать себя ничтожнымъ значитъ быть ничтожнымъ, но, съ другой стороны, сознавать, что я ничтоженъ, значитъ быть великимъ. Сознаніе этого самаго ничтожества и доказываетъ величіе. Это ничтожество владыки, ничтожество короля, лишившагося власти.

VIII.

Величіе человка столь очевидно, что оно выводится даже изъ его ничтожества. Что естественно животнымъ, то мы называемъ жалкимъ въ человк, отсюда мы признаемъ, что, если теперь природа человка въ чемъ-либо подобна природ животныхъ, то значитъ онъ палъ, утративъ лучшую природу, которая была ему нкогда свойственна.

Ибо кто-же, кром короля, лишеннаго власти, находитъ себя несчастнымъ, потому что онъ не король? Находилъ-ли Павелъ Эмилій себя несчастнымъ, потому что онъ уже не былъ консуломъ? Напротивъ, всякій согласится, что онъ былъ счастливъ потому, что былъ уже консуломъ, такъ какъ онъ не могъ постоянно занимать этой должности. Но Персея {Послдній царь Македонскій, лишенный власти Эмиліемъ Павломъ.} находили столь несчастнымъ, такъ какъ онъ не былъ уже царемъ, что удивлялись, какъ это онъ выноситъ жизнь: очевидно, это потому, что Персею было свойственно постоянно оставаться царемъ. Кто находитъ себя несчастнымъ, что у него только одинъ ротъ? Съ другой стороны, кто не сочтетъ себя несчастнымъ, если у него только одинъ глазъ? Никто, можетъ быть, никогда не сокрушался, что у него нтъ трехъ глазъ, но неутшительно не имть ихъ вовсе.

IX.

Мы имемъ столь высокое понятіе о душ человка, что не можемъ терпть, чтобы насъ презирали и не уважали въ насъ душу, все счастье людей состоитъ въ этомъ уваженіи.

Величайшее униженіе человка — это поиски за славой, но это же самое служитъ важнйшимъ признакомъ его превосходства, ибо какое-бы онъ владніе ни имлъ на земл, какимъ-бы здоровьемъ и какими-бы значительными удобствами ни пользовался, онъ все-таки не удовлетворенъ, если онъ не пользуется уваженіемъ у людей. Онъ такъ высоко цнитъ разумъ человка, что, какимибы преимуществами ни обладалъ на земл, все-таки недоволенъ, если онъ не занимаетъ такого-же выгоднаго положенія въ разум человка. Это самое лучшее въ мір мсто: ничто не можетъ отвратить человка отъ подобнаго желанія, это самое неизгладимое свойство человческаго сердца.

Быть предметомъ удивленія и вры желаютъ и т, которые всего боле презираютъ людей и приравниваютъ ихъ къ зврямъ, собственнымъ своимъ чувствомъ они противорчатъ сами себ: ихъ природа, которая сильне всего, сильне ихъ убждаетъ въ величіи человка, чмъ разумъ убждаетъ ихъ въ ихъ низости.

Человкъ не что иное, какъ тростникъ, очень слабый по природ, но этотъ тростникъ мыслитъ. Не зачмъ цлой вселенной ополчаться, чтобы его раздавить. Пара, капли воды достаточно, чтобы его умертвить. Но если-бы даже вселенная раздавила его, человкъ былъ-бы еще боле благороденъ, чмъ то, что его убиваетъ, потому что онъ знаетъ, что онъ умираетъ, а вселенная ничего не знаетъ о томъ преимуществ, которое она иметъ надъ нимъ. И такъ, все наше достоинство состоитъ въ мысли. Въ этомъ отношеніи мы должны возвышать себя, а не въ отношеніи къ пространству и времени, которое мы не сумли-бы наполнить. Постараемся-же научиться хорошо мыслить: вотъ принципъ нравственности.

XI.

Опасно слишкомъ выставлять на видъ человку, насколько онъ равенъ зврямъ, не показывая ему его величія. Опасно также слишкомъ выставлять ему на видъ его величіе, не указывая на его низость. Еще опасне оставлять его въ невдніи относительно того и другого. Но очень выгодно выставлять ему на видъ и то. и другое.

XII.

… Пусть человкъ даетъ себ настоящую цну. Пусть онъ любитъ себя, потому что онъ иметъ въ себ природу, способную къ добру, но пусть онъ не любитъ изъ-за этого тхъ низостей, которыя въ немъ есть. Пусть онъ себя презираетъ, если эта способность къ добру не ведетъ къ результатамъ, но пусть онъ изъ-за этого не презираетъ этой природной способности. Пусть онъ себя ненавидитъ, но цусть и любитъ: въ немъ есть способность знать истину и быть счастливымъ, но онъ вовсе не обладаетъ достоврной и удовлетворительной истиной.

Мн-бы хотлось довести человка до желанія найти ее, заставить его быть готовымъ къ ней и, зная, насколько его познаніе затемнено страстями, освободиться отъ страстей, чтобы cлдовать за ней, если найдетъ ее, мн бы очень хотлось, чтобы онъ ненавидлъ въ себ похоть, которая склоняетъ его къ самой себ, чтобы она не ослпила его при выбор и не остановила его, когда онъ сдлаетъ уже выборъ.

XIII.

Я одинаково порицаю и тхъ, которые принялись хвалить человка, и тхъ, которые принялись порицать его, и тхъ, которые готовы осмять его, я могу одобрить только тхъ, которые ищутъ истину, вздыхая.

Стоики говорятъ: углубитесь въ самихъ себя, тамъ вы найдете себ успокоеніе. Но это неправда. Другіе говорятъ: выйдите вонъ изъ своего самосознанія, ищите счастья въ развлеченіи себя. И это неправда. Болзни неизбжны: счастье ни внутри насъ, ни вн насъ: оно въ Бог, т. е* и вн и внутри насъ.

XIV.

Человческую природу можно разсматривать съ двухъ сторонъ сообразно съ цлью жизни — тогда человкъ великъ и несравнененъ, и сообразно съ ловкостью, какъ напр., о природ охотничьей собаки и лошади судятъ по ихъ ловкости: о первой по развитію инстинкта останавливать дичь (animus arcendi), о второй по способности къ бгу,— тогда человкъ негоденъ и достоинъ презрнія. Вотъ два пути, которые ведутъ къ различнымъ сужденіямъ и заставляютъ философовъ столько спорить. Ибо одинъ философъ отрицаетъ предположеніе другого. Одинъ говоритъ: ‘человкъ не рожденъ для этой цли, такъ какъ вс его дйствія противорчатъ ей’. Другой говоритъ: ‘Онъ удаляется отъ своей цли, когда онъ производитъ столь низкія дйствія’.

——

Дв вещи просвщаютъ человка насчетъ всей его природы — инстинктъ и опытъ.

XV.

Я чувствую, что могъ-бы вовсе не существовать, ибо мое я состоитъ изъ мысли, значитъ, того я, которое мыслитъ, не было-бы вовсе, если бы моя мать была убита прежде, чмъ я зародился. Итакъ, я не есть необходимое существо. Я также не вченъ и не безконеченъ, но я хорошо вижу, что въ природ есть существо необходимое, вчное и безконечное.

ГЛАВА III.
Тщеславіе человка. Результаты самолюбія. Человческое я.

Мы не довольны жизнью, которая въ насъ самихъ и въ нашемъ собственномъ существ: мы желаемъ жить воображаемою жизнью въ иде другихъ, и мы силимся изъ-за этого выставлять себя на показъ. Мы непрерывно стараемся украсить и сохранить это воображаемое существо и пренебрегаемъ подлиннымъ существомъ. Если мы обладаемъ душевнымъ спокойствіемъ, великодушіемъ или врностью, мы хлопочемъ, чтобы вс это знали, такъ чтобы привязать эти добродтели къ этому воображаемому существу, мы скоре готовы отнять ихъ отъ себя, чтобы только присоединить туда, мы охотно были-бы трусами, чтобы пріобрсти репутацію храбрецовъ. Быть недовольнымъ однимъ безъ другого, отказываться часто отъ одного для другого — это важный признакъ ничтожества нашего собственнаго существа! Ибо кто не умеръ бы, чтобы сохранить свою честь, тотъ былъ бы безславенъ.

——

Пріятность славы столь велика, что мы любимъ славу, съ какою-бы вещью она ни соединялась, даже хоть со смертью.

II.

Гордость уравновшиваетъ вс недостатки. Она или скрываетъ свои недостатки или, если открываетъ, то гордится, что сознаетъ ихъ.

Среди нашихъ недостатковъ, заблужденій и т. д. вполн естественно проявленіе гордости. Мы теряемъ даже жизнь съ радостью, лишь-бы объ этомъ говорили.

III.

Тщеславіе столь вкоренилось въ сердце человка, что солдатъ, деньщикъ, поваръ, носильщикъ тщеславятся собою и хотятъ имть своихъ поклонниковъ, даже философы желаютъ того-же. Т, которые пишутъ противъ этого, желаютъ прославиться тмъ, что хорошо написали, т, которые читаютъ сочиненія, желаютъ похвастаться, что они прочитали, и я, написавши это, можетъ быть тоже имю подобное желаніе, будутъ, пожалуй, имть его и т которые прочтутъ эти…

IV.

Несмотря на вс недостатки и несчастія, которыя мы испытываемъ, которыя давятъ насъ, мы все-таки имемъ инстинктъ’ котораго не можемъ подавить и который возвышаетъ насъ.

Мы столь тщеславны, что намъ хотлось-бы быть извстными по всей земл и даже между людьми, которые появятся тогда, когда насъ уже не будетъ, мы столь тщеславны, что уваженіе пяти, шести лицъ, васъ окружающихъ, насъ забавляетъ и доставляетъ удовлетвореніе.

VI.

Любопытство это тоже тщеславіе. Люди очень часто хотятъ знать для того только, чтобы говорить объ этомъ. Изъ-за одного удовольствія видть не путешествовали бы по морю, путешествуютъ, въ надежд разсказывать объ этомъ.

VII.

Никто не заботится пріобрсти уваженіе въ городахъ, черезъ которые онъ проходитъ, но объ этомъ заботятся тогда, если приходится въ нихъ оставаться нсколько времени. Сколько же времени нужно для этого? Время пропорціонально нашей пустой и жалкой продолжительности жизни.

VIII.

Природное свойство самолюбія и человческаго я состоитъ въ томъ, чтобы любить только себя и имть въ виду только себя. Но что же могло бы сдлать это самолюбіе? Оно не сумло бы помшать тому предмету, который оно любитъ, быть полнымъ недостатковъ и ничтожества: оно хочетъ быть великимъ, но видитъ себя малымъ, оно хочетъ быть счастливымъ, но видитъ себя жалкимъ, оно хочетъ быть совершеннымъ, но видитъ себя полнымъ несовершенствъ: оно хочетъ быть предметомъ любви и уваженія другихъ людей, но видитъ, что его недостатки заслуживаютъ только ихъ отвращеніе и презрніе. Это затрудненіе, въ которомъ оно находится, производитъ въ немъ самую несправедливую и самую преступную, какую только можно вообразить страсть, именно оно начинаетъ чувствовать смертельную ненависть къ той истин, которая ему возражаетъ и которая уличаетъ его въ недостаткахъ. Оно желало бы уничтожить ее, но не будучи въ состояніи разрушить ея въ самой себ, оно разрушаетъ ее, сколько можетъ, въ своемъ сознаніи и въ сознаніи другихъ, иначе говоря, оно употребляетъ все свое стараніе, чтобы скрыть свои недостатки отъ другихъ и отъ самого себя, оно не можетъ терпть, чтобы другіе видли ихъ или чтобы обращали его вниманіе на нихъ.

Несомннно, что худо быть полнымъ недостатковъ, но еще хуже быть полнымъ ихъ и не желать сознавать въ себ, потому что это значитъ прибавлять къ нимъ еще недостатокъ самообмана. Мы не хотимъ, чтобы другіе насъ обманывали, мы находимъ несправедливымъ, если они желаютъ пользоваться у насъ большимъ уваженіемъ, чмъ заслуживаютъ, поэтому несправедливо также и намъ ихъ обманывать и желать, чтобы они насъ уважали больше, чмъ мы заслуживаемъ.

Такимъ образомъ, когда другіе открываютъ только т несовершенства и пороки, которые дйствительно мы имемъ, то, очевидно, они не виноваты передъ нами, потому что не они причинили ихъ, они длаютъ намъ добро, потому что помогаютъ намъ освободиться отъ зла, именно отъ невднія нашихъ несовершенствъ. Мы не должны сердиться, что они ихъ знаютъ и что они насъ презираютъ, такъ какъ они справедливо поступаютъ, знакомя насъ съ тмъ, что мы такое, и презирая насъ, если мы достойны презрнія.

Вотъ чувства, которыя должны зародиться въ сердц, полномъ правоты и справедливости. Что-же намъ сказать о своемъ сердц, видя въ немъ совершенно противоположное расположеніе? Не правда-ли, что мы ненавидимъ истину и тхъ, кто намъ ее говоритъ, что мы любимъ, чтобы обманывались въ нашихъ преимуществахъ, что мы желаемъ, чтобы васъ считали другими, не такими, какими мы на самомъ дл бываемъ?

Вотъ доказательство, которое приводитъ меня въ ужасъ. Религія не обязываетъ насъ открывать свои грхи безразлично всмъ: она допускаетъ, чтобы они оставались скрытыми для всхъ другихъ людей, но она исключаетъ одного человка, духовника: передъ нимъ она повелваетъ намъ открыть всю глубину своего сердца и дать ему возможность видть насъ такими, какими мы бываемъ на самомъ дл. Есть одинъ только человкъ въ мір, передъ которымъ она приказываетъ намъ разоблачить себя, причемъ она обязываетъ его держать все въ такой ненарушимой тайн, чтобы въ немъ какъ будто и не было знанія нашихъ грховъ. Можно-ли вообразить себ что нибудь боле снисходительное и пріятное? Тмъ не мене испорченность человка такова, что онъ и въ этомъ закон находитъ еще суровость, это одно изъ главныхъ основаній неудовольствія противъ католической церкви большей части Европы.

Какъ несправедливо и неразсудительно сердце человка, если оно находитъ дурнымъ, когда его обязываютъ длать въ отношеніи къ одному человку то, что по настоящему оно должно-бы длать въ отношеніи ко всмъ людямъ! Вдь справедливо-ли, что мы обманываемъ ихъ?

Есть различныя ступени этого отвращенія къ истин, но можно сказать, что оно въ нкоторой степени есть во всхъ людяхъ, потому что оно неразлучно съ нашимъ самолюбіемъ. Дурного свойства та деликатность, которая обязываетъ людей, поставленныхъ въ необходимость порицать другихъ, прибгать къ столькимъ изворотамъ и средствамъ, чтобы не оскорбить ихъ. Имъ приходится уменьшать наши недостатки, притворяться, что они ихъ извиняютъ, перемшивать ихъ съ похвалами и заявленіями привязанности и уваженія. При всемъ томъ это лкарство не перестаетъ быть горькимъ для самолюбія. Послднее принимаетъ его какъ можно меньше, постоянно съ отвращеніемъ, часто даже съ тайной досадой на тхъ, которые подаютъ ему.

Отсюда происходитъ, что если кто иметъ какой-нибудь интересъ пользоваться нашею любовью, то избгаетъ оказать намъ такую услугу, которая, по его мннію, была-бы намъ непріятна, обходится съ нами такъ, какъ мы этого желаемъ: если мы ненавидимъ истину, онъ скрываетъ ее отъ насъ, если мы хотимъ, чтобы намъ льстили, онъ намъ льститъ, если мы любимъ быть въ обман, онъ насъ обманываетъ.

Поэтому-то каждая степень удачи, которая возвышаетъ насъ въ глазахъ другихъ, все боле и боле удаляетъ насъ отъ истины, потому что чмъ полезне чья-либо привязанность и чмъ опасне отвращеніе, тмъ больше боятся оскорбить такого человка. Какой-нибудь князь будетъ посмшищемъ всей Европы, и одинъ только онъ не будетъ ничего знать объ этомъ. Я этому не удивляюсь: говорить правду полезно для того, кому ее говорятъ, но невыгодно тмъ, которые ее говорятъ, потому что этимъ они навлекаютъ на себя ненависть. А т, которые окружаютъ князя, дорожатъ больше своими интересами, чмъ интересами князя, которому служатъ, такимъ образомъ, они не имютъ никакой охоты доставлять ему преимущество, вредя самимъ себ.

Это несчастіе несомннно больше и обычне въ самыхъ высокихъ положеніяхъ, но и наиболе низкія положенія не изъяты отъ него, потому что всегда есть какой-нибудь интересъ добиваться себ любви у людей. Такимъ образомъ жизнь человческая не что иное, какъ постоянная иллюзія: люди только и длаютъчто обманываютъ другъ друга и льстятъ другъ другу. Никто не говоритъ о насъ въ нашемъ присутствіи такъ, какъ говоритъ о насъ въ нашемъ отсутствіи. Общеніе между людьми основано только на этомъ взаимномъ обман, мало было-бы друзей, если-бы каждый зналъ, что его другъ говоритъ о немъ, когда его нтъ, хотя-бы онъ тогда говорилъ искренно и безъ страсти.

И такъ, человкъ не что иное, какъ притворство, ложь и лицемріе, въ отношеніи къ самому себ и въ отношеніи къ другимъ. Онъ не хочетъ, чтобы ему говорили истину, онъ избгаетъ и самъ говорить ее другимъ, вс эти привычки, столь уклонившіяся отъ справедливости и разумности, имютъ естественный корень въ его сердц.

ГЛАВА IV.
Воображеніе. Шаткость природныхъ познаній человка. Привычка. Сомнительность. Нравственность.

Воображеніе это обманчивая сторона человка, это наставникъ въ заблужденіи и фальшивости, тмъ боле лукавый, что онъ не всегда играетъ эту роль, ибо если бы оно было непогршимымъ показателемъ лжи, то тмъ самымъ оно было бы непогршимымъ показателемъ истины. Но такъ какъ оно очень часто лживо, то оно не заключаетъ въ себ никакого указанія на свое качество, помчая одинаковымъ образомъ и истинное, и ложное.

Я говорю не о безумныхъ, а о самыхъ умныхъ, и между ними воображеніе иметъ большую способность убждать людей. Чтобы тамъ ни кричалъ разумъ, онъ не можетъ, освободившись отъ воображенія, по-своему оцнить вещи.

Эта гордая власть, враждебная разуму, который находитъ удовольствіе контролировать ее и господствовать надъ ней, чтобы показать, на сколько онъ иметъ значенія во всхъ вещахъ, утвердилась въ человк, какъ вторая природа. У ней есть свои счастливые и несчастные, свои здоровые и больные, свои богатые и бдные, она заставляетъ разумъ врить, сомнваться, отрицать, она сдерживаетъ и возбуждаетъ чувства, у ней есть свои безумные и свои мудрецы: и досадне всего намъ видть, что она вполн удовлетворительно выполняетъ свою роль, но совершенно иначе, чмъ разумъ. Обладающіе богатымъ воображеніемъ удовлетворяютъ самихъ себя совершенно иначе, чмъ разумные удовлетворяютъ себя разумомъ. Они смотрятъ на людей властно, они разсуждаютъ смло и самонадянно, межъ тмъ какъ другіе боязливо и неувренно, это радостное выраженіе лица даетъ имъ часто преимущество во мнніи слушателей: сколько людей, сильныхъ воображеніемъ, пользуется славой мудрецовъ въ глазахъ судей подобнаго же характера. Воображеніе не можетъ безумныхъ сдлать мудрецами, но оно длаетъ ихъ счастливыми, наперекоръ разуму, который можетъ сдлать своихъ друзей только несчастными, такъ какъ первое покрываетъ ихъ славою, второй — позоромъ.

Кто надляетъ репутаціей? Кто даетъ почетъ и уваженіе лицамъ, произведеніямъ, законамъ, знати, если не эта способность воображать? Всхъ богатствъ земли не хватило бы безъ ея соизволенія.

Представьте себ судью, который, внушая всему народу уваженіе своею почтенною старостью, руководится чистымъ и высокимъ разумомъ, судитъ вещи по ихъ природ, не останавливаясь передъ тми пустыми обстоятельствами, которыя поражаютъ только воображеніе слабыхъ. Посмотрите, какъ онъ приходитъ на проповдь, принося съ собою самое благочестивое усердіе, подкрпляя твердость разума пыломъ любви къ человчеству. Вотъ онъ готовъ слушать съ образцовымъ благоговніемъ. Пусть только появится проповдникъ: если природа дала ему хриплый голосъ, какую-нибудь странную физіономію, если цирюльникъ плохо его выбрилъ, если вдобавокъ онъ случайно запачкался, то, какія бы великія истины онъ ни провозглашалъ, я держу пари, что важность нашего сенатора совсмъ пропадетъ.

Положимъ, величайшій въ мір философъ стоитъ на доск, которая шире, чмъ сколько нужно для ходьбы, а внизу подъ ней пропасть: какъ-бы разумъ ни убждалъ его въ безопасности, воображеніе все-таки возьметъ верхъ. Иные при одной мысли объ этомъ блднютъ и ихъ бросаетъ въ потъ.

Кто не знаетъ, что при вид (кошекъ), крысъ, раздавливаніи угля и т. п., разумъ теряетъ подчасъ самообладаніе передъ чувствомъ? Тонъ голоса внушаетъ то или иное впечатлніе самымъ умнымъ людямъ, съ перемной тона мняется направленіе разговора или разсказа.

Привязанность или ненависть измняютъ направленіе правосудія, какъ часто адвокатъ, получивши предварительно хорошій гонораръ, находитъ боле правымъ то дло, которое онъ ведетъ! Какъ часто его смлый жестъ выставляетъ его въ лучшемъ вид передъ судьями, обманутыми вншностью! Забавенъ разумъ, которымъ управляетъ втеръ и притомъ во вс стороны!

Я не хочу приводить всхъ послдствій, мн пришлось бы привести почти вс человческія дйствія, которыя колеблются почти только отъ потрясеній этого втра. Разумъ принужденъ бываетъ уступить, а самый разумный принимаетъ себ за правило то, что воображеніе людей смло ввело во всеобщее употребленіе.

Французскіе судьи хорошо поняли эту тайну. Ихъ красныя мантіи, горностаевые мха, въ которые они закутываются, палаты, гд они судятъ, лиліи,— вся эта величественная обстановка была вполн необходима, если бы врачи не носили сутанъ {Современный Паскалю обычай одваться. Сутана — родъ рясы.} и туфель,если бы доктора наукъ не носили шапочекъ съ четыреугольнымъ дномъ и слишкомъ просторныхъ плащей, то они никогда не обманули бы публики, которая не можетъ избгнуть вліянія этого столь подлиннаго, по ея мннію, признака знаній. Одни только военные люди не переряжены подобнымъ образомъ, потому что ихъ дйствительное назначеніе боле внушительно: ихъ значеніе основано на сил, а не на притворств.

Подобнымъ же образомъ, французскіе короли не прибгаютъ къ такимъ переряживаньямъ. Они не замаскированы въ необыкновенную одежду, чтобы казаться королями, но ихъ сопровождаютъ тлохранители съ аллебардами: этотъ вооруженный людъ, руки и сила котораго назначены только для охраненія особы короли, предшествующіе имъ трубы и барабаны, окружающіе ихъ легіоны,— все это заставляетъ трепетать даже наиболе твердыхъ. Они не платьемъ только внушаютъ къ себ уваженіе, но силою. Нужно имть очень чистый разумъ, чтобы видть просто человка въ сутан, окруженнаго 40,000 янычаръ, въ своемъ пышномъ серал.

Если бы судьи обладали истиннымъ правосудіемъ, врачи истиннымъ искусствомъ лчить, то незачмъ имъ было бы носить шапочекъ съ четыреугольнымъ дномъ и т. п.: величіе ихъ знаній было бы само по себ достаточно почтеннымъ.

Но имя только воображаемыя знанія, они должны прибгать къ этимъ пустымъ средствамъ, поражающимъ воображеніе, съ которымъ они имютъ дло, такимъ путемъ они дйствительно пріобртаютъ себ почетъ.

Мы не можемъ видть адвоката въ сутан съ шапочкой на голов и не составить выгоднаго мннія о его достоинств.

Воображеніе распоряжается всмъ, оно производитъ красоту, справедливость, счастье, которое есть все въ мір. Мн отъ всей души хотлось бы видть одну итальянскую книгу, я знаю только ея заглавіе, которое одно стоитъ многихъ книгъ: Della opinione regina del inondo. Я бы на нее подписался, не зная ея, и не былъ бы въ убытк.

Вотъ приблизительный перечень результатовъ этой обманывающей насъ способности, которая дана намъ какъ бы нарочно для того, чтобы вводить насъ въ неизбжное заблужденіе. Есть и другія причины заблужденія.

Насъ способны обманывать не одни только прежнія впечатлнія, прелести новизны имютъ такую же власть. Отъ этихъ причинъ происходятъ вс споры между людьми, которые упрекаютъ другъ друга то въ томъ, что противникъ слдуетъ ложнымъ впечатлніямъ дтства, то въ томъ, что онъ безразсудно бжитъ вслдъ за новостями. Кто занимаетъ золотую середину? Пусть онъ явится и докажетъ это. Нтъ почти ни одного факта опытнаго знанія, какъ бы онъ ни былъ естественъ, даже если онъ усвоенъ,съ дтства, который нельзя было-бы выдавать за ложное впечатлніе, обусловленное то образованіемъ, то обманомъ чувствъ. Одни говорятъ: ‘Такъ какъ вы съ дтства врили, что ящикъ пустъ, если въ немъ ничего не видите, то вы привыкли врить въ возможность пустоты, но это иллюзія чувствъ вашихъ, укоренившаяся въ силу привычки: наука должна исправить это заблужденіе’. А другіе говорятъ: ‘Такъ какъ вамъ въ школ говорили, что нтъ пустоты, то этимъ самымъ испортили ваше непосредственное чувство, которое такъ ясно понимало пустоту, до этого дурнаго вліянія. Нужно исправить свое чувство, обращаясь къ своей первой природ’. Кто же обманываетъ: чувства или образованіе?

Есть и еще причина заблужденія, это — болзни. Он искажаютъ наше сужденіе и чувства, и если значительныя болзни вредятъ чувствительно, то я не сомнваюсь, что и незначительныя тоже производятъ свое вліяніе въ извстной степени.

Нашъ собственный интересъ также служитъ чудеснымъ средствомъ для пріятнаго отвода глазъ. Самому справедливому въ мір человку нельзя быть судьею въ своемъ дл, я знаю людей, которые, чтобы не впасть въ подобное самообольщеніе, оказывались самыми несправедливыми въ обратномъ смысл, если имъ близкіе родственники поручили бы даже вполн правое дло, то они, смло можно сказать, проиграли бы его. Справедливость и истина — это два столь тонкія острія, что наши инструменты слишкомъ грубы, чтобы касаться до нихъ съ надлежащею точностью: дотрогиваясь, они сплющиваютъ остріе и опираются на всю плоскость — скоре на ложное, чмъ на истинное.

II.

Очень важная для цлей жизни вещь — это выборъ занятія: случай руководитъ этимъ выборомъ. Привычка создаетъ каменьщиковъ, солдатъ, кровельщиковъ. Указывая на кровельщика, то корятъ: ‘это превосходный кровельщикъ!’ а отзываясь о солдатахъ, говорятъ: ‘Нужно быть сумасшедшимъ, чтобы стать солдатомъ’. А другіе говорятъ, напротивъ: ‘Нтъ ничего великаго, кром войны, остальные люди все бездльники’. И вотъ, слыша въ дтств, какъ хвалятъ одни занятія и презираютъ вс другія, люди длаютъ выборъ: ибо естественно, что они любятъ добродтель и ненавидятъ безуміе. Слова ‘добродтель’ и ‘безуміе’ насъ трогаютъ, но они берутся здсь совсмъ не у мста. Сила привычки столь велика, что изъ тхъ, которыхъ природа сдлала только людьми, выходятъ всевозможные спеціалисты: есть мстности, гд вс — каменьщики, въ другихъ вс — солдаты и т. д. Нтъ сомннія, что природа не столь однообразна. Слдовательно, причина этому — привычка, ибо она принуждаетъ природу, но иногда природа беретъ верхъ и удерживаетъ человка въ его инстинкт, несмотря на всякую привычку, будь она хороша или дурна.

III.

Наше воображеніе столь сильно преувеличиваетъ настоящее время, въ силу того, что къ нему относятъ свои постоянныя размышленія, и настолько уменьшаетъ вчность, не помышляя о ней, что изъ вчности мы длаемъ ничто, а изъ ничего вчность, и все это иметъ столь глубокіе корни въ насъ, что весь нашъ разумъ на можетъ насъ отъ этого уберечь.

IV.

На чемъ человку основать порядокъ въ мір, которымъ онъ хочетъ управлять? На каприз каждаго частнаго лица? Но какой безпорядокъ тогда былъ бы! На справедливости? Но человкъ не знаетъ ея.

Если бы онъ зналъ ее, то, конечно, онъ не установилъ бы того самаго общаго изъ всхъ, какія только есть между людьми, правила, чтобы каждый слдовалъ нравамъ своей страны, блескъ истиннаго правосудія подчинилъ бы себ вс народы и законодатели не брали бы за образецъ, вмсто этой постоянной справедливости, фантазій и капризовъ у персовъ и нмцевъ. Эта справедливость процвтала бы во всхъ государствахъ міра и во вс времена, а вмсто этого, мы почти не видимъ ничего справедливаго или несправедливаго, что съ перемною климата не мняло бы своего качества. Поднятіе къ полюсу на три градуса широты ставитъ вверхъ дномъ всю юриспруденцію! Пройдешь одинъ меридіанъ, и встртишь новое ршеніе истины, въ нсколько лтъ измняются основные законы, право иметъ свои эпохи. Вхожденіе Сатурна въ созвздіе Льва указываетъ намъ на начало такого-то преступленія. Забавна справедливость, которую ограничиваетъ какая-нибудь рка! Что — истина по сю сторону Пиренеевъ, то — заблужденіе по ту сторону.

Люди заявляютъ, что справедливость не въ привычкахъ, но что она лежитъ въ естественныхъ законахъ, извстныхъ во всякой стран. Конечно, имъ было бы зачмъ упорно поддерживать свое мнніе, если бы слпая случайность, разсявшая человческіе законы, хоть бы разъ повстрчала такой законъ, который былъ бы всеобщимъ, но какъ бы въ насмшку, капризы людей столь различны, что такого закона вовсе нтъ.

Воровство, кровосмшеніе, убійство дтей и отцовъ — все это занимаетъ свое мсто въ ряду добродтельныхъ дйствій. Можетъ-ли что-нибудь быть нелпе факта, что такой-то человкъ иметъ право убить меня, потому что онъ живетъ по ту сторону рки или моря и потому что его правительство въ ссор съ моимъ, хотя я никакой не имю съ нимъ ссоры?

Есть несомннно естественные законы, но нашъ прекрасный разумъ, подвергшись порч, все испортилъ. Nihil amplius nostrum est, quod nostrum dicimus, artisest.— Ex senatusconsultis et plebiscites crimina exercentur.— Ut olim viliis, sic nunc legibus laboramus {Ничего ужъ нтъ въ нашей природ нашего, а что мы называемъ нашимъ — то искусственно.— Преступленія судятся по сенатскимъ и народнымъ ршеніямъ.— Какъ нкогда мы страдали пороками, такъ теперь страдаемъ законами.}.

Результатомъ этого затемннія природнаго закона является то, что одинъ сущностью справедливости считаетъ авторитетъ законодателя, другой — выгоду верховной власти, третій настоящую привычку, и послдній судитъ врне всего: ничто не бываетъ само по себ справедливо въ силу одного разума, все современемъ теряетъ подъ собою почву. Привычка производитъ все правосудіе съ помощью только доли разума, которая въ ней заключается, это таинственное основаніе ея авторитета. Кто доводитъ ее до ея принципа, тотъ ее уничтожаетъ. Ничто не бываетъ столь ошибочно, какъ т законы, которые исправляютъ ошибки, кто имъ повинуется потому, что они справедливы, тотъ повинуется воображаемой имъ справедливости, а не сущности закона, онъ весь сосредоточенъ въ самомъ себ, онъ — законъ и ничего больше. Кто пожелаетъ изслдовать его мотивы, тотъ найдетъ ихъ столь слабыми и ничтожными, что если бы онъ не привыкъ уже видть чудеса человческаго воображенія, онъ убдился бы, видя, сколько пышности и поклоненія доставилъ вкъ этому закону. Искусство потрясать и низвергать государства есть искусство потрясать установившіяся привычки, зондируя ихъ до самаго перваго источника, чтобы указать отсутствіе въ нихъ справедливости. Нужно, говорятъ, возвратиться къ основнымъ и первичнымъ законамъ государства, которые уничтожила несправедливая привычка. Но это врная игра, чтобы все потерять, ничто не будетъ справедливо съ этой точки зрнія. Конечно, народъ охотно слушаетъ подобные разговоры. Онъ свергаетъ иго, лишь только сознаетъ его, и вотъ вельможи пользуются его паденіемъ и паденіемъ тхъ любопытныхъ изслдователей принятыхъ всми привычекъ. Но бываетъ и противоположная ошибка: люди иногда врятъ, что съ помощью справедливости можно сдлать все то, чему не было даже примра. Мудрйшій изъ законодателей говорилъ, что для блага людей, часто нужно ихъ заманивать въ ловушку {Платонъ въ сочиненія о государств.}, другой {Варронъ, цитируемый св. Августиномъ, въ соч. Do civitate Doi.}, хорошій политикъ, говоритъ: ‘Такъ какъ (народъ) не знаетъ той истины, съ помощью которой онъ могъ бы освободиться, то выгодно, чтобы онъ былъ въ обман’. Не зачмъ ему, значитъ, чувствовать истины въ факт узурпаціи, послдняя была введена когда-то безъ всякаго резона, потомъ она стала какъ-бы имть разумную основу, нужно заставить смотрть на нее, какъ на исконную и вчную, и прятать ея начало, если кто не хочетъ положить ей скорый конецъ.

Умъ человка, этого верховнаго судьи міра, не настолько независимъ, чтобы не подвергаться смущенію при первомъ шум, который произойдетъ около него. Не нужно грохота пушки для того, чтобы помшать его мыслямъ, достаточно шума флюгера или блока. Не удивляйтесь, если теперь онъ не очень основателенъ въ сужденіяхъ: это муха жужжитъ у него надъ ухомъ, этого достаточно, чтобы сдлать его неспособнымъ принять хорошее ршеніе. Если вы хотите, чтобы онъ могъ найти истину, прогоните это животное, которое мшаетъ ему и сбиваетъ этотъ могущественный умъ, управляющій городами и государствами. Забавный-же это богъ! О ridiculosissimo eroe!

VI.

Монтэнь правъ: привычк должно слдовать съ тхъ поръ, какъ она стала привычкой и прочно установилась, не задаваясь вопросомъ, разумна-ли она или нтъ, само собою разумется, что въ ней не должно быть ничего противнаго естественному или божескому праву. Но народъ слдуетъ ей на томъ только основаніи, что считаетъ ее справедливой, въ противномъ случа, онъ не слдовалъ бы, хотя бы она была уже привычкой, ибо люди хотятъ подчиняться только разуму или справедливости. Безъ этого условія привычка считалась бы тиранніей, по власть разума и справедливости не мене тираннична, чмъ власть наслажденія: все это естественныя начала въ человк.

Итакъ, хорошо было бы. если бы повиновались законамъ и привычкамъ, потому что он тже законы, чтобы народъ зналъ что подлинно истинной и справедливой привычки и нельзя ввести, что она намъ совершенно неизвстна и что такимъ образомъ нужно слдовать привычкамъ, уже усвоеннымъ: при такомъ условіи, онъ никогда бы ихъ не покинулъ. Но народъ не воспріимчивъ къ такой доктрин. Такъ какъ онъ вритъ, что истину можно найти и что она заключается въ законахъ и привычкахъ, то онъ вритъ въ нихъ и принимаетъ ихъ древность за доказательство ихъ истинности. а не одного только авторитета. Поэтому-то онъ имъ повинуется, но онъ тотчасъ-же возмущается, лишь только ему покажутъ, что они не стоютъ ничего, а это можно сдлать относительно всхъ ихъ, если смотрть на нихъ съ извстной стороны.

Опасно говорить народу, что законы несправедливы, ибо онъ повинуется имъ только въ силу того, что считаетъ ихъ справедливыми. Поэтому-то въ то-же время нужно говорить ему, что повиноваться законамъ должно потому, что они суть законы, все равно какъ нужно повиноваться властямъ не потому, что он справедливы, но потому что он — власти. Такимъ образомъ, можно предупредить всякое возстаніе, если народъ пойметъ это, это и есть собственно опредленіе справедливости

VII.

Между дйствіями воли и всякими другими есть постоянная и существенная разница.

Воля есть одинъ изъ главныхъ органовъ вры, это не потому что она образуетъ вру, но потому, что вещи бываютъ истинны или ложны, смотря по той сторон, съ которой на нихъ смотрятъ. Воля, которой одна сторона больше нравится, чмъ другая, отклоняетъ умъ отъ размышленія о тхъ сторонахъ, на которыя она не любитъ смотрть, такимъ образомъ умъ, идя вслдъ за волею, останавливается передъ тою стороной, которая нравится вол, и судитъ о предмет по тому, что видитъ въ немъ.

VIII.

Воображеніе преувеличиваетъ малые предметы, вслдствіе фантастической ихъ оцнки до такой степени, что наполняетъ ими нашу душу, а великіе предметы оно, вслдствіе безразсудной заносчивости, уменьшаетъ до такой мрки, какъ это бываетъ, когда говорятъ о Бог.

IX.

Что такое наши природныя начала, какъ не т, къ которымъ мы привыкли? И въ дтяхъ не т-ли это начала, которыя они получили отъ привычки ихъ отцовъ, какъ это бываетъ съ инстинктомъ ловить добычу у животныхъ?

Различныя привычки дадутъ въ результат различныя начала. Это видно изъ опыта. Но есть какъ природныя начала, неизгладимыя привычкою, такъ и привычки противъ природы, неизгладимыя ни природою, ни второю привычкою. Это зависитъ отъ наклонности.

Отцы боятся, какъ бы не изсякла природная любовь въ ихъ дтяхъ. Что же это за природа, если она можетъ изсякнуть? Привычка — вторая природа, которая разрушаетъ первую. Почему привычку мы не считаемъ природною? Я боюсь, какъ бы не оказалась только первою привычкою сама эта природа, подобно тому, какъ привычка бываетъ второю природою.

Если бы намъ снилось каждую ночь все одно и тоже, то это сновидніе произвело бы на насъ такое же впечатлніе, какое производятъ предметы, видимые нами ежедневно. Если бы ремесленникъ былъ увренъ, что каждую ночь по двнадцати часовъ сряду ему будетъ сниться, что онъ король, то я думаю, что онъ былъ бы почти такъ-же счастливъ, какъ король, которому снилось бы каждую ночь, по двнадцати часовъ сряду, что онъ ремесленникъ. Если бы намъ снилось всякую ночь, что насъ преслдуютъ непріятели, если бы, тревожимые по ночамъ этими тяжелыми видніями, вс дни мы проводили въ такихъ же разнообразныхъ занятіяхъ, какъ это бываетъ при путешествіи, то мы почти столько же страдали бы, какъ если бы сновиднія были въ дйствительности, и мы также боялись бы заснуть, какъ боимся встртиться съ такими несчастіями въ дйствительности. И дйствительно, сонъ, въ такомъ случа, приносилъ бы почти т-же мученія, какъ дйствительность. Но такъ какъ сновиднія различны и такъ какъ одинъ и тотъ же сонъ видоизмняется, то виднное нами во сн мене производитъ на насъ впечатлнія, чмъ то, что мы видимъ на яву, это зависитъ отъ непрерывности послдняго, которая однакожъ не настолько сплошна и ровна, чтобы вовсе не измняться, но она мняется если не рдко, то мене рзко, какъ это бываетъ во время путешествія, и вотъ тогда мы говоримъ: ‘Намъ кажется, что мы видимъ во сн’: ибо жизнь есть сновидніе, немного боле постоянное.

XI.

Мы предполагаемъ, что вс постигаютъ вещи одинаковымъ образомъ, но такое предположеніе очень неосновательно, мы не имемъ никакого доказательства этому. Я хорошо знаю, что одни и т-же слова употребляютъ въ однихъ и тхъ же случаяхъ и что всякій разъ, какъ два человка видятъ, что тло перемняетъ мсто, они оба выражаютъ виднное ими явленіе въ предмет однимъ и тмъ-же словомъ, говоря, что онъ подвинулся, а изъ этого сходства выраженія можно извлечь сильную догадку о сходств идеи, но это не безусловно убдительно, не есть крайняя степень убжденія, хотя я есть основаніе держать утвердительное пари, вдь извстно, что одни и т-же слдствія возникаютъ часто изъ различныхъ предположеній.

Этого достаточно, чтобы запутать по крайней мр дло. Положимъ, это не погашаетъ окончательно природнаго свта, который длаетъ насъ увренными въ подобнаго рода вещахъ,— въ противномъ случа, выиграли-бы академики {Философы скептической школы, носившей названіе ‘Новая академія’. По ихъ мннію, вовсе ничего нельзя знать. Пирронисты же утверждали, что они не знаютъ, можно-ли знать или нтъ.}. Но это помрачаетъ его и смущаетъ догматистовъ, это на руку коварному замыслу пирронистовъ, ученіе которыхъ состоитъ въ двойномъ сомнніи въ той сомнительной неизвстности, у которой наши сомннія не могутъ отнять всего свта, а нашъ природный свтъ не можетъ разсять всего мрака.

XII.

Когда мы видимъ, что такое-то дйствіе происходитъ постоянно одинаково, то мы заключаемъ отсюда объ его естественной необходимости, что оно, напр., и завтра будетъ и т. д., но часто природа насъ обманываетъ и не подчиняется своимъ собственнымъ правиламъ.

XIII.

Противорчіе — плохой показатель истины. Иныя несомннныя вещи противорчивы, а иныя ложныя принимаются безъ противорчія: ни противорчіе не служитъ признакомъ ложности, ни отсутствіе противорчія не служитъ признакомъ истины.

XIV.

Люди хорошо судятъ о вещахъ, ибо они находятся въ природномъ невдніи, которое служитъ настоящимъ положеніемъ человка. Знаніе иметъ два продла, которые касаются другъ друга: первый — это чистое природное незнаніе, въ которомъ находятся вс люди при рожденіи. Другой предлъ это тотъ, до котораго доходятъ великія души, которыя, прошедши все, что человку можно знать, находятъ, что они ничего не знаютъ, и встрчаются съ тмъ самымъ незнаніемъ, отъ котораго они отправились. Но это уже знающее незнаніе человка, который сознаетъ себя. А т стоящіе по середин люди, которые вышли изъ естественнаго незнанія и не могли дойти до незнанія другого рода, обладаютъ только лоскомъ достаточнаго знанія и корчатъ изъ себя умниковъ. Они-то смущаютъ міръ и обо всемъ дурно судятъ. Народъ и способные люди даютъ ходъ міру, а т его презираютъ и сами презираемы. Они судятъ обо всемъ дурно, а міръ правильно судитъ.

XV.

Человкъ полонъ заблужденія, природнаго и неизгладимаго безъ помощи благодати. Ничто не указываетъ ему на истину: все его обманываетъ. Разумъ и чувства, эти дв основы истины, кром того, что каждому изъ нихъ недостаетъ искренности, обманываютъ и взаимно другъ друга. Чувства обманываютъ разумъ ложною вншностью, въ свою очередь, и они вводятся въ обманъ разумомъ, онъ отплачиваетъ за это. Душевныя страсти разстраиваютъ дятельность чувствъ и даютъ имъ ложныя впечатлнія. Они обманываютъ и впадаютъ въ обманъ постоянно.

XVI.

Я очень удивляюсь, видя, что никто не удивленъ своею слабостью. Люди дйствуютъ серьезно и каждый исполняетъ свое назначеніе не потому, что дйствительно хорошо исполнять его, но потому, что это въ мод: какъ будто каждый несомннно знаетъ, гд разумность и справедливость. Люди оказываются обманутыми ежечасно и въ силу какого-то забавнаго смиренія думаютъ, что это ихъ ошибка, а не ошибка того искусства знать истину, обладаніемъ котораго они постоянно хвастаются. Но хорошо, что въ мір есть столько людей, которые не станутъ пирронистами, для того только, чтобы въ угоду пирронизму показать, что человкъ способенъ на самыя сумасбродныя мннія, потому что онъ, съ другой стороны, способенъ врить, что онъ не подверженъ этой природной и неизбжной слабости, что онъ, напротивъ, обладаетъ природной мудростью.

Ничмъ больше не укрпляется пирронизмъ, какъ тмъ, что есть люди, которые не суть вовсе пирронисты, если-бы вс были пирронистами, то пирронизмъ былъ-бы не правъ.

XVII.

Это ученіе больше подкрпляется его врагами, чмъ друзьями, ибо слабость человка, повидимому, гораздо боле присуща тмъ, которые не сознаютъ ея, чмъ тмъ, которые сознаютъ ее.

——

Если человкъ слишкомъ молодъ, онъ судитъ неправильно, если онъ слишкомъ старъ — то-же самое, если онъ недостаточно поразмыслилъ,— то-же самое, если онъ слишкомъ много размышлялъ — онъ пристращается и вбиваетъ себ въ голову одно какое-нибудь мнніе. Если онъ обдумываетъ свой трудъ тотчасъ вслдъ за окончаніемъ его, то онъ еще вполн предубжденъ, если обратится къ нему слишкомъ долго посл окончанія, то онъ уже не можетъ вникнуть въ него. То-же бываетъ и съ картинами, если на нихъ смотрть слишкомъ издалека или слишкомъ вблизи, есть только одна точка, съ которой нужно смотрть, вс другія лежатъ слишкомъ близко или слишкомъ далеко, слишкомъ высоко или слишкомъ низко. Въ живописи эту точку отмчаетъ перспектива, а кто отмтитъ ее въ истин и въ нравственности?

XVIII.

Кто безпорядочно ведетъ жизнь, тотъ о людяхъ, придерживающихся порядка, говоритъ, что они удаляются отъ природы, а о себ думаетъ, что онъ слдуетъ ей: точно также, кто плыветъ на корабл, тотъ о людяхъ, находящихся на берегу, думаетъ, что они бгутъ. Языкъ обоюдуостръ. Нужно имть опредленную точку опоры, чтобы судить. Въ гавани разуврятся въ своей ошибк т, которые плывутъ на корабл, а гд намъ взять такую точку въ области нравственности?

ГЛАВА V.
Безпокойство человка. Занятія и развлеченія.

Мы никогда не придерживаемся настоящаго времени. Мы предупреждаемъ будущее, какъ будто оно слишкомъ долго не идетъ, какъ будто мы хотимъ ускорить его теченіе, или мы зовемъ назадъ прошедшее, чтобы его остановить, какъ будто оно слишкомъ поспшно ушло: мы столь неблагоразумны, что блуждаемъ во временахъ, которыя не въ нашемъ распоряженіи и нисколько не думаемъ о томъ одномъ времени, которое принадлежитъ намъ, мы столь пусты, что помышляемъ о томъ, чего нтъ вовсе, и оставляемъ безъ размышленія только то, что существуетъ. Обыденное настоящее насъ давитъ. Мы скрываемъ его отъ нашихъ глазъ, потому что оно насъ печалитъ, а если оно намъ пріятно, то мы съ сожалніемъ смотримъ, какъ оно ускользаетъ. Мы стараемся поддержать его будущимъ и думаемъ, какъ-бы устроить дла, которыхъ нтъ еще въ нашей власти, для того времени, въ наступленіи котораго мы не имемъ никакой увренности.

Пусть каждый разберетъ свои мысли, и окажется, что он всегда заняты прошлымъ и будущимъ. Мы почти не думаемъ о настоящемъ момент, а если мы о немъ и думаемъ, то только для того, чтобы освтить имъ наше будущее. Настоящее никогда не служитъ нашею цлью, прошедшее и настоящее служатъ намъ средствами, одно только будущее бываетъ нашею цлью. Такимъ образомъ мы не живемъ никогда, мы только надемся жить, а такъ какъ мы готовимся постоянно быть счастливыми, то въ неизбжномъ результат выходитъ, что мы никогда не бываемъ счастливы.

II.

Людей съ дтства обременяютъ заботою объ ихъ счастіи, благ, друзьяхъ и кром того о благ и чести ихъ друзей. Ихъ заваливаютъ длами, изученіемъ языковъ и наукъ, имъ внушаютъ, что они не съумютъ быть счастливыми, если въ дурномъ положеніи будетъ ихъ здоровье, честь и состояніе ихъ самихъ и ихъ друзей, что, если не хватитъ одной изъ указанныхъ вещей, то они будутъ несчастными. Такимъ образомъ, имъ даютъ обязанности и дла, которыя мучатъ ихъ цлый день съ разсвта. ‘Странный способъ, скажете вы, сдлать ихъ счастливыми! Какого еще лучшаго искать способа сдлать ихъ несчастными?’ Но что же длать? Вдь стоитъ отнять у нихъ вс эти заботы: тогда они увидли бы себя, задумались бы надъ тмъ, что они такое, откуда пришли и куда пойдутъ, а тогда не совсмъ-то легко занять ихъ и отвратить отъ подобныхъ вопросовъ. Поэтому-то, изготовивши людямъ столько длъ, если у нихъ есть сколько-нибудь времени для отдыха, имъ совтуютъ употребить его на развлеченія, на игру, совтуютъ постоянно всецло занимать самого себя.

——

Всякій разъ, какъ я погружался въ размышленія о различныхъ тревогахъ людей, объ опасностяхъ и трудахъ, которымъ они подвергаются, при двор, на войн, отъ которыхъ происходитъ столько жалобъ, страстей, отважныхъ и часто дурныхъ предпріятій, то я приходилъ къ заключенью, что вс несчастія людей происходятъ отъ одной причины,— оттого, что они не умютъ жить спокойно у себя дома. Человкъ, имющій достаточно средствъ для жизни, если бы умлъ жить у себя дома съ удовольствіемъ, то не выходилъ бы изъ дому, чтобы плавать по морю или занимать должность. Онъ покупаетъ столь дорого должность въ арміи только потому, что находитъ невыносимымъ не трогаться изъ города, онъ ищетъ общества и развлекающихъ игръ только потому, что не можетъ съ удовольствіемъ оставаться дома.

Но когда я вдумался глубже, когда я, нашедши причину всхъ нашихъ несчастій, захотлъ открыть ея основаніе, то пришелъ къ тому выводу, что въ ней есть вполн дйствительное основаніе: оно состоитъ въ нашемъ природномъ несчастномъ положеніи, мы слабы и смертны, мы столь жалки, что ничто не можетъ насъ утшить, когда мы станемъ ближе вдумываться въ наше положеніе.

Въ какомъ бы положеніи мы ни представили себ человка, если бы мы собрали для него вс блага, которыя могутъ намъ принадлежать, если бы мы вообразили его царемъ — это самый лучшій въ мір постъ — и при этомъ надлили бы его всми утхами, которыя могутъ его увлечь, все-таки это безусловное счастье не помогло бы ему вовсе, если бы его не развлекали, а дали возможность обдумать и поразмыслить, что онъ такое, онъ необходимо упалъ бы духомъ передъ видомъ того, что ему угрожаетъ, въ страх передъ возмущеніями, которыя могутъ произойти, передъ смертью и болзнями, которыя неизбжны, выходитъ, что если бы не было такъ называемыхъ развлеченій, то онъ былъ бы несчастенъ, несчастне послдняго изъ его подданныхъ, который предается игр и развлеченіямъ.

Поэтому-то люди ужъ стремятся къ игр, обществу женщинъ, къ войн и великимъ подвигамъ. Не то, чтобы въ этомъ на самомъ дл заключалось счастье или чтобы люди воображали, что истинное блаженство въ деньгахъ, которыя можно выиграть, или въ зайц, за которымъ охотятся. Такого блаженства они не захотли-бы, если-бы кто его предложилъ. Ищутъ не тихаго и кроткаго занятія, которое даетъ намъ возможность думать о нашемъ несчастномъ положеніи, ищутъ не опасностей войны или трудности подвиговъ, а той сутолоки, которая насъ отвращаетъ отъ мысли о нашемъ несчастномъ положеніи и развлекаетъ насъ.

Отсюда происходитъ, что люди такъ любятъ шумъ и движеніе, отсюда происходитъ, что тюрьма служитъ такимъ ужаснымъ наказаніемъ, отсюда происходитъ, что прелесть уединенія для нихъ служитъ непостижимою вещью. Самой важной, наконецъ, причиной счастья въ положеніи королей бываетъ то обстоятельство. что ихъ непрестанно стараются развлекать и доставлять имъ всевозможные роды удовольствій. Король окруженъ людьми, которые только и думаютъ, какъ-бы развлечь его, и мшаютъ ему подумать о себ. Ибо онъ былъ-бы несчастливъ, хотя онъ и король, если-бы подумалъ объ этомъ.

Вотъ все то, что люди могли придумать, чтобы сдлать себя счастливыми. ТЬ, которые философски къ тому относятся и думаютъ, что слишкомъ неразумно проводить цлый день на охот за зайцемъ, котораго они не хотли-бы даже купить, т почти не знаютъ нашей природы. Купленный заяцъ не избавилъ-бы насъ отъ вида смерти и несчастья, а охота насъ избавляетъ отъ мысли объ этомъ. Такимъ образомъ, когда упрекаютъ людей, охотящихся за зайцемъ, что ихъ по въ силахъ удовлетворить то, чего они ищутъ съ такимъ жаромъ, т отняли бы у противниковъ всякій поводъ къ упрекамъ, если-бы отвтили, какъ они и должны-бы были сдлать, если-бы хорошо подумали объ этомъ,— что они ищутъ въ этомъ только сильнаго и кипучаго занятія, которое отвратило-бы ихъ отъ размышленій о себ, и что для этого самаго они и ставятъ своею цлью привлекательный предметъ, который ихъ обольщаетъ и влечетъ къ себ съ жаромъ. Но они не даютъ такого возраженія, потому что не знаютъ самихъ себя, они не знаютъ, что они ищутъ охоты только, а не добычи

——

Люди воображаютъ, что если-бы они получили такую-то должность, то потомъ съ удовольствіемъ отдохнули-бы, они не чувствуютъ, что ихъ желанія ненасытны. Они думаютъ, что они искренно ищутъ покоя, а на самомъ дл ищутъ только волненія

Они имютъ тайный инстинктъ, заставляющій ихъ искать развлеченія и занятія вн себя, инстинктъ этотъ беретъ начало отъ сознанія постоянныхъ горестей, они имютъ и другой тайный инстинктъ, который, будучи остаткомъ величія нашей первоначальной природы, заставляетъ ихъ сознавать, что счастье въ дйствительности заключается только въ поко, а не въ тревог, изъ этихъ двухъ противоположныхъ инстинктовъ образуется въ нихъ смутное чувство, которое, скрываясь у нихъ изъ виду въ глубин ихъ души, заставляетъ ихъ стремиться къ покою съ помощью волненія и воображать постоянно, что они получатъ удовлетвореніе, котораго вовсе не имютъ, если станутъ преодолвать трудности, которыя встрчаютъ лицомъ къ лицу, и тмъ самымъ откроютъ себ доступъ къ покою.

Такъ протекаетъ вся жизнь. Покоя ищутъ въ борьб съ препятствіями, а если препятствія устранены, покой становится невыносимымъ, ибо тогда думается то о настоящихъ бдствіяхъ, то о тхъ, которыя намъ угрожаютъ. А когда даже человкъ увидлъ-бы себя достаточно защищеннымъ со всхъ сторонъ, тоска не замедлила-бы самовольно выйти изъ глубины сердца, гд она иметъ природные корни, и наполнить духъ его своимъ ядомъ.

Совтъ, который давали Пирру, именно — воспользоваться отдыхомъ, котораго онъ искалъ съ помощью столь утомительныхъ трудовъ, заключалъ въ себ много трудностей.

Человкъ столь несчастенъ, что скучаетъ даже безъ всякой причины, въ силу своего собственнаго права, съ другой стороны, онъ столь пустъ, что, имй онъ тысячу существенныхъ причинъ скуки, малйшей вещи, напр. билліарда или мяча, который онъ пускаетъ, достаточно, чтобы его развлечь.

