МЫСЛИ o МАКБЕТ.
Трагедіи Шекспира.
‘Литературная газета’, No 7, 1830
Мысли о Макбете, Кюхельбекер Вильгельм Карлович, Год: 1830
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Для того, кто неохотникъ до такъ называемыхъ общихъ мстъ, довольно трудно посл Лессинга, Гёте, Шлегеля и другихъ великихъ Критиковь разсуждать о твореніяхъ, каковы Гамлетъ, Ромео и Юлія, Лиръ, Ричардъ III и наконецъ Макбетъ. Прибавимъ, что о Макбет почти еще трудне сказать что нибудь новое, нежели о прочихъ, помянутыхъ нами великихъ созданіяхъ Шекспирова генія. Возьмемъ для примра Гамлета, который по прекрасному переводу Г. В — ка безъ сомннія теперь уже извстенъ всякому Рускому читателю: Философія въ сей трагедіи такъ глубока, характеръ героя и вс его поступки, или лучше сказать, все, что съ нимъ сбывается (ибо отличительная черта въ Гамлет именно его бездйственность) — начертаны съ такимъ необыкновеннымъ знаніемъ сердца человческаго, съ такимъ вдохновеннымъ знаніемъ путей Провиднія, что оцнить вполн сіе твореніе даже умный читатель можетъ не вдругъ, a Критикъ всегда найдетъ въ немъ поводъ къ поясненіямъ, изслдованіямъ, изложеніямъ красотъ, неудовлетворительно еще расмотрнныхъ его предшественниками. Въ нкоторыхъ Академіяхъ Италіи встарину находился особенный Профессоръ, которому поручалось толковать Дантеву Divina Commedia, такимъ толкованіямъ можно бы подвергнуть не безъ успха и Гамлета, хотя предлы онаго и направленіе мене дидактическое конечно представляли бы изысканіямъ поле не столь обширное. Макбетъ же, напротивъ, поразитъ съ самаго начала всякаго: красоты его большею частію таковы, что и простолюдинъ и ученый, и прозаикъ и поэтъ, и свободный романтикъ и даже подобострастный поклонникъ прежней Французской школы, должны ихъ признать, сколь бы тому ни противились ихъ предразсудки, должны ихъ почувствовать, хотя конечно и не въ равной степени, съ живостію не одинакою. Естественно, что подобная поэма легче можетъ быть понята, нежели Гамлетъ, писанный, можно сказать, только для извстнаго круга читателей, естественно, что надъ оною скоре изтощится критика. Симъ нимало не думаемъ унизить достоинство Макбета, вковое, неколебимое. Если въ Гамлет — въ чемъ нтъ сомннія — боле глубокомыслія, въ Макбет не въ примръ боле силы, движенія, возвышенности. Въ Гамлет Шекспиръ является преимущественно Философомъ: въ Макбет онъ первый, величайшій (можетъ быть) Поэтъ романтическій.
Но окончимъ сіе сравненіе: сравненія, параллели завлекаютъ въ общія мста, a ихъ-то избгать мы были намрены. Не станемъ также говорить о чертахъ въ послдней трагедіи, подобныхъ которымъ довольно было бы и одной, дабы обезсмертить имя другаго писателя, таковы напр. первая встрча Макбета и Банко съ вщими сестрами, монологъ Макбета передъ первымъ своимъ злодяніемъ, разговоръ его съ женою посл онаго, явленіе Банковой тни, Макдуфъ, узнающій о гибели своего дома, Леди Макбетъ въ припадк лунатизма: вс сіи черты извстны, можно сказать, цлому свту и такъ превосходны, высокое ихъ достоинство такъ очевидно, что всякая похвала, всякое поясненіе тутъ были бы совершенно излишними. Намъ остается только — обратить вниманіе на немногія мста, которыя, при первомъ чтеніи, произвели въ насъ ощущеніе непріятное, но красоту, необходимость которыхъ признать мы нашлись принужденными по размышленіи зрлйшемъ.
Мстъ сихъ неболе трехъ: во первыхъ, монологъ и неблагопристойныя шутки привратника тотчасъ по убіеніи Короля, потомъ чопорный разговоръ Лордовъ, незнающихъ еще о смерти Дункана, наконецъ, въ IV-мъ дйствіи неумстный, ни съ чмъ повидимому не связанный приходъ Англійскаго врача, прерывающій бесду Макдуфа съ Малькольмомъ.
‘Къ чему,’ такъ думали мы, ‘посл предшествовавшихъ ужасовъ сія шутки грубаго, пьянаго привратника, шутки ничуть не остроумныя? не охладятъ ли он читателя?’ — Читателя? но драматическое твореніе создается боле для зрителей, нежели для читателей. Вообразимъ, что мы въ театр: Макбетъ и жена его поспшно вышли, послышавъ стукъ, послдиія слова Макбета были:
‘Проснись отъ стука, Дунканъ, о! проснись!’
Сцена не перемняется: она та же, свидтельница величайшихъ ужасовъ, мелькнувшихъ передъ очами нашими, стукъ, пробудитель страха въ душ убійцы и злодйки жены его, продолжается. Между тмъ является привратникъ, ничего незнающій, ничего неподозрвающій, въ половину еще одержимый сномъ и винными парами, онъ хладнокровно острится, шутитъ, говоритъ нелпости. Зритель невольно вздрагиваетъ: шутки привратника разсмшатъ разв того, кто не видалъ, не слыхалъ ничего изъ всего, что мы видли, что мы слышали, при чемъ мы присутствовали. Насъ напротивъ он приведутъ въ большій еще трепетъ: тлнность, ничтожество всего, и величайшаго земнаго, стснитъ сердца наши. Привратникъ предстанетъ намъ представителемъ вообще черни, незнающей, непостигающей хода таинственнаго рока, слпой и готовой упиться низкими наслажденіями, даже подъ ударами судебъ, которые грозятъ всему міру превращеніемъ.
Слдующій за симъ разговоръ придворныхъ представляетъ подобную картину. Все въ этомъ разговор гладко, вжливо, пошло и ежедневно: между тмъ стна, одна стна отдляетъ ихъ отъ неслыханнаго, чудовищнаго! —
Наконецъ помянутый приходъ врача и все, что говоритъ онъ о чудесныхъ даяніяхъ Неба Королю Эдуарду, истинно Шекспировски возвщаетъ Малькольму помощь Божію, помощь сверхъ-естественную: ибо сей-то святый Король, сей угодникъ Господа ополчится за него. —