Мудреные приключения квартального надзирателя, Булгарин Фаддей Венедиктович, Год: 1834

Повесть
Время на прочтение: 45 минут(ы)
Скачать в PDF
Новоселье. Ч. 2.
Санктпетербургъ. Въ типографіи А. Плюшаpa. 1834.

МУДРЕНЫЯ ПРИКЛЮЧЕНІЯ КВАРТАЛЬНАГО НАДЗИРАТЕЛЯ.

Глава I.
Арестъ.

Нсколько человкъ оборванныхъ, немытыхъ и нечесаныхъ, заснувъ подъ открытымъ небомъ въ объятіяхъ Бахуса, и проснувшись за желзною ршеткою на лон благочинія, сметали грязь съ мостовой, которой они наканун били челомъ, въ буквальномъ смысл. На тротуар стоялъ городовой унтеръ-офицеръ въ шинели на опашь, въ фуражк на бекрень, и чертилъ тросшью но песку. Полицейскій солдатъ расхаживалъ вокругъ работниковъ и понукалъ ихъ. Почти по средин улицы стоялъ Квартальный Надзиратель, и съ особеннымъ вниманіемъ, хотя украдкою, поглядывалъ на окна втораго яруса. Квартальный Надзиратель былъ статный молодой человкъ, прекрасной наружности. Онъ имлъ черные волосы, орлиный носъ, большіе темноголубые глаза съ густыми бровями и длинными рсницами, и нжныя, полныя, розовыя уста. Ему было не боле двадцати пяти лтъ отъ роду. Мундиръ былъ на немъ новый съ красивымъ широкимъ шитьемъ. Высокая шляпа надта была молодецки и придавала ему воинственный видъ. Если бъ онъ былъ въ гусарскомъ мундир, то, безъ сомннія, въ окнахъ противолежащихъ домовъ мелькнулъ бы не одинъ чепчикъ но теперь, ни одно женское личико не показывалось въ окнахъ, на которыя устремлены были взоры Квартальнаго Надзирателя, и только по временамъ высовывалась изъ форточекъ кубическая голова лакея, сметавшаго пыль съ мебелей, который звая вдыхалъ туманные пары, облегающіе Петербургъ въ осеннее утро.
Поклонники Бахуса, выметавшіе улицу, находились въ самомъ отчаянномъ положеніи. Въ дом, на который такъ пристально смотрлъ Квартальный Надзиратель, былъ винной погребъ, а напротивъ, нсколько наискось, питейный домъ. Спиртныя испаренія, медленно поднимаясь осенью въ верхніе слои атмосферы, дйствовали сильно на нервы любителей спиртовыхъ жидкостей, раздражая ихъ вкусъ и обоняніе, и они, удвоивъ усилія, скоро вымели одну часть улицы, чтобъ примкнуть къ питейному дому. Квартальный Надзиратель, погруженный въ думу, безпрестанно поглядывая на окна, не замчалъ, что работники очутились у него за спиною Вдругъ раздался стукъ но мостовой. Подъхали дрожки, запряженныя парою Вятскихъ бгуновъ, и остановились. На дрожкахъ сидлъ Частный Приставъ, человкъ лтъ за сорокъ, съ широкимъ лицемъ, толстый, здоровый, румяный. Онъ поправилъ шинель, распахнулся, и нсколько крестиковъ мелькнуло на груди его. Городовой унтеръ-офицеръ подбжалъ къ нему и, приложивъ руку къ козырьку своей фуражки, произнесъ громко: ‘Здравія желаю, Ваше Высокоблагородіе!’
Но Квартальный Надзиратель не слыхалъ ни стуку колесъ, ни конскаго шопота, ни восклицанія унтеръ-офицера. Онъ стоялъ на мст, какъ вкопаный, вздыхалъ, и поглядывалъ на окна.
Частный Приставъ былъ человкъ добрый, но строгій, взыскательный по служб и, на бду, не обучался вжливости у французскихъ гувернеровъ. Онъ былъ изъ духовнаго званія, прослужилъ отлично въ военной служб двадцать пять лтъ, былъ десять лтъ вахмистромъ, привыкъ къ субординаціи, и не заботился о нжности выраженій. Будучи произведенъ въ офицеры, онъ дослужился до Капитанскаго чина и за ранами вышелъ въ отставку. Въ штатъ С. Петербургской Полиціи опредлился онъ для того, чтобъ имть случай въ столиц воспитывать дтей и жить близъ родни жены своей, которой отецъ, бывъ Цейгъ-Вахтеромъ во время замужства дочери, теперь, въ чин Титулярнаго Совтника, находился въ Провіантскомъ штат и завдывалъ нсколькими магазинами въ столиц. Въ домашнемъ быту Частный Приставъ былъ столь же порядоченъ, какъ исправенъ по служб. Онъ не давалъ воли жен, строго наблюдалъ за поведеніемъ дтей, и жилъ расчетливо, сообразно съ доходомъ. Онъ имлъ полное право требовать отъ другихъ точнаго исполненія обязанностей. Его можно было упрекнуть въ одномъ порокъ, въ излишней вспыльчивости, которая была тмъ несносне,’что (какъ мы уже сказали) онъ не заботился объ отдлк слога въ своихъ рчахъ и о нжности выраженій, и часто употреблялъ коренныя Русскія многозначительныя поговорки, сдлавшіяся побочною принадлежностью нашего языка, безъ которыхъ, какъ слышно, даже корабль не поворотится. Но почтенный Частный Приставъ не всхъ бранилъ и не со всми бранился одинаково. Брань его, подобно Поэзіи, раздлялась на высокую и на простонародную. Сперва онъ былъ классикомъ въ семъ дл, но въ послдствіи Нмцы увлекли его въ Романтизмъ. Пролежавъ нсколько недль въ гошпитал, въ Ольмиц, посл Австерлицкаго сраженія, вмст съ Австрійскими солдатами, онъ перенялъ у одного фельдфебеля любимую брань его соперментъ, и почитая, по общему нашему заблужденію, все иностранное нжне Русскаго, употреблялъ это словцо тогда только, когда гнвался на благородныхъ и на высшихъ себя.
Не слзая съ дрожекъ и не сказавъ ни слова городовому, Частный Приставъ смотрлъ, выпуча глаза, на Квартальнаго Надзирателя, покачалъ значительно головою и вдругъ покраснлъ, привсталъ на дрожкахъ, опять прислъ, стукнулъ обими ногами по крыльямъ дрожекъ и громко воскликнулъ: ‘саперментъ!’
Городовой унтеръ-офицеръ вытянулся въ струнку и смотрлъ въ глаза начальнику, чтобъ догадаться, чмъ онъ недоволенъ.
— ‘Господинъ офицеръ!’ закричалъ грозно Частный Приставъ.
Не тутъ-то было! Господинъ офицеръ не оглядывался. Онъ ничего не слышалъ и не видлъ. Тло его стояло, стоймя, на улиц, какъ палисадина, а душа, какъ канарейка, летала вокругъ оконъ противолежащаго дома.
— ‘Кликни…….’ сказалъ городовому Частный Приставъ, указывая пальцемъ на Квартальнаго Надзирателя, и примолвилъ про себя подъ носъ: ‘этого болвана, прости Господи!’ Городовой дернулъ мечтателя за полу и сказалъ: — ‘Ваше Благородіе! пожалуйте къ Его Высокоблагородію!’ —
Квартальный Надзиратель оглянулся и, увидвъ Частнаго Пристава, встрепенулся. Душа его, летавшая въ мір фантазіи, быстро спустилась на землю и какъ будто попала въ прорубь, попавъ подъ крпко застегнутый мундиръ. Бдной душечк было и тсно и душно, да нечего длать!
Квартальный Надзиратель скорыми шагами подошелъ къ дрожкамъ и, приложивъ руку къ шляп, сказалъ: — ‘Что прикажете? ‘
— ‘Мн нечего вамъ приказывать, когда вы не слушаетесь своего долга!’ сказалъ гнвно Частный Приставъ: ‘что вы здсь длаете, сударь? ‘
— ‘Вы изволите видть наблюдаю… за порядкомъ’ —
Частный Приставъ прервалъ сбивчивую рчь своего подчиненнаго.— ‘Славно наблюдаете!’ воскликнулъ онъ насмшливо-грознымъ голосомъ: ((спиною обернулись къ рабочимъ, а глаза уставили на винный погребокъ Видно еще не ударилъ адмиральскій часъ! или погребщикъ не проснулся!’ —
Квартальный офицеръ покраснлъ до самыхъ зрачковъ. Кровь въ немъ взволновалась. Онъ хотлъ, какъ говорится, осадишь Частнаго Пристава, и уже негодованіе выбросило рзкій отвтъ изъ сердца на языкъ, какъ вдругъ субординація представилась уму его въ вид Медузиной головы. Сердце его простыло мгновенно, какъ горячій камень, брошенный въ холодную воду, и рзкій отвтъ замерзъ на конц языка. Онъ молчалъ, сжалъ кулаки и закусилъ губы.
— ‘Что жъ вы, сударь, не отвчаете?…’ закричалъ Частный Приставъ.
— ‘Помилуйте, Сидоръ Аввакумовичъ, за что вы меня обижаете!’ сказалъ Квартальный Надзиратель жалостно, почти сквозь слезы: ‘я кажется моимъ поведеніемъ не подалъ причины презирать меня!’
— ‘Вашимъ поведеніемъ!…. Саперментъ!’ воскликнулъ Частный Приставъ. ‘Мн до вашего домашняго поведенія нтъ нужды, были бы вы исправны по служб. А вы не служите, господинъ дворянчикъ, а болтаетесь въ служб! На дежурств книжка въ рукахъ, а на улиц спиной къ длу, а носомъ въ поле — При рапорт одна псня: новаго ничего тынъ, а только и прыти, когда придется по наряду дежурить въ театр или концерт…. да и тутъ не ищите господина дворянчика у подъзда, нтъ, онъ изволитъ тшиться въ публик Саперментъ!’ Частный Приставъ запыхался отъ гнва и не могъ продолжать упрековъ.
Квартальный Надзиратель хотлъ было сказать, что если начальникъ его недоволенъ имъ, то онъ будетъ проситься въ другую часть, но не смлъ сказать этого и проглотилъ обиду: не отъ трусости или уничиженія молчалъ онъ, но отъ другой причины. Сердце его, какъ городской фонарь, привязано было къ сей части города, и вс пожарныя трубы въ мір не могли бы потушить пламени, которымъ объята была его душа. Онъ не только хотлъ бы быть будочникомъ, Чтобъ стоять безсмнно на часахъ противъ дома, на который смотрлъ до прізда Частнаго Пристава, но радъ бы превратишься въ будку, чтобъ только быть вчно противъ сихъ оконъ. Перейдя на службу въ другую часть, онъ лишится случая ежедневно проходить мимо этого дома и стоять противу него по нскольку часовъ. И потому-то Квартальный Надзиратель молчалъ, какъ мы уже выше сказали, но наконецъ вздумалъ пробормотать невнятно:
— ‘Мн крайне прискорбно я всегда старался заслужить вашу благосклонность… Я думалъ’
— ‘Вотъ то и бда, что вы много думаете!’ сказалъ Частный Приставъ, требуя отъ Квартальнаго Надзирателя, чтобъ онъ отвчалъ, и не давая ему отвчать. ‘Лучше меньше думать, а больше длать! Саперменшъ! Да скажите мн, что это значитъ, что вотъ уже боле трехъ недль, какъ я застаю васъ все на одномъ мст, и что вы только и велите мести улицу передъ этимъ однимъ домомъ!….’
Квартальный Надзиратель испугался этого замчанія, и не зналъ, что отвчать. Онъ ворчалъ только, потупя глаза: — ‘Помилуйте-съ, никакъ нтъ-съ… я бываю везд-съ…. это такъ-съ, случай-съ!….’
Частный Приставъ замтилъ смущеніе Надзирателя, покачалъ головою и сказалъ про себя: ‘Саперментъ!’ потомъ, обратясь къ Надзирателю, примолвилъ: ‘Тутъ есть какія нибудь шашни, которыя я открою…. Извольте, сударь, итти подъ арестъ, въ дежурство, а ты, Ивановъ, приведи ко мн немедленно дворника изъ этого дома.’
— ‘Слушаю-съ!’ закричалъ городовой унтеръ -офицеръ.
— ‘Пошелъ домой!’ сказалъ Частный Приставъ своему кучеру. Дрожки понеслись, а Квартальный Надзиратель, взглянувъ въ послдній разъ на окна дома, вздохнулъ и побрелъ тихо на съзжій дворъ.

Глава II
Однополчане.