Но для чего же такъ хлопочетъ онъ? скажете вы. А чтобы завтра похвастаться между друзьями, что онъ игралъ лучше кого-нибудь другого. Иной потетъ въ кабинет, чтобы показать ученымъ, что онъ ршилъ алгебраическій вопросъ, котораго не могли ршить до тхъ поръ, многіе другіе подвергаются крайнимъ опасностямъ, чтобы потомъ хвастаться, до какого мста добрались они, что также глупо, по моему мннію. Наконецъ иные изнуряютъ себя, чтобы замтить вс эти вещи, и это они длаютъ не для того, чтобы стать мудре, но только чтобы показать, что они знаютъ, послдній сортъ людей глупе всего, потому что они обладаютъ знаніемъ, тогда какъ о другихъ можно думать, что если бы они обладали подобнымъ знаніемъ, то не были бы такими.

Положимъ, такой-то человкъ проводитъ жизнь безъ скуки, играя каждый день понемногу. Давайте ему каждое утро столько денегъ, сколько онъ можетъ выиграть въ продолженіи дня, съ условіемъ, чтобы онъ не игралъ, и вы сдлаете его несчастнымъ. Скажутъ, можетъ быть, что онъ ищетъ въ игр не выигрыша, а забавы. Ну такъ заставьте его играть безъ денежнаго интереса: онъ не придетъ въ возбужденіе, онъ заскучаетъ. Не забавы, значитъ, онъ только ищетъ, забава безъ страсти ему наскучитъ. Нужно, чтобы онъ разгорячался, чтобы обманывалъ самого себя, воображая, что онъ былъ бы счастливъ, если бы выигралъ то, чего онъ не хотлъ бы взять, если бы ему давали съ условіемъ не играть, нужно, чтобы онъ создалъ себ предметъ страсти и возбуждалъ имъ свои желанія, свой гнвъ, свой страхъ, какъ дти, которыя пугаются намазаннаго ими самими лица.

Вотъ человкъ, который нсколько мсяцевъ назадъ потерялъ единственнаго сына, который, будучи заваленъ процессами и жалобами, сегодня еще утромъ былъ въ такой тревог: почему же теперь онъ и не думаетъ о своемъ положеніи? Не удивляйтесь, онъ весь занятъ, онъ смотритъ, гд пройдетъ тотъ кабанъ, котораго его собаки вотъ уже часовъ шесть преслдуютъ съ такимъ жаромъ. Ему ничего больше не нужно. Какъ бы ни былъ человкъ полонъ печали, если можно только убдить его принять участіе въ какомъ-нибудь развлеченіи,— онъ счастливъ, если онъ не развлеченъ и одержимъ какою-нибудь страстью или забавой, которая мшаетъ распространяться скук, то онъ скоро будетъ печаленъ и несчастливъ. Безъ развлеченія нтъ радости, съ развлеченіемъ нтъ печали. Счастье лицъ высокаго положенія тоже основывается на томъ, что у нихъ очень много людей, которые ихъ развлекаютъ, и что они имютъ возможность постоянно оставаться въ подобномъ пріятномъ состояніи.

Что значитъ быть суперинтендантомъ, канцлеромъ, президентомъ, какъ не быть въ такомъ положеніи, въ которомъ человкъ иметъ съ самаго утра множество людей, которые собираются со всхъ сторонъ, чтобы не оставить ему изъ цлаго дня ни одного часу, въ который онъ могъ поразмыслить о самомъ себ? А когда эти лица впадаютъ въ немилость, когда ихъ отсылаютъ въ ихъ деревенскіе дома, гд у нихъ нтъ ни богатствъ, ни слугъ, чтобы исполнять ихъ желанія, то они скоро длаются жалкими и безпомощными, потому что имъ никто уже не мшаетъ размышлять про себя….

Неужели королевское достоинство само по себ недостаточно еще велико для обладателя его, чтобы сдлать его счастливымъ уже потому только, что онъ видитъ, что онъ такое? Неужели его нужно отвлекать отъ этой мысли, какъ простыхъ людей? Мн вполн ясно, что развлекать человка, удаляя его отъ домашнихъ несчастій, чтобы сосредоточить вс его мысли и заботы на томъ, напр., чтобы хорошо плясать, это значитъ длать его счастливымъ. Не то-же-ли можно сказать и о корол? Неужели, привязавшись къ этимъ пустымъ забавамъ, онъ будетъ счастливе, чмъ при вид своего величія? Какое изъ этихъ двухъ условій могло бы скоре удовлетворить его духъ? Не будетъ-ли это въ ущербъ его веселью, если занимать его душу обдумываньемъ того, какъ длать на въ тактъ подъ музыку, какъ ловче бросить мячъ, вмсто того, чтобы дать ему возможность спокойно созерцать окружающую его величественную славу? Попробуйте это сдлать: оставьте короля наедин, безъ всякихъ чувственныхъ наслажденій, безъ всякой заботы въ душ, безъ компаніи, дайте ему возможность думать о себ на досуг, и вы увидите, что король безъ развлеченій это самый несчастный человкъ. Поэтому-то тщательно избгаютъ этого, поэтому-то при особ королей никогда нтъ недостатка въ цлой толп людей, которые заботятся, чтобы у королей за длами постоянно слдовали развлеченія, которые перехватываютъ всякую минуту ихъ досуга, чтобы доставить имъ удовольствія и игры, такъ что въ ихъ жизни нтъ ни одного не занятаго момента, иначе говоря, они окружены лицами, которыя удивительно заботятся уберечь ихъ отъ одиночества и размышленій о самихъ себ, хорошо зная, что всякій король станетъ несчастнымъ, если подумаетъ о самомъ себ.

——

Все сказанное мною относится къ христіанскимъ королямъ, не какъ къ христіанамъ, но какъ къ королямъ.

Единственная вещь, утшающая насъ въ несчастіяхъ,— это развлеченіе, а между тмъ оно служитъ самымъ большимъ изъ нашихъ несчастій. Ибо оно главнымъ образомъ мшаетъ намъ помышлять о себ и незамтно насъ губитъ. Безъ него мы очутились бы въ скук, а эта скука принуждала бы насъ искать боле дйствительнаго средства выйти изъ нея. Но развлеченіе забавляетъ насъ и, вслдствіе его, мы нечувствительно подходимъ къ смерти. Если бы человкъ былъ подлинно счастливъ, то это счастье было бы тмъ больше, чмъ меньше онъ предавался бы развлеченіямъ, какъ святые и Богъ, которые не предаются развлеченіямъ.

Положимъ, это такъ, но быть счастливымъ не значитъ-ли это быть въ состояніи наслаждаться развлеченіями? Нтъ, развлеченія идутъ изъ другого мста, извн, они зависимы отъ постороннихъ причинъ и, слдовательно, подвержены тысяч случайностей, которыя длаютъ неизбжною печаль.

Я хорошо понимаю, что сдлать человка счастливымъ — это значитъ отвлечь его отъ вида его домашнихъ несчастій и такъ чтобы онъ сосредоточилъ вс свои мысли и заботы на томъ, паир., чтобы хорошо плясать. Но неужели то же можно сказать и о корол? Неужели онъ будетъ счастливе, если увлечется этими пустыми забавами, чмъ если будетъ взирать на свое величіе?

ГЛАВА VI.
О нкоторыхъ мнніяхъ и нкоторыхъ обычаяхъ.

Я стану излагать здсь свои мысли (о пирронизм) безъ порядка и притомъ этотъ безпорядокъ я выбираю, можетъ быть, не безъ намренія: это и есть надлежащій порядокъ, такъ какъ предметъ моего изложенія именно и отличается безпорядочностью.

Я сдлалъ бы слишкомъ много чести своему предмету изложенія, если бы трактовалъ о немъ въ порядк, потому что я именно и хочу показать, что онъ не поддается порядку.

II.
Примръ градаціи.

Простой народъ почитаетъ лицъ высокаго происхожденія. Не совсмъ ловкіе въ жизни люди презираютъ ихъ, говоря, что рожденіе не есть преимущество личности, а дло случая. Ловкіе люди ихъ почитаютъ, но съ заднею мыслью, а не на томъ основати, какъ простой народъ. Набожные люди, у которыхъ больше религіознаго рвенія, чмъ житейскаго знанія, презираютъ ихъ, не смотря на т соображенія, по которымъ почитаютъ ихъ люди ловкіе, потому что благочестіе освщаетъ ихъ сужденія новымъ свтомъ, котораго нтъ у людей ловкихъ. А христіане высшаго совершенства почитаютъ ихъ въ силу другого, присущаго имъ высшаго свта. Вотъ какъ послдовательно происходятъ мннія, говорящія за или противъ, смотря по степени внутренняго свта въ человк.

Послдовательное взаимное опроверженіе доводовъ, говорящихъ за и противъ.

Мы показали, что человкъ неоснователенъ въ сужденіяхъ, такъ какъ онъ высоко цнитъ вещи самыя несущественныя, значитъ, вс его мннія опровергнуты. Но потомъ мы показали, что вс эти мннія очень здравы и что если вс они имютъ прочное основаніе, то толпа не такъ неосновательна, какъ о ней говорятъ. Значитъ, мы опровергли наше первое мнніе, опровергавшее мннія толпы.

Но теперь нужно опровергнуть наше послднее предположеніе и показать, что хотя-бы мннія людей и были здравы, но тотъ фактъ, что толпа неосновательна въ сужденіяхъ, остается все таки во всей своей сил, потому что толпа не чувствуетъ истины тамъ, гд она есть, но ищетъ ея тамъ, гд ея нтъ, а слдовательно мннія толпы постоянно ложны и вовсе не здравы.

——

По правд сказать, вс люди находятся въ иллюзіи, ибо хотя мннія толпы здравы, но они не здраво обоснованы, потому что толпа думаетъ, что истина тамъ, гд на самомъ дл ея нтъ. Истина присуща ихъ мнніямъ, но ея нтъ вовсе въ томъ пункт, гд люди представляютъ ее себ. Напр., врно, что знатныхъ по происхожденію нужно почитать, но вовсе не потому, что рожденіе есть какое-нибудь дйствительное преимущество, и т. д.

III.

Величайшее изъ золъ — это гражданскія войны. Он неизбжны, если кто захочетъ вознаградить вс заслуги, ибо тогда всякій скажетъ, что онъ заслужилъ награду. А то зло, что приходится бояться глупца, который наслдуетъ по праву рожденія, не столь велико и неизбжно.

IV.

Почему люди слдуютъ за большинствомъ? Потому-ли, что мнніе большинства справедливе? Нтъ, а потому, что большинство сильне. Почему люди слдуютъ древнимъ законамъ и укоренившимся мнніямъ? Потому-ли, что они боле здравы? Нтъ, а потому что они единственны въ своемъ род и не позволяютъ вкорениться въ насъ стремленію къ различію.

Власть, основанная на укоренившемся мнніи и на воображеніи, остается нкоторое время въ сил, эта власть пріятно и охотно принимается. Власть-же, основанная на сил, постоянно господствуетъ. Такимъ образомъ, мнніе есть какъ бы царь міра, а сила — тиранъ.

VI.

Какъ хорошо различать людей по вншности, а не по внутреннимъ качествамъ! Кто будетъ первымъ изъ двухъ насъ? кто уступитъ мсто другому? Мене способный? Но я такъ же способенъ, какъ онъ! Придется драться изъ-за этого. Но у него четверо слугъ, а у меня только одинъ. Это вполн очевидно: стоитъ только сосчитать. Значитъ, мн придется уступить: глупо было-бы спорить. И вотъ между нами водворенъ такимъ образомъ миръ, а это самое большее изъ благъ.

VII.

Привычка видть королей сопровождаемыми гвардіей, барабанами, офицерами и всми тми вещами, которыя пріучаютъ къ уваженію и страху, производитъ то, что ихъ личность и тогда внушаетъ подданнымъ уваженіе и страхъ, когда они повременамъ бываютъ наедин, безъ принадлежностей своей власти, потому что люди не отдляютъ въ своей мысли личности короля отъ его свиты, видя обыкновенно ту и другую вмст. А люди, не зная, что это слдствіе происходитъ отъ упомянутой привычки, думаютъ, что оно происходитъ отъ какой-то природной силы, отсюда объясняются такія выраженія, какъ: ‘черты божества запечатлны на его лиц’ и т. п.

——

Могущество королей основано на разумномъ начал и на безразсудств народа и притомъ скоре на послднемъ. Величайшая и важнйшая въ мір вещь иметъ своимъ основаніемъ слабость, и это основаніе удивительно прочно, ибо нтъ ничего несомннне того факта, что народъ безъ власти королей окажется безсильнымъ. А что основывается на здравомъ разсудк, какъ напр., уваженіе къ мудрости, то очень шатко въ основаніи.

VIII.

Швейцарцы обижаются, когда ихъ назовутъ дворянами, и доказываютъ, что ихъ раса состоитъ изъ простонародья, для того, чтобы ихъ считали достойными великихъ длъ.

IX.

Для управленія кораблемъ вдь не выбираютъ того изъ путешественниковъ, который происходитъ изъ наиболе знатнаго дома.

——

Св. Августинъ видлъ, какъ люди трудятся, не зная зачмъ, на мор, въ битв и т. д., но онъ не видлъ необходимыхъ условій, которыя показывали бы, что они должны это длать. Монтэнь видлъ, что людямъ кажется обиднымъ умственно хромать и что привычка все можетъ сдлать, но онъ не видлъ причины этого слдствія. Эти и другія лица видли послдствія, но не видли причинъ. Къ лицамъ, открывшимъ причины, они относятся такъ, какъ, напр., имющіе только глаза относятся къ имющимъ глаза и умъ, ибо послдствія доступны какъ-бы только чувственному воспріятію, а причины усматриваются только умомъ. Хотя эти послдствія замчаются тоже умомъ, во этотъ умъ такъ относится къ уму, который видитъ причины, какъ тлесныя чувства къ уму.

Отчего это хромой человкъ насъ не раздражаетъ, а умственно хромающій раздражаетъ? Оттого, что хромой сознаетъ, что мы ходимъ прямо, не хромая, а умственно хромающій говоритъ, что не онъ, а мы хромаемъ, если бы не это, то мы питали бы къ нему сожалніе, а не гнвъ.

Эпиктетъ очень настойчиво спрашиваетъ, почему мы не сердимся, если намъ говорятъ, что у насъ болитъ голова, а сердимся, если намъ скажутъ, что мы дурно разсуждаемъ или что у насъ дурной вкусъ? Причина этого та, что мы хорошо знаемъ, что у насъ не болитъ голова и что мы не хромаемъ, но мы вовсе не уврены на столько же, что мы выбрали истинное. Такъ какъ наша увренность обусловлена только тмъ, что мы смотримъ на предметъ съ своей точки зрнія, въ то время, какъ другой видитъ въ немъ противоположное съ его точки зрнія, то это повергаетъ насъ въ недоумніе и удивляетъ насъ, тмъ боле, если тысяча другихъ людей насмхаются надъ нашимъ выборомъ, ибо намъ приходится предпочитать свои познанія познаніямъ столькихъ другихъ людей, а это слишкомъ смло и трудно. А въ чувствахъ, касающихся хромого, никогда не бываетъ подобнаго противорчія.

XI.

Уваженіе къ другому состоитъ въ стсненіи себя. На первый взглядъ это — странно, но на самомъ дл это очень справедливо, уважать это значитъ какъ-бы говорить: ‘Если бы вамъ нужно было, то я съ удовольствіемъ побезпокоилъ бы себя, такъ какъ я охотно длаю это и тогда, когда вамъ этого совсмъ не нужно’. Кром того, уваженіе служитъ для того, чтобы отличать знать, если бы уваженіе соединялось съ заниманіемъ какого нибудь важнаго поста, то всхъ уважали бы, кто занимаетъ его, и такимъ образомъ не отличали бы знати, но такъ какъ уваженіе состоитъ въ стсненіи себя, то этимъ очень рзко отличаютъ знать.

XII.

Быть щеголемъ не слишкомъ пустое дло, ибо это значитъ показать. что очень много людей работаютъ на тебя, это значитъ показать на своихъ волосахъ, что у тебя есть слуга, парфюмеръ и т. д., на своихъ брыжжахъ, нитяхъ, позументахъ, что ты пользуешься услугами многихъ.

А это не простая ужъ вншность, это не просто необходимыя принадлежности одежды: это значитъ, что ты имешь въ своемъ распоряженіи много рукъ. Чмъ больше рукъ въ твоемъ распоряженіи, тмъ ты сильне. Быть щеголемъ значитъ показывать свою силу.

XIII.

Это удивительно: не хотятъ, чтобы я почиталъ человка, одтаго въ полупарчу и сопровождаемаго семью или восемью слугами! А какъ не почитать! онъ заставить отстегать меня плетью, если я не стану привтствовать его. Это платье — сила. Это все равно, что лошадь въ хорошей упряжи рядомъ съ другой въ худой упряжи. Странно, что Монтэнь не видлъ этой разницы между богато одтымъ и дурно одтымъ, удивлялся, какъ это другіе находятъ разницу, и спрашивалъ, почему это.

XIV.

Народъ иметъ очень здравыя мннія, напримръ: 1) Онъ развлеченіе и охоту предпочелъ поэзіи. Полуневжды насмхаются надъ этимъ и съ торжествомъ доказываютъ, что это безуміе толпы: но народъ правъ, хотя они не могутъ добраться, почему онъ правъ. 2) Онъ отличаетъ людей по вншности, напр. по благородству происхожденія или по имуществу, иные съ торжествомъ указываютъ, какъ это неразумно, но это очень разумно. 3) Онъ оскорбляется, получивши оплеуху, и такъ горячо стремится къ слав. Это очень желательно, потому что съ этимъ соединено много другихъ благъ и притомъ существенныхъ. А человкъ, получившій оплеуху и не почувствовавшій этого, заваленъ обидами и нуждами. 4) Онъ работаетъ для неизвстнаго будущаго, плаваетъ по морю, проходитъ по суш.

XV.

Большое преимущество составляетъ то качество, которое пускаетъ человка въ ходъ съ 18 или 20 лтъ, длая его извстнымъ и уважаемымъ, тогда какъ другой могъ бы заслужить это только въ 50 лтъ: эти тридцать лтъ выиграны безъ всякаго труда.

XVI.

Не видали-ли вы людей, которые, жалуясь, что вы ни во что ихъ не ставите, ставятъ вамъ въ примръ людей высокаго положенія, которые ихъ уважаютъ? Я бы имъ отвтилъ на это: покажите ту заслугу, которою вы очаровали тхъ особъ, и я васъ буду уважать точно также.

XVII.

Человкъ высунулся въ окно, чтобы посмотрть прохожихъ, если я иду мимо, могу-ли я сказать, что онъ высунулся меня посмотрть? Нтъ, ибо онъ не думалъ обо мн въ частности. А кто любитъ извстную личность за ея красоту, ее-ли онъ любитъ? Нтъ, ибо если оспа уничтожитъ красоту, не уничтоживъ личности, то онъ не будетъ уже любить этой личности. Если иной любитъ меня за мой разсудокъ, за мою память, то меня-ли онъ любитъ? Нтъ, ибо я могу потерять эти качества, оставаясь самъ въ цлости. И такъ, гд же это ‘я’, если оно не заключается ни въ тл, ни въ душ? Какъ любить тло или душу, если не любить тхъ качествъ, которыя все-таки не составляютъ моего ‘я’, потому что они подвержены гибели? Можно-ли любить сущность души отвлеченно, какія бы ни были качества ея? Это невозможно и было бы несправедливо. И такъ, люди не любятъ самой личности, но только качества ея. Поэтому незачмъ смяться надъ тми, которые заставляютъ почитать себя за свои обязанности и должности, ибо людей любятъ только за присущія имъ качества.

XVIII.

Вещи, которыхъ мы очень сильно придерживаемся, напр. привычка скрывать свои матеріальные недостатки, часто совершенно ничтожны по значенію. Это пустяки, которые наше воображеніе преувеличиваетъ съ гору. Стоитъ минуту подумать, и мы безъ труда откроемъ это преувеличеніе.

XIX.

Люди, способные изобртать, рдки, громадное большинство только слдуетъ за ними и предоставляетъ всю славу изобртателямъ, которые ищутъ ея своими изобртеніями. Если бы изобртатели упорно держали при себ изобртенія и презирали тхъ, которые ничего не изобртаютъ, то другіе дали бы имъ смшныя прозвища и поколотили бы ихъ. Пусть, значитъ, они не чванятся своею проницательностью или пусть довольствуются сами собою.

ГЛАВА VII.
Неравенство положеній, законы, справедливость, сила, политическая власть.

‘Эта собака мн принадлежитъ’, говорили бдныя дти, ‘это мсто на солнц мое’. Вотъ каково было начало захвата всей земли, вотъ картина этого захвата.

II.

Правда, что необходимо неравенство между людьми, но разъ съ этимъ согласиться, открывается полный просторъ не только высшему господству, но и величайшей тиранніи. Необходимо дать нсколько воли духу, но это открываетъ дверь величайшей распущенности. Пусть кто намтитъ предлы этихъ крайностей! Въ этихъ вещахъ нтъ границъ: законы хотятъ ихъ поставить, но духъ не можетъ этого выносить.

III.

Разумъ приказываетъ намъ гораздо боле властно, чмъ господинъ, ибо кто не повинуется послднему, тотъ несчастенъ, а кто не повинуется первому, тотъ — глупъ.

IV.

‘За что ты меня убиваешь?’ — ‘Какъ за что? да вдь ты живешь по ту сторону рки? Если-бы ты, мой другъ, жилъ по сю сторону, то я былъ-бы убійцей — несправедливо было-бы убивать тебя такимъ образомъ, но такъ какъ ты живешь по другую сторону, то я не убійца, а храбрецъ и убить тебя я въ прав’.

Какъ забава, такъ и справедливость устанавливаются модой.

VI.

Справедливо то, что установлено, поэтому вс наши законы, разъ установленные, по необходимости будутъ считаться за справедливые безъ всякой проврки этого взгляда, потому что они установлены.

VII.

Единственными всеобщими правилами служатъ законы страны, а въ остальныхъ случаяхъ правило,— это мнніе большинства. Отчего это? Оттого, что въ законахъ и у большинства сила.

Поэтому короли, имющіе силу въ чемъ-нибудь другомъ, не слдуютъ за большинствомъ своихъ министровъ.

——

Безъ сомннія, неравенство имуществъ справедливо, но не будучи въ состояніи заставить повиноваться справедливости, люди сдлали такъ, что стало справедливымъ повиноваться сил, не будучи въ состояніи сдлать сильною справедливость, они сдлали справедливою силу, чтобы соединить справедливость и силу и чтобы водворить миръ, который есть высшее благо.

VIII.

Итти за большинствомъ лучше всего, потому что оно замтно и иметъ силу, чтобы заставить повиноваться себ, межъ тмъ это мнніе людей наимене способныхъ.

Если-бы можно было, то люди отдали-бы силу въ руки справедливости, но такъ какъ сила не позволяетъ распоряжаться собою, какъ они хотятъ, потому что она — свойство вполн осязаемое, между тмъ какъ справедливость — качество духовное, которымъ можно располагать, какъ угодно, то они отдали справедливость въ руки силы, такимъ образомъ справедливымъ называютъ то, что люди принуждены соблюдать.

Отсюда происходитъ право меча, ибо мечъ даетъ настоящее право. Иначе тутъ было-бы насиліе съ одной стороны и справедливость съ другой. Отсюда происходитъ несправедливость Фронды, которая выставляетъ свою мнимую справедливость противъ силы.

Ничего нтъ похожаго въ церкви, ибо тутъ истинная справедливость и нтъ никакого насилія.

IX.

Уваженіе однихъ лицъ къ другимъ, вообще говоря, обусловлено необходимостью, ибо для этого нужно, чтобы были различныя ступени человческаго положенія, причемъ вс люди желаютъ господствовать, но не вс могутъ, а только нкоторые.

Представимъ себ, какъ начинаетъ образовываться неравенство. Несомннно, что люди станутъ сражаться до тхъ поръ, пока самая сильная партія одолетъ слабйшую и наконецъ появится господствующая сторона. Когда она разъ уже опредлилась, владыки, которые желаютъ только непрерывной войны, повелваютъ, чтобы сила, оказавшаяся у нихъ въ рукахъ, переходила по наслдству въ томъ порядк, въ какомъ имъ угодно, причемъ одни предоставляютъ ее избранію народа, другіе — наслдованію по рожденію и т. д. Вотъ тутъ-то воображеніе начинаетъ играть свою роль. До этого времени власть дйствуетъ силою, а теперь сила держится воображеніемъ въ рукахъ извстной части народа, во Франціи въ рукахъ дворянъ, въ Швейцаріи въ рукахъ простонародья, и т. д.

Итакъ уваженіе къ такому-то частному лицу обусловлено воображеніемъ.

Справедливо, чтобы то, что справедливо, прочно держалось. Необходимо, чтобы то, что очень сильно, прочно держалось. Справедливость безъ силы немощна: сила безъ справедливости тираннична. Справедливость безъ силы постоянно оспаривается, потому что всегда есть злоди, сила безъ справедливости постоянно подвергается обвиненію. Итакъ, справедливость и сила должны быть вмст, а для этого нужно, чтобы то, что справедливо, было сильно, и то, что сильно, было справедливо. Справедливость оспаривается, сила вполн убдительна и не допускаетъ спора. Такимъ образомъ, нельзя было дать силу справедливости, потому что сила противорчитъ справедливости и утверждаетъ, что она сама была справедлива, а справедливость была несправедлива, и такъ, не будучи въ состояніи такъ сдлать, чтобы то, что справедливо, было сильно, люди такъ сдлали, что справедливымъ стало то, что сильно.

XI.

Когда предстоитъ обсудить вопросъ, должно-ли вести войну и убивать столько людей, должно-ли осудить на смерть столько испанцевъ, то этотъ вопросъ ршается однимъ только человкомъ и притомъ заинтересованнымъ въ немъ: это нужно было-бы обсудить незаинтересованному третьему лицу.

XII.

Такъ какъ герцогства и королевства и судейское сословіе дйствительны и необходимы, потому что сила управляетъ всмъ, то они есть всюду и всегда, а такъ какъ только на воображеніи основана сила того или иного лица, то все это непостоянно, подвержено перемнамъ.

XIII.

Ложны и отзываютъ тиранніей такія выраженія, какъ напр.: ‘Я благороденъ, слдовательно вс обязаны меня бояться. Я силенъ, слдовательно вс меня обязаны любить’ и т. д. Быть тираномъ значитъ желать достигнуть извстнымъ путемъ того, чего можно достигнуть только другимъ путемъ. Различнымъ заслугамъ люди воздаютъ различный долгъ: расположенію — долгъ любви, сил — долгъ страха, знанію — долгъ доврія. Во всхъ этихъ случаяхъ мы обязаны воздавать долгъ, несправедливо отказываться отъ него, несправедливо и требовать его отъ другихъ. Точно также будетъ ложно и свойственно тирану, если кто скажетъ: ‘Онъ не силенъ, поэтому я не стану его уважать, онъ не способенъ, поэтому я не стану его бояться’.

ГЛАВА VIII.
Различные вопросы нравственности.

Крайнюю степень ума обвиняютъ въ безуміи точно такъ-же, какъ полное отсутствіе ума. Хороша только посредственность. Мнніе большинства установило это правило: большинство преслдуетъ всякаго, кто только какимъ-бы то ни было образомъ ускользнетъ отъ посредственности. Я не стану оспаривать, что я принадлежу посредственности, я вполн согласенъ, если меня помщаютъ по середин, я отказываюсь стоять на нижнемъ конц этой лстницы, но не потому, что онъ — нижній, а потому, что это конецъ, ибо я точно также отказался-бы стоять на самомъ верхнемъ. Сойти съ середины значитъ выйти изъ среды человчества, величіе души состоитъ въ умньи держаться въ этой середин, величіе вовсе не въ томъ заключается, чтобы сойти съ середины, а въ томъ, чтобы не сходить.

II.

Между людьми не принято узнавать другъ друга по внутреннимъ качествамъ, а по титуламъ поэта, математика и т. д. Но человкъ, не погруженный въ спеціальность, не нуждается вовсе въ титул, для него никакой разницы нтъ между занятіемъ поэта и ремесломъ блошвейки. Его никто не называетъ ни поэтомъ, ни геометромъ, онъ заключаетъ въ себ все это и уметъ судить обо всхъ этихъ спеціалистахъ. Его не угадаешь вовсе. Онъ будетъ говорить о томъ, о чемъ говорили, когда онъ вошелъ. Въ немъ не замчаешь одного качества скоре, чмъ другого, кром того случая, когда это качество необходимо употребить въ дло, а тогда всякій вспоминаетъ о такомъ человк, напр., въ род того, что, если рчь идетъ не объ умньи говорить, то никто не станетъ заявлять, что такой человкъ хорошо уметъ говорить, а когда рчь зайдетъ объ умньи говорить, то вс вспомнятъ, что онъ хорошо говоритъ. А это ложная похвала, когда при вход человка говорятъ о немъ, что онъ очень искусенъ въ поэзіи, съ другой стороны, плохой признакъ для него, если къ нему не обращаются, когда дло идетъ объ оцнк какихъ-нибудь стиховъ.

III.

Человкъ полонъ нуждъ, онъ любитъ только тхъ, кто можетъ вс ихъ удовлетворить. ‘Это хорошій математикъ’, скажутъ мн. Но мн нтъ никакого дла до математики. Онъ, пожалуй, приметъ меня за задачу. Это хорошій воинъ. Но онъ, пожалуй, приметъ меня за осажденную крпость. И такъ, мн нуженъ порядочный человкъ, который могъ-бы приноровиться вообще ко всмъ моимъ нуждамъ.

IV.

Когда кто чувствуетъ себя здоровымъ, то удивляется, какъ это можно принимать лкарство, если кто боленъ, а когда онъ боленъ, то съ радостью принимаетъ лкарства: болзнь ршаетъ дло. У больного нтъ уже тхъ страстей, тхъ стремленій къ развлеченію и прогулкамъ, которыя обусловлены были здоровьемъ и которыя несовмстны съ нуждами болзни. Но природа даетъ тогда другія страсти и желанія, соотвтственныя новому положенію. Только различные страхи, которые насъ мучатъ, мы сами себ придумываемъ, а не природа даетъ ихъ: къ тому состоянію, въ которомъ мы находимся, они присоединяютъ еще страсти того состоянія, въ которомъ мы еще не находимся.

Разговоры о смиреніи суть предметъ гордости для кичливыхъ людей и предметъ смиренія для смиренныхъ. Точно также разсужденія о пирронизм въ устахъ людей, убжденныхъ въ достоврности, служатъ доказательствомъ ихъ увренности въ достоврности вещей. Немногіе смиренно говорятъ о смиреніи, цломудренно о цломудріи, съ сомнніемъ о пирронизм. Мы не что иное, какъ ложь, двоедушіе, противорчіе, мы прячемся отъ самихъ себя, переряжаемся сами для себя.

VI.

Тайныя добрыя дла цнне всего. Когда я вижу такія дла въ исторіи, они мн очень нравятся. Но они все-же не были совершенно тайными, потому что о нихъ узнали, хотя все, что можно, было сдлано, чтобы скрыть ихъ, но тотъ ничтожный случай, который ихъ обнаружилъ, испортилъ все дло. Лучше всего здсь то, что ихъ хотли скрыть.

VII.

Если кто блещетъ остроумными словами, это дурная черта.

VIII.

‘Эгоизмъ ненавистенъ. Ты, Митонъ {Современникъ Паскаля.}, его скрываешь, но ты этимъ самымъ не избавляешься отъ него, значитъ, ты постоянно ненавистенъ’.— ‘Вовсе нтъ: если кто, какъ мы, обязательно относится ко всмъ людямъ, тотъ не иметъ причины ненавидть ихъ’.— ‘Это врно было бы, если бы кто въ эгоизм ненавидлъ только то неудовольствіе, которое онъ намъ причиняетъ. Но если я ненавижу его потому, что онъ несправедливъ, что онъ длаетъ себя центромъ всего, то я всегда его буду ненавидть. Однимъ словомъ, эгоизмъ иметъ два свойства: онъ несправедливъ самъ по себ въ томъ, что онъ себя длаетъ центромъ всего, кром того онъ несносенъ для другихъ, потому что онъ хочетъ подчинить ихъ себ, ибо я каждаго человка враждебно всмъ другимъ я и хотло бы быть тираномъ всхъ. Ты длаешь эгоизмъ сноснымъ для другихъ? но ты не избавляешь его отъ несправедливости, такимъ образомъ ты не длаешь его пріятнымъ для тхъ, которые ненавидятъ несправедливость, ты длаешь его пріятнымъ только для несправедливыхъ, которые не находятъ въ немъ уже своего врага, слдовательно, ты остаешься несправедливымъ и можешь угодить только несправедливымъ’.

IX.

Я вовсе не удивляюсь избытку такой добродтели, какъ мужество, если не вижу въ то-же самое время избытка противоположной добродтели, какъ, напр., въ Эпаминонд, который обладалъ крайнею степенью мужества и крайней степенью добродушія, въ противномъ случа, это значило бы не отличаться, а унижать себя. Величіе души обнаруживается не въ томъ, что человкъ достигаетъ одной какой-нибудь крайности, а въ томъ, если онъ уметъ сразу коснуться обихъ крайностей и наполнить весь промежутокъ между ними. Но, можетъ быть, это только внезапное движеніе души отъ одной до другой крайности, можетъ быть, въ дйствительности она каждый моментъ бываетъ только въ одной точк, какъ горящая головня, которая разгорается отъ размахиванья, какъ бы то ни было, но это по крайней мр указываетъ на энергію души, если не указываетъ на ея многосторонность.

Если бы наше положеніе было въ истинномъ смысл счастливо, то намъ не нужно было бы отвлекаться отъ размышленія о немъ для того, чтобы стать счастливыми.

——

Незначительная вещь насъ утшаетъ, потому что незначительная огорчаетъ.

——

Мы настолько несчастны, что, находя удовольствіе въ извстной вещи, мы непремнно сердимся, если она идетъ малоуспшно, а это можетъ случиться и случается ежечасно съ тысячею вещей. Кто нашелъ бы секретъ наслаждаться благомъ, не сердясь на противоположное ему зло, тотъ нашелъ бы точку опоры. А безъ нея — непрерывное движеніе.

XI.

Я провелъ много времени въ изученіи отвлеченныхъ паукъ, недостатокъ сообщаемыхъ ими свдній отбилъ у меня охоту къ нимъ. Когда я началъ изученіе человка, я увидлъ, что эти отвлеченія науки ему несвойственны и что я еще больше запутался, углубляясь въ нихъ, чмъ другіе, не зная ихъ, я извинилъ другимъ, если они мало знаютъ эти пауки. Но я думалъ, что по крайней мр найду много товарищей по изученію человка и что это настоящее свойственное ему изученіе. Я обманулся. Людей, изучающихъ человка, еще меньше, чмъ изучающихъ геометрію. Только неумнье изучать человка заставляетъ изслдовать все остальное. Но неправда-ли, что эти изслдованія еще не есть то знаніе, которое обязанъ человкъ имть? не лучше-ли ему не знать этого, чтобы быть счастливымъ?

XII.

Когда все движется ровно, то съ виду какъ бы ничто не движется, возьмемъ, напр., корабль. Когда вс стремятся къ нравственной безпорядочности, то кажется, что никто не выдвигается впередъ. Кто останавливается, тотъ заставляетъ замтить увлеченіе другихъ, какъ съ неподвижной точки замтно движеніе корабля.

XIII.

Зачмъ мн длить мои правила нравственности скоре на четыре, чмъ на шесть группъ? Почему добродтель принимать, напр., въ четырехъ, двухъ или одномъ вид? Почему лучше принять формулу: Abstine et sustine, чмъ, напр.: ‘Слдуй природ’, или: ‘Длай свои частныя дла, соблюдая справедливость’, какъ это принимаетъ Платонъ, или еще что-нибудь? Но здсь, скажете вы, все заключено въ двухъ-трехъ словахъ. Да, это такъ, но это безполезно, если это не объяснено, а когда кто принимается объяснять, то лишь только раскрываетъ то правило, которое содержитъ въ себ вс другія, какъ получается та самая сбивчивость, которой вы хотите избжать. Такимъ образомъ, когда вс нравственныя правила заключены въ одно, то они оказываются какъ-бы скрытыми въ ящик и безполезными и могутъ обнаружиться только въ ихъ природномъ безпорядк. Природа установила ихъ вс, не заключая одно въ другое.— Природа дала вс свои истины въ одиночку. Наше искусство заключаетъ ихъ одн въ другія, но это неестественно. Каждая должна занимать свое мсто.

XIV.

Когда хотятъ сдлать кому-нибудь замчаніе такъ, чтобы оно принесло пользу, и показать другому, что онъ ошибается, то нужно замтить, съ какой стороны онъ смотритъ на вещь, ибо она истинною обыкновенно бываетъ съ другой стороны, затмъ указать ему эту истину, но открыть и ту сторону, съ которой она можетъ показаться ложью. Онъ удовольствуется этимъ, ибо увидитъ, что онъ не обманулся бы, если бы только видлъ вс стороны. А люди не сердятся на то, что они не все видятъ. Но они не хотятъ быть обманутыми — можетъ быть, это происходитъ оттого, что по природ человкъ не можетъ всего видть и что по природ онъ не можетъ обмануться въ той сторон, которую онъ видитъ, напр., его чувственныя понятія всегда истинны.

XV.

Насколько сильна добродтель человка, это должно измряться не его усиліями, а его обычнымъ теченіемъ жизни.

XVI.

Великіе и малые люди имютъ т-же несчастныя случайности, т-же неудовольствія, т-же страсти, но одинъ человкъ находится на окружности колеса судьбы, другой ближе къ центру, поэтому мене испытываетъ т-же самыя движенія.

XVII.

Хотя иныя лица вовсе не заинтересованы въ томъ, что говорятъ, но отсюда не должно заключать безусловно, что они вовсе не лгутъ, ибо есть люди, которые лгутъ просто для того, чтобы лгать.

XVIII.

Примръ цломудрія Александра не сдлалъ столько людей воздержными, сколько сдлалъ невоздержными примръ его пьянства. Не быть столь же добродтельнымъ, какъ онъ, не стыдно, а не быть боле порядочнымъ, чмъ онъ, кажется извинительнымъ. Иные думаютъ, что они не причастны порокамъ большей части людей, когда слдуютъ порокамъ великихъ людей, между тмъ они не принимаютъ въ разсчетъ, что великіе люди не выдляются въ этомъ отношеніи отъ большей части людей. Слдуя великимъ людямъ, они тмъ самымъ слдуютъ простому народу, ибо какъ бы ни возвышались великіе люди, они все-таки соединены въ нкоторомъ отношеніи съ самыми малыми изъ людей. Вдь они не висятъ на воздух, не совершенно отдлены отъ нашего общества. Вовсе нтъ: если они больше насъ, такъ это значитъ, что у нихъ выше нашей голова, но ноги у нихъ такъ-же низко стоятъ, какъ и наши. Они вс стоятъ на одномъ съ нами уровн и опираются на одну и ту-же землю, этимъ самымъ они настолько же унижены, какъ и мы, какъ самые ничтожные люди, какъ дти, какъ зври.

XIX.

Намъ больше всего нравится сраженіе, но не побда. Люди любятъ смотрть на битвы животныхъ, а не на то, какъ побдитель остервенился на побжденнаго. Они съ удовольствіемъ смотрятъ только на побдоносный исходъ. А лишь только дло дошло до него, они оказываются пресыщенными. Тоже бываетъ въ игр, въ изслдованіи истины. Пріятно смотрть, какъ среди споровъ борятся мннія, но вовсе непріятно созерцать истину, когда она уже найдена. Съ удовольствіемъ можно только наблюдать, какъ она рождается изъ споровъ. Точно также и въ страстяхъ: пріятно видть, какъ сталкиваются дв противоположныя страсти, но когда одна изъ нихъ одолваетъ, это грубое зрлище. Мы никогда не ищемъ самыхъ вещей, но стремимся къ изысканію вещей. Подобнымъ образомъ и въ комедіи мы не придаемъ никакой цны сценамъ довольства безъ примси страха, изображенію крайнихъ бдствій безъ надежды, грубымъ проявленіямъ любви, жестокостямъ безъ снисхожденія.

XX.

Людей не учатъ быть честными, а учатъ всему остальному, они-же никогда столько не хвастаются знаніемъ чего-нибудь остального, сколько хвастаются тмъ, что они честны. Они хвастаются знаніемъ только той вещи, которой вовсе не учились.

XXI — XXII.

Жалемъ несчастныхъ мы не безъ охоты, напротивъ, намъ очень пріятно проявить подобное доказательство дружбы и снискать себ репутацію сострадательнаго человка, ничмъ не жертвуя для несчастнаго.

XXIII.

Кто былъ въ дружб съ англійскимъ и польскимъ королями и съ шведской королевой {Рчь идетъ о Кард I, погибшемъ на эшафот въ 1649 г., о Ян-Казимір, прогнанномъ изъ Польши въ 1656 г. королемъ шведскимъ Карломъ-Густавомъ, и о королев Христин, отказавшейся отъ власти въ 1654 г.}, могъ ли подумать, что будетъ время, когда для нихъ не окажется нигд въ мір защиты и убжища?

XXIV.

Вещи имютъ различныя свойства и душа различныя наклонности, ибо ни одна вещь не представляется душ несложною и душа никогда никому не представляется несложною. Поэтому-то люди подчасъ плачутъ и смются по поводу одной и той же вещи.

XXV.

‘Это — суровое племя, они ни во что считаютъ жизнь безъ оружія’ {Tit. Liv. 34, 17.}. Они больше любятъ смерть, чмъ миръ, а другіе люди смерть предпочитаютъ войн. Выходитъ, что всякая вещь можетъ быть иными предпочитаема жизни, любовь къ которой, повидимому, должна бы быть столь сильна и естественна.

XXVI.

Какъ трудно предложить какую-нибудь вещь на обсужденіе другого, не повліявши дурно на его сужденіе тмъ способомъ, которымъ предлагаемъ ему вещь! Говоря: ‘по моему это хорошо’, ‘я нахожу это неяснымъ’, и т. д., мы заманиваемъ воображеніе высказать подобное же сужденіе или, напротивъ, вызываемъ его на противорчіе. Лучше было бы намъ ничего не говорить, тогда человкъ судитъ сообразно съ тмъ, что есть, т. е. сообразно съ тмъ, что есть въ данный моментъ и что принесутъ другія обстоятельства, независящія отъ насъ, мы по крайней мр не внесемъ своего элемента въ его сужденіе, если не считать нашего молчанія, которое тоже производитъ свое дйствіе сообразно съ тмъ значеніемъ и толкованіемъ, которое онъ ему расположенъ дать, онъ можетъ также догадаться о нашемъ сужденіи по нашимъ движеніямъ и выраженію лица или по тону голоса, если будетъ опытнымъ физіономистомъ. Такъ трудно не сбить сужденія съ его естественнаго хода или, лучше сказать, такъ мало въ немъ прочности и стойкости.

XXVII.

Знаніе вншнихъ вещей не утшитъ меня въ незнаніи началъ нравственности въ моментъ скорби, но нравственная опытность всегда можетъ утшить меня въ незнаніи вншнихъ вещей.

XXVIII.

Время исцляетъ печали и уничтожаетъ раздоры, потому что человкъ мняется: онъ не всегда одинъ и тотъ же. Ни оскорбившій, ни оскорбленный черезъ нкоторое время уже не т же лица. Это все равно, что народъ, котораго раздражили, посмотрите на него черезъ два поколнія: онъ уже не тотъ. Это все еще, напр., французы, но уже не т-же самые.

XXIX.

Непостоянство, скука, безпокойство — вотъ положеніе человка.

——

Кто захочетъ вполн узнать ничтожество человка, стоитъ ему только разсмотрть причины и послдствія любви. На вопросъ о причин отвчаютъ: ‘я не знаю, почему’, а послдствія ея ужасны. Эта неизвстная причина, столь незначительная, что люди ея не могутъ подмтить, двигаетъ всею землею, государями, арміями, цлымъ міромъ. Если бы носъ Клеопатры былъ короче, вся поверхность земли приняла бы другой видъ.

XXX.

Цезарь былъ, кажется мн, слишкомъ старъ для того, чтобы итти съ удовольствіемъ на покореніе міра. Это удовольствіе было въ пору Августу или Александру, они были молодыми людьми, которыхъ трудно остановить, а Цезарь былъ слишкомъ въ зрломъ возраст, чтобы предпринять что-либо подобное.

XXXI.

Сознаніе ложности настоящихъ удовольствій и незнаніе, что удовольствія, которыхъ нтъ на лицо, пусты,— вотъ причина непостоянства.

XXXII.

Продолжительное краснорчіе нагоняетъ скуку. Принцы и короли иногда занимаются игрою. Они не всегда на своемъ трон, они тоже скучаютъ. Величіе, чтобы дать себя почувствовать, иметъ нужду въ уединеніи. Продолжительность надодаетъ во всемъ. Холодъ пріятенъ, если потомъ согрться.

XXXIII.

То или другое время и мое расположеніе духа имютъ мало взаимной связи. Мое расположеніе не зависитъ почти отъ времени, внутри себя я имю своего рода туманы и хорошую погоду. Даже хорошее или дурное положеніе моихъ длъ мало оказываетъ вліянія на мое расположеніе: иногда я вопреки судьб пересиливаю самъ себя, слава побды надъ нею заставляетъ меня съ удовольствіемъ стремиться ее подчинить себ, за то иногда я брезгую своимъ неожиданнымъ счастіемъ.

XXXIV.

Когда я хочу записать свою мысль, она иногда ускользаетъ отъ меня, но это заставляетъ меня вспомнить свою слабость, которую я ежечасно забываю, а воспоминаніе о своей слабости меня столько же научаетъ, сколько научила бы забытая мною мысль, потому что я стремлюсь только познать свое ничтожество.

——

Мысль ускользнула отъ меня. Я хотлъ ее записать, а вмсто того пишу, что она отъ меня ускользнула.

XXXV.

Странно видть, что на свт есть люди, которые отреклись отъ всхъ божескихъ и естественныхъ законовъ, создаютъ сами себ законы и строго повинуются имъ, какъ, напр., янычары, воры, еретики и т. д. Кажется, ихъ своеволіе должно было быть безъ всякой границы и безъ всякой преграды, если ужъ они преступили столько и столь справедливыхъ и священныхъ законовъ.

XXXVI.

‘Вы, — извините меня, пожалуйста — поступаете нехорошо’. Безъ этого извиненія я и не замтилъ бы, что тутъ есть какая-то обида. Постоянно слышишь: ‘Съ позволенія сказать’… Тутъ нтъ ничего хуже самаго извиненія.

XXXVII.

Платона и Аристотеля обыкновенно воображаютъ въ полномъ смысл педантами. Но это были такіе же порядочные люди, какъ и вс прочіе, они тоже смялись съ своими друзьями, а когда они заняты были созданіемъ своихъ ‘Законовъ’ или ‘Политики’, то они длали это въ перемежку съ шутками. Время созданія этихъ сочиненій — наимене философская и наимене серьезная часть ихъ жизни. Самою философскою частью была та, когда они жили просто и спокойно.

Если они писали о политик, то это какъ бы для того, чтобы ввести порядокъ въ домъ сумасшедшихъ. А если они прикидывались, что говорятъ объ этомъ, какъ о важной вещи, то это потому, что они знали, что сумасшедшіе, къ которымъ они обращаются съ рчью, считаютъ себя королями и императорами. Они входили въ ихъ положеніе, чтобы смягчить ихъ безуміе, насколько по крайней мр можно.

ХXXVIII.

Человкъ любитъ насмшку (см. эпиграммы Марціала), но не надъ кривоглазыми или несчастными, а надъ гордыми счастливцами, въ противномъ случа, они были бы въ обман. Сильное желаніе есть источникъ всхъ нашихъ уваженій…

Нужно понравиться тмъ, которые имютъ человчныя и нжныя чувства.

Эпиграмма о двухъ кривоглазыхъ ничего не стоитъ, потому что она ихъ не утшаетъ и служитъ только для того, чтобы прославить остроуміе автора. Все, что служитъ только для автора, ничего не стоитъ. Поэтъ со вкусомъ ‘устранитъ прикрасы, служащіе только честолюбію’ {Horati, De arte poёt., 447.}.

XXXIX.

Мн крайне непріятны такіе комплименты, какъ: ‘Я ужъ слишкомъ васъ безпокою, я боюсь вамъ наскучить, я боюсь, что это слишкомъ будетъ длинно’, и т. д. Такими комплиментами или заманиваютъ, или только раздражаютъ меня.

XL.

Имть истиннаго друга столь выгодно даже для самыхъ важныхъ особъ, чтобы онъ хорошо о нихъ отзывался и поддерживалъ ихъ въ ихъ отсутствіе, что они должны бы всякими средствами пріобртать истинныхъ друзей. Но пусть они получше выбираютъ, ибо если употребятъ свои усилія на пріобртеніе глупыхъ друзей, то это будетъ безполезно, какъ бы хорошо послдніе ни отзывались о нихъ, они даже не будутъ хорошо отзываться, найдя себя слишкомъ слабыми для этого, такъ какъ они не имютъ авторитета, и вотъ они станутъ по дружб злословить

XLI.

Хотите вы, чтобы о васъ были хорошаго мннія? Не говорите вовсе объ этомъ.

XLII.

Я считаю несомнннымъ, что если бы вс люди знали, что говорятъ одни о другихъ, то въ мір не было бы и четырехъ друзей. Это очевидно изъ тхъ ссоръ, которыя происходятъ отъ слишкомъ подчасъ нескромныхъ взаимныхъ отзывовъ.

XLIII.

Смерть легче перенести, не думая о ней, чмъ думать о ней, когда даже нтъ опасности.

XLIV.

Удивительно, какъ это такая очевидная вещь, какъ тщеславіе міра, столь мало извстна, что какъ-то странно и чудно назвать глупостью поиски за величіемъ!

——

Кто не видитъ суеты міра, тотъ самъ погруженъ вполн въ суету. Да и кто ея не видитъ, исключая молодыхъ людей, которые цликомъ отдаются шуму, развлеченіямъ, мыслямъ о будущемъ? Но отнимите у нихъ развлеченія и вы увидите, какъ они будутъ сохнуть съ тоски, они почувствуютъ тогда свое ничтожество, не сознавая его причинъ, ибо это высшее несчастіе быть въ невыносимой печали, лишь только доведенъ будешь до размышленій о себ и до лишенія всякихъ развлеченій.

XLV.

Каждая вещь въ этомъ мір частью истинна, частью ложная подлинная истина вовсе не такого рода: она совершенно чиста и вполн истинна. Подобная смсь ее безславитъ и уничтожаетъ. Ни одна вещь не бываетъ чисто-истинною, значитъ, ничто не истинно въ смысл чистой истины. Скажутъ, что истинно положеніе: человкоубійство дурно. Это врно, ибо дурное и злое мы хорошо сознаемъ. Но кто скажетъ, что такое доброе? Цломудріе? Нтъ, ибо тогда міръ пересталъ-бы жить. Бракъ? Нтъ: воздержаніе еще лучше. Не нужно убивать? Но тогда были-бы страшные безпорядки и злоди убили-бы всхъ добрыхъ. Нужно убивать? Нтъ, ибо это разрушаетъ природу. Все, что мы имемъ, только отчасти истинно и хорошо: все это перемшано съ дурнымъ и ложнымъ.

ГЛАВА IX.
О различнаго рода умахъ. О разум и чувств. О слог, краснорчіи и поэтической красот.

Чмъ больше люди имютъ ума, тмъ больше они находятъ людей оригинальныхъ. А обыкновенные люди не находятъ разницы между людьми.

II.

Различныхъ родовъ бываетъ здравый смыслъ, одни проявляютъ его въ одномъ ряд вещей и говорятъ вздоръ въ другомъ ряд вещей. Одни быстро извлекаютъ послдствія изъ немногихъ началъ. Другіе искусно извлекаютъ послдствія изъ предмета, въ которомъ много началъ. Напр., одни хорошо понимаютъ дйствія, производимыя водою, въ которой немного началъ, но дйствія ея столь тонкаго характера, что нужна высшая трезвость ума, чтобы дойти до нихъ, эти люди, вслдствіе этого, можетъ быть, не были-бы хорошими геометрами, потому что геометрія обнимаетъ большое число началъ, а природа ихъ ума, можетъ быть, такова, что можетъ проникнуть до самой глубины въ небольшое число началъ, а вовсе не можетъ проникнуть въ вещи, заключающія въ себ много началъ.

Есть два сорта умовъ: одинъ живо и глубоко проникаетъ въ послдствія началъ, это точный умъ, другой, не смшивая, обнимаетъ большое число началъ, это умъ геометрическій. Въ первомъ случа, мы видимъ силу и трезвость ума, въ другомъ — обширность. Одинъ сортъ можетъ быть безъ другого, умъ можетъ быть сильнымъ и узкимъ, но можетъ также быть обширнымъ и слабымъ.

Разница между умомъ, способнымъ къ геометріи, и умомъ, склоннымъ изучать детальныя тонкости, заключается въ томъ, что въ первомъ случа начала ощутительны, но непривычны, такъ что трудно вслдствіе непривычки обращать на нихъ вниманіе, но стоитъ только немного обратить къ нимъ взоръ, и увидишь ихъ во всей полнот, нужно имть совершенно ложно-направленный умъ, чтобы ложно разсуждать по поводу столь рзкихъ началъ, что почти невозможно, чтобы они ускользнули изъ виду. Но въ области дятельности ума, склоннаго къ тонкостямъ, начала общеизвстны, на глазахъ у всхъ. Стоитъ только повернуть къ нимъ голову, не длая никакого усилія. Вопросъ здсь только въ томъ, что нужно имть хорошее зрніе, ибо начала столь тонки и въ такомъ большомъ количеств, что почти невозможно, чтобы кое-что не ускользнуло. А упущеніе изъ виду даже одного начала ведетъ къ ошибк, такимъ образомъ, нужно имть очень тонкое зрніе, чтобы видть вс начала, и потомъ нуженъ очень здравый умъ, чтобы не разсуждать ложно по поводу извстныхъ началъ.

Вс геометры, значитъ, были-бы способны къ тонкимъ наблюденіямъ, если-бы имли хорошее зрніе, ибо они не разсуждаютъ ложно о началахъ, которыя знаютъ, а умы, способные къ тонкостямъ, были бы геометрами, если-бы могли обращать свое зрніе къ непривычнымъ началамъ геометріи. А что извстнаго рода умы, склонные къ тонкостямъ, все-таки не способны къ геометріи, это происходитъ оттого, что они не могутъ вполн обратиться къ началамъ геометріи, а геометры неспособны къ тонкостямъ потому, что не видятъ того, что передъ ними: привыкнувши къ чистымъ и рзко выдленнымъ началамъ геометріи и къ разсужденію только посл того, какъ ясно увидятъ и овладютъ своими началами, они теряются въ тонкихъ вещахъ, гд нельзя подобнымъ образомъ овладть началами. Тутъ начала едва видны, ихъ скоре чувствуютъ, чмъ видятъ, нужно употребить безконечный трудъ, чтобы заставить почувствовать ихъ тхъ, которые сами по себ не чувствуютъ: это вещи столь нжныя и столь многочисленныя, что нужно очень нжное и очень ясное чувство, чтобы ихъ почувствовать и судить о нихъ правильно и справедливо сообразно съ этимъ чувствованіемъ, причемъ ихъ очень часто нельзя показать въ порядк, какъ это бываетъ въ геометріи, потому что ими нельзя обладать подобнымъ-же образомъ и потому что разставить ихъ въ порядк безконечно трудно. Нужно сразу видть вещь однимъ взглядомъ, а не постепенно обсуждать ее — по крайней мр до нкоторой степени. Поэтому рдко геометры способны къ тонкимъ наблюденіямъ, а люди, способные къ тонкостямъ, рдко бываютъ геометрами, потому что геометры готовы относиться къ этимъ тонкимъ вещамъ, какъ относятся къ геометрическимъ началамъ, и поэтому длаются смшными, желая начинать съ опредленій и потомъ перейти къ началамъ, а такой ходъ дйствій вовсе не соотвтствуетъ этому роду вещей. Нельзя сказать, что это зависитъ не отъ склада ума: умъ дйствуетъ молча, по своему естественному теченію, безъ всякихъ искусственныхъ условій, ибо вншнее выраженіе его дятельности доступно всмъ людямъ, а его внутренняя работа замтна немногимъ.

