В.Г. Белинский
Мусташ. Сочинение К. Поль де Кока
ПРИМЕЧАНИЯ
Мусташ. Сочинение К. Поль де Кока, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1839
Время на прочтение: 7 минут(ы)
В.Г. Белинский. Полное собрание сочинений в 13 томах. Том третий
Статьи и рецензии 1839-1840. Пятидесятилетний дядюшка
Издательство Академии Наук СССР, Москва, 1953
38. Мусташ. Сочинение К. Поль де Кока. Санкт-Петербург. 1839. Печатано в типографии А. Сычева. Четыре части: I — 168, II — 159, III — 192, IV — 173 (12). 1
Не для чего распространяться о великой славе Поль де Кока: дело решенное, что это первый романист современной французской литературы. 2 Вам это неприятно, вы делаете недовольную мину: не взыщите — чем богаты, тем и рады. Поль де Кок в своем ‘Мусташе’ рисует нам свой идеал поэта, идеал, который, как две капли воды, похож на него самого. Не имея под рукою подлинника, мы принуждены выписать это место из безграмотного перевода:
Первые сочинения Жоржа имели успех, но ему бы нужно было распространять свои мысли и заключения (?), а он дал свободу перу и мыслям, исследовал характеры, возрождал их недро самое откровенное (??), он желал начертать с малейшими подробностями картину нравов, простонародные сцены, портреты оригиналов, мещанские собрания, странности всех сословий, а особливо сцены частной жизни, чувства молодости и зрелых лет, любовные интриги девушки незнатного происхождения и светской женщины, современников такого рода, которых мы встречаем на всяком шагу в жизни, но не хотел описывать с принужденными чувствами идеальных красот, которых можно только найти в воображении автора.
Он сказал себе: напрасно ищут в деревнях Флориановых пастушек, которые никогда не существовали такими, как он описывал их. Я выставлю крестьянок точно такими, как их вижу, с красными и бадягою натертыми щеками, тяжелыми, неловкими и неповоротливыми, с наречием грубым и часто даже дерзким (?). Я точно так же поступлю и с каждым действующим лицом, которое выберу. Я не одарю своих героев чувствами, которых я нигде не встречал, ни добродетелей (ями?), которые не существуют, я опишу людей такими, как они есть, с их свойствами, недостатками и слабостями, но преимущественно выберу действующие лица забавные и добрые, характеры смешные и откровенные, чувства нежные и приятные, потому что описания злодеяний, жестокостей, гнусных пороков опечаливает воображение, сжимает сердце и возрождает иногда черные мысли, которых не нужно распространять. Свет уже довольно зол сам собою, я притом же, это не мой вкус описывать страшное, а то, что мы делаем против желания, то не может быть хорошо. Но как в театральных пьесах нельзя подробно описать, остановиться, когда рассудится, рассмотреть смешные недостатки действующих лиц. Жорж писал романы не для того, чтобы поместить происшествия на происшествия, но описать то, что он заметил и слышал.
Романы Жоржа имели успех против его ожидания. Они более всего отличались правдоподобием, о всем, что относится до искусства, — надо всегда стараться сохранять истину.
Тогда начали ужасно критиковать Жоржа в журналах, он даже получал безымянные письма и фальшиво подписанные, в которых у него спрашивали, по каким правам он позволил себе иметь успех, что его труды читают более других авторов и что он, неизвестный писатель, без слога, без разнообразия, без способностей, без чувствительности, без возвышенных мыслей, а более не имеющий партии. Тогда известили его, что он только сказочник для кухарок и торговок, что и подало ему повод думать, что их число очень умножилось. Работников он заставлял говорить, как они обыкновенно говорят, крестьянина по-крестьянски, девушку простого звания — на ее наречии, тогда сказали, что он писать не умеет. Он был весел и часто смешил, тогда говорили, что он бесстыден. В его сочинениях не было ни отцеубийства, ни детоубийства, ни братоубийства, ни отравления, ни кровосмешения, — тогда сказали, что он развратник. Иные и своих презрительных критиках сказали об нем, что его сочинения читают, но не судят. А он мог бы отвечать им: вас судят, но не читают. 3
В этих словах весь Поль де Кок. Добрый человек — он живет в мире ‘добрых малых’, гуляк, зевак, гризеток, трактиров, кабаков, изображает чистую и почтительную любовь, основанную на сладеньких чувствованьицах и приправленную пошлыми сентенциями здравого рассудка, дальше этой любви он ничего не видит, ничего не знает, ничего не подозревает — ею оканчивается тесный кругозор его внутреннего созерцания. Оставляя другим астрономические исследования, он — добрый человек — душою и телом погрузился в царство инфузорий и забыл, что в божьем мире есть нечто и кроме инфузорий. Но не думайте, чтоб добрый Поль де Кок опровергал это: он молчит об этом, как о вещи, которая для него не существует. И хвала ему за это! Право, такое скромное сознание своих сил и средств имеет свою цену! Оно лучше всяких гениальных претензий. Маленькие парижские гении, которые изображают дикие страсти, клевещут на человеческое сердце и чернят свет божий, вот они-то смешны поистине, а не добрый, почтенный Поль де Кок. Итак, честь и слава великому Поль де Коку, первому романисту французскому!..
