Мурадъ несчастный
(Турецкая сказка.)
Эджевортъ.
‘Вѣ,стникъ Европы’. Часть LII, No 14, 1810
Мурад несчастный, Эджуорт Мария, Год: 1810
Время на прочтение: 25 минут(ы)
Извстно, что одинъ изъ покойныхъ Турецкихъ Султановъ, имлъ обыкновеніе прохаживаться ночью, одтый въ простую одежду, по улицамъ Константинопольскимъ — онъ подражалъ въ этомъ случа славному Гаруну Альрашиду, Багдадскому Калифу, о которомъ должны знать читатели Тысячи одной ночи.
Однажды прохаживаясь по городу при свт полной луны въ сопровожденіи Великаго Визиря, Султанъ, если не ошибаюсь, покойной Селимъ, остановился передъ домомъ кожевника и сказалъ своему сопутнику: Ты врно читалъ въ Тысяче одной ночи сказку о кожевник и двухъ его друзьяхъ, которыхъ мннія о судьб человческой были всегда противоположны. Я желалъ бы знать, что думаешь ты объ этомъ важномъ предмет.
— Я, Государь? Мнніе мое состоитъ въ томъ, что благоразуміе человческое иметъ великое вліяніе и на судьбу его? и что одному благоразумію, а не счастію, какъ говорится, обязаны мы бываемъ по большой части своими успхами.
‘Я думаю совсмъ напротивъ. Одного называютъ счастливый человкъ, другаго несчастный: отъ чего это? Не самъ ли опытъ научаетъ насъ длать такое различіе, которое въ противномъ случа было бы совершенно безъ смысла?’
— Не смю противорчить теб, Повелитель правоврныхъ!
‘Говори — я приказываю.’
— Повинуюсь, и вотъ мое мнніе. Тотъ неразсматриваетъ съ надлежащимъ примчаніемъ ни причинъ, ни слдствій, кто приписываетъ удачу счастію, а неудачу несчастію: Въ столиц твоей находятся два человка, одного изъ нихъ ставятъ въ примръ постояннаго счастія, другаго напротивъ въ примръ постояннаго несчастія, первый есть Саладинъ, по прозванію счастливецъ, послдній Мурадъ, по прозванію несчастный. Что бы ни было, но я увренъ, что все различіе между имя состоитъ въ одномъ только благоразуміи.
‘Гд живутъ эти два человка? Хочу, чтобы они сами разсказали мн свою исторію. Проводи меня въ ихъ жилище.’
— Домъ Мурада несчастнаго весьма отсюда близко, слдуй за мною, Повелитель правоврныхъ.
Султанъ и Визирь его приближаются къ небольшому домику, отворяютъ дверь, слышатъ стенанія — входятъ. Глазамъ ихъ представляется плачущій человкъ, онъ рвалъ на себ бороду, топталъ ногами свою чалму, словомъ: оказывалъ совершенное изступленіе, и это — былъ Мурадъ. Постителм спросили, какое несчастіе приключилось ему, и отъ чего такъ горько онъ плачетъ? Онъ не отвчалъ ни слова, но указалъ имъ на черепки прекрасной фарфровой вазы, разсыпанные по паркету.
И эта бездлица огорчаетъ тебя такъ сильно? спросилъ Султанъ.
— По вашей одежд, государи мои, заключаю, что вы иностранные купцы: вы не знаете Мурада несчастливаго, въ противномъ случа вы могли бы удивляться моему горю, несчастіе написано у меня на роду и вы согласились бы вмст съ другими называть меня несчастнымъ, когда бы узнали мою исторію. Ночуйте въ моемъ дом, и я разскажу вамъ печальныя свои приключенія.
Ночевать, тебя намъ не возможно, отвчалъ Султанъ, но выслушать твою повсть будетъ для насъ весьма пріятно.
‘— Садитесь. — Султанъ и Визирь его сли, а Мурадъ началъ разсказывать,
Отецъ мой Гассанъ проживалъ въ здшнемъ город. На канун рожденія моего привидлся ему чудный сонъ, заключавшій въ себ, такъ сказать, предвщаніе всхъ несчастій, которыя отъ самой колыбели, не престанутъ меня преслдовать. Отцу моему снилось, будто у него родился сынъ съ собачьею головою и зминымъ хвостомъ, будто онъ надлъ на него Султанскую чалму, и за то осужденъ былъ на смерть.
Отецъ мой врилъ, какъ и вс добрые Музульмане, предопредленію, и этотъ чудесный сонъ испугалъ его чрезвычайно. Нашему сыну, сказалъ онъ моей матери, назначено сдлать всхъ насъ несчастными — и онъ возненавидлъ меня еще до рожденія, а чтобы не видть ни моей собачьей головы, ни моего зминаго хвоста, отправился въ Алепъ за нсколько часовъ до моего горестнаго появленія на этотъ свтъ.
Его путешествіе продолжалось восемь лтъ съ половиною. Во время его отсутствія никто не заботился о моемъ воспитаніи, а мать моя твердила мн поминутно, что у меня собачья голова и зминой хвостъ. Ты Мурадъ несчастный, сказала она мн однажды. Въ это время сидла подлъ нее какая-то старушка съ глубокими морщинами на лбу и на щекахъ, съ крюковатымъ носомъ, беззубая и косая — она прибавила страшнымъ и хриповатымъ голосомъ, который еще и теперь отзывается у меня въ ушахъ: такъ! подлинно несчастный! былъ, есть и будешь!… Потомъ она сказала: кто родился подъ непріязненною звздою, тотъ будетъ и долженъ быть во всемъ несчастенъ, одинъ только Магометъ властенъ уничтожить очарованія: безумецъ противится своей судьб, а умный человкъ покорствуетъ ей безъ прекословія.
Слова старушки врзались въ мою память, и я при всякомъ новомъ несчастіи говорилъ: правду сказала ты, старушка, судьб своей противиться не возможно.
Мн было уже восемь лтъ, когда пріхалъ отецъ мои изъ Аледа, въ этотъ годъ родился братъ мой Саладинъ, котораго наименовали счастливцемъ, потому что въ самый день его рожденія вошелъ въ пристань корабль отца моего, богато нагруженный товарами. Не могу изчислить тхъ счастливыхъ случаевъ, которыми ознаменовано было младенчество моего брата, успхи его были также разительны, какъ и мои досадныя неудачи.
Со времени прибытія корабля, мы жили въ великомъ довольств — все это приписано было счастію брата моего Саладина.
Мн свершилось двадцать восемь лтъ, а Саладину двадцать, когда отецъ нашъ занемогъ тяжелою и опасною болзнію. Призвавъ къ постел своей Саладина, онъ сказалъ: мой сынъ! наши дла въ чрезвычайной разстройк: роскошь и разныя разорительныя предпріятія уничтожили все мое богатство, остались у меня дв фарфоровыя вазы, драгоцнныя особенно по нкоторымъ таинственнымъ знакамъ, на нихъ изображеннымъ, и врно имющимъ великое вліяніе на счастіе того человка, которому будутъ принадлежать вазы. Дарю теб и ту и другую, для Мурада он безполезны, будучи осужденъ на несчастіе и неудачу, онъ безъ сомнній: или разобьетъ ихъ, или потеряетъ — одно изъ двухъ должно случиться необходимо.