Иванъ Петровичъ Еремевъ, изъ родовыхъ Русскихъ дворянъ N. N. Губерніи, служилъ Капитаномъ въ N. N. пхотномъ полку. Наслдственное его имнье состояло изъ пятидесяти двухъ душъ и управляемо было его матерью, занимавшеюся воспитаніемъ трехъ малолтныхъ дочерей. Мать Еремева была хорошая хозяйка, и въ дом не было недостатка ни въ чемъ нужномъ. По смерти ея, имнье отдано въ управленіе опекунамъ и, въ нсколько лтъ, не только что хозяйство пришло въ разстройство, но появились долги. Иванъ Петровичъ, живя однимъ жалованьемъ, опасался, чтобъ при такомъ управленіи его имньемъ, сестры не пошли но міру. Взявъ отпускъ, онъ отправился въ свою вотчину, и узнавъ на мст о безчинств главнаго опекуна, дальняго родственника, потребовалъ его къ судебной раздлк. Процессъ, хозяйство и надзоръ за сестрами требовали его присутствія дома. Онъ принужденъ былъ вытти въ отставку и поселиться въ деревн. Тяжба его была справедлива, и онъ выигралъ ее въ Губерніи, при покровительств Военнаго Губернатора, который, промнявъ бранный мечъ на мечъ правосудія, притупилъ имъ крючки ябеды. Но сильный противникъ Ивана Петровича подалъ аппеляцію въ Сенатъ, и бдный офицеръ, собравъ послднія крохи, долженъ былъ отправиться въ Петербургъ, въ надежд на Бога и на Царя. Прибывъ въ столицу на долгихъ, онъ остановился въ Ямской, и на другой же день, отправился пшкомъ въ Сенатъ, узнать, въ какомъ положеніи находится его дло. На тротуар Невскаго Проспекта онъ встртилъ стараго сослуживца, того самаго Квартальнаго Надзирателя, о которомъ говорено было выше сего.-Квартальный Надзиратель, выслушавъ разсказъ однополчанина о причин прізда его въ столицу, и предполагая, что казна его въ плохомъ состояніи, предложилъ ему остановиться у него на квартир и раздлить побратски хлбъ-соль. Пожертвованіе было принято съ такимъ же добродушіемъ, какъ и предложено.
Въ рот, которою командовалъ Иванъ Еремевъ, служилъ Прапорщикъ Князь Каверзовъ, выписанный изъ Гвардіи тмъ же чиномъ. Полковой Командиръ былъ человкъ строгій и безпристрастный. Онъ не обращалъ ни малйшаго вниманія ни на богатство, ни на родъ, ни на связи своихъ подчиненныхъ, отличалъ однихъ исправныхъ офицеровъ, и не спускалъ лнивцамъ и шалунамъ. Полковой Командиръ даже не распечаталъ рекомендательныхъ писемъ, привезенныхъ въ полкъ Княземъ Каверзевымъ, и заглянувъ въ его формуляръ, сталъ наблюдать за нимъ, какъ говорится, въ оба глаза. Формуляръ Князя былъ не очень блъ. На этотъ разъ аттестація была начертана рукою безпристрастнаго судьи, а не личностью. Князь любилъ спать тогда, когда надлежало исполнять обязанности службы, а когда усталые служаки спали, онъ бодрствовалъ за картами, съ акомпаниментомъ бутылки, или въ обществ Но что тутъ распространяться! Довольно того, что Князь велъ себя дурно, и за это весьма часто сидлъ подъ арестомъ, дежурилъ не въ очередь и получалъ жестокіе выговоры. Иванъ Петровичъ Еремевъ спасалъ его, какъ могъ, отъ гнва Полковаго Командира, увщевалъ дружески, просилъ исправиться, снисходилъ къ его слабостямъ, и извинялъ его предъ Полковникомъ, приписывая все зло дурному воспитанію, не взирая на то, что Князь воспитывался въ самомъ дорогомъ Французскомъ пенсіонъ, а онъ, Еремевъ, примрный офицеръ, воспитывался въ Полковой канцеляріи, ибо вступилъ въ службу, изъ родительскаго дома, на шестнадцатомъ году отъ рожденія. Наконецъ Князю вздумалось, однажды, посл пирушки, нагрубить Полковому Командиру. Нашла гроза не на шутку. Полковой Командиръ веллъ изготовить рапортъ и вознамрился отдать непослушнаго подъ военный судъ. Но просьбы Еремева смягчили Полковника, и дло кончилось тмъ, что Князь долженъ былъ подать въ отставку, тогда, какъ онъ надялся поступить въ адъютанты къ двоюродному брату своего зятя, и быть переведеннымъ снова въ Гвардію, за отличіе. Князь, хотя былъ повса и негодяй, но имлъ не злое сердц. Онъ былъ человкъ, какихъ мы видимъ множество, то есть: нравственный нуль, Онъ не длалъ зла изъ страха и отъ лни, и потому, что не находилъ наслажденія въ зл. Обмануть кредитора онъ не почиталъ зломъ, а потому не упускалъ случаевъ воспользоваться ихъ легковріемъ, но избгалъ того, что могло вредить другому, не принося ему удовольствія. И за это еще спасибо! Есть люди, которые находятъ душевное наслажденіе въ клевет, лжи, обман, лишеніи чести и собственности. Въ сравненіи съ ними Князь былъ добрый человкъ. Добра он? не длалъ потому, что не постигалъ, какъ можно длать его, и ограничивался тмъ, что, выигрывая въ карты бросалъ деньги нищимъ, и подчивалъ пріятелей. Онъ понималъ, что одинъ человкъ можетъ быть пріятне другаго, и что одна женщина нравится боле, а другая мене, но никакъ не могъ постигнуть, чтобъ можно бьтло любить кого нибудь, кром себя, и лишить себя чего бы ни было въ пользу другаго. На этотъ счетъ онъ не слыхалъ ничего въ пенсіон отъ своихъ учителей, и въ семъ отношеніи былъ настоящимъ Караибомъ. Онъ готовъ былъ изжарить и състь лучшаго своего пріятеля или любовницу, если бъ былъ увренъ, что имъ это будетъ не больно. При всемъ томъ онъ чувствовалъ услугу, оказанную ему въ полку Иваномъ Петровичемъ Еремевымъ, а потому, встртясь съ нимъ на улиц, въ Петербург, пожалъ ему дружески руку, разцловалъ и потащилъ обдать во французскую ресторацію. Князь не постигалъ, чтобъ можно было инымъ образомъ оказать дружбу, какъ уподчивавъ пріятеля по самое нельзя. О нжности чувствъ не говорили ничего въ классахъ того пенсіона, гд Князь воспитывался.
Вотъ они за столомъ, уставленнымъ бутылками и блюдами. Еремевъ стъ, а Князь пьетъ за четверыхъ. Но Князь неумлъ ни объ чемъ говорить, какъ только объ актрисахъ, о домашнихъ сплетняхъ своихъ знакомыхъ и родныхъ, а Еремеву вс эти предметы были чужды, и такъ они играли въ молчанку. Наугадъ, чтобъ только сказать что нибудь, Князь пустилъ вопросъ:-‘А гд вы живете, Иванъ Петровичъ?’ —
Благородная душа Еремева только и ждала случая, чтобъ излиться. ‘Помните ли вы, Князь, Подпоручика нашей роты, Алекся Петровича Спиридонова, этого красавца, добраго малаго, служаку, который столько разъ дежурилъ за васъ? ‘
— ‘Помню!’ отвчалъ Князь разсянно, посматривая на сторону и прислушиваясь къ разговору о театр двухъ молодыхъ людей, сидвшихъ за другимъ столомъ.
— ‘Этотъ благородный юноша долженъ былъ выйти въ отставку, чтобъ прокормить мать свою, разбитую параличемъ. Не имя ни родни, ни покровителей, онъ чушь не умеръ съ голоду и съ отчаянья въ этой холодной столиц избытка и роскоши, если бъ самъ Богъ не пособилъ ему. Прогуливаясь, однажды, по берегу Невы, онъ спасъ отъ потопленія ребенка. Отецъ этого дитяти, купецъ, далъ ему квартиру въ своемъ дом, и, по связямъ своимъ, доставилъ мсто въ штат здшней Полиціи…. Онъ теперь Квартальнымъ Надзирателемъ’
— ‘Fi donc!’ сказалъ Князь разсянно.
— ‘Нтъ, не фидонъ, а Алексй Петровичъ Спиридоновъ, человкъ честный, правдивый, и притомъ умный и воспитанный. Онъ’предложилъ мн мстечко въ своемъ уголк, и раздлилъ побратски скудную свою трапезу, которая дороже и вкусне мн всхъ этихъ соусовъ, отъ которыхъ жжетъ въ глотк, какъ отъ раскаленаго штыка, въ которыхъ утопаетъ благосостояніе бднаго Русскаго мужика….’
Князь давно не слушалъ Еремева, звалъ, оглядывался, перекачивался на стул, но Еремевъ, насытивъ желудокъ, пресыщалъ сердце свое изъявленіемъ благодарности старому своему сослуживцу, и промочивъ горло шампанскимъ, продолжалъ:
‘Такіе люди, какъ Спиридоновъ, нын рдки! Онъ пожертвовалъ всми блистательными надеждами, чтобъ покоить больную мать, чтобъ доставить ей облегченіе въ недугъ! Вотъ я уже два мсяца живу съ ними, и не видалъ у него никого, кром несчастныхъ, которымъ онъ помогаетъ, побуждая къ благотворенію богатыхъ жителей квартала… Вы, Князь, имете знатную родню, друзей, связи. Ну, чтобъ вамъ вспомнить старинныя услуги и выхлопотать для Спиридонова мстечко или повышеніе, обративъ вниманіе начальства на его примрное поведеніе, на его усердіе къ служб, на его безкорыстіе, самоотверженіе….. Если бъ вы видли его на пожар! Ну точнехонько Суворовскій гренадеръ на штурм….’
Князь Каверзевъ не могъ терпть, когда при немъ хвалили чье либо поведеніе, и какъ нкоторыя слова изъ длинной рчи Еремева невольно поражали слухъ его, то онъ наконецъ вздумалъ заставить его молчать, и посмотрвъ на него насмшливо, сказалъ: — ‘Извините, Иванъ Петровичъ, но я нахожусь въ такомъ кругу, что меня бы осмяли, если бъ я вздумалъ распространяться, подобно вамъ, въ похвалахъ полицейскому офицеру, и назвалъ его старымъ пріятелемъ и товарищемъ’
Еремевъ, согртый виномъ и дружбою вспыхнулъ.-‘Полицейскому офицеру!’ проворчалъ онъ съ досадою. ‘А чмъ же онъ хуже другаго? Разв охранять спокойствіе, достояніе и честь гражданъ не столь же важная обязанность, какъ охранять пушку? Предразсудки, Князь, предразсудки!’ воскликнулъ онъ, разгорячаясь боле и боле. ‘Конечно, нтъ почтенне военнаго званія, но разв мы не видимъ изъ сентенцій военныхъ судовъ, что и въ военное званіе втираются люди, недостойные шпаги и эполетовъ? Все зависитъ отъ характера и поведенія человка, а не отъ званія или отъ мста, и мн кажется, что честный полицейскій офицеръ гораздо почтенне инаго….’ —
Князь быстро вскочилъ съ мста, шаркнулъ стуломъ и, сказавъ трактирному служителю: — ‘Записать на мой счетъ!’ пожалъ руку своему собесднику, примолвивъ: ‘Извините, мн нкогда, я долженъ проводить сестру въ театръ,’ вышелъ изъ комнаты.
Когда Князь надвалъ шинель, подошелъ къ нему блдный, сухощавый отрокъ въ очкахъ, который только что всталъ изъ за стола, уставленнаго бутылками, и сказалъ: — ‘Что за оригинала привелъ ты съ собою, Князь?— Фракъ его сшитъ по мод семидесятыхъ годовъ, а голова острижена, какъ у рекрута…. Это долженъ быть какой нибудь подьячій Не завелъ ли ты процессовъ съ твоими дядюшками и тетушками о долголтіи!’
— ‘Это, братецъ, армейщина, одинъ изъ членовъ de la mauvaise compagnie, въ которой я осужденъ былъ влачить жизнь, по милости моего бывшаго шефа, que Je diable l’emporte! Этотъ еще изъ лучшихъ! Садись въ мою карету, если хочешь…’.. Моя Маша сего дня въ фигуранткахъ, въ этомъ длинномъ балетъ Я подвезу тебя въ театра’.’
— ‘Пожалуй!’ отвчалъ истощенный отрокъ: ‘а посл подемъ на игру!’
— ‘C’est convenu: ршено!’ сказалъ Князь, и они вышли изъ рестораціи.
Было около шести часовъ. Еремевъ выпилъ три стакана холодной воды, посмотрлъ кругомъ и побрелъ домой, ворча про себя:-‘Нтъ, изъ этого Князя не будетъ ничего путнаго. Въ другой раза’ онъ не заманитъ меня въ эту французскую харчевню. Лучше кусокъ чернаго хлба съ квасомъ, въ бесд человка съ душою, чмъ вс заморскія сласти съ этими модниками, которые сами не что иное, какъ паштеты, начиненные глупостью, чванствомъ, малодушіемъ и развратомъ. Жалкія французскія обезьяны! Постой! Дай мн только кончить эту проклятую тяжбу, пристроить сиротъ, и вступить снова въ службу! Отплачу я вамъ! Ужъ попадется мн въ лапы какой нибудь изъ этихъ фертиковъ! Я сдлаю его шелковымъ! Жаль, любезный Князекъ, что я не зналъ въ полку, что у тебя вмсто сердца трюфель!…. Я бы не сталъ просить за тебя…..’ —
Сердясь и браня такимъ образомъ Князя за его холодность къ судьб его друга, Еремевъ взошелъ на лстницу, ведущую въ четвертый этажъ, гд находилась квартира Квартальнаго Надзирателя. Старая служанка, умвшая сохранить въ пріемахъ и обращеніи слды минувшаго добраго быту ея господъ, отворила двери. Лицо ея было угрюмо и печально.— ‘Что, каково здоровье Мары Матвевны?’спросилъ Еремевъ, предугадывая что-то непріятное.
— ‘Барыня все по прежнему,’ отвчала служанка. ‘Но съ молодымъ бариномъ случилось несчастіе….’
— ‘Что такое, говори скоре: гд онъ? что съ нимъ?’ спросилъ поспшно, почти скороговоркою, добрый Еремевъ.
— ‘Онъ подъ арестомъ.’.
— ‘Врно въ первый разъ въ жизни! У насъ, мать моя, въ полку бывало держи ухо востро…. то и знай, что провалишься на гаубвахту, спуску никому не было, однакожъ Алексй Петровичъ ни разу не былъ подъ арестомъ Ужъ врно за чужую вину!’
— ‘Не знаемъ, батюшка, за что.’
— ‘Вотъ я провдаю!’ съ симъ словомъ Еремевъ уже былъ на лстниц.
— ‘Подождите, Иванъ Петровичъ!’ закричала кухарка въ слдъ. ‘Барыня просила, чтобъ вы повидались съ нею, когда придете. Алексй Петровичъ прислалъ вамъ записку.’ —
Еремевъ воротился и началъ шагать чрезъ дв и три ступени. Сбросивъ съ себя шинель въ кухн, которая служила вмст и передней — онъ очутился у постели больной.