‘Мусташ’ — роман Поль де Кока: больше о нем сказать нечего. О переводе тоже не для чего распространяться: по выписанному нами отрывку читатели сами могут судить о беспримерной, образцовой безграмотности этого перевода. Странное дело! В доброе старое время, кончившееся двадцатыми годами, не было безграмотных сочинений и переводов. Книга могла быть дурна, но язык ее всегда был правилен, чист, и ладу с грамматикой и логикой. А теперь книга, в которой грамматический и здравый смысл не страждут, истинная редкость! Отчего же? Оттого, что тогда к книжному делу питали уважение, придавали ему мистическую важность, и потому брались за него люди грамотные, приготовившиеся учением, запасшиеся ответственостию, а теперь и литературу играют, и всякий недоучившийся школьник, чтобы достать на пару платья, смело принимается переводить с французского роман или даже и писать свой. Наконец это доходит до крайности. Разбери кто может подобную нелепицу: ‘Жорж посвятил себя словесности — поприще неблагодарное, которое успехами приобретешь неприятелей, в котором лавры колются, и то достигнешь их только чрез тысячу неприятностей, препятствий, потому что слава доставляет более завистников нежели труды и хорошее поведение’. Или например, такие фразы, которые для редкости выписываем здесь: ‘Она меня очень любит, а представленный мною, тебя славно примут’ — ‘Между прочим я кой-что приобрела в этом последнем приключении: видя живописи и пачканья картины красками, мне понравилась живопись’ — ‘Он говорил мне, что я прекрасна и что он меня обожает, мой первый любовник говорил то же самое, и так я заключила, что все люди (les hommes — мужчины) говорят одинаково, когда хотят обольстить женщину’ — ‘Этот господин умильно посматривал на меня, что я очень хорошо понимала, с тех пор как тетушка хотела, чтоб я сделалась кокеткою’ (понятно ли?) — ‘Как вы учтивы, господа, все молодые люди не так учтивы как вы’ (по-русски следовало бы сказать: не все молодые люди так учтивы, как вы) ‘И не буду принужден сидеть дома потому, что нет во что одеться’ (т. е. не во что одеться) — ‘рвать с себя волосы’ (вместо на себе). Но довольно: выписать все фразы такого разбора значило бы списать весь роман. Образцовая безграмотность! Видно, что автор даже и не слыхал о науке, которая называется грамматикою. В переводе его все слова русские, но конструкция, склад речи — чухонский, зырянский, словом, какой угодно, только не русский…
В третий том настоящего издания входят статьи, рецензии и заметки Белинского, напечатанные в ‘Моск. наблюдателе’ (январь — июнь 1839 г.), в ‘Отеч. записках’ (август 1839 г. — январь 1840 г.), в ‘Литер. приб. к Русск. инвалиду’ (август — декабрь 1839 г.) и в ‘Литер. газете’ (первая половина января 1840 г.).
Кроме того, в том включена драма Белинского ‘Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь’, впервые поставленная в Москве 27 января 1839 г. и напечатанная в N 3 ‘Моск. наблюдателя’ за 1839 г.
Уже в феврале 1839 г. Белинский решил оставить ‘Моск. наблюдатель’, который выходил под его редакцией с марта 1838 г. Он писал Станкевичу в письме от 29 сентября — 8 октября 1839 г.: ‘Еще в посту я вздумал бросить ‘Наблюдатель’, который давал мне слишком мало выгод, брал всё мое время и был причиною ужаснейших огорчений… Участие приятелей моих прекратилось — я остался один, цензура теснила’ (см. ИАН, т. XI).