Но Саладинъ не имлъ никакой довренности къ предопредленію, а будучи добръ и великодушенъ, онъ далъ мн на волю выбирать любую изъ вазъ и старался утшеніями своими возвратить мн потерянную мою бодрость. Я благодарилъ его, но былъ однако твердо увренъ, что нтъ возможности человку сражаться съ судьбою.
Саладинъ видя, въ какой разстройк были наши торговыя дла, не приходилъ однако отъ этаго въ уныніе. Поищемъ способа ихъ поправить, говорилъ онъ, но я отчаявался и качалъ головою.
Въ вазахъ, которыя достались намъ въ наслдство, находился какой-то красный порошокъ. — Саладинъ вздумалъ составить изъ него красную краску, и въ самомъ дл вышла краска удивительная. Еще при жизни отца нашего познакомился съ нами одинъ богатый купецъ, которой ставилъ въ сераль всякаго рода мебели и уборы. — Саладинъ пріобрлъ благосклонность этаго человка, а онъ, имвши большой кредитъ, старался помочь ему ввести общее употребленіе составленную имъ красную краску. Она полюбилась, и вс начали ее покупать, но Саладиновъ запасъ краснаго порошку видимо уменьшался, онъ вздумалъ разсмотрть его составъ, и скоро посредствомъ многихъ химическихъ опытовъ узналъ эту тайну: съ тхъ поръ онъ могъ уже во всякое время имть такое количество краски своей, какое было ему потребно.
И надобно вамъ сказать, милостивыя государи, что Саладинъ иметъ качества необыкновенныя: онъ всегда веселъ, наружность его, чрезвычайно пріятная, вселяетъ къ нему довренность и всякому хочется имть дло съ Саладиномъ. Увы! Небо отказало мн во всхъ этихъ преимуществахъ, я часто замчалъ, что мое лице печальное и угрюмое (слдствіе многочисленныхъ и непрерывныхъ несчастій) отдаляло отъ меня людей: никто не хочетъ ввряться такому человку, который всегда глядитъ изъ подлобья.
Я помню, что одна богатая женщина, сопровождаемая толпою невольниковъ и невольницъ, пришла въ лавку моего брата Саладина — ей хотлось что-то купить, но брата не было въ лавк, встртить эту госпожу и показывать ей товары надлежало мн. Она прельстилась моею фарфоровою вазою, хотла непремнно ее купить, соглашалась дать мн такую цну, какую потребую, но я отказалъ ей на отрзъ, будучи твердо увренъ, что ваза моя есть талисманъ, и что разставшись съ нею, навлеку на себя какое-нибудь несчастіе. Незнакомая госпожа требовала весьма упорно, чтобы я продалъ ей вазу, но я съ такимъ же упорствомъ отказывался отъ продажи, и наконецъ она вышла изъ лавки въ превеликой досад.
Саладинъ пришелъ домой, я разсказалъ ему о томъ, что случилось въ его отсутствіе — онъ называлъ поступокъ мой неблагоразумнымъ и говорилъ, что никогда не должно терять выгоды настоящей и врной, для выгоды мечтательной и отдаленной. На другой день незнакомая госпожа опять зашла въ нашу лавку, и Саладинъ продалъ ей свою вазу за десять тысячь золотыхъ монетъ. На эти деньги накупилъ онъ разныхъ товаровъ, отъ чего торгъ его сдлался и прибыточне и важне.
Я раскаявался, но раскаяніе мое было уже поздное — и этотъ случай былъ новымъ доказательствомъ, что у меня на роду написано придумывать умное не во время и безъ успха. Въ самомъ длъ, не хуже другихъ вижу я, какъ надобно въ такомъ случа поступить, но это обыкновенно случается со мною уже тогда, когда случай прешелъ и когда мн остается только сожалть, для чего поступилъ я въ противность здравому смыслу. Не рдко бывало и то, что я остаюсь въ нершимости, а между тмъ чувствую самъ, что случай благопріятный улетаетъ. Что же мн длать? могу ли противиться дйствію злобной планеты?
Открылось, что незнакомая женщина, купившая у брата моего фарфоровую вазу, была любимая Султанша: все повиновалось ея владычеству въ серал. Она возненавидла меня за то, что я съ такимъ упорствомъ отказался исполнить ея желаніе, и объявила, что нога ея не будетъ въ лавк Саладина по тхъ поръ, пока онъ не разстанется съ Мурадомъ. Саладинъ никакъ не хотлъ меня отпустить отъ себя, но живучи со мною, онъ потерялъ бы многія, весьма для него важныя выгоды. Я не могши ршиться помшать фортун такого добраго брата, каковъ былъ Саладинъ, ушелъ потихоньку изъ его дома, и сказать правду, самъ не зналъ, что со мною будетъ.
Нсколько времени скитался я по улицамъ Константинопольскимъ и уже начиналъ чувствовать голодъ. Сажусь у дверей хлбника и требую, чтобы онъ далъ мн какую нибудь помощь. Хлбникъ общался накормить меня до сыта, если я соглашусь надть на себя его платье и вмсто его продавать по улицамъ хлбы. Я согласился — судьба моя того хотла. Но уже давно жители Константинополя жаловались на хлбниковъ за то, что ихъ хлбы и худо были испечены и не имли надлежащаго всу. Неудовольствія въ здшнемъ городъ, какъ и вамъ удавалось можетъ быть слышать, производятъ не рдко великія возмущенія. Все это не хуже другихъ было извстно и мн, но злая моя судьба запретила мн во время объ этомъ подумать.
Около четверти часа бродилъ я изъ улицы въ улицу, продавая хлбы — вдругъ окружило меня множество чернаго народа, начинаютъ меня бранить, толкать, бросаютъ въ меня грязью — бгу къ воротамъ Султанскаго дворца и, вся толпа бжитъ за мною съ ужаснымъ крикомъ. Визирь, испуганный возмущеніемъ, приказываетъ отрубить мн голову, чтобы успокоить народъ. Бросаясь передъ его могуществомъ на колна, объявляю, что не я тотъ хлбопекъ, на котораго гнвается народъ, разсказываю исторію о своемъ плать. Сжальтесь, честные Музульмане! воскликнулъ я наконецъ въ слезахъ: не я виноватъ, а суровая моя участь! — Вс засмялись. Одни плевали мн въ лицо, другіе кричали, отрубить ему голову, она очень глупа и ни на что ему негодная. Нашлись однако добрые люди, которые за меня вступились, наконецъ меня выпустили, и я побжалъ неоглядываясь, бросивъ посреди улицы корзину съ хлбами, которые вс были разхищены въ одну минуту!