А умы, способные къ тонкимъ наблюденіямъ, напротивъ, привыкнувъ судить съ одного обозрнія вещи, приходятъ въ удивленіе, когда имъ предлагаютъ задачи, въ которыхъ они ничего не понимаютъ, которыя можно ршить только съ помощью опредленій и столь безполезныхъ по ихъ мннію началъ, что они, не привыкнувъ видть ихъ въ подробности, приходятъ въ смущеніе и получаютъ къ нимъ отвращеніе. Умы-же ложные никогда не бываютъ способными ни къ тонкимъ наблюденіямъ, ни къ геометріи. И такъ, геометры, которые бываютъ только геометрами, обладаютъ здравымъ умомъ, лишь-бы только имъ излагали хорошо вс вещи съ помощью опредленій и началъ, а иначе они будутъ ошибаться и окажутся невыносимыми, ибо здраво судятъ только на основаніи очень ясныхъ началъ. А люди способные къ тонкостямъ, но неспособные къ геометріи, не могутъ имть настолько терпнія чтобы дойти до первыхъ началъ умозрительныхъ и доступныхъ только воображенію вещей, которыхъ никто не видалъ въ мір и которыя совершенно необычны въ обыденной жизни.

III.

Чтобы доказать извстную вещь, берутъ примры, а чтобы доказать эти примры, берутъ въ вид примра эту вещь: такъ какъ всегда полагаютъ, что трудность заключается въ томъ, что хотятъ доказать, то примры находятъ боле ясными и помогающими доказательству. И вотъ, когда хотятъ показать нчто общее, то въ примръ берутъ частное правило, примнимое къ одному случаю, а если хотятъ показать частный случай, то придется начинать съ общаго правила. Всегда находятъ неясною ту вещь, которую хотятъ доказать, и ясною ту, которую употребляютъ для доказательства, ибо когда имютъ въ виду доказать какую-нибудь вещь, то предварительно вбиваютъ себ въ голову фантазію, что она. значитъ, неясна, а та вещь, которая должна доказать первую,— напротивъ, ясна, и такимъ образомъ легко соглашаются съ нею.

IV.

Всякое наше разсужденіе готово поддаться чувству. Но фантазія съ одной стороны похожа на чувство, съ другой — противоположна ему, такъ что нельзя различить этихъ противоположностей. Одинъ говоритъ, что мое чувство — фантазія, другой считаетъ свою фантазію за чувство. Нужно было бы имть критерій для отличія. Въ разум представляется такой критерій, но онъ поддается всякому чувству, значитъ въ немъ нтъ критерія.

Т, которые судятъ о произведеніи на основаніи правила, стоятъ въ такомъ отношеніи къ остальнымъ, въ какомъ человкъ, имющій часы, къ людямъ, не имющимъ часовъ. Одинъ говоритъ: ‘Ужъ прошло часа два’. Другой говоритъ: ‘Всего только три четверти часа’. Я смотрю на свои часы и говорю первому: ‘Вамъ, должно быть, скучно’, а второму: ‘Вы почти не замчаете, какъ проходитъ время’. На самомъ дл всего полтора часа прошло. Если я знаю это, то мн смшны! т, которые говорятъ, что мн время кажется слишкомъ медленно идущимъ и что я сужу о немъ по своей фантазіи: они не знаютъ, что я сужу по часамъ.

VI.

Есть люди, которые говорятъ хорошо, но не хорошо пишутъ. Это значитъ, что имъ придаютъ жару обстановка и слушатели и извлекаютъ изъ ихъ духа больше силъ, чмъ сколько ихъ оказывается безъ этого жара.

VII.

Что есть у Монтеня хорошаго, то можно извлечь лишь съ трудомъ. А что есть дурного (я не принимаю въ разсчетъ нравственныхъ убжденій), то могло бы быть исправлено въ одну минуту, еслибы его предупредили, что онъ слишкомъ много разсказываетъ разныхъ исторій и слишкомъ много говоритъ о себ.

VIII.

Досадно быть исключеніемъ изъ правила. Нужно ужъ строго противиться исключеніямъ. Но тмъ не мене, если ужъ несомннно есть исключенія изъ правила, нужно судить о нихъ строго, но справедливо.

IX.

Пусть не говорятъ, что я ничего не сказалъ новаго: расположеніе матеріала ново. Когда играютъ въ мячъ, то тотъ и другой изъ играющихъ играетъ однимъ и тмъ-же мячемь, но одинъ его бросаетъ лучше другого. Мн также хотлось бы, чтобы обо мн говорили, что я воспользовался прежними выраженіями. Если одн и т-же мысли не образуютъ, вслдствіе различнаго расположенія, различнаго матеріала рчи, за то одни и т-же слова, вслдствіе различнаго расположенія, образуютъ различныя мысли.

Люди обыкновенно лучше убждаются тми доводами, которые они сами отыскали, чмъ тми, которые пришли на умъ другимъ.

XI.

Умъ естественнымъ образомъ мыслитъ и воля естественнымъ образомъ стремится, такъ что, за недостаткомъ истинныхъ предметовъ, имъ приходится привязываться къ ложнымъ.

XII.

Душа не можетъ долго держаться на тхъ великихъ усиліяхъ ума, до которыхъ она иногда доходитъ. Она длаетъ только скачокъ, поднимаясь не навсегда, какъ люди поднимаются на тронъ, а только на одинъ моментъ.

XIII

Человкъ — не ангелъ и не зврь, а несчастіе такъ устраиваетъ, что кто хочетъ сдлать изъ него ангела, длаетъ звря.

XIV.

Зная господствующую страсть каждаго, можно быть увреннымъ, что угодите ей, тмъ не мене этого не бываетъ, такъ какъ каждый иметъ свои фантазіи, противныя его собственному благу, даже въ области того понятія о благ, которое онъ составилъ себ. Эта причудливость фантазіи ставитъ втупикъ.

XV.

Зври вовсе не удивляются другъ другу. Лошадь не удивляется другой лошади. Это не значитъ, что между ними нтъ соревнованія въ быстрот бга, но оно остается безъ послдствій, а не такъ, какъ у людей, ибо. будучи въ стойл, самая тяжелая на ходу и хуже всего сложенная не уступаетъ своего овса другой. Ихъ достоинство удовлетворяется самимъ собою.

XVI.

Какъ умъ развращается, точно такъ-же портится и чувство. Умъ и чувство образуются съ помощью бесдъ. Такимъ образомъ, хорошія бесды ихъ образуютъ, а дурныя портятъ. И такъ, важне всего умть сдлать выборъ между бесдами, чтобы образовывать въ себ умъ и чувство, а не развращать. А выбора этого нельзя сдлать, если они еще не образованы и не развращены. Такимъ образомъ, выходитъ кругъ, выйти изъ котораго составляетъ большое счастье.

XVII.

‘Когда люди не знаютъ истины о какой-нибудь вещи, то хорошо и то, что людьми овладваетъ всеобщее заблужденіе, какъ напр. люди заблуждаются относительно луны, приписывая ей перемну временъ года, усиленіе болзней и т. д.’. Ибо главная болзнь человка это безпокойное любопытство относительно вещей, которыхъ онъ не можетъ знать, дли него не столь худо быть въ заблужденіи, какъ предаваться этому безполезному любопытству. Манера писать, усвоенная Епиктетомъ, Монтэнемъ и Соломономъ де-Тюльти {О послднемъ лиц не сохранилось никакихъ воспоминаній, неизвстны и его сочиненія.}, очень годна для употребленія, она лучше всего проникаетъ въ душу, дольше остается въ памяти и легче всего можетъ быть цитируема, потому что она состоитъ изъ мыслей, зародившихся въ обыкновенныхъ житейскимъ разговорахъ, напр., когда приходится говорить о распространенномъ между всми людьми заблужденіи, что луна причина всего, то какъ-то невольно приходятъ въ голову приведенныя выше слова Соломона де-Тюльти.

XVIII.

Еслибы молнія падала не на высокія, а на низкія мста и т. д., то поэты и т, которые только и умютъ мудрствовать о подобнаго рода вещахъ, не съумли бы доказать, почему это.

XIX.

Сердце иметъ свои законы, которыхъ вовсе не знаетъ разумъ, въ этомъ мы убждаемся тысячу разъ. Я хочу сказать, что сердце по природ любитъ всеобъемлющее существо, по природ.-же оно любитъ и самаго себя, смотря по тому, чему оно предается, оно черстветъ въ томъ или другомъ отношеніи, по своему выбору. Вы отвернулись въ своемъ сердц отъ одной привязанности и сохранили другую: разумъ-ли — причина этого? Нтъ, сердце чувствуетъ Бога, а не разумъ. Вра заключается вотъ въ чемъ: Богъ постигается сердцемъ, а не разумомъ.

XX.

Сердце держится своего порядка, а разумъ своего, именно онъ руководится причинами и доказательствами, а сердце руководится инымъ. Никто не доказываетъ, что того-то мы обязаны любить, излагая по порядку причины любви: это было бы смшно. Іисусъ Христосъ, ап. Павелъ руководились духомъ любви къ людямъ, а не умомъ, ибо они хотли согрть сердца, а не научить. Св. Августинъ то-же длалъ. Этотъ порядокъ состоитъ въ отступленіи отъ порядка, требуемаго разумомъ, при каждомъ шаг, который приближалъ бы къ цли, такъ чтобы эта цль всегда стояла передъ глазами.

XXI.

Люди склонны маскировать и переряжать природу. Нтъ больше королей, папъ, епископовъ, вмсто нихъ являются: ‘августйшій монархъ’ и т. д., вмсто Парижа, является ‘столица королевства’. Иной разъ Парижъ нужно называть Парижемъ, а иной разъ — столицей королевства.

XXII.

Когда въ рчи встрчаются повторяющіяся слова и когда пытающійся ихъ поправить находитъ ихъ столь умстными, что исправленіе извратило бы рчь, то это служитъ признакомъ, что ихъ нужно оставить, тутъ замтна доля зависти, которая слпа и не видитъ, что это повтореніе въ данномъ мст не составляетъ ошибки, ибо на этотъ счетъ нтъ общаго правила.

XXIII.

Кто насилуя слова, употребляетъ антитезы, тотъ подобенъ длающему фальшивыя окна для симметріи. Его правило не въ томъ, чтобы говорить правильно, но въ томъ, чтобы употреблять правильныя фигуры.

XXIV.

Языки суть шифры, въ которыхъ не буквы замнены буквами, а слова словами, ажъ что неизвстный языкъ есть легко разбираемый шифръ.

XXV.

Есть извстнаго рода образецъ для пріятности и красоты, который состоитъ въ извстномъ соотношеніи между нашей природой, слабой или сильной, какова бы она ни была, и тою вещью, которая намъ нравится. Все, что образовано по этому образцу, намъ пріятно, будетъ-ли то домъ, псня, разговоръ, стихи, проза, женщины, птицы, ручьи, деревья, обстановка комнатъ, одежда и т. д. Все, что сдлано не по этому образцу, не нравится тому, кто иметъ хорошій вкусъ. И какъ есть полное соотношеніе между псней и домомъ, созданными по хорошему образцу, потому что оба эти предмета похожи, хотя каждый въ своемъ род, на этотъ единственный образецъ, точно такъ-же есть полное соотношеніе между вещами, сдланными по дурному образцу. Но это не значитъ, что дурной образецъ единственъ въ своемъ род: ихъ безконечное множество. Но каждый дурной сонетъ, напр., по какому бы дурному образцу онъ ни былъ составленъ, совершенно походитъ на женщину, одтую по тому-же образцу. Лучше всего мы поймемъ, насколько смшонъ плохой сонетъ, если разсмотримъ природу и такого рода образецъ и потомъ вообразимъ себ женщину, одтую но этому образцу, или домъ, построенный по этому образцу.

XXVI.

Такъ какъ говорятъ о поэтической красот, то нужно бы говорить и о геометрической или медицинской красот. А между тмъ, о послднихъ видахъ красоты не принято говорить, потому что люди хорошо знаютъ, каковъ предметъ геометріи и что онъ состоитъ въ доказательствахъ, знаютъ и то, каковъ предметъ медицины и что она состоитъ въ лченіи, но никто не знаетъ, въ чемъ состоитъ пріятность, которая есть предметъ поэзіи. Извстно только, что поэзія должна подражать вышеупомянутому природному образцу и вотъ, за отсутствіемъ этого знанія, поэты придумали извстнаго рода причудливые термины: ‘золотой вкъ, чудо нашихъ дней, рокъ’, и т. д., этотъ-то жаргонъ называютъ поэтической красотой. Но кто вообразитъ себ женщину по этому образцу, состоящему въ томъ, что пышными словами выражаются незначительныя вещи, тотъ увидитъ передъ собой красивую барышню, окруженную зеркалами и увшанную цпочками, и разсмется надъ этими зеркалами и цпочками, потому что онъ лучше знаетъ, въ чемъ состоитъ пріятность женщины, чмъ то, въ чемъ состоитъ пріятность поэзіи. Но кто не знаетъ, въ чемъ состоитъ пріятность женщины, тотъ, пожалуй, станетъ удивляться ей въ такомъ убранств: есть много деревень, гд ее примутъ, пожалуй, за королеву. Сонеты, составленные по тому образцу, можно сравнить съ подобной деревенской королевой.

XXVII.

Когда человкъ слышитъ разсказъ, натурально изображающій страсть или ея послдствія, то онъ находитъ въ себ самомъ подтвержденіе истины того, что онъ слышитъ, такъ какъ иначе онъ не зналъ-бы, что въ немъ есть отголосокъ истины, то это его заставляетъ любить того, кто даетъ намъ чувствовать истину, ибо это лицо, въ данномъ случа, дйствуетъ не въ своемъ интерес, а въ нашемъ, это хорошее вліяніе длаетъ его для насъ любезнымъ, кром того, то умственное общеніе, которое мы имемъ съ нимъ, по необходимости располагаетъ наше сердце къ любви въ отношеніи къ нему.

XXVIII.

Краснорчіе должно быть пріятно и содержательно, но нужно, чтобы это пріятное, въ свою очередь, было заимствовано отъ истиннаго.

XXIX.

Видя естественный стиль, мы приходимъ въ удивленіе и восхищеніе: ожидая видть въ слог только автора, мы находимъ въ немъ человка. Съ другой стороны, кто иметъ хорошій вкусъ и, видя книгу, думаетъ найти въ ней человка, бываетъ очень изумленъ, если въ ней находитъ не человка, а только автора: Plus potice, quam humane locutus es {Ты выразился скоре поэтически, чмъ по-человчески.}. Тотъ длаетъ большую честь своей природ, кто научаетъ ее такъ, чтобы она могла говорить обо всемъ, даже о богословскихъ предметахъ.

XXX.

Послдняя задача при окончаніи произведенія — это умнье отыскать ту часть, которая должна стоять въ начал его.

XXXI.

Не нужно отвращать умъ отъ работы съ другою цлью, если не съ цлью отдыха, но и это нужно длать во-время, — давать отдыхъ, когда нужно, а не иначе, ибо кто отдыхаетъ не во-время, тотъ устаетъ, а кто устаетъ не во-время, тотъ поневол отдыхаетъ, потому что въ такомъ случа онъ бросаетъ все: такъ издвается надъ нами наша похоть, длая все напротивъ тому, чего мы хотимъ добиться, и не давая намъ удовольствія, которое служитъ монетой, за которую мы отдаемъ все, что угодно.

XXXII.

Какая нелпость въ томъ, что живопись возбуждаетъ наше удивленіе сходствомъ съ вещами, которымъ мы не удивляемся въ оригинал.

XXXIII.

Одинъ и тотъ же смыслъ измняется, смотря по словамъ, которыя его выражаютъ. Смыслъ отъ словъ получаетъ свое достоинство. вмсто того, чтобы давать имъ его.

XXXIV.

Кто привыкъ судить по чувству, тотъ ничего не понимаетъ въ вещахъ, подлежащихъ сужденію ума, ибо ему хочется прежде всего проникнуть въ вещи однимъ взглядомъ, а началъ онъ не привыкъ искать. Другой, напротивъ, привыкнувши размышлять на основаніи началъ, ничего не понимаетъ въ вещахъ, подлежащихъ чувству, ища въ нихъ началъ и не умя окинуть ихъ однимъ взоромъ.

XXXV.

Истинное краснорчіе пренебрегаетъ краснорчіемъ, истинная мораль пренебрегаетъ моралью, т. е. мораль непосредственнаго сужденія пренебрегаетъ моралью ума, которая стоитъ обычныхъ правилъ. Ибо непосредственное сужденіе есть у того, у кого есть чувство, точно такъ-же, какъ наука принадлежитъ уму. Нравственная чуткость — дло непосредственнаго сужденія, геометрія — дло ума.

Пренебрегать философіей значить истинно философствовать.

XXXVI.

Вс ложныя красоты, которыя мы порицаемъ въ Цицерон, находятъ себ почитателей и притомъ въ большомъ числ.

XXXVII.

Есть много людей, которые слушаютъ проповдь точно такъ-же какъ слушаютъ вечерню.

XXXVIII.

Рки — это идущія дороги: он несутъ туда, куда нужно итти.

XXXIX.

Два похожія лица, изъ которыхъ каждое въ частности не возбуждаетъ смха, вмст заставляютъ смяться, благодаря своему сходству.

XL.

Они (іезуиты) имютъ нкоторые принципы, но ими злоупотребляютъ. А злоупотребленіе истинами должно такъ-же подлежать наказанію, какъ употребленіе лжи.

ГЛАВА X.
Съ одной философіей человкъ непостижимъ для самого себя, онъ познаетъ себя только съ помощью тайны преемственности грха и истинное благо и справедливость можетъ найти только съ помощью вры.

Самыя сильныя возраженія пирронистовъ — я не говорю ужъ о мене важныхъ — заключаются въ томъ, что мы не имемъ никакой увренности въ истин этихъ началъ, помимо вры и откровенія. если не считать того, что мы отъ природы чувствуемъ ихъ въ себ, а это природное чувствованіе не есть убдительное доказательство ихъ истинности, потому что, если помимо вры нтъ увренности, добрымъ-ли божествомъ созданъ человкъ, или злымъ демономъ, или игрою случая, то возникаетъ сомнніе — истинны, ложны или неизвстнаго характера, смотря по способу нашего происхожденія, эти данныя намъ природою начала Даже боле того: никто помимо вры не иметъ увренности, бодрствуетъ-ли онъ или спитъ, такъ какъ во время сна мы такъ-же твердо вримъ, что мы бодрствуемъ, какъ и тогда, когда въ самомъ дл не спимъ: мы вримъ, что видимъ мстности, лицъ, движенія, мы замчаемъ, какъ идетъ время, мы измряемъ его, однимъ словомъ — мы дйствуемъ, какъ въ состояніи бодрствованія. Значитъ, если половина жизни, по нашему собственному сознанію, проходитъ во сн, во время котораго мы не имемъ, хотя намъ и кажется обратное, никакого понятія объ истинномъ, такъ какъ вс наши чувствованія въ этомъ состояніи суть иллюзіи, то кто знаетъ, не есть-ли другая половина жизни, во время которой, по нашему мннію, мы бодрствуемъ,— другой сонъ, немного отличный отъ перваго, такой, отъ котораго мы пробуждаемся, когда думаемъ, что спимъ?

Вотъ главные пункты разногласія пирронистовъ и догматистовъ. Я не говорю о мене важныхъ, какъ напр. о разсужденіяхъ пирронистовъ по поводу впечатлній привычки, воспитанія, обычаевъ, странъ и т. п. вещей, которыя, хотя увлекаютъ за собою наибольшую часть людей, опирающихся только на эти пустыя основы, однако рушатся при малйшемъ усиліи пирронистовъ. Стоитъ только посмотрть въ ихъ книги: кто недостаточно убжденъ въ пирронизм, тотъ очень скоро станетъ убжденнымъ и даже, можетъ быть, слишкомъ убжденнымъ.

Что касается догматистовъ, то я останавливаюсь на единственномъ опорномъ пункт ихъ ученія, именно на томъ, что если говорить по совсти, искренно, то нельзя сомнваться въ прирожденности началъ. Противъ этого именно пирронисты и выставляютъ. говоря однимъ словомъ, неизвстность нашего происхожденія, которая заключаетъ въ себ неизвстность нашей природы, а на этотъ вопросъ догматнеты, съ тхъ поръ, какъ свтъ стоитъ, не пріискали еще отвта.

Вотъ открытая борьба между людьми, въ которой каждый долженъ принять чью-либо сторону и по необходимости пристать къ догматизму или пирронизму, ибо кто захочетъ остаться нейтральнымъ, тотъ будетъ пирронистомъ по преимуществу. Эта нейтральность и есть сущность ученія этой школы: кто не противъ пирронистовъ, тотъ въ особенности за нихъ. Они не сами для себя: они нейтральны, индифферентны, отршены отъ всего, не исключая себя.

Что же станетъ длать человкъ въ такомъ положенія? Сомнваться во всемъ? сомнваться, бодрствуетъ-ли онъ, щиплютъ-ли его, жгутъ-ли его? Сомнваться, сомнвается-ли онъ? Сомнваться, существуетъ-ли онъ?— До этого нельзя дойти, и я выдаю за фактъ, что никогда въ дйствительности не было совершеннаго пиррониста. Природа поддерживаетъ немощный разумъ, мшаетъ ему завираться до такой степени.

Неужели-же онъ. напротивъ, скажетъ, что онъ несомннно обладаетъ истиной: вдь онъ не можетъ предъявить на нее никакого документа и, какъ-бы мало ни тснили его, принужденъ уступить поле битвы?

Какую химеру представляетъ человкъ! Какая рдкость, какое чудовище, какой хаосъ, какой предметъ противорчій, какое диво! Это судья всхъ вещей, глупый червь земной, хранитель истины, клоака неизвстности и ошибокъ, слава и отбросокъ вселенной. Кто распутаетъ эту запутанность? Природа ставитъ втупикъ пирронистовъ, разумъ — догматистовъ. Что-же будетъ съ тобой, человкъ, если ты ищешь съ помощью своего природнаго разума, каково твое настоящее положеніе? Ты вдь, не можешь избжать одной изъ этихъ школъ, не можешь не пристать ни къ одной. Итакъ, пойми, гордецъ, какой парадоксъ ты представляешь для самого себя. Смири себя, немощный разумъ! Молчи, слабая природа! Знайте, что человкъ безконечно останется человкомъ, и научитесь отъ вашего Владыки понимать свое истинное состояніе, котораго вы не знаете. Послушайте Бога!

Ибо, еслибы человкъ никогда не былъ испорченъ, онъ въ своей невинности съ увренностью наслаждался-бы истиной и счастьемъ. А еслибы человкъ всегда только не былъ испорченнымъ, онъ не имлъ-бы никакого понятія ни объ истин, ни о блаженств. но какъ-бы мы ни были несчастны, даже еслибы вовсе не было величія въ нашемъ положеніи, мы все-таки имемъ идею счастья, хотя не можемъ его достигнуть, мы чувствуемъ образъ истины, хотя обладаемъ только ложью, мы неспособны ни безусловно не знать, ни несомннно знать,— сколь, значитъ, очевидно, что мы были на извстной степени совершенства, съ которой, къ несчастью, пали!

Удивительно межъ тмъ, что самая удаленная отъ нашего сознанія тайна, какова тайна преемственности грха, и есть та вещь, безъ которой мы не можемъ имть никакого познанія о насъ самихъ! Ибо несомннно, что ничто не шокируетъ такъ нашъ разумъ, какъ если кто скажетъ, что грхъ перваго человка сдлалъ виновными тхъ, которые, будучи столь удалены отъ этого источника грха, повидимому, неспособны участвовать въ немъ. Это истеченіе грха не только кажется намъ невозможнымъ, оно вамъ кажется даже очень несправедливымъ, ибо что боле противно правиламъ нашей жалкой справедливости, какъ осудить навки дитя, лишенное еще воли, за грхъ, въ которомъ оно принимало столь мало участія, что родилось на свтъ спустя шесть тысячъ лтъ съ тхъ поръ, какъ грхъ былъ совершонъ? Конечно, ничто больше этого ученія не задваетъ такъ жестоко насъ, а межъ тмъ безъ этой тайны, самой непостижимой изъ всхъ, мы непостижимы для самихъ себя. Узелъ нашего существованія завязанъ на дн этой пропасти, такъ что человкъ боле непонятенъ безъ этой тайны, чмъ эта тайна непонятна человку.

——

Вс люди безъ исключенія ищутъ счастья, какіе-бы различные способы они ни употребляли, вс стремятся къ этой цли. А что одинъ идетъ на войну, другой не идетъ,— это зависитъ отъ одного и того-же стремленія, которое присуще имъ обоимъ, но сопровождается различными взглядами на счастье. Воля никогда не длаетъ ни малйшаго шага иначе, какъ по направленію къ этому предмету. Это мотивъ всхъ дйствій всхъ людей, даже тхъ, которые намрены повситься. А между тмъ, въ продолженіе такого большого числа лтъ, никто никогда, безъ вры, не достигъ до этой цли, которую вс видятъ передъ собой постоянно. Вс жалуются: государи, подданные, знатные, разночинцы, старики, молодые, сильные, слабые, ученые, невжды, здоровые, больные, люди всхъ странъ, всхъ временъ, всхъ возрастовъ и всхъ состояній.

Столь продолжительный, непрерывный и однообразный опытъ долженъ-бы былъ вполн насъ убдить въ нашемъ безсиліи достигнуть блага своими усиліями, но примръ насъ вовсе не научаетъ. Онъ никогда не бываетъ до такого совершенства подобенъ предшествующему, чтобы не было какой-нибудь незначительной разницы. Поэтому-то мы и ожидаемъ, что наше ожиданіе не будетъ обмануто въ этомъ случа, какъ обмануто въ другомъ. Такимъ образомъ, настоящее насъ никогда не удовлетворяетъ, а надежда насъ манитъ и, отъ несчастья къ несчастью, ведетъ до смерти, которая есть вчное завершеніе несчастій.

И такъ, о чемъ-же намъ громко заявляетъ эта жажда счастья и это безсиліе его найти, какъ не о томъ, что было нкогда въ человк истинное счастье, отъ котораго теперь у него остается только знакъ и совершенно пустой слдъ, и что онъ безполезно пытается пополнить его всмъ тмъ, что его окружаетъ, ища въ отсутствующихъ вещахъ той помощи, которой онъ не получаетъ отъ вещей, находящихся на-лицо, но совершенно неспособныхъ дать счастье, потому что эта безконечная пучина можетъ быть наполнена только безконечнымъ и неизмняемымъ предметомъ, т. е. самимъ Богомъ. Одинъ Онъ есть истинное благо для чело вка, и странное дло: лишь только послдній оставилъ Его, ничто въ природ не можетъ замнить Его мсто, будь то звзды, небо, элементъ, растенія, въ род капусты или порея, животныя, наскомыя, черви, зми, лихорадка, чума, война, голодъ, пороки, прелюбодяніе, кровосмшеніе. Съ тхъ поръ, какъ онъ потерялъ истинное благо, все одинаково можетъ ему казаться благомъ, даже его собственное самоуничтоженіе, какъ оно ни противно Богу, разуму и цлой природ.

Одни ищутъ блага въ обладаніи властью, другіе въ любознательности и наукахъ, третьи въ удовольствіяхъ. Иные-же, которые на самомъ дл больше приблизились къ нему, разсудили, что всеобщее благо, котораго желаютъ вс люди, не должно заключаться ни въ одной изъ частныхъ вещей, которыми владть можетъ только одинъ и которыя, будучи раздлены, скоре огорчаютъ ихъ обладателя недостаткомъ той части, которой онъ не иметъ, чмъ доставляютъ наслажденіе тою частью, которая ему принадлежитъ. Они поняли, что истинное благо должно быть таково, чтобы имъ могли обладать вс сразу, безъ убыли его и безъ зависти, и чтобы никто не могъ потерять его помимо своей воли.

——

Мы полны вещей, которыя заставляютъ насъ бросаться въ разныя стороны вн насъ самихъ. Нашъ инстинктъ даетъ намъ чувствовать, что нашего счастья нужно искать въ насъ-же. Страсти толкаютъ насъ наружу даже тогда, когда не представляется предметовъ для ихъ возбужденія. Вншніе предметы къ себ насъ влекутъ и зовутъ насъ даже, когда мы не думаемъ о нихъ. Такимъ образомъ, сколько-бы философы ни говорили: ‘Углубитесь въ самихъ себя: вы тамъ найдете свое благо!’ — имъ не врятъ, а кто имъ вритъ, тотъ самый пустой и глупый человкъ.

——

Стоики приходятъ къ заключенію, что если что-нибудь можетъ быть нсколько разъ, то можетъ быть и всегда, и что если стремленіе къ слав заставляетъ длать что-нибудь людей, одержимыхъ имъ, то и другіе люди могутъ также хорошо сдлать это. Но это лихорадочныя движенія, которымъ не можетъ подражать здоровый. Епиктетъ изъ того, что есть твердо-врующіе христіане, заключаетъ, что каждый вполн можетъ быть таковымъ.

——

Три страсти {Удовольствіе, которое образовало эпикурейцевъ, гордость, которая образовала стоиковъ, любознательность, libido sciendi, которая образовали философовъ-догмагистовъ.} образовали три школы, философы не что иное длаютъ, какъ слдуютъ одной изъ трехъ страстей.

——

Мы сознаемъ истину не только разумомъ, но и сердцемъ, послднимъ именно способомъ мы познаемъ первые принципы, и напрасно разсужденіе, которое не принимаетъ въ нихъ участія, пытается ихъ оспаривать. Безполезно трудятся пирронисты, не имя другого орудія, кром этого. Мы знаемъ, что мы не грезимъ, какъ-бы безсильны мы ни были доказать это на основаніи разума, изъ этого безсилія можно заключить только о слабости нашего разума, а не о сомнительности всхъ нашихъ знаній, какъ это пытаются длать пирронисты. Ибо сознаніе первыхъ принциповъ, каковы: пространство, время, движеніе, числа, столь прочно, какъ ни одно изъ тхъ, которыя даются намъ нашими разсужденіями. На эти-то сознанія сердца и инстинкта и долженъ опираться разумъ и основывать на нихъ всякое свое размышленіе. Сердце чувствуетъ, что есть три измренія пространства и что числа безконечны, а потомъ уже разумъ показываетъ, что кром 2 нтъ числа, котораго квадратъ равнялся бы удвоенному числу. Принципы чувствуются, теоремы выводятся, какъ заключенія, и притомъ все это длается съ достоврностью, хотя съ помощью различныхъ путей. Смшно, что разумъ требуетъ у сердца доказательствъ его первыхъ началъ для того, чтобы съ ними согласиться, точно такъ-же, как было-бы смшно, если бы сердце требовало отъ разума чувствованія всхъ теоремъ, которыя онъ доказываетъ, а иначе не принимало бы ихъ

Итакъ, это безсиліе должно служить только для униженія разума, который, готовъ судить обо всемъ, а не для оспариванія нашей увренности въ вещахъ, какъ будто-бы только разумъ способенъ насъ научить. Напротивъ, дай Богъ, чтобы мы не имли въ немъ никогда нужды и чтобы познавали вс вещи инстинктами и чувствомъ. Но природа намъ отказала въ этомъ благ: она дала намъ только очень немного познаній подобнаго рода, вс остальныя могутъ быть пріобртены только съ помощью разсужденія. Вотъ почему т, которымъ Богъ далъ религіозное чувство въ сердц, очень счастливы и вполн законно убждены. А кто не иметъ вры, тхъ мы можемъ научить ей только съ помощью разсужденія, ожидая, что Богъ дастъ ее имъ, какъ сердечное чувство, безъ котораго вра носитъ человческій характеръ и безполезна для спасенія.

II.

Эта междоусобная борьба разума съ страстями стала причиной того, что т, которые желали сохранять миръ, раздлились на дв школы. Одни ршили отречься отъ страстей и стать богами, другіе — отречься отъ разума и стать скотомъ. Но ни т, ни другіе не могли исполнить своего желанія: разумъ постоянно остается, обличая низость и несправедливость страстей и смущая покой тхъ, которые предаются имъ, и страсти постоянно остаются живучими даже въ тхъ, кто хочетъ отречься отъ нихъ.

III.

Мы испытываемъ подчасъ безсиліе доказать, не поддающееся никакому догматизму, мы имемъ идею истины, не поддающуюся никакому сомннію.

——

Мы желаемъ истины, а находимъ одну неизвстность. Мы ищемъ счастья, а находимъ только несчастье и смерть. Мы неспособны не желать истины и счастья, но неспособны и достичь увренности и счастья. Это желаніе оставлено намъ столько же для нашего наказанія, сколько для того, чтобы заставить насъ почувствовать, сколь низко мы пали.

IV.

Если человкъ не созданъ для Бога, почему же онъ счастливъ только въ Бог? Если же человкъ созданъ для Бога, почему же онъ такъ противится Богу?

Человкъ не знаетъ, въ какомъ ряду себя поставить. Онъ, очевидно, сбился съ пути и упалъ съ своего истиннаго мста, не будучи въ состояніи снова найти его. Онъ съ безпокойствомъ и не безъ успха ищетъ его всюду среди непроницаемаго мрака.

ГЛАВА XI.
О конечномъ и безконечномъ. Человкъ, держа пари за существованіе Бога, иметъ вс шансы выиграть. О познаніи Бога.

Безконечное, ничто. Наша душа брошена въ тло, гд она находитъ число, время, измреніе. Она разсуждаетъ объ этомъ и называетъ это природой, необходимостью, и не можетъ думать иначе.

Единица, присоединенная къ безконечному, нисколько не увеличиваетъ его, по крайней мр не больше, какъ одинъ футъ, присоединенный къ безконечной длин. Конечное уничтожается въ присутствіи безконечнаго и становится чистымъ ‘ничто’. Также относится нашъ умъ къ Богу, то-же наша справедливость передъ Божескою справедливостью.

Но, съ другор стороны, между нашею справедливостью и справедливостью Бога нтъ такой несоразмрности, какъ между единицею и безконечнымъ. Нужно было бы, чтобы справедливость Бога была такъ непомрна, какъ непомрно Его милосердіе, но несправедливость. Его къ отверженнымъ мене непомрна и мене далека отъ нашихъ понятій, чмъ милосердіе Его къ избраннымъ.

Мы сознаемъ, что есть безконечное, а не знаемъ его природы. Такъ какъ мы знаемъ, что ложно положеніе, что числа конечны, значитъ, истинно, что есть безконечное въ числ, но мы не знаемъ, что это такое. Ложно предположеніе, что оно четно, ложно и то, что оно нечетно, ибо съ прибавленіемъ единицы оно не измняетъ своей природы, между тмъ это — число, а всякое число четно или нечетно. Значитъ, истинно только то, что это свойство простирается на вс конечныя числа.

Такимъ образомъ, можно хорошо сознавать, что есть Богъ, не зная, что такое Богъ.

Итакъ, мы сознаемъ сущность и природу конечнаго, потому что мы конечны и имемъ протяженіе, какъ и оно.

Мы сознаемъ сущность безконечнаго, но не знаемъ его природы, потому что оно иметъ протяженіе, какъ и мы, но не иметъ границъ, какъ мы имемъ.

Но мы не сознаемъ ни сущности, ни природы Бога, потому что Онъ не иметъ ни протяженія, ни границъ. Но съ помощью вры мы познаемъ Его сущность, съ помощью славы {Т. е. въ царств славы, которое будетъ состояніемъ избранныхъ на небесахъ.} мы познаемъ Его природу. А я уже показалъ, что можно хорошо сознавать сущность вещей, не зная ея природы.

Будемъ говорить теперь, опираясь на нашу природную способность.

Если есть Богъ, то Онъ безконечно непостижимъ, потому что, не имя ни частей, ни границъ, Онъ не иметъ никакого соотношенія съ нами, поэтому мы неспособны постичь умомъ ни того, что такое Онъ, ни того, есть-ли Онъ. Если это такъ, то кто осмлится взять на себя ршеніе этого вопроса? Конечно, не мы, ибо мы не имемъ никакого соотношенія съ Нимъ.

Кто посл этого станетъ порицать христіанъ за то, что они не могутъ разумно обосновать своего врованія, коль скоро они исповдуютъ ученіе религіи, которую они и въ самомъ дл не могутъ разумно обосновать? Они объявляютъ, излагая его міру, что оно — глупость {Посл. Ап. Павла къ Корин. I. I, 18.}, и посл этого вы жалуетесь, что они не доказываютъ его! Если бы они стали доказывать его, они не сдержали бы слова: не имя доказательствъ, они имютъ религіозное чувство. Положимъ, что такъ, но хотя это извиняетъ тхъ, которые передаютъ свое ученіе, какъ имющее именно такой характеръ, и освобождаетъ ихъ отъ порицанія, что они его вводятъ безъ разумнаго основанія, однако это не извипяетъ тхъ, кто принимаетъ его. И такъ, изслдуемъ вопросъ съ этой стороны и поставимъ диллемму: Богъ есть или Бога нтъ.

На какую сторону намъ склониться? Разумъ не можетъ этого ршить. Насъ раздляетъ безконечный хаосъ. Приходится биться объ закладъ до безконечнаго предла этого безконечнаго пространства: тамъ, на этомъ предл только, выпадетъ орелъ или ршотка, за что держите вы на пари? Основываясь на разум, вы не можете держать ни за то, ни за другое, основываясь на разум, вы не можете защищать ни одного изъ двухъ положеній.

Поэтому не упрекайте въ лукавств тхъ, которые сдлали выборъ: вдь вы вовсе ничего не знаете.— ‘Не знаю, но я все-таки буду упрекать ихъ, но не за то, что они сдлали такой-то выборъ, а за то, что они вообще сдлали выборъ, ибо тотъ, кто держитъ утвердительное пари, и противникъ его одинаково находятся въ ложномъ положеніи: поэтому справедливо было бы вовсе не держать пари.

— Но пари держать все-таки нужно: это уже не въ нашей власти, вы уже впутались въ дло. За что же вамъ держать, посмотримъ. Такъ какъ необходимо выбирать, то посмотримъ, на чемъ вы меньше всего можете проиграть. Потерять вы можете дв вещи — истину и благо, поставить въ закладъ можете тоже дв вещи — свой разумъ и свою волю, свое сознаніе и свое блаженство, ваша природа можетъ избжать двухъ вещей — заблужденія и несчастій. Вашему разуму выборъ одного предмета не больше будетъ противорчить, чмъ выборъ другого, коль скоро выбирать необходимо. Значитъ, одно мсто очищено. А ваше блаженство? Взвсимъ выигрышъ и проигрышъ, принимая положительное пари, что Богъ есть. У васъ два исхода: если вы выиграете, вы выигрываете все, если вы проиграете, вы не теряете ничего. Поэтому безъ всякихъ колебаній держите пари, что Богъ есть.— ‘Удивительное положеніе! Пари я согласенъ держать, но, можетъ быть, мн слишкомъ много приходится ставить въ закладъ?’ — Посмотримъ. Такъ какъ шансы выигрыша и проигрыша одинаковы, то вы могли бы и тогда еще держать пари, если бы имли въ виду выиграть только дв жизни за одну. Но если бы можно было выиграть три жизни, то вы должны были бы играть (такъ какъ вы поставлены въ необходимость играть), и вы поступили бы неблагоразумно, если бы, будучи принуждены играть, не рисковали вашею жизнью, чтобы выиграть три жизни въ такой игр, въ которой шансы выигрыша и проигрыша одинаковы. Но жизнь и счастье вчны. А если это такъ, то уже, когда было бы безконечное число случаевъ, изъ которыхъ одинъ только въ вашу пользу, и тогдо еще вы имли бы основаніе биться о закладъ одинъ противъ двоихъ, а разъ вы принуждены играть, глупо было бы съ вашей стороны отказаться поставить одну жизнь за три въ такой игр, гд изъ безконечнаго числа случаевъ хоть одинъ въ вашу пользу, если только можно было бы такимъ образомъ выиграть безконечность безконечно счастливой жизни. А въ данномъ случа какъ разъ есть шансы выиграть безконечность безконечно счастливой жизни, кром того случай выигрыша соотвтствуетъ конечному числу случаевъ проигрыша, да и то, что вы ставите на игру, конечное. Здсь шансы уравновшены: всякій разъ, какъ въ выигрыш можно ожидать безконечнаго, и какъ число случаевъ проигрыша не безконечно въ сравненіи съ шансомъ выигрыша, нечего колебаться, нужно все ставить. Такимъ образомъ, когда мы принуждены играть, то, имя въ виду выигрышъ безконечнаго, столь же вроятный, какъ проигрышъ ничтожества нашего, все-таки беречь свою жизнь, а не рисковать ею — значитъ отказаться отъ своего разума.

А то соображеніе, что выигрышъ сомнителенъ, рискъ же несомнненъ, не иметъ никакого значенія. Не зачмъ говорить и того, что безконечное разстояніе между несомннностью того, что ставятъ на игру, и сомнительностью того, что имютъ въ виду выиграть, уравновшиваетъ конечное благо, которое несомннно ставится на игру, съ тмъ безконечнымъ, которое сомнительно и которое можетъ стать выигрышемъ. Всякій вдь игрокъ съ несомннностью рискуетъ тмъ, что онъ ставитъ для сомнительнаго выигрыша, и все-таки, несомннно рискуя конечнымъ для сомнительнаго выигрыша конечнаго, онъ не погршаетъ противъ своего разума. Между несомннностью ставки и сомнительностью выигрыша нтъ вовсе безконечнаго разстоянія. Безконечность въ самомъ дл есть, но только не тамъ, а между несомннностью выиграть и несомннностью проиграть. Но сомнительность выигрыша относится къ несомннности того, чмъ рискуешь, такъ, какъ число шансовъ выигрыша къ числу шансовъ проигрыша, отсюда происходитъ, что если на одной сторон столько же шансовъ, сколько на другой, то игра идетъ равная, и тогда несомннность ставки равна сомнительности выигрыша: вотъ насколько это разстояніе далеко отъ безконечности. Такимъ образомъ наше предложеніе иметъ за собою безконечную силу, кэгда въ игр съ равными шансами выигрыша и проигрыша рисковать приходится конечнымъ, а выиграть можно безконечное. Это вполн убдительно, и если только люди способны усвоить какія-либо истины, то эту они непремнно должны усвоить.

— ‘Положимъ, я это признаю, я согласенъ. Но нтъ-ли какого средства видть оборотную сторону игры?— Есть, напр. Св. Писаніе и т. д.

— ‘Положимъ, это такъ, но у меня связаны руки, а у меня закрыты уста: держать пари меня принуждаютъ, я не свободенъ’ меня не хотятъ развязать, я въ такомъ положеніи, что не могу врить. Что же посл этого мн длать?’

Это правда. Но поймите, по крайней мр, свое безсиліе врить, потому что разумъ заставляетъ, а вы все-таки не можете врить, старайтесь-же убдить себя не большимъ числомъ доказательствъ въ пользу Бога, а съ помощью уменьшенія вашихъ страстей. Вамъ хочется дойти до вры и вы не знаете дороги, вы желаете излчить себя отъ неврія и просите лкарствъ: обратитесь къ тмъ, которые были прежде связаны, какъ и вы, а теперь держатъ пари за существованіе Бога, ставя на ставку все свое благо, эти люди знаютъ дорогу, по которой вы хотите итти, и исцлились отъ болзни, отъ которой вы хотите исцлиться. Начните съ того, съ чего они начали, т. е. поступайте совершенно такъ, какъ если-бы вы врили: берите святую воду, заказывайте службы и т. д. Это васъ даже само собою заставитъ врить и поглупть {Ср. Къ Корин. 1, 3, 18: ‘Если кто изъ васъ думаетъ быть мудрымъ въ вк семъ, тотъ будь безумнымъ, чтобы быть мудрымъ’.}.

— ‘Но этого-то я и боюсь!’

— Чего же бояться? Что вы потеряете? Чтобы показать вамъ, что это приводитъ къ желаемому результату, т. е. уменьшитъ страсти, которыя являются для васъ великимъ препятствіемъ, и т. д., я спрошу у васъ: что худого будетъ, если вы примите такое ршеніе? Вы будете врны, честны, смиренны, признательны, благотворительны, будете искренними друзьями, правдивыми. По правд сказать, вы не будете вращаться въ зачумленныхъ удовольствіяхъ, среди славы, среди наслажденій. Но будете-ли вы имть другія удовольствія?..

Увряю васъ, что вы выиграете въ этой жизни: на каждомъ шагу, сдланномъ вами по этому пути, вы увидите столько несомннности въ выигрыш и столько ничтожества въ томъ, чмъ вы рискуете, что вы признаетесь, наконецъ, что вы держали пари за несомннное и за безконечное, и притомъ сами ничмъ не пожертвовали.

— ‘О! Эта мысль меня приводитъ въ восторгъ, восхищаетъ’…

Если мои разсужденія нравятся вамъ и кажутся сильными, то знайте, что они исходятъ отъ человка, который до нихъ и посл нихъ, павши на колна, молилъ безконечное и нераздльное существо, которому онъ покоряетъ всего себя, чтобы оно дало ему силу покорить Его вол и васъ для вашего собственнаго же блага и для Его прославленія, и что такимъ образомъ сила Божья содйствовала его слабости.

——

— ‘Кто надется на свое спасеніе, т счастливы этимъ самымъ, но они испытываютъ, какъ противовсъ, страхъ передъ адомъ’.

— Кто иметъ больше причинъ бояться ада: тотъ-ли, кто находится въ невдніи, есть-ли адъ, и несомннно будетъ осужденъ, если онъ есть, или кто несомннно убжденъ, что адъ есть, и можетъ надяться, что будетъ спасенъ, если онъ есть?

——

Иной скажетъ: ‘Я тотчасъ оставилъ бы удовольствія, еслибы имлъ вру’. А я ему скажу: Ты тотчасъ сталъ бы имть вру, еслибы оставилъ удовольствія. Теб начинать! Если бы я могъ, я далъ бы теб вру. Но я не могу этого сдлать, слдовательно не могу испытать, правду-ли ты говоришь. А ты легко можешь испытать, правду-ли я говорю.

Если бы весь срокъ жизни былъ не больше недли, то многіе {Въ подлинник: ‘кто только не найдетъ’… ‘случая’…— предложеніе не закончено.} нашли бы боле выгоднымъ врить, что все это не игра случая. А если бы страсти не держали насъ въ своей власти, то недля и сто лтъ — одно и то-же.

II.

Метафизическія доказательства существованія Бога столь далеки отъ обычнаго способа разсужденія людей и столь запутаны, что они мало производятъ дйствія, и если они убдили бы кого, то разв только на тотъ моментъ, пока они на глазахъ, а часъ спустя убдившійся было человкъ уже боится, не обманулся-ли. ‘Что узнали вслдствіе любознательности, то потеряли вслдствіе гордости’.

Это происходитъ оттого, что люди хотятъ познать Бога, оставляя въ сторон Іисуса Христа, т. е. познавши Бога безъ посредника, сообщаться съ Нимъ безъ посредника. Между тмъ, кто позналъ Бога черезъ посредника, тотъ сознаетъ свое ничтожество.

Іисусъ Христосъ есть предметъ и центръ, къ которому все стремится. Кто Его познаетъ, тотъ познаетъ основаніе всхъ вещей.

Если кто заблуждается, то только потому, что не видитъ одной изъ этихъ двухъ вещей. Можно познать Бога, не сознавая своего ничтожества, и сознать свое ничтожество, не зная Бога. Но познать Іисуса Христа можно только, познавая вмст и Бога, и свое ничтожество.

Вотъ почему я не возьмусь здсь доказывать основаніями, извлеченными изъ изученія природы, существованіе Бога, Троичностьи Лицъ, безсмертіе души или еще что-нибудь въ этомъ род, этого я не стану длать и, не потому только, что не чувствую себя достаточно сильнымъ, чтобы найти въ природ нчто узкое, чмъ бы убдить загрублыхъ атеистовъ, но и потому, что познаніе Бога, пріобртенное помимо познанія Іисуса Христа, безполезно и безплодно. Если бы кто былъ убжденъ, что соотношенія чиселъ суть не матеріальныя, а вчныя истины, зависимыя отъ первичной Истины, въ которой они существуютъ и которую называютъ Богомъ, то я не счелъ бы такого человка далеко подвинувшимся на пути своего спасенія.

III.

Удивительно, что ни одинъ авторъ каноническихъ книгъ не воспользовался природой для доказательства существованія Бога. Вс они: Давидъ, Соломонъ и др., стремятся заставить врить въ Него, но ни разу не выражаются, напр., такъ: въ природ нтъ пустоты, — значитъ, есть Богъ. Они должны были бы быть умне самыхъ умныхъ въ этомъ отношеніи людей, явившихся посл нихъ и пользовавшихся подобными доказательствами. Очень важный фактъ!

——

… Если доказывать существованіе Бога черезъ природу — признакъ слабости, то не презирайте за это Св. Писаніе, если же не знать эти (?) противоположности {Вроятно, противоположности человческой природы, доказывающія существованіе Бога, тайны грхопаденія, и т. д.} — признакъ силы, то уважайте за это Св. Писаніе.

IV.

… Не нужно заботиться: мы представляемъ собою на столько-же автоматъ, на сколько умъ. Поэтому орудіе, которымъ образуется наше убжденіе, не есть единственный способъ доказательства. Сколь мало вещей доказано этимъ способомъ! Доказательства эти убждаютъ только умъ. А самыя сильныя и самыя яркія доказательства обусловлены привычкою. Она склоняетъ въ ту или другую сторону автомата, который увлекаетъ за собою и умъ, не давая ему думать объ этомъ. Кто доказалъ, что завтра будетъ день, что мы умремъ? А между тмъ, что несомннне этого? Въ этомъ убждаетъ насъ именно привычка, она длаетъ столько людей христіанами, солдатами и т. д. Наконецъ, къ ней-же нужно прибгать’ разъ духъ увидлъ, гд есть истина, чтобы напитаться и проникнуться той врою, которая ежечасно отъ насъ готова ускользнуть, ибо имть всегда налицо доказательства — дло очень трудное. Мы должны пріобртать (за недостаткомъ сердечной вры) эту боле легкую вру, основанную на привычк: послдняя заставляетъ насъ врить безъ всякаго насилія, безъ хитрости, безъ аргументовъ и склоняетъ вс наши силы къ истинной вр, такъ что наша душа естественнымъ образомъ доходитъ до этой истинной вры. Недостаточно врить только подъ давленіемъ доводовъ: автоматъ склоненъ поврить и противоположному. Итакъ, мы должны заставить врить свои об составныя части: умъ — доводами разума, въ которые достаточно вникнуть разъ въ жизни, автомата — привычкой, которая не позволяла бы намъ уклоняться въ противную сторону. ‘Приклони сердце мое’ {Пс. CXVIII.}, Боже!

ГЛАВА XII.
Признаки, по которымъ узнается истинная религія. Присутствіе этихъ признаковъ въ христіанств.

Признакомъ истинной религіи должно быть то, чтобы она обязывала любить Бога. Это совершенно справедливое обязательство. Между тмъ, никакая другая религія, кром нашей, не даетъ такого предписанія, а наша обязываетъ любить Бога. Кром того, истинная религія должна понять наши похоти и безсиліе, наша религія поняла это. Истинная религія должна дать средства противъ нихъ, а одно изъ нихъ — молитва. Ни одна религія не потребовала отъ человка любить Бога и слдовать Ему.

II.

Истинная природа человка, его истинное благо, истинная добродтель, истинная религія — все это такія вещи, познаніе которыхъ нераздльно.

Чтобы быть истинною, религія должна понять нашу природу, наше величіе и ничтожество и объяснить то и другое. А какая религія сдлала это, кром христіанской.

III.

Другія религіи, напр. языческія, боле пріятны толп, ибо он выражаются во вншности, но он не для образованныхъ людей. Для послднихъ была бы боле соотвтствующею религія чисто интеллектуальная, но такая религія не годилась бы для народа. Одна только христіанская религія соотвтственна для всхъ, такъ какъ иметъ вншнюю и внутреннюю стороны. Она возвышаетъ народъ до внутренняго содержанія и спускаетъ гордыхъ до вншности, притомъ она не обходится ни безъ народа, ни безъ образованныхъ людей, ибо необходимо, чтобы первый понималъ духъ буквы, а вторые подчиняли свой духъ букв.

——

При истинной вр вншность должна быть соединена съ внутреннимъ содержаніемъ, т. е. нужно падать на колни, молиться устами и т. д., такъ чтобы гордый человкъ, не захотвшій смириться передъ Богомъ, подчинялся такимъ образомъ тому, что Онъ сотворилъ. Ожидать отъ этой вншности помощи — дло суеврія, а не желать присоединить ее къ внутреннему содержанію — значитъ быть гордымъ.

IV.

Никакая другая религія не научила питать отвращеніе къ самому себ. Поэтому никакая другая религія не можетъ нравиться тмъ, которые ненавидятъ себя и ищутъ существа по истин достойнаго любви. Эти люди, если бы даже никогда не слыхали о религіи, признающей уничтоженнаго людьми Бога, постоянно искали бы такой религіи.

Никакая другая религія не поняла, что человкъ есть самое превосходное твореніе. Одни, вполн признавши дйствительность его превосходства, приняли за малодушіе и неблагодарность т низкія чувства, которыя присущи людямъ по самой природ, другіе-же, хорошо понявши, насколько дйствительна эта низость, съ смшною гордостью отнеслись къ тмъ чувствамъ величія, которыя также естественны въ человк.

Поднимите свои взоры къ Богу, говорятъ одни: посмотрите на Того, на Кого вы похожи и Кто создалъ васъ, чтобы вы поклонялись Ему. Вы можете уподобиться Ему, мудрость васъ сравняетъ съ Нимъ, если вы хотите слдовать ей’. А другіе говорятъ: ‘Опусти, жалкій червь, свои взоры на землю и смотри на зврей, сотоварищемъ которыхъ ты служишь’.

Чмъ-же станетъ человкъ? Богу-ли онъ будетъ равенъ или зврямъ? Какое ужасное разстояніе! Какъ-же намъ быть? Кто не видитъ посл всего этого, что человкъ запутался, что онъ сбился съ мста, что онъ ищетъ его съ безпокойствомъ и не можетъ уже найти? А кто его направитъ туда? Самые великіе люди не могли этого сдлать.

Никакая религія, кром нашей, не учитъ, что человкъ рождается въ грх, ни одна школа философовъ не говоритъ ничего подобнаго — значитъ, ни одна не говоритъ правды.

Если-бы была только одна религія, то Богъ былъ-бы вполн явнымъ. То-же самое было-бы, если-бы только одна наша религія имла мучениковъ.

Если такимъ образомъ Богъ скрытъ, то всякая религія, не признающая Бога скрытымъ, не истинна, всякая религія, которая не объясняетъ этого, не иметъ просвтительнаго значенія. Наша религія все это длаетъ.

——

Эта религія, состоящая въ врованіи, что человкъ изъ состоянія славы и общенія съ Богомъ впалъ въ состояніе печали, раскаянія и удаленія отъ Бога и что посл этой жизни мы будемъ возстановлены въ прежнее состояніе Мессіей, который долженъ былъ прійти,— эта религія постоянно была на земл. Все прошло, а то осталось существовать, для чего служатъ вс вещи.

Въ первые вка существованія міра люди были вовлечены во всевозможные виды нравственной распущенности и все таки были святые, какъ Енохъ, Ламехъ и др., которые терпливо ожидали Христа, общаннаго съ начала міра. Ной видлъ людское зло на самой высокой его степени и ему выпала на долю заслуга спасенія міра въ его лиц съ помощью надежды на Мессію, котораго онъ былъ прообразомъ. Авраамъ былъ окруженъ идолопоклонниками, когда Богъ открылъ ему тайну пришествія Мессіи, котораго онъ привтствовалъ издалека. Во времена Исаака и Іакова идолослуженіе распространилось на в^ю землю, но эти святые жили въ вр, и Іаковъ, умирая и благословляя своихъ дтей, съ восторгомъ предвидитъ пришествіе Примирителя.

Египтяне были заражены идолопоклонствомъ и магіей, народъ Божій былъ также увлеченъ ихъ примромъ. Но между тмъ Моисей и другіе врили въ Того, Кого т не видли, и поклонялись Ему, надясь на вчные дары, которые Онъ имъ готовилъ.

Впослдствіи, у грековъ и латинянъ, царствовали ложныя божества, поэты составляли сотни различныхъ теологій, философы раздлились на тысячу различныхъ школъ, а межъ тмъ въ сердц Іудеи всегда были избранные люди, предсказывавшіе пришествіе Мессіи, который былъ признаваемъ только ими.