ГЛАВА III.
Семейныя дла.

Мать Квартальнаго Надзирателя, Мара Матвевна Спиридонова, имла около 45 лтъ отъ роду. Бдствія и недуги не могли изгнать съ лица ея слдовъ прежней красоты. Образованный умъ ея, кротость, твердость въ несчастіяхъ и терпнье въ тлесныхъ страданіяхъ удивляли и привлекали къ ней добраго Еремева, который любилъ ее и уважалъ, какъ родную мать.
— ‘Сядьте ко мн, Иванъ Петровичъ, да потолкуемъ-ка,’ сказала она Еремеву, который отъ нетерпнія топалъ ногами, сжималъ кулаки, ерошилъ волосы и все поглядывалъ на двери.
— ‘Мн бы хотлось повидаться съ Алексемъ Петровичемъ…. Узнать, что такое….’
— ‘Присядьте, теперь не пора итти къ нему. Ему будетъ пріятно, когда вы навстите его тогда, какъ онъ останется одинъ. Теперь время рапорта…..’
— ‘Мн бы хотлось узнать поскоре, что такое случилось!’ сказалъ Еремевъ, который прежде не ршался обременять больную распросами, предполагая, что воспоминаніе о несчастій сына можетъ огорчить мать. Еремевъ, не учился приличіямъ и не зналъ, что такое delicatesse de sentimens (нжность чувствованій), но дйствовалъ по внушенію сердца, въ которомъ природа положила огромный запасъ нжности. Мара Матвевна поняла простодушнаго воина, и успокоила его улыбкою.
— ‘Не бойтесь!’ сказала она: ‘бды ни какой нтъ. Это просто капризъ нашего Пристава. Сынъ мой ни въ чемъ не провинился.’
— ‘Но какъ Приставъ сметъ?’ воскликнулъ Еремевъ, вскочивъ со стула.
— ‘Вы старый служивый и должны знать лучше меня, что такое субординація. Со старшими не надобно спорить. Гнвъ его пройдетъ, и онъ самъ почувствуетъ свою несправедливость.’ Тутъ она разсказала все, что случилось, какъ слышала отъ городоваго, и заключила замчаніемъ: ‘Правда, что мой Алеша, съ нкотораго времени, разсянъ, чаще груститъ…. Но какъ я подумаю о нашемъ положеніи, то и не имю духу утшать его или мучить распросами….’ Больная отерла непримтно слезы концемъ рукава.
Еремевъ молчалъ, но онъ былъ такъ сердишь, что если бъ въ эту пору наткнулся на Частнаго Пристава, то вышла бы плохая шутка. Отъ этого-то именно мать Надзирателя и старалась удержать его дома.
— ‘Вы любите моего Алешу, какъ брата, а я люблю васъ, какъ роднаго сына, но вы до сихъ поръ не знаете исторіи нашей жизни и всей доброты моего Алекся. Благо теперь мы одни….. Я вамъ разскажу!— Вы должны знать насъ покороче.’
Еремевъ съ чувствомъ поцловалъ руку почтенной женщины и сказалъ, сквозь слезы: — ‘О, если бъ я былъ въ состояніи помочь вамъ!’
— ‘При всей нашей бдности, мы выше цнимъ истинное участіе въ судьб нашей, нежели презрительную помощь,’ возразила Мара Матвевна. ‘Было время, что и мы могли помогать несчастнымъ!’ примолвила она печально: ‘Богу угодно было послать намъ тяжкое испытаніе Слушайте:
‘Я осталась сиротою посл родителей и была воспитана богатою теткою въ Москв. Мн было не боле 16 лтъ отъ роду, когда къ тетк моей сталъ здить сосдъ ея по деревн, Петръ Алексевичъ Спиридоновъ. Онъ тогда былъ Капитаномъ въ отставк. У него было пять сотъ душъ, безъ долговъ, и потому не мудрено, что тетк моей хотлось выдать за него старшую дочь свою, которая, по несчастію, была не молода, не пригожа и не умна. Петръ Алексевичъ могъ бы найти въ Москв невсту, украшенную всми достоинствами, но судьба опредлила, чтобъ сердце его выбрало меня, бдную сироту. Онъ былъ уменъ, добръ, скроменъ, и я полюбила его прежде, нежели знала, какое чувство къ нему питаю. Если хотите имть понятіе объ его наружности, взгляните на моего сына. Это живой портретъ отца… Но это дло постороннее.
‘Тетка не могла противиться нашему браку, и волею, неволею благословила меня. Обвнчавшись, мы ухали въ деревню. Чрезъ годъ я родила Алешу, и мы жили въ деревн до десятилтняго его возраста, а потомъ отправились на житье въ Москву. Расходы наши въ деревн были не велики, хозяйство хорошее, и мы скопили столько денегъ въ двнадцать лтъ, что могли воспитывать сына дома, не отдавая его ни въ какое заведеніе. Онъ былъ у насъ одинъ, мы не имли твердости разстаться съ нимъ!
‘Старанія наши не были напрасны. Алеша превзошелъ наши надежды и ожиданія учителей. Онъ длалъ быстрые успхи въ наукахъ и удивлялъ всхъ своею понятливостью. Онъ прослылъ маленькимъ ученымъ’ *
— ‘А мы этого вовсе не замтили въ N. N. пхотномъ полку!’ воскликнулъ Еремевъ.
Мара Матвевна невольно улыбнулась и продолжала: ‘Мы жили весьма тихо и скромно. Тетушка гнвалась на меня, у мужа моего вовсе не было родни въ Москв, и насъ навщали только нсколько старыхъ сослуживцевъ Петра Алексевича. Между ними одинъ боле прочихъ былъ дорогъ моему мужу, а именно отставный Маіоръ едоръ Ивановичъ Ландышевъ, человкъ умный, любезный, краснорчивый, пламенный, дятельный. Покойный Петра’ Алексевичъ спасъ ему жизнь въ сраженіи и выручилъ нсколько разъ изъ бдъ, которыя онъ навлекалъ на себя своею пылкостью. Нравъ моего мужа составлялъ противоположность съ характеромъ Ландышева, но они были дружны, какъ братья. Ландышевъ былъ, какъ говорится, прожектеръ. Онъ безпрестанно хлопоталъ: то вступалъ въ подряд!, то покупалъ имнья, чтобъ продавать съ барышемъ, то торговалъ хлбомъ, скотомъ, виномъ, то пускался въ изобртенія машинъ, устроивалъ заводы и фабрики, однимъ словомъ, безпрерывно дйствовалъ, оборачивалъ своими и чужими капиталами, иногда терялъ, чаще получалъ большія выгоды, и пользовался большимъ кредитомъ, ибо велъ дла честно. Мужу моему не нравилась эта вчная игра, и онъ часто спорилъ съ Ландышевымъ, убждая его ограничиться чмъ нибудь однимъ и не слишкомъ ввряться счастью. Но любовь къ сыну и желанье доставить ему блистательное состояніе ослпили наконецъ моего мужа, а примръ Ландышева и краснорчіе его увлекли Петра Алексевича попробовать счастья въ оборотахъ. Безъ моего вдома, онъ далъ Ландышеву полную и неограниченную довренность на распоряженіе своимъ имніемъ, при отъзд его въ Петербургъ, гд онъ взялъ на себя огромные подряды. Три года Ландышевъ длился съ мужемъ моимъ барышами, которые были весьма значительны, но въ начал четвертаго года вдругъ полученъ указъ описать все наше имнье и продашь съ публичнаго торга, за неустойку въ подрядахъ и неуплату долговъ Ландышева. Противу довренности спорить было нельзя, и мы вдругъ лишились пяти сотъ душъ. Ландышевъ пропалъ безъ всти, и тогда же разнеслись слухи, что онъ лишилъ себя жизни.
‘У насъ было еще около ста тысячъ наличныхъ денегъ. Мужъ мой, желая вознаградить потерянное, пустился снова въ обороты и вврилъ капиталъ свой купцамъ. Но несчастіе преслдовало насъ. Два банкрутства лишили насъ послдняго имущества и всей надежды.
‘Мужъ мой вступилъ въ гражданскую службу и отправился на границу, для наблюденія за карантинами. Я осталась съ сыномъ въ Москв. Чрезъ полгода я получила извстіе, что мужъ мой умеръ отъ чумы.
‘Возвратившійся въ Москву чиновникъ, служившій подъ начальствомъ моего мужа, расказалъ мн ужасныя подробности объ его смерти. Въ чумномъ гошпитал, мужъ мои нашелъ Ландышева, возвращавшагося изъ за границы. Свиданіе двухъ друзей было горестное. Ландышевъ былъ при послднемъ издыханіи, и уже борясь со смертью, просилъ прощенія у моего мужа, сказалъ ему, что онъ возвратился въ Россію съ богатствомъ, съ тмъ, чтобъ вознаградишь вполн нашу потерю. Несчастный усплъ сдлать духовное завщаніе. Мужъ мой умеръ прежде друга своего нсколькими часами. Чиновникъ въ этотъ же день долженъ былъ оставишь карантинъ, и не зналъ, что сталось съ его бумагами, онъ слыхалъ, что для пресченія сильно распространявшейся чумы приказано было жечь вс вещи, удерживающія въ себ ядъ, и предполагалъ, что вроятно и бумаги по неосторожности сожжены съ какимъ нибудь старымъ платьемъ. Наличныхъ денегъ посл Ландышева осталось весьма мало, а въ чемъ состояло его богатство, гд оно хранится, все это покрыто тайною. Вс мои розыски на этотъ счетъ остались безуспшными.
‘Между тмъ нищета угнетала меня. Тетка и кузины не хотли даже слышать обо мн, и мы съ сыномъ жили нашими трудами. Ему уже было 16 лтъ отъ роду. Я шила, вышивала, вязала чулки, онъ переписывалъ ноты, бумаги, обучалъ грамот бдныхъ дтей, и мы кое-какъ питались. Но я чувствовала, что сынъ мой не можетъ оставаться въ такомъ положеніи, и сама стала совтовать ему вступить въ службу. Онъ давно желалъ этого, но не смлъ сказать мн, опасаясь оставить меня безъ помощи. Я разршила вс его сомннія. Дворянская кровь въ немъ закипла, и онъ предпочелъ военную службу и опредлился въ вашъ полкъ. Вы знаете, какъ онъ велъ себя….’
— ‘Даю честное слово, что онъ былъ примрный офицеръ по служб и по поведенію. Никто лучше его не зналъ солдатской выправки, и самъ Полковой Командиръ, который былъ мастеръ своего дла, сознавался, что никто лучше Алекся Петровича не умлъ пригнать ранцевъ и обучить рекрута. Мы хотли отправить его въ Учебный полкъ, откуда онъ могъ попасть въ Гвардію если бъ онъ не вышелъ въ отставку!…’
— ‘Онъ пожертвовалъ всмъ для меня, для бдной и увчной своей матери!’ сказала Мара Матвевна сквозь слезы. ‘Лишь только онъ былъ произведенъ въ офицеры, то сталъ длиться со мной своимъ жалованьемъ, отказывая себ въ первыхъ потребностяхъ жизни. Напрасно просила я его употреблять жалованье на собственные расходы. Онъ только въ этомъ не слушалъ меня. Онъ жилъ однимъ пайкомъ, получаемымъ на деньщика, и не выходилъ никуда съ квартиры, кром по служб, чтобъ сберечь мундиръ. Все это узнала я отъ бывшаго при немъ въ полку прежняго дядьки его, Мирона, брата моей врной Анны…. Мой Алеша, выросшій въ довольств и даже въ роскоши, нсколько лтъ питался однимъ чернымъ хлбомъ и солдатской кашицей, чтобъ доставить пропитаніе матери, и никто не слышалъ, чтобы онъ когда нибудь ропталъ!— Скажите, много ли такихъ дтей!….’
— ‘Богъ наградитъ его!’ примолвилъ Еремевъ: ‘Удивительно однакожъ, что мы въ полку не замтили его крайней нужды. Онъ всегда былъ чисто одтъ, не оставался ни кому должнымъ, и отказывался отъ званыхъ обдовъ’
— ‘Отказывался для того, чтобъ не пріучать себя къ лучшей пищ, и чтобъ не чувствовать сильне своей бдности. Такъ онъ говорилъ своему дядьк, который совтовалъ ему полакомиться чужимъ обдомъ. Я никогда не могла заставить сына моего сознаться въ этомъ. Когда я пытаюсь заговорить объ его полковой жизни, онъ только цлуетъ мои руки и говоритъ: ‘не вспоминайте, маменька, мн было очень хорошо, только грустно безъ васъ!’
— ‘Господи, услыши молитву мою!’ сказалъ Еремевъ, крестясь и бормоча что-то про себя.
— ‘Наконецъ, когда Алеша узналъ, что я, перехавъ въ Петербургъ, гд надялась найти родныхъ, лишилась употребленія ногъ отъ паралича, онъ вышелъ въ отставку, чтобъ самому ухаживать за мной…. Вы видите, какъ онъ обходится со мной, какъ старается угождать мн, какъ заботится о моемъ здоровь, о моихъ нуждахъ…..’
Мара Матвевна залилась слезами.
— ‘Писано есть: чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будетъ и долголтенъ будеши на земли,’ примолвилъ Еремевъ: ‘сынъ вашъ еще молодъ и будущая судьба его въ десниц Божіей.’
— ‘И вотъ какъ поступаютъ съ нимъ!’ сказала мать, закрывъ платкомъ глаза.
Нсколько времени продолжалось молчаніе.
— ‘Ступайте къ нему, Иванъ Петровичъ! Утшьте его, но, ради Бога, не навлекайте на nerQ гнва начальника. Дайте мн слово, что если вы встртитесь съ Частнымъ Приставомъ, то не станете упрекать его, не станете съ нимъ ссориться….’
—‘Нечего длать, даю вамъ слово…. а признаюсь, мн бы хотлось высказать ему правду-матку…. Но когда вы не велите, буду молчать — какъ ружье въ сошк!’ —
Еремевъ поцловалъ руку Мароы Машвевны и вышелъ шъ комнаты.