Я ршился уйти изъ Константинополя, оставивъ вазу свою на сохраненіе Саладину. Какъ вздумано, такъ и сдлано. Въ пристани встртился я съ отрядомъ войска, отправлявшимся на корабл въ Египетъ. Буди воля пророка! сказалъ я самому себ. Если назначено мн утонуть въ мор, то ужь конечно я не умру на сушъ, и чмъ скоре, тмъ лучше — и я слъ на корабль. Долго ли мы плыли, не знаю, во все время вашего путешествія сидлъ я на палубъ и курилъ табакъ, твердо ршившись не перемнять своего положенія и въ самую жестокую бурю. Если назначено кораблю погибнуть, такъ думалъ я, то онъ погибнетъ непремнно, сколько бы я ни трудился предохранить его отъ разбитія! Зачемъ же безпокоить себя попустому? никто не можетъ избавиться отъ того, что ему назначено Промысломъ.
Но мы пристали благополучно къ берегамъ Египта. Я вышелъ изъ корабля послдній, было уже очень поздно, когда я пришелъ въ лагерь Элль-Арита. Трубка моя погасла, иду къ одной палатк, въ которой свтился огонь, чтобы ее разкурить. Вдругъ… вижу на земл что-то блестящее, наклоняюсь — то былъ драгоцнный алмазный перстень. Беру его съ тмъ намреніемъ, чтобы на другое утро объявить черезъ крикуна о своей находк, и надваю на лвой мизинецъ. — Всё несчастія! Перстень былъ слишкомъ великъ, а мизинецъ мой слишкомъ малъ, и въ то самое время, какъ я наклонился къ огню, чтобы закурить свою трубку, онъ упалъ въ сно, разостланное передъ осломъ, я началъ разгребать сно: оселъ ударилъ меня задними копытами и такъ сильно, что я, отлетвъ отъ него шаговъ на пять, упалъ на солдата, спящаго подлъ палатки. Онъ закричалъ, и крикомъ своимъ разбудилъ другихъ, они вскочили, сбжались ко мн, обступили меня кругомъ, въ это самое время какъ на бду попался мн въ сн потерянный мною перстень, и я держалъ его въ рукъ. Трудно ли посл этаго счесть меня за вора! И тотчасъ начали меня уврять, что я укралъ какіе-то дорогіе товары, похищенные за недлю до прибытія нашего въ лагерь. Я представилъ свидтелей, которые вмст со мною побожились, что я въ это время плылъ на корабл изъ Константинополя — намъ поврили, однако, не смотря на то, приказали меня для нкоторыхъ причинъ выколотить палками по пятамъ, что было въ ту же минуту весьма порядочно исполнено, и я три дни пролежалъ на постел съ превеликою опухолью на пяткахъ. Подобные случаи бываютъ только со мною, а вся бда произошла отъ того, что мн не вздумалось прежде утвердить хорошенько на пальц своемъ перстень и потомъ уже начать разкуривать свою трубку.
Наконецъ опухоль на пяткахъ моихъ прошла, и я могъ уже вставать съ постели. Однажды вздумалось мн заглянуть въ одну палатку, надъ которою разввалъ красный флагъ и которую называли кофейнымъ домомъ. Въ этомъ кофейномъ домъ увидлъ я незнакомаго мн человка, который очень сожаллъ о потер драгоцннаго перстня, онъ описалъ мн его примты, я тотчасъ догадался, что это былъ тотъ самый несчастный перстень, за который пострадали мои пятки. Я бы охотно подарилъ двсти цехиновъ тому, кто возвратитъ мн, или скажетъ, гд я могу отыскать свой перстень, говорилъ этотъ незнакомецъ, и я разсказалъ ему случившееся со мною, прибавивъ, что знаю въ лицо того мошенника, который вырвалъ изъ рукъ моихъ перстень. Однимъ словомъ, пропажа была мною отыскана, и я получилъ кошелекъ съ двумя стами цехиновъ — что нсколько утшило меня въ моемъ несчастіи.
Однажды ночью товарищи мои спали, а я перебиралъ и пересчитывалъ свои цехины. На другой день эти господа пригласили меня съ собою выпить нсолько чашекъ шербету — я согласился, и для чего было не согласиться! они меня потчивали, а я пилъ. Вдругъ начинаю чувствовать пресильную охоту спать — заснулъ — просыпаюсь — гд же я? въ открытомъ пол, подъ пальмовымъ деревомъ — первая мысль о цехинахъ, ищу своего кошелька — онъ тутъ, а гд цехины? вс изчезли! вмсто ихъ нашелъ я въ кошельк около сотни маленькихъ камышковъ. Я догадался, что меня обманули, что вмсто шербета дали мн пьянаго напитка, и что все это сдлано было по общему согласію съ тмъ намреніемъ, чтобы обобрать у меня мои цехины, которые замчены были мошенниками въ то время, когда я ихъ пересчитывалъ, воображая, что вс мои товарищи спали глубокимъ сномъ.
Я побжалъ въ лагерь, жаловался, но жалобы мои остались безполезными, я не имлъ доказательствъ, и вс надо мною смялись. Въ своемъ отчаяніи воскликнулъ я: бдный Мурадъ! и вмигъ разнеслось извстіе, что Мурадъ несчастный, котораго неудачи такъ славны были въ Константинопол, находится въ лагер, на меня приходили смотрть, какъ на чудо, а когда я прохаживался по улицамъ лагеря, то вс указывали на меня пальцами и вс говорили: вотъ идетъ Мурадъ несчастный. И сказать правду, такая слава была не очень мн по сердцу!
Въ то время наши солдаты имли страстную охоту стрлять въ цль, и они стрляли безъ всякой осторожности. Мн самому случилось однажды видть, что выстрлъ, направленный въ верхушку палатки, попалъ въ самую палатку, которую пуля пробила на вылетъ, около десяти солдатъ были убиты на повалъ, и ни кто не могъ свдать, кто убійца. Такія несчастія почти не длали никакого впечатлнія, свидтели убійства говорили очень спокойно, смотря на убитаго: ‘Добрый путь въ Магометовъ рай! часъ его пришелъ! отъ суженаго не избгнешь!’ — Вс эти примры боле и боле усиливали во мн вру въ предопредленіе. Я часто говорилъ самому себ: завтра можетъ быть умру, повеселимся же нын, пока есть время!
Хотя я и не имлъ своихъ денегъ, но я не терплъ никакого въ нихъ недостатка, жиды, находившіеся въ лагер, ссужали ими солдатъ за большіе проценты. Я познакомился съ однимъ изъ этихъ плутовъ, который зналъ моего брата Саладина, этотъ ростовщикъ будучи увренъ, что въ случа смерти моей заплатитъ за меня мой братъ, согласился ссудить меня хорошею суммою. Я очень любилъ кофе и опіумъ: пріятное волненіе, которое производилъ во мн сей послдній напитокъ. Оживлялъ мою душу, и я забывалъ на нсколько времени все свое горе.
Однажды я былъ очень веселъ, плясалъ какъ сумасшедшій и поздравлялъ себя нараспвъ, что я уже не Мурадъ несчастный, въ эту минуту схватилъ меня за руку одинъ совсмъ незнакомый мн человкъ: спрячься скоре Мурадъ, разв не видишь, что стрлки прицлились въ твою чалму? они уже дали одинъ промахъ, въ другой разъ могутъ и попасть! — ‘За кого ты меня принимаешь? — сказалъ я — теперь уже нтъ Мурада несчастнаго.’ И я продолжалъ плясать, минуты черезъ дв пуля ударила меня въ голову, и я упалъ замертво. Меня оживили, но лченіе раны моей было для меня хуже смерти — такъ жестоко меня мучили. А самое досадное было то, что армія должна была идти въ походъ, и я боялся, чтобы меня не бросили назади вмст съ неизлчимыми.