Наконецъ, по истеченіи срока Онъ пришелъ, и сколько съ тхъ поръ появилось расколовъ и ересей, сколько низвергнуто государствъ, сколько произошло перемнъ во всхъ вещахъ! А церковь, поклоняющаяся Тому, Кто всегда былъ предметомъ поклоненія, существовала непрерывно. Но удивительне всего тотъ безпримрный и совершенно сверхъестественный фактъ, что эта религія, оставаясь постоянно въ цлости, постоянно подвергалась ударамъ. Тысячу разъ она была наканун всеобщаго разрушенія, и всякій разъ, какъ она была въ такомъ положеніи, Богъ раздвигалъ ее необычайными проявленіями своего могущества. Не мене этого поразительно и то, что она удержалась, не склонившись и не павши передъ волею тирановъ. Не странно, что государство остается цлымъ, уступая своими законами необходимости, но…

——

Богъ желалъ образовать священный народъ, отдляя его отъ всхъ другихъ націй, освобождая отъ враговъ и направляя въ мсто покоя, поэтому онъ далъ ему общаніе и предсказалъ черезъ своихъ пророковъ время и образъ своего пришествія. А между тмъ, чтобы утвердить на вс времена надежду своихъ избранныхъ, Онъ являлъ имъ прообразы Мессіи, не оставляя ихъ никогда безъ увренности въ его могуществ и вол, направленной къ ихъ спасенію. Ибо при созданіи человка Адамъ былъ свидтелемъ и хранителемъ общанія, что придетъ Спаситель, который долженъ родиться отъ жены. Когда люди были еще столь близки къ эпох творенія, что не могли еще забыть своего созданія и паденія, когда видвшихъ Адама уже не было на свт, Богъ послалъ Ноя: его Онъ спасъ, а всю землю потопилъ, совершивши чудо, которое достаточно ясно показывало и власть Его спасти міръ, и волю Его сдлать это, произведши отъ смени жены Того, Кого Онъ общалъ. Этого чуда достаточно было, чтобы укрпить надежду въ людяхъ.

Когда память о потоп была еще свжа между людьми, когда живъ былъ еще Ной {Ноя и Сима уже не было въ указанныя Паскалемъ эпохи.}, Богъ повторилъ свое общаніе Аврааму, а когда живъ еще былъ Симъ, Богъ послалъ Моисея, и т. д.

VI.

Государства погибали-бы, если-бы они не перемняли часто законовъ, уступая необходимости. Но религія никогда не допускаетъ этого и не пользовалась этимъ. Тамъ необходимы эти принаравливанья, а иначе нужны были-бы чудеса. Не странно, что кто-нибудь спасаетъ себя преклоняясь: преклоняться, собственно говоря, не значитъ удержаться въ цлости, притомъ-же они погибаютъ наконецъ цликомъ: нтъ государства, которое существовало-бы тысячу лтъ. Но тотъ фактъ, что религія постоянно удерживалась, необъяснимъ помимо Божескаго дйствія.

VII.

Слишкомъ много было-бы мрака, если-бы истина не имла видимыхъ признаковъ. Удивительнымъ ея признакомъ служитъ то, что она всегда сохранялась въ церкви и въ видимомъ обществ. Слишкомъ много было бы ясности, если-бы въ этой церкви было только ощущаемое чувствами, но чтобы узнать, что такое истина, стоитъ только посмотрть, что всегда было въ церкви, ибо несомннно, что истина всегда была въ ней и что никакая ложь не могла постоянно быть въ ней.

——

Такимъ образомъ, въ Мессію постоянно врили. Преданіе объ Адам было еще свжо въ Но и Моисе. Потомъ Мессію предсказывали пророки, предвщая постоянно новые и новые факты, исполненіе которыхъ, происходившее отъ времени до времени на глазахъ людей, доказывало подлинность ихъ миссіи, а слдовательно и истину ихъ общаній, касающихся Мессіи. Іисусъ Христосъ совершалъ чудеса и апостолы также, обратившіе всхъ язычниковъ, а поэтому вс пророчества исполнились. Мессія былъ признанъ навсегда.

VIII.

Видя ослпленіе и ничтожность людей, взирая на эту нмую вселенную и на человка, лишеннаго свта, предоставленнаго самому себ и какъ бы затерявшагося въ этомъ уголк вселенной. не зная, кто его туда помстилъ, что онъ пришелъ туда длать, чмъ станетъ онъ при смерти, я прихожу въ ужасъ, какъ человкъ, котораго вынесли соннаго на пустынный и ужасный островъ и который пробудился, не зная, гд онъ, и не имя средствъ уйти съ него. Поэтому я удивляюсь, какъ люди не впадаютъ въ отчаяніе, попавши въ столь жалкое положеніе. Я вижу около себя другихъ лицъ подобной же природы, я спрашивалъ у нихъ, не больше-ли меня они знаютъ: они мн говорятъ’ что нтъ. И вотъ, при такихъ-то обстоятельствахъ, эти несчастные затерявшіеся люди, осмотрвшись вокругъ себя и увидвши нсколько забавныхъ предметовъ, предались имъ и привязались къ нимъ. Что касается меня, то я не могъ привязаться, и замчая, сколь много вроятности въ томъ, что есть нчто другое, а не то, что я вижу, я разыскивалъ, не оставилъ-ли Богъ какихъ-нибудь признаковъ, по которымъ можно было бы познать Его.

Я вижу нсколько противоположныхъ религій, а слдовательно, въ вс ложны, кром одной. Каждая хочетъ быть предметомъ вры въ силу своего собственнаго авторитета и каждая грозитъ неврующимъ. Поэтому я не врю имъ: каждый можетъ сказать это, каждый можетъ назвать себя пророкомъ. Но, видя христіанскую религію, я нахожу въ ней пророчества (и исполненіе ихъ), а это не каждый можетъ сдлать.

IX.

Одна только религія всегда существовала вопреки природ, вопреки здравому смыслу, вопреки нашимъ удовольствіямъ.

Всякое устройство длъ должно имть своимъ предметомъ упроченіе и величіе религіи, люди должны имть въ себ чувства соотвтственныя тому, чему она насъ учитъ, однимъ словомъ она настолько должна быть предметомъ и центромъ, куда стремятся вс вещи, чтобы кто узнаетъ ея принципы, тотъ могъ объяснить и всю природу человка въ частности, и все устройство міра вообще….

——

Они (неврующіе) хулятъ то, чего не знаютъ. Христіанская религія состоитъ изъ двухъ основныхъ пунктовъ. Для людей одинаково важно знать ихъ оба и одинаково опасно не знать ихъ. Милосердіе Божіе одинаково дало намъ признаки для уразумнія ихъ обоихъ.

Однако они находятъ поводъ заключать, что одного изъ этихъ пунктовъ нтъ, именно того, который долженъ былъ бы заставить ихъ признать и другой. Мудрецы, говорившіе, что Богъ одинъ, подвергались преслдованію, іудеевъ ненавидли, христіанъ еще боле. Эти люди увидли, своими природными духовными очами, что если есть истинная религія на земл, то къ ней, какъ къ центру, долженъ стремиться весь міровой порядокъ. На этомъ основаніи они принялись хулить христіанскую религію, потому что плохо ее понимаютъ. Они воображаютъ, что она состоитъ просто въ поклоненіи Богу, принимаемому за великое, могущественное и вчное существо, а это, собственно говоря, деизмъ, почти также далекій отъ христіанской религіи, какъ и атеизмъ, который совершенно противоположенъ ей. Отсюда они заключаютъ, что эта религія не истина, потому что они не видятъ, что вс вещи подтверждаютъ тотъ пунктъ, что Богъ не обнаруживаетъ себя людямъ съ такою очевидностью, съ какою могъ бы это сдлать. Но пусть они возражаютъ, что хотятъ, противъ деизма: они этимъ ничего не возразятъ противъ христіанской религіи, которая собственно состоитъ въ тайн искупленія. Искупитель, соединяя въ себ дв природы, божественную и человческую, освободилъ людей отъ грховной испорченности, чтобы примирить ихъ съ Богомъ въ своемъ божественномъ лиц.

Итакъ, она учитъ людей двумъ истинамъ: что есть Богъ, котораго люди способны познать, и что въ природ людей есть испорченность, которая длаетъ ихъ недостойными Бога. Для людей одинаково важно знать тотъ и другой изъ этихъ пунктовъ, и одинаково опасно для человка знать Бога, не зная своего ничтожества, и знать свое ничтожество, не зная Искупителя, который можетъ исцлить. Знаніе только одной изъ этихъ вещей ведетъ за собою или гордость философовъ, которые познали Бога, но не познали своего ничтожества, или отчаяніе атеистовъ, которые сознаютъ свое ничтожество, не зная Искупителя. Такимъ образомъ, какъ одинаково необходимо человку знать эти два пункта, такъ-же одинаково нужно милосердіе Божіе, чтобы дать намъ возможность знать ихъ. Христіанская религія даетъ эту возможность: въ этихъ пунктахъ она и состоитъ. Пусть же они изслдуютъ міровой порядокъ съ этой точки зрнія и пусть посмотрятъ, не вс-ли вещи стремятся подтвердить эти два основныхъ пункта этой религіи.

XI.

Кто не сознаетъ себя полнымъ гордости, честолюбія, похоти, слабостей, духовной нищеты и несправедливости, тотъ вполн слпъ. А что можно сказать о человк, который, сознавая это, не желаетъ освободиться отъ этихъ недостатковъ?… Итакъ, что же можно имть, какъ не уваженіе къ религіи, которая столь хорошо понимаетъ недостатки человка? Какъ не желать познать истину въ религіи, которая общаетъ столь желательныя средства противъ этихъ недостатковъ.

XII.

Доказательства христіанской религіи: 1) Прочность ея основанія — она сама по себ установилась въ высшей степени прочно и безъ всякихъ потрясеній, что немыслимо въ другихъ вещахъ. 2) Святость, высота и смиреніе христіанской души. 3) Чудеса Св. Писанія. 4) Іисусъ Христосъ въ частности. 5) Апостолы въ частности. 6) Моисей и пророки въ частности. 7) Іудейскій народъ.

Пророчества. 9) Безпрерывность. Никакая другая религія не существуетъ безпрерывно. 10) Ученіе, которое все объясняетъ. 11) Святость этого закона. 12) Устройство міра.

Несомннно, что посл этого, разсматривая, что такое жизнь и что такое эта религія, не должно отказываться слдовать наклонности къ ней, если подобная наклонность появится въ нашемъ сердц, очевидно, что вовсе неумстно насмхаться надъ тми, которые слдуютъ ей.

ГЛАВА XIII.
Одна христіанская религія понимаетъ человка, противорчіе между его величіемъ и ничтожествомъ, философскія школы неспособны понять это.

Проявленія величія и ничтожности въ человк настолько очевидны, что истинная религія по необходимости должна насъ учить и тому, что въ человк есть какое-то рзко выдающееся начало величія, и тому, что въ немъ есть такое же начало ничтожности. Она должна объяснить эти удивительныя противоположности.

Чтобы сдлать человка счастливымъ, она должна показать ему, что есть Богъ, что люди обязаны Его любить, что истинное наше счастье — быть въ Немъ, а единственное наше несчастье — быть въ удаленіи отъ Него, она должна сознавать, что мы полны мрака, который мшаетъ намъ познать Его и любить, что такъ какъ долгъ нашъ обязываетъ насъ любить Бога, а наши похоти отвращаютъ насъ отъ Него, то мы полны несправедливости. Она должна объяснить это сопротивленіе наше Богу и нашему собственному благу, должна ознакомить насъ со средствами противъ этого безсилія и указать, какъ найти эти средства. Изслдуйте съ этой точки зрнія вс религіи міра, и вы увидите, что, кром христіанской, нтъ другой религіи, которая удовлетворяла бы всему этому.

Разв удовлетворяютъ этому философіи, предлагающія вамъ, какъ единственное благо, т блага, которыя заключаются въ насъ? Это-ли истинное благо? Нашли ли они средство противъ нашихъ золъ? Значитъ-ли это излчить самоувренность человка, если сравнять его съ Богомъ? Дали ли намъ средство противъ нашихъ похотей т, которые сравняли насъ съ зврями? Можно-ли сказать это о магометанахъ, которые дали намъ земныя удовольствія, какъ единственное благо даже въ будущей вчной жизни?

Какая религія научитъ насъ, какъ исцлить гордость и похоть? Какая, наконецъ, религія укажетъ намъ наше благо, наши обязанности, слабости, которыя насъ одолваютъ, причину этихъ слабостей, средства, которыми можно ихъ излчить, способъ найти эти цлебныя средства? Ни одна другая религія не могла этого сдлать. Посмотримъ, что скажетъ Премудрость Божія.

‘Не ожидайте, скажетъ она, ни истины, ни утшенія отъ людей. Я васъ образовала и я одна могу научить васъ, что вы такое. Но вы теперь уже не въ томъ положеніи, въ какомъ были при образованіи. Я создала человка святымъ, невиннымъ, совершеннымъ, я наполнила его свтомъ и разумніемъ, я сообщила ему свою славу и свои чудеса. Взоръ человка видлъ тогда величіе Бога. Онъ не былъ тогда во мрак, который ослпляетъ его, не зналъ смерти и несчастій, которыя его теперь удручаютъ. Но онъ не былъ въ состояніи выдержать столько славы, не впадая въ самонадянность. Онъ захотлъ сдлать себя центромъ самого себя и независимымъ отъ моей помощи. Онъ уклонился отъ моего господства и такъ какъ онъ хотлъ равняться со мною въ желаніи найти свое счастье въ себ самомъ, то я предоставила его самому себ и, возмущая противъ него тварей, которыя были ему подчинены, я сдлала ихъ враждебными ему, такъ что теперь человкъ сталъ подобенъ зврямъ и очутился въ такомъ удаленіи отъ меня, что у него едва остается смутное воспоминаніе объ его Творц: настолько вс его духовныя познанія потухли или помутились! Чувства, независимыя отъ разума и часто господствующія надъ разумомъ, вовлекли его въ поиски за удовольствіями. Вс твари его удручаютъ или соблазняютъ и господствуютъ надъ нимъ, подчиняя его своею силою или очаровывая своими прелестями, что еще странне и еще боле подавляетъ властью. Вотъ въ какомъ теперь положеніи люди. Въ нихъ остается н который могучій инстинктъ счастья ихъ первоначальной природы, но они погружены въ жалкое состояніе ослпленія и похоти, которая сдлалась ихъ второю природою.

Изъ этого открываемаго мною вамъ начала вы можете понять причину столькихъ противоположностей, которыя удивляли всхъ людей и раздлили ихъ на столь различные по чувствамъ лагери. Стоитъ теперь наблюдать вс движенія души къ величію и слав, которыхъ не можетъ заглушить испытываніе столькихъ несчастій, и вы увидите, что причина этого должна скрываться въ этой второй природ человка.

——

Напрасно, люди, вы ищете въ самихъ себ лкарства отъ вашихъ несчастій. Вс ваши поиски за свтомъ могутъ привести только къ тому, что вы узнаете, что не въ васъ самихъ вамъ нужно было бы искать истины и блага. Философы общали вамъ найти истину и благо, но не могли этого сдлать: они не знаютъ ни того, каково ваше истинное благо, витого, каково ваше истинное положеніе. Какъ они могли бы дать вамъ средство противъ вашихъ золъ, когда они даже не ознакомились съ ними? Ваши главныя болзни — гордость, которая васъ отвлекаетъ отъ Бога, и похоть, которая привязываетъ васъ къ земл, а они не что иное сдлали, какъ поддерживали по крайней мр одну изъ этихъ болзней. Если они указали вамъ на Бога, то только для того, чтобы поддерживать вашу гордость: они внушили вамъ мысль, что вы подобны и соотвтственны Ему по вашей природ. А т, которые видли пустоту этой претензіи, бросали васъ въ другую пропасть, внушая вамъ, что ваша природа одинакова съ природой зврей, и заставили васъ искать блага въ похотяхъ, которыя служатъ удломъ животныхъ. Это вовсе не средство исцлить васъ отъ несправедливостей, которыхъ эти мудрецы и не знали.. Я одна могу дать вамъ понять, что вы такое’…

——

Если васъ соединяютъ съ Богомъ, то это въ силу благодати, а не въ силу вашей природы. Если васъ уничтожаютъ, то это въ силу раскаянія, а не въ силу природы.

——

… Разъ показали вамъ эти два состоянія, то невозможно, чтобы вы не признали ихъ. Слдуйте за вашими движеніями, наблюдайте самихъ себя, и вы найдете въ себ живыя черты этихъ двухъ природъ. Можно-ли найти столько противорчій въ простомъ однородномъ предмет?

——

‘Я не хочу {Слова Премудрости Божіей.} сказать, чтобы вы подчиняли ваше врованіе мн безъ всякаго основанія, я не претендую также объяснить вс вещи, чтобы согласовать эти противорчія, я хочу ясно показать вамъ, съ помощью убдительныхъ доводовъ, божественные признаки во мн, которые убдили бы васъ въ томъ, что такое я, и упрочили бы мой авторитетъ чудесами и доказательствами, которыхъ вы не могли бы не признать, а посл этого вы должны твердо врить въ то, чему я васъ учу, такъ какъ вы не найдете никакой причины отказаться врить, кром разв того соображенія, что вы сами не можете узнать, врно-ли то, чему я васъ учу, или нтъ’.

——

Если одно только начало всего, одна только цль всего, то все — черезъ Него, все для Него. Истинная религія должна, значитъ, учить насъ поклоняться только Ему, любить только Его. Но такъ какъ мы безсильны поклоняться тому, чего мы не знаемъ и любить что-нибудь другое, кром себя, то религія, научающая насъ этимъ обязанностямъ, должна показать намъ также и это безсиліе и ознакомить насъ со средствами противъ него. Она намъ сообщаетъ, что человкомъ {Адамомъ.} все потеряно и порвана связь между Богомъ и нами, и человкомъ-же {Іисусомъ Христомъ.} эта связь возстановлена.

Мы рождаемся столь нерасположенными къ этой любви къ Богу — отсюда необходимо вытекаетъ, что мы рождаемся виновными, иначе Богъ былъ бы несправедливъ.

II.

Первоначальный грхъ есть безуміе передъ людьми, но его и выдаютъ за таковое. Значитъ, вы не должны упрекать меня въ недостатк основаній для этого ученія, потому что я его выдаю за неимющее разумнаго основанія. Но это безуміе мудре, чмъ вся мудрость людей: ‘безуміе Божіе мудре человковъ’ {Корин. I, 1, 25.}. Ибо безъ этого чмъ же будетъ человкъ? Всякое его положеніе зависитъ отъ этой непостижимой тайны. И какъ онъ могъ бы постигнуть ее своимъ разумомъ, если это выше его разума и если разумъ, вмсто того, чтобы найти ее своими собственными путями, удаляется отъ нея, когда ему ее представляютъ?

III.

Эта двойственность человка столь очевидна, что иные думаютъ, что мы имемъ дв души, такъ какъ одинъ однородный предметъ имъ кажется неспособнымъ на такія и столь внезапныя видоизмненія, на безмрную самонадянность и на ужасный упадокъ духа.

Вс эти именно противорчія, повидимому, больше всего способныя удалить меня отъ познанія религіи, и привели скоре всего меня къ истинной религіи.

Признаюсь, что лишь только христіанская религія открыла мн это начало, именно — что природа людей испорчена и отпала отъ Бога, я тотчасъ повсюду сталъ видть признаки этой истины, ибо природа человка такова, что она повсюду видитъ утраченнаго Бога — и въ человк, и вн человка — и испорченную природу.

——

А что могли сдлать люди безъ этихъ въ высшей степени важныхъ познаній, какъ не возноситься своимъ внутреннимъ чувствомъ, остающимся у нихъ отъ ихъ прошлаго величія, или унижать себя при вид настоящей своей слабости? Ибо, не видя полной истины, они не могли достичь до совершенной добродтели. Такъ какъ они разсматривали человческую природу — то какъ неиспорченную, то какъ невозвратно испорченную, поэтому они не могли избжать гордости или лности, этихъ двухъ источниковъ всякихъ пороковъ, ибо могли только или предаваться порокамъ по малодушію, или избжать ихъ по гордости. Если они сознавали превосходство человка, за то они не знали его испорченности, такъ что они избгали въ этомъ случа лности, но терялись въ гордости. Если же они признавали слабость природы, они не знали ея достоинства, такъ что они легко могли избгнуть тщеславія, но за то впадали въ отчаяніе.

Отсюда происходятъ различныя школы-стоиковъ и эпикурейцевъ, догматистовъ и академиковъ, и т. д. Одна только христіанская религія могла исцлить оба эти порока, не изгоняя одинъ другимъ съ помощью земной мудрости, но изгоняя одинъ и другой силою Евангельской простоты. Ибо она внушаетъ праведнымъ, что она поднимаетъ ихъ до соучастія съ самимъ Божествомъ, но что и въ этомъ высокомъ положеніи они носятъ въ себ источникъ всякой испорченности, который длаетъ ихъ впродолженіи всей жизни подверженными заблужденію, несчастіямъ, смерти, грху, а самымъ нечестивымъ она громко заявляетъ, что и они способны воспринять благодать ихъ Искупителя. Такимъ образомъ, заставляя трепетать тхъ, которыхъ она оправдываетъ, и утшая тхъ, которыхъ осуждаетъ, она съ такою справедливостью умряетъ страхъ надеждою, благодаря этой двойной способности, общей всмъ людямъ — именно способности воспринимать благодать и гршить, что она уничтожаетъ человка безконечно боле, чмъ можетъ это сдлать одинъ разумъ, но не толкаетъ его въ отчаяніе, и возвышаетъ его безконечно боле, чмъ природная гордость, но не даетъ ему кичиться. Отсюда вполн очевидно, что такъ какъ она изъята отъ заблужденія и порока, то ей только принадлежитъ способность просвщать и исправлять людей.

Кто же можетъ отказаться врить въ это небесное откровеніе и почитать его?.. Не ясне-ли дня то обстоятельство, что мы чувствуемъ въ себ самихъ неизгладимыя черты превосходства? Не такъ же-ли истинно и то, что мы ежечасно испытываемъ послдствія нашего плачевнаго положенія? О чемъ же, какъ не объ истинности этихъ двухъ положеній, заявляетъ этотъ хаосъ и это чудовищное смшеніе столь мощнымъ голосомъ, что невозможно ему противостоять?

IV.

Мы не постигаемъ ни славнаго состоянія Адама, ни природы его грха, ни преемственности послдняго, доходящей до насъ. Эти вещи произошли, когда человкъ былъ въ состояніи природы, совершенно отличной отъ нашей, и превосходятъ нашу теперешнюю способность понимать. Чтобы избавиться отъ грха, намъ безполезно все это знать, намъ важно знать только то, что мы жалки, испорчены, отдлены отъ Бога, но искуплены Іисусомъ Христомъ, а для этого мы имемъ удивительныя доказательства на земл. Напр., доказательства порчи и искупленія можно извлечь изъ образа жизни нечестивыхъ, которые живутъ въ религіозномъ индифферентизм, и іудеевъ, которые суть непримиримые враги искупленія.

Странно поступаетъ христіанство! Оно приказываетъ человку сознавать себя презрннымъ и даже мерзкимъ, но оно же приказываетъ ему стремиться уподобиться Богу. Безъ подобнаго противовса это возвышеніе длало бы его ужасно тщеславнымъ, а это униженіе — ужасно отверженнымъ. Ничтожностью внушается отчаяніе, гордостью внушается самоувренность. Воплощеніе показываетъ человку величіе его ничтожности, благодаря величію средства, которое нужно было употребить.

VI.

… Униженіе не длаетъ насъ неспособными къ благу и свя ‘гость не избавляетъ отъ зла.

Нтъ ученія, боле свойственнаго человку, чмъ то, которое открываетъ ему его двойную способность — получать и терять благодать, такъ какъ онъ подвергается постоянно двойной опасности — отчаянія или гордости.

VII.

Философы не предписывали чувствованій, соотвтственныхъ этимъ двумъ положеніямъ. Они внушали чувства чистаго величія, а это не должно быть свойственно человку. Они внушали чувства чистаго уничиженія, а это не должно быть свойственно человку. Нужны чувства уничиженія, но обусловленныя не природой, а раскаяніемъ, и не для того, чтобы оставаться при нихъ, а для того, чтобы черезъ нихъ итти къ величію. Нужны чувства величія, но не въ силу заслуги, а въ силу благодати, и притомъ уже посл того, какъ человкъ прошелъ черезъ уничиженіе.

VIII.

Никто, какъ истинный христіанинъ, не бываетъ счастливъ, никто не бываетъ такъ разсудителенъ, добродтеленъ, достоинъ любви.

Сколь мало христіанинъ гордится врою въ единеніе съ Богомъ! Какъ мало чувствуетъ свою отверженность, приравнивая себя къ червямъ земли! Прекрасный способъ получать жизнь и смерть, благо и зло!

IX.

Все, что непостижимо, не перестаетъ существовать. Безконечное число, безконечное пространство существуютъ одинаково съ конечнымъ.

——

‘Невроятно, чтобы Богъ былъ въ единеніи съ нами’.— Эта мысль навяна видомъ нашей приниженности. Но если вы вполн искренно убждены въ ней, то слдуйте за мною, и вы сознаетесь, что мы дйствительно столь низки, что неспособны сами собою узнать, не можетъ-ли милосердіе Бога сдлать насъ способными достичь единенія съ Нимъ. Ибо мн очень хотлось бы знать, откуда это животное, сознающее себя столь слабымъ, взяло на себя право измрять милосердіе Божіе и ставить ему предлы, которые внушаетъ ему фантазія? Человкъ не только не знаетъ, что такое Богъ, онъ не знаетъ даже, что такое онъ самъ. И вотъ онъ, пришедши въ полное смущеніе при вид своего собственнаго состоянія, беретъ на себя смлость говорить, что Богъ не можетъ его сдлать способнымъ къ единенію съ Нимъ! Но я хотлъ бы спросить у него, разв Богъ требуетъ отъ него чего-нибудь другого, кром того, чтобъ онъ любилъ Его и познавалъ. Почему онъ думаетъ, что Богъ не можетъ сдлать себя доступнымъ для его познанія и любви, коль скоро въ немъ отъ природы есть способность любить и познавать. Вдь человкъ несомннно сознаетъ, что онъ существуетъ и что онъ любитъ что-нибудь. Значитъ, если онъ видитъ кое-что во мрак, среди котораго онъ находится, если находитъ предметъ для любви среди земныхъ вещей, то почему же, если Богъ открываетъ ему нкоторые лучи своего бытія, онъ не будетъ способенъ познавать и любить Бога? Это и будетъ означать, что Ему угодно войти въ общеніе съ нами. И такъ, подобнаго рода умствованія несомннно отзываются невыносимою самоувренностью, хотя они, повидимому, основаны на смиреніи, но это смиреніе неискреннее и неосновательное, если оно не заставляетъ насъ сознаться, что не зная самихъ себя, что мы такое, мы можемъ научиться этому только отъ Бога.

ГЛАВА XIV.
О разум и вр.

Вс попытки разума оканчиваются тмъ, что онъ сознаетъ, что есть безконечное число вещей, превышающихъ его пониманіе. Если онъ не доходитъ до этого сознанія, то это означаетъ только, что онъ слабъ. А если его превосходятъ вещи вполн естественныя, что сказать о сверхъестественныхъ?

Нужно умть сомнваться, гд нужно, быть уврену, гд нужно, и подчиняться тоже въ пору. Кто не такъ поступаетъ, тотъ не слушается силы разума. Есть люди, которые погршаютъ противъ этихъ трехъ правилъ: одни довряютъ всему, какъ будто все убдительно, не будучи знатоками въ доказательствахъ, другіе сомнваются во всемъ, не умя, гд нужно, подчиниться, третьи подчиняются всему, не умя, гд нужно, имть свое сужденіе.

II.

Если все подчинять разуму, наша религія не будетъ имть ничего таинственнаго или сверхъестественнаго. Если пренебрегать принципами разума, наша религія будетъ абсурдной и смшной.

Разумъ никогда не подчинялся бы, еслибы не приходилъ къ заключенію, что есть такіе случаи, гд онъ долженъ подчиняться (Св. Августинъ). Слдовательно, справедливо, что онъ подчиняется, когда полагаетъ, что долженъ подчиниться.

III.

Благочестіе различается отъ суеврія. Поддерживать благочестіе до суеврія это значитъ разрушать его. Еретики насъ упрекаютъ въ этомъ подчиненіи суеврію…

IV.

Есть два способа убдить въ истинахъ нашей религіи: силою разума и авторитетомъ говорящаго. Употребляется не послдній способъ, а первый. Не говорятъ: ‘Нужно врить въ это, ибо Св. Писаніе, говорящее это, божественно’. Но говорятъ, что тому-то нужно врить въ силу такого-то и такого то разумнаго основанія, а это слабые аргументы, такъ какъ разумъ можно клонить ко всему….

——

Даже т, которые кажутся самыми ярыми противниками прославленія религіи, сослужатъ службу для другихъ. Мы приведемъ ихъ какъ первый аргументъ въ пользу того, что есть нчто сверхъестественное, ибо подобнаго рода ослпленіе вещь вовсе не естественная, и если безуміе длаетъ ихъ такими противниками ихъ собственнаго блага, то оно же послужитъ для того, чтобы гарантировать другихъ отъ этого безумія, ужасая ихъ столь плачевнымъ примромъ и столь достойнымъ состраданія заблужденіемъ.

Одной изъ вещей, которыя послужатъ къ стыду осужденныхъ, является то, что они осуждены ихъ собственнымъ разумомъ, съ помощью котораго они претендовали осудить христіанскую религію.

Ничто такъ не содйствуетъ разуму, какъ это отрицаніе разума.

Дв бываютъ крайности: то исключаютъ разумъ, то допускаютъ только разумъ.

Нердко приходится упрекать людей въ излишней послушности. Это такой-же естественный порокъ, какъ недоврчивость, и столь же гибельный.

Вра хорошо выражаетъ то, чего не говорятъ чувства, но она не говоритъ противоположнаго тому, что они видятъ. Она выше ихъ, а не противъ нихъ.

VI.

‘Еслибы я увидлъ чудо, говорятъ иные, то я обратился бы’. Какъ они могутъ быть уврены, что сдлаютъ то, чего они не знаютъ? Они воображаютъ, что это обращеніе и поклоненіе Богу нчто въ род сдлки или простой бесды. Но истинное обращеніе состоитъ въ полномъ самоуничиженіи передъ всеобъемлющимъ Существомъ, котораго столько разъ вы раздражали и которое можетъ васъ ежечасно справедливо погубить, и въ сознаніи, что безъ Него ничего вы не можете сдлать и что вы ничего не заслужили отъ Него, кром Его немилости. Истинное обращеніе состоитъ въ сознаніи, что между Богомъ и вами заключается непобдимая противоположность и что безъ посредника нельзя имть съ Нимъ общенія.

VII.

Не удивляйтесь, видя, что простые люди врятъ безъ разсужденій. Богъ даруетъ имъ любовь къ Нему и отвращеніе къ самимъ себ, онъ склоняетъ ихъ сердце къ вр. Никто не будетъ имть и спасающей вры, если Богъ не склонитъ къ ней его сердце, вра начнется съ тхъ поръ, какъ Онъ склонитъ. Давидъ хорошо это сознавалъ, говоря: ‘Преклони сердце мое къ откровеніямъ Твоимъ’ {Пс. CXVIII.}.

VIII.

Люди, не прочитавшіе Ветхаго и Новаго Завта, врятъ потому, что имютъ къ вр внутреннее святое расположеніе, и потому, что то, что они слышатъ о нашей религіи, соотвтствуетъ этому расположенію. Они чувствуютъ, что Богъ ихъ сотворилъ. Они хотятъ любить только Бога, они хотятъ презирать только самихъ себя. Они чувствуютъ, что они не имютъ на это силы въ самихъ себ, что они неспособны идти къ Богу и что, если Богъ не пришелъ бы къ нимъ, то они не могли бы имть съ Нимъ никакого общенія. И вотъ они слышатъ, что по нашей религіи должно любить только Бога и питать отвращеніе только къ самому себ, но что такъ какъ вс люди испорчены и неспособны сами познать Бога, то Богъ сдлался человкомъ, чтобы имть единеніе съ нами. А больше ничего и не нужно для убжденія людей, которые имютъ въ сердц подобное расположеніе и сознаніе своего долга и своей неспособности.

IX.

Т, которыхъ мы видимъ христіанами, но не знающими ни пророчествъ, ни доказательствъ, не перестаютъ такъ-же хорошо судить о вр, какъ т, которые знаютъ это. Они судятъ по влеченіямъ сердца подобно тому, какъ другіе судятъ, опираясь на умъ. Самъ Богъ склоняетъ ихъ къ вр, такимъ образомъ, они очень сильно убждены.

Я хорошо знаю, что иной изъ этихъ христіанъ, врящихъ безъ доказательствъ, не будетъ, можетъ быть, имть, чмъ бы убдить неврующаго, который будетъ ему много толковать о себ. Но т. которые знакомы съ доказательствами религіи, легко докажутъ, что этотъ врующій воистину получилъ вдохновеніе отъ Бога, хотя и не можетъ доказать этого самъ. Ибо такъ какъ Богъ сказалъ въ лиц своихъ пророковъ (въ лиц тхъ, которые несомннно суть пророки), что въ царствованіе Іисуса Христа Онъ распространитъ свой Духъ надъ народами, что будутъ пророчествовать дщери и дти Церкви, то несомннно, что Духъ Божій покоится на этихъ людяхъ, а не на другихъ.

ГЛАВА XV.
Человкъ, убдившись въ своемъ ничтожеств и мучимый сомнніемъ, не находитъ никакой надежной опоры вн христіанства. Іудейская исторія — одна изъ несомннныхъ основъ христіанской религіи.

Забавно, что мы находимъ успокоеніе въ обществ себ подобныхъ. Будучи такими же жалкими, какъ мы, такими же безсильными, какъ мы, они намъ не помогутъ, мы будемъ умирать одинокими. Нужно, значитъ, поступать такъ, какъ будто мы были одинокими, а кто тогда сталъ бы строить пышные дома и т. п.? Тогда не колеблясь люди искали бы истины, а если они отказываются отъ этого, то это свидтельствуетъ, что имъ дороже уваженіе другихъ людей, чмъ изслдованіе истины.

——

Вотъ что меня смущаетъ: я смотрю на вс стороны и всюду вижу только темноту. Природа не представляетъ мн ничего такого, что не было бы предметомъ сомннія и безпокойства. Если я не видалъ въ ней ничего, что указывало бы на Бога, то я ршился бы ничему не врить. Если бы я всюду видлъ признаки Создателя, я мирно успокоился бы въ вр. Но, видя слишкомъ много предметовъ для отрицанія и слишкомъ мало для вры, я нахожусь въ столь жалкомъ положеніи, что сто разъ желалъ-бы, чтобы, если Богъ поддерживаетъ природу, она указывала на Него безъ всякаго двусмыслія, а если признаки, которые она даетъ для познанія Его, обманчивы, чтобы она уничтожила ихъ совершенно, чтобы она говорила или все, или ничего, такъ, чтобы я видлъ, какой стороны я долженъ держаться. А вмсто того, я въ такомъ положеніи, что, не зная, что такое я и что я долженъ длать, я не знаю ни окружающихъ меня условій, ни своего долга. Мое сердце всми своими силами стремится познать, гд истинное благо, чтобы слдовать ему. Ничто мн не было бы такъ дорого для вчности…

——

Я вижу, что христіанская религія основана на предшествующей религіи {Іудейской.}: я нахожу это важнымъ фактомъ. Я не говорю здсь о чудесахъ Моисея, Іисуса Христа и апостоловъ, потому что съ перваго разу они не кажутся убдительными: я хочу только сдлать здсь очевидными вс основанія христіанской религіи, которыя вн всякаго сомннія, которыя не могутъ въ комъ бы то ни было возбудить сомннія…

Я вижу изобиліе религій — въ нсколькихъ мстахъ міра и во вс времена. Но он не заключаютъ въ себ ни нравственности, которая могла бы мн нравиться, ни доказательствъ, которыя могли бы меня остановить. Я одинаково отказался бы отъ религій Магомета, китайской, древнихъ римлянъ, египтянъ, на томъ только основаніи, что, такъ какъ одна иметъ не больше признаковъ истины, чмъ другая, и нтъ ничего, что необходимо опредляло бы истинность, то разумъ не можетъ склониться скоре къ одной, чмъ къ другой.

Но разсматривая, такимъ образомъ, это непостоянное и прихотливое разнообразіе нравовъ и врованій въ различныя времена, я нахожу въ одномъ уголк міра особый народъ, отдленный отъ всхъ другихъ народовъ земли, самый древній изъ всхъ, исторія котораго началась за нсколько вковъ раньше древнйшихъ, какія мы только имемъ, исторій. Я нахожу этотъ народъ великимъ и многочисленнымъ, происшедшимъ отъ одного человка, поклоняющимся одному Богу и управляемымъ закономъ, полученнымъ, по его словамъ, изъ рукъ Бога. Онъ утверждаетъ, что ему одному въ мір Богъ открылъ свои тайны, что вс люди испорчены и въ немилости у Бога, что они совершенно предоставлены ихъ собственнымъ чувствамъ и уму, и что отсюда происходятъ у нихъ странныя заблужденія и непрерывныя перемны религій и привычекъ, между тмъ какъ самъ остается непоколебимымъ въ своихъ учрежденіяхъ, но что Богъ не оставитъ другіе народы вчно во мрак, что придетъ для всхъ Освободитель, что онъ самъ назначенъ возвстить міру приходъ этого Освободителя, что онъ образованъ нарочно для того, чтобы быть предвозвстникомъ и глашатаемъ этого великаго событія и чтобы призвать вс народы соединиться съ собою въ ожиданіи Освободителя.

Повствованіе объ этомъ народ меня удивляетъ и кажется мн достойнымъ вниманія. Я разсматриваю законъ, полученіемъ котораго отъ Бога гордится этотъ народъ, и нахожу его удивительнымъ. Этотъ законъ первый изъ всхъ законовъ, такъ что⁴прежде чмъ даже слово ‘законъ’ вошло въ употребленіе у грековъ, прошло уже почти тысячу лтъ, какъ іудеи получили и непрерывно хранили свой законъ. Я нахожу страннымъ, что первый въ мір законъ оказывается въ то-же время самымъ совершеннымъ, такъ что величайшіе законодатели заимствовали отъ него свои законы, какъ это видно изъ аинскихъ законовъ двнадцати таблицъ. принятыхъ потомъ римлянами, и какъ это легко было бы показать, еслибы Іосифъ и другіе не достаточно уже разработали этотъ вопросъ.

——

Въ этомъ изслдованіи іудейскій народъ, прежде всего, привлекаетъ мое вниманіе множествомъ удивительныхъ и единственныхъ въ своемъ род явленій въ его жизни. Я прежде всего вижу, что это народъ, весь составленный изъ братьевъ, между тмъ какъ вс другіе образовались изъ совокупности безконечнаго числа семействъ, этотъ народъ, столь удивительно изобильный, весь произошелъ отъ одного человка, будучи, такимъ образомъ, вс отъ одной и той-же плоти, одни членами другихъ, іудеи составили могущественное государство изъ одного семейства. Это единственный въ своемъ род фактъ. Это семейство или этотъ народъ древне всхъ, какихъ только люди знаютъ, это, кажется мн, вызываетъ къ нему особенное почтеніе, а особенно съ точки зрнія настоящаго нашего изслдованія, потому что, если Богъ испоконъ вковъ былъ въ общеніи съ людьми, то къ этому именно народу нужно обратиться, чтобы знать преданіе объ этомъ.

Этотъ народъ не только важенъ по своей древности, но онъ единствененъ и по своей живучести: онъ непрерывно существуетъ съ своего начала до теперешняго момента, ибо, между тмъ, какъ народы Греціи и Италіи, лакедемоняне, аиняне, римляне и другіе, явившіеся столь долго спустя, уже давно окончили свое существованіе, іудеи постоянно существуютъ, несмотря на вс мры столь могущественныхъ королей, сотню разъ пытавшихся ихъ погубить, какъ объ этомъ свидтельствуютъ историки и какъ легко судить объ этомъ по естественному порядку вещей, они тмъ не мене постоянно сохранялись въ продолженіи столь длиннаго ряда лтъ, и ихъ исторія, простираясь съ первыхъ временъ до послднихъ, обнимаетъ своею продолжительностью вс наши исторіи.

Законъ, которымъ управлялся этотъ народъ, есть одновременно самый древній въ мір, самый совершенный и единственный, который постоянно и безъ всякаго перерыва сохранялся когда либо въ государств. Это съ удивительнымъ искусствомъ показываютъ намъ Іосифъ, опровергая Апіона, и Филонъ іудей: въ различныхъ мстахъ своихъ сочиненій они обнаруживаютъ, что онъ столь древенъ, что даже слово ‘законъ’ стало извстно древнимъ только спустя боле тысячи лтъ — Гомеръ, касавшійся исторіи столькихъ государствъ, никогда не употреблялъ этого слова. А о его совершенств легко судить изъ простого чтенія: читая, мы видимъ, что онъ съ такою мудростью, съ такою справедливостью, съ такимъ пониманіемъ печется обо всемъ, что древнйшіе греческіе и римскіе законодатели, имя о немъ нкоторыя свднія, заимствовали изъ него свои главные законы, это видно изъ такъ называемаго закона двнадцати таблицъ и изъ другихъ доказательствъ, при водимыхъ Іосифомъ. Но этотъ законъ, въ то-же время, самый строгій и суровый изъ всхъ въ томъ, что относится къ религіозному культу, онъ подъ страхомъ смерти обязываетъ этотъ народъ, чтобы держать его въ предлахъ долга, къ соблюденію тысячи особыхъ и трудно выполнимыхъ предписаній. Поэтому нельзя не удивляться, какъ онъ въ продолженіе столькихъ вковъ постоянно соблюдался такимъ непокорнымъ и несклоннымъ къ терпнію народомъ, какъ этотъ, въ то время, какъ вс другія государства отъ времени до времени перемняли свои законы, хотя они были совершенно легко переносимы. Книга, содержащая этотъ законъ,— первая изъ всхъ и притомъ древнйшая въ мір, такъ какъ книги Гомера, Гезіода и другихъ явились только спустя шесть или семь сотъ лтъ.

II.

Іудеи съ любовью и врностью относятся къ книг, въ которой Моисей заявляетъ, что они всю свою жизнь были неблагодарны къ Богу, и что онъ знаетъ, что и посл его смерти они останутся такими-же, но что онъ призываетъ небо и землю во свидтельство противъ нихъ въ томъ, что онъ достаточно ихъ училъ, онъ заявляетъ въ ней, что Богъ, разгнвавшись на нихъ, наконецъ разсетъ ихъ между всми народами земли, что какъ они разгнвали Его, почитая боговъ, которые не были ихъ Богомъ, точно такъ-же и Онъ броситъ имъ вызовъ, призывая къ Себ народъ, который не былъ Его народомъ, Онъ хочетъ, чтобы вс Его слова вчно сохранялись и чтобы Его книга была положена въ кивотъ Завта такъ, чтобы она служила на вки свидтельствомъ противъ нихъ. Исаія говоритъ то-же самое (XXX, 8). И вотъ они сохраняютъ цною жизни книгу, которая позоритъ ихъ столькими способами! Это искренность, которой нтъ примра въ мір и нтъ корня въ природ.

Большая разница между книгою, которую составляетъ отдльное лицо и пускаетъ въ народъ, и книгою, которую составляетъ самъ народъ. Безъ сомннія, книга не столь-же древняго происхожденія, какъ народъ.

Всякая исторія, если она не современна, бываетъ подозрительна, такія книги, какъ книги Сивиллъ и Трисмегиста {Т. е. трикратно великаго (о Меркуріи).}, и многія другія, пріобртшія кредитъ въ мір, ложны или съ теченіемъ времени оказываются ложными. Но этого нельзя сказать объ авторахъ современныхъ.

III.

Какая бываетъ разница между одной книгой и другою? Я не удивляюсь, что греки составили Иліаду, египтяне и китайцы — свои исторіи. Стоитъ только посмотрть, какъ это произошло. Эти баснословные историки не были современниками того, что они описываютъ. Гомеръ составляетъ романъ и выдаетъ его за таковой, ибо никто не сомнвался, что существованіе Трои и Агамемнона не боле достоврно, чмъ существованіе золотого яблока. Онъ не думалъ писать исторіи, по составилъ только разсказъ для развлеченія. Но онъ одинъ только пишетъ о своемъ времени, красота его произведенія дополняетъ дло, и вотъ вс изучаютъ его, говорятъ о немъ: его нужно знать, каждый знаетъ наизусть. А четыреста лтъ спустя, свидтелей событій уже нтъ въ живыхъ, никто уже самъ по себ не знаетъ, басня это или исторія: чему только научились отъ своихъ предковъ, то и можетъ сходить за истинное.

IV.

Посл творенія и потопа, когда Богу уже не нужно было разрушать міръ, а тмъ боле его снова создавать, не нужно было давать подобныхъ великихъ признаковъ Своей власти, Онъ началъ устраивать на земл народъ, нарочно для этого образованный, который долженъ былъ жить до появленія другого народа, который образуетъ Мессія своимъ духомъ.

Богъ, желая показать, что Онъ могъ, образовавъ народъ, надлить его невидимою святостью и наполнить вчной славой, проявилъ это въ видимыхъ вещахъ. Такъ какъ природа есть изображеніе благодати, то Онъ и проявилъ въ благахъ природы то, что нужно было проявить въ невидимыхъ дарахъ благодати, такъ чтобы отсюда можно было судить, что если Онъ такъ хорошо сотворилъ видимое, то онъ могъ сотворить невидимое. Поэтому-то Онъ спасъ этотъ народъ отъ потопа, произвелъ Авраама, выручилъ его изъ среды враговъ и далъ ему мсто покоя.

Спасая отъ потопа и производя весь народъ отъ Авраама, Богъ не имлъ цлью только ввести этотъ народъ въ тучную землю. Точно также и благодать есть только образъ славы, ибо она не есть послдняя цль. Она была преобразована въ закон и сама изображаетъ славу, но она все так’ есть ея образъ, начала или причина.

Обыденная жизнь простыхъ людей похожа на обыденную жизнь святыхъ. Т и другіе ищутъ себ удовлетворенія, различаются только по предмету, въ которомъ находятъ его. Т и другіе называютъ врагами тхъ, которые имъ препятствуютъ въ этомъ, и т. п. И такъ, Богъ показалъ свою власть давать невидимыя блага тмъ, что обнаружилъ свою власть надъ видимыми вещами.

VI.

Богъ, желая своихъ избранныхъ лишить тлнныхъ благъ, чтобы показать, что Онъ это длалъ не по безсилію {Не по безсилію дать истинныя блага.}, создалъ іудейскій народъ.

Іудеи состарились въ своихъ земныхъ мысляхъ, что Богъ любилъ ихъ отца Авраама, его плоть и все, что отъ нея произошло, что для этого Онъ умножилъ ихъ и отличилъ отъ всхъ другихъ народовъ, не допуская, чтобы они смшивались съ ними, что когда они томились въ Египт, Онъ удержалъ ихъ въ своей милости, давая имъ всякія великія знаменія, что Онъ пропиталъ ихъ манной въ пустын, что Онъ вывелъ ихъ въ плодороднйшую землю, что Онъ далъ имъ царей и храмъ, искусно сооруженный для того, чтобы въ немъ приносить жертвы и очищаться съ помощью изліянія крови животныхъ, что онъ, наконецъ, долженъ послать имъ Мессію, чтобы сдлать ихъ владыками всего міра. Онъ предсказалъ и время его пришествія.

Долго міръ лелялъ эти плотскія заблужденія, и вотъ пришелъ Іисусъ Христосъ въ предсказанное время, но вовсе не въ ожидаемомъ блеск, они поэтому думали, что это не Онъ. Посл Его смерти апостолъ Павелъ училъ людей, что вс эти вещи исполнились образно, что царство Божіе состояло не въ плоти, а въ дух, что врагами людей были не вавилоняне, а людскія страсти, что Богу угодны не храмы, созданные руками человка, а храмъ въ чистомъ и смиренномъ сердц, что обрзаніе тла было безполезно, что нужно обрзаніе сердца, что Моисей не далъ имъ небеснаго хлба и т. д.

Но Богъ, не желая открыть эти вещи народу, который былъ недостоинъ этого, желалъ все-таки ихъ предсказать, чтобы въ нихъ врили, поэтому ясно предсказалъ время, и даже о самыхъ этихъ вещахъ выражался иной разъ ясно, но чаще всего въ образахъ, чтобы тому, кто предпочитаетъ вещи, служащія образами, можно было на такихъ именно вещахъ остановиться, а тому, кто предпочитаетъ вещи, подразумваемыя подъ образами, можно было видть вещи этого второго рода.

VII.

Чувственные іудеи не понимали ни величія, ни униженія Мессіи, предсказанныхъ въ ихъ пророчествахъ. Они не признали Его въ Его величіи, когда, напримръ, Онъ говоритъ, что Мессію Господомъ своимъ называетъ Давидъ {Еванг. отъ Луки, гл. XX.}, хотя Онъ Его сынъ, что Онъ существуетъ прежде Авраама и что Онъ видлъ Авраама {Еванг. отъ Іоанна, гл. VIII.}. Они не считали Его столь великимъ, чтобы Онъ былъ вченъ. Точно также они не признали Его въ униженіи и въ смерти Его. ‘Мессія’, говорили они, ‘пребываетъ вчно, а этотъ говоритъ, что Онъ умретъ’. И такъ, они не считали Его ни смертнымъ, ни вчнымъ: они искали въ Немъ только плотскаго величія.

VIII.

Іудеи такъ любили вещи, служащія только образами, и съ такимъ нетерпніемъ ожидали ихъ, что не признали дйствительности, когда она пришла въ предсказанное время и предсказаннымъ способомъ.

IX.

Кому тяжело вровать, т ищутъ оправданія въ томъ, что іудеи не вровали. ‘Если это было столь ясно,— говорятъ они,— то почему-же они не врили?’ Имъ почти хотлось-бы, чтобы т врили, чтобы не быть увлеченными примромъ ихъ отказа. Но этотъ самый отказъ іудеевъ и есть основаніе для нашего врованія. Мы были-бы гораздо мене расположены къ вр, если-бы они были на нашей сторон. Мы имли-бы тогда боле вскій предлогъ для отговорокъ. Удивительно то, что іудеи оказались большими поклонниками предсказаній и большими врагами исполненія ихъ.

Чтобы внушить вру въ Мессію, нужны были предшествующія пророчества о Немъ, нужно было, чтобы они хранились людьми не подозрительными и обладающими прилежаніемъ и врностью и необычайнымъ, извстнымъ всему міру усердіемъ.

Для успшнаго исполненія всего этого Богъ избралъ этотъ чувственный народъ, которому далъ на храненіе пророчества, предсказывающія Мессію, какъ освободителя и раздавателя тхъ чувственныхъ благъ, которыя любилъ этотъ народъ, такимъ образомъ, послдній имлъ необыкновенное рвеніе къ своимъ пророкамъ и сохранялъ на глазахъ всего міра книги, предсказывающія Мессію, увряя вс націи, что Онъ долженъ прійти и именно такъ, какъ сказано въ его книгахъ, которыя онъ держалъ открытыми для всего міра. А обманувшись въ ожиданіяхъ при безславномъ и бдномъ пришествіи Мессіи, этотъ народъ сталъ тмъ боле жестокимъ Его врагомъ. Вотъ какъ народъ всего мене въ мір склонный благопріятствовать намъ и самый точный, какой только можно назвать, въ отношеніи къ своему закону и своимъ пророчествамъ, сохранилъ ихъ неиспорченными. Для этого-то пророчества скрытый духовный смыслъ, къ которому этотъ народъ былъ враждебенъ, сохраняютъ подъ матеріальнымъ, къ которому онъ былъ расположенъ. Если-бы духовный смыслъ былъ открытымъ, то іудеи неспособны были-бы его любить: а не будучи въ состояніи его хранить, они-бы не прилагали столько усердія къ сохраненію своихъ книгъ и обрядовъ. А если-бы они любили эти общанія духовнаго характера и сохранили-бы ихъ неискаженными до пришествія Мессіи, то ихъ свидтельство не имлобы силы, потому что они были-бы расположены къ такимъ пророчествамъ. Вотъ почему хорошо было, что духовный смыслъ былъ скрытъ. Но, съ другой стороны, если-бы этотъ смыслъ былъ такъ скрытъ, что онъ вовсе не обнаруживался-бы, то онъ не могъ-бы служить доказательствомъ въ пользу Мессіи. Что-же было на дл? Духовный смыслъ былъ скрытъ подъ временнымъ въ цлой масс мстъ, а въ иныхъ мстахъ былъ вполн ясно открытъ, кром того, время и состояніе міра были предсказаны ясне солнца. А духовный смыслъ въ нкоторыхъ мстахъ былъ столь ясно выраженъ, что не узнать его можно было-бы только при ослпленіи, подобномъ тому, которое плоть наводитъ на духъ, подчинивши его себ. Вотъ какъ поступилъ Богъ. Духовный смыслъ закрытъ другимъ въ безконечномъ числ мстъ, а открытъ рдко кое-гд, но все-таки такъ, что мста, гд онъ скрытъ, двусмысленны и могутъ быть истолкованы на-двое, между тмъ какъ мста, гд онъ открытъ, имютъ одно только значеніе и могутъ подходить только къ духовному смыслу.

Выходитъ, что такая постановка дла не могла вводить въ заблужденіе и что только этотъ столь чувственный народъ могъ ошибаться въ этомъ случа.

Вдь если іудеямъ были общаны блага въ изобиліи, что мшало имъ разумть здсь истинныя блага, какъ не жадность ихъ, ограничивавшая смыслъ этихъ словъ земными благами? Но кто имлъ блага только въ Бог, т относили ихъ единственно къ Богу. Ибо желанія людей можно раздлить на дв категоріи по двумъ принципамъ — жадности и любви. Не то, чтобы жадность не могла соединяться съ врою въ Бога, а любовь съ земными благами, но жадность старается извлечь выгоду изъ вры, а удовольствіе ищетъ въ мір, любовь-же поступаетъ наоборотъ, а послдняя цль именно и даетъ вещамъ названіе. Все, что мшаетъ намъ достигнуть ея, мы называемъ враждебнымъ. Такимъ образомъ, если какія твари отвращаютъ праведныхъ отъ Бога, то, хотя он и добрыя, он враждебны имъ, даже Богъ является врагомъ въ глазахъ тхъ, алчности которыхъ онъ препятствуетъ. А такъ какъ названіе кого-нибудь ‘врагомъ’ обусловлено послднею цлью, то праведные понимали подъ этимъ названіемъ свои страсти, а чувственные люди разумли вавилонянъ. Такимъ образомъ, подобные термины были темны только для неправедныхъ. А это и разуметъ Исаія, говоря: ‘Завяжи свидтельство и запечатай откровеніе при ученикахъ Моихъ’. (Ис. VIII, 16). Онъ-же говоритъ, что Іисусъ Христосъ будетъ ‘камнемъ преткновенія и скалою соблазна’ Но ‘врующій въ него не постыдится’ (Ис. XXVIII, 16). Осія говоритъ совершенно то-же самое: ‘Кто мудръ, чтобы разумть это? кто разуменъ, чтобы познать это? ибо правы пути Господни, и праведники ходятъ по нимъ, а беззаконные падутъ на нихъ’ (XIV, 10). Такъ что отвергли и распяли Іисуса Христа, бывшаго для нихъ ‘соблазномъ’, т самые люди, которые имли книги, свидтельствующія о Немъ, что Онъ будетъ отвергнутъ и будетъ скалою соблазна, они, значитъ, замтили, отвергая Его, что это былъ Онъ самый, итакъ истинность Мессіи была доказана поступкомъ праведныхъ іудеевъ, принявшихъ Его, и поступкомъ неправедныхъ іудеевъ, отвергшихъ Его, такъ какъ то и другое было предсказано.

XI.

Время перваго пришествія было предсказано, а время второго нтъ, потому что первое должно было быть скрытымъ, а второе должно быть блестящимъ и настолько очевиднымъ, что даже Его враги должны будутъ признать Его…

——

Что было длать іудеямъ, врагамъ Его? Если они. Его принимаютъ, то этимъ принятіемъ доказываютъ, что Онъ истинный Мессія, ибо именно принимаютъ Его хранители Божьяго общанія прислать Мессію, а если они отказываются отъ Него, то и своимъ отреченіемъ доказываютъ то-же самое, именно, что Онъ истинный Мессія.

XII.

‘Смотри, сдлай ихъ по тому образцу, какой показанъ теб на гор’ (Исх. XXV, 40).

Итакъ, религія іудеевъ была основана на образномъ выраженіи истинности Мессіи, а истинность Мессіи была узнана съ помощію іудейской религіи, которая была ея образомъ. У іудеевъ истина была облечена въ образъ. На неб она открыта. Въ церкви она скрыта и узнается изъ отношенія къ образу. Образъ изображалъ собою истину, а истина была узнана въ ея образ.

XIII.

Кто станетъ судить объ іудейской религіи по ея грубымъ послдователямъ, тотъ плохо ее пойметъ. Она видна въ священныхъ книгахъ и въ преданіи пророковъ, которые достаточно ясно показали, что они не понимали закона буквально. И наша религія божественна въ Евангеліи, у апостоловъ и въ преданіи, но она нелпа въ тхъ, которые плохо разсуждаютъ о ней.