Глава IV.
Иной какъ зврь, а добръ!

Одна изъ важнйшихъ выгодъ гражданской службы въ столиц (разумется, исключая такъ называемыхъ теплыхъ мстечекъ) есть казенная квартира. Есть квартиры на Съзжихъ дворахъ, меблированныя не только великолпно, а даже съ отличнымъ вкусомъ, но квартира Сидора Аввакумовича была убрана весьма просто, и содержалась, по возможности, въ чистот. Было около семи часовъ вечера. Самоваръ киплъ на стол, вокругъ котораго помщалось семейство Частнаго Пристава: почтенная его супруга, женщина лтъ пятидесяти, сухощавая и блдная, три дюжія, здоровыя, полныя и румяныя дочери, изъ коихъ старшей было двадцать пять, а младшей шестнадцать лтъ, потомъ три сына, старшій четырнадцати, средній двнадцати, а младшій восьми лтъ. Старшая дочь наливала чай, а прочія дти кушали сухари съ величайшимъ апетитомъ, и молчали, оглядываясь на отца, который сидлъ возл столица подъ зеркаломъ, курилъ трубку, прихлебывалъ чай изъ стакана, и въ промежутки между куреньемъ и литьемъ чая, насвистывалъ переправу, которую перенялъ у пріятеля своего, полковаго штабъ-трубача.— Это была одна только иностранная музыка, которую Сидоръ Аввакумовичъ цнилъ почти столько же, какъ и любимую свою псню: Ивушка. Дти и взрослые члены семейства отпили чай и удалились въ другія комнаты, а въ зал остались только отецъ семейства и почтенная его половина.
— ‘Я не мшаюсь въ твои дла, Сидоръ Аввакумовичъ,’ сказала тонкимъ дребежжащимъ голоскомъ его супруга: ‘однако жъ позволь сказать теб, что ты, право, напрасно обижаешь бднаго Спиридонова!’
Частный Приставъ не любилъ объясняться съ женою по дламъ, и не могъ терпть я совтовъ. Чтобъ отдлаться отъ привязчиваго ея участія, во всемъ до него касающемся, а до нея не касающемся, Сидоръ Аввакумовичъ обыкновенно припоминалъ ей должную субординацію пословицами или изрченіями изъ Суворовской тактики, единственнаго сочиненія, которое онъ читалъ съ удовольствіемъ разъ тысячу, и почти зналъ наизусть. Но почтенная Аграфена Семеновна, зная добрую душу своего мужа и вспыльчивый его нравъ, умла пользоваться его добрыми качествами, выдерживала первую грозу, и всегда ставила на своемъ, когда успвала повести дло такимъ образомъ, что Сидоръ Аввакумовичъ, соглашаясь съ нею, думалъ, что поступаетъ по собственному убжденію, ибо ему важно было только то, чтобъ не казаться состоящимъ подъ командою жены. Когда Аграфена Семеновна напомнила ему объ арест Квартальнаго Надзирателя, Частный Приставъ не отвчалъ ни слова, а только сильне просвистлъ переправу у и радъ былъ бы встать съ мста, но долженъ былъ остаться, потому, что пятый стаканъ чаю былъ еще не конченъ.
— ‘Право совстно обижать добраго и смирнаго человка,’ примолвила Аграфена Семеновна, понюхавъ табачку, и смотря въ землю.
— ‘Пуля дура, штыкъ молодецъ!’ сказалъ въ отвтъ Частный Приставъ.
— ‘У тебя все одно и то же!’ возразила жена. ‘А если бъ ты обходился повжливе съ молодыми офицерами, то наша Куля не сидла бы до сихъ поръ въ двкахъ. Чмъ не женихъ былъ въ полку Прапорщикъ Перепеченко? Дворянинъ, помщикъ, малой добрый, здоровякъ’
— ‘Лнивый хохолъ, прожора, которому нравились твои пироги, а не наша Кулька,’ возразилъ Частный Приставъ.
— ‘Говори теперь, что хочешь, а если бъ ты не сажалъ его подъ арестъ и не гонялъ на конюшню, то наша Куля была бы теперь Прапорщица Перепеченкова, дворника, помщица, и жила бы да поживала на хутор, въ хлбородной Украйн…. Ужъ мн твоя служба!….’
— ‘Дло мастера боится, а у крестьянина, не умющаго владть сохою, и хлбъ не родится!’ отвчалъ хладнокровно Частный Приставъ.
— ‘Не великъ урожай и у тебя, господинъ мастеръ! Дтьми Господь благословилъ, а какъ подумаешь, съ чмъ ихъ пустить по свту, такъ умъ за разумъ заходитъ!’
— ‘За Богомъ молитва, а за Царемъ служба не пропадетъ!’ сказалъ Частный Приставъ. ‘Дочки пойдутъ замужъ, сыновья вступятъ въ службу, а мы съ тобой будемъ, на старости, сть казенный паекъ, да молиться Богу за Православнаго Царя, пока смерть не протрубитъ ретираду.’
— ‘Легко сказать: дочки пойдутъ замужъ!’
— ‘Суженаго конемъ не объдешь!’ возразилъ Частный Приставъ.
— ‘Твоя буйная головушка разгоняетъ суженыхъ, какъ волкъ овецъ’
— ‘Голова хвоста не ждетъ!’ сказалъ Частный Приставъ, не думая, кстати или не кстати приводитъ онъ изреченія изъ Суворовской тактики и пословицы,
— ‘Съ тобою не сговоришь!…..’
— ‘Такъ лучше замолчатъ.’
— ‘Но если бъ мы приласкали Спиридонова, то онъ былъ бы прекрасный женихъ для нашей Кульки. Хотя не богатъ, но дворянинъ, воспитанъ, скроменъ, и тихъ….’
— ‘То есть, нюня, мямля, хрипунъ, {Было время, что въ Арміи называли хрипунами тхъ изъ молодыхъ офицеровъ, которые говорили между собою по-французски, любили общество и щегольство. Это почти то же, что фанфаронъ. Coч.} франтъ!’ сказалъ Частный Приставъ. ‘Что мн это за Квартальный офицеръ, который не иметъ духу наказать дворника, не уметъ прикрикнуть порядкомъ на кучера, и котораго не боится ни одинъ лавочникъ, ни одинъ цловальникъ въ цломъ квартал? Что мн это за воспитаніе! Служишь, такъ держи ухо востро, и гляди козыремъ, чтобъ какъ мигнулъ глазомъ, такъ у виноватаго мурашки пробжали бы по кож!-Охота отыскивать хворыхъ и колкъ по захолустьямъ, такъ ступай въ фельдшера, а коли любится собирать милостыню на убогихъ, маршъ въ монастырь! Твой Спиридоновъ сущая баба!— Да ужъ я добьюсь, кой чортъ заставляетъ его караулить подъ окнами одного дома, три недли сряду! Какъ ни поду по части — онъ все на одномъ и томъ же мст. Нтъ ли тутъ какихъ шашней, сапермептъ! Вдь за все я отвтчикъ!….’
— ‘Перестань, Сидоръ Аввакумовичъ, перестань! Какъ можно за то сердиться на офицера, что ты застаешь его часто на одномъ и томъ же мст? Случайность — и только!’
Сидоръ Аввакумовичъ задумался, а жена его продолжала:
— ‘Дло въ томъ, что ты сегодня былъ не въ дух, получивъ выговоръ за этого Князя, который жаловался, что ты нагрубилъ ему….. а кончилось тмъ, что ты выместилъ на Спиридонов, который былъ такъ несчастенъ, что попался теб въ минуту твоего гнва.’
Аграфена Семеновна попала въ цль. Добрый Сидоръ Аввакумовичъ почувствовалъ, что ‘жена его говоритъ правду, и чтобъ отвести душу, принялся бранить Князя, за котораго получилъ выговоръ.
— ‘Пусть онъ сто разъ жалуется и пусть меня сто разъ арестуютъ, выгонятъ изъ службы, но я не спущу этому Князю ни на волосъ, саперментъ, и какъ только люди его опять станутъ играть въ карты и буянить въ трактирахъ, то опять велю всхъ тащить на съзжую и перепороть порядкомъ. Я знаю законъ — и только, саперментъ!’
— ‘А Спиридоновъ чмъ же виноватъ? Твоя воля и твой разумъ. Мое дло женское, и ты знаешь лучше меня, что должно длить.’
Этими словами Аграфена Семеновна, какъ говорится, доконала своего мужа. Не видя ни упрямства, ни настойчивости со стороны жены, онъ ршился исправить тотчасъ свою ошибку.
— ‘Вина Спиридонова конечно не велика, но все таки не надобно ему Глазть на улицахъ и не должно стоять спиною къ рабочимъ…. не надобно….’ Сидоръ Аввакумовичъ не кончилъ рчи, всталъ со стула, и курнувъ раза три сильне обыкновеннаго, сказалъ: ‘Поди-ка, Груня, да приготовь стаканчикъ чаю, врно горячая вода есть еще на кухн!’ Жена вышла, а Частный Приставъ, отворивъ дверь въ Канцелярію, закричалъ: ‘Алексй Петровичъ Спиридоновъ! Пожалуй-ка сюда!’
Квартальный Надзиратель подошелъ къ дверямъ.
— ‘Войди, братецъ, да сядь!’ сказалъ Частный Приставъ, ввелъ за руку Надзирателя въ свои комнаты, посадилъ его на стул, а самъ слъ на соф, возл столика.
— ‘Дружба дружбой, а служба службой, братецъ, Алексй Петровичъ, арестъ твой кончился. Кто старое вспомянетъ, тому глазъ вонъ!’ Частный Приставъ употреблялъ мстоименіе ты съ подчиненными въ такомъ только случа, когда благоволилъ къ нимъ. Браня ихъ самымъ жестокимъ образомъ, и даже забываясь, онъ говорилъ всегда: вы и сударь. Квартальный Надзиратель, замтивъ его благорасположеніе къ себ, зная притомъ доброе его сердце, и видя, что онъ чувствуетъ свою несправедливость, не хотлъ огорчать его объясненіями. Онъ склонилъ только голову и отвчалъ:
— ‘У меня только на добро хорошая память, и я никогда не забуду, что вы доставили матушк моей искуснаго и добраго врача, и выхлопотали безденежный отпускъ лекарства изъ аптеки….’
— ‘И, полно объ этомъ! Терпть не могу, когда мн припоминаютъ пустяки…. Это долгъ нашъ!’
— ‘А мой долгъ быть благодарнымъ,’ примолвилъ Квартальный Надзиратель.
Частный Приставъ смягчился.— ‘Послушай, любезный Алексй Петровичъ!’ сказалъ онъ такъ нжно, какъ только могъ: ‘Я люблю тебя и уважаю. Ты малой честный, трезвый, и, нельзя сказать, чтобъ былъ неисправный Но въ нашей служб нельзя
быть блоручкой, нженкой…. надобно быть твердымъ, иногда даже непреклоннымъ, какъ писанный законъ, потому, что мы не судимъ, а только исполняемъ предписанное, и всего чаще имемъ дло съ людьми, которые хотятъ проскользнуть между закономъ и состраданіемъ. Ты понимаешь меня, Алексй Петровичъ! Не надобно нжиться, надобно быть построже….’
— ‘Твердости во мн довольно, Сидоръ Аввакумовичъ! Я пріобрлъ ее въ борьб съ несчастіемъ. Но, сознаюсь откровенно, что не люблю быть при наказаніяхъ, при допросахъ, при дракахъ, не люблю бить кучеровъ, дворниковъ…… Это мн противно….’
Частный Приставъ пожалъ плечами, покачалъ головою и сказалъ: — ‘Разв ты думаешь, что мн пріятно смотрть всегда медвдемъ, кричать, бранить, ссориться?…. Но что же длать! Взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ. Ты безпрестанно смотришь въ книгу, а врно не знаешь, что такое чернь. Это зврь, братецъ, которому не клади пальца въ зубы! Я прошелъ отъ Торнео до Парижа. Все одно и то же! Эти кургузые мусьи еще хуже нашихъ фабричныхъ и дворни. Только попусти возжи, такъ забрыкали, да и понесли! Вотъ Бонапартъ, дай Богъ за то ему здоровье, былъ славный Полиціймейстеръ и умлъ держать своихъ мусъевъ въ ежовыхъ рукавицахъ. Главное дло въ томъ, чтобъ быть справедливымъ и не прижимистымъ, а съ нжностью не должно выказываться, сохрани Богъ! Тотчасъ прослывешь дуракомъ, да и не-хотя попадешь въ дураки. Я теб скажу по совсти, что ты не созданъ для Полиціи, и я хочу подумать, какъ бы теб доставить другое мстечко. Моему тестю такой человкъ, какъ ты, будетъ кладъ! Тамъ ты будешь мрить муку, да воевать съ магазейными крысами…. Если хочешь, я постараюсь….’
— ‘Я буду вамъ очень благодаренъ, мн только бы имть уголъ и кусокъ хлба для моей больной матери, а я не боюсь ни какой работы.’
Въ это время Аграфена Семеновна внесла чай. Квартальный Надзиратель выпилъ чашку чаю, поцловалъ руку Аграфены Семеновны, и вышелъ. Еремевъ ждалъ его въ передней.
— ‘Я свободенъ!’ сказалъ Надзиратель.
Еремевъ бросился обнимать его и воскликнулъ: ‘Пойдемъ, обрадуемъ твою матушку.’
Они пошли на квартиру. Било девять часовъ.