Лкарь совтовалъ мн, чтобы я старался какъ можно быть спокойне, но я уже вамъ сказалъ, что вредоносная планета моя вчно препятствовала мн понимать вещи и во время и какъ должно. Мое безпокойство о томъ, чтобы не остаться назади, было такъ велико, что я по нскольку разъ въ день подымался съ постели, дабы посмотрть, согласно ли съ постановленіемъ выходятъ изъ лагеря наши войска. Но солдаты не очень спшили повиноваться, и палатки были снимаемы очень медленно. Лкарь, навстивъ меня ввечеру, нашелъ, что я очень болнъ и что, мн трудно будетъ перенести безпокойство похода. На другой день приходятъ за мною солдаты, хотятъ посадить меня на осла, но этотъ оселъ былъ самый тотъ, который лягнулъ въ меня задними ногами въ то время, когда я искалъ перстня, я разсудилъ, что эта скотина можетъ навлечь на меня какое нибудь несчастіе и отказался на нее ссть, упросивъ солдатъ, чтобы они несли меня поперемнно на рукахъ. Но жаръ былъ несносный, они не могли его вынести и положили меня на песокъ, сказавъ, что идутъ къ ближнему источнику за водою.
Напрасно дожидался я ихъ возвращенія — злоди безъ всякаго состраданія оставили меня умирать на горячемъ песк, отъ жажды, которая страшнымъ образомъ меня мучила. Я потерялъ всю надежду. Магометъ опредлилъ, такъ думалъ я, чтобы мн погибнуть въ степи и чтобы хищныя птицы разклевали мое тло! Да будетъ его воля! Но въ это время нашелъ на меня отрядъ Англійскихъ войскъ. Хотя они и Христіане, но поступили со мною гораздо человколюбиве, нежели правоврные Магометовы чада. Эти добрые люди залчили мою рану — судьба однако не переставала преслдовать меня, какъ и прежде. Вотъ что случилось со мною. Мы страшную терпли жажду. Англичане вздумали вырыть колодезь въ одномъ мст, гд по увренію одного изъ ихъ инженеровъ должна была находиться вода. Будучи большой охотникъ рыться въ земл, я разсудилъ отыскать источникъ и указалъ на одно мсто, гд по моимъ примтамъ надлежало быть пруду. Меня остерегали, увряя, что поиски мои будутъ напрасны и что я конечно не найду воды въ томъ мст, въ которомъ найти ее чаю. Я не послушался добрыхъ совтовъ, пошелъ — и въ самомъ длъ не нашелъ ничего. Безъ сомннія былъ я обманутъ: какимъ нибудь злонамреннымъ духомъ.
Утомившись чрезвычайно, палимый зноемъ, пошелъ я назадъ по тмъ слдамъ, которые оставлены были на песк моими ногами. Началъ дуть втерокъ, онъ освжалъ меня, и я благодарилъ Небо за эту помощь, но какъ же я ужаснулся, когда замтилъ, что этотъ самый прохладный втерокъ заметалъ слды, означавшіе на песк мою дорогу — вс они изчезли, и я не зналъ, въ какую сторону обратиться. Я чувствовалъ голодъ, мучительная жажда меня сндала. Наконецъ отчаяніе мною овладло, я бросилъ на песокъ свою чалму, разорвалъ на себ одежду и залился горькими слезами. Смерть моя казалась неизбжною, я думалъ только о томъ, какъ бы ее ускорить. Прежде еще выступленія войскъ нашихъ запасся я на всякой случай опіумомъ, онъ спрятанъ былъ въ складкахъ моей чалмы, хочу его принять — увы! послднее утшеніе умереть легкою смертію было похищено у меня жестокой судьбою: опіумъ выпалъ изъ чалмы въ ту самую минуту, когда я ее сбросилъ съ головы и я не могъ уже отыскать его въ песк. Я повалился на землю, поручивъ участь Свою Магомету.
Никакимъ перомъ не льзя описать того, что я терплъ отъ голода и жажды, наконецъ пришелъ я въ какое-то бшенство, и мн видлись разные ужасы. Долго ли продолжалось это безпамятство, я не знаю, но меня извлекли изъ него человческіе голоса: я увидлъ въ нкоторомъ отъ себя разстояніи караванъ богомольцевъ, возвращающихся изъ Мекки. Они нашли источникъ, и это было причиною тхъ радостныхъ восклицаній, которыя меня разбудили. Подивитесь же моему несчастію! этотъ источникъ находился отъ меня очень близко, а я умиралъ отъ жажды. Не смотря на свою слабость, я началъ кричать и поползъ къ тому мсту, откуда слышались мн голоса. Я скоро увидлъ своими глазами путешественниковъ: они наполняли водою мхи и поили верблюдовъ. Но силы мои совсмъ истощились, я не могъ уже ни кричать, ни ползти и уже видлъ, что они садились на верблюдовъ, готовы будучи удалиться. О жестокая звзда! подумалъ я, они удутъ, но мн пришло въ голову снять съ моей чалмы блое полотно и имъ махать, что я и сдлалъ — путешественники меня увидли, приближились ко мн, одинъ невольникъ меня напоилъ, и я разсказалъ имъ, какою судьбою зашелъ въ эту ужасную пустыню.
Между тмъ одинъ изъ путешественниковъ разсматривалъ очень. внимательно кошелекъ, висвшій у меня на пояс — это былъ тотъ самый кошелекъ, которой получилъ я съ цехинами за открытіе потеряннаго перстня, на немъ изображено было имя того, кому онъ принадлежалъ прежде. Путешественникъ, смотрвшій на него со вниманіемъ, былъ братъ моего благодтеля, мы объяснились, и этотъ человкъ общался меня не оставить. Караванъ шелъ въ Каиро — мой новый знакомецъ предложилъ мн слдовать за нимъ, и вамъ не нужно сказывать, что я съ большою охотою согласился на это выгодное для меня предложеніе.
‘Послушай, Мурадъ,— сказалъ мн новый мой покровитель, когда я описалъ ему свои несчастія — ты почитаешь себя осужденнымъ на неудачи, я въ этомъ съ тобою несогласенъ, и берусь помогать твоему горю: совтуйся со мною всякой разъ, когда ты вздумаешь приняться за какое нибудь дло. Я общался исполнять его приказанія.