Мессія, сообразно чувственному характеру іудеевъ, долженъ былъ быть великимъ временнымъ государемъ. Іисусъ Христосъ, по мннію чувственныхъ христіанъ, пришелъ избавить насъ отъ обязанности любить Бога и дать намъ таинства, которыя производили-бы свое дйствіе совершенно помимо насъ. Но ни въ послднемъ взгляд не заключается христіанской религіи, ни въ первомъ — іудейской. Истинные іудеи и истинные христіане всегда ожидали такого Мессію, который заставитъ ихъ любить Бога и, вслдствіе этой любви, дастъ возможность одержать верхъ надъ врагами.

——

Въ каждой религіи есть два сорта послдователей: между язычниками — поклоняющіеся зврямъ и поклоняющіеся единому Богу при исповдываніи естественной религіи, между іудеями — чувственные и духовные, которые были христіанами древняго закона, между христіанами — (истинные христіане) и грубые суевры, которые являются іудеями новаго закона. Чувственные іудеи ожидали чувственнаго Мессію, а грубые христіане думаютъ, что Мессія избавилъ ихъ отъ обязанности любить Бога. Истинные іудеи и истинные христіане поклоняются такому Мессіи, который заставляетъ ихъ любить Бога.

Чувственные іудеи и язычники одержимы духовными болзнями, христіане — тоже. Для язычниковъ нтъ Искупителя, ибо они не надются на Него. Для іудеевъ нтъ Искупителя, они надются на Него тщетно. Искупитель есть только для христіанъ.

XIV.

Покровъ тайны, бывшей на книгахъ св. писанія для іудеевъ, существуетъ и для дурныхъ христіанъ и для тхъ, которые не презираютъ самихъ себя, но какъ хорошо человкъ расположенъ понимать эти книги и познавать Іисуса Христа, когда онъ истинно презираетъ самого себя!

XV.

Чувственные іудеи занимаютъ середину между христіанами и язычниками. Язычники не знаютъ Бога и любятъ только землю. Іудеи знаютъ истиннаго Бога, а любятъ только землю. Христіане знаютъ истиннаго Бога и не любятъ земли. Іудеи и язычники любятъ одни и т-же блага. Іудеи и христіане знаютъ одного и того-же Бога. Іудеи были двухъ сортовъ: одни имли только языческія привязанности, другіе имли христіанскія привязанности.

XVI.

Это, очевидно, народъ, созданный нарочно для свидтельства о Мессіи (Ис. XLIII, 9, XLV, 8). Онъ иметъ книги, любитъ ихъ и не понимаетъ ихъ. И все это было предсказано — именно, что откровенія Бога будутъ доврены имъ, но какъ запечатанная книга.

——

Въ то время, какъ жили пророки для поддержанія закона, народъ ими пренебрегалъ. Но лишь только ихъ не стало, появилось усердіе къ нимъ. Діаволъ смутилъ усердіе іудеевъ не посл, а передъ явленіемъ Іисуса Христа, потому что онъ былъ-бы для нихъ Спасителемъ.

XVII.

Когда съ момента творенія прошло уже довольно много времени, Богъ избралъ единственнаго современнаго историка и приставилъ цлый народъ для охраненія этой книги, чтобы эта исторія была самой подлинной въ мір, чтобы вс люди могли научиться столь необходимому знанію и чтобы знать это можно было только съ помощью этой книги.

XVIII.

Моисей былъ умный человкъ, а если имъ управлялъ умъ, то онъ не говорилъ, конечно, ничего такого, что прямо противорчило-бы уму. Такимъ образомъ, вс его очень замтныя слабости на самомъ дл указываютъ на силу. Возьмемъ въ примръ дв генеалогіи — св. Матея и св. Луки, что ясне того, что он несогласны между собою?

——

Почему у Моисея жизнь людей столь продолжительна, а поколній столь мало? потому что не продолжительность лтъ, а излишнее множество поколній длаетъ вещи темными. Ибо истина искажается только благодаря смн людей. А Моисей два событія самыхъ достопамятныхъ, какія только можно когда-либо вообразить, — твореніе и потопъ, изображаетъ столь близко извстными въ свою эпоху, что они какъ бы соприкасаются съ нею.

Симъ, видвшій Ламеха, который видлъ Адама, видлъ также Іакова {Симъ не могъ видть Іакова, а если и видлъ, то Авраама.}, а Іаковъ видлъ тхъ, которые видли Моисея. Итакъ потопъ и твореніе истинно были. Это заключеніе сдлано на основаніи свидтельства людей, достоврно знавшихъ событія.

Продолжительность жизни патріарховъ не только не содйствовала потер преданій о прошлыхъ событіяхъ? но даже, напротивъ, служила къ ихъ сохраненію. Ибо причиной того, что иной разъ люди недостаточно свдущи въ исторіи своихъ предковъ, служитъ то обстоятельство, что они никогда почти не жили одновременно съ предками, и что послдніе умирали часто прежде, чмъ первые достигли зрлаго возраста. Но когда люди жили столь долго, дтямъ приходилось долго жить съ своими отцами и часто бесдовать съ ними. А о чемъ же было имъ бесдовать, какъ не объ исторіи ихъ предковъ, такъ какъ вся исторія сводилась тогда къ исторіи предковъ, и такъ какъ они не имли ни наукъ, ни искусствъ, которыя чаще всего служатъ предметами разговора въ жизни? Притомъ же въ то время, какъ видно, народы особенно заботились сохранять свои генеалогіи.

XIX.

…Съ этихъ поръ я отказываюсь отъ всхъ другихъ религій теперь я нахожу отвтъ на вс возраженія. Справедливо, что Богъ, обладающій такою чистотою, открывается только тмъ, которыхъ сердце очищено. Съ этихъ поръ эта религія мн любезна, я нахожу, что она достаточно доказана уже одною ея столь божественною нравственностью, но я нахожу еще боле… Я нахожу замчательнымъ, что, насколько люди помнятъ, имъ постоянно возвщалось, что они подвержены всеобщей испорченности, но что придетъ Возстановитель. И не одинъ человкъ говорилъ это, а безконечное множество людей, цлый народъ, въ продолженіе четырехъ тысячъ лтъ пророчествовавшій и нарочно для этой цли созданный… Поэтому я простираю руки къ своему Освободителю, который, будучи предсказываемъ четыре тысячи лтъ, пришелъ пострадать и умереть за меня на земл въ то время и при тхъ самыхъ обстоятельствахъ, которыя были предсказаны, и въ силу Его милости, я ожидаю смерти въ мир, въ надежд быть съ Нимъ въ вчномъ соединеніи, живу же я съ радостью, будь то среди благъ, которыя Ему угодно даровать мн, будь то среди золъ, которыя Онъ посылаетъ мн для моего блага и которыя Онъ научилъ меня терпть по Его примру.

Чмъ больше я ихъ (іудеевъ) разсматриваю, тмъ больше нахожу истинъ, сравнивая предъидущее съ послдующимъ. Вотъ наконецъ они безъ кумировъ и безъ царя! Вотъ ихъ синагога — она то-же предсказана. Вотъ жалкіе люди слдуютъ за ней: они, будучи нашими врагами, служатъ удивительными свидтелями истины этихъ пророчествъ, въ которыхъ ихъ духовная нищета и ослпленіе тоже были предсказаны. Всюду я нахожу связь, всюду вижу религію, божественную по ея авторитету, продолжительности, непрерывности, по ея нравственности, устройству, ученію, по ея дйствіямъ, и рядомъ съ ней ужасный мракъ у іудеевъ, тоже предсказанный: ‘И всякое пророчество для васъ то-же, что слова въ запечатанной книг, которую подаютъ умющему читать книгу, и говорятъ: ‘прочитай ее’, и тотъ отвчаетъ: ‘не могу, потому что она запечатана’ {Исаія, XXIX, 11.}.

ГЛАВА XXI.
Религія Іудейская, какъ и христіанская, предписываетъ любовь къ Богу.

На первый взглядъ кажется, что религія іудеевъ существеннымъ образомъ состоитъ въ почитаніи отцомъ — Авраама, въ обрзаніи, жертвоприношеніяхъ, обрядахъ, въ почитаніи кивота завта, Іерусалимскаго храма, и наконецъ въ закон и завт Моисеевомъ. Но я утверждаю, что она состоитъ не въ этомъ, а только въ любви къ Богу и что Богъ отвергалъ вс другія вещи. Вотъ рядъ фактовъ этого рода:

Богъ не принималъ потомства Авраама.

Онъ общалъ іудеевъ наказать, какъ и иноземцевъ, если они Его оскорбятъ: ‘Если же ты позабудешь Господа Бога твоего и пойдешь въ слдъ боговъ другихъ и будешь служить имъ, и поклоняться имъ, то свидтельствуюсь вамъ сегодня небомъ и землею, что вы погибнете. Какъ народы, которые Господь Богъ истребляетъ отъ лица вашего, такъ погибнете и вы’ (Второз., VIII, 19, 20).

Онъ общалъ и иноземцевъ принять такъ-же, какъ и іудеевъ, если они любятъ Его: ‘Да не говоритъ сынъ иноплеменника, присоединившійся къ Господу: Господь совсмъ отдлилъ меня отъ Своего народа’… ‘И сыновей иноплеменниковъ, присоединившихся къ Господу, чтобы служить Ему и любить имя Господа, быть рабомъ Его… Я приведу на святую гору Мою и обрадую ихъ въ Моемъ дом молитвы, всесожженія ихъ и жертвы ихъ будутъ благопріятны на жертвенник Моемъ, ибо домъ мой назовется домомъ молитвы для всхъ народовъ’ (Ис. LVI). Истинные іудеи видли свою заслугу въ Бог, а не въ Авраам: ‘Только Ты Отецъ нашъ, ибо Авраамъ не узнаетъ насъ, и Израиль не признаетъ насъ своими, Ты Господи Отецъ нашъ, отъ вка имя Твое: Искупитель Нашъ’ (Ис. LXIII, 16). Моисей даже сказалъ іудеямъ, что Богъ ‘не смотритъ на лица и не беретъ даровъ’. (Второз. X, 17). Было предписано и обрзаніе сердца: ‘Итакъ обржьте крайнюю плоть сердца вашего и не будьте впредь жестоковыйны. Ибо Господь Богъ вашъ есть Богъ боговъ и Владыка владыкъ, Богъ великій, сильный и страшный’.. (Второз. X, 16, 17). Богъ говоритъ, что Онъ совершитъ нкогда такое обрзаніе: ‘И обржетъ Господь Богъ твой сердце твое и сердце потомства твоего, чтобы ты любилъ Господа Бога твоего отъ всего сердца твоего и отъ всей души твоей, дабы жить теб’ (Второз. XXX, 6).

Богъ хотлъ судить народы необрзанные сердцемъ и весь израильскій народъ, потому что онъ былъ ‘съ необрзаннымъ сердцемъ’ (Іерем., IX, 26). Онъ указываетъ, что вншность ни къ чему не служитъ безъ внутренняго содержанія: ‘Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши’ (Іоил., II, 13). Ср. Ис. LVIII, 3, 4 и т. д. Любовь къ Богу предписывается во всемъ Второзаконіи: ‘Во свидтели предъ вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложилъ я теб, благословеніе и проклятіе. Избери жизнь, дабы жилъ ты и потомство твое, любилъ Господа Бога твоего, слушалъ гласъ Его и прилплялся къ Нему, ибо въ этомъ жизнь твоя’… (Втор. XXX, 19, 20). Іудеи за недостаткомъ этой любви будутъ отвергнуты за свои преступленія, а вмсто нихъ, будутъ избраны язычники: ‘Сокрою лицо Мое отъ нихъ и увижу, какой будетъ конецъ ихъ, ибо они родъ развращенный, дти, въ которыхъ нтъ врности. Они развратили Меня не богомъ, суетными своими огорчили Меня, и Я раздражу ихъ не народомъ, народомъ безсмысленнымъ огорчу ихъ’. (Втор. XXXII, 20, 21, Ср. Oc. I, 10, Ис. LXV, 1). Давидъ говоритъ, что временныя блага ложны, что истинное благо состоитъ въ единеніи съ Богомъ (Пс. CXLIII, 15). Праздники іудеевъ не угодны были Богу (Амое, V, 21). Жертвы іудеевъ тоже неугодны Богу (Ис. LXVI, 1—3, I, 11, Іерем. VI, 20, Дав. 18), даже жертвы добрыхъ (Пс. XLIX, 8—14). Богъ учредилъ жертвы только въ виду грубости іудеевъ (Мих. VI, 6—8, Царсти. I, XV, 22, Oc. VI, 6). Жертвы язычниковъ приняты будутъ Богомъ, а отъ жертвъ іудеевъ Онъ устранитъ свое ‘благоволеніе’ (Малах. I, 11). Богъ общаетъ заключить новый завтъ черезъ Мессію и отвергнуть прежній (Іерем. XXXI, 31, ‘постановленія недобрыя’, Іезек). Пророки говорятъ, что прежнее будетъ забыто (Ис. XLIII, 18, 19, LXV 17, 18), что нкогда не вспомнятъ о ковчег завта (Іерем. III 15, 16), что храмъ будетъ отвергнутъ (Іерем. VII, 12 — 14), что жертвы будутъ отвергнуты и будутъ установлены другія, чистыя жертвы (Малах. I, 11), что порядокъ жертвоприношенія, установленный Аарономъ, будетъ отвергнутъ, что Мессія введетъ порядокъ Мельхиседека, что эти жертвоприношенія будутъ вчными, что Іерусалимъ будетъ отвергнутъ, а допущенъ Римъ, что имя іудеевъ будетъ отвергнуто и дано будетъ новое имя (Ис. LXV, 15), что это послднее имя будетъ лучше имени іудеевъ и притомъ вчнымъ (Ис. LVI, 6), что іудеи будутъ безъ пророковъ, безъ царя, безъ князя, безъ жертвъ, безъ идоловъ (Ам.), что тмъ не мене іудеи постоянно будутъ существовать (Іерем. XXXI, 36).

ГЛАВА XVII.
Древній законъ былъ изобразительнымъ. Ветхій завтъ изображаетъ въ образахъ событія, исполнившіяся съ пришествіемъ Мессія.

Есть образы ясные и убдительные, но бываютъ и такіе, которые кажутся нсколько туманными и служатъ доказательствами только для тхъ, которые убждены уже другимъ путемъ. Послдніе образы подобны апокалипсическимъ. Но разница въ томъ, что эти люди не имютъ въ своихъ образахъ ничего несомнннаго, такъ что они въ высшей степени несправедливо доказываютъ, что и ихъ образы такъ-же прочно основаны, какъ нкоторые изъ тхъ, на которые мы опираемся, но на самомъ дл у нихъ нтъ такихъ убдительныхъ образовъ, какъ нкоторые изъ нашихъ. Партіи у насъ и у нихъ неравны. Нельзя сравнивать и смшивать вещи потому, что он кажутся похожими съ одного конца, коль скоро он столь различны съ другого. Таинственность однихъ образовъ мы почитаемъ, только благодаря поразительной ясности другихъ.

II.

Іосифъ, горячо любимый отцомъ, посланный отцомъ постить своихъ братьевъ и т. д., невинный, проданный братьями за 20 динаріевъ и сдлавшійся, вслдствіе этого, ихъ повелителемъ, спасителемъ ихъ и иноземцевъ, спасителемъ міра — Іосифъ съ подобными чертами былъ прообразомъ Іисуса Христа, всего этого не было-бы съ нимъ, если-бы не было намренія погубить его, не было продажи и клеветы на него.

Въ темниц невинный Іосифъ находится среди двухъ преступниковъ, Іисусъ Христосъ на крест — между двумя разбойниками. Іосифъ предсказываетъ одному спасеніе, а другому смерть при однхъ и тхъ-же уликахъ, Іисусъ Христосъ спасаетъ избранныхъ и осуждаетъ отверженныхъ за одни и т-же преступленія. Но Іосифъ только предсказываетъ, а Христосъ исполняетъ. Іосифъ проситъ того, который будетъ спасенъ, чтобы онъ вспомнилъ о немъ, когда войдетъ въ славу, и тотъ, котораго спасаетъ Іисусъ Христосъ, проситъ у Него, чтобы Онъ вспомнилъ о немъ, когда будетъ въ царств Своемъ.

III.

Синагога не погибала, потому что она была образомъ, а такъ какъ она была только образомъ, то она впала въ рабство. Образъ существовалъ до осуществленія истины, такъ чтобы церковь всегда была видимой — или въ изображеніи, которое общало ее, или въ дйствительности.

IV.

Чтобы сразу доказать истинность обоихъ завтовъ, стоитъ только посмотрть, исполнились-ли пророчества одного въ другомъ. А чтобы разсматривать пророчества, нужно ихъ понимать, ибо если кто полагаетъ, что въ нихъ только одинъ смыслъ, тотъ не придетъ къ заключенію, что въ нихъ предсказано пришествіе Мессіи, но если видть въ нихъ двоякій смыслъ, то окажется несомнннымъ предсказаніе, что Онъ придетъ въ лиц Іисуса Христа.

Весь, значитъ, вопросъ въ томъ, имютъ-ли они двоякій смыслъ…

Показать, что ветхій завтъ носитъ образный характеръ и что пророки подъ временными благами понимали блага иного рода, это значитъ показать, во-первыхъ, что общать только временныя блага было-бы недостойно Бога, во-вторыхъ, что хотя ихъ разсужденія очень ясно выражаютъ общаніе временныхъ благъ, все-таки они утверждаютъ, что ихъ рчи темны (для народа) и что смыслъ ихъ не будетъ понятъ. Отсюда ясно, что это не тотъ смыслъ, который они выражаютъ напрямикъ, что, слдовательно, нужно понимать, что они говорятъ о какихъ-либо другихъ жертвоприношеніяхъ, разумютъ другого рода освободителя и т. д. Они говорятъ: ‘въ послдніе дни уразумете это’ (Іер., XXX, 24).

Третье доказательство состоитъ въ томъ, что ихъ рчи противорчивы и уничтожаютъ другъ друга, такъ что, если принять, что подъ словами законъ и жертва они разумли то-же самое, что и Моисей, то у нихъ окажется очевидное и грубое противорчіе. Значитъ, они разумли нчто другое, коль скоро не разъ противорчатъ себ въ одной и той-же глав.

VI.

Если законъ и жертвоприношенія суть истина, то необходимо, чтобы они были угодны Богу и чтобы не были противны Богу. А если это образы, то можетъ выйти, что они угодны и неугодны. А во всемъ св. Писаніи они именно то угодны, то неугодны.

Съ одной стороны, Богъ говоритъ, что законъ будетъ измненъ, что жертвоприношеніе измнится, что іудеи будутъ безъ царя, безъ князя и безъ жертвъ, что будетъ заключенъ новый завтъ, что законъ будетъ возобновленъ, что наставленія, полученныя ими, не хороши, что ихъ жертвы мерзки, что Богъ не просилъ такихъ жертвъ.

Съ другой стороны, Онъ говоритъ, что законъ будетъ существовать вчно, что завтъ этотъ будетъ вчнымъ, что жертвоприношеніе будетъ вчнымъ, что ‘скипетръ не отойдетъ отъ Іуды, пока не придетъ Примиритель, и Ему — покорность народовъ’.

Означаютъ-ли вс эти мста, что это дйствительность? Нтъ. Указываютъ-ли они на то, что это образъ? Нтъ. Тутъ есть образы, есть и дйствительность. А первыя мста, исключая дйствительность, показываютъ, что это только образъ. Во всхъ этихъ мстахъ въ совокупности не можетъ быть рчи о дйствительности, во во всхъ можно разумть образъ, значитъ, въ этихъ мстахъ сказано не о дйствительности, а объ образ. Агнецъ закланъ былъ отъ созданія міра.

VII.

Портретъ заключаетъ въ себ отсутствіе и присутствіе, возбуждаетъ удовольствіе и тоску. Дйствительность исключаетъ отсутствіе и тоску.

Чтобы знать, дйствительность или образъ составляютъ законъ и жертвы, для этого нужно знать, какъ смотрятъ и думаютъ пророки, говоря объ этихъ вещахъ: видятъ-ли они въ нихъ только древній завтъ или какую-нибудь другую вещь, для которой этотъ завтъ служитъ изображеніемъ, ибо въ портрет мы видимъ вещь, представленную въ образ. Для ршенія этого вопроса стоитъ только разсмотрть, какъ они объ этомъ выражаются.

Говоря, что завтъ будетъ вченъ, тотъ-ли самый завтъ они разумютъ, о которомъ говорятъ, что онъ будетъ измненъ? Тоже можно спросить о жертвахъ и т. д.

——

Когда кто случайно встрчаетъ важное письмо, смыслъ котораго ясенъ, но въ которомъ тмъ не мене сказано, что смыслъ его скрытъ и затемненъ, такъ что читающій, смотря на это письмо, какъ бы не видитъ его и, понимая его, не понимаетъ, разв не ясно, въ такомъ случа, что мы имемъ дло съ шифромъ, въ которомъ два смысла, особенно если и въ буквальномъ смысл мы находимъ очевидныя противорчія? Какъ дороги намъ должны быть т, которые открываютъ шифръ и научаютъ васъ понимать скрытый смыслъ, особенно если употребляемые ими способы чтенія совершенно естественны и ясны! А это самое и длаетъ Іисусъ Христосъ и апостолы. Онъ снялъ печать, Онъ разорвалъ покровъ тайны, Онъ открылъ внутренній духъ. Апостолы научили насъ для того, что враги человка это его страсти, что Искупителя нужно понимать въ духовномъ смысл, что должно признавать два пришествія, одно безславное, съ цлью унизить гордаго человка, другое славное, съ цлью поднять униженнаго человка, что Іисусъ Христосъ — Богъ и человкъ. Пророки ясно говорили, что Израиль всегда будетъ любимъ Богомъ и что законъ будетъ вчнымъ, но они-же говорили, что люди не понимали смысла ихъ пророчествъ, что онъ былъ скрытъ.

VIII.

Іисусъ Христосъ не что иное длалъ, какъ вразумлялъ людей, что они любили самихъ себя, что они были рабами, слпыми, больными, несчастными и гршниками, что Онъ долженъ ихъ освободить, просвтить, сдлать счастливыми и исцлить, и что этого можно достичь, ненавидя самого себя и слдуя за Нимъ въ Его униженіи и крестной смерти.

——

Такой-то именно ключъ къ шифру и даетъ намъ апостолъ Павелъ. Письмо прочитано. Все происходило въ образахъ. Христу предстояло пострадать. Богъ былъ униженъ. Явилось обрзаніе сердца, истинный постъ, истинная жертва, истинный храмъ. Пророки указывали, что все это нужно было понимать въ духовномъ смысл.

——

Двойной законъ, двойныя скрижали закона, двойной храмъ, двойное рабство.

IX.

… Ветхій завтъ, созданный для того, чтобы ослплять однихъ и просвщать другихъ, показывалъ даже въ лиц тхъ, которыхъ ослплялъ, истину, которая должна была стать извстной другимъ. Ибо видимыя блага, получаемыя отъ Бога такими ослпленными людьми, были столь велики и столь поразительны, что вполн было очевидно, что Онъ властенъ дать имъ и невидимыя блага, и Мессію. Ибо природа есть изображеніе благодати, и видимыя чудеса’ суть изображенія невидимыхъ.

Исаія (21) говоритъ, что искупленіе будетъ образомъ Чермнаго моря.

Итакъ, Богъ показалъ въ фактахъ выхода изъ Египта, перехода черезъ море, пораженія царей, полученія манны, во всей генеалогіи Авраама, что Онъ былъ способенъ спасти, ниспослать хлбъ съ неба и т. д., такъ что враждебный народъ служитъ образомъ и представленіемъ того самаго Мессіи, котораго онъ не признаетъ. Итакъ, мы теперь, наконецъ, знаемъ, что вс эти вещи были только образами, мы знаемъ, что такое истинно свободный, истинно добрый человкъ, что такое истинное обрзаніе, истинный хлбъ небесный и т. д

Въ этихъ общаніяхъ каждый находитъ то, что есть въ глубин его собственнаго сердца — временныя блага или духовныя, Бога или тварь, но разница въ томъ, что кто ищетъ тварь, тотъ ее находитъ, но находитъ и кое-какія противорчія: запрещеніе любить тварь и — что то же самое — приказаніе поклоняться только Богу и любить только Его, наконецъ узнаетъ, что Мессія пришелъ не для него, межъ тмъ, кто ищетъ Бога, тотъ находитъ Его, безъ всякаго противорчія, находитъ повелніе любить только Его, находитъ, что Мессія пришелъ въ предсказанное время, чтобы дать ему блага, которыя онъ проситъ.

Такимъ образомъ, іудеи имли чудеса, пророчества, которыя на ихъ глазахъ исполнялись, ученіе ихъ закона состояло въ томъ, чтобы поклоняться и любить только Бога, оно было всегда такимъ… Поэтому оно имло вс признаки истинной религіи: значитъ, было истиннымъ. Но нужно различать ученіе іудеевъ отъ ученія закона іудейскаго. Ученіе іудеевъ не было истиннымъ, хотя и имло чудеса, пророчества и постоянно оставалось такимъ, потому что оно не имло второй изъ указанныхъ сторонъ, именно — обязанности поклоняться и любить только Бога.

Источникъ противоположностей, Богъ, униженный до смерти на крест, Мессія, своею смертью торжествующій надъ смертью. Дв природы въ Іисус Христ, два пришествія, два состоянія человческой природы.

——

Хорошій портретъ можно сдлать не иначе, какъ согласуй вс наши противуположныя черты: недостаточно слдовать по порядку за согласными между собою чертами, не примиряя противоположностей. Чтобы понять смыслъ автора, нужно примирить вс противорчивыя мста въ его произведеніи.

Такимъ образомъ, чтобы понять Св. Писаніе, нужно найти смыслъ, въ которомъ вс противорчивыя мста согласовались-бы. Нельзя довольствоваться смысломъ, который подходилъ-бы къ нсколькимъ согласнымъ мстамъ, нужно найти такой, который согласовывалъ-бы мста даже противорчивыя.

Всякій авторъ иметъ смыслъ, съ которымъ согласуются вс противорчивыя мста, а иначе въ немъ вовсе нтъ смысла. Послдняго нельзя сказать о Св. Писаніи и о пророкахъ. Они имли, конечно, слишкомъ здравый смыслъ. Нужно, значитъ, искать такого смысла, который согласовалъ-бы вс противорчія.

Истинный смыслъ не тотъ, который разумли іудеи: но въ Іисус Христ вс противорчія согласованы.

Іудеи не сумли-бы согласовать прекращеніе царской и княжеской власти, предсказанное Осіей, съ пророчествомъ Іакова.

Если принимать законъ, жертвы, царство за дйствительность, то нельзя согласовать вс мста. И такъ, необходимо принимать это только за образы. Въ такомъ случа, едва-ли кто сумлъ-бы даже согласовать мста одного и того-же автора, одной а той-же главы. Все это достаточно ясно указываетъ, какой смыслъ разумлъ авторъ, какъ напр. Іезекіиль, говоря, что народъ будетъ жить въ заповдяхъ Божіихъ и что онъ-же не будетъ жить въ заповдяхъ.

XI.

Не было позволено ни приносить жертвы вн Іерусалима, который былъ избраннымъ мстомъ Господа, ни. даже сть въ другихъ мстахъ ‘десятины’. (Втор. XII, 5 и д., XIV, 23, и д. XV, 20 XVI, 2, 7, 11, 15).

Осія предсказалъ, что іудеи будутъ безъ царя, безъ князя, безъ жертвъ и безъ идоловъ, что и исполнилось теперь, такъ какъ они не могутъ приносить законную жертву вн Іерусалима.

XII.

Когда слово Божье, которое всегда истинно, оказывается ложнымъ въ буквальномъ смысл, то это значитъ, что оно истинно въ духовномъ смысл. ‘Сиди одесную Меня’,— буквально это неврно: значитъ, это истинно въ духовномъ смысл. Въ этихъ выраженіяхъ сказано о Бог, какъ говорятъ о людяхъ, и это означаетъ не что иное, какъ то, что Богъ будетъ имть такое же желаніе, какое выражаютъ люди тмъ, что сажаютъ кого-нибудь по правую руку. Это вншнее выраженіе воли Бога, а не способа исполненія.

Точно также когда, напр., говорится: ‘Богъ принялъ запахъ вашихъ благовоній и дастъ вамъ въ награду тучную землю’, то это значитъ, что какое настроеніе къ вамъ имлъ-бы человкъ, который, принимая. благосклонно ваши благовонія, далъ-бы въ награду за нихъ тучную землю, такое-же настроеніе къ вамъ будетъ имть и Богъ, потому что вы къ нему имли такое-же настроеніе, какое иметъ человкъ къ тому, кому воскуряетъ благовонія. Такъ-же надо толковать выраженія: ‘разгнвался’, ‘Богъ ревнитель {Исх. XXXVI 14.}’, и т. п. Ибо такъ какъ дла Божьи невыразимы, то о нихъ нельзя говорить какъ-нибудь иначе, и теперь еще церковь употребляетъ напр. выраженіе: ‘Врата мдная стерлъ еси и вереи желзныя сломилъ еси’ и т. д.

XIII.

Все, что не относится къ любви — есть образъ. Единственный предметъ Св. Писанія есть любовь. Все, что не относится къ этой единственной цли, есть образъ: ибо, такъ какъ цль только одна, то все, что не относится къ ней въ точномъ значеніи слова, есть образъ.

Богъ разнообразитъ эту единственную заповдь любви, чтобы удовлетворить нашу любознательность, которая ищетъ разнообразія. но и при этомъ разнообразіи онъ ведетъ насъ всегда къ единственно необходимому для насъ. Ибо одна только вещь необходима, а мы любимъ разнообразіе, и вотъ Богъ удовлетворяетъ той и другой потребности съ помощью разнообразія, которое ведетъ къ единственно необходимому.

XIV.

Раввины принимаютъ за образъ сосцы жены {Въ Псн псней.} и все, что не выражаетъ единственной цли, которую они преслдуютъ, именно временныхъ благъ. А христіане даже евхаристію принимаютъ за образъ славы, къ которой они стремятся.

XV.

Многіе хорошо видятъ, что у человка нтъ иного врага, кром похоти, что она отвращаетъ его отъ Бога, а не Богъ Самъ, что нтъ иного добра, кром Бога, а не тучная земля — добро. Кто думаетъ, что благо человка заключается въ плоти, а зло въ томъ, что отвращаетъ его отъ чувственныхъ удовольствій, тотъ пусть пресыщается и умираетъ среди нихъ. Но пусть утшатся т, которые ищутъ Бога всмъ своимъ сердцемъ, которые не чувствуютъ иного неудовольствія, какъ быть лишенными Его лицезрнія, иного желанія, какъ обладать врой въ Него, не имютъ иного врага, какъ тхъ, которые отвращаютъ ихъ отъ Него, которые удручены, видя себя окруженными и во власти такихъ враговъ — я возвщаю такимъ людямъ счастливую всть: есть для нихъ Освободитель, я покажу Его имъ, я укажу, что есть Богъ для нихъ, но я не покажу Его остальнымъ. Я покажу, что былъ общанъ Мессія, чтобы избавить ихъ отъ враговъ, но что Онъ пришелъ, чтобы избавить отъ беззаконій, а не отъ непріятелей.

XVI.

Когда Давидъ предсказываетъ, что Мессія освободитъ свой народъ отъ враговъ, то въ матеріальномъ смысл можно подумать, что рчь идетъ объ египтянахъ, въ такомъ случа, я могу только указать, что пророчество исполнилось. Но можно также хорошо разумть подъ врагами — беззаконія, ибо въ истинномъ смысл враги не египтяне, а беззаконія. Слово враги, слдовательно, иметъ два значенія. Но если-бы въ другомъ мст онъ говорилъ,— какъ онъ и длаетъ,— что Богъ освободитъ свой народъ отъ грховъ (то-же говоритъ Исаія и др.), то двусмысленности уже нтъ: двойное значеніе слова ‘враги’ сведено къ значенію просто ‘беззаконія’, ибо если авторъ имлъ въ виду грхи, то онъ могъ ихъ обозначить словомъ ‘враги’, а если-бы онъ думалъ о непріятеляхъ, то онъ не могъ-бы означать ихъ словомъ ‘беззаконія’. А Моисей, Давидъ, Исаія пользовались одними и тми-же терминами. Кто-же посл этого скажетъ, что они держались не одного и того-же смысла и что смыслъ, принимаемый Давидомъ, когда онъ, говоря о врагахъ, очевидно, разуметъ беззаконія, не тотъ-же самый, что и у Моисея, когда онъ говоритъ о врагахъ?

Даніилъ (IX) проситъ освобожденія народа изъ плна у его враговъ, но онъ разумлъ грхи и, чтобы доказать это, говоритъ, что ему явился Гавріилъ и объявилъ, что молитва его услышана, что придется ждать не боле семидесяти седминъ, посл чего народъ загладитъ беззаконія, запечатаны будутъ грхи и Освободитель, ‘Святый святыхъ’, приведетъ правду вчную,— не основанную на Моисеевомъ закон, а вчную.

——

Разъ открытъ этотъ секретъ, уже невозможно не видть его. Читая ветхій завтъ съ этой точки зрнія, можно-ли прійти къ заключенію, что жертвы были истинны, что истинной причиной Божьяго расположенія было происхожденіе отъ отца Авраама, что истиннымъ мстомъ покоя была обтованная земля? Нтъ. Значитъ, это были образы. Стоитъ также разсмотрть вс предписанные обряды, вс заповди, не имющія цлью любви, и мы увидимъ, что все это образы.

Итакъ, вс жертвы и обряды были образами или глупостями. А глупостями ихъ считать не дозволяютъ многія ясныя и въ высшей степени возвышенныя вещи.

ГЛАВА XVIII.
Четыре тысячи лтъ Іисусъ Христосъ предвозвщался пророчествами, которыя впослдствіи и исполнились.

Величайшее изъ доказательствъ истинности Іисуса Христа это пророчества. О нихъ-то Богъ имлъ наибольшее попеченіе, ибо событіе, въ которомъ они исполнились, есть чудо, которое существуетъ со времени зарожденія церкви и будетъ существовать до конца (міра). И Богъ воздвигалъ пророковъ въ продолженіе полуторы тысячи лтъ, а въ продолженіе послдующихъ четырехъ сотъ лтъ Онъ разсялъ вс эти пророчества, вмст со всми іудеями, хранившими ихъ, по всмъ странамъ міра. Вотъ какое было приготовленіе къ рожденію Іисуса Христа, въ Евангеліе котораго долженъ былъ увровать весь міръ: нужно было не только имть на лицо пророчества, чтобы заставить увровать въ Него, но эти пророчества должны были быть разсяны по всему міру, чтобы весь міръ могъ обнять Его.

Если-бы одинъ только человкъ составилъ книгу пророчествъ объ Іисус Христ, о времени и способ Его пришествія, и если-бы Іисусъ Христосъ пришелъ сообразно съ этими пророчествами, то и это было-бы фактомъ безконечной важности. Но въ данномъ случа гораздо больше такихъ людей: цлый рядъ людей, въ продолженіе четырехъ тысячъ лтъ, постоянно и неизмнно являлись одинъ за другимъ предсказывать одно и то-же пришествіе. Цлый народъ возвщалъ Мессію, существующій четыре тысячи лтъ, чтобы всей своею массою засвидтельствовать свою увренность въ Мессію, отъ которой его не могли отвратить никакія угрозы, никакія преслдованія. Этотъ фактъ уже гораздо важне!

II.

Время предсказано было обозначеніемъ положенія іудейскаго народа, положенія языческаго народа, состоянія храма, числа лтъ. Нужно много смлости, чтобы предсказывать одну и ту-же вещь столькими способами. На одно и то-же время должны были прійтись четыре идолопоклонническія или языческія монархіи, конецъ царства Іуды и семьдесять седминъ, и притомъ все это до разрушенія второго храма.

——

Было предсказано, что во время четвертой монархіи, прежде разрушенія второго храма, прежде чмъ будетъ отнято господство у іудеевъ, въ семидесятую седмину Даніила (при цлости еще второго храма) язычники будутъ просвщены и приведены къ познанію Бога, почитаемаго іудеями, что любящіе Бога будутъ освобождены отъ своихъ враговъ и исполнятся страха Божія и любви къ Нему.

И дйствительно, такъ и случилось: въ указанное время язычники массами поклоняются Богу, иные ведутъ ангельскую жизнь, двы посвящаютъ Богу свое двство и жизнь, люди отказываются отъ всхъ удовольствій. Въ чемъ Платонъ не могъ убдить небольшую кучку избранныхъ и просвщенныхъ людей, въ томъ таинственная сила убждаетъ сотни тысячъ непросвщенныхъ людей съ помощью немногихъ, но великихъ словъ. Богатые разстаются съ своимъ имуществомъ, дти покидаютъ любимый домъ своихъ отцовъ, чтобы погрузиться въ таинственной пустын и т. д. (см. Филона, іудея). Что-же значитъ все это? А это исполненіе того, что было предсказано за столь много времени раньше. Дв тысячи лтъ ни одинъ язычникъ не поклонялся Богу іудеевъ, а въ предсказанное время толпы язычниковъ поклоняются этому единому Богу. Храмы разрушены, цари покоряются кресту. Что значитъ все это? А это значитъ, что Духъ Божій распространился по земл.— Прежде вс народы были погружены въ невріе и похоть, а теперь вся земля стала горть любовью. Князья оставляютъ свое величіе, двы терпятъ мученія. Откуда такая сила? А это, значитъ, Мессія пришелъ. Вотъ результаты и признаки Его прихода.

Предсказано было, что во времена Мессіи будетъ установленъ новый завтъ, который заставитъ забыть объ исход изъ Египта (Іерем. XXIII. 5), положитъ свой законъ не во вншности, а всердцахъ, было предсказано, что Іисусъ Христосъ внушитъ въ сердца страхъ Божій, который раньше проявлялся только извн. Кто не видитъ во всемъ этомъ христіанскаго закона?

Было предсказано, что іудеи отвергнутъ Іисуса Христа, что они сами будутъ отвергнуты Богомъ на томъ основаніи, что отборный виноградникъ станетъ давать только незрлые плоды, чтоизбранный народъ будетъ неврнымъ, неблагодарнымъ и неврующимъ, что Богъ поразитъ его слпотою: ‘и ты будешь ощупью ходить въ полдень, какъ слпой ощупью ходитъ впотьмахъ’. (Второз. 28, 29)

Было предсказано, что Іисусъ Христосъ вначал будетъ малымъ, а потомъ сдлается великимъ (небольшой камень у Даніила, сдлавшійся великою горою), что тогда идолослуженіе будетъ низвергнуто, что Мессія разобьетъ вс идолы и приведетъ людей къ почитанію истиннаго Бога, что храмы идоловъ будутъ разрушены, что между всми племенами и во всхъ мстахъ міра будутъ приносить Ему чистую жертву, а не животныхъ, что Онъ наставитъ людей на путь истины.

——

И дйствительно, никогда, ни прежде, ни посл, не являлось ни одного человка, который училъ-бы чему-либо божественному хоть сколько-нибудь похоже на Іисуса Христа.

——

Было предсказано, что Мессія будетъ царемъ іудеевъ и язычниковъ, его угнетаютъ т и другіе, злоумышляя на Его жизнь, но Онъ господствуетъ надъ тми и другими и разрушаетъ какъ культъ Моисеевъ въ Іерусалим, гд былъ центръ этого культа и гд Онъ устанавливаетъ Свою первую церковь, такъ и культъ идоловъ въ Рим, гд былъ центръ этого культа и гд Онъ устанавливаетъ свою главную церковь.

——

Іисусъ Христосъ приходитъ сказать людямъ, что у нихъ нтъ иныхъ враговъ, кром ихъ-же самихъ, что отъ Бога отдляютъ ихъ страсти, что Онъ является уничтожить эти страсти и дать людямъ Свою благодать, такъ чтобы изъ всхъ ихъ образовать святую церковь, что Онъ приходитъ ввести въ эту церковь іудеевъ и язычниковъ, и разрушить идоловъ однихъ и суевріе другихъ.

Этому вс противятся не только въ силу естественнаго противодйствія похоти, но сверхъ этого цари земные соединяются’ чтобы уничтожить эту зарождающуюся религію, какъ это было предсказано: ‘Зачмъ мятутся народы, и племена замышляютъ тщетное? Возстаютъ цари земли, и князья совщаются вмст противъ Господа’ (Пс. 2). Соединяется все, что было великаго на земл: ученые, мудрецы, цари. Одни пишутъ, другіе осуждаютъ’ третьи убиваютъ. И вотъ простые люди, не обладающіе силою, оказываются способными, несмотря на вс препятствія, выдержать борьбу съ этимъ могуществомъ, покоряютъ даже себ этихъ царей, этихъ ученыхъ, этихъ мудрецовъ и избавляютъ всю землю отъ идолопоклонства. И все это было сдлано съ помощью силы, которая была предсказана.

Іудеи, убивая Христа, чтобы не признавать его за Мессію, доказали этимъ самымъ въ послдній разъ, что Онъ Мессія. А продолжая Его не признавать, они стали безупречными свидтелями истинности Мессіи. И убивая, и продолжая отказываться отъ * Него, они исполняли пророчество (Ис. LV, 5, LX, 4 и др., Пс. LXXI, 11, 18 и др.).

Вотъ другія пророчества объ Іисус Христ:

На Него указываютъ загадки и притчи у Іезекіиля (XVII, 2).

О Его предтеч говоритъ Малахія (III, 1).

О рожденіи младенца говоритъ Исаія (IX, 6).

Мессія родится въ город Вилеем (Мих. V, 2). Онъ явится главнымъ образомъ въ Іерусалим и родится изъ семейства Іуды и Давида.

Онъ долженъ ослпить мудрецовъ и ученыхъ (Ис. VI, 10,VIII, 14, 15, XXIX, 10 и др), возвстить Евангеліе бднымъ и малымъ (Ис. XXIX, 18, 19), открыть глаза слпымъ, дать здоровье страждущимъ и вывести на свтъ тхъ, которые изнемогали во мрак (Ис. LXI, 1). Онъ долженъ научить путямъ правды и быть наставникомъ народовъ (Ис. LV, 4). Онъ долженъ быть жертвой за грхъ міра (Ис. XXXIX, LIII, 5 и др.). Онъ долженъ быть камнемъ краеугольнымъ и драгоцннымъ (Ис. XXVIII, 16), камнемъ преткновенія и скалою соблазна, ис. VIII, 14). Іерусалимъ долженъ ‘преткнуться’ объ этотъ камень. Строители должны отвергнуть этотъ камень (Пс. CXVII, 22). Богъ долженъ сдлать этотъ камень главою угла. Этотъ камень долженъ вырости въ гору и наполнить всю землю (Дан. И, 35).

Мессія долженъ быть отвергнутъ (Пс. CVII, 8: ‘Достоинство его да возьметъ другой’), непризнанъ, преданъ, проданъ (Зах. XI, 12), оплеванъ, заушенъ, подвергнуться осмянію, быть мучимъ безчисленными способами, Ему должны дать въ пищу желчь (Пс. LXVIII, 22), пронзить Его (Зах. XII, 10), пробить Ему ноги и руки, умертвить Его и объ одежд Его бросать жребій.

Онъ воскреснетъ (Пс. XV, 10) въ третій день (Oc. VI, 3), взойдетъ на небо, чтобы ссть одесную (Пс. СІХ, 1). Цари вооружатся противъ Него (Пс. II, 2). Сидя одесную Отца, Онъ будетъ побдителемъ своихъ враговъ. Ему будутъ поклоняться цари земли и вс народы (Ис. LX, 14).

Іудеи будутъ существовать, какъ народъ (Іер.). Они будутъ блуждающими, безъ царя, безъ князя и т. д. (Ос. III, 4), безъ пророковъ (Ам.). ожидающими спасенія и не находящими его (Ис. LIX, 9). Язычники будутъ призваны Іисусомъ Христомъ (Ис. LII, 15, LV, 5, LX, 4, Пс. LXXXI, 11, 18 и др).

III.

Образы Мессіи: Спаситель, отецъ, приносящій жертву, жертва, пища, царь, мудрый, законодатель, огорченный, бдный… Онъ долженъ былъ произвести народъ, руководя, питая и вводя въ землю…

Онъ одинъ долженъ былъ произвести великій народъ, избранный и святой, направлять его, питать, ввести въ мсто покоя и святости, сдлать его святымъ, храмомъ Бога, возсоединить съ Богомъ, спасти отъ Божьяго гнва, освободить отъ рабства передъ грхомъ, невидимо царствующимъ въ человк, дать законы этому народу, запечатлть эти законы въ сердцахъ, предложить себя Богу за этотъ народъ, принести себя въ жертву за него, быть незапятнанной жертвой, быть самому и жрецомъ, Онъ долженъ былъ принести самого себя, свое тло и свою кровь и тмъ не мене учредить приношеніе Богу хлба и вина…

——

…Долженъ былъ прійти освободитель, который раздавитъ главу демона, освободитъ свой народъ отъ грховъ, ‘отъ всхъ беззаконій’, долженъ быть новый завтъ — вчный, другое іерейство по чину Мельхиседека — вчное, Христосъ долженъ быть славнымъ, могущественнымъ, сильнымъ и тмъ не мене столь жалкимъ, что Его не признаютъ, Его не примутъ за того, кто Онъ есть, отвергнутъ, убьютъ, народъ Его, отказавшись отъ Него, не будетъ Его народомъ, Его примутъ идолопоклонники и прибгнутъ къ Нему, Онъ покинетъ Сіонъ, чтобы царствовать въ центр идолопоклонства, іудеи-же все-таки будутъ постоянно существовать, Онъ долженъ произойти отъ Іуды и притомъ тогда, когда не будетъ царя.

IV.

Ожиданіе или почитаніе Мессіи съ начала міра существуетъ безъ перерыва. Стоитъ припомнить, что на первыхъ-же порахъ нашлись люди, которые говорили, что Богъ имъ открылъ, что долженъ родиться Искупитель, который спасетъ свой народъ, что потомъ явился Авраамъ, имвшій откровеніе, что Мессія родится отъ него черезъ его сына, котораго онъ будетъ имть, затмъ Іаковъ объявилъ, что изъ числа двнадцати его сыновей Мессія родится отъ Іуды, потомъ пришли Моисей и пророки, и объявили о времени и способ Его пришествія, они же говорили, что законъ, котораго они держатся, будетъ оставаться только до закона Мессіи, что до этой поры онъ будетъ неизмннымъ, а посл него другой законъ будетъ вчнымъ, что такимъ образомъ на земл постоянно будетъ законъ, то ихъ законъ, то общанный законъ Мессіи. И дйствительно, законъ постоянно существовалъ. Наконецъ, пришелъ Іисусъ Христосъ при предсказанныхъ обстоятельствахъ. Удивительна эта непрерывность!

——

Если это было столь ясно предсказано іудеямъ, то какъ-же они не поврили? или какъ они не погибли въ борьб съ вещью, столь ясною? Вотъ какъ можно, по моему мннію, прежде всего, отвтить: это самое и было предсказано, именно, что они не поврятъ столь очевидной вещи и притомъ не будутъ уничтожены. А этотъ фактъ и служитъ больше всего къ прославленію Мессіи, ибо недостаточно было, чтобы о Немъ были пророчества, нужно было, чтобы эти пророчества сохранились безъ подозрнія…

У пророковъ частныя подробности перемшаны съ пророчествами о Мессіи, такъ Чтобы послднія не оставались бездоказательными, а первыя безъ результата.

——

‘Нтъ у насъ царя, кром Кесаря’. Значитъ, Іисусъ Христосъ былъ Мессіей, потому что іудеи не имли иного царя, кром иноземнаго и не хотли имть другого.

——

Семьдесятъ седминъ Даніила двусмысленны по отношенію къ начальному предлу, по неясности этого предла, и въ отношеніи къ конечному предлу по причин различій въ исчисленіяхъ хронологистовъ. Но вся эта разница не доходитъ до 200 лтъ.

——

Пророчества должны быть непонятны для нечестивыхъ (Дан. XII, 10, Oc. XIV, 10), но понятны для тхъ, которые просвщенны.

——

Пророчества, представляя Мессію униженнымъ, въ то же время представляютъ Его владыкою народовъ (Ис. LII, 14, LIII, Зах. IX, 9).

Пророчества, предсказывающія время, предсказываютъ только, что Онъ будетъ владыкою язычниковъ и страждущимъ, а не грознымъ судьею. Т-же пророчества, которыя представляютъ Его творящимъ судъ и славнымъ, не обозначаютъ времени.

ГЛАВА XIX.
Рожденіе и смерть Іисуса Христа доказываютъ, что Онъ истинный Мессія и Богъ.

Безконечное разстояніе между тлами и духомъ служитъ подобіемъ безконечно большаго разстоянія между духомъ и любовью, которая выше природы.

Весь блескъ вншняго величія кажется тусклымъ для людей, погруженныхъ въ умственныя изысканія. Короли, богачи, полководцы,— однимъ словомъ вс эти великіе люди плоти не видятъ величія людей ума. А величіе премудрости, которая заключается только въ Бог, невидимо для людей плоти и для людей ума. Это три ряда существъ, различные по роду. Великіе геніи имютъ своего рода власть, своего рода блескъ и величіе, одерживаютъ своего рода побды и пріобртаютъ славу, но они не имютъ никакой нужды во вншнемъ, плотскомъ величіи, къ которому ихъ величіе не иметъ отношенія. Ихъ видятъ не глаза, а умы: этого для нихъ и достаточно. Святые тоже имютъ своего рода власть и блескъ, одерживаютъ своего рода побды и пользуются славой, но они не имютъ никакой нужды въ плотскомъ или умственномъ величіи, которое не иметъ отношенія къ ихъ величію, такъ какъ не въ состояніи ничего ни прибавить, ни отнять у послдняго. Ихъ видитъ Богъ и ангелы, а не тла и не любознательные умы: одного Бога имъ достаточно.

Архимедъ и безъ вншняго блеска былъ бы въ такомъ же почет. Онъ не давалъ битвъ, поражающихъ зрніе, но онъ подлился со всми умами своими изобртеніями. И вотъ въ какомъ блеск является онъ для людей ума! Іисусъ Христосъ безъ матеріальныхъ благъ, безъ всякихъ произведеній въ области знанія, проявилъ высшую степень святости. Онъ не оставилъ изобртеній, Онъ не царствовалъ, но Онъ былъ смирененъ, терпливъ, безконечно святъ, страшенъ демонамъ и безъ всякаго грха. Въ какомъ пышномъ величіи, въ какомъ чудномъ великолпіи явился Онъ для очей сердца, видящихъ Премудрость!

Для Архимеда было бы безполезно называться государемъ въ своихъ сочиненіяхъ по геометріи, даже если бы онъ былъ государемъ. Точно также для Господа нашего Іисуса Христа, чтобы блистать въ Своемъ царств святости, не было нужды приходить на землю въ образ царя. Но зато съ какимъ блескомъ иного рода, съ какимъ величіемъ святости Онъ пришелъ!

Очень странно находить неумстнымъ униженіе Іисуса Христа, какъ будто это униженіе было такого же рода, какъ то величіе, которое Онъ пришелъ проявить. Посмотрите, какое Онъ проявилъ величіе въ своей жизни, въ своемъ страданіи, въ своей неизвстности, въ своей смерти, въ избраніи учениковъ, въ минуту, когда они Его оставили, въ своемъ таинственномъ воскресеніи и во всемъ остальномъ! Вы увидите, что Его величіе столь поразительно, что не будетъ никакого основанія быть недовольнымъ униженіемъ, котораго и нтъ. Но есть люди, которые въ состояніи удивляться только матеріальному величію, какъ будто бы духовнаго величія вовсе и не было, а иные удивляются только духовному величію, какъ будто бы не было безконечно боле высокаго величія Премудрости.

Вс тла, сводъ небесный, звзды, земля съ ея царствами не стоятъ слабйшаго изъ умовъ, ибо послдній познаетъ все это и самого себя, а тла ничего не познаютъ. Съ другой стороны, вс тла въ совокупности, вс умы вмст и вс ихъ произведенія не стоятъ малйшаго проявленія любви: Любовь — это свойство безконечно высшаго ряда. Вс тла въ совокупности не могли бы произвести самой ничтожной мысли: это невозможно, это явленіе иного ряда, это выше матеріальной природы.

II.

Іисусъ Христосъ былъ въ такой неизвстности (я разумю то, что обыкновенно разумютъ подъ этимъ словомъ), что историки, писавшіе только о важныхъ государственныхъ событіяхъ, едва Его замтили.

III.

Какой человкъ имлъ когда-либо больше блеска! Его предсказывалъ цлый іудейскій народъ, до Его пришествія. Ему поклоняются языческіе народы, посл Его пришествія. Іудейскій и языческіе народы смотрятъ на Него, какъ на свой центръ. А между тмъ кто когда-нибудь меньше наслаждался подобнымъ блескомъ! Изъ 38 лтъ 30 Онъ живетъ, не являясь народу. А въ эти три года Его выдаютъ за лжеучителя, духовныя и свтскія власти Его отвергаютъ, друзья и самые близкіе люди Его покидаютъ. Наконецъ Онъ умираетъ, преданный однимъ изъ своихъ, причемъ отъ Него отрекается другой и оставляютъ вс. Какое же участіе принимаетъ Онъ въ этомъ блеск? Никогда человкъ не имлъ столько блеска, никогда человкъ не испытывалъ больше униженія. Весь этотъ блескъ послужилъ только для насъ, чтобы сдлать васъ способными познать Его, а для Него самого онъ нисколько не послужилъ.

IV.

Іисусъ Христосъ о вещахъ великихъ говорилъ столь просто, что кажется Ему и не приходилось задумываться надъ ними, а съ другой стороны столь ясно, что всякій хорошо видлъ то, что онъ думалъ. Эта ясность, соединенная съ подобною естественностью, достойна удивленія.

——

Откуда научились евангелисты столь совершенно изображать свойства вполн доблестной души, какъ это они длаютъ, повствуя объ Іисус Христ? Почему они изображаютъ Его слабымъ въ минуты предсмертной борьбы? Неужели они не умли изобразить мужественной смерти? Безъ сомннія, умли: тотъ же самый Лука смерть св. Стефана изображаетъ боле мужественною, чмъ смерть Іисуса Христа. Они представляютъ намъ Іисуса Христа могущимъ подвергаться страху прежде, чмъ наступила необходимость умереть, а посл этого совершенно мужественнымъ. Но смущеннымъ они представляютъ Его тогда именно, когда Онъ самъ по себ приходитъ въ смущеніе, а когда Его смущаютъ люди, Онъ остается вполн мужественнымъ.

——

Церкви было столь не трудно доказать тмъ, которые отрицали Іисуса Христа, что Онъ былъ человкомъ, сколько трудно было доказать, что Онъ былъ Богомъ, а признаки того и другого были одинаково значительны.

——

Іисусъ Христосъ божество, къ которому приближаются безъ гордости и передъ которымъ унижаются безъ отчаянія.

Обращеніе язычниковъ зависло только отъ благодати Мессіи. Іудеи столь долго и безуспшно боролись съ ними: все, что говорилъ Соломонъ и пророки, было безполезно для этой цли. Мудрецы, какъ Платонъ и Сократъ, не смогли убдить въ истинности Бога.

——

Евангелисты о двств Св. Двы говорятъ только до рожденія Іисуса Христа и всякій разъ въ отношеніи къ Іисусу Христу.

——

На Іисуса Христа взираютъ люди обоихъ завтовъ: ветхій завтъ смотритъ на Него, какъ на предметъ ожиданія, новый какъ на свой образецъ, и оба завта какъ на свое средоточіе.

——

Пророки предсказывали, но не были предсказаны, святые были предсказаны, но сами не были предсказывающими. Іисусъ Христосъ былъ предсказанъ и предсказывалъ.

——

Іисусъ Христосъ — для всхъ. Моисей — для народа.

Іудеи были благословенны въ лиц Авраама: ‘Я благословлю благословляющихъ тебя’ (Быт. XII, 3). Но въ смени Авраама были благословленны вс народы: ‘И благословятся въ смени твоемъ вс народы земли’ (Быт. XXII, 18).

‘Свтъ къ просвщенію язычниковъ’.

‘Не сдлалъ Онъ того никакому другому народу’, говорилъ Давидъ по поводу закона (Пс. CXLVII). А говоря объ Іисус Христ, нужно было бы сказать наоборотъ:

‘Мало того, что ты будешь рабомъ Моимъ’ и т. д. (Ис. XLIX. 6). Это Іисусу Христу предстояло быть всеобщимъ св томъ. Даже церковь совершаетъ жертву только за врныхъ, а Іисусъ Христосъ принесъ крестную жертву за всхъ.

ГЛАВА XX.
Объ истинности евангельской исторіи. Чудеса — новое доказательство въ пользу Іисуса Христа. Разница между Мессіей и Магометомъ.