Глава V.
Сердечная тайна.

Обрадовавъ мать своимъ освобожденіемъ изъ подъ ареста, Квартальный Надзиратель пошелъ во французскій театръ, чтобъ быть при разъзд. Еремевъ взялся проводить его, и вмшедъ за ворота, сказалъ: — ‘Вдь сегодня не твоя очередь, братецъ, быть въ театр. Піесу смотрть поздно, такъ, по моему, лучше было бы, если бъ ты остался при матушк. При ней я не хотлъ говоришь теб объ этомъ, но, по долгу дружбы, долженъ замтить, что матушка твоя чрезвычайно безпокоится, примчая, что ты съ каждымъ днемъ становишься грустне, задумчиве, и какъ будто избгаешь ея присутствія. Бдная думаетъ, что она теб въ тягость…
— ‘Можетъ ли она думать это!’ воскликнулъ жалобно Надзиратель. ‘Тысячу разъ готовъ я жертвовать жизнью для ея спокойствія…. Но, правда,’ примолвилъ онъ, понизивъ голосъ: ‘она иметъ причину на меня жаловаться…. Чувствую, что я самъ не свой…. — Другъ мой! я долженъ открыться передъ тобою….. Я влюбленъ, и влюбленъ безъ надежды!’ —
Еремевъ не отвчалъ ни слова, но такъ наморщился, что врно удержалъ бы откровенность своего друга, еслибъ онъ могъ это замтить. По счастью было довольно темно на улиц.
— ‘Пойдемъ, я теб разскажу дорогою исторію моей несчастной любви.’
Они взялись подъ руки, и Надзиратель началъ свой разсказъ.— ‘Прошлой зимой я былъ командированъ къ подъзду дома, въ которомъ былъ балъ. Душа моя томилась въ атмосфер передней, какъ птичка подъ колоколомъ, въ безвоздушномъ пространств. Горестныя мысли сжимали, кололи мой мозгъ. Благородная гордость и чувство собственнаго достоинства уязвляли мое сердце. Я видлъ большую часть гостей, какъ они выходили изъ экипажей и проходили чрезъ переднюю. Многихъ зналъ я лично, большую часть по наслышк. Я чувствовалъ свое превосходство предъ многими изъ этихъ истощенныхъ пороками или раздутыхъ развратомъ молодыхъ людей, этихъ бездушныхъ тлъ, мумій, драгоцнныхъ въ свт только своею древностью и папирусомъ, въ который они обернуты. Я чувствовалъ-и страдалъ! Страдалъ жестоко, потому, что долженъ былъ молчать. Наконецъ и тло мое изнемогло, какъ душа. Я едва держался на ногахъ. Дворецкій, проходя чрезъ переднюю, замтилъ мою блдность и изнеможеніе. Онъ предложилъ мн подкрпиться чмъ нибудь, и провелъ въ буфетъ. Выпивъ стаканъ вина, я освжился нсколько и подошелъ къ стеклянымъ дверямъ, ведущимъ въ залу. Блистательная картина бала постепенно развивалась передо мною, и услаждала во мн чувство изящнаго. Убранство комнатъ, наряды женщинъ, блескъ и пестрота, легкое, размренное (cadencee) движеніе группъ, производили во мн самое пріятное впечатлніе. Я искалъ, выбиралъ себ глазами мсто въ этомъ очаровательномъ кругу, разсматривалъ всхъ женщинъ и не находилъ той, которой бы я подалъ руку Вдругъ мелькнула передо мной пара и остановилась близъ стекляныхъ дверей. Танцовали попурри. Кавалеръ подалъ дам стулъ. Она сла и оборотилась лицемъ къ дверямъ. Мн показалось, что передо мною разверзлись небеса!…. Я смотрлъ, смотрлъ, не могъ насмотрться, и когда кавалеръ увлекъ даму въ быстрый вальсъ, душа моя полетла за нею, и уже не возвращалась ко мн….— Она осталась тамъ, во взорахъ красавицы, на устахъ ея, она стала увиваться возл сердца ея и я былъ мертвъ безъ мыслей и безъ чувствованій, потому, что вс мои помыслы, вс ощущенія прикованы были къ ней одной….’
Надзиратель замолчалъ, и, пройдя шаговъ пятьдесятъ въ безмолвіи, продолжалъ разсказъ.
— ‘Я узналъ, гд она живетъ, кто она. Судьба не дала ей въ удлъ богатства. Она сирота, но воспитана въ знатномъ дом, окружена блескомъ, и я не могу надяться, чтобъ когда нибудь могъ приблизиться къ ней, обратишь на себя взоръ ея, услышать ея слово.— Одна отрада — видть ее! Я могу видть ее только въ окно, у подъзда, на прогулкахъ и въ театр. Подъ видомъ надзора за чистотою тротуаровъ и выметаніемъ улицы, я могу нсколько часовъ быть передъ ея окнами, и почти ежедневно ее вижу. Мн извстны вс домы, вс магазины, которые она посщаетъ, часы, въ которые она прогуливается, и я не пропускаю ни одного случая видть ее… Вотъ чистосердечное признаніе моего нераднія къ служб и частыхъ отлучекъ изъ дому! Но могу ли я сказать объ этомъ моей матушк, не подвергаясь справедливымъ упрекамъ въ безразсудности? Я чувствую вполн всю вину мою, все заблужденіе мое, всю несообразность моего поведенія…, и не могу преодолть себя…. Любовь сильне меня!’
Надзиратель замолчалъ, и Еремевъ собирался съ духомъ, чтобъ сказать что-то, какъ вдругъ изъ-за перекрестка показались пожарныя трубы, скачущія во весь опоръ. Надзиратель взглянулъ на сосднюю каланчу. Сигналы были выставлены. ‘Пожаръ въ нашей части!’ воскликнулъ онъ, и побжалъ стремглавъ назадъ. Еремевъ остался одинъ на улиц.

ГЛАВА VI.
Сиротская участь. Пожаръ.