В феврале 1839 г. Белинский просил И. И. Панаева поговорить с Краевским о сотрудничестве его (Белинского) в ‘Отеч. записках’ и ‘Литер. приб. к Русск. инвалиду’ (письмо к Панаеву от 18/11 1839 г.), но при условии, что Краевский не посягнет на независимость его (Белинского) убеждений. Белинский писал: ‘…я продаю себя… не стесняя при том моего образа мыслей, выражения, словом, моей литературной совести, которая для меня так дорога, что во всем Петербурге нет и приблизительной суммы для ее купли’. Предложение Панаева пригласить Белинского в ‘Отеч. записки’ на правах не рядового сотрудника, а ведущего критика, встретило возражение со стороны Краевского, который пригласил в журнал бездарного критика В. С. Межевича (см. ‘Белинский и его корреспонденты’, М., 1948, стр. 203, Панаев. Литер. воспоминания, Л., 1950, стр. 125, 130-131, 138-139, 287). Однако вскоре выяснилось, что Межевич оказался совершенно неспособным вести отдел критики в ‘Отеч. записках’, и Краевский, для сохранения журнала, вынужден был обратиться к Белинскому. 20 июня 1839 г. он написал письмо Панаеву, жившему тогда в Москве, что соглашается на все условия Белинского и предлагает ему отдел критики и библиографии (Панаев. Литер. воспоминания, стр. 188). Белинский принял предложение Краевского (см. письмо к Краевскому от 5/VII 1839 г.). В течение июля — октября 1839 г. Белинский был московским корреспондентом изданий Краевского (первым выступлением Белинского в изданиях Краевского была рецензия на ‘Новейший и самый полный астрономический телескоп’, напечатанная в ‘Лит. приб. к Русск. инвалиду’ от 12/VII1 1839 г.). В начале 20-х чисел октября 1839 г. Белинский, вместе с гостившими в Москве Панаевыми, выехал из Москвы (см. А. А. Корнилов. Молодые годы Михаила Бакунина, М., 1915, стр. 523 и ‘Русский архив’ 1902, т. III, стр. 480).
По приезде в Петербург Белинский становится основным сотрудником и фактическим редактором таких отделов ‘Отеч. записок’, как ‘Критика’ и ‘Современная ‘библиографическая хроника’, одновременно он принимает участие как сотрудник в ‘Литер. приб. к Русск. инвалиду’, которые в 1840 г. были переименованы в ‘Литер. газету’.
Статьи и рецензии, включенные в настоящий том, относятся к тому периоду, когда Белинский в поисках правильного мировоззрения пришел на непродолжительное время — к ‘примирению’ с действительностью. Наиболее характерны для этого периода статьи-рецензии о ‘Бородинской годовщине’ Жуковского, об ‘Очерках Бородинского сражения’ Ф. Глинки, о ‘Горе от ума’ Грибоедова, а также статья ‘Менцель, критик Гёте’.
В этих статьях нашли отражение философские заблуждения Белинского, наиболее глубоким из которых было представление, будто историческое развитие общества определяется непреложными законами, исключающими возможность какого бы то ни было воздействия людей на ход истории. Это ошибочное представление сказалось и на политических взглядах Белинского, приведя его, в частности, к признанию ‘разумности’ самодержавия (см. статьи NN 92 и 123 и примечания к ним).
Однако и в эту пору Белинский продолжал отстаивать интересы народа, выступал как противник крепостного права, правительственной идеологии и казенной религии, боролся с реакционной литературой и журналистикой. В статьях ‘примирительного’ периода, вопреки их ошибочным философским основаниям, содержится много ценных высказываний как по общим вопросам искусства (учение о единстве формы и содержания, теория типизации и т. д.), так и в оценке отдельных произведений русской литературы (например, ‘Ревизора’ Гоголя).
Период ‘примирения с действительностью’ не был продолжительным — уже осенью 1840 г. Белинский полностью отказался от своих ‘примирительных’ взглядов (см. его письмо к Боткину от 4/Х 1840 г. — ИАН, т. XI).
1. ‘Моск. наблюдатель’ 1839, ч. II, N 3 (ценз. разр. 1/111), отд. IV, стр. 27-31. Без подписи.
2. Первый по сравнению с французскими писателями социалистического направления (Бальзак, Жорж Санд и др.) и ‘неистовой силы’ (Гюго, Жюль Жимен и др.), которых Белинский в то время не признавал. Ср. н. т., стр. 216 и 270-271.
3. В цитате — небольшие неточности.