Предположить, что апостолы были обманутыми или обманщиками, одинаково трудно…

Пока Христосъ былъ съ ними, Онъ могъ поддерживать ихъ. Но посл Его смерти кто сталъ бы ихъ заставлять дйствовать, если бы Онъ имъ не являлся?

Предположеніе, что апостолы обманывали, вполн нелпо. Стоитъ только разобрать вс его послдствія. Предположимъ, что эти двнадцать человкъ, собравшись по смерти Іисуса Христа, сговорились объявить всмъ, что Онъ воскресъ. Но вдь этимъ они вооружили-бы противъ себя власти. А такъ какъ сердце человческое питаетъ странную склонность къ легкомыслію, перемнамъ, общаніямъ, благамъ, то они погибли-бы, даже если-бы чуть кто-нибудь изъ нихъ былъ обманутъ этими приманками, а тмъ боле, если-бы кто вынужденъ былъ темницею, муками и угрозою смертью выдать тайну Подумайте-ка объ этомъ!

II.

Слогъ Евангелія удивителенъ во многихъ отношеніяхъ и, между прочимъ въ томъ, что въ немъ ни разу не попускается никакого поношенія противъ мучителей и враговъ Іисуса Христа. Нтъ ни одного грубаго слова противъ Іуды, Пилата, кого-нибудь изъ іудеевъ. Если-бы эта скромность евангельскихъ повствователей,— какъ и много другихъ столь-же прекрасныхъ чертъ.— была напускная, если бы они выставили ее только для того, чтобы ее замтили, то они, если-бы сами не осмлились указать ея, не замедлили-бы подыскать себ такихъ друзей, которые сдлали-бы подобныя указанія въ ихъ пользу. Но такъ какъ они дйствовали безъ притворства, не были движимы никакимъ интересомъ, то они никого не побудили замтить ихъ скромность. Я думаю, что иныя изъ этихъ вещей не были замчены ни разу до сихъ поръ, а это обстоятельство и свидтельствуетъ о хладнокровіи, съ которымъ была написана евангельская исторія.

III.

Іисусъ Христосъ творилъ чудеса, а потомъ стали творить апостолы и очень многіе изъ первыхъ святыхъ, потому что, разъ пророчества еще не вс исполнились, а только исполнялись черезъ нихъ, кром чудесъ не было другого и свидтельства. Было предсказано, что Мессія обратитъ народы. А какъ это пророчество могло-бы исполниться^ безъ обращенія народовъ? Какъ, съ другой стороны, обратились-бы къ Мессіи народы, не видя этого послдняго исполненія пророчествъ, доказывающихъ истинность Мессіи? Итакъ, пока Онъ не умеръ, не воскресъ и не обратилъ народы, не все еще исполнилось, что было предсказано, такимъ образомъ на все это время были нужны чудеса. Теперь не нужно уже было чудесъ для убжденія іудеевъ, потому что исполнившіяся пророчества — это постоянное чудо…

IV.

Удивительная и достойная особаго вниманія вещь, что іудейскій народъ существовалъ столько лтъ и въ то-же время постоянно былъ несчастнымъ, ибо для доказательства истинности Мессіи необходимо было, чтобы онъ существовалъ и въ то же время терплъ бдствія за то, что распялъ Іисуса Христа, и хотя долго существовать и терпть бдствія — это два противоположныя состоянія, онъ все-таки постоянно существуетъ, не смотря на вс свои несчастія.

——

Когда Навуходоносоръ увелъ іудейскій народъ, то, чтобы іудеи не подумали, что отнятъ у Іуды скипетръ, имъ было заране сказано, что они не долго будутъ въ плну и что ихъ возвратятъ. Ихъ всегда утшали пророки и цари у нихъ продолжали существовать. Но второе разрушеніе, было безъ общанія возстановить, безъ пророковъ, безъ царей, безъ утшенія, безъ надежды, потому что скипетръ былъ отнятъ навсегда.

——

Имть увренность, что черезъ семьдесятъ лтъ будетъ освобожденіе, это не значило еще быть плнникомъ. Но теперь іудеи — плнники безъ всякой надежды.

Богъ общалъ имъ, что хотя Онъ ихъ разсялъ по всмъ концамъ міра, но если они будутъ врны своему закону, то Онъ соберетъ ихъ снова. Они очень врны закону и остаются подавленными…

Если-бы іудеи были обращены Іисусомъ Христомъ, то мы имли-бы въ нихъ не боле, какъ подозрительныхъ свидтелей, а еслибы они были истреблены, то мы вовсе не имли-бы свидтелей.

——

Іудеи отказываются отъ Мессіи, но не вс: святые Его принимаютъ, а чувственные люди нтъ. А это не только не противорчитъ Его слав, но напротивъ, завершаетъ ее, такъ какъ основаніе, которое они имли для отказа, и притомъ единственное, которое находится во всхъ ихъ книгахъ, въ Талмуд и у раввиновъ, состоитъ въ томъ, что Іисусъ Христосъ не покорилъ на роды вооруженною рукою. Неужели имъ больше нечего сказать? ‘Іисусъ Христосъ, говорятъ они, былъ умерщвленъ, Онъ не устоялъ, не покорилъ язычниковъ своею силою, не далъ намъ ихъ добычи, не даетъ намъ богатствъ’. Только-то? Но вдь за это самое Онъ и достоинъ любви. Мн-бы не хотлось видть Его такимъ, какимъ они Его воображаютъ себ. Очевидно, что только жизнь Его помшала имъ принять Его, и. вотъ въ силу этого отказа они оказываются безупречными свидтелями и, что еще важне, въ этомъ отказ они исполняютъ пророчества.

VI.

Какъ пріятно видть очами вры, какъ Дарій и Киръ, Александръ, римляне, Помпей и Иродъ, вс дйствовали, сами того не зная, во славу Евангелія!

VII.

Языческая религія — безъ основы. Магометанская религія иметъ въ основ Алкоранъ и Магомета. Но предсказанъ-ли быль этотъ пророкъ, который долженъ былъ быть предметомъ самаго горячаго ожиданія для міра? Какіе онъ иметъ признаки, которыхъ не было бы во всякомъ человк, пожелавшемъ назваться пророкомъ? Какія чудеса онъ сотворилъ, по его собственнымъ словамъ? Какой тайн онъ научилъ, даже если основываться на оставленномъ имъ преданіи? Какой нравственности научилъ, какому блаженству?

На іудейскую религію, въ преданіи, сохраненномъ въ священныхъ книгахъ, и въ преданіи народномъ, нужно смотрть не съ одинаковой точки зрнія. Мораль и ученіе о блаженств смшны въ народномъ преданіи, но достойны удивленія въ преданіи, сохраненномъ святыми мужами. Основаніе послдняго удивительно: это самая древняя въ мір книга и самая подлинная. Между тмъ, какъ Магометъ, чтобы сохранить навсегда свою книгу, запретилъ ее читать, Моисей съ тою-же цлью приказалъ всему міру читать ее.

Наша религія столь божественна, что другая божественная религія есть только ея основа.

——

Магометъ не иметъ за собою авторитета. Ему нужны были бы самыя мощныя основанія для его ученія, которыя держались-бы только своею собственною силою. А онъ что говоритъ? Говоритъ, что ему нужно врить.

VIII.

Положимъ, два лица разсказываютъ какія-нибудь глупыя сказки, но разсказъ одного, опытнаго въ пріемахъ кабалистики, иметъ двоякій смыслъ, а разсказъ другого только одинъ смыслъ. Если кто, не будучи посвященнымъ въ секретъ, станетъ слушать разсказы обоихъ этихъ лицъ, то составитъ о нихъ одинаковое сужденіе. Но если потомъ, въ продолженіе разсказовъ, окажется, что одинъ говоритъ нчто высокое и божественное, а другой вздорное и пошлое, то слушатель сдлаетъ заключеніе, что первый раньше говорилъ, облекши разсказы въ таинственную форму, а не второй: первый, значитъ, ясно покажетъ, что онъ неспособенъ на такія глупости и можетъ подъ вншней формой скрывать таинственный смыслъ, а второй.— что онъ неспособенъ повдать тайны, а способенъ на глупости.

IX.

Я хочу, чтобы объ ученіи Магомета судили не по тому, что въ немъ есть темнаго и что можно выдавать за таинственное по смыслу, а по тому, что въ немъ есть яснаго, напр. рай и др. Съ этой послдней стороны оно нелпо. А такъ какъ, что ясно, то смшно въ немъ, слд. и несправедливо принимать его темныя мста за тайну. Не то-же мы видимъ въ Св. Писаніи. Положимъ, въ немъ есть темныя мста, столь-же странныя, какъ и у Магомета, но за то есть удивительно ясныя мста, есть воочію исполнившіяся пророчества. Итакъ, партіи неравны. Нельзя сравнивать и смшивать вещи, которыя походятъ другъ на друга не по ясности, а по темнот: только благодаря ясности другихъ мстъ, мы почитаемъ темныя мста.

——

Алкоранъ не боле принадлежитъ Магомету, чмъ Евангеліе св. Матею, послднее цитировалось многими авторами изъ вка въ вкъ. Даже враги, Цельзъ и Порфирій, не отвергали его.

Алкоранъ говоритъ, что св. Матей былъ добродтельнымъ человкомъ. Итакъ, Магометъ былъ лживымъ пророкомъ, такъ какъ онъ длалъ одно изъ двухъ: или называлъ добродтельными злыхъ людей, или не соглашался съ добродтельными людьми въ томъ, что они говорили объ Іисус Христ.

Всякій человкъ можетъ сдлать то, что длалъ Магометъ, ибо онъ не длалъ чудесъ и не былъ предсказанъ. Но ни одинъ человкъ не можетъ сдлать того, что длалъ Іисусъ Христосъ.

Магометъ не былъ предсказанъ, Христосъ былъ предсказанъ. Магометъ распространялъ вру убивая, послдователи Христа были убиваемы. Магометъ запрещалъ читать, апостолы предписывали читать. Однимъ словомъ, образъ дйствій Магомета и Христа столь противоположенъ, что Магометъ имлъ цлью добиться въ жизни успха, какъ человкъ, а Іисусъ Христосъ ршилъ погибнуть, какъ человкъ. Поэтому вмсто того, чтобы выводить заключеніе, что коль скоро Магометъ добился успха, и Іисусъ Христосъ могъ бы добиться успха въ жизни, нужно сдлать обратный выводъ, а именно, что коль скоро Магометъ добился успха, то Іисусъ Христосъ долженъ былъ погибнуть.

ГЛАВА XXI.
Богъ не скрываетъ и не открываетъ Себя всецло. Мессію могли узнать добрые и не могли злые. Истинность христіанской религіи можно узнать даже изъ ея темныхъ для пониманія истинъ.

Богъ хотлъ искупить людей и открыть путь къ спасенію для тхъ, которые искали Его Но люди являются столь недостойными, что Богъ справедливо отказываетъ нкоторымъ за ихъ ожесточеніе въ томъ, что даруетъ другимъ по своему милосердію, а не какъ обязательное вознагражденіе. Если бы Онъ хотлъ преодолть упорство наиболе загрублыхъ, то Онъ могъ бы это сдлать, открывая Себя имъ столь ясно, чтобы они не могли сомнваться въ Его существованіи, какъ напр. Онъ явится въ послдній день съ такимъ блескомъ молній, съ такими переворотами во всей природ, что мертвые воскреснутъ и самые слпые Его увидятъ.

Но не въ такомъ вид Онъ хотлъ явиться при своемъ кроткомъ пришествіи, потому что, разъ столько людей оказывались недостойными Его милости, Онъ желалъ оставить ихъ лишенными блага, котораго они не желали. Поэтому не было нужды, чтобы Онъ явился въ явно божественномъ вид и безусловно способнымъ убдить всхъ людей, но, съ другой стороны, Ему не было нужды прійти столь тайно, чтобы Его не могли узнать т, которые искренно искали Его. Онъ хотлъ явиться совершенно доступнымъ познанію для послднихъ, и такимъ образомъ, желая явиться прямо тмъ, которые ищутъ Его всмъ своимъ сердцемъ, и скрыто для тхъ, которые избгаютъ Его всмъ своимъ сердцемъ, Онъ уменьшилъ возможность познать Себя, такъ что далъ такіе признаки, которые очевидны для тхъ, кто ищетъ Его, и темны для тхъ, кто не ищетъ Его. Тутъ довольно свту для тхъ, которые только и думаютъ, какъ бы увидть Его, и довольно темноты для тхъ, которые имютъ противоположное настроеніе: довольно свту, чтобы освтить избранныхъ, и довольно темноты, чтобы ихъ сдлать смиренными, довольно темноты, чтобы осл, пить отверженныхъ, и довольно свту, чтобы осудить ихъ и сдлать недостойными прощенія.

II.

Если бы міръ существовалъ для того, чтобы научить человка познанію Бога, то Божество сіяло бы со всхъ сторонъ неопровержимымъ образомъ, но такъ какъ міръ существуетъ только благодаря Іисусу Христу и для Іисуса Христа, чтобы научить людей познать ихъ испорченность и искупленіе ихъ Христомъ, то всюду видны ясно доказательства обихъ этихъ истинъ. Что является въ мір, то не носитъ въ себ признаковъ ни полнаго исключенія, ни совершенно яснаго присутствія Божества, но указываетъ на присутствіе Бога, который скрытъ: все носитъ подобный характеръ.

Если бы Бога никогда не являлось, то это вчное лишеніе имло бы двоякій смыслъ: могло бы объясняться отсутствіемъ всякаго Божества или тмъ, что люди недостойны Его познать. Но то обстоятельство, что Онъ является иногда, а не всегда, уничтожаетъ двусмысленность положенія. Если Онъ явился разъ, Онъ, значитъ, всегда есть, такимъ образомъ, можно прійти только къ одному заключенію, что Богъ есть и что люди недостойны Его.

III.

Богъ хочетъ лучше расположить къ вр волю, чмъ умъ. Совершенная ясность служила бы уму и вредила бы вол. Богъ хочетъ унизить гордость.

Если бы не было вовсе неясности, человкъ не чувствовалъ бы своей испорченности, если бы не было вовсе ясности, человкъ не надялся бы на средство избавиться отъ испорченности. Такимъ образомъ, не только справедливо, но и полезно для насъ, что Богъ частью скрытъ, частью открытъ, потому что для человка одинаково опасно знать Бога, не сознавая своего ничтожества, и сознавать свое ничтожество, не зная Бога.

IV.

Правда, что все учитъ человка, въ какомъ онъ состояніи, но нужно хорошо понять этотъ фактъ, ибо не правда, что все открываетъ Бога, не правда и то, что все скрываетъ Бога. Правда въ обоихъ положеніяхъ: Онъ скрывается для тхъ, которые искушаютъ Его, и открывается для тхъ, которые ищутъ Его. потому что люди вс въ совокупности недостойны Бога и способны познать Его,— недостойны вслдствіе испорченности, а способны въ силу своей первоначальной природы.

Нтъ ничего на земл, что не указывало бы или на ничтожество человка, или на милосердіе Божіе, на безпомощность человка безъ Бога, или на могущество человка съ Богомъ.

Вся вселенная даетъ понять человку или то, что онъ испорченъ, или то, что онъ искупленъ, все указываетъ ему на его величіе или на его ничтожество. Оставленіе человка Богомъ видно на язычникахъ, покровительство Божіе видно на іудеяхъ.

VI.

Все служитъ въ пользу для избранныхъ, даже темныя мста св. Писанія, ибо избранные почитаютъ ихъ въ силу божественной ясности другихъ мстъ. Все служитъ во вредъ для нечестивыхъ, даже ясность, ибо они поносятъ ясность, опираясь ла темноту иныхъ мстъ, которыхъ они не понимаютъ.

VII.

Если-бы Іисусъ Христосъ пришелъ только для того, чтобы освтить, то все св. Писаніе и вс событія клонились бы къ этой цли и очень легко было бы убдить неврующихъ. Съ другой стороны, если-бы Іисусъ Христосъ пришелъ съ единственною цлью ослпить, то вся Его земная жизнь была-бы непонятна и мы не имли-бы никакого средства убдить неврующихъ Но такъ какъ Онъ пришелъ, чтобы быть ‘освщеніемъ’ и ‘скалою соблазна’, какъ говоритъ Исаія, то мы не можемъ убдить неврующихъ и они не могутъ насъ убдить, но этимъ самымъ мы ихъ и убждаемъ, говоря, что жизнь Христа не есть исключительное доказательство ни того, ни другого положенія.

Іисусъ Христосъ пришелъ ослпить тхъ, которые видли ясно, и дать зрніе слпымъ, исцлить больныхъ и предоставить умирать тмъ, которые себя считали святыми, призвать къ раскаянію и оправдать гршниковъ и оставить въ грхахъ мнимыхъ праведниковъ, обогатить нуждающихся и сдлать бдными богатыхъ.

Говорятъ-ли пророки объ Іисус Христ, что Онъ будетъ очевиднымъ образомъ Богомъ? Нтъ. Они говорятъ, что Онъ — Богъ, воистину скрытый, что Его не признаютъ, что о Немъ подумаютъ, что это не Онъ, что Онъ будетъ камнемъ преткновенія, о который многіе споткнутся и т. п. Пусть-же не упрекаютъ насъ посл этого въ недостатк ясности: вдь мы сами признаемся въ этомъ.

‘Но, говорятъ намъ, у васъ есть темныя мста’. Безъ этого они будто-бы не упрямились-бы признать Іисуса Христа. Пророкъ прямо сказалъ: ‘Огрубло сердце народа сего’… (Ис. VI, 10).

——

Чтобы сдлать Мессію доступнымъ познанію для добрыхъ и недоступнымъ для злыхъ, Богъ такъ именно и предсказывалъ о немъ. Если-бы способъ пришествія Мессіи былъ предсказанъ ясно, то нигд не было-бы никакой темноты даже для злыхъ. Если-бы время пришествія было предсказано темно, то темнота существовала-бы и для добрыхъ, ибо доброта ихъ сердца не дала-бы еще имъ средствъ понять, что, напр., буква ‘мемъ’ закрытое означаетъ 600 лтъ. А на самомъ дл время было предсказано ясно, а способъ пришествія — въ образахъ.

При такомъ положеніи дла, злые, принимая общанныя блага за матеріальныя, заблуждаются, несмотря на то, что время было предсказано ясно, а добрые не заблуждаются, ибо разумніе общанныхъ благъ зависитъ отъ сердца, которое называетъ благомъ то, что оно любитъ, но пониманіе общаннаго времени не зависитъ отъ сердца, такимъ образомъ ясное предсказаніе о времени и темное о благахъ обмануло только однихъ злыхъ.

VIII.

Какъ объяснить пришествіе Мессіи: вдь скипетръ долженъ былъ вчно быть у Іуды, а съ пришествіемъ Мессіи, скипетръ долженъ былъ быть отнятъ у Іуды?

Ничего нельзя было сдлать лучше этого, чтобы іудеи видя не видли и слыша не слышали.

IX.

Генеалогія Іисуса Христа въ ветхомъ завт переплетена съ столькими посторонними вещами, что ее нельзя и разобрать Если-бы Моисей просто составилъ списокъ предковъ Іисуса Христа, то это было-бы слишкомъ очевидно. Если бы онъ не намтилъ генеалогіи Іисуса Христа, то это было-бы недостаточно очевидно. Но кто разсмотритъ ближе, тотъ увидитъ, что генеалогія Іисуса Христа ясно отмчена именами амари, Руи и т. д.

Итакъ, познайте истину религіи даже въ самой неясности религіи, въ недостатк освщенія ея для насъ, въ нашемъ равнодушіи къ ея познанію.

——

Іисусъ Христосъ не говоритъ, что Онъ не изъ Назарета, что Онъ не сынъ Іосифа, чтобы оставить злыхъ въ ихъ ослпленіи.

XI.

Какъ Іисусъ Христосъ оставался неизвстнымъ между людьми, такъ Его истина остается межіу обыденными мыслями безъ вншняго отличія, такъ Евхаристія не отличается по вншности отъ обыкновеннаго хлба.

——

Если милосердіе Божіе столь велико, что Онъ просвщаетъ насъ ко спасенію, даже когда скрытъ отъ насъ, то какого свта мы должны ожидать, если бы Онъ открылъ Себя?

——

Тотъ ничего не понимаетъ въ длахъ Бога, кто не принимаетъ за правило, что Онъ однихъ хотлъ ослпить, а другихъ просвтить.

ГЛАВА XXII.
Человкъ можетъ познать Бога и самого себя только черезъ Іисуса Христа. Таинственное приготовленіе Іисуса Христа къ смерти.

Первая часть: Ничтожество человка безъ Бога.

Вторая часть: Счастье человка съ Богомъ.

Другими словами — первая часть: Природа испорчена (основываться на самой природ).

Вторая часть: Есть Возстановитель (основываться на св. Писаніи).

Въ предисловіи ко второй части — сказать о тхъ, которые занимались этимъ вопросомъ.

——

Я удивляюсь съ какою смлостью эти люди начинаютъ говорить о Бог, обращаясь съ рчью къ нечестивымъ. Они уже въ первой глав доказываютъ существованіе Божества длами природы. Я не удивлялся-бы ихъ замыслу, если-бы они обращали свою рчь къ врующимъ, ибо несомннно, что имющіе живую вру въ сердц постоянно видитъ, что все, что только существуетъ, есть дло Бога, которому они поклоняются. Но что касается тхъ, въ которыхъ этотъ свтъ угасъ и въ которыхъ доказывающіе существованіе Бога съ помощью природы хотятъ вновь засвтить его, то эти люди, лишенные вры и благодати, изслдуя своими умственными очами все, что они видятъ въ природ, которая должна-бы привести къ познанію Бога, найдутъ въ ней только неясность и мракъ. Говорить имъ, что ихъ зрнію доступна только самая малая часть вещей, ихъ окружающихъ, что они увидятъ Бога прямо, представить имъ, вмсто всякаго доказательства этого великаго и важнаго предмета, ходъ луны и планетъ, на этомъ и закончить свои доводы, это значитъ дать имъ поводъ думать, что доказательства въ пользу нашей религіи очень слабы, и я убжденъ и знаю по опыту, что такой способъ дйствія скоре всего способенъ внушить имъ презрніе.

Не такъ поступаетъ въ этомъ случа св. Писаніе, которое лучше знаетъ все, что относится къ Богу. Оно, напротивъ, говоритъ, что Богъ есть Богъ скрытый, что, со времени исканія человческой природы, Онъ оставилъ людей въ ослпленіи, изъ котораго они могутъ выйти только съ помощью Іисуса Христа, вн котораго невозможно никакое общеніе съ Богомъ: ‘И Отца не знаетъ никто, кром Сына, и кому Сынъ хочетъ открыть’ {Мат. XI, 27.}.

Это и иметъ въ виду св. Писаніе, когда въ столькихъ мстахъ говоритъ, что ищущіе Бога находятъ Его. Не объ этомъ свт употребляется выраженіе: ‘какъ свтъ полуденный’. Не говорятъ намъ, что кто ищетъ свта въ полдень или воды въ мор, тотъ найдетъ. Такимъ образомъ, необходимо выходитъ, что очевидность Бога въ природ не такова. Св. Писаніе говоритъ намъ: Богъ христіанъ не есть просто творецъ геометрическихъ истинъ и порядка элементовъ. Это взглядъ язычниковъ и эпикурейцевъ. Бога не такъ только нужно понимать, что Онъ проявляетъ Свое провидніе въ жизни и благоустройств людей, чтобы дать прожить рядъ счастливыхъ лтъ тмъ, которые поклоняются Ему. Это взглядъ іудеевъ. Богъ Авраама, Исаака и Іакова, Богъ христіанъ есть Богъ любви и утшенія, это Богъ, наполняющій душу и сердце, которыми Онъ владетъ, это Богъ, который заставляетъ внутренно чувствовать ничтожество и Его безконечное милосердіе, который соединяется съ людьми въ глубин ихъ души, наполняетъ ее смиреніемъ, радостью, упованіемъ, любовью, длаетъ людей неспособными для иной цли, кром вры въ Него.

Богъ христіанъ есть Богъ, дающій душ чувствовать, что Онъ ея единственное благо, что весь покой ея заключается въ Немъ, что для нея одна радость — любить Его. Онъ въ то-же время заставляетъ и гнушаться препятствій, которыя ее удерживаютъ и мшаютъ любить Бога всми силами. Самолюбіе и похоть, останавливающія ее, Ему невыносимы. Это Богъ, который даетъ ей чувствовать, что она иметъ въ своей основ самолюбіе, которое ее губитъ, и что Онъ одинъ можетъ ее исцлить.

Познаніе Бога безъ сознанія своего ничтожества ведетъ къ гордости. Сознаніе своего ничтожества безъ познанія Бога ведетъ къ отчаянію. Познаніе Іисуса Христа даетъ средній выходъ, по тому что мы находимъ и Бога, и свое ничтожество.

Вс, кто ищетъ Бога помимо Іисуса Христа и останавливается на природ, или не находятъ никакого отвта, который ихъ удовлетворялъ-бы, или доходятъ до того, что создаютъ себ способъ познавать Бога и служить Ему безъ посредника, а вслдствіе этого, впадаютъ или въ атеизмъ, или въ деизмъ — дв вещи, которыхъ христіанская религія чуждается почти одинаково.

Мы познаемъ Бога только черезъ Іисуса Христа. Безъ этого посредника у насъ отнято всякое общеніе съ Богомъ. У всхъ, кто имлъ претензію познать Бога и доказать Его бытіе безъ помощи Іисуса Христа, были только слабыя доказательства. А въ пользу Іисуса Христа мы имемъ прочныя и ощутительныя доказательства-пророчества. Разъ эти пророчества исполнились, разъ доказана исполненіемъ ихъ истинность, это служитъ признакомъ несомннности этихъ истинъ, а слдовательно доказательствомъ божественности Іисуса Христа. Итакъ, въ Немъ и съ помощью Его мы познаемъ Бога. А помимо этого, помимо св. Писанія и первороднаго грха, помимо необходимаго посредника, общаннаго и пришедшаго, нельзя доказать ршительно существованія Бога, нельзя ни дать настоящаго вроученія, ни научить хорошей нравственности. Но съ помощью Іисуса Христа и въ Іисус Христ доказывается существованіе Бога и люди научаются истинной нравственности и вр. Итакъ, Іисусъ Христосъ есть истинный Богъ людей.

Но мы познаемъ въ то-же время свое ничтожество, ибо этотъ Богъ есть Избавитель насъ отъ ничтожества. Такимъ образомъ, мы можемъ хорошо познать Бога, только сознавая свои беззаконія.

Т, которые познали Бога, не сознавши своего ничтожества, не Его прославляли, а сами себя превознесли. ‘Ибо когда міръ своею мудростью не позналъ Бога въ премудрости Божіей, то благоугодно было Богу юродствомъ проповди спасти врующихъ’ {Ап. Павла къ Кор. I, 21.}.

Мы не только познаемъ Бога лишь съ помощью Іисуса Христа, но и самихъ себя познаемъ только съ помощью Іисуса Христа. Жизнь и смерть мы познаемъ только съ помощью Христа. Вн Іисуса Христа мы не можемъ знать, что такое наша жизнь и смерть, что такое Богъ, что такое мы сами.

Безъ Св. Писанія, единственнымъ предметомъ котораго служитъ Іисусъ Христосъ, мы ничего не знаемъ и въ природ Бога, и въ нашей собственной природ видимъ только темноту.

Безъ Іисуса Христа человкъ по необходимости былъ-бы въ порок и ничтожеств, съ Іисусомъ Христомъ человкъ изъятъ изъ порока и ничтожества Въ Немъ вся наша добродтель и все наше блаженство. Вн Его есть только порокъ, ничтожество, заблужденія, мракъ, смерть, отчаяніе.

Безъ Іисуса Христа міръ не существовалъ-бы, ибо онъ необходимо разрушился-бы или былъ-бы какъ адъ.

Таинственное приготовленіе Іисуса Христа къ смерти.

Іисусъ терпитъ при своемъ страданіи муки, причиняемыя Ему людьми, но въ предсмертной борьб онъ терпитъ муки, которыя Самъ себ причиняетъ: Іисусъ ‘началъ ужасаться и тосковать’. Это наказаніе не отъ человческой, а отъ всемогущей руки и, чтобы вынести его, нужно быть всемогущимъ.

Іисусъ ищетъ какого-нибудь утшенія по крайней мр въ своихъ трехъ боле любимыхъ друзьяхъ, но они спятъ. Онъ проситъ ихъ побыть немного съ нимъ, а они его оставляютъ съ полнымъ пренебреженіемъ, столь мало раздляя Его страданія, что не могутъ удержаться минуты отъ сна. Такимъ образомъ, Іисусъ былъ оставленъ одинъ на волю Божью.

Іисусъ одинъ лишь на земл не только чувствуетъ и раздляетъ свою скорбь, но даже одинъ и знаетъ о ней: Небо и Онъ были единственными свидтелями ея.

Іисусъ — въ саду, но не въ такомъ саду прелестей, въ какомъ Адамъ погубилъ себя и весь родъ человческій: Онъ — въ саду мученій, Онъ спасаетъ себя и весь родъ человческій.

Онъ переноситъ эту скорбь и это одиночество среди ужасовъ ночи.

Я думаю, что Іисусъ никогда не жаловался, кром этого единственнаго раза, но въ этомъ случа Онъ жалуется, какъ-будто бы Онъ не могъ сдержать своей чрезмрной горести: ‘Душа моя скорбитъ смертельно’.

Іисусъ ищетъ соучастія и облегченія со стороны людей. Это, мн кажется, единственный разъ во всю Его жизнь. Но Онъ не получаетъ его, ибо ученики спятъ.

Іисусъ будетъ въ предсмертной скорби до конца міра: не нужно спать въ это время.

Іисусъ, среди этого общаго ослабленія, находя спящими учениковъ, которыхъ Онъ избралъ для бодрствованія съ Собою, досадуетъ на нихъ по причин опасности, которой они подвергаютъ не Его, а самихъ себя, и предупреждаетъ ихъ заботиться объ ихъ собственномъ спасеніи и благ съ сердечною къ нимъ нжностью, въ то время, какъ они оказываются неблагодарными: Онъ ихъ предупреждаетъ, что духъ бодръ, а плоть немощна.

Находя ихъ второй разъ спящими, такъ какъ ихъ не удержало отъ сна ни Его предостереженіе, ни ихъ собственная осторожность, Онъ выказываетъ столько доброты, что не будитъ ихъ и оставляетъ въ поко.

Іисусъ молится, будучи въ неизвстности относительно воли Отца, и боится смерти, но. узнавши волю Отца, Онъ идетъ впередъ на смерть: ‘Встаньте, пойдемъ! Вотъ приблизился предающій Меня’.

Іисусъ просилъ людей и не былъ услышанъ.

Іисусъ, пока ученики Его спали, подвизался за ихъ спасеніе. Онъ то-же длалъ по отношенію къ каждому изъ праведныхъ, пока они спали, какъ до ихъ рожденія, когда ихъ не было еще, такъ и среди грховной жизни по рожденіи.

Онъ одинъ только разъ молится о томъ, чтобы Его миновала чаша, притомъ еще съ покорностью вол Божьей, и два раза, чтобы она пришла, если нужно.

Іисусъ въ тоск. Видя друзей своихъ заснувшими, а всхъ враговъ своихъ бодрствующими, Онъ предается всецло своему Отцу.

Іисусъ видитъ въ Іуд не злобу къ Себ, а повелніе Бога, котораго Онъ любитъ… Онъ называетъ его другомъ.

Іисусъ удаляется отъ своихъ учениковъ, чтобы предаться предсмертной скорби, нужно вырываться изъ среды своихъ близкихъ и интимныхъ друзей, чтобы подражать Ему.

Іисусъ въ предсмертной борьб и въ самомъ сильномъ страданіи: станемъ-же дольше молиться!

II.

‘Утшься! Ты Меня не искалъ-бы теперь, еслибы не нашелъ уже.

Я думалъ о теб во время своей предсмертной борьбы, я пролилъ капли крови за тебя.

Думать, что ты самъ можешь зародить въ себ такое-то чувство, значитъ искушать Меня, а не себя испытывать: Я все длаю, если что происходитъ въ теб.

Слдуй моимъ правиламъ: ты видишь, какъ хорошо я направилъ св. Дву и святыхъ, которые поручили Мн себя.

Отецъ любитъ все то. что Я длаю.

Неужели ты хочешь, чтобы Мн стоило крови спасеніе человчества, а чтобы ты не проливалъ и слезъ?

Обращеніе — Мое дло. Не бойся и молись съ упованіемъ, какъ бы для Меня.

Я присутствую для тебя своимъ словомъ въ Св. Писаніи, своимъ Духомъ и внушеніями въ церкви, силою въ священств, молитвою въ врующихъ.

Врачи тебя не исцлятъ: ты все-таки умрешь наконецъ. Но Я исцляю и длаю тло безсмертнымъ. Терпи цпи и тлесное рабство, я освобождаю тебя теперь только отъ духовнаго рабства.

Я теб боле близкій другъ, чмъ всякій другой, ибо я сдлалъ для тебя больше ихъ: они не стерпли-бы того, что я терплю за тебя, они не умерли-бы за тебя, когда ты оказался-бы неврнымъ и жестокимъ, а я все это длалъ, готовъ длать и длаю для своихъ избранныхъ.

Если-бы ты созналъ свои грхи, то ты палъ-бы духомъ’.

— ‘Я падаю духомъ, Господи, ибо я врю Теб, какъ они тяжки’.

— ‘Не падай! Ибо Я, указавши теб грхи, могу и исцлить тебя отъ нихъ и то, что Я говорю теб объ этомъ, есть знаменіе того, что Я хочу тебя исцлить. По мр того, какъ ты станешь ихъ заглаживать, ты будешь ихъ сознавать и наконецъ теб будетъ сказано: Смотри, какіе грхи теб отпущены! Кайся-же въ своихъ скрытыхъ грхахъ и въ скрытой тяжести тхъ грховъ, которые ты знаешь!’

— ‘Господи! я все Теб отдаю’.

— ‘Я люблю тебя боле горячо, чмъ ты любилъ свои мерзости.

Мн пусть будетъ слава, а не теб, червь и земля.

Обратись къ твоему Владык, когда Мои собственныя слова служатъ для тебя поводомъ ко злу, тщеславію или суемудрію’.

III.

Я вижу въ себ пропасть гордости, суемудрія, похоти. Нтъ ничего общаго между мною и Богомъ, никакого отношенія къ вссправедному Іисусу Христу. А Его выдавали за гршника изъ-за меня, вс ваши бичи падали на Него, Онъ больше меня подвергался униженіямъ и не только не чуждается меня, но даже считаетъ себ за честь, если я иду къ нему за помощью.

Онъ самъ себя исцлилъ, а тмъ боле исцлитъ меня. Свои раны я долженъ присоединить къ Его ранамъ и соединиться съ Нимъ, спасая Себя, Онъ спасетъ и меня.

Но я не долженъ на будущее время увеличивать своими ранами Его ранъ.

IV.

Утшьтесь: не отъ себя вы должны ждать исцленія. Напротивъ, вы должны ожидать, его, ничего не ожидая отъ самихъ себя.

На крест Іисусъ Христосъ былъ мертвъ и видимъ, въ мст погребенія Онъ былъ мертвъ и скрытъ.

Погребали Іисуса Христа только святые люди.

Іисусъ Христосъ не сдлалъ ни одного чуда въ мст погребенія. Входили туда только святые. Тамъ Іисусъ Христосъ принимаетъ новую жизнь, а не на крест. Это послдняя тайна страданія и искупленія.

Іисусъ Христосъ не имлъ на земл, гд главу преклонить, кром мста погребенія.

Его враги перестали Его преслдовать только въ мст погребенія

VI.

‘Я часто говорю теб и совтую, потому что твой Руководитель не можетъ непосредственно говорить съ тобою, а Я не хочу, чтобы ты оставался безъ руководителя. Можетъ быть, я буду имъ для тебя по Его порученію и такимъ образомъ Онъ будетъ руководить тобою, а ты не будешь видть Его. Ты не искалъ-бы меня, если-бы уже не обладалъ Мною. Поэтому не тревожься!’

VII.

‘Не сравнивай себя съ другими, а сравнивай со Мной. Если ты не находишь Меня въ тхъ, съ которыми сравниваешь себя, то, значитъ, ты сравниваешь себя съ гнуснымъ человкомъ. Если же находишь Меня, то сравнивай. Но что ты станешь сравнивать? Себя-ли или Меня въ теб? Если себя, то ты сравниваешь гнуснаго человка. Если Меня, то, значитъ, Меня ты сравниваешь со Мною-же. Я Богъ во всемъ’.

VIII.

Мн кажется, что Іисусъ Христосъ посл Своего воскресенія позволялъ коснуться только своихъ ранъ: ‘Не прикасайся ко Мн!’ Намъ нужно соединяться съ Нимъ только въ Его страданіяхъ.

IX.

Въ Кан Онъ предоставилъ сообщаться съ Собою, какъ съ смертнымъ, ученикамъ, шедшимъ въ Эммаусъ,— какъ съ воскресшимъ, во всей церкви,— какъ съ восшедшимъ на небо.

‘Молитесь, чтобы не впасть въ искушеніе’. Опасно подвергаться искушенію. Если кто подвергается искушенію, то потому, что не молится. ‘И ты нкогда обратившись утверди братьевъ твоихъ’ (говорилъ Христосъ Петру). Но прежде, чмъ это случилось, ‘Господь обратившись взглянулъ на Петра’ {Лука, гл. XXII.}.

Ап. Петръ проситъ позволенія ударить Малха и ударяетъ, прежде чмъ услышалъ отвтъ. Іисусъ Христосъ отвчаетъ уже посл.

XI.

Іисусъ Христосъ не хотлъ быть убитымъ безъ формальнаго суда, ибо гораздо позорне умереть по приговору суда, чмъ вслдствіе несправедливаго возмущенія.

XII.

Ложный судъ Пилата иметъ результатомъ только страданія Іисуса Христа, ибо Пилатъ велитъ Его бичевать посл своего ложнаго суда, а потомъ умертвить, вмсто того, чтобы умертвить съ перваго же разу. Такъ поступаютъ и ложные праведники. Чтобы угодить міру и вмст съ тмъ показать, что они совершенно преданы Іисусу Христу, они длаютъ и добрыя, и злыя дла, ибо они стыдятся Христа. А наконецъ, среди наибольшихъ искушеній и случайностей, они Его убиваютъ.

ГЛАВА XXIII.
О чудесахъ.

Чудо — это дйствіе, которое превышаетъ естественную силу способовъ, при немъ употребляющихся, и не-чудо — это дйствіе, которое не превышаетъ естественной силы употребляемыхъ при этомъ способовъ. Такимъ образомъ, кто исцляетъ вмшательствомъ діавола, тотъ не творитъ чуда, ибо это не превышаетъ силы діавола.

Чудеса тмъ, что Богъ совершаетъ надъ тлами, доказываютъ ту власть, которую Онъ иметъ надъ сердцами.

По чудесамъ различается то или иное религіозное ученіе, съ другой стороны, и ученіе длаетъ различіе между чудесами. Есть ложныя и истинныя чудеса. Нуженъ какой-нибудь признакъ, чтобы ихъ различать, а иначе они безполезны. А они не безполезны,— напротивъ, они служатъ основой. Правило различать чудеса должно быть такого рода, чтобы оно не разрушало доказательствъ истины, которыя получаются отъ истинныхъ чудесъ, такъ какъ это главная цль чудесъ. Моисей далъ два такихъ признака: если предсказаніе не исполняется (Въ XVIII, 22), и если пророки чудесами вводятъ въ идолопоклонство, то чудеса ложны, Іисусъ Христосъ далъ еще одинъ.

Если ученіе направляетъ чудеса, то они безполезны для этого ученія. Если же чудеса даютъ направленіе ученію, то можно ли ими убдить въ ученіи во всемъ его состав? Нтъ, это не удастся.

… Въ ветхомъ завт чудеса ложны, когда ими хотятъ отвратить отъ Бога. Въ новомъ завт они ложны, если ими отвращаютъ отъ Іисуса Христа. Вотъ случаи, когда можно не врить чудесамъ. Другихъ исключеній не зачмъ придумывать.

Слдуетъ-ли отсюда, что іудеи имли право исключать всхъ пророковъ, приходившихъ къ нимъ? Нтъ. Они гршили бы, не исключая тхъ, которые отрицали Бога, но гршили бы также, если-бы исключали тхъ, которые не отрицали Бога.

Итакъ, прежде всего, видя чудо, нужно или покориться, или имть чудесныя доказательства противъ ложнаго. Нужно смотрть, не отрицаютъ-ли творящіе чудеса Бога, Іисуса Христа или церковь. Если бы не было ложныхъ чудесъ, то была бы полная несомннность. Если бы не было правила, какъ различать чудеса, то они были-бы безполезны и не было-бы основанія имъ врить. А на самомъ дл, нтъ для человка полной несомннности, но есть основанія врить.

——

‘Чудо, говорятъ иные, подкрпило-бы мою увренность’. Говорятъ это, не видя чуда. Основанія, видныя издали повидимому, ограничиваютъ наше зрніе, но стоитъ подойти къ нимъ ближе, и мы начинаемъ видть еще дальше. Ничто не можетъ остановить легкости движенія нашего ума. Нтъ правила, говорятъ, безъ исключенія, нтъ истины столь всеобщей, чтобы съ какой-нибудь стороны она не была неполной истиной. А достаточно того, что она не абсолютно всеобща, чтобы имть намъ поводъ подводить подъ исключеніе именно настоящій случай и говорить: Это не всегда истинно, значитъ, есть случай, гд оно не истинно. Остается только показать, что данный случай и есть именно такой, и разв только очень неловкій или очень неудачный не найдетъ средствъ къ такому выводу.

II.

Всякая религія ложна, если не учитъ поклоняться Богу, какъ началу всхъ вещей, и если въ своемъ нравственномъ ученіи не проповдуетъ любви къ одному только Богу, какъ причин всхъ вещей….

——

Іудеи имли ученіе о Бог, какъ мы имемъ объ Іисус Христ, и притомъ опиравшееся на чудеса, имъ было запрещено врить всякимъ чудотворамъ и, даже боле того, приказано было обращаться въ такихъ случаяхъ къ первосвященникамъ и держаться ихъ. Такимъ образомъ, они имли по отношенію къ пророкамъ вс т основанія, которыя мы имемъ для отказа врить чудотворцамъ. А между тмъ они были очень виновны въ томъ, что отказавшись врить пророкамъ, по причин ихъ чудесъ, отказались и отъ Іисуса Христа. Если-бы они не видли вовсе чудесъ, они не были-бы виновны. ‘Если-бы Я не сотворилъ между нами длъ, какихъ никто другой не длалъ, то не имли-бы грха’ {Іоанн. XV, 24.}. Итакъ, все врованіе основано на чудесахъ.

——

Доказательства, которыя Іисусъ Христосъ и апостолы извлекаютъ изъ св. Писанія, не совсмъ убдительны. Ибо они ссылаются только на то, что Моисей говорилъ, что придетъ пророкъ, но они не доказываютъ этимъ, что это онъ самый и есть, а въ этомъ-то и заключался весь вопросъ. Итакъ, въ этихъ мстахъ показывается только, что въ данномъ случа нтъ противорчія съ св. Писаніемъ, а не показывается того, что въ данномъ случа полное согласіе. А если нтъ противорчія, то этого и достаточно, коль скоро есть чудеса.

III.

Іисусъ Христосъ говоритъ, что св. Писаніе свидтельствуетъ о Немъ, но не показываетъ, въ чемъ.

Даже пророчества не могли доказать истинности Іисуса Христа, пока Онъ былъ живъ. Такимъ образомъ, люди не были-бы виновны, что не врили въ Него до Его смерти, если-бы не было достаточно чудесъ, безъ всякаго особаго ученія о Немъ св. Писанія. Т, которые не врили въ Него еще при жизни, были гршниками, какъ Онъ самъ говорилъ объ этомъ, и притомъ незаслуживающими прощенія. Значитъ, было какое-то доказательство, которому они противились. А такимъ доказательствомъ были только чудеса. Итакъ чудесъ достаточно, если ученіе имъ не противорчитъ, и въ нихъ должно врить

Іисусъ Христосъ доказывалъ, что Онъ — Мессія, не свряя свое ученіе съ св. Писаніемъ и пророчествами, а чудесами. Онъ доказываетъ, что Онъ отпускаетъ грхи, тоже съ помощью чуда.

Никодимъ, благодаря чудесамъ, призналъ, что Его ученіе — Божіе: ‘Равви! мы знаемъ, что Ты учитель, пришедшій отъ Бога, ибо такихъ чудесъ, какія Ты творишь, никто не можетъ творить, если не будетъ съ нимъ Богъ’. Онъ не о чудесахъ судитъ по ученію, а по чудесамъ объ ученіи.

Между Богомъ и людьми — взаимная обязанность ‘Что еще надлежало бы сдлать для виноградника Моего?’ спрашиваетъ Богъ. ‘Какъ Я помыслилъ, такъ и будетъ, какъ Я опредлилъ, такъ и состоится’. (Ис. V и XIV).

Долгъ людей передъ Богомъ — принимать вру, которую Онъ имъ посылаетъ. А Богъ долженъ не вводить людей въ заблужденіе. Они впали бы въ заблужденіе, если-бы такіе чудотворцы провозглашали ученіе, которое съ перваго вида не казалось-бы ложнымъ при обыкновенномъ людскомъ пониманіи, и если бы величайшій Творецъ чудесъ не предупредилъ бы уже раньше, что такимъ ложнымъ чудотворцамъ нельзя врить. Такимъ образомъ, если бы въ церкви произошло раздленіе и, напр., аріяне, которые, какъ и католики, утверждали, что опираются на св. Писаніе, стали творить чудеса, а католики нтъ, то люди введены были бы въ заблужденіе. Ибо подобно тому, какъ человкъ, провозвщающій намъ тайны Божіи, не заслуживаетъ еще того, чтобы ему врили, опираясь на его частный авторитетъ,— изъ-за этого-то и сомнваются нечестивые,—точно такъ-же, если человкъ, въ доказательство сообщенія своего съ Богомъ, воскрешаетъ мертвыхъ, предсказываетъ будущее, переходитъ моря, исцляетъ болзни, то нтъ такого нечестивца, который не сдался бы на такія доказательства, а невріе Фараона и фарисеевъ есть результатъ неестественнаго огрубнія. Итакъ, когда мы видимъ чудеса и не подозрительное ученіе — то и другое на одной сторон, то мы безъ труда вримъ. Но когда мы видимъ чудеса и подозрительное ученіе на одной и той-же сторон, то нужно смотрть, которая изъ этихъ вещей ясне всего. Іисусъ Христосъ именно внушалъ подозрніе іудеямъ ученіемъ Своимъ.

——

Большая разница искушать и вводить въ заблужденіе. Богъ искушаетъ, но не вводитъ въ заблужденіе. Искушать значитъ доставлять такіе случаи, когда человкъ, не будучи подавленъ необходимостью, если не любитъ Бога, то сдлаетъ то-то. Вводить въ заблужденіе значитъ ставить человка въ необходимость ложно заключать и слдовать лжи.

——

Въ силу указанной обязанности Божіей, невозможно, чтобы какой-нибудь человкъ, скрывая дурныя стороны своего ученія и обнаруживая только хорошую и называя себя согласнымъ съ Богомъ и церковью, творилъ чудеса, съ цлью незамтно распространять свое ложное и ловкое ученіе. Еще мене возможно, чтобы Богъ, знающій сердца, творилъ чудеса во вниманіе къ такому человку.

IV.

Большая разница не признавать Іисуса Христа и только называться послдователемъ Его, или притворяться, что признаешь Его. Одни, положимъ, могутъ совершать чудеса, другіе нтъ, относительно однихъ очевидно, что они противорчатъ истин, относительно другихъ — нтъ, такимъ образомъ, чудеса могутъ быть очевидне ученія {Это темное мсто объясняютъ такъ: громко заявляющимъ о своемъ невріи Богъ можетъ дать силу творить чудеса, ибо они не могутъ обмануть врующихъ — нелпость ихъ ученія очевидне чудесъ ихъ. Но т, ученіе которыхъ двусмысленно и въ сущности лживо, своими чудесами могли бы обольстить врующихъ, такъ какъ ихъ чудеса могли-бы быть очевидне ихъ ученія, поэтому Богъ не позволяетъ имъ творить чудесъ.}.

Чудеса показываютъ разницу въ вещахъ сомнительныхъ, различая іудеевъ отъ язычниковъ, іудеевъ отъ христіанъ, католиковъ отъ еретиковъ, оклеветанныхъ отъ клеветниковъ, крестъ Спасителя отъ креста разбойника. Но для еретиковъ чудеса были-бы безполезны, ибо церковь, пріобртшая авторитетъ, благодаря чудесамъ, уже раньше снискавшимъ себ довріе, говоритъ намъ, что еретики не имютъ истинной вры. Нтъ сомннія, что у нихъ и нтъ истинныхъ чудесъ, потому что чудеса церкви, бывшія прежде, исключаютъ вру въ ихъ чудеса. Такимъ образомъ, одно чудо стоитъ противъ другого чуда, а первыя и боле великія чудеса — на сторон церкви.

Сопоставимъ Авеля и Каина, Моисея и магиковъ, Илію и ложныхъ пророковъ, Іеремію и Ананію, Михея и ложныхъ пророковъ, Іисуса Христа и фарисея, апостола Павла и Варіисуса, апостоловъ и заклинателей, христіанъ и неврующихъ, католиковъ и еретиковъ, Илію, Еноха и антихриста. Постоянно истинное брало верхъ въ чудесахъ. Сопоставимъ два креста

Никогда въ преніяхъ объ истинномъ Бог, объ истинной религіи не происходило чуда на сторон заблужденія и не на сторон истины.

——

Между іудеями происходилъ споръ (Іоан., VII, 40), какъ теперь между христіанами. Одни врили въ Іисуса Христа, другіе не врили, основываясь на пророчествахъ, говорившихъ, что Онъ долженъ произойти изъ Вилеема. Имъ бы лучше было постараться узнать, не Онъ-ли это. Ибо коль скоро чудеса Его были достаточно убдительны, они должны были вполн увриться, что противорчія Его ученія съ св. Писаніемъ только мнимыя, эта неясность не извиняла ихъ, а ослпляла. Точно также не заслуживаютъ извиненія и т, которые отказываются врить теперешнимъ чудесамъ въ виду ихъ мнимаго противорчія законамъ природы.

——

Іисусъ Христосъ исцлилъ слпорожденнаго и длалъ много чудесъ въ субботу. Черезъ это самое Онъ ослплялъ фарисеевъ, которые говорили, что о чудесахъ нужно судить по ученію.

‘Мы знаемъ, что съ Моисеемъ говорилъ Богъ, сего же не знаемъ, откуда Онъ’ {Іоанн. IX, 29.}.

— Удивительно, какъ это вы не знаете, откуда Онъ! Вдь Онъ творитъ такія чудеса!

——

Іисусъ Христосъ не говорилъ ни противъ Бога, ни противъ Моисея. Антихристъ и ложные пророки, предсказанные въ ветхомъ завт, станутъ говорить открыто противъ Бога и противъ Іисуса Христа. Кто — скрытый врагъ, тому Богъ не позволилъ бы творить чудеса открыто.

Если есть Богъ, то должна быть на земл вра въ Бога. Чудеса Христа не предсказаны антихристомъ, а чудеса антихриста предсказаны Іисусомъ Христомъ, такимъ образомъ, если-бы Іисуст Христосъ не былъ Мессіей, то Онъ легко ввелъ бы въ заблужденіе, но антихристъ не можетъ ввести въ заблужденіе.

Неужели Христосъ, предсказавши чудеса антихриста, думалъ этимъ разрушить вру въ свои собственныя чудеса?— Моисей предсказалъ Христа и повеллъ слдовать за Нимъ, Христосъ предсказалъ антихриста и запретилъ слдовать за нимъ.

Во время Моисея люди не могли сохранять вры въ антихриста: онъ имъ былъ неизвстенъ, но во время антихриста очень легко врить въ Іисуса Христа: Онъ будетъ очень извстнымъ.

Нтъ ни одного основанія врить въ антихриста, которое не было-бы основаніемъ и для вры въ Христа, но для вры въ Христа есть и другія основанія, которыя не служатъ основаніями для вры въ антихриста.

Чудеса важне, чмъ вы думаете: они послужили основанію и послужатъ продолженію церкви до антихриста, до конца міра.

Богъ разстроилъ ложныя чудеса или предсказалъ ихъ, въ томъ и другомъ случа, Онъ поднялся надъ тмъ, что сверхъестественно на нашъ взглядъ, вмст съ тмъ Онъ поднялъ и насъ самихъ.

——

Чудеса имютъ такую силу, что, какъ ни ясно, что есть Богъ, Онъ все-таки предупредилъ, чтобы не замышляли ихъ противъ Него, а иначе они способны были-бы привести въ смущеніе.

Указанныя мста Второзаконія (XIII) не только не говорятъ противъ авторитета чудесъ, но даже какъ нельзя лучше доказываютъ силу ихъ. То-же можно сказать и о чудесахъ антихриста, которыя будетъ совершать онъ, чтобы прельстить, если возможно, и избранныхъ’.

VI.

Причиной, почему не врятъ истиннымъ чудесамъ, служитъ недостатокъ любви. ‘Но вы не врите, ибо вы не изъ овецъ Моихъ’ {Іоанн. XI, 26.}. Причиной вры въ ложныя чудеса служитъ тоже недостатокъ любви (II есеал. II, 10).

——

Разсмотрвши, почему это люди питаютъ такую вру къ столькимъ обманщикамъ, утверждающимъ, что у нихъ есть средства исцлить такую-то болзнь, и часто даже поручаютъ свою жизнь въ ихъ руки, я вижу истинную причину этого въ томъ, что есть и настоящія средства, ибо невозможно было-бы появленіе столькихъ ложныхъ цлителей, невозможно было-бы такое довріе къ нимъ, если-бы не было истинныхъ Если-бы вовсе не было средства противъ какой-нибудь болзни, если-бы вс болзни были неизлчимы, то невозможно было-бы, чтобы эти цлители воображали, что могутъ дать такое средство, а тмъ боле невозможно, чтобы столько другихъ людей врило тмъ, которые хвастаются, что имютъ это средство. Если-бы кто хвастался, что можетъ помшать умереть, то никто ему не врилъ бы, потому-что не было ни одного подобнаго примра. Но такъ-какъ есть масса средствъ, признанныхъ настоящими даже со стороны великихъ людей, то это обстоятельство склонило людскую доврчивость: если что признано возможнымъ, то выводятъ заключеніе, что именно это самое и было. Ибо народъ обыкновенно разсуждаетъ такъ: вещь возможна, значитъ, она есть. Коль скоро вещь нельзя отрицать вообще, потому что есть на лицо нсколько частныхъ, но подлинныхъ ея дйствій, то народъ, не будучи въ состояніи различить, какія изъ ея дйствій истинны, вритъ имъ всмъ. Точно также причиной того, что люди врятъ въ столько ложныхъ дйствій луны, служитъ то обстоятельство, что есть истинныя дйствія, напр. приливъ и отливъ.

То-же можно сказать о пророчествахъ, чудесахъ, сногаданіяхъ, колдовств и т. д. Если-бы изъ всего этого ничего не было-бы истиннаго, то ничему подобному и не врили-бы Такимъ образомъ, мы приходимъ не къ тому заключенію, что такъ-какъ есть столько ложныхъ чудесъ, то нтъ истинныхъ, а напротивъ, къ заключенію, что такъ-какъ есть столько ложныхъ, то несомннно есть истинныя чудеса, что ложныя чудеса только тмъ и объясняются, что есть истинныя

Точно такъ-же нужно разсуждать и о религіи, ибо невозможно, чтобы люди придумали себ столько ложныхъ религій если-бы не было истинной. Противъ этого возразятъ, что вдь и дикари имютъ религію. На это отвчу, что они потому имютъ, что слышали о ней, какъ это видно изъ преданій о потоп, изъ обряда обрзанія, изъ преданій о крест св. Андрея, и т. д.

VII.

Сказано: врьте въ церковь! но не сказано: врьте въ чудеса, потому что послднее естественно, а первое нтъ. Одно имло нужду въ предписаніи, другое — нтъ.

VIII.