Этотъ человкъ былъ и богатъ и великодушенъ, онъ содержалъ меня очень хорошо: должность моя состояла въ присмотр за вьюкомъ верблюдовъ и пересчитыванія тюковъ при ихъ перекладк. Я исполнялъ эту должность съ великою точностію каждый вечеръ. Однажды — это случилось въ самый день нашего прибытія, въ Александрію — я полнился пересчитать тюки, будучи увренъ, что они вс на лицо. Начали перегружать ихъ на корабль, что же? недоставало трехъ тюковъ хлопчатой бумаги. Мой господинъ сдлалъ мн выговоръ, но кроткій и слишкомъ милостивый. Черезъ крикуна возвстилъ онъ, что дастъ хорошее награжденіе тому, кто отыщетъ пропажу — и пропажа нашлась, но корабль уже отвалилъ отъ берега. Мы — я и мой господинъ — сли въ шлюбку, съ своею хлопчатою бумагою, догнали корабль, но Капитанъ сказалъ намъ, что уже не было никакого способа помстить на немъ наши товары, что онъ уже былъ полонъ. Очень долго спорили — наконецъ Капитанъ согласился дать мсто на палубъ нашимъ тремъ тюкамъ, а мн приказано было стеречь ихъ и днемъ и ночью.
Въ продолженіе нашего плаванія не случилось съ нами никакого несчастія, но въ послднюю ночь, на канун отбытія корабля въ Каиро, заснулъ я, выкуривъ свою трубку, на одномъ изъ тюковъ съ хлопчатою бумагою. Трубка была единственнымъ моимъ утшеніемъ и я не разставался съ нею ни на минуту. Что же? моя злая судьба и это невинное удовольствіе обратила въ мою погибель: вдругъ пробуждаютъ меня крики моихъ товарищей! Вскакиваю! что сдлалось? Я не высыпалъ пепла изъ моей трубки! хлопчатая бумага загорлась, и чалма на головъ моей уже пылала. Я весь изжегся и на лбу у меня выскочило множество волдырей, а когда затушили огонь, то Капитанъ корабля торжественно, объявилъ, что онъ не согласится ни за какія деньги, держать на своемъ судн такого человка, которое причиною всхъ несчастій, и добрый мой господинъ, удостовренный опытами, что непріязненная звзда моя не позволяетъ мн быть исправнымъ слугою, ршился со мною разстаться, онъ далъ мн кошелекъ съ пятьюдесятью цехинами и сказалъ: теперь ты свободенъ, Мурадъ, постарайся употребить на пользу свою эти цехины, и участь твоя можетъ быть перемнится. Увы! я не имлъ никакой надежды на счастіе, однако ршился послдовать доброму совту и сдлать выгодное употребленіе изъ моихъ цехиновъ.
Прошла недля. Въ одинъ день, прохаживаясь по улицамъ великаго Каира, я встртился съ человкомъ, котораго лицо показалось мн знакомо. Всматриваюсь, узнаю того жида, который ссудилъ меня деньгами въ лагер Эллъ—Ариша. Не могу понять, что привело этаго проклятаго еврея въ Каиро, конечно судьба моя шепнула ему на ухо: ты найдешь въ этомъ город Мурада! счастливый путь! Онъ привязался ко мн съ требованіемъ, чтобы я заплатилъ ему долгъ, грозясь объявить меня бглымъ солдатомъ, хорошо извстно было ему, что я бжалъ по невол, будучи брошенъ больной на дорог. Я старался умилостивить своего сердитаго заимодавца — шумли? шумли — наконецъ условились, чтобы я заплатилъ ему капиталъ, и чтобы онъ отсрочилъ мн платежъ процентовъ, за что я обязывался купитъ у него связку платья, доставшагося ему изъ вторыхъ рукъ, и, которое онъ соглашался уступить за весьма дешевую цну по той причин, что ему необходимо нужно было какъ можно скоре ухать изъ Каиро. Онъ показалъ мн платье, и въ самомъ длъ оно было очень богатое, словомъ сказать, я купилъ этотъ товаръ въ твердой увренности, что продамъ его скоро и за хорошія деньги.
Въ самомъ длъ такъ и случилось — я вынесъ платье свое на рынокъ, купцовъ нашлось очень много, и въ нсколько дней все мое сокровище было раскуплено, а я остался съ порядочнымъ барышемъ.
Дней черезъ пять, приходитъ ко мн одинъ Дамасскія купецъ, которой купилъ у меня два невольничьихъ платья, и объявляетъ, что т изъ его невольниковъ, для которыхъ были оныя куплены, заразились чумою, и что онъ полагаетъ мои платья причиною этой заразы. Я никакъ не могъ вообразить, чтобы это была правда, пошелъ на базаръ, тамъ встртились со мною многіе изъ моихъ покупщиковъ, которые объявили мн то же, что и купецъ Дамасскій. Я показалъ имъ на свои ноги. Видите ли вы эти прекрасныя туфли? государи мои — сказалъ я имъ — они находились въ одномъ ящик съ моими платьями, захотлъ ли бы я ихъ надть, когда бы воображалъ, что они заражены чумою? Слова мои нсколько ихъ успокоили. На другое утро однако одинъ изъ этихъ господъ приходитъ ко мн въ домъ и говоритъ: что ты надлалъ, Мурадъ! вс мои невольники, которыхъ одлъ я въ купленное у тебя платіе, заражены чумою! Я затрепеталъ. Мы начинаемъ разсматривать тотъ ящикъ, въ которомъ прежде лежало платье. Что же? на крышк находимъ изглаженную надпись: Смирна, а въ Смирн за нсколько времени передъ симъ свирпствовала страшная зараза. Тутъ догадался я, для чего мой жидъ не хотлъ самъ продавать своего товара, и вспомнилъ, что онъ, приподнимая крышку ящика (чтобъ показать мн платья), держалъ подъ носомъ губку, обмоченную въ уксусъ, увряя меня, что запахъ мускуса для него ужасно вреденъ.
Сказываютъ, что робость располагаетъ наше тло къ принятію чумы. Если это правда, то врно никто на свт не могъ быть такъ скоро приготовленъ къ этой болзни, какъ я въ ту минуту: мысль, что, я буду причиною распространенія моровой язвы, и что можетъ быть она уже вошла въ мое тло, такъ устрашила меня, что я въ ту же минуту занемогъ жестокою горячкою.
Очень долго пролежалъ я безъ всякой памяти. Пришедши въ чувство, увидлъ я себя въ бдной хижин, на солом — въ углу сидла старушка и курила табакъ. Она объявила мн, что Кади веллъ меня выбросить за городъ, и что мой домъ былъ срытъ до основанія и сожженъ. ‘Безъ меня, бдный человкъ, ты уже давно бы умеръ, но я дала общаніе великому пророку не упускать ни одного случая сдлать доброе дло. Вотъ твой кошелекъ, которой мн удалось спасти отъ жадной черни, и что еще боле, отъ когтей правосудія. Сначала укрпись, а посл разочтемся.’
Сверхъ всякаго чаянія зараза меня не умертвила. Я посылалъ старушку узнать, что длается въ Каир. Чума уменьшается — сказала она мн — я видла однако множество погребеній. вс жители проклинаютъ какого-то Мурада, несчастнаго человка.