Князь Максимъ Никитичъ Каверзевъ, дядя того повсы, о которомъ мы уже говорили, слылъ, напротивъ того, въ свт человкомъ порядочнымъ и почтеннымъ, потому, что не только не промоталъ своего наслдства, но умножилъ свое богатство службою и различными спекуляціями. Въ свт не справляются о средствахъ, а судятъ по послдствіямъ, и такъ Князь Максимъ Никитичъ былъ уважаемъ, ибо былъ богатъ, въ чинахъ и слылъ дловымъ человкомъ. Онъ былъ опекуномъ тридцати вдовъ и сорока семи сиротъ, участвовалъ во всхъ почти Коммиссіяхъ о частныхъ долгахъ и во множеств конкурсовъ, и имлъ сильный голосъ въ длахъ промышленыхъ и мануфактурныхъ. До тридцати-лтняго своего возраста онъ велъ жизнь не слиткомъ примрную, и какъ другіе гоняются за именами Тюрей я или Мальборуга, такъ онъ гонялся за славою Фобласа и Ловеласа. Но женившись на богатой, устарвъ, и не имя времени на любовныя проказы, онъ довольствовался только двумя безсмнными любовницами, а потому и думалъ, что обратился на путь истиннаго смиренія. Княгиня, жена его, была женщина, какихъ мы встрчаемъ каждый день тысячами на улицахъ и въ гостиныхъ. Она жила приличіями и для приличіи, свято исполняла вс законы общежитія, одвалась но мод и по лтамъ, длала исправно визиты, была пріятною хозяйкою въ дом, а о прочемъ не заботилась. Мужъ занимался длами, дворецкій домомъ, гувернеръ и мадамъ дтьми, и все шло своимъ порядкомъ, какъ сегодня, такъ и завтра, и такъ дале…
У Князя былъ повренный, Филиппъ Андреевичъ Загвоздкинъ, который служилъ при немъ уже боле двадцати лтъ. Это былъ, какъ говорится, приказная строка, плутъ, въ полномъ смысл слова. Природа заклеймила его всми знаками отверженія. Онъ былъ и рыжъ, и косъ, и заниа, и колченогъ, и горбатъ, и кривобокъ. Загвоздкинъ покланялся златому тельцу, какъ Израильтяне въ пустын, и приносилъ сему божеству въ жертву умъ свой, совсть, честь ближняго и общее мнніе. Онъ былъ усерденъ въ служеніи Князю, потому, что находилъ въ томъ свои выгоды. Хотя Князь Максимъ Никитичъ былъ человкъ не глупый и имлъ навыкъ въ длахъ, но по множеству ихъ онъ не могъ самъ заниматься письмомъ, да притомъ же плохо зналъ Русскую грамоту, а потому, съ общаго совта, писалъ бумаги повренный, и онъ же велъ дла и счеты, подъ руководствомъ Князя, который хотя зналъ, что Загвоздкинъ обманываетъ его при всякомъ случа, но не могъ разстаться съ нимъ, ибо онъ былъ ему необходимъ.
Однажды Князь веллъ швейцару сказывать всмъ, что его нтъ дома, и занялся, въ кабинет, повркою счетовъ по конкурсу своего пріятеля, намреваясь обсчитать его заимодавцевъ. Было около осями часовъ вечера. Князь кушалъ чай и повертывалъ листы въ толстой тетради, съ карандашемъ въ рук. Камердинеръ доложилъ, что Загвоздкинъ хочетъ поговорить о весьма важномъ дл. Князь веллъ впустить, и Филиппъ Андреевичъ вползъ, какъ змя, согнувшись, въ Княжескій кабинетъ.
— ‘Что скажешь, Филиппъ Андреевичъ?’
— ‘Есть кое-о чемъ переговорить, Ваше Сіятельство.’
— ‘Говори! ‘
— ‘Присемъ прошу послдней милости у Вашего Сіятельства, а именно, чтобъ вы соблаговолили выслушать меня терпливо, отъ начала до конца….’
— ‘Это что-то новое!’ сказалъ Князь, повернувшись въ креслахъ, и смотря съ удивленіемъ на своего повреннаго.
— ‘Все старое,’ отвчалъ Загвоздкинъ, не то, чтобъ съ улыбкою, не то, чтобъ съ гримасою, а съ какою-то ужимкою, выражавшею ршительность.— Князь еще боле удивился.
— ‘Говори же скоре,’ сказалъ онъ съ нетерпніемъ.
— ‘Но если Ваше Сіятельство станете гнваться и перебивать рчь мою, то изъ этого ничего не будетъ,’ примолвилъ повренный, поглаживая свой подбородокъ и уставивъ глаза на Князя.
— ‘Буду слушать, говори!…’
— ‘Вашему Сіятельству, безъ сомннія, памятно, что когда мы лтъ за шестнадцать предъ симъ объзжали карантины на Турецкой границ, въ одномъ изъ нихъ умерло, почти въ одно время, два человка, Русскіе дворяне: одинъ карантинный чиновникъ, а другой отставной военный, возвращавшійся изъ за-границы въ Россію. Они были сперва друзьями, потомъ въ размолвк, и наконецъ сошлись для мировой, на порог могилы. Карантинный чиновникъ, умершій прежде, оставилъ порученіе пещись о бдной его семь, котораго, разумется, мы не исполнили, а отставной военный передалъ намъ въ банковыхъ билетахъ шесть сотъ пятьдесятъ тысячъ рублей на ассигнаціи, и малолтную дочь, а при этомъ и духовное завщаніе, въ которомъ опредлено отдать пять сотъ тысячъ рублей его дочери, по совершеннолтіи, а полтораста тысячъ семейству его друга, карантиннаго чиновника. Сиротку Ваше Сіятельство изволили призрть по-Христіански, воспитали наравн съ дтьми, и обходились съ ней, какъ съ родною дочерью. Объ этомъ ни слова! Но о пяти стахъ тысячахъ рублей, сколько мн извстно, не соизволили извстить ее, да и мн приказали молчать, подаривъ за сіе двадцать пять тысячъ рублей. Теперь сирота выросла, разцвла, и сдлалась красавицей, и я смертельно влюбленъ въ нее. Прошу Вашего Сіятельства, соблаговолите выдать за меня вашу воспитанницу, Елисавету едоровну, съ родительскими пятью стами тысячъ рублей. Проценты же отъ капитала, за шестнадцать лтъ, и полтораста тысячъ, также съ процентами, принадлежащіе семь карантиннаго Надзирателя, останутся на вчныя времена при Вашемъ Сіятельств. Если вы, Сіятельный Князь, предполагаете, что всему этому длу слдъ простылъ, то изволите ошибаться: у меня хранится подлинное завщаніе отца Елисаветы едоровны, подписанное свидтелями, въ которомъ означены даже нумера банковыхъ билетовъ и время, въ которое внесены деньги. И такъ всякой споръ былъ бы безполезенъ. Предъявивъ завщаніе, при явочномъ прошеніи, и объяснивъ дло, я увренъ въ успх, а засимъ прошу у Вашего Сіятельства благосклоннаго разршенія и продолженія высокихъ милостей къ врному слуг.’ Сказавъ сіе, Загвоздкинъ низко поклонился, откашлялся и, смотря изъ подлобья на Князя, улыбался подъ рукою, гладя свой подбородокъ.
Князь во время этой рчи то блднлъ, то краснлъ, морщился, потиралъ лобъ, оглядывался, не подслушиваетъ ли кто, вертлся на стул, и когда Загвоздкинъ кончилъ рчь, вскочилъ съ мста и закричалъ: -‘Ахъ, ты мошенникъ, злодй, разбойникъ, плутъ, воръ!….’
— ‘Все это такъ!’ возразилъ хладнокровно Загвоздкинъ, ‘но я имю отъ Вашего Сіятельства, ежегодные аттестаты, свидтельствующіе въ моей врной, усердной и безпорочной служб, имю притомъ подлинное завщаніе покойнаго отца Елисаветы едоровны, а вы не имете ни строки къ своему оправданію и къ уличенію меня въ безчестныхъ поступкахъ….’ Присемъ Загвоздкинъ снова поклонился Князю.
Князь былъ вн себя отъ бшенства, но старался заглушить безсильную свою злобу. Онъ выпилъ стаканъ холодной воды и сталъ быстро расхаживать по комнат, сложа руки на груди и опустя глаза. Наконецъ онъ остановился передъ Загвоздкинммъ, и сказалъ: — ‘Но какимъ же образомъ ты сохранилъ это духовное завщаніе? Вдь я изорвалъ его своими руками!’
— ‘Въ часъ времени я переписалъ его подъ почеркъ покойника, когда вы обдали у Генерала. Вы едва успли взглянуть на подлинникъ и даже не читали его, когда положили въ свой портфель, отъ котораго у меня были поддльные ключи, и потому не различили съ копіей, въ торопяхъ…. Извините, Ваше Сіятельство, дло прошлое!….’
— ‘Скажи, Филиппъ Андреевичъ, честно ли это?’ сказалъ Князь, смягчивъ голосъ.
— ‘Оно такъ-съ! Но, изволите видть, Ваше Сіятельство, какъ бы это сказать…. то есть…. съ позволенія вашего, осмливаюсь доложить, что и чужое завщаніе изорвать въ куски, нельзя назвать богоугоднымъ дломъ….’
Князь едва могъ удержать гнвъ свой и злобу. Онъ сжималъ кулаки, крпко стиснулъ зубы, дрожалъ и страшно смотрлъ на Загвоздкина.
— ‘Злодй, гнусный предатель, Іуда, неблагодарный!…..’ проговорилъ Князь медленно, задыхаясь отъ гнва.
Загвоздкинъ стоялъ неподвижно, и хладнокровно смотрлъ въ глаза Князю.— ‘Оно такъ-съ! Но все нейдетъ къ длу,’ отвчалъ Загвоздкинъ, съ коварною улыбкой.
— ‘Ты знаешь, безсовстный, что мой племянникъ, сынъ брата моего, влюбленъ смертельно въ Лизаньку, и проситъ меня, чтобъ я выдалъ ее за него. Ты знаешь, что я былъ опекуномъ племянника, и управлялъ его имньемъ, что счеты еще не кончены и квитанція не получена. Теб извстно, что какіе-то злоди подучили племянника требовать отъ меня отчетовъ за управленіе имньемъ,’ (Загвоздкинъ снова погладилъ подбородокъ и лукаво улыбнулся подъ рукою): ‘и что племянникъ общалъ подписать квитанцію не читая, когда я принужу Лизаньку выйти за него за мужъ. Ты же самъ поживился порядкомъ въ этой опеки, и знаешь, чему я подвергнусь, если племянникъ сдлаетъ дло гласнымъ?… Опомнись, Филиппъ Андреевичъ! Нельзя ли намъ кончить иначе?’
— ‘Племянникъ Вашего Сіятельства мотъ и негодяй, и не можетъ быть мужемъ Елисаветы едоровны,’ возразилъ Загвоздкинъ. ‘Дло объ опек берусь я уладить, миролюбно, въ пользу Вашею Сіятельства, ибо молодой Князь иметъ ко мн довренность и совтуется со мною…….’
— ‘Такъ и это твои же козни! Ахъ, окаянный!’ сказалъ Князь, покачавъ головою. Мужество оставило его. Онъ чувствовалъ, что находится во власти Загвоздкина, какъ гршная душа въ когтяхъ у дьявола. ‘Но какъ мни уговорить Лизаньку выйти за тебя замужъ?’ сказалъ Князь, стараясь улыбнуться. ‘Вдь ты, братецъ, гадокъ, какъ смертный грхъ, и если Лизанька узнаетъ, что она иметъ полмилліона, то плюнетъ на тебя и выйдетъ за любова молодца!….’
— ‘Она не должна знать, какъ и прежде, что иметъ полмилліона,’ отвчалъ Загвоздкинъ: ‘соблаговолите сказать ей, что я имю около осьми сотъ тысячъ рублей и хочу на ней жениться, и что если она не согласится выйти за меня, то вы лишите ея своихъ милостей и сгоните со двора, какъ неблагодарную….’
— ‘Злодй!’ сказалъ Князь, и сталъ снова, въ молчаніи, прохаживаться по комнат.
Спустя нсколько времени, онъ позвонилъ въ колокольчикъ. Явился камердинеръ. ‘Позови Лизаньку!’ сказалъ Князь и слъ, по прежнему, въ кресла.
Вскор вошла въ кабинетъ сирота, двица лтъ осьмнадцати, прелестная, какъ небожительница кисти Рафаэлевой, и со всею откровенностію чистой души, со всею нжностію непорочнаго сердца, поцловала въ руку того, котораго почитала своимъ благодтелемъ, и спросила: ‘Что прикажете, папа?…..’
Князь былъ важенъ и серьзенъ, онъ веллъ ей ссть возл себя и сказалъ: — ‘Въ первый разъ, въ теченіе шестнадцати лтъ, долженъ я напомнить теб объ нашихъ отношеніяхъ. Я спасъ тебя отъ заразы и отъ смерти въ чумномъ госпитал, подвергая жизнь свою опасности, воспиталъ тебя, какъ родное дитя, и любилъ всегда наравн съ собственными дтьми.— Теперь пришло время устроить будущую судьбу твою. Ты двица умная и съ характеромъ, а потому почувствуешь истину, когда я скажу теб, что ты не должна искать жениха между молодыми вертопрахами или между устарлыми развратниками, которыми ты окружена ежедневно. Если хочешь быть счастлива, возьми мужа пожилаго, но умнаго, дловаго человка. Главное дло въ свт, милая Лизанька,— деньги!— на нихъ можно купить вс блага, а все, чего нельзя достать за деньги, есть мечты, сонъ, мыльные пузыри! Я для тебя нашелъ жениха, моего стараго пріятеля, который иметъ восемь сотъ тысячъ наличными деньгами! Восемь сотъ тысячъ!!! Подумай, Лизанька! считая пять процентовъ, ты будешь имть сорокъ тысячъ рублей ежегоднаго дохода, а твой женихъ можетъ достать на бирж и десять процентовъ, и ты будешь проживать восемьдесятъ тысячъ рублей! Сколько на эти деньги можно имть шалей, шляпокъ, блондовъ!…. Мужъ твой ни въ чемъ не откажетъ теб. Онъ смертельно влюбленъ въ тебя, и если не вришь,— спроси — онъ скажетъ теб это!’ — Князь, кончивъ рчь, указалъ на Загвоздкина.
Сирота смотрла съ удивленіемъ на Князя, пока онъ говорилъ, но когда онъ указалъ ей на Загвоздкина, она взглянула на него презрительно и громко захохотала.
— ‘Не смйся, Лизанька! Это дло весьма важное…..’ сказалъ Князь.
— ‘Вы шутите, папа,’ возразила Лизанька: ‘да я лучше выйду замужъ за обезьяну Княгини, чмъ за этого урода….’
— ‘Не изволь, сударыня, шутить, когда я говорю дло!’ — сказалъ Князь грозно. Въ первый разъ въ жизни сирота испытала строгость Князя. Хотя ее не слишкомъ нжили въ дом, но и не обижали, а обходились съ нею вжливо и ласково. Она была поражена тономъ Князя, поблднла какъ полотно, встала со стула и сказала также важно: — ‘И такъ вы не шутите, Князь?….’
— ‘И не думаю шутить! Напротивъ того, прошу и приказываю согласиться выйти замужъ за Загвоздкина, подъ опасеніемъ лишенія моихъ милостей!…..’
— ‘При всей благодарности моей за ваше родительское попеченіе о моей юности, я никогда не выйду замужъ, за кого бы то ни было, когда мое сердце и мой разумъ не согласятся въ выбор жениха. Какъ мн ни прискорбно лишиться вашихъ милостей, но я не могу и не должна купить ихъ цною моей чести….’
Французская пословица твердитъ: ‘Въ дом повшеннаго не должно говоришь о веревк.’ При слов чести Князь взбсился. ‘Что ты осмливаешься говорить!’ воскликнулъ онъ въ гнв: ‘Разв я предлагаю теб что нибудь безчестное! Ты должна цловать мои ноги и руки за то, что я выбралъ для тебя богатаго жениха, а ты еще осмливаешься вздорить! Негодница, неблагодарная! Или сей часъ согласись выйти замужъ за Загвоздкина, или вонъ изъ моего дома!….’
Несчастная сирота, не привыкшая къ такому обхожденію, вскрикнула и упала на полъ безъ чувствъ…
— ‘Ну, видишь ли, что я все сдлалъ, чего ты отъ меня требовалъ?’ сказалъ Князь, обращаясь къ Загвоздкину: ‘Теперь не пеняй на меня! Ты видишь, что не я виноватъ въ отвращеніи ея къ теб… Гей, кто тамъ! Пошлите за двками, помогите!’ Князь сталъ звонить изо всей силы.
Загвоздкинъ, который въ это время стоялъ безмолвно какъ истуканъ, и только изъ подлобья поглядывалъ на Лизаньку, отвчалъ хладнокровно: — ‘Ничего, Ваше Сіятельство, это пройдетъ! Была бы ваша воля, а двку мы уломаемъ!’ Сказавъ это, онъ поклонился Князю и вышелъ. Прибжали служанки и вынесли безчувственную Лизу. Вдругъ въ дом раздались крики, ‘Пожаръ, пожаръ!’

Глава VII.
Ай да молодецъ!