Эти двы {Рчь идетъ о монахиняхъ Портъ-Рояля.} удивлены тмъ, что говорятъ о нихъ, именно что будто он — на пути къ погибели, что духовники совращаютъ ихъ въ женевское ученіе {Ученіе Кальвина.}, внушаютъ имъ, что Іисусъ Христосъ не присутствуетъ въ евхаристіи и не сидитъ одесную Отца. Он знаютъ, что все это ложь. Он поручаютъ себя Богу, говоря: ‘Смотри, есть ли во мн путь беззаконія’. Что-же выходитъ изъ этого? Мсто, которое называютъ храмомъ діавола, Богъ длаетъ Своимъ храмомъ. Говорятъ, что нужно удалить оттуда дтей, а Богъ ихъ исцляетъ. Говорятъ, что тамъ адское скопище, а Богъ длаетъ это мсто святилищемъ своей благодати. Имъ грозятъ наконецъ всми яростями, всми местями неба, а Богъ осыпаетъ ихъ Своими милостями. Посл этого нужно потерять всякій смыслъ чтобы прійти къ заключенію, что он — на пути къ погибели.

——

Чтобы ослабить своихъ противниковъ, вы обезоруживаете всю церковь.

——

Если они {Рчь идетъ объ янсенистахъ.} говорятъ, что наше спасеніе зависитъ только отъ Бога, то это ересь. Если они говорятъ, что они подчинены пап, то это лицемріе. Они готовы подписаться подъ всми его установленіями, но этого недостаточно Если они говорятъ, что не нужно убивать изъ-за яблока, то этимъ они оспариваютъ нравственное ученіе католиковъ. Если между ними творятся чудеса, то это не есть признакъ святости, а напротивъ, внушаетъ подозрніе въ ереси

——

Три признака религіи: вчное продолженіе, добрая жизнь, чудеса. Вчность ея они разрушаютъ ученіемъ о вроятности, добрую жизнь — своею моралью, а чудеса — непризнаніемъ ихъ истинности или послдовательности. Если врить чудесамъ, то нужно признать, что церковью обусловлена вчность, святая жизнь, чудеса. Еретики отрицаютъ ихъ вовсе или отрицаютъ ихъ послдовательность. Янсенисты — то-же самое. Но отрицать ихъ значитъ не имть вовсе искренности, а отрицать ихъ послдовательность — значитъ потерять смыслъ.

——

Что-бы тамъ ни было, но церковь остается безъ доказательствъ, если они правы.

——

У церкви три сорта враговъ: іудеи {Паскаль говорить объ іудеяхъ, жившихъ посл пришеcтвія Мессіи.}, которые никогда не принадлежали къ ея тлу, еретики, которые удалились отъ нея, и дурные христіане, которые, терзаютъ ее внутри. Эти три различные сорта противниковъ обыкновенно нападаютъ на нее раз. личнымъ образомъ. Но тутъ они употребляютъ вс одинъ и тотъ же способъ. Такъ какъ они вс не имютъ чудесъ, а церковь иметъ, какъ оружіе противъ нихъ, чудеса, то они вс одинаково заинтересованы въ томъ, чтобы издваться надъ ними, и вс пользуются тою уловкою, что судятъ о чудесахъ по ученію, а не объ ученіи по чудесамъ. Между людьми, слушавшими Іисуса Христа, было дв партіи: одни слдовали Его ученію, опираясь на Его чудеса, другіе говорили… Дв партіи были во времена Кальвина. Теперь тоже дв партіи іезуитовъ…

——

Не здсь мстопребываніе истины: она блуждаетъ въ неизвстности между людьми. Богъ покрылъ ее покровомъ тайны, который мшаетъ познать ее тмъ, которые не понимаютъ ея голоса. Мсто открыто для хулы, а также для истинъ по крайней мр вполн очевидныхъ. Проповдуя евангельскія истины, они проповдуютъ и противоположное и затемняютъ вопросы такъ, чтобы народъ не могъ въ нихъ разобраться. Они спрашиваютъ: ‘что у васъ есть такого, что заставляло бы васъ больше врить, чмъ другихъ? Какое знаменіе вы можете сдлать? У васъ только слава и у насъ тоже. Если бы у васъ были чудеса, другое дло’. Это правда, что ученіе должно быть подкрплено чудесами, но они ими злоупотребляютъ, чтобы хулить ученіе. Если происходятъ чудеса, они говорятъ, что чудесъ недостаточно безъ ученія: вотъ еще поводъ хулить чудеса.

——

Какъ вамъ пріятно знать общія правила, такъ какъ вы думаете этимъ путемъ посять смущеніе и сдлать все безполезнымъ! Но вамъ, отцы, помшаютъ въ этомъ: истина — одна и прочна.

IX.

Чудо между схизматиками не внушаетъ столько опасеній, ибо такъ какъ схизма очевидне чуда, то она очевидно указываетъ на ихъ заблужденіе. Но когда нтъ схизмы и когда заблужденіе спорно, то чудо ршаетъ дло.

——

‘Не отъ Бога этотъ человкъ, потому что не хранитъ субботы. Другіе говорили: какъ можетъ человкъ гршный творить такія чудеса?’ (Іоанн. IX, 16).

На чьей сторон больше всего ясности?

‘Это не Божій домъ, ибо здсь не врятъ въ пять предложеній Янсенія’. А другіе говорятъ: ‘это домъ Божій, ибо Богъ совершаетъ чудеса’. На чьей сторон больше всего ясности?

‘Ты что скажешь о Немъ? Онъ сказалъ: это пророкъ’.— ‘Если бы Онъ не былъ отъ Бога, не могъ бы творить ничего’ {Іоанн., гл. IX.}.

——

‘Когда не врите Мн, врьте дламъ Моимъ’. Христосъ отсылаетъ ихъ къ дламъ, какъ къ самому сильному доказательству.

——

Богъ сказалъ іудеямъ, а также и христіанамъ, чтобы они не всегда врили пророкамъ. Тмъ не мене фарисеи и книжники считаютъ важнымъ фактомъ чудеса Іисуса Христа и пытаются показать, что они ложны или сотворены діаволомъ, такъ какъ они по необходимости должны были поврить, если бы признали, что они отъ Бога.

Вамъ теперь не зачмъ производить подобное различеніе. Однако его очень легко сдлать: кто не отрицаетъ ни Бога, ни Іисуса Христа, тотъ не творитъ чудесъ, въ которыхъ можно сомнваться.

Но намъ не нужно длать подобныхъ различеній. Вотъ священная реликвія — тернъ отъ внца Спасителя міра, надъ нимъ не иметъ власти князь міра сего {Діаволъ, Іоанн. XII, 31.}, онъ совершаетъ чудеса своею собственною силою, силою крови, пролитой за насъ. Самъ Богъ избираетъ это мсто {Монастырь Портъ-Ройяль.}, чтобы въ немъ блистало Его всемогущество. Не люди совершаютъ эти чудеса съ помощью неизвстной и сомнительной силы, которая обязывала бы насъ производить трудное изслдованіе. Ихъ совершаетъ самъ Богъ: орудіе страданія Его Единороднаго Сына изъ многихъ мстъ избрало это мсто и заставило стекаться со всхъ сторонъ людей, чтобы получить тутъ чудесное облегченіе своимъ слабостямъ.

——

Въ чудесахъ уже нтъ необходимости, потому что они были уже. Но когда люди не слышатъ уже преданія, когда у нихъ не стоитъ во глав папа, когда они его заподозрили, когда такимъ образомъ они исключали истинный источникъ истины — преданіе и предубждены противъ хранителя его — папы, то истина не иметъ уже свободы проявиться: тогда люди не говорятъ уже объ истин, поэтому истина должна сама говорить о себ. Такъ было во времена Арія.— ‘Вы ищете Меня не потому, что видли чудеса, но потому, что ли хлбъ и насытились’ (Іоанн. VI, 26).

Кто слдуетъ Іисусу Христу по причин Его чудесъ, тотъ почитаетъ Его могущество во всхъ чудесахъ, которыя оно производитъ. Но кто, заявляя, что слдуетъ Ему за Его чудеса, на самомъ дл слдуетъ только потому, что Онъ утшаетъ его и насыщаетъ его мірскими благами, тотъ безславитъ Его чудеса, если они противорчатъ его собственнымъ удобствамъ.

——

О несправедливые судьи {Обращеніе къ іезуитамъ.}, не составляйте законовъ на единъ часъ! Судите по тмъ законамъ, которые уже установлены, и притомъ вами же самими. Горе вамъ, если вы создаете несправедливые законы!

——

Причина, почему церковь постоянно существовала, состоитъ въ томъ, что истина оставалась безъ оспариванья, а если ее оспаривали, то былъ папа, если же его не было, то была церковь.

Для царей, князей важно пользоваться уваженіемъ за благочестіе, изъ-за этого-то они исповдуются у васъ.

——

Янсенисты преобразованіемъ нравовъ походятъ на еретиковъ, а вы походите на нихъ зломъ.

ГЛАВА XXIV.
О разум, милости, вр, церкви и различныхъ вопросахъ догмы и морали.

Пирронизмъ правъ, ибо до Іисуса Христа люди при всемъ томъ не знали, гд они, велики-ли они или ничтожны. А т, которые утверждали то или другое, тоже ничего не знали и угадывали случайно, безъ всякаго основанія, они тоже постоянно были въ заблужденіи, исключая то одно, то другое.

——

Единственно противная здравому разсудку и человческой природ вещь одна только постоянно и существовала между людьми {Ср. Гл. XII, IX.}.

II.

Неужели вы думаете, что невозможно, чтобы Богъ былъ безконеченъ и недлимъ? Если такъ, то я хочу показать вамъ без конечную и недлимую вещь — это точка, движущаяся повсюду съ безконечною скоростью: она — во всхъ мстахъ и въ то-же время вся цликомъ въ каждомъ мст.

Пусть это природное явленіе, которое прежде казалось вамъ невозможнымъ, заставитъ васъ признать, что могутъ быть и другія такія явленія, о которыхъ вы еще не знаете. Не извлекайте изъ этого перваго вашего опыта того заключенія, что вамъ ничего не остается знать: вамъ нужно еще безконечно много знать.

III.

Проявляя кротость во всемъ устройств міра, Богъ такъ сдлалъ, чтобы человкъ умомъ воспринималъ вру, опираясь на доводы разума, а сердцемъ — въ силу благодати. Но внушить вру уму и сердцу силою и угрозами — это значитъ внушать не вру, а ужасъ.

Нужно пожалть неврующихъ: они достаточно несчастны уже въ силу своего состоянія. Поносить ихъ нужно было бы только въ томъ случа, если это послужило бы имъ въ пользу, но это имъ вредитъ.

IV.

Вся вра состоитъ въ Іисус Христ и Адам, вся мораль — въ признаніи похоти и благодати.

Міръ существуетъ для проявленія милосердія и осужденія, но не въ такомъ смысл, какъ будто люди были въ немъ выходящими изъ рукъ Божіихъ, а въ томъ смысл, что они враги Бога, которымъ Онъ даетъ по своей милости достаточно свта, чтобы снова прійти къ Нему, если они хотятъ искать Его и слдовать за Нимъ: но Онъ ихъ накажетъ, если они отказываются искать Его или слдовать за нимъ.

VI.

Чтобы тамъ ни говорили, а нужно признаться, что религія христіанская заключаетъ въ себ нчто удивительное — ‘Это потому, что вы родились въ ней’, скажутъ намъ.— Далеко нтъ. Я противился бы ей на этомъ самомъ основаніи, боясь, какъ-бы не подчинило меня это предубжденіе. Но хотя я родился въ ней, я не перестаю находить ее таковою.

VII.

Если кто знаетъ только природу, не будетъ-ли онъ, вслдствіе этого только, несчастенъ? Будетъ-ли несчастенъ только тотъ, кто одну ее знаетъ?

Не нужно, чтобы человкъ вовсе ничего не видлъ, но и достаточно видть ему нужно не для того, чтобы врить, что онъ обладаетъ, а для того, чтобы знать, что онъ потерялъ: чтобы знать, что онъ потерялъ, для этого нужно видть и не видть. А въ такомъ именно положеніи и находится природа человка.

——

Истинная религія должна ознакомить съ величіемъ и ничтожествомъ, должна ввели къ самоуваженію и презрнію къ себ, къ любви и къ отвращенію.

VIII.

Религія столь великая вещь, что справедливо лишены ея т, которые не желаютъ принять на себя трудъ искать ее, если она темна. На что-же имъ жаловаться, если она такова, что ища ее можно найти?

——

Гордость составляетъ противовсъ и прогоняетъ вс несчастія. Вотъ странное чудовище, вотъ вполн очевидное заблужденіе! Вотъ гордецъ упалъ съ своего мста: онъ ищетъ его съ безпокойствомъ. Это длаютъ вс люди. Посмотримъ, кто его найдетъ.

Когда говорите, что Іисусъ Христосъ умеръ не за всхъ, то вы злоупотребляете дурною склонностью людей, которые постоянно относятъ къ себ это исключеніе, а это значитъ благопріятствовать отчаянію, вмсто того, чтобы отвратить ихъ отъ него, благопріятствуя надежд. Вдь вслдствіе вншнихъ привычекъ, люди привыкаютъ къ внутреннимъ добродтелямъ.

IX.

Заслуга человка при его невинности состояла въ пользованіи тварями и господств надъ ними, а теперь она состоитъ въ отдленіи отъ нихъ и подчиненіи себя имъ.

Церковь всегда оспаривалась противорчащими другъ другу заблужденіями, но никогда, можетъ быть, этого не было одновременно, какъ теперь. Если она терпитъ больше при множеств заблужденій, за то она тмъ выигрываетъ, что послднія разрушаютъ другъ друга.

Она жалуется на тхъ и другихъ {На кальвинистовъ и іезуитовъ.}, но гораздо больше на кальвинистовъ, въ виду ихъ раскола.

Несомннно, что нкоторые изъ обихъ противныхъ партій обманутся: нужно ихъ образумить.

Вра обнимаетъ собою нкоторыя истины, которыя, повидимому, противорчатъ другъ другу.

Источникъ соединенія двухъ природъ — въ Іисус Христ.

Существуетъ два міра. Съ Іисусомъ Христомъ связано сотвореніе новаго неба и новой земли, новая жизнь, новая смерть, вс вещи — вдвойн, а мы остаемся одними и тми же.

Наконецъ, въ праведникахъ два человка, ибо въ нихъ два міра, члены и образъ Іисуса Христа. Такимъ образомъ, къ нимъ примнимы вс имена: праведники, гршники, мертвые, живые, живые, мертвые, избранные, отверженные, и т. д.

Есть большое число истинъ вры и морали, которыя кажутся противорчащими, но стоятъ вс въ удивительномъ порядк.

Источникъ всхъ ересей есть исключеніе нкоторыхъ изъ этихъ истинъ, а источникъ всхъ возраженій, которыя намъ длаютъ еретики, есть незнаніе нкоторыхъ изъ этихъ истинъ. Обыкновенно случается, что, не будучи въ состояніи понять отношенія двухъ противоположныхъ истинъ и думая, что признаніе одной заключаетъ въ себ исключеніе другой, еретики привязываются къ одной, исключая другую, и расходятся съ нами въ мысляхъ. Исключеніе есть причина ихъ ереси, а незнаніе того, что принимаемъ мы, причина ихъ возраженій.

Вотъ примры. Іисусъ Христосъ есть Богъ и человкъ. Аріане, не будучи въ состояніи соединить эти вещи и считая ихъ непримиримыми, утверждаютъ, что Онъ — человкъ, въ этомъ отношеніи они согласны съ католиками. Но они отрицаютъ, что Онъ — Богъ, въ этомъ отношеніи они — еретики. Они воображаютъ, что мы отрицаемъ Его человческую природу, въ этомъ они оказываются незнающими.

Вторымъ примромъ служитъ ученіе о св. Тайнахъ. Мы вримъ, что такъ какъ существо хлба измнилось и стало единосущнымъ тлу Господа Нашего, то Іисусъ Христосъ дйствительно присутствуетъ въ св. Тайнахъ. Вотъ одна истина. Другая истина заключается въ томъ, что это таинство есть въ то-же время одинъ изъ образовъ крестной смерти и славы и воспоминаніе того и другого. Вотъ католическая вра и обнимаетъ об эти истины, которыя на первый взглядъ кажутся противоположными.

Теперешняя ересь {Кальвинизмъ.}, не понимая, что это таинство содержитъ одновременно и присутствіе Іисуса Христа, и Его образъ, что оно — жертва и воспоминаніе о жертв, полагаетъ, что нельзя допустить одну изъ этихъ истинъ, не исключая тмъ самымъ другой. Они привязываются къ тому единственно пункту, что это таинство — образное, въ этомъ пункт они не еретики. Они думаютъ, что мы исключаемъ эту истину, поэтому-то они выставляютъ вамъ столько возраженій на т мста св. отцовъ, которыя говорятъ объ этомъ. Наконецъ, они отрицаютъ присутствіе: въ этомъ отношеніи они — еретики.

Третій примръ — индульгенціи.

Вотъ почему самый короткій способъ помшать распространенію ересей это — научить всмъ истинамъ, самый врный способъ опровергнуть ереси — это освтить вс истины. Что тогда скажутъ еретики? Вс заблуждаются тмъ боле опасно, что каждый слдуетъ одной истин. Ошибка не въ томъ, что они слдуютъ лжи, а въ томъ, что не слдуютъ одной изъ двухъ истинъ.

——

Благодать (какъ и природа) всегда будетъ въ мір, такъ что она въ нкоторомъ род естественна. Такимъ образомъ, всегда будутъ пелагисты и истинные христіане, и всегда будетъ споръ, потому что однихъ производитъ первоначальное рожденіе, другихъ благодать второго рожденія.

XI.

Между обыденною жизнью людей и святыхъ та общая черта, что т и другіе стремятся къ счастью, разница только въ предмет, въ которомъ они полагаютъ его. Т и другіе называютъ своими врагами тхъ, которые мшаютъ имъ достигнуть счастья.

Судить о томъ, что хорошо и что дурно, нужно по вол Божьей, которая не можетъ быть ни несправедливою, ни слпою, а не по нашей собственной вол, которая всегда полна злобы и заблужденія.

XII.

Когда св. Петръ и другіе апостолы разсуждали объ уничтоженіи обрзанія — гд приходилось поступать противъ закона Божьяго — они не обращались за руководствомъ къ пророкамъ, но просто приняли въ разсчетъ воспріятіе св. Духа въ лиц необрзанныхъ. Они основывались скоре на томъ, что Богъ оправдываетъ тхъ, которыхъ Онъ наполняетъ Своимъ Духомъ, а не на томъ, что нужно соблюдать законъ, они знали, что цль закона состояла въ сообщеніи св. Духа, что такимъ образомъ, коль скоро люди имли Его безъ обрзанія, то оно не было необходимымъ.

XIII.

Двухъ законовъ {Разумется, любовь въ Богу и любовь къ ближнему.} достаточно, чтобы управлять всей христіанской республикой лучше, чмъ это можно сдлать съ помощью всхъ политическихъ законовъ.

——

Христіанская религія соотвтствуетъ всякимъ родамъ умовъ. Одни останавливаются только на ея основаніи, а эта религія такова, что одного ея основанія достаточно, чтобы доказать ея истинность. Другіе идутъ дальше, до апостоловъ. Самые просвщенные идутъ до начала міра. Ангелы видятъ ее еще лучше, еще дальше….

——

Богъ, чтобы сохранить за однимъ Собою право просвщать насъ, чтобы сдлать познаніе нашего существа непостижимо труднымъ для насъ, скрылъ узелъ его отъ насъ столь высоко, или лучше сказать, столь низко, чтобы мы были неспособны достигнуть его, такъ что истинно познать себя мы можемъ не тревожными поисками нашего разума, а простымъ подчиненіемъ разума.

XIV.

Нечестивые, заявляющіе, что они слдуютъ разуму, должны быть удивительно сильными въ разум. А что же они говорятъ?— ‘Не видимъ-ли мы, говорятъ они, что и зври умираютъ и живутъ точно такъ-же, какъ люди, и турки точно такъ-же, какъ христіане? У тхъ и другихъ свои обряды, свои пророки, свои ученые, свои святые, свои монахи и т. д’. Но разв это противно св. Писанію? разв оно не говоритъ всего этого? Если вы почти не заботитесь знать истину, съ васъ этого и довольно, чтобы остаться въ поко. Но если вы всмъ своимъ сердцемъ желаете познать истину, этого не достаточно: всмотритесь въ подробности. Этого было-бы довольно для философскаго вопроса, но здсь, гд идетъ дло обо всемъ… этого недовольно. А между тмъ, посл легкомысленнаго размышленія въ подобномъ род, вы успокоиваетесь… Нужно изслдовать въ подробности религію, даже если она не объясняетъ этой темноты: можетъ быть, она насъ и научитъ.

Ужасное состояніе — чувствовать, что все протекаетъ, чмъ люди обладаютъ.

——

Смотря по тому, всегда-ли мы будемъ въ этомъ мір или несомннно, что мы не долго будемъ въ немъ, и неизвстно даже, будетъ-ли хоть одинъ часъ,— отъ этихъ двухъ различныхъ предположеній зависитъ тотъ или иной образъ жизни Мы живемъ при второмъ изъ этихъ условій.

XV.

По вашему положенію, вы должны трудиться надъ розысканіемъ истины, ибо если вы умрете, не поклоняясь Истинному На чалу, вы погибли. ‘Но если-бы Оно хотло, скажете вы, чтобы я ему поклонялся, то оно дало-бы мн знаменія своей воли’. Оно такъ и длаетъ, но вы пренебрегаете ими. Ищите же ихъ! Это стоитъ труда.

XVI.

Пророчество, даже чудеса и другія доказательства нашей религіи не такого свойства, чтобы о нихъ можно было сказать, что они абсолютно убдительны. Но въ то-же время они такого свойства, что можно сказать, что врить имъ значитъ быть безъ разума. Такимъ образомъ, въ нихъ заключается очевидность и неясность, чтобы освтить однихъ и затемнить другихъ. Но очевидность такого свойства, что она превосходитъ, или по крайней мр равна очевидности противоположнаго, такъ что не разумъ можетъ ршить не слдовать первой очевидности, а только похоть и злоба сердца. При такомъ положеніи дла очевидности достаточно, чтобы осудить, кто слдуетъ ей, въ томъ очевидно дйствуетъ благодать, а не разумъ заставляетъ слдовать ей, кто избгаетъ ея, въ томъ очевидно дйствуетъ похоть, а не разумъ заставляетъ избгать ея.

——

Кто можетъ не удивляться и не избрать религіи, которая до глубины знаетъ то, что люди могутъ тмъ больше знать, чмъ больше въ нихъ свта?

——

…Вотъ наслдникъ, который ищетъ документовъ на свой домъ. Скажетъ-ли онъ: ‘а можетъ быть, они фальшивы’? Сочтетъ-ли онъ за глупость изслдовать ихъ?

XVII.

Два сорта людей сознаютъ истину: т, которые имютъ смиренное сердце и любятъ униженіе, все равно, какую бы степень ума они ни имли, высокую или низкую, и т, которые имютъ достаточно ума, чтобы видть истину, какія бы ни были препятствія къ этому.

——

Мудрецы, говорившіе, что есть Богъ, подвергались преслдованію: іудеевъ ненавидли, христіанъ еще боле.

——

Какое основаніе имютъ атеисты говорить, что нельзя воскреснуть? Что трудне, родиться или воскреснуть? Тому-ли трудне быть, чего никогда не было, или тому, что уже было? Получить вновь бытіе трудне или возвратиться къ бытію? Привычка одно длаетъ для насъ легкопонимаемымъ, недостатокъ привычки длаетъ другое невозможнымъ. Это обычный способъ сужденія.

XVIII.

Что они могутъ сказать противъ воскресенія и противъ рожденія отъ Св. Двы? Неужели трудне произвести человка или животное, чмъ воспроизвести? Если-бы они не видали никогда ни одного вида животныхъ, могли-ли бы они догадаться, производятъ-ли животныя себ подобныхъ безъ соединенія?

XIX.

….’Но вроятно-ли, чтобы вроятность удостовряла’?— Увренности ничто не даетъ, кром истины. Но зато ничто, кром искренняго исканія истины, не даетъ успокоенія нашему сознанію.

XX.

Примры благородной смерти у лакедемонянъ и другихъ почти не трогаютъ насъ, ибо что намъ извлечь изъ этого для самихъ себя? Но примръ смерти мучениковъ насъ трогаетъ, ибо это — наши члены. Мы имемъ общую связь съ ними: ихъ ршимость можетъ образовать нашу, не только въ силу примра, но и потому, что она заслужила, можетъ быть, передъ Богомъ пашу ршимость. Нтъ ничего подобнаго въ примрахъ язычниковъ: мы не имемъ связи съ ними, какъ напр. человкъ не длается богатымъ, видя иностранца, который богатъ, но другое дло, если богатъ его отецъ, и т. п.

XXI.

Избранные не будутъ знать своихъ добродтелей, а отверженные — тяжести своихъ преступленій. ‘Господи, когда мы видли Тебя алчущимъ или жаждущимъ’, и т. д.

Іисусъ Христосъ не хотлъ свидтельства демоновъ или тхъ, которые не имли призванія: Онъ хотлъ свидтельства Бога и Іоанна Крестителя.

XXII.

Сравнивать то, что происходило нкогда въ церкви, съ тмъ, что теперь въ ней видимъ, обыкновенно мшаетъ намъ то обстоятельство, что на св. Аанасія, св. Терезію и другихъ святыхъ смотрятъ, какъ на увнчанныхъ славою…. какъ на боговъ. Теперь, когда время выяснило вещи, это такъ кажется. Но въ то время, какъ его преслдовали, этотъ великій святой былъ человкомъ, которому было имя Аанасій, а св. Терезія была его дочь. ‘Илія былъ человкъ подобный намъ’, говоритъ ап. Іаковъ (V, 17) чтобы разуврить христіанъ въ той ложной мысли, которая заставляетъ насъ отвергать примръ святыхъ, какъ несоотвтственный нашему положенію. ‘Это были святые, говорятъ намъ, а не такіе люди, какъ мы’. Но что же на самомъ дл тогда происходило? Св. Аанасій былъ просто человкъ, по имени Аанасій, обвиненный въ нсколькихъ преступленіяхъ, осужденный въ такомъ-то судилищ за такое-то преступленіе. Вс епископы сочувствовали этому, даже папа. А что говорятъ о тхъ, которые противятся имъ? Что они смущаютъ миръ, вносятъ расколъ и т. д. Есть четыре сорта людей: усердіе бываетъ безъ знанія, знаніе безъ усердія, не бываетъ ни званія, ни усердія, съ усердіемъ бываетъ и знаніе. Три первые сорта осуждаютъ его, а послдніе оправдываютъ, но они отлучены отъ церкви, хотя и спасаютъ церковь.

XXIII.

Иные люди имютъ презрніе къ религіи, ненависть къ ней и боятся, не истинна-ли она. Чтобы исцлить эти болзни, нужна начинать съ указанія, что религія вовсе не противна разуму, потомъ, что она достойна уваженія, и внушивши къ ней уваженіе, нужно представить ее затмъ достойной любви и внушить добрымъ желаніе, чтобы она была истинной, посл всего этого нужна показать, что она истинна.

Достойна уваженія она потому, что хорошо поняла человка, достойна любви потому, что общаетъ истинное благо.

——

О выраженіяхъ Давида или Моисея, какъ напр.: ‘И обрететъ Господь Богъ твой сердце твое’ (Втор. XXX, 6), нужно судить по духу ихъ. Пусть вс прочія разсужденія двусмысленны, пусть вс возбуждаютъ сомнніе, философскія они или христіанскія одно слово подобнаго свойства опредляетъ вс прочія, какъ напр. слово Епиктетъ опредляетъ все остальное, придавая ему смыслъ противоположный Св. Писанію, двусмысленность существуетъ до встрчи съ такимъ словомъ, а не посл.

Я бы гораздо больше боялся обмануться и найти, что христіанская религія истинна, чмъ не обмануться, вря въ ея истинность.

XXIV.

Самыя легкія условія для мірской жизни являются самыми трудными для жизни, угодной Богу, и наоборотъ. Нтъ ничего трудне, какъ вести по мірскому религіозную жизнь, нтъ ничего легче, какъ вести ее по божьему. Нтъ ничего легче, какъ по мірскому занимать высокую должность и обладать большими благами, нтъ ничего трудне, какъ жить по божьему, не принимая въ этомъ участія и не питая къ этому вкуса.

XXV.

Ветхій завтъ содержалъ образы будущей радости, новый содержитъ средства ея достигнуть. Образы были образами радости, средства — это раскаяніе, но агнца пасхальнаго все таки ли съ горькими травами.

XXVI.

Слово ‘Галилея’, произнесенное случайно толпою іудеевъ, обвинявшихъ Іисуса Христа передъ Пилатомъ, дало поводъ Пилату отослать Іисуса Христа къ Ироду: въ этомъ исполнилась тайна, именно, что Онъ долженъ быть судимъ іудеями и язычниками. Случайность, повидимому, была причиной исполненія тайны.

XXVII.

Одна особа говорила мн однажды, что она испытывала большую радость и довріе, выходя отъ исповди, другая говорила мн, что она оставалась въ страх. Я подумалъ по этому поводу, что изъ обихъ ихъ вмст вышло бы нчто хорошее, что каждой не хватало того чувства, которое имла другая. Тоже самое часто случается и въ другихъ вещахъ.

XXVIII.

Есть удовольствіе быть на корабл, подвергшемся бур, когда люди уже уврены, что онъ не погибнетъ. Преслдованія, которыя терзаютъ церковь, ведутъ къ такому же результату.

Исторія церкви должна собственно быть названа исторіей истины.

XXIX.

Такъ какъ гордость и лность служатъ двумя источниками нашихъ грховъ, то Богъ открылъ намъ два свойства въ Себ, чтобы исцлить насъ отъ нихъ, — милосердіе Свое и справедливость Свою. Свойство справедливости — поражать гордость, какъ бы ни были святы дла, а свойство милосердія поражать лность, приглашая къ добрымъ дламъ. Св. Писаніе говоритъ, что Богъ призываетъ къ покаянію, царь Ниневіи призывалъ жителей къ покаянію: ‘Кто знаетъ, можетъ быть, еще Богъ умилосердится’. Такимъ образомъ, милосердіе не только не даетъ права на нерадніе, но даже, напротивъ, съ этимъ именно порокомъ оно и борется, такъ что вмсто того, чтобы такъ разсуждать: ‘Еслибы не было въ Бог милосердія, то нужно было бы употреблять всякаго сорта усилія въ стремленіи къ добродтели’, нужно, напротивъ, сознать, что коль скоро есть у Бога милосердіе, то необходимо употреблять вс усилія.

XXX.

Все, что есть у міра, является похотью плоти, похотью глазъ или гордостью жизни: это — страсть чувствованія, страсть знанія, страсть господства. Несчастна земля проклятія, которую эти три огненныя рки скоре воспламеняютъ, чмъ орошаютъ! Счастливы т, которые, будучи на этихъ потокахъ, не погрузились, не увлечены ими, но укрпились неподвижно, и не стоятъ, но сидятъ въ низкомъ и безопасномъ мст, съ котораго они никогда не поднимаются до свта, но только отдохнувши мирно на немъ, простираютъ руки къ Тому, Кто долженъ ихъ поднять, чтобы поставить ихъ твердо и прочно въ преддверіи святого Іерусалима, гд гордость не будетъ уже въ состояніи нападать и поражать ихъ, а они между тмъ плачутъ, что видятъ, какъ плывутъ мимо вс тлнныя вещи, увлекаемыя потокомъ, но потому, что вспоминаютъ свое дорогое отечество, небесный Іерусалимъ, который постоянно приходитъ имъ на мысль во время продолжительнаго ихъ изгнанія.

XXXI.

Любовь не есть образное предписаніе. Ужасно говорить, что Іисусъ Христосъ, пришедшій съ цлью, вмсто образовъ, дать истину, явился только для того, чтобы дать образъ любви, вмсто той дйствительности, которою она была прежде. Если свтъ есть мракъ, то что же такое мракъ?

XXXII.

Сколько зрительныя стекла открыли намъ существъ, которыхъ прежде не существовало для нашихъ философовъ! Они злобно уличали св. Писаніе въ томъ, что оно считаетъ великимъ число звздъ, и говорили: ‘Ихъ всего только 1022 {Это число звздъ по Птоломеевскому каталогу, по наблюденіямъ Гиппарха.}, мы это знаемъ’.

XXXIII.

Человкъ такъ устроенъ, что стоитъ ему втолковать, что онъ глупецъ, онъ и вритъ, а стоитъ ему самому назвать себя глупцомъ, онъ и себ вритъ. Ибо человкъ самъ съ собою ведетъ внутреннюю бесду, важно хорошо направить ее: ‘дурными бесдами портятся добрые нравы’. Нужно, сколько можно, хранить молчаніе, а бесдовать только о Бог, въ которомъ, какъ извстно, заключается истина: такимъ образомъ человкъ убждаетъ самого себя въ истин.

XXXIV.

Какая разница между солдатомъ и картезіанскимъ монахомъ въ отношеніи повиновенія? Они одинаково покорны и зависимы, одинаково исполняютъ трудныя дла. Но солдатъ всегда надется сдлаться начальникомъ, хотя никогда имъ не длается, ибо полководцы, даже и князья, всегда оказываются рабами и зависимыми, но онъ все-таки надется на это и постоянно старается итти къ этой цли, между тмъ какъ картезіанецъ даетъ обтъ всегда быть въ зависимости. Такимъ образомъ, они не различаются въ отношеніи постояннаго рабства, по различаются въ отношеніи къ на: дежд: одинъ всегда ее иметъ, другой никогда.

XXXV.

Собственная воля никогда не удовлетворитъ себя, если будетъ имть власть надъ всмъ, чего она хочетъ, по человкъ удовлетворенъ съ того момента, какъ ему отказываютъ въ этомъ. Безъ нея онъ не можетъ быть недовольнымъ, вслдствіе нея онъ не можетъ быть довольнымъ.

——

Истинная и единственная добродтель состоитъ въ томъ, чтобы ненавидть себя, ибо человкъ достоинъ ненависти за его похоть, и искать существа, по истин достойнаго любви, чтобы его любить. Но такъ какъ мы не можемъ любить того, что вн насъ, то нужно любить существо, которое находится въ насъ, но которое не то, что мы сами, это и есть истинное въ каждомъ изъ людей. А таково только всеобъемлющее Существо. Царство Божье — въ насъ, всеобщее благо — въ насъ, но это не мы.

——

Несправедливо привязываются ко мн, хотя и длаютъ это съ удовольствіемъ и охотой. Я обманулъ бы тхъ, въ комъ я зародилъ бы желаніе, ибо я не служу ни для кого цлью и мн нечмъ ихъ удовлетворить. Не наканун-ли я смерти? Умретъ, значитъ, предметъ ихъ привязанности. Какъ я былъ бы виновенъ, что заставилъ врить лжи, хотя бы я убждалъ въ ней кротко, хотя бы врили ей съ удовольствіемъ и мн доставляли бы этимъ удовольствіе. Я даже виновенъ тмъ, что заставляю любить себя и привязываю къ себ. Я долженъ предупредить тхъ, которые были бы готовы сочувствовать лжи, что они не должны ей врить, какъ бы это мн ни было выгодно, даже предупредить ихъ, что они не должны привязываться ко мн, ибо они должны направлять свою жизнь и свои заботы на то, чтобы угодить Богу или искать Его.

XXXVI.

Полагать свою надежду въ формальностяхъ значитъ быть суеврнымъ, но не желать имъ подчиниться значитъ быть гордымъ.

XXXVII.

Вс религіи и секты въ мір имли руководителемъ естественный разумъ. Одни только христіане принуждены брать себ правила вн себя самихъ и основываться на тхъ правилахъ, которыя Іисусъ Христосъ оставилъ древнимъ христіанамъ для передачи всмъ врнымъ. Это принужденіе надодаетъ этимъ добрымъ отцамъ {Іезуитамъ.}. Имъ хочется имть, какъ другіе народы, сво, боду слдовать своимъ фантазіямъ. Напрасно мы имъ кричимъ какъ нкогда пророки говорили іудеямъ: ‘Идите въ среду церкви! основывайтесь на законахъ, оставленныхъ ей древними, слдуйте по этимъ путямъ!’ Они отвчаютъ, какъ іудеи, которые говорили: ‘Не пойдемъ: мы послдуемъ за мыслями нашего сердца’. Они тоже говорятъ: ‘Мы будемъ поступать такъ, какъ другіе народы’

XXXVIII.

Есть три способа врить: разумъ, привычка, вдохновеніе. Христіанская религія, единственно имющая разумное основаніе, не допускаетъ въ число своихъ истинныхъ сыновъ тхъ, которые врятъ безъ вдохновенія. Это не значитъ, что она исключаетъ разумъ и привычку. Напротивъ, нужно давать доступъ въ свой умъ доказательствамъ и укрпляться въ ней привычкою, но нужно со смиреніемъ воспринимать и вдохновеніе, которое одно можетъ произвести истинно-спасительное дйствіе.

XXXIX.

Никогда люди не длаютъ зла такъ много и такъ радостно, какъ тогда, когда длаютъ его сознательно.

XL.

Іудеи, призванные покорить народы и царей, были рабами грха, а христіане, призваніе которыхъ было служить и быть подчиненными, оказываются свободными сынами.

XLI.

Неужели это мужество, если умирающій человкъ станетъ, среди слабости и агоніи, вооружаться противъ Бога, всемогущаго и вчнаго.

XLII.

(По поводу исторіи Китая). Я не врю только такимъ исторіямъ, свидтели которыхъ заставляли себя умертвить {Лишь бы не отказаться отъ истинности своего свидтельства.}.

Не нужно массы такихъ фактовъ. Увряю васъ, что тутъ есть чмъ ослпить и чмъ освтить. Однимъ этимъ словомъ я разрушаю вс ваши мудрствованія. ‘Но китайская исторія только затемняетъ дло’, скажете вы. А я вамъ отвчу: это врно, но въ ней можно найти и ясность. Ищите только! Вдь все, о чемъ вы говорите, показываетъ только одну сторону исторіи и ничуть не противорчивъ другой. Это даже служитъ длу, а не вредитъ. Нужно, значитъ, разсмотрть все въ подробностяхъ, нужно прямо приняться за подлинникъ сочиненія, прямо — книгу на столъ.

XLIII.

Суевріе и похоть. Мученія совсти, дурныя желанія. Дурной страхъ.

Я говорю о страх, который происходитъ не отъ того, что люди врятъ въ Бога, а оттого, что они сомнваются, есть Онъ или нтъ Его. Желательный страхъ происходитъ отъ вры, а ложный страхъ отъ сомннія. Желательный страхъ соединенъ съ надеждою, потому что онъ рождается изъ вры и потому что люди надются на Бога, въ Котораго вруютъ, ложный страхъ соединенъ съ отчаяніемъ, потому что человкъ боится Бога, въ котораго онъ не иметъ вры. Одни боятся потерять Его, другіе боятся найти Его.

XLIV.

Соломонъ и Іовъ лучше всего знали и лучше всего говорили о ничтожеств человка: одинъ — самый счастливый, другой — самый несчастный, одинъ зналъ по опыту суетность удовольствій, другой дйствительность бдствій.

XLV.

Вс язычники говорили о зл, въ которое былъ погруженъ Израиль, и пророкъ (Іезекіиль) тоже говорилъ. Израильтяне не только не имли бы права сказать ему: ‘Ты говоришь, какъ язычники’, но онъ даже тмъ больше черпалъ себ силы, что язычники говорили такъ-же, какъ онъ.

XLVI.

Есть три сорта людей: одни служатъ Богу, нашедши Его, другіе старательно ищутъ Его, но не нашли еще, третьи живутъ, не ища Его и не нашедши. Первые разумны и счастливы, послдніе безумны и несчастны, а второго сорта люди — разумны и несчастны.

XLVII.

Люди часто принимаютъ свое воображеніе за свое сердце и врятъ, что они обращены, если только начнутъ думать, какъ бы обратиться.

XLVIII.

Разумъ дйствуетъ медленно, обнимая своимъ взглядомъ столько началъ,— которыя должны постоянно быть на лицо,— что ежечасно засыпаетъ и впадаетъ въ ошибку, не будучи въ состояніи обнять сразу вс находящіяся на лицо начала. Чувство не такъ поступаетъ: оно дйствуетъ моментально и всегда готово дйствовать. Нужно, значитъ, перенести свою вру въ чувство, а иначе она постоянно будетъ шаткой.

XLIX.

Человкъ, повидимому, создавъ, чтобы мыслить, въ этомъ все его достоинство, вся его заслуга, вся его обязанность въ томъ, чтобы мыслить, какъ должно, истинный порядокъ мышленія въ томъ, чтобы начинать съ себя, съ своего Творца и своей цли. А о чемъ думаютъ люди? Вовсе не объ этомъ, а о томъ, какъ бы потанцовать, поиграть на лютн, попть, написать стихи, покататься на карусели и т. д., какъ бы построиться, сдлаться королемъ, вовсе не думая о томъ, что такое значитъ быть королемъ, что такое значитъ быть человкомъ.

Все достоинство человка въ его мысли. Но что такое эта мысль? Какъ она глупа!

Если есть Богъ, то Его только должно любить, а не преходящую тварь. Разсужденіе нечестивыхъ въ книг Премудрости основано только на томъ, что нтъ Бога. Если это такъ, говорятъ они, станемте наслаждаться тварью. Это крайній исходъ. А если бы для нихъ существовалъ Богъ, достойный любви, они не сдлали бы такого заключенія, а напротивъ поступили бы. Мудрецы не такъ заключаютъ: Богъ есть, не будемъ поэтому услаждаться тварью! Итакъ, все, что побуждаетъ насъ привязываться къ твари, дурно, потому что оно мшаетъ намъ служить Богу, если мы Его познали, или искать Его, если мы Его еще не знаемъ. А мы полны похоти, значитъ, мы полны дурного, а слдовательно, мы должны ненавидть самихъ себя и все то, что возбуждаетъ въ насъ другія привязанности, а не привязанность къ одному Богу.

LI.

Все, что отвращаетъ насъ отъ мыслей о Бог, когда мы желаемъ думать о Немъ, и вводитъ въ искушеніе думать о другомъ, все это дурно и рождено вмст съ нами.

LII.

Ложно думать, что мы будто достойны того, чтобы другіе насъ любили: несправедливо намъ желать этого. Если бы мы родились разумными, хладнокровными, понимающими себя и другихъ, мы не дали бы такой наклонности нашей вол. Но мы рождаемся съ этою наклонностью, значитъ, мы рождаемся несправедливыми, ибо все иметъ цлью себя. А это противно всякому порядку: нужно стремиться къ общей цли, а склонность къ самому себ есть начало всякаго безпорядка, будь то на войн, въ хозяйств, въ отдльномъ тл человка. Воля, значитъ, испорчена.— Если члены обществъ, естественныхъ и гражданскихъ, стремятся къ своему личному благу, то самыя общества должны стремиться къ благу другого тла, боле обширнаго и общаго, котораго они суть члены. Они должны, слдовательно, стремиться къ общему. А если мы этого не длаемъ, то, значитъ, мы рождаемся несправедливыми и испорченными.

——

Кто не питаетъ отвращенія къ своему самолюбію, къ тому инстинкту, который заставляетъ его длать себя богомъ, тотъ вполн ослпленъ. Кто не видитъ, что это совершенно противоположно справедливости и истин? Тотъ обманывается, кто думаетъ, что мы заслуживаемъ этого: несправедливо и невозможно этого достигнуть {Т. е. чтобы каждый руководился только своимъ самолюбіемъ и требовалъ уваженія къ себ другихъ.}, потому что вс требуютъ себ одного и того-же. Это, значитъ, очевидная несправедливость, въ которой мы рождены, отъ которой мы не можемъ, хотя и должны, избавиться.

Между тмъ, ни одна религія, кром христіанской, не замтила, что это грхъ, что мы рождены въ немъ, но что мы обязаны бороться съ нимъ, ни одна не подумала дать намъ лкарства отъ этой болзни.

LIII.

Между разумомъ и страстями идетъ въ человк междоусобная война. Ея не было бы, еслибы въ немъ былъ только разумъ безъ страстей или только страсти безъ разума. Но такъ какъ въ немъ то и другое, то онъ не можетъ избжать борьбы, не можетъ быть въ мир съ однимъ иначе, какъ воюя съ другимъ. Онъ всегда раздленъ и противится самъ себ.

Если жить, не ища, что такое человкъ, иначе говоря — быть въ сверхъестественномъ ослпленіи, то жить дурно, вря въ Бога: это ужасное ослпленіе.

LIV.

Несомннно, что отъ того, смертна душа или безсмертна, зависитъ полное различіе въ морали. Между тмъ философы произвели мораль независимо отъ этого. Они разсуждаютъ, какъ будто вся жизнь — одинъ часъ.

Платонъ — подходящій авторъ для того, чтобы расположить къ христіанству.

——

Послдній актъ — кровавый, какъ бы ни была прекрасна комедія во всемъ остальномъ. Въ конц концовъ хлопаются головой о-земь, и все кончено!

LV.

Богъ, сотворивши небо и землю, которыя не чувствуютъ счастья своего существованія, захотлъ сотворить существа, которыя сознавали бы это счастье и составляли бы тло изъ мыслящихъ членовъ. Наши члены не чувствуютъ счастья своего соединенія, своего удивительнаго разумнія, не чувствуютъ, какъ заботится природа влить въ нихъ духъ, заставить ихъ расти и существовать. А какъ они были бы счастливы, если бы чувствовали это, если бы видли это! Но для этого нужно было бы, чтобы они имли разумніе для пониманія этого, и добрую волю для сочувствія всеобщей душ. Потому если бы, получивши разумніе, они пользовались имъ для того, чтобы удержать въ самихъ себ пищу, они были бы не только несправедливы, но и несчастны и скоре ненавидли бы себя, чмъ любили: ихъ блаженство, равно какъ и обязанность, состоитъ въ сочувствіи поведенію общей души, къ которой они принадлежатъ и которая любитъ ихъ больше, чмъ они сами себя.

Быть членомъ значитъ имть жизнь, существованіе и движеніе только съ помощью духа, находящагося въ тл и для тла. Отдленный членъ, не видя уже тла, къ которому онъ принадлежитъ, долженъ погибнуть и умереть. А между тмъ онъ думаетъ, что онъ — все, не видя тла, отъ котораго зависитъ, онъ думаетъ, что онъ зависитъ только отъ самого себя, и хочетъ самого себя сдлать центромъ и тломъ. Но, не имя въ себ начала жизни, онъ только заблуждается и удивляется себ, находясь въ неизвстности относительно своего существа, хорошо чувствуя, что онъ — не тло, и все-таки не видя, что онъ — членъ тла. Наконецъ, когда онъ доходитъ до пониманія себя, онъ какъ будто возвращается къ самому себ и любитъ уже себя только для тла, ему жаль его прошлыхъ заблужденій. По природ своей онъ не могъ бы любить что-либо другое иначе, какъ для самого себя, чтобы подчинить себ, потому что каждая вещь себя любитъ больше всего. Но любя тло, онъ любитъ этимъ самымъ самого себя, потому что онъ существуетъ только въ немъ, съ помощью его и для него.

Тло любитъ руку, и рука, если бы она имла волю, должна была бы любить себя точно такъ-же, какъ душа любитъ ее. Всякая любовь, которая выходитъ изъ этихъ предловъ, несправедлива.

Прилпляющійся къ Богу составляетъ одинъ духъ съ нимъ. Онъ любитъ себя, потому что онъ — членъ Іисуса Христа. Онъ любитъ Іисуса Христа, потому что Онъ — тло, котораго членомъ является этотъ человкъ. Все составляетъ одно, одинъ — то-же, что другой, всего какъ-бы три лица.

——

Чтобы справедливо направить любовь, которую мы должны имть къ самимъ себ, нужно вообразить себ тло, полное мыслящихъ членовъ, ибо мы — члены цлаго, и посмотрть, какъ каждый членъ долженъ бы былъ любить себя и т. д.

Если бы ноги и руки имли особую волю, то он были бы на своемъ мст только въ томъ случа, если бы подчиняли эту частную волю основной вол, которая управляетъ цлымъ тломъ. Вн ея он — въ безпорядк и несчастны и, только желая блага всему тлу, он могутъ найти свое собственное благо.

Нужно любить только Бога и ненавидть только себя.

Если нога никогда не знала бы, что она принадлежитъ тлу и что есть тло, отъ котораго она зависитъ, если бы она знала и любила только самое себя, то какое ею овладло бы сожалніе, лишь только она узнала бы, что она принадлежитъ тлу и зависитъ отъ него, какъ она устыдилась бы своей прошлой жизни, когда она была безполезна для тла, которое дало ей жизнь, которое уничтожило бы ее, если бы ее отвергло и отдлило отъ себя, какъ она отдлялась отъ него! Какъ она стала бы упрашивать сохранить себя въ цлости! Съ какимъ смиреніемъ она позволила бы управлять собою вол, которая руководитъ тломъ: она даже согласилась бы быть отрзанной, если нужно! А иначе она потеряла бы свое значеніе, какъ члена: всякій членъ долженъ охотно погибнуть для спасенія тла, а оно есть единственная вещь, для которой все остальное существуетъ.

Чтобы быть счастливыми, члены должны имть волю и сообразовывать ее съ тломъ.

——

Похоть и сила — суть источники всхъ нашихъ дйствій, похоть производитъ добровольныя, сила — недобровольныя дйствія.

LVI.

Философы думаютъ, что Богъ одинъ достоинъ быть предметомъ любви и удивленія, въ то-же время они желаютъ сами быть предметомъ любви и удивленія со стороны людей, не сознавая своей испорченности. Если они видятъ себя исполненными чувствъ любви къ Богу, если въ поклоненіи Ему они находятъ главную свою радость, то пусть они почитаютъ себя добрыми — въ добрый часъ! Но если они находятъ себя противными Богу, если вс ихъ заботы направлены на то, какъ бы пріобрсти уваженіе людей, если вмсто всякаго усовершенствованія они только и длаютъ, что, не насилуя воли людей, заставляютъ ихъ находить свое счастье въ любви къ нимъ, то я назвалъ бы такое усовершенствованіе ужаснымъ. Какъ! Они познали Бога и не того единственно желаютъ, чтобы люди любили Его, а желаютъ, чтобы люди на нихъ остановили свою любовь! Они хотятъ, чтобы люди добровольно искали въ нихъ себ предметъ счастья!

LVII.

Правда, что трудно вступать на путь благочестія. Но эта трудность происходитъ не отъ благочестія, которое зарождается въ насъ, но отъ нечестія, которое остается еще въ насъ. Если бы наши чувства не противились раскаянію, если бы наша испорченность не противостояла чистот Бога, то въ этомъ не было бы ничего труднаго для насъ. Мы терпимъ лишь настолько, насколько врожденный намъ порокъ противодйствуетъ благодати, которая выше нашей природы. Наше сердце чувствуетъ себя растерзаннымъ этими противоположными усиліями. Но было бы очень несправедливо приписывать это насиліе Богу, Который привлекаетъ насъ, а не міру, который удерживаетъ насъ. Это все равно, что дитя, котораго мать вырываетъ изъ рукъ воровъ и которое должно, хотя и терпитъ боль, любить законное и полное любви насиліе той, которая доставляетъ ему свободу, и питать отвращеніе только къ буйному и тиранническому насилію тхъ, которые незаконно его задерживали. Самая жестокая борьба, какую только можно возбудить, была бы между людьми въ этой жизни, если бы Богъ оставилъ людей безъ той борьбы, которую Онъ пришелъ принести въ міръ. ‘Думаете-ли вы, говоритъ Онъ, что Я пришелъ дать миръ земл? Нтъ, говорю вамъ, но раздленіе’. Чтобы научить этой борьб, Онъ говоритъ: ‘Огонь пришелъ я низвесть на землю’ {Лук. гл. XII.}. До Него міръ жилъ среди ложнаго мира.

LVIII.

Богъ смотритъ только на внутреннее содержаніе, церковь судитъ только по вншности. Онъ прощаетъ тотчасъ, какъ видитъ раскаяніе въ сердц, а церковь,— когда видитъ его въ длахъ. Богъ сдлаетъ чистою внутри церковь: она разоблачитъ своею внутреннею и совершенно духовною святостью внутреннее несчастіе гордыхъ мудрецовъ и фарисеевъ и составитъ собою собраніе людей, вншніе нравы которыхъ будутъ столь чисты, что пристыдятъ собою нравы язычниковъ. Если въ ней есть лицемры, столь хорошо замаскированные, что она не узнаетъ ихъ яда, она ихъ терпитъ, ибо хотя они не приняты Богомъ, котораго они не могутъ обмануть, они все-таки приняты людьми, которыхъ они обманываютъ. Такимъ образомъ, ее не безчеститъ ихъ поведеніе, кажущееся святымъ. Но вы хотите, чтобы церковь не судила ни по внутреннему содержанію, такъ какъ эта возможность принадлежитъ только Богу, ни по вншности, такъ какъ Богъ останавливается только на внутреннемъ содержаніи, такимъ образомъ, отнимая у нея возможность выбора людей, вы удерживаете въ церкви самыхъ развратныхъ и тхъ, которые столь сильно ее безчестятъ, что синагоги іудеевъ и школы философовъ изгнали бы такихъ людей, какъ недостойныхъ, и чуждались бы ихъ, какъ нечестивыхъ.

LIX.

Законъ не разрушаетъ природы: онъ ее просвщаетъ, милость не разрушаетъ закона: она его заставляетъ исполнять. Вра, полученная въ крещеніи, есть источникъ всей жизни христіанина и обращенныхъ.

——

Иные изъ истины даже длаютъ себ идола, ибо истина вн любви не есть Богъ: это Его изображеніе, идолъ, котораго не нужно ни любить, ни почитать, а еще мене нужно любить и почитать вещь, противоположную ему, т. е. ложь.

——

Я легко могу полюбить совершенную темноту, но если Богъ ставитъ меня въ состояніе полутемноты, то мн не нравится та небольшая доля темноты, которую я вижу, и такъ какъ я не вижу въ своемъ положеніи достоинства полной темноты, то оно мн не нравится. Это — недостатокъ, признакъ того, что я создаю себ идола изъ темноты, отдльно отъ мірового порядка, устроеннаго Богомъ. А нужно почитать только Его порядокъ.

LX.

Вс важнйшія развлеченія опасны для христіанской жизни, но между всми изобртенными міромъ нтъ опасне комедіи. Это — столь естественное и тонкое воспроизведеніе страстей, что оно возбуждаетъ и зарождаетъ ихъ въ нашемъ сердц, а въ особенности страсть любви, тмъ боле, если эта страсть представлена очень чистою и очень честною, ибо чмъ боле она кажется невиннымъ душамъ невинною, тмъ боле он способны тронуться ею. Ея сила нравится нашему самолюбію, которое тотчасъ порождаетъ желаніе толковать о тхъ самыхъ ея проявленіяхъ, которыя мы видли такъ хорошо представленными, въ то же время является сознаніе честности виднныхъ чувствованій, заглушающее страхъ чистыхъ душъ, которыя воображаютъ себ, что любить любовью, которая имъ кажется столь благоразумною, не значитъ вредить своей чистот. Такимъ образомъ, съ представленія комедіи уходятъ съ сердцемъ, столь наполненнымъ всми прелестями и всми сладостями любви, съ душою и умомъ, столь убжденными въ ея невинности, что совершенно готовы воспринять ея первыя впечатлнія или скоре искать случая зародить ихъ въ чьемъ-нибудь сердц, чтобы получить т самыя удовольствія и т самыя жертвы, которыя видли столь хорошо изображенными въ комедіи.

LXI.

Развратныя мысли такъ нравятся людямъ, что странно, какъ ихъ {Іезуитовъ?} мысли не нравятся. Это значитъ, что они вышли изъ всякой мры, тмъ боле, что людей, которые видятъ истинное, но не могутъ его достигнуть, много, а людей, которые не знали бы, что чистота религіи противоположна нашей развращенности, мало. Смшно сказать, что вчная награда будетъ воздана за лицемрные нравы.

LXII.

Обязательство молчать — самое большое преслдованіе, святые никогда не молчали о себ. Правда, что для того, чтобы говорить, нужно призваніе, но уже не по приговорамъ же Совта {Намекъ на приговоръ 1660 г., осудившій на сожженіе латинскій переводъ ‘Провинціальныхъ Писемъ’ Паскаля.} справляться, призванъ-ли такой-то человкъ, тутъ ршаетъ дло необходимость. А посл того, какъ Римъ высказался и многіе думаютъ, что инквизиція осудила истину, посл того, какъ книги, высказавшіяся въ противоположномъ смысл, запрещены, нужно тмъ громче кричать, чмъ несправедливе это запрещеніе и чмъ насильственне хотятъ заглушить слово, пока не явится папа, который выслушаетъ об стороны и справится съ древностью, чтобы разсудить противниковъ. Даже добрые папы найдутъ еще въ церкви ропотъ…

Инквизиція и общество іезуитовъ — два бича истины.