Я простившись съ моею избавительницею, вступилъ въ лазаретъ, чтобъ выдержать карантинъ и потомъ ухать изъ Каира, гд вс ненавидли бднаго Мурада. Мн пришло въ голову, что вс несчастія мои происходили отъ моего небреженія о драгоцнномъ талисман, мною наслдованномъ отъ отца: три ночи сряду видлъ я во сн какого-то генія, который увщавалъ меня вспомнить о чудотворной фарфоровой ваз, и я ршился возвратиться въ Константинополь съ твердымъ намреніемъ поправить свою ошибку. Въ пристани спрашиваю у перваго попавшагося мн носильщика, не знаетъ ли онъ чего нибудь о Саладин? ‘Какъ не знать, отвчалъ носильщикъ, и кому въ Константинопол неизвстенъ Саладинъ счастливецъ.’ — Гджъ его домъ? — Мн указали великолпныя палаты. Я никакъ не могъ поврить, чтобы это было жилище моего брата, и долго не ршался въ него войти. Но въ это время Саладинъ самъ явился въ дверяхъ богатаго дома, онъ узналъ меня, и съ восклицаніемъ радости: бросился ко мн на шею. Я поздравлялъ его съ такою блестящею фортуною. Вотъ Саладинъ, сказалъ я ему, ты не врилъ мн, что люди родятся или счастливыми или несчастными! но ты перестанешь въ этомъ сомнваться, когда я разскажу теб свой приключенія. Не подумай однако, чтобы я поселился въ твоемъ дом — нтъ, другъ мой! несчастія мои заразительны, могу ли я пожелать теб погибели! Я пришелъ сюда только за тмъ, чтобы взять у тебя свою фарфоровую вазу. Братъ мой очень много смялся моимъ разсужденіямъ, и хотлъ непремнно, чтобы я поселился въ его дом. Саладинъ не перемнилъ ни мало своего любезнаго характера: онъ былъ по прежнему скроменъ и доступенъ. Выслушавъ съ терпніемъ мою повсть, онъ разсказалъ мн весьма подробно о томъ, что случилось съ нимъ посл нашей разлуки: въ приключеніяхъ его не было ничего необычайнаго, и можно было заключить изъ его словъ, что онъ сдлался счастливъ по естественному ходу вещей, но для меня его мнніе было совсмъ неубдительно, я остался при той мысли, что ему помогала счастливая звзда, а меня преслдовала несчастная и злая.
И не прошло четырехъ дней посл моего переселенія въ домъ Саладиновъ, какъ уже онъ почувствовалъ, что у него живетъ любезный братецъ его Мурадъ. Та самая Султанша, которой Саладинъ продалъ свою вазу, поручила ему выписать для нее изъ Венеціи большое дорогой цны зеркало.
Саладинъ исполнилъ это порученіе. Зеркало уже въ пристани, онъ приказываетъ невольникамъ перенести его къ себ въ домъ, а самъ идетъ къ Султаншъ съ объявленіемъ, что зеркало, ею требуемое, привезено. Было уже поздно. Султанша приказала моему брату поберечь эту драгоцнную вещь въ своемъ домъ до слдующаго утра. Зеркало поставили въ одной горниц нижняго этажа, которая имла сообщеніе съ моею — въ этой же горниц стояло и нсколько бронзовыхъ люстръ, купленныхъ Саладиномъ для своего дома. Надобно вамъ знать, что дни за два передъ тмъ сдлалась у нашего сосда покража, по улицамъ Константинопольскимъ шаталось много бродягъ. Братъ мой, имя большую сумму наличныхъ денегъ, приказалъ невольникамъ стоять поперемнно на караулъ ночью. Вотъ случай доказать усердіе мое Саладину — подумалъ я — и расположился не спать во всю ночь, разтворилъ двери своей горницы для того, чтобы малйшій шорохъ могъ разбудить меня, слъ противъ нихъ совсмъ одтый, положивъ подл себя обнаженную саблю и заснулъ. Въ полночь послышался мн какой-то шумъ — вскакиваю — саблю въ руки, иду къ дверямъ — при слабомъ свт лампады, которая горла въ прихожей горниц, вижу человка, вооруженнаго саблею. Кричу во весь голосъ, кто идетъ? Нтъ отвта. Подымаю саблю и выступаю впередъ — неизвстный также подымаетъ саблю и выступаетъ впередъ. Мн оставалось только предупредить ударъ его своимъ ударомъ — и я грянулъ въ него изъ всей силы. Что же? врагъ мой изчезъ, зазвенло, застучало, на меня посыпались стекла. О судьба! я разбилъ зеркало, привезенное для Султанши. На стукотню сбжался весь домъ: наконецъ является и мой братъ Саладинъ, и что же онъ видитъ? Мурада плачущаго на развалинахъ драгоцннаго зеркала, имъ разрушеннаго. ‘Въ самомъ длъ, Мурадъ несчастный, сказалъ братъ мой съ нкоторою досадою, но въ ту же минуту опомнившись, подалъ мн руку, и прибавилъ съ усмшкою: прости мн, Мурадъ! я укоряю тебя напрасно! ты не имлъ никакого дурнаго намренія, а это несчастіе весьма скоро можетъ быть исправлено!’
Братъ мой казался веселымъ, но въ самомъ дл ему не льзя было не безпокоиться, онъ не зналъ, какъ примтъ Султанша извстіе о несчастіи, случившейся съ ея зеркаломъ. Я съ своей стороны, будучи увренъ, что разорю Саладина въ конецъ, если еще нсколько времени пробуду въ его домъ, ршился въ ту же минуту съ нимъ разлучиться, и сообщаю ему это намреніе. Братъ мой видя, что оно непоколебимо, сказалъ мн: ‘Послушай, Мурадъ, въ одномъ изъ моихъ магазиновъ очистилось мсто фактора, не согласишься ли ты его занять? Должность твоя будетъ самая легкая, впрочемъ и самыя ошибки твои не могутъ мн сдлать никакого вреда, я богатъ, и упущеніе какой нибудь бездлицы ни мало не будетъ для меня разорительно.’
Добродушіе Саладина тронуло меня до слезъ, я въ то же самое утро переселился въ этотъ магазинъ, въ которомъ вы теперь меня видите, а въ вечеру братъ мой прислалъ ко мн драгоцнную мою вазу и при ней записку, въ которой написано было слдующее: ‘краска, найденная мною въ фарфоровой ваз, положила основаніе моему богатству, справедливость требуетъ, чтобы я раздлилъ ее съ моимъ братомъ.’
Признаюсь самъ, что я не могъ наслаждаться счастливымъ своимъ состояніемъ, зная, что братъ подверженъ былъ гнву первой Султанши. Ныншнимъ утромъ прислалъ онъ мн сказать, что Султанша соглашается его простить, но съ тмъ условіемъ, чтобы онъ доставилъ ей такую же точно вазу, какую она за годъ передъ тмъ у него купила. Я обрадовался случаю пожертвовать своею драгоцнностію Саладину, и веллъ ему сказать, что принесу къ нему эту вазу самъ. Мн хотлось ее хорошенько вымыть, потому что на дн ея находились еще нкоторые слды красной краски, я влилъ въ нее кипятку, вдругъ слышу — шипитъ, не усплъ мигнуть, какъ бдная моя ваза разлетлась на части. Посл этаго судите, милостивые государи, не имю ли я права называть себя несчастнымъ, и не лучшели бы гораздо было, когдабъ я совсмъ не родился на свтъ!’