Надъ снными сараями, въ дом Князя Каверзева, была большая комната, гд горлъ неугасимый огонь на очаг, стрегомый двами, не Весталками, а просто прачками. Здсь съ утра до ночи, и обратно, раскаливались утюги, для глаженія драгоцннаго блья, пеленавшаго и красоту и безобразіе. Огонь, чрезъ треснувшую печь, проникъ къ перекладинамъ и зажегъ сно. Вдругъ весь дворъ покрылся дымомъ и пламенемъ. Отъ многочисленной дворни Князя было боле помхи, нежели пользы. Вс суетились, и никто ничего не длалъ. Прискакали пожарныя трубы, выстроились, и брызнули фонтанами воды, которая, однако жъ, не могла залить распространившагося пожара. Пожарная команда вломилась въ комнаты, необъятыя пламенемъ, и стала спасать мебели и имущество, выкидывая чрезъ окна шкафы и зеркала. Между тмъ другіе срывали крышу, расторгали связь между перекладинами. Трескъ пламени, стукъ и звукъ падающихъ мебелей, крики и вопли, все смшивалось въ рев сильнаго втра, который дулъ себ на простор, какъ будто его-то здсь и надобно было. Вдругъ въ окн третьяго этажа, надъ тою комнатою, гд начался пожаръ, сквозь пламя, вьющееся изъ оконъ втораго этажа и уже досягающее третьяго, показалась женщина, выглянула, вскрикнула и скрылась. Вс чувствовали, что несчастная находится на краю гибели, но какъ снасти ее! Надобно устремиться сквозь пламя, но лстниц, которая вспыхнетъ въ одну минуту. Вдругъ изъ толпы выбгаетъ полицейскій офицеръ. ‘Ставь лстницу!’ закричалъ онъ пожарнымъ солдатамъ: ‘Братцы! дайте мн два кителя и обмочите ихъ сперва въ вод,’ примолвилъ онъ. Два солдата сняли съ себя кители, окунули въ чанъ съ водою, и подали офицеру. Онъ сбросилъ съ себя шляпу и шпагу, перекрестился, обвернулъ голову мокрымъ кителемъ, бросился вверхъ по лстниц, сквозь пламя и дымъ, и вскочилъ въ окно. Между тмъ лстницу обхватило огнемъ, и она запылала. ‘Пропалъ, погибъ!’ закричали въ толпъ любопытныхъ. ‘Нтъ не пропалъ!’ воскликнулъ Брантмейстеръ: ‘казенное ни въ огн не горитъ, ни въ вод не тонетъ! Подавай парусину!’ — Подъ окномъ растянули парусину. Полицейскій офицеръ выглянулъ изъ окна, посмотрлъ на лстницу, вымрилъ глазами высоту, взглянулъ на парусину и снова скрылся. Вдругъ онъ сталъ на окн, съ нотою въ рукахъ, и закричалъ: ‘Держи крпче!’ и бросился сквозь огонь, съ третьяго яруса, на растянутую парусину, которую крпко держали человкъ десять солдатъ. ‘лихо!’ воскликнулъ Брантмейстеръ. ‘Ай да молодецъ!’ раздалось въ толп.
Полицейскій офицеръ, соскочившій съ третьяго этажа, былъ силенъ, какъ Геркулесъ. Онъ держалъ надъ головою спасенную имъ женщину, закутанную имъ въ мокрые кителя. Она не почувствовала сильнаго сотрясенія, и все была въ обморок. Офицеръ схватилъ ее на руки, какъ труднаго младенца, и быстро побжалъ за ворота, пробиваясь сквозь толпу народа, который кричалъ ему въ слдъ: ‘ай да молодецъ!’
Этотъ храбрый офицеръ былъ Квартальный Надзиратель, герой этой справедливой повсти, Алексй Петровичъ Спиридоновъ, а спасенная имъ женщина, Елисавета едоровна, та самая, которую онъ любилъ столь пламенно и безнадежно. Вообразите себ его радость! Квартира его была во сиг шагахъ. Прямо съ пожара онъ бросился домой, положилъ драгоцнную ношу на свою кровать, веллъ врной Марь раздть больную, и побжалъ за Докторомъ. По счастью, Докторъ былъ дома, и такъ, взявъ съ собою спирты и шнеперъ, онъ поспшилъ на помощь больной. Все это случилось въ четверть часа времени, а въ другія четверть часа Елисавета едоровна уже открыла глаза, пришла въ чувство и была совершенно здорова. Надзиратель стоялъ за дверьми ни живой, ни мертвый, пока приводили въ чувство ангела души его. Сердце въ немъ сильно билось, сперва отъ страха, посл отъ радости. Наконецъ она заговорила. Надзиратель приставилъ ухо.
— ‘Гд я!’ спросила Елисавета едоровна у Доктора.
— ‘Въ квартир Квартальнаго Надзирателя, человка честнаго, благороднаго, благовоспитаннаго, который живетъ съ своею больною матерью’ отвчалъ Доктора’.
— ‘Я знаю его,’ возразила Елисавета едоровна.
Сердечко у Надзирателя такъ сильно кнуло, что чуть не распалось на части. ‘Она знаетъ меня!’ прошепталъ онъ.
— ‘А гд онъ?’ спросила она.
— ‘Здсь,’ отвчалъ Докторъ.
— ‘И такъ, позвольте мн одться, я хочу переговорить съ нимъ,’ сказала она.
Докторъ вышелъ изъ комнаты, а Марья пособила ей надть платье, которое въ это время высохло на печи. Красавица, подбирая и связывая волосы передъ разбитымъ, восьмигривеннымъ, зеркальцомъ, висвшимъ надъ столикомъ, не могла не улыбнуться. Одвшись, она вышла изъ комнаты, и пошла къ больной матери своего избавителя, гд находились Докторъ, самъ Надзиратель и другъ его, Еремевъ. Мать плакала отъ страха и отъ радости, слушая разсказъ Еремева о великодушномъ подвиг ея сына.
Красавица подошла къ кровати, поцловала руку больной и, обратясь къ Квартальному Надзирателю, который стоялъ у изголовья, потупя взоръ, не смя взглянуть на ту, которую хотлъ бы поглотить взорами, она сказала: ‘Я не могу изъявить вамъ моей благодарности, Алексй Петровичъ, потому, что не нахожу словъ, чтобъ выразить все то, что чувствую, но мы давно знакомы,’ примолвила она съ нжною, легкою улыбкой. ‘Я знаю, что вы меня любите!’
— ‘Вы знаете это!’ воскликнулъ Надзиратель.
— ‘Вы не скрывались въ этомъ, ища меня повсюду, проводя часть дня подъ моими окнами, не спуская глазъ съ меня въ театр, являясь предо мною на гульбищахъ, у всхъ подъздовъ. Врьте, Алексй Петровичъ, что мы, женщины, не ошибаемся въ этомъ! Вы любите меня, и я знаю васъ давно, знаю чрезъ людей — и люблю васъ взаимно….’
При сихъ словахъ Надзиратель чуть не упалъ безъ чувствъ на землю. Онъ держался одною рукою за кровать, и дрожалъ всмъ тломъ.
— ‘Я люблю васъ,’ продолжала красавица: ‘потому, что вы человкъ благородный и нжный сынъ, а добрый сынъ не можетъ быть дурнымъ человкомъ. Я бдна, такъ же какъ вы, и вы имете передо мною большое преимущество: у васъ есть мать,— а я сирота! Но если матушка ваша благословитъ насъ и захочетъ имть меня своею дочерью, то я не боюсь съ вами бдности. Я знаю женскія рукодлья, могу преподавать уроки въ рисованіи, въ музык, въ языкахъ, и не буду вамъ въ тягость, а напротивъ, попеченіями моими буду стараться облегчить горестное положеніе нашей маменьки, усладить ея уединеніе Теперь я ни отъ кого не завишу.— Князь, сегодня вечеромъ, передъ пожаромъ, выгналъ меня изъ своего дома, за то, что я не согласилась выйти замужъ за гнуснаго его повреннаго Маменька, ршите участь нашу!…
Мать Надзирателя рыдала. Она поднялась на постел, простерла объятія и, заключивъ въ нихъ добрую, благородную Лизу, обливала ее слезами, лепеча сквозь всхлипываніе: — ‘Благослови васъ, Боже! Ангелъ мой, милое дитя!…..’
Наконецъ Надзиратель пришелъ въ себя и бросился къ ногамъ Елисаветы едоровны, воскликнувъ: — ‘Повтори мн, что ты меня любишь…. Дай услышать еще разъ эти небесные звуки!…..’
Елисавета едоровна подняла его и бросилась къ нему, со слезами, на шею. Зная, что скромность и несчастное положеніе ея возлюбленнаго никогда не доведутъ его до объясненія, она сдлала чрезвычайное усиліе надъ собою, чтобъ побдить свою застнчивость и самой развязать этотъ узелъ.— Но это усиліе мужества и эта побда надъ двичьей скромностью истощили ее. Она залилась слезами и почти безъ чувствъ повисла на ше своего возлюбленнаго. Вс были счастливы и вс плакали.— Еремевъ прижалъ къ сердцу своего друга и поцловалъ руку его невсты. Даже Докторъ нашелъ запоздалую слезу въ своемъ добромъ сердц, изсушенномъ безпрерывнымъ зрлищемъ бдствій человчества. Онъ вышелъ, Пожавъ руку Надзирателя.
Когда первый восторгъ прошелъ, и души отдохнули отъ сильныхъ ощущеній, Елисавета едоровна сказала: — ‘Маменька, я останусь съ вами! У меня нтъ пріюта….’
Надзиратель указалъ на свое сердце.
Елисавета едоровна улыбнулась нжно, и подала ему руку, которую онъ прижалъ къ устамъ.
Съ перваго слова между любовниками водворилась искренность, понятная и доступная только возвышеннымъ душамъ.— Посл перваго объясненія, они уже говорили ты другъ другу.

Глава VIII.
Шкатулка.

Городовой унтеръ-офицеръ поставилъ на столъ шкатулку и сказалъ:— ‘Какіе-то бездльники украли, изъ погорлаго дома, шкатулку и разбили за угломъ. Но въ это время я наткнулся на нихъ и ухватилъ одного за воротъ. Онъ вывернулся, и мошенники хотли было сбить меня съ ногъ — да я, вспомнивъ старину, выхватилъ тесакъ, и давай крошить.— Они бжали, а шкатулка осталась мн въ добычу. Извольте посмотрть, что тутъ есть.’
Крышка уже была разбита. Надзиратель заглянулъ въ нее, и увидлъ, что она набита бумагами.— ‘Надобно сдлать, тотчасъ, опись бумагамъ, при городовомъ,’ сказалъ Алексй Петровичъ: ‘и представить при рапорт. Дло не терпитъ отлагательства. Еремевъ! пособи братецъ!’
— ‘Я также буду пособлять теб, Алеша!…’ сказала Елисавета едоровна. ‘Съ этой поры я должна раздлять вс труды твои ‘
— ‘Очень радъ! работа будетъ игрушкой съ тобою, мой ангелъ,’ возразилъ Надзиратель, взглянувъ нжно на Лизу.
Городовой смотрлъ съ удивленіемъ, и не понималъ, откуда появилась такая красавица въ квартир Надзирателя, да еще и хозяйничаетъ при матери. Онъ надулъ усы и покачалъ головою. Принесли столъ, поставили его возл постели больной-и сли за работу. Лиза взяла перо и приготовилась писать подъ диктовку, а Надзиратель и Еремевъ стали разбирать бумаги.
— ‘Ба! да это Дловыя бумаги Князя Каверзева и повреннаго его, твоего милаго женишка, Загвоздкина!’ сказалъ, улыбаясь Надзиратель: ‘шкатулка принадлежитъ ему, потому, что его собственныя бумаги не попали бы къ Князю. Векселей порядочное число!….’
— ‘А это что за бумага!’ сказалъ Еремевъ. ‘Господи воля твоя, хорошо ли я вижу…. Да здсь упомянуты ваши имена, твое Алексй и ваше Елисавета едоровна!….’
— ‘Что такое, покажите!’ воскликнула Елисавета едоровна, и выхватила бумагу. ‘Боже мой! да это рука покойнаго отца моего! вотъ его подпись! У меня сохранились письма сто къ покойной маменьк…. Что это значитъ!
— ‘Духовное завщаніе!’ сказалъ Еремевъ.
— ‘А я до сихъ поръ не слыхала, что посл него осталось духовное завщаніе….. Читайте вслухъ, ради Бога!’
— ‘Маменька!’ сказалъ Надзиратель: ‘вообразите себ, что моя Лиза, дочь едора Ивановича Ландышева, друга папенькина!’
— ‘Неужели! Да онъ былъ холостъ, когда пропалъ безъ всти!’
— ‘Папенька женился въ Константинопол, на Гречанк,’ сказала Лиза. ‘Мать моя умерла посл родовъ, и на другой годъ отецъ мой вознамрился возвратиться въ отечество…. Смерть постигла его въ карантин — Этому минуло шестнадцать лтъ!’
— ‘Въ эту самую пору умеръ въ карантин же и мужъ мой,’ сказала мать Надзирателя, утирая слезы.
— ‘Они встртились въ карантин, примирились, и вотъ доказательство честности отца моей Лизы,’ примолвилъ Надзиратель, смотря въ бумагу. ‘Духовнымъ завщаніемъ онъ отдаетъ намъ взятыя у насъ деньги, съ процентами, всего полтораста тысяча’, а дочери своей, моей Лиз, оставляетъ пять сотъ тысячъ и проситъ, чтобъ она любила меня какъ брата, если не можетъ любить какъ мужа ‘
— ‘Боже мой, да это чудеса!’ сказалъ Еремевъ, крестясь.
— ‘Мудреное дло, Ваше Благородіе!’ примолвилъ городовой, который изъ всего этого понялъ только сотни тысячъ.
— ‘Но гд жъ деньги?’ спросилъ Еремевъ.
— ‘Вотъ здсь написаны нумера билетовъ — а гд они —это знаетъ Князь и его повренный,’ возразилъ Надзиратель: ‘и должны сказать передъ судомъ.’
— ‘Разумется, а между тмъ поздравляю!’ примолвилъ Еремевъ.
Опять наступила радость, но радость тихая, безслезная, радость, которая бы свела съ ума человка съ душою обыкновенною, если бъ онъ изъ нищаго сдлался внезапно богатымъ. Радость эта не тронула глубоко душъ высокихъ, а родилась и улеглась въ ум, не задвъ сердца.
Между тмъ надобно было кончить дло. Бумаги описали, завщаніе поставили въ описи, но удержали у себя, а прочія бумаги отослали чрезъ городоваго, при рапорт, къ Частному Приставу. Внесли кровать для Лизы въ комнату матери, и вс улеглись спать. Но сонь не смыкалъ глазъ счастливцевъ. Вс крайности сходятся, и счастье во многомъ походитъ на несчастіе.