…. Что вы не обвиняете ихъ въ христіанств? Вдь они говорятъ, что Іисусъ Христосъ — Богъ: можетъ быть, они считаютъ Его не по природ Богомъ, а въ томъ смысл, какъ сказано: ‘Вы — Боги’! {Пс. LXXXI, 6, Іоанн. X, 34.}.

Если мои ‘Письма’ осуждены въ Рим, то вдь что я осуждаю въ нихъ, то осуждено и на неб: къ Твоему, Господи, суду прибгаю!…

——

… Вы вдь сами — тлнны.

… Я побоялся, не дурно-ли я написалъ, видя себя осужденнымъ, но примръ осужденія столькихъ благочестивыхъ сочиненій убждаетъ меня въ противномъ. Теперь уже не позволяется хорошо писать: на столько инквизиція испорчена и невжественна!

… Лучше повиноваться Богу, чмъ людямъ.

… Я ничего не боюсь, ни на что не надюсь. Епископы — другое дло. Портъ-Ройяль боится, а это плохая политика — раздлять ихъ, ибо они уже не будутъ бояться, а скоре заставятъ бояться себя.

… Я не боюсь даже вашихъ запрещеній, если они не основаны на правилахъ преданія. Неужели вы все запретите? какъ! вы запретите даже мн уваженіе? А если нтъ, такъ скажите, что запрещаете, а иначе вы ничего не сдлаете, если не обозначите, что худо и почему оно худо. А это-то именно вамъ трудно сдлать.

LXIII.

Природа заключаетъ въ себ совершенства, чтобы показать, что она есть — изображеніе Бога, но она же иметъ недостатки, чтобы показать, что она — только изображеніе Его.

LXIV.

Люди столь необходимо страдаютъ безуміемъ, что не быть безумнымъ, значитъ страдать другого рода безуміемъ.

LXV.

Отнимите вроятность, и нельзя уже будетъ нравиться міру, примите вроятность, и нельзя уже не нравиться ему.

LXVI.

Горячее стремленіе святыхъ розыскивать и проводить въ жизнь благо было бы безполезнымъ, если бы вроятность стала несомннностью.

LXVII.

Чтобы изъ человка сталъ снятой, для этого необходимо дйствіе благодати, а кто въ этомъ сомнвается, тотъ не знаетъ, что такое святой и что такое человкъ.

LXVIII.

Люди любятъ несомннность, любятъ, чтобы папа былъ непогршимъ въ вр, чтобы суровые ученые были непогршимы въ нравахъ, такъ чтобы въ нихъ можно было имть увренность.

LXIX.

О томъ, что такое папа, нужно судить не по нкоторымъ выраженіямъ Св. Отцовъ, не по тому, какъ говорили греки на собор, а главнымъ образомъ по дйствіямъ церкви и Св. Отцовъ и по каноническимъ правиламъ.

LXX.

Папа — первое лицо. Кто другой извстенъ всмъ? Кто другой признанъ всми? Онъ иметъ власть проникать во все тло, потому что въ его рукахъ самый главный нервъ, проникающій во все тло. Какъ легко было бы этой власти выродиться въ тираннію! Поэтому-то Іисусъ Христосъ положилъ для папъ главнымъ правиломъ: ‘А вы не такъ: но кто изъ васъ больше, будь какъ меньшій, и начальствующій, какъ служащій’ {Лук. XXII, 26.}. Единство неразлучно со множествомъ (‘Гд два или три собраны’…). Ошибочно исключать одно изъ двухъ, какъ это длаютъ паписты, исключая множество, или гугеноты, исключая единство.

LXXI.

Одинаково будетъ ересью, если подъ словомъ ‘вс’ всегда разумть всхъ людей безъ исключенія и если длать иногда исключенія, нельзя въ выраженіи: ‘Пейте изъ нея вс’ разумть всхъ безъ исключенія, и гугенотовъ, и еретиковъ. А въ выраженіи: ‘вс согршили’ {Римл. III, 23.} разумются и еретики, и гугеноты, вс, исключая дтей врныхъ. И такъ, нужно слдовать Св. Отцамъ и преданію, чтобы знать, когда какъ понимать слово ‘вс’, потому что нужно бояться ереси съ той и другой стороны.

LXXII.

Все можетъ быть для насъ смертоноснымъ, даже вещи, сдланныя для того, чтобы служить намъ, напр., въ природ, стны могутъ насъ убить, ступени могутъ тоже убить, если мы пойдемъ слишкомъ неосторожно.

Малйшее движеніе касается всей природы, цлое море измняется изъ-за одного камня. Точно также и въ благодати, малйшее дйствіе касается своими послдствіями всего. И такъ все важно. Въ каждомъ дйствіи нужно, кром дйствія, принимать въ разсчетъ наше настоящее, прошедшее и будущее состояніе и другія вещи, которыхъ оно касается, и видть связь со всми этими вещами. Тогда только человкъ будетъ хорошо выдержаннымъ.

LXXIII.

Вс люди ненавидятъ отъ природы одинъ другого. Они пользовались, какъ могли, похотью, чтобы заставить ее служить общественному благу. Но это только притворство, ложное представленіе любви, ибо въ сущности это ненависть.— Эта мерзкая основа человка — похоть только скрыта, но не отнята.

LXXIV.

Если кто хочетъ сказать, что человкъ слишкомъ ничтоженъ, чтобы заслужить общеніе съ Богомъ, то нужно быть очень великимъ, чтобы судить объ этомъ.

LXXV.

Человкъ не достоинъ Бога, но онъ способенъ стать достойнымъ. Недостойно Бога соединиться съ ничтожнымъ человкомъ, но нельзя считать недостойнымъ Бога извлечь его изъ ничтожества.

LXXVI.

Несчастны т, которые обязали меня говорить о сущности религіи!.. Я вижу очищенныхъ гршниковъ безъ раскаянія, оправданныхъ праведниковъ безъ любви, христіанъ безъ благодати Іисуса Христа, Бога безъ власти надъ волею людей, предопредленіе безъ таинственности, искупленіе безъ несомннности!

LXXVII.

Церковь — множество и единство. Если разсматривать церковь какъ единство, то папа, какимъ бы ни былъ, есть глава, какъ бы все. Если же ее разсматривать, какъ множество, папа — только часть. Отцы церкви разсматривали ее то такъ, то иначе, поэтому они не одинаково выражались о пап. Св. Кипріанъ называетъ его ‘жрецомъ Божіимъ’. Но принимая одну изъ этихъ двухъ истинъ, они не исключали другой. Множество, которое не сводится къ единству, есть безпорядокъ, единство, которое не зависитъ отъ множества, есть тираннія. Почти только въ одной Франціи позволено говорить, что соборъ выше папы.

LXXVIII.

Богъ не творитъ чудесъ при обыкновенномъ управленіи своею церковью. Это было бы чудомъ, если бы непогршимость была въ одномъ лиц, но если быть частью множества, то кажется вполн естественнымъ, что руководство Божіе скрыто подъ покровомъ природы, какъ и во всхъ другихъ длахъ Бога.

LXXIX.

Разумъ не только не убждаетъ, что христіанская религія — не истинная религія, но, напротивъ, онъ показываетъ, что она — истинна.

LXXX.

Если бы ничего не нужно было длать иначе, какъ въ виду несомнннаго результата, то человкъ не долженъ бы былъ ничего длать для религіи, ибо она не носитъ въ себ несомннности. Но сколько вещей длаетъ онъ съ сомнительнымъ результатомъ: припомнимъ морскія путешествія, битвы! Я утверждаю, что тогда вовсе ничего не нужно было бы длать, ибо нтъ ничего несомнннаго. Въ религіи больше несомннности, чмъ въ томъ, что мы увидимъ завтрашній день, ибо несомннно, что мы доживемъ до завтра, но несомннно возможно, что мы и не доживемъ: Нельзя этого сказать о религіи. Что она есть, это не есть несомннный фактъ, но кто осмлится утверждать, что несомннно возможно и то, что ея нтъ? А вдь работая для завтрашняго дня, для сомнительнаго, мы поступаемъ разумно. Мы должны работать, значитъ, и при сомнительности результата, въ силу указаннаго разсчета.

LXXXI.

Вс хорошія правила у насъ на лицо, дло за тмъ только, чтобы примнить ихъ, напримръ, несомннно, что нужно жертвовать жизнью для защиты общественнаго блага, иные это и длаютъ, но для религіи этого никто не длаетъ.

LXXXII.

Есть пороки, которые держатъ насъ во власти только съ помощью другихъ, если отнять стволъ, они уничтожаются, какъ втви.

LXXXIII.

Когда злоба права, она длается гордою и выставляетъ свою правоту во всемъ ея блеск, когда у истиннаго блага не удался суровый нравственный подвигъ или строгій выборъ и приходится вернуться вслдъ природ, злоба длается гордою, вслдствіе этого возвращенія.

LXXXIV.

Зло легко, оно въ безконечныхъ видахъ, благо — почти единственно. Но извстный родъ зла такъ-же трудно найти, какъ то, что называется благомъ, и часто по этому признаку выдаютъ за благо это особаго рода зло. Достигнуть до него, какъ и до добра, можно даже только при необыкновенномъ величіи души.

LXXXV.

Природа человка не предназначаетъ его къ тому, чтобы итти всегда, онъ то идетъ, то приходитъ. У лихорадки есть ознобъ и жаръ: холодъ также хорошо показываетъ величину жара при лихорадк, какъ самый жаръ. Изобртенія людей изъ вка въ вкъ идутъ тмъ же способомъ. То-же можно сказать о доброт и грховности міра вообще.

LXXXVI.

Тотъ и священникъ, кто хочетъ имъ быть,— какъ при Іеровоам. Ужасная вещь, если теперешніе церковные порядки выставляютъ намъ столь совершенными, что вмняютъ въ преступленіе желаніе измнить ихъ. Нкогда они были тоже вдь непогршимо хорошими, и все-таки находятъ, что тогда можно было измнить ихъ безъ грха, а теперь, каковы бы они ни были, нельзя и желать перемны! Прежде было вполн позволительно измнить обычай ставить священниковъ съ такою осмотрительностью, что почти не оказывалось достойныхъ, а теперь нельзя будетъ и жаловаться на обычай ставить столько недостойныхъ!

LXXXVII.

Дти, пугаясь напачканной рожи, поступаютъ по-дтски, но если такъ немного нужно, чтобы напугать дтей, сколь сильнымъ оказывается это же средство въ отношеніи къ взрослымъ! Въ послднемъ случа только измняютъ фантазію.

LXXXVIII.

Одинаково непостижимы положенія, что есть Богъ и что нтъ Его, что есть душа въ тл и что нтъ въ насъ души, что сотворенъ міръ и что не сотворенъ, что есть первородный грхъ и что нтъ его.

LXXXIX.

Атеисты должны говорить вещи совершенно ясныя, а у нихъ ясно только то, что душа матеріальна.

ХС.

Неврующіе — самые легковрные люди. Они врятъ въ чудеса Веспасіана, чтобы не врить въ чудеса Моисея.

XCI.

Нужно высказаться и противъ тхъ, которые слишкомъ углубляются въ науки (Декартъ).

XCII.

Атеизмъ — признакъ силы ума, но только до извстной степени.

XCIII.

Недостатки Монтеня велики. Припомнимъ его сладострастныя выраженія — они никуда не годятся, вопреки мннію г-жи Журне — доврчивость (вритъ въ существованіе людей безъ глазъ), невжество (см. его рчи о квадратур круга, о боле обширномъ мір), его чувства по поводу добровольнаго человкоубійства, по поводу смерти. Онъ внушаетъ ‘безъ страха и упрека’ нерадніе къ своему спасенію. Коль скоро его книга составлена не съ цлью побудить къ благочестію, онъ не былъ обязанъ этого длать, но всякій и всегда обязавъ не отвращать отъ благочестія. Можно извинить его чувства, нсколько свободныя и сладострастныя, въ отношеніи къ нкоторымъ жизненнымъ случаямъ, но нельзя извинить его совершенно языческихъ чувствъ по поводу смерти, ибо нужно отказаться отъ всякаго благочестія, если не желать умереть по крайней мр по-христіански, а онъ во всей своей книг думаетъ только о томъ, какъ бы свободне и нжне умереть.

XCIV.

Ариметическая машина {Они изобртена Паскалемъ.} производитъ дйствія, которыя ближе къ дйствіямъ мысли, чмъ все то, что могутъ произвести животныя, но она ничего не можетъ сдлать такого, что указывало бы на то, что у нея есть воля, какъ она есть у животныхъ.

XCV.

Иные авторы, говоря о своихъ трудахъ, употребляютъ выраженія: моя книга, мои комментаріи, моя исторія и т. д. Такъ и кажется, что это буржуа, имющіе собственный домъ и постоянно твердящіе: ‘въ моемъ собственномъ дом’. Имъ лучше было бы говорить: наша книга, нашъ комментарій и т. д., такъ какъ обыкновенно тутъ больше чужого добра, чмъ ихъ собственнаго.

XCVI.

Краснорчіе есть искусство говорить о вещахъ такъ, чтобы, во-первыхъ, т, которымъ говорятъ, безъ труда и съ удовольствіемъ могли понять ихъ, во-вторыхъ, чувствовали бы себя заинтересованными въ нихъ, такъ чтобы самолюбіе охотно располагало ихъ къ размышленію объ этихъ вещахъ. Оно, значитъ, состоитъ въ соотвтствіи, которое стараются установить между умомъ и сердцемъ слушателей, съ одной стороны, между мыслями и выраженіями, которыми пользуется ораторъ, съ другой стороны, а это предполагаетъ, что ораторъ хорошо изучилъ сердце человка, чтобы знать вс его пружины и найти потомъ правильное соотвтствіе между нимъ и рчью, которая должна проникнуть въ него. Нужно поставить себя на мсто тхъ, которые должны насъ слушать и сдлать надъ своимъ собственнымъ сердцемъ опытъ убжденія въ ту сторону, въ какую хочетъ убдить ораторъ, чтобы видть, создано ли одно для другого и можно ли быть увреннымъ, что слушатель будетъ какъ бы принужденъ сдлать то-же съ самимъ собою. Нужно преслдовать, сколь можно больше, естественную простоту и не длать малаго великимъ и великаго малымъ. Не достаточно, чтобы рчь была прекрасна, она должна быть свойственна предмету: ничего не должно быть ни излишняго, ни недостаточнаго.

Краснорчіе есть живопись мысли, тутъ точно также, кто, нарисовавши лицо, прибавляетъ еще кое-что, тотъ длаетъ картину, а не портретъ.

XCVII.

Если выражаешься о вещахъ, какъ народъ, все-таки нужно имть боле глубокую заднюю мысль и по ней судить о вещахъ.

XCVIII.

Сила, а не мнніе — царь міра, но именно мнніе и пользуется силою.

Соображается со слухомъ тотъ, кто не иметъ сердца.

Всякій разговоръ, всякую рчь нужно такъ вести, чтобы можно было сказать тмъ, которые обижаются ими: ‘на что вы жалуетесь?’

ГЛАВА XXV.
Мысли, обнародованныя посл 1843 г.

Когда страсть заставляетъ насъ длать что нибудь, мы забываемъ свой долгъ. Когда намъ люба книга, мы читаемъ ее, хотя бы намъ должно было длать что-нибудь другое. Чтобы прійти въ себя, мы должны приняться за такое дло, которое намъ ненавистно: въ этомъ случа, мы откажемся отъ него, ссылаясь на то, что намъ предстоитъ длать нчто другое, и такимъ образомъ, вспомнимъ о своемъ долг.

II.

Какая неправильность въ нашемъ сужденіи, коль скоро нтъ человка, который не подчинялъ бы себя всему остальному въ мір, который свое собственное благо, продолжительность своего счастья и своей жизни не предпочиталъ бы благу и счастью всего остального въ мір!

III.

‘Есть травы на земл, мы ихъ видимъ, съ луны ихъ было бы не видно. На этихъ травахъ есть нити, въ этихъ нитяхъ — маленькія животныя, а дальше этого ничего ужъ нтъ’. Какая самонадянность! ‘Сложныя тла состоятъ изъ элементовъ, а элементы неразложимы’. Какая самонадянность! Впрочемъ, тутъ есть и тонкая черта: это правило, что не слдуетъ говорить, что есть то, чего не видно. Говорить, значитъ, нужно, какъ и вс прочіе, а думать, какъ они, несвойственно образованному.

IV.

Мы не только съ другихъ сторонъ смотримъ на вещи, но даже другими глазами, мы не имемъ возможности найти ихъ такими же, какъ находятъ другіе.

Чиханье, какъ и половой актъ, парализуетъ вс способности души, но отсюда мы не длаемъ выводовъ противъ величія человка, потому что это происходитъ помимо его воли. Хотя онъ это самъ себ причиняетъ, но причиняетъ противъ воли и иметъ въ виду не самое дйствіе, а другую цль, такимъ образомъ, это не есть признакъ слабости человка или рабскаго подчиненія этому дйствію.

VI.

Не стыдно человку предаваться печали, ему стыдно изнемогать отъ удовольствія. Это происходитъ не оттого, что печаль приходитъ къ намъ извн, а удовольствія мы ищемъ, потому что можно искать и печали и предаваться ей нарочно, не проявляя подобнаго рода слабости. Отчего же подчиненіемъ гнету печали гордится разумъ, а подчиненія гнету удовольствія стыдится? Это оттого, что не печали свойственно искушать насъ и тянуть къ себ. Мы сами добровольно выбираемъ ее и желаемъ, чтобы она господствовала надъ нами, такъ что мы сами — владыки своего положенія, здсь самому себ подчиняется человкъ, а при удовольствіи человкъ подчиняетъ себя удовольствію. Только владычество и власть даютъ славу, только рабство ведетъ за собою стыдъ.

VII.

Когда кто въ докучливомъ дл постоянно питаетъ свтлую надежду и радуется счастливымъ случайностямъ, то можно подозрвать, если его одинаково не удручаютъ неудачи, что онъ радъ потерять дло: онъ въ восхищеніи, если находитъ предлоги къ надежд, чтобы показать, что онъ заинтересованъ въ дл, и притворною радостью скрыть радость по поводу того, что дло потеряно.

VIII.

Наша природа — движеніе, полный покой — это смерть.

IX.

Мы такъ мало знаемъ себя, что иной разъ думаемъ, что готовы умереть, между тмъ какъ мы вполн здоровы, а иной разъ уврены въ своемъ здоровь, между тмъ какъ мы близки къ смерти — мы не чувствуемъ приближенія лихорадки или готоваго образоваться нарыва.

Природа постоянно снова начинаетъ одн и т-же вещи — годы, дни, часы, точно также пространства и числа идутъ непосредственно одно за другимъ. Такимъ путемъ образуется понятіе безконечнаго и вчнаго. Это не значитъ, что во всемъ этомъ нтъ ничего, что было бы безконечнымъ и вчнымъ, это значитъ, что эти ограниченныя вещи безконечно умножаются, такъ что безконечно, какъ мн кажется, только число, которое ихъ умножаетъ.

XI.

Когда намъ говорятъ, что тепло есть не что иное, какъ движеніе какихъ то шариковъ, а свтъ — ихъ ‘стремленіе удалиться’ (conatus recedendi), которое мы чувствуемъ, то это насъ удивляетъ. Какъ? и удовольствіе не что иное, какъ пляска духовъ? {Это значитъ spiritus animales Декарта (‘животные духи’ или ‘пары’).}. А мы получили о немъ совсмъ по такое понятіе! Сколь далекими кажутся намъ такія чувствованія, какъ удовольствіе, отъ тхъ другихъ, изъ сравненія съ которыми мы выводимъ ихъ тожественность! Ощущеніе огня, жаръ, причиняемый намъ не прикосновеніемъ, а иначе, ощущеніе звука и свта — все это кажется намъ таинственнымъ, а между тмъ оказывается, что это такое же грубое явленіе, какъ ударъ камня. Правда, намъ говорятъ о незначительной величин духовъ, которые входятъ въ поры и касаются разныхъ нервовъ, но все-таки тутъ идетъ рчь только о соприкосновеніи съ нервами.

XII.

Если бы животное въ силу ума длало то, что оно длаетъ по инстинкту, если бы оно въ силу ума выражало то, что выражаетъ по инстинкту, напр. на охот за добычею или для того, чтобы предупредить своихъ товарищей, что добыча найдена или ускользнула, то оно одинаково могло бы выражать и такія вещи, гд больше привязанности, напримръ, могло бы выразить мысль: ‘перегрызите эту веревку, которая меня давитъ и которой я не могу достать’.

XIII.

Въ добродтели мы поддерживаемся не своею собственною силою, но противовсомъ двухъ противоположныхъ пороковъ: мы какъ будто стоимъ на ногахъ подъ напоромъ двухъ противоположныхъ втровъ, отнимите одинъ изъ этихъ пороковъ, и мы впадемъ въ другой.

XIV.

Говорятъ, что затменія предсказываютъ несчастіе, это потому, что несчастія слишкомъ обыкновенны, такъ что дурное случается такъ-же часто, какъ часто его предсказываютъ. Между тмъ, если бы говорили, что затменія предсказываютъ счастье, то пришлось бы часто обманываться. Счастье приписываютъ только рдкимъ небеснымъ явленіямъ и поэтому не часто ошибаются въ подобныхъ предсказаніяхъ.

XV.

Память необходима для всхъ умственныхъ операцій.

XVI.

Инстинктъ и разумъ — признаки двухъ различныхъ природъ.

XVII.

Когда я размышляю о кратковременности моей жизни, поглощаемой предшествующею и послдующею вчностью, о ничтожности пространства, которое я наполняю и даже которое я вижу, пространства, пропадающаго въ безконечной неизмримости пространствъ, которыхъ я не знаю и которыя меня не знаютъ, то прихожу въ ужасъ и изумляюсь, почему я скоре здсь, а не гамъ, ибо нтъ никакого основанія, почему я долженъ быть здсь, а не тамъ, почему въ настоящую минуту, а не еще когда либо. Кто меня помстилъ сюда? По чьему повелнію и распоряженію мн назначено именно это мсто, именно это время? Жизнь это ‘воспоминаніе объ одномъ преходящемъ дн, проведенномъ въ гостяхъ’.

XVIII.

Сколько царствъ не знаетъ насъ!

XIX.

Я завидую тмъ, которые въ вр живутъ съ такою небрежностью и столь дурно употребляютъ даръ, изъ котораго я, кажете’ мн, сдлалъ бы совсмъ другое употребленіе.

XX.

Каждый — все для самаго себя, ибо онъ умеръ, и все умерла для него. А отсюда происходитъ то, что каждый думаетъ, что онъ — все для всхъ. О природ нужно судить не сообразно съ собою, по сообразно съ нею самою.

XXI.

Обыкновенные люди могутъ не разсуждать о томъ, о чемъ не хотятъ разсуждать. ‘Не разсуждай по поводу такихъ то мстъ, относящихся къ Мессіи’, говорилъ іудей своему сыну. Точно такъ-же часто поступаютъ у насъ. Такимъ-то образомъ сохраняются ложныя религіи, такъ сохраняется даже истинная у многихъ людей. Но есть и такіе люди, которые не чувствуютъ себя въ силахъ помшать себ такимъ образомъ размышлять и которые тмъ больше разсуждаютъ, чмъ больше имъ это запрещаютъ. Они избавляются отъ ложныхъ религій, теряютъ даже и истинную, если ихъ разсужденія не прочно обоснованы.

XXII.

Какъ далеко отъ познанія Бога до любви къ Нему!

XXIII.

Неужели ты мене будешь рабомъ, если тебя любитъ и льститъ теб твой господинъ? Въ теб много выгоды, и вотъ твой господинъ льститъ теб. Но онъ же скоро и накажетъ тебя.

XXIV.

Не въ Монтен, а въ себ самомъ я нахожу все то, что вижу здсь.

XXV.

Нтъ ничего столь невыносимаго для человка, какъ быть въ полномъ поко, безъ страсти, безъ дла, безъ развлеченія, безъ употребленія своихъ силъ. Онъ чувствуетъ тогда свое ничтоже ство, свою безпомощность, свою недостаточность, свою зависимость, свое безсиліе, свою пустоту. Тотчасъ же онъ извлечетъ изъ глубины своей души скуку, мрачность, печаль, грусть, досаду, отчаяніе.

Когда солдатъ или рабочій станутъ жаловаться на трудъ свой, дайте имъ возможность ничего не длать.

XXVI.

Человкъ не дйствуетъ на основаніи разума, который составляетъ его существо.

XXVII.

Человкъ низокъ до того, что подчиняется зврямъ, даже обожаетъ ихъ.

XXVIII.

Вс принципы пирронистовъ, стоиковъ, атеистовъ и т. д. истинны, по ихъ заключенія ложны, потому что и противоположные принципы тоже истинны.

XXIX.

Философы освятили пороки, приписывая ихъ даже божеству, христіане освятили добродтели.

XXX.

Если душа матеріальна, то какую матерію могли бы сдлать душою т философы, которые укротили свои страсти.

XXXI.

Какъ хорошо кричать человку, который не знаетъ себя, чтобы онъ отъ самого себя переходилъ къ Богу! Хорошо говорить это человку, который знаетъ себя.

XXXII.

Большинство людей благо полагаетъ въ богатств и вншнемъ благосостояніи или по крайней мр въ развлеченіяхъ. Философы показывали суетность всего этого и полагали благо, въ чемъ только могли.

Для философовъ 288 высшихъ благъ {По вычисленіямъ Варрона, столько было мнній о высшемъ благ у различныхъ философовъ.}.

——

‘Будь доволенъ самимъ собою и происходящими изъ тебя благами’. Тутъ есть противорчіе, ибо тутъ дается совтъ въ конц-концовъ убить себя. Какъ счастлива жизнь? отъ которой приходится избавляться, какъ отъ заразы!

——

Хорошо, если кто утомится безполезными поисками за истиннымъ благомъ и протянетъ руки къ Избавителю.

XXXIII.

Боже мой, какъ глупы подобныя разсужденія, какъ: ‘Для того-ли Богъ создалъ міръ, чтобы осудить его? для чего Ему нужно столько и такихъ слабыхъ людей?’ и т. д.! Пирронизмъ есть лкарство противъ этой болзни: онъ разобьетъ эти пустые вопросы.

XXXIV.

Кто скажетъ, что люди для того узнали о первородномъ грх чтобы ясно было, что справедливость есть удлъ земли?— Никто не бываетъ счастливъ прежде смерти. Не значитъ ли это, что со смертью начинается вчное и дйствительное блаженство?

XXXV.

Часто слышишь возраженія: ‘Вы не чистосердечно поступаете вы не должны были бы’, и т. д. Мн очень пріятно видть, какъ унижаютъ гордый разумъ. Вдь не у языка же человческаго въ подобныхъ случаяхъ оспариваютъ его права, не языкъ защищается съ оружіемъ въ рукахъ. Не для забавы говорятъ, что такіе-то люди поступаютъ не чистосердечно, а для того, чтобы силою возраженія наказать ихъ за эту неискренность.

XXXVI.

Экклезіастъ показываетъ, что человкъ безъ Бога находится въ полнйшемъ невдніи и въ неизбжномъ несчастій, ибо желать, но не мочь — это и значитъ быть несчастнымъ. А онъ хочетъ быть счастливымъ и увреннымъ въ какой-нибудь истин, между тмъ не можетъ ни знать, ни не желать знать. Онъ не можетъ даже сомнваться.

XXXVII.

Мы очень обязаны тмъ, которые указываютъ намъ наши недостатки, ибо они укрощаютъ ихъ. Они научаютъ насъ, что мы пользовались презрніемъ, но они не мшаютъ намъ стать такими же на будущее время, ибо мы можемъ проявить многіе другіе недостатки. Они подготовляютъ постепенное исправленіе и освобожденіе отъ недостатка.

ХXXVIII.

Ни одна секта, ни одна религія, кром христіанской религіи, не существовали на земл постоянно.

Одна только христіанская религія длаетъ человка одновременно и достойнымъ любви, и счастливымъ. А при условіи обыденной добропорядочности быть достойнымъ любви еще не значитъ быть счастливымъ.

XXXIX.

Вра есть даръ Божій. Не подумайте, что мы скажемъ, что это даръ размышленія. И другія религіи не говорятъ подобнаго о своей вр: он предоставляютъ размышленію только дойти до вры, а оно все-таки не приводитъ къ ней.

XL.

Какъ солнце свтитъ для всхъ, такъ и образы, изображающіе въ совокупности искупленіе, убждаютъ только совокупностью своею, а вещи, изображающія исключенія, какъ напр. изображеніе іудеевъ при исключеніи язычниковъ, означаютъ не цлое, а именно только эти исключенія.

——

Іисусъ Христосъ — всеобщій искупитель. Онъ предложилъ Себя въ жертву, какъ человкъ, который выкупилъ всхъ тхъ, кто захотлъ къ Нему прійти. Кто умретъ на дорог, его бда, но Христосъ всмъ предлагаетъ искупленіе. Хорошо длаетъ и тотъ, кто искупаетъ, и тотъ, кто не даетъ умереть, но здсь не два различныхъ лица длаютъ то и другое: Іисусъ Христосъ одинъ искупаетъ и не даетъ умереть.

Но, съ другой стороны, Іисусъ Христосъ, въ качеств искупителя, можетъ быть, не есть владыка всхъ искупленныхъ, а въ такомъ случа, Онъ — искупитель всхъ настолько, насколько искупленіе зависло отъ Его воли.

XL1.

Вы {Обращеніе къ неврующимъ.}, можетъ быть, думаете, что пророчества, цитированныя въ Евангеліи, приведены для того, чтобы заставить васъ врить. Нтъ, это сдлано для того, чтобы удалить васъ отъ врованія. Чудеса служатъ не для обращенія, а для осужденія.

XLII.

Епиктетъ, вполн ясно видя истинный путь, говоритъ людямъ: ‘Вы идете по ложной дорог’, онъ только указываетъ, что есть другой путь, но не ведетъ по нему. Это значитъ, что онъ исполняетъ волю Божію: одинъ Іисусъ Христосъ ведетъ по истинному пути: Онъ — ‘путь’, ‘истина’.

XLIII.

Я усматриваю Іисуса Христа во всякой личности и въ насъ самихъ: какъ отецъ, Онъ въ Отц Своемъ, какъ братъ — въ братьяхъ своихъ, какъ бднякъ — Онъ въ бднякахъ, какъ богаты Я, въ богатыхъ, какъ ученый и священникъ, въ священникахъ, какъ верховный владыка — въ князьяхъ, и т. д. Но своей слав Онъ, какъ Богъ, есть все, что только есть великаго, а по своей земной жизни Онъ — все, что только есть жалкаго и отверженнаго, для того Онъ и принялъ это низкое состояніе, чтобы быть во всхъ лицахъ, быть образцомъ всякихъ состояній.

XLIV.

Псалмы поются по всей земл.

А кто свидтельствуетъ о Магомет? Онъ самъ только. А Іисусъ Христосъ желаеъ, чтобы Его собственнаго свидтельства вовсе не было.

Свидтели должны быть такого свойства, чтобы они были всегда и повсюду, а жалкій Магометъ стоитъ въ одиночку.

XLV.

Нердко приходится упрекать людей въ излишней послушности, это такой-же естественный и гибельный порокъ, какъ и недоврчивость.

XLVI.

Мало истинныхъ христіанъ,— я говорю даже о вр. Много такихъ, которые врятъ, но въ силу суеврія, много и такихъ, которые не врятъ, но въ силу распущенности, немного людей, занимающихъ середину.

Я не разумю здсь тхъ, которые хранятъ истинное благочестіе въ нравахъ, и всхъ тхъ, которые вруютъ въ силу сердечнаго чувства.

XLVII.

Кто не любить истины, т находятъ предлогъ оспаривать ее въ многочисленности отрицающихъ ее. Такимъ образомъ, ихъ заблужденіе происходитъ только оттого, что они не любятъ истины или не имютъ любви, а поэтому ихъ нельзя извинить.

XLVIII.

То обстоятельство, что вы слышали объ извстной вещи, далеко не служитъ основаніемъ вашей вры въ нее, напротивъ, вы не должны ничему врить, если не станете въ такое положеніе, какъ-будто вы никогда не слыхали объ этомъ предмет. Врованіе — это ваше согласіе съ самимъ собою, упорный голосъ вашего разума, а не разума другихъ, не другіе должны дать вамъ вру.

Врованіе ведетъ къ такимъ важнымъ послдствіямъ! При врованіи сотни противорчій могутъ оказаться истинами.

Если-бы древность была основаніемъ для врованія, то древніе, значитъ, оказались-бы безъ этого основанія. Если основаніе — всеобщее согласіе, то что вышло-бы, если-бы люди погибли?

Ложное униженіе — та-же гордость. Поднимите занавсъ! Что бы вы ни длали, вамъ можно только или врить, или отрицать, или сомнваться. Неужели у насъ не будетъ въ конц-концовъ основанія? На счетъ животныхъ мы держимся такого мннія, что они хорошо длаютъ, нтъ-ли здсь основанія и для того, чтобы судить о людяхъ? Отрицать, врить и сомнваться такъ-же свойственно человку, какъ бгать — лошади.

XLIX.

Наша религія — мудра и безумна. Мудра она потому, что она самая свдущая во всемъ, тверже всхъ основана на чудесахъ, пророчествахъ и т. д., безумна потому, что все это все-таки не заставляетъ людей слдовать ей: напротивъ, это содйствуетъ осужденію тхъ, которые не слдуетъ ей, но это заставляетъ врить тхъ, которые слдуютъ ей. Врить ихъ заставляетъ — крестъ. Поэтому-то ап. Павелъ, который пришелъ съ мудростью и знаменіями, говоритъ, что онъ не пришелъ ни съ мудростью, ни съ знаменіями, ибо онъ пришелъ, чтобы обратить къ вр. А т, которые приходятъ только для того, чтобы убдить, могутъ сказать о себ, что они приходятъ съ мудростью и знаменіями.

Законъ обязывалъ къ тому, чего не давалъ. Благодать даетъ то, къ чему обязываетъ.

LI.

Что только люди могли узнать съ помощью высшаго естественнаго разумнія, тому христіанская религія научала своихъ дтей.

LII.

Какъ мн противна такая глупость, какъ если кто не вритъ въ Евхаристію и т. п. Если Евангеліе истинно, если Іисусъ Христосъ есть Богъ, какое-же можетъ быть тутъ затрудненіе?

LIII.

Праведный опирается на вру въ мельчайшихъ вещахъ: когда онъ порицаетъ своихъ слугъ, онъ желаетъ, чтобы Духъ Божій ихъ обратилъ къ правд, молитъ Бога исправить ихъ, отъ Бога ожи даетъ столько-же, сколько отъ своихъ выговоровъ, молитъ Бога благословить его стремленія исправить. Точно такъ-же онъ поступаетъ и въ другихъ случаяхъ.

——

Изъ всего, что есть на земл, онъ принимаетъ участіе только въ неудовольствіяхъ, а вовсе не ищетъ удовольствій. Онъ любитъ своихъ ближнихъ, во его любовь не ограничивается этими предлами, она распространяется и на его враговъ, а потомъ и на враговъ Бога.

LIV.

Богъ установилъ молитву, во-первыхъ, для того, чтобы дать своему творенію достоинство причинности, во-вторыхъ, чтобы научить насъ, отчего зависитъ въ насъ добродтель, и въ-третьихъ, чтобы заставить насъ трудомъ заслужить и другія добродтели.

Мн возразятъ, что люди, въ такомъ случа, будутъ думать, что молитва — въ ихъ собственныхъ рукахъ. Но это нелпо: если ужъ имя вру, человкъ безъ молитвы не въ силахъ обладать добродтелями, то какъ-же онъ могъ бы безъ молитвы получить самую вру? Не больше-ли разстояніе между невріемъ и врою, чмъ между врою и добродтелью?

——

Богъ обязанъ исполнить только свои общанія. Онъ общалъ за молитвы даровать справедливость, но Онъ общалъ исполненіе молитвъ только сынамъ завта.

LV.

Де-Роавецъ говорила: ‘Основанія приходятъ мн на умъ впослдствіи, а съ перваго разу вещь нравится мн или отталкиваетъ меня безъ сознанія съ моей стороны основаній, и все таки отталкиваетъ она по тому самому основанію, которое я открываю только потомъ’. Но я думаю, что тутъ дло не въ томъ, что вещь отталкиваетъ по тмъ основаніямъ, которыя находятъ посл, а въ томъ, что люди потому только и находятъ эти основанія, что вещь отталкиваетъ ихъ.

LVI.

Онъ не любитъ уже той личности, которую любилъ десять лтъ тому назадъ. Я вполн этому врю: она уже не та-же, ди онъ не тотъ-же. Онъ былъ молодъ и она тоже, теперь она — совершенно другое. Онъ, можетъ быть, любилъ-бы еще ее, еслибы она теперь была такою, какою была тогда.

LVII.

Нужно бояться смерти вн опасности и не бояться ея въ опасности, ибо нужно быть человкомъ.

Только внезапная смерть внушаетъ страхъ, поэтому-то вельможи держатъ при себ духовниковъ.

LVIII.

Нужно познать самого себя: если это не поможетъ найти истину, это поможетъ по крайней мр хорошо направить жизнь, а въ этомъ заключается вся справедливость.

LIX *)—LX.

*) Тоже, что въ I .

Какъ я ненавижу тхъ, которые выдаютъ себя сомнвающимися въ чудесахъ! Монтень правильно объ этомъ высказывается въ двухъ мстахъ. Изъ одного мста видно, какъ онъ здраво мыслящъ, но въ другомъ мст онъ все-таки оказывается врующимъ и порицаетъ неврующихъ.

LXI.

Когда кто хочетъ довести добродтели до крайности съ той или другой стороны, то на встрчу ему являются пороки, которые вндряются нечувствительно, незамтными путями, безконечно малыми дозами, но потомъ пороки являются массой, такъ что человкъ теряется въ порокахъ и не видитъ уже добродтелей.

LXII.

Богословіе есть наука, но въ то же время сколько здсь наукъ! Человкъ — совокупность членовъ, но если его анатомировать, будетъ-ли человкомъ голова, сердце, желудокъ, вены, каждая вена въ отдльности, каждая частица вены, кровь, каждая капля крови?

Городъ, деревня издали оказываются городомъ, деревней, но по мр того, какъ къ нимъ приближаются, оказывается, что это дома, деревья, черепицы, листья, травы, муравьи, ноги муравья и т. д. до безконечности. Все это представляется подъ видомъ деревни.

LXIII.

Двумя способами люди уравниваютъ между собою вещи, напр. праздники уравниваютъ съ буднями, христіанъ съ священниками, гршниковъ между собою и т. д.: одни заключаютъ, что то, что дурно для священниковъ, дурно, значитъ, и для всхъ христіанъ, другіе, что если что-нибудь не дурно для христіанъ, то, значитъ, это позволительно и для священниковъ.

LXIV.

Природа подражаетъ себ. Зерно, брошенное въ хорошую землю, производитъ плодъ. Мысль, брошенная въ здравый умъ. тоже даетъ плодъ. Числа подражаютъ пространству, хотя они столь непохожи на него по природ. Все сдлано и устроено однимъ владыкою: корень, втвь, плоды, принципы, слдствія изъ нихъ.

LXV.

Удивленіе портитъ все съ дтства. ‘Ахъ, какъ хорошо это сказано! какъ онъ хорошо поступилъ! какъ онъ уменъ!’ и т. д. Чада Портъ-Рояля, которымъ не представляется подобныхъ побужденій къ зависти и слав, впадаютъ въ нерадніе.

LXVI.

Опытъ заставляетъ насъ видть огромную разницу между набожностью и добротою.

LXVII *) — LXVIII.

*) Тоже, что въ II.

Людямъ не скучно всякій день сть и спать, ибо голодъ и сонъ все снова и снова возникаютъ, а безъ этого имъ наскучило бы сть и спать. Точно такъ-же безъ голода въ отношеніи къ духовнымъ вещамъ люди скучаютъ. Припомнимъ алчущихъ правды (въ нагорной проповди).

LXIX.

Есть два сорта людей: одни — праведны, но считаютъ себя гршниками, другіе — гршны, но считаютъ себя праведниками.

LXX.

Не хорошо быть слишкомъ свободнымъ. Не хорошо имть все необходимое.

LXXI.

Надежда христіанъ на обладаніе безконечнымъ благомъ перемшана какъ съ радостью, такъ и со страхомъ, они поступаютъ не какъ т, которые надялись-бы на царство безъ всякаго основанія, будучи сами подданными, христіане надются на святость, искупленіе отъ неправды: они имютъ въ этомъ нкоторое основаніе для надежды.

LXXII.

Смиренное сердце (апостолъ Павелъ) — нотъ христіанскій характеръ.

‘Альбъ васъ назвалъ, я васъ больше не знаю’… (Корнель). Вотъ нечеловчный характеръ! Человчный характеръ противоположенъ этому.

LXXIII.

Симметрія это то, что мы видимъ съ одного взгляда. Она основана на томъ, что нтъ основанія сдлать иначе. Она основана также на фигур человка, поэтому то симметрію соблюдаютъ въ ширину, а не въ высоту или глубину.

LXXIV.

Нравственность и языкъ суть предметы частныхъ наукъ, но всеобщихъ по своему характеру.

LXXV.

Невозможно, чтобы Богъ имлъ когда-нибудь конецъ, если Онъ не иметъ начала. Люди направляютъ свой взоръ кверху, но опираются на песокъ, земля рушится, и они упадутъ, смотря на небо.

LXXVI.

Скучно покидать занятія, къ которымъ мы привязались. Мужчина доволенъ своей семейной обстановкой, но пусть онъ увидитъ женщину, которая ему понравится, пусть она пять-шесть дней доставитъ ему удовольствіе, и вотъ онъ уже несчастенъ, если возвращается къ прежнему своему занятію. Это самое обыкновенное явленіе.

LXXVII.

Плачевная вещь — видть, что вс люди только и разсуждаютъ о средствахъ, по вовсе не заботятся о цли. Каждый заботится, какъ-бы расквитаться съ своимъ положеніемъ, но выборъ положенія, выборъ роли житейской — дло случая. Жалко смотрть, какъ столько турокъ, еретиковъ, неврующихъ слдуютъ по пятамъ за своими отцами единственно на томъ основаніи, что они предубждены, что взгляды ихъ отцовъ лучше всего. Это предубжденіе опредляетъ для каждаго его положеніе, для слесаря, для солдата и т. д. Поэтому-то провансальцы слывутъ дикарями.

LXXVIII.

Вотъ описаніе человка: зависимость, желаніе независимости, нужда.

LXXIX.

Нельзя быть жалкимъ тому, что не иметъ чувства, разрушенный домъ не жалокъ. Только человкъ жалокъ.

LXXX.

Природа человка—это всякая природа, omne animal. Нтъ ничего такого, чего онъ не могъ бы сдлать природнымъ для себя, нтъ ничего природнаго, чего онъ не могъ бы потерять.

——

Если онъ потерялъ истинную природу, все, что угодно, длается его природой, подобно тому какъ, если потеряно истинное благо, все, что угодно, длается его истиннымъ благомъ.

LXXXI.

Юрисдикція дается не для чиновника, а для людей, прибгающихъ къ ней. Опасно говорить это народу, но народъ иметъ слишкомъ много доврія къ вамъ, это не повредитъ ему, а вамъ можетъ послужить въ пользу. Нужно, значитъ, обнародовать это. ‘Паси овецъ моихъ’, а не твоихъ ‘Вы мн обязаны пастбищемъ’.

LXXXII.

Премудрость призываетъ насъ къ дтству. ‘Если не обратитесь и не будете, какъ дти, то не войдете въ царство небесное’.

LXXXIII.

Истинная религія научаетъ насъ обязанностямъ, знакомитъ насъ съ нашими слабостями (гордость и похоть) и средствами противъ нихъ (униженіе, умерщвленіе плоти).

LXXXIV.

Св. Писаніе доставляетъ средства утшить во всхъ положе ніяхъ и внушить страхъ во всхъ положеніяхъ.

Природа въ естественномъ и нравственномъ мір проявила безконечность въ одной и той же вещи: мы всегда будемъ имть верхъ и низъ, наиболе и наимене способныхъ, высоко поднявшихся и самыхъ жалкихъ, для того, чтобы унизить свою гордость и поднять свою отверженность.

LXXXV.

Вчное существо существуетъ постоянно, если существуетъ одинъ разъ

LXXXVI.

Поврежденіе разума обнаруживается въ столькихъ различныхъ и нелпыхъ обычаяхъ.

Чтобы человкъ не жилъ больше въ самомъ себ, нужно было появленіе истины.

LXXXVII.

Привычка наша природа. Кто привыкаетъ къ своей вр, тотъ вритъ, не можетъ не бояться ада и не вритъ ни во что другое, кром своей религіи. Кто привыкаетъ врить, что король страшенъ… и т. д. Кто посл этого станетъ сомнваться, что душа наша, привыкнувъ видть число, пространство, движеніе, вритъ во все это и ни во что другое?

LХXXVIII.

Ложность другихъ религій видна въ томъ, что он не имютъ за себя свидтелей, а ваша иметъ. Богъ вызываетъ другія религіи произвести такіе признаки истинности. (Ис. XLIII, 9, XLIV, 8).

LXXXIX.

Дв древнйшія книги въ мір — это книги Моисея и Іова, одинъ — іудей, другой — язычникъ, во они оба видятъ въ Іисус Христ свое общее средоточіе и предметъ своихъ стремленій. Моисей относитъ къ Нему общанія Божіи, данныя Аврааму, Іакову и т. д. и свои пророчества. Іовъ говоритъ: ‘Я знаю, Искупитель мой живъ’.

ХС.

‘Я не былъ бы христіаниномъ, не будь чудесъ’, говорить св. Августинъ.

——

Если бы не было чудесъ, люди не согршили бы, не вря въ Іисуса Христа.

——

Невозможно разумно разсуждать противъ чудесъ.

——

‘Гд твой Богъ’? Чудеса Его указываютъ и суть сіяніе Его.

ХСI.

Въ религіи нужно быть искреннимъ, есть истинные язычники, истинные іудеи, истинные христіане.

XCII.

Истинные христіане повинуются безумію, но не потому что они угадаютъ безуміе, а потому что исполняютъ повелніе Бога, который для наказанія людей заставилъ ихъ служить этому безумію. Всякая тварь подвержена сует.

Св. ома такъ объясняетъ одно мсто у ап. Іакова о преимуществ богатыхъ, что если они не длаютъ этого {Не подчиняются безумію другихъ, ниспосланному Богомъ для наказанія людей.} въ виду Бога, то они нарушаютъ повелніе церкви.

XCIII.

Авраамъ не взялъ ничего для себя, по взялъ только для своихъ слугъ, точно также праведный ничего отъ міра не беретъ для себя, не принимаетъ рукоплесканій міра, онъ властвуетъ только надъ своими страстями, говоря одной: ‘уйди’! другой: ‘приходи’! Укрощенныя такимъ образомъ страсти суть добродтели. Ревность, гнвъ — Богъ даже себ ихъ приписываетъ — (если укрощены)-такія же добродтели, какъ милосердіе, жалость, постоянство, которыя, въ свою очередь, суть страсти. Ими пользоваться нужно, какъ рабами и, предоставляя имъ пищу, нужно препятствовать, чтобы душа не брала ихъ пищи, ибо когда страсти владычествуютъ, он суть пороки, он даютъ душ свою пищу, душа ею питается и отравляетъ себя.

XCIV.

Удаляясь отъ любви, люди удаляются отъ Бога. Наши молитвы и наши добродтели суть мерзость передъ Богомъ, если он не бываютъ молитвами и добродтелями Іисуса Христа. Ваши грхи никогда не будутъ предметомъ милосердія, но будутъ предметомъ справедливости Божіей, если они не суть грхи, принятые на себя Іисусомъ Христомъ. Онъ принялъ наши грхи и допустилъ насъ къ союзу съ Собою, ибо добродтели Ему свойственны, а грхи чужды, а вамъ добродтели чужды, а грхи свойственны.

Перемнимъ употреблявшійся нами досел критерій для сужденія о томъ, что такое благо. Мы критеріемъ брали свою волю, возьмемъ теперь волю Божію: все, что Онъ хочетъ, хорошо для насъ и справедливо, все, чего Онъ не хочетъ, дурно для насъ.

Все, чего Богъ не хочетъ, запрещено. Грхи запрещены общимъ заявленіемъ, сдланнымъ Богомъ, что Онъ не хочетъ ихъ. Другія вещи, которыя оставлены безъ общаго запрещенія и которыя на этомъ основаніи люди называютъ дозволенными, не всегда все-таки дозволены. Когда Богъ удаляетъ отъ насъ какую-либо вещь, когда по какому-нибудь случаю, который есть указаніе на волю Божію, оказывается, что Богъ не желаетъ, чтобы мы имли извстную вещь, то, значитъ, она запрещена намъ, какъ грхъ, потому что воля Божія заключается въ томъ, чтобы мы не имли ни того, ни другого. Разница здсь только въ томъ, что то обстоятельство, что Богъ никогда не захочетъ грха, несомннно, а что Онъ никогда не захочетъ упомянутой вещи, въ этомъ нтъ несомннности. Пока Богъ ея не хочетъ, мы должны смотрть на нее, какъ на грхъ, а отсутствіе Божіей воли, которая единственно заключаетъ въ себ все благое и все справедливое, длаетъ эту вещь несправедливою и дурною.

XCV.

‘Я соблюлъ Себ семь тысячъ человкъ’ {Отвтъ Бога на жалобу Иліи, что Израиль избилъ пророковъ. Посл. къ Римл. XI, 4.}. Я люблю поклонниковъ, неизвстныхъ ни міру, ни даже самымъ пророкамъ.

XCVI.

Люди, привыкши не производить заслуги, а только награждать ее, когда находятъ ее уже произведенною, и о Бог судятъ по себ.

XCVII.

Я бы охотно повелъ рчь, напр., въ такомъ порядк: указалъ бы суетность всхъ положеній, потомъ суетность всхъ видовъ обычной жизни, наконецъ, суетность всхъ видовъ философской жизни (говорю о пирронистахъ, стоикахъ), во мн не пришлось бы сохранить этого порядка. Я мало знакомъ съ этими вопросами и знаю, какъ мало людей понимаютъ все это. Ни одна человческая наука не можетъ вполн прослдить эти вопросы въ указанномъ порядк. Не могъ этого сдлать и Св. ома. Математика держится строго своего порядка, но она здсь безполезна со всею своею глубиною.

XCVIII.

Другъ мой, ты родился по сю сторону горы, поэтому справедливость требуетъ, чтобы все имущество получилъ твой старшій сынъ.

ХСІХ.

Мы молимъ Бога о милосердіи не за тмъ, чтобы Онъ оставилъ насъ въ мір среди нашихъ пороковъ, но за тмъ, чтобы Онъ освободилъ насъ отъ нихъ.

С.

Если бы Богъ давалъ намъ владыкъ своею рукою, съ какою сердечною готовностью нужно было бы повиноваться имъ! Необходимость и случайности власти неминуемы.

CI.

‘Вы будете, какъ боги, знающіе добро и зло’. Весь міръ воображаетъ себя богомъ, потому что судитъ. Это и хорошо для него, и дурно, множество событій то печалятъ его, то радуютъ.

CII.

Малыя дла совершаются, какъ великія, по причин величія Іисуса Христа, который совершаетъ ихъ въ насъ и живетъ вашею жизнью, и великія дла становятся малыми и легкими по причин Его всемогущества.

КОНЕЦЪ.

Блезъ Паскаль.

Мысли.

Паскаль, какъ моралистъ.

I.

II.

III.

Мысли Паскаля.

ГЛАВА I.Противъ неврія атеистовъ.

ГЛАВА ІІ.Величіе и ничтожность человка. Удивительныя противорчія въ его природ.

ГЛАВА III.Тщеславіе человка. Результаты самолюбія. Человческое я.

ГЛАВА IV.Воображеніе. Шаткость природныхъ познаній человка. Привычка. Сомнительность. Нравственность.

ГЛАВА V.Безпокойство человка. Занятія и развлеченія.

ГЛАВА VI.О нкоторыхъ мнніяхъ и нкоторыхъ обычаяхъ.

II.Примръ градаціи.

Послдовательное взаимное опроверженіе доводовъ, говорящихъ за и противъ.

ГЛАВА VII.Неравенство положеній, законы, справедливость, сила, политическая власть.

ГЛАВА VIII.Различные вопросы нравственности.

ГЛАВА IX.О различнаго рода умахъ. О разум и чувств. О слог, краснорчіи и поэтической красот.

ГЛАВА XI.О конечномъ и безконечномъ. Человкъ, держа пари за существованіе Бога, иметъ вс шансы выиграть. О познаніи Бога.

ГЛАВА XII.Признаки, по которымъ узнается истинная религія. Присутствіе этихъ признаковъ въ христіанств.

ГЛАВА XIII.Одна христіанская религія понимаетъ человка, противорчіе между его величіемъ и ничтожествомъ, философскія школы неспособны понять это.

ГЛАВА XIV.О разум и вр.

ГЛАВА XXI.Религія Іудейская, какъ и христіанская, предписываетъ любовь къ Богу.

ГЛАВА XVII.Древній законъ былъ изобразительнымъ. Ветхій завтъ изображаетъ въ образахъ событія, исполнившіяся съ пришествіемъ Мессія.

ГЛАВА XVIII.Четыре тысячи лтъ Іисусъ Христосъ предвозвщался пророчествами, которыя впослдствіи и исполнились.

ГЛАВА XIX.Рожденіе и смерть Іисуса Христа доказываютъ, что Онъ истинный Мессія и Богъ.

ГЛАВА XX.Объ истинности евангельской исторіи. Чудеса — новое доказательство въ пользу Іисуса Христа. Разница между Мессіей и Магометомъ.

ГЛАВА XXII.Человкъ можетъ познать Бога и самого себя только черезъ Іисуса Христа. Таинственное приготовленіе Іисуса Христа къ смерти.

Таинственное приготовленіе Іисуса Христа къ смерти.

ГЛАВА XXIII.О чудесахъ.

ГЛАВА XXIV.О разум, милости, вр, церкви и различныхъ вопросахъ догмы и морали.

ГЛАВА XXV.Мысли, обнародованныя посл 1843 г.

Читайте также:

ГЛАВА I.
Противъ неврія атеистовъ.

ГЛАВА ІІ.
Величіе и ничтожность человка. Удивительныя противорчія въ его природ.

ГЛАВА III.
Тщеславіе человка. Результаты самолюбія. Человческое я.

ГЛАВА IV.
Воображеніе. Шаткость природныхъ познаній человка. Привычка. Сомнительность. Нравственность.

ГЛАВА V.
Безпокойство человка. Занятія и развлеченія.

ГЛАВА VI.
О нкоторыхъ мнніяхъ и нкоторыхъ обычаяхъ.

II.
Примръ градаціи.

ГЛАВА VII.
Неравенство положеній, законы, справедливость, сила, политическая власть.

ГЛАВА VIII.
Различные вопросы нравственности.

ГЛАВА IX.
О различнаго рода умахъ. О разум и чувств. О слог, краснорчіи и поэтической красот.

ГЛАВА XI.
О конечномъ и безконечномъ. Человкъ, держа пари за существованіе Бога, иметъ вс шансы выиграть. О познаніи Бога.

ГЛАВА XII.
Признаки, по которымъ узнается истинная религія. Присутствіе этихъ признаковъ въ христіанств.

ГЛАВА XIII.
Одна христіанская религія понимаетъ человка, противорчіе между его величіемъ и ничтожествомъ, философскія школы неспособны понять это.

ГЛАВА XIV.
О разум и вр.

ГЛАВА XXI.
Религія Іудейская, какъ и христіанская, предписываетъ любовь къ Богу.

ГЛАВА XVII.
Древній законъ былъ изобразительнымъ. Ветхій завтъ изображаетъ въ образахъ событія, исполнившіяся съ пришествіемъ Мессія.

ГЛАВА XVIII.
Четыре тысячи лтъ Іисусъ Христосъ предвозвщался пророчествами, которыя впослдствіи и исполнились.

ГЛАВА XIX.
Рожденіе и смерть Іисуса Христа доказываютъ, что Онъ истинный Мессія и Богъ.

ГЛАВА XX.
Объ истинности евангельской исторіи. Чудеса — новое доказательство въ пользу Іисуса Христа. Разница между Мессіей и Магометомъ.

ГЛАВА XXII.
Человкъ можетъ познать Бога и самого себя только черезъ Іисуса Христа. Таинственное приготовленіе Іисуса Христа къ смерти.

ГЛАВА XXIII.
О чудесахъ.

ГЛАВА XXIV.
О разум, милости, вр, церкви и различныхъ вопросахъ догмы и морали.

ГЛАВА XXV.
Мысли, обнародованныя посл 1843 г.