Въ эту минуту вошелъ въ горницу Саладинъ. Не видя своего брата, онъ вообразилъ, что съ нимъ сдлалось какое нибудь новое несчастіе — онъ ахнулъ, увидвши на полу развалины вазы, но разсмотрвъ ихъ съ своимъ обыкновеннымъ присутствіемъ духа, сказалъ: берусь склеить эти черепки и ваза будетъ цла по прежнему. ‘Видители, государи мои! воскликнулъ Мурадъ, счастіе слдуетъ за нимъ, какъ тнь. Ему стоитъ только показаться, чтобы вс сдлались довольны и веселы. И на вашихъ лицахъ изображается удовольствіе, хотите ли его увеличить? пускай Саладинъ разскажетъ вамъ свои приключенія.’ — Охотно исполню ваше требованіе, сказалъ Саладинъ: но съ тмъ условіемъ, чтобы эти добрые чужестранцы у меня отужинали. Султанъ любопытенъ былъ слышать исторію Саладина и пошелъ къ нему въ домъ. Посл ужина Саладинъ началъ разсказывать:
‘Не думаю, чтобы въ моемъ младенчеств случалось со мною что нибудь необыкновенно счастливое, но долженъ вамъ признаться, что наименованіе счастливый произвело во мн великую довренность къ самому себ и къ фортун, я сдлался высокомрнымъ и смлымъ, и это могло бы обратиться мн во вредъ, когдабы одинъ бездльный случай, сдлавшій на душ моей глубокое впечатлніе, неизлчилъ меня совершенно отъ сей болзни. Въ Константинопол находился одинъ Французскій инженеръ, который пользовался отмнною милостію Султана. Онъ праздновалъ рожденіе повелителя врныхъ и давалъ фейерверкъ. Зрителей собралось чрезвычайно много и я былъ въ томъ же числ. Намъ многократно кричали: отойдите, фейерверкъ опалитъ васъ. Т, которые стояли подл меня, отдалились, а я, въ крпкой надежд на доброхотную мою звзду, остался на прежнемъ мст, и черезъ минуту былъ осыпанъ огнемъ, который опалилъ мн лице и руки.
Инженеръ, услышавъ о моемъ приключеніи, навстилъ меня въ моемъ дом. Я имлъ счастіе ему понравиться, мы познакомились, и я много извлекъ пользы изъ разговоровъ своихъ съ этимъ почтеннымъ человкомъ. Онъ принудилъ меня смотрть безъ предубжденія на многія вещи, о которыхъ я имлъ понятіе совсмъ ложное, напримръ, онъ истребилъ во мн безразсудную мысль? будто обстоятельствами нашей жизни управляетъ счастіе и несчастіе. Что такое счастіе? говорилъ онъ: искусство и благоразуміе. Что такое несчастіе? глупость, опрометчивость, неосторожность. Ты видишь, другъ мой, что безразсудная твоя неосмотрительность едва не привела тебя ко гробу. Оставь безсмысленной толп слпую вру на счастіе. Пусть, кто хочетъ называетъ тебя Саладиномъ счастливымъ, поступай такъ, чтобы имть право на почтенное имя Саладина осторожнаго и мудраго.
Слова этаго благоразумнаго чужестранца оставили во мн глубокое впечатлніе и дали другой оборотъ мыслямъ моимъ и предпріятіямъ. Вы можетъ быть уже слыхали отъ Мурада, что мы не рдко спорили съ нимъ о предопредленіи, и что я никогда не соглашался врить этой мечт, подобно Мураду. Мы остались каждый при своемъ мнніи, и эти мннія, какъ я увренъ, были единственною причиною какъ успховъ моихъ, такъ и его несчастій.
Мурадъ конечно вамъ сказывалъ, что я разбогатлъ отъ красной краски, найденной мною въ фарфоровой вазъ. Безъ сомннія эту находку могу назвать случаемъ счастливымъ, но какую бы она принесла мн пользу, когда бы я не употребилъ большихъ стараній на составленіе сначала краски изъ найденнаго мною порошка, потомъ и самаго красильнаго порошка? Я согласенъ, что мы невластны предвидть произшествія и управлять ими, но я увренъ, что судьба наша зависитъ отъ того употребленія, которое мы длаемъ изъ своихъ способностей.
Вы слышали отъ Мурада, что я продалъ вазу свою первой Султанш, вырученныя за нее деньги дали мн способъ привести въ порядокъ и разпространить свою торговлю. Я былъ остороженъ въ длахъ своихъ, наблюдалъ правила строгой умренности, и особенно старался честными способами понравиться тмъ людямъ, которые посщали мою лавку, или имли со мною дло. Надобно признаться, что я во всемъ этомъ не имлъ неудачи: въ нсколько времени богатство мое превзошло мои надежды.
Одно произшествіе произвело въ обстоятельствахъ моихъ великую перемну. Въ предмстіи Пер сдлался пожаръ неподалеку отъ сераля Султанскаго. Будучи иностранцами, государи мои, вы не слыхали можетъ бытъ объ этомъ ужасномъ пожар, но онъ привелъ въ волненіе всю нашу столицу. Великолпныя палаты Визиря обращены были въ пепелъ, мечеть Софійская имла ту же участь. Я слышалъ разныя мннія о причинахъ сего несчастія: одни называли его гнвомъ Неба, которое наказало Султана за то, что онъ въ одну пятницу не ходилъ въ мечешь, другіе увряли, что Магометъ сердитъ былъ на Султана за то, что онъ вмшался въ невыгодную войну, и что за ту же вину сжегъ палаты его Визиря, а вс политики наши утверждали единодушно, что вышнею судьбою опредлено было въ такой-то день и часъ сгорть нсколькимъ домамъ въ предмстіи Перъ. Изъ всхъ этихъ многоразличныхъ мнній выходило то, что жители Константинополя совсмъ непочитали за нужное брать предосторожности противъ пожара — и въ это время пожары случались почти каждую ночь. Нердко ловили зажигателей, вооруженныхъ фитилями, которые пользуясь общею безпечностію, произходившею отъ глупаго предразсудка, основывали свои выгоды на несчастіи народа. Но сіи открытія не уменьшали гибельной вры въ предопредленіе. Что же касается до меня, то я не позволялъ себ покоряться общему суеврію, а употреблялъ вс способы для предохраненія моего дома отъ пожара. На дворъ моемъ вырытъ былъ водоемъ довольно обширный и всегда наполненный водою, домы смежные съ моимъ, часто загорались, но ни одинъ изъ нихъ не былъ жертвою пожара, благодаря пособію, подаваемому въ скорости мною. Сосди мои называли меня своимъ покровомъ, они безпрестанно твердили, что я рожденъ счастливымъ, и что все ко мн близкое заимствуетъ отъ меня счастіе.
Въ одинъ вечеръ, отужинавъ у своего пріятеля, я возвращался довольно поздно домой — вдругъ примчаю, что жолобъ одного изъ городскихъ фонтановъ свороченъ былъ въ сторону, такъ что вода бжала черезъ бассеинъ, въ которомъ отъ этаго не было ли капли воды. Совсмъ не воображая, чтобы это было сдлало съ умысломъ, я поправилъ жолобъ, и пошелъ дале. Вижу другой жолобъ, также свороченной въ сторону — вижу еще: нсколько жолобовъ, и съ ними сдлано то же что съ первыми. Это меня поразило, и наконецъ я догадался, что мошенники, умышляя сдлать въ той части города пожаръ, старались уничтожишь заране вс способы къ его потушенію. Сначала не зналъ я, на что ршиться, хотлъ разбудишь караульныхъ, которые очень спокойно спали, но мн пришло въ голову, что караульные могли быть сами въ заговор, въ противномъ случа они давно бы примтили, что вс жолобы перемнили положеніе, и я ршился разбудишь своего сосда Цаматъ-Сади, богатаго купца, имвшаго множество невольниковъ, которые могли въ одну минуту разсять по всему городу тревогу. Цаматъ-Сади не долго думалъ, тотчасъ послалъ онъ объявить великому Визирю, что городъ въ опасности, и что прежде всего надобно подумать о сохраненіи священной особы Султана, потомъ разбудили и главныхъ чиновниковъ города. Янычарскій Ага веллъ бить въ бубны, и весь городъ былъ уже въ тревог, когда показалось пламя въ нижнемъ этажъ Цаматъ-Садіева дома. Злоди, собравшіеся толпою, чтобы воспользоваться общимъ замшательствомъ, взяты были подъ стражу. Словомъ сказать, благодаря предосторожностямъ нашимъ, пожаръ затушили въ ту самую минуту, въ которую онъ оказался.
На другой день при появленіи своемъ на базар былъ я окруженъ купцами — меня обнимали, благодарили, называли благотворителемъ. Цаматъ-Сади подарилъ мн драгоцнный алмазъ и кошелекъ съ золотыми монетами. Примру его послдовали другіе купцы и городскіе чиновники, а Визирь прислалъ мн богатый перстень съ запиской: Спасителю Константинополя.
Такимъ образомъ въ одни сутки судьба моя совершенно перемнилась: я сдлался и богатъ и славенъ, началъ вести жизнь, соотвтственную новой моей фортун — переселился въ богатой домъ и накупилъ множество невольниковъ. Нсколько дней спустя посл моего новоселья, на базар я встртился съ Жидомъ, которой, отведя меня въ сторону, сказалъ таинственнымъ голосомъ: ты купилъ многихъ невольниковъ, теб надобно ихъ одть, не хочешь ли, я продамъ теб, за дешевую цну прекрасныя платья? — Наружность этаго человка не понравилась мн съ перваго взгляда, и я хотлъ уже ему отказать, но подумавъ, что выгоды своей никогда терять не должно, спросилъ, за какую цну разполагается онъ продать свои платья. Онъ удивилъ меня отвтомъ, цна была необыкновенно дешевая. Начинаю разспрашивать, какимъ образомъ достались ему эти платья, онъ отвчаетъ весьма двусмысленно: это заставило меня подумать, что платья или украденныя, или зараженныя чумою. Жидъ показалъ мн ящикъ, но я замтилъ, что онъ, прежде нежели открылъ его, потеръ себ носъ ароматическими травами. Запахъ мускуса мн вреденъ — сказалъ онъ. — ‘И мн также — возразилъ я — и мн должно взять предосторожность.’— Жидъ ‘поблднлъ, вообразивъ, что я проникнулъ его тайну, онъ вышелъ въ другую горницу будто за ключемъ и боле не возвращался. Между тмъ я началъ разсматривать ящикъ, и на крышк увидлъ совсмъ почти изглаженную надпись: Смирна. Это подтвердило мою догадку. Въ тотъ же день опять я встртилъ моего Жида, выходящаго изъ воротъ Цаматъ-Сади — спрашиваю у своего сосда, какое иметъ онъ дло съ Жидомъ. Цаматъ-Сади отвчаетъ мн, что этотъ человкъ вызывается продать ему неволыничьи платья. — ‘Остерегись, Цаматъ-Сади. Я имю причину думать, что эти платья заражены чумою.! Я сообщилъ Цамату сдланныя мною примчанія, онъ очень много меня благодарилъ. Мм пошли къ Кадію съ доносомъ, но Кади нсколько замшкался взять Жида подъ стражу, онъ скрылся съ своимъ платьемъ.
Мн удалось видть Фатиму, дочь Цаматъ-Садія въ то время, когда она шла въ мечеть: стройность ея стана меня поразила. Я не осмливался однако требовать ея руки у Садія, которой вдесятеро былъ меня богате. Но услуга, оказанная ему мною, разположила его въ мою пользу. Онъ праздновалъ день рожденія своей дочери. ‘Саладинъ — сказалъ онъ мн — праздникъ данъ будетъ у меня въ саду, хочешь ли смотрть на него съ балкона? ты можешь увидть и дочь мою безъ покрывала.’ — Избави меня отъ этаго Богъ! я видлъ твою дочь издали — она оставила глубокое впечатлніе въ моемъ сердц. Я не хочу усиливать, этого чувства, ибо знаю, что дочь твоя несотворена быть женою Саладина. — ‘Кто теб это сказалъ! воскликнулъ Цаматъ-Сади. Дочь моя теб нравится? въ добрый часъ! будь ея мужемъ!’ — Не стану вамъ открывать своей радости. — Черезъ нсколько времени я сдлался счастливымъ супругомъ. Фатима, прекрасная лицомъ, прекрасна и душою — мы живемъ согласно. Цаматъ-Сади отдалъ мн свой огромный домъ, и теперь, имя большое богатство съ милою женою, почитаю себя совершенно счастливымъ — мн ничего не останется желать на свт, когда увижу счастливымъ и добраго моего Мурада. Чтоже касается до разбитаго зеркала и вазы, то мы постараемся помочь этому горю. Султанша…..’
— Не бойтесь гнва ея, сказалъ Султанъ, сбросивъ съ себя верхнее платье, подъ которымъ сокрыта была Императорская одежда…. Саладинъ! я доволенъ твоею повстію, и признаюсь охотно, что называемое счастіемъ въ поступкахъ людей, приличне называть осторожностію и благоразуміемъ. Саладинъ долженъ быть прозванъ счастливымъ и разсудительнымъ, а Мурадъ заслуживаетъ боле наименованіе неосторожнаго, нежели несчастнаго. Такъ говорилъ Селимъ. Онъ предложилъ Саладину достоинство Паши и важную должность Губернатора одной провинціи, но осторожный Саладинъ, довольствуясь скромнымъ и безопаснымъ счастіемъ, съ почтительностію отклонилъ отъ себя это предложеніе. Я счастливъ, говорилъ онъ, и желаніе быть счастливе было бы для меня весьма безразсудно.
А Мурадъ? — Мурадъ продолжалъ врить предопредленію, жаловаться на свой неудачи, пить опіумъ и дурачиться, приписывая вс дурачества свои неизбжному жребію.