Глава IX.
Бда.

На другой день Еремевъ одлся въ мундиръ, и пошелъ къ Князю Каверзеву съ письмомъ отъ Лизы и Надзирателя, въ которомъ они извщали его, что завщаніе находится въ ихъ рукахъ, просили кончить дло миролюбію и объявляли: что они уже помолвлены, въ исполненіе воли покойнаго родителя Лизы.— Князь не принялъ Еремева, но веллъ взять у него письмо, и приказавъ сказать ему, что чрезъ недлю пославшіе его получатъ отвтъ.
Общимъ совтомъ положено было подождать.
Пять дней Надзиратель блаженствовалъ въ упоеніи любви, въ надеждахъ, на шестой день вечеромъ его позвали къ Частному Приставу, который встртилъ его съ печальнымъ лицемъ.
— ‘Сапермешпъ, сто тысячъ разъ саперментъ!’ сказалъ Частный Приставъ: ‘тебя, братъ, Алексй Петровичъ, обвиняютъ въ ужасныхъ преступленіяхъ. Съ перваго слова объявляю теб, что я ничему не врю, зная твою честность, за которую ручался передъ начальствомъ. Но меня не послушали! Нечего длать — подемъ въ тюрьму….’
— ‘Я…. въ тюрьму!’ воскликнулъ удивленный Надзиратель.
— ‘Да, братецъ, тебя велно посадить въ тюрьму, и притомъ подъ строжайшимъ надзоромъ….. Подемъ, братецъ: я долженъ рапортовать объ исполненіи указа, при вечернемъ рапорт.’
— ‘Помилуйте, но въ чемъ же меня обвиняютъ!’
— ‘Это, братецъ, тайна. Но я люблю тебя искренно и сожалю о теб душевно, и если ты дашь мн слово, что будешь молчать, я открою, въ чемъ тебя обвиняютъ, чтобъ ты могъ сообразиться….’
— ‘Даю честное слово и клянусь Богомъ, что не скажу никому того, что услышу отъ васъ’
— ‘И такъ тебя обвиняютъ, будто ты укралъ на пожар шкатулку, похитилъ изъ нея сто пятьдесятъ тысячъ рублей наличными деньгами, и, соблазнивъ воспитанницу Князя Каверзева, составилъ фальшивое духовное завщаніе въ ея и въ свою пользу, когда всмъ извстно, что отецъ ея былъ баи крутъ и бжалъ отъ тюрьмы за границу….’
— ‘Но городовой можетъ засвидтельствовать…..’
— ‘Городовой человкъ безграмотный, онъ не знаетъ, было ли то написано, что вы читали да притомъ же онъ вчера получилъ отставку и скрылся, не извстно куда…. Повторяю, что я не врю ничему въ этой сказк, и сильно подозрваю Князя…. Но, братецъ, плетью обуха не перешибешь а съ сильнымъ не борись…. съ богатымъ не тянись…. Саперментъ!…. бда!’
— ‘Сущая бда,’ сказалъ Надзиратель. ‘Но есть Богъ на небеси, а Царь на земли — не боюсь ничего съ чистою совстью!— Подемъ!— Прошу объ одномъ — успокойте моихъ домашнихъ’
— ‘Пріятеля твоего Еремева велно выслать за городъ, по подозрнію въ соучастіи и не велно принимать отъ него ни какихъ показаній!’
— ‘Ужасно!’ прошепталъ Надзиратель.
Они отправились въ тюрьму. Надзирателя посадили въ особую комнату и дверь, замкнули снаружи.
— ‘О чемъ ты плачешь?’ спросилъ Сократъ юнаго ученика своего, будучи заключенъ въ темниц.— ‘О томъ, что ты осужденъ безвинно,’ отвчалъ Критіасъ. ‘Неужели ты хочешь, чтобъ я былъ виновенъ!’ возразилъ Сократъ.
Прекрасно сказано! Не кара, не заключеніе, не осужденіе, но порокъ и преступленіе унижаютъ человка. Это правда. Но вс ли могутъ разсуждать такъ хладнокровно, въ подобномъ положеніи, какъ разсуждалъ Сократъ, которому было тогда за семьдесятъ лтъ отъ роду, и у котораго жена была — Ксантипа, по несчастію не послдняя въ род!— Бдный Надзиратель жестоко страдалъ душою, раздумывая о своей несчастной матери, о своей возлюбленной и о друг своемъ, добромъ Еремев. Онъ провелъ ночь безъ сна, то расхаживая, въ нотьмахъ, по своей тюрьм, то сидя на скамь, въ глубокой дум. Наконецъ насталъ день, столь нетерпливо ожидаемый несчастнымъ, который надялся предстать передъ судей, и уличить злобу и клевету. Дверь отворилась: тюремщикъ ввелъ человка незнакомаго Надзирателю — и удалился.
— ‘Имю честь рекомендоваться, Алексй Петровичъ! Я Филиппъ Андреевъ сынъ Загвоздкинъ, отставной Титулярный Совтникъ и повренный….’
Надзиратель сперва принялъ незнакомца за какого нибудь Секретаря, пришедшаго сдлать ему допросъ, но когда услышалъ ненавистное имя, то посмотрлъ на Загвоздкина съ презрніемъ и отворотился.
— ‘Вы находитесь въ непріятномъ положеніи,’ примолвилъ Загвоздкинъ: ‘и дльце ваше припахиваетъ Сибирью. Вс мры приняты, чтобъ пресчь вамъ средства къ оправданію, и только отъ васъ самихъ зависитъ избавиться отъ бдствія и быть счастливымъ.’
Надзиратель не говорилъ ни слова, но только взглянулъ на Загвоздкина. Онъ продолжалъ: — ‘Откажитесь отъ руки Елисаветы едоровны, уговорите ее, чтобъ она вышла за меня замужъ — и вы свободны, а сверхъ того получите сто тысячъ рублей!’
Надзиратель захохоталъ, но такимъ смхомъ, который раздался, какъ грохотъ грома въ ушахъ Загвоздкина. Лице Надзирателя приняло грозное выраженіе, онъ приступилъ на шагъ къ Загвоздкину, который отъ страха пятился къ дверямъ.
— ‘Подлецъ!’ сказалъ Надзиратель, и хотлъ плюнуть въ лице своему гнусному сопернику, но удержался, думая, что этимъ сдлаетъ ему честь.
— ‘Оно такъ-съ! Но не извольте горячиться — а пораздумайте,’ сказалъ Загвоздкинъ.— ‘Я совтую вамъ, какъ другъ’
— ‘Вонъ отсюда, злодй!’ закричалъ Надзиратель и, схвативъ приказнаго за воротъ, перевернулъ его въ воздух, толкнулъ ногой, и Загвоздкинъ отперъ дверь лбомъ, и повалился въ корридоръ, восклицая: ‘въ Сибирь, на каторгу!’
Надзиратель призвалъ тюремщика и сказалъ ему, что если онъ еще разъ осмлится впустить къ нему этого урода, то онъ будетъ жаловаться вышнему начальству. Тюремщикъ пособилъ Загвоздкину встать, заперъ двери темницы, и Надзиратель выпилъ за одинъ разъ суточную порцію воды, чтобъ прохладить возмущенную кровь.
Прошла недля, никто не являлся къ Надзирателю, и онъ не имлъ ни какого извстія отъ матери и Лизы. Онъ близокъ былъ къ отчаянью.

Глава X.
Правосудіе.

Любовь и ненависть суть сильнйшія чувствованія, которыя покоряютъ и умъ и душу, и управляютъ волею, какъ руль кораблемъ. Любовь породила мужество въ душ Елисаветы едоровны и заставила ее ршиться, во что бы ни стало, освободить своего друга и очистить его отъ клеветы. Живя у Князя Каверзева, она принята была весьма хорошо во многихъ знатныхъ домахъ. Пожилые люди любовались ею, молодые волочились за ней, женщины любили ее за скромность и за пріятныя дарованія, которыми она угождала имъ. Лиза похала по всмъ домамъ, прося защиты и покровительства. Между Русскими знатными людьми столь же много добрыхъ, сострадательныхъ и справедливыхъ людей, какъ мало бережливыхъ и любителей отечественнаго слова. Каверзевы рдки, слава Богу! Вс знатные люди приняли сторону угнетенныхъ сиротъ, и нсколько изъ нихъ вознамрились уговоришь Князя Каверзева кончить дло миролюбиво, угрожая, в!’ противномъ случа, правосудіемъ, которое есть спасительное орудіе ‘въ рукахъ сильнаго, если онъ хочетъ быть добрымъ, орудіе, истребляющее и излечающее заразительныя язвы человчества. Князь Каверзевъ думалъ проглотишь Надзирателя, какъ устрицу, но когда увидлъ, что онъ иметъ сильныхъ покровителей, то испугался. Впрочемъ ему было все равно, отдать ли деньги Загвоздкину или Лиз и Надзирателю. Разница состояла въ процентахъ, за шестнадцать лтъ и въ полутораста тысячахъ рублей, принадлежащихъ Надзирателю, которые уступалъ ему Загвоздкинъ. Объ этомъ Князь вошелъ въ переговоры съ Лизой и Надзирателемъ, чрезъ одного Стряпчаго, избраннаго самимъ Надзирателемъ. Стряпчій расчищалъ на счетахъ, что если тяжба продолжится десять лтъ, (среднее число по теоріи вроятностей) то издержки будутъ стоить едва ли не боле процентовъ, а полагая, что все это время надобно будетъ жить въ долгъ, на счетъ будущихъ благъ, имть въ виду тюрьму и платить проценты ростовщикамъ, то выйдетъ другія столько. ‘Я слыхалъ отъ здшнихъ Польскихъ ходатаевъ по дламъ Латинскую юридическую пословицу: beatus, qui tenet, то есть, блаженъ, кто иметъ въ рукахъ спорное,’ сказалъ Стряпчій Надзирателю: ‘апотому совтую вамъ помириться.’ Вс стряпчіе, приказные’и ходатаи никакъ не хотли врить, чтобъ нашелся между ими такой сумасшедшій, который бы совтовалъ мировую въ дл миліонномъ, но Лиза и Надзиратель поврили ему и помирились. Князь Каверзевъ выплатилъ Лиз наличными пять сотъ тысячъ рублей, а Надзирателю полтораста тысячъ — безъ процентовъ, взялъ съ нихъ квитанцію въ томъ, что выплатилъ съ процентами, и на другой день посл мировой, бросилъ визитную карточку въ квартир Надзирателя. Слдственное дло уничтожено, по просьб Князя, объявившаго, что все сіе произошло онъ недоразумнія и происками его повреннаго Загвоздкина, котораго онъ, для виду и изъ благопристойности, согналъ со двора, но не удалилъ отъ себя, потому, что онъ былъ ему нуженъ.
Надзирателя немедленно выпустили изъ тюрьмы. Описывать радость его при свиданіи съ матерью и Лизой, есть то же, что переливать изъ пустаго въ порожнее. Каждый догадается, что тутъ были и слезы и поцлуи и обниманія и все, что бываетъ въ счастіи и въ несчастіи. Надзиратель подалъ въ отставку, и перехалъ на другую квартиру, не богатую, но пристойную.
Для чести фамиліи разгласили въ свт, что Князь Каверзевъ скрывалъ предъ своею воспитанницею ея богатство для того только, чтобъ не возродить въ ней гордости и своенравія. Многіе похвалили благоразуміе Князя. О заключеніи Надзирателя въ темницу и о взведенной на него клевет вовсе не говорили, а только намекали о плут-повренномъ, который причинилъ Князю непріятности и хлопоты своими кознями.
Загвоздки въ явился-было къ Надзирателю съ предложеніемъ своихъ услугъ, утверждая, что можно уничтожить мировую и взыскать съ Князя проценты, потому, что въ квитанціи, писанной имъ самимъ, нарочно сдланы дв ошибки, превращающія смыслъ рчи, — но Надзиратель вмсто отвта вытолкнулъ за двери плута,— который отъ безнадежной любви и отъ злости напился пьянь и съ тхъ поръ не просыпался, сдлавшись горькимъ пьяницею. Онъ умеръ скоропостижно, на съзжемъ двор, чрезъ два мсяца посл этого происшествія.

Глава XI.
Заключеніе, или Каждому свое.

Только ждали прізда Еремева, чтобъ праздновать свадьбу. Наконецъ онъ пріхалъ, и день свадьбы назначенъ. Князь Каверзевъ предложилъ себя въ посаженые отцы, но Надзиратель отказался отъ сей чести и съ своей стороны взялъ въ посаженые отцы добраго Частнаго Пристава, а со стороны Лизы Еремева. Жена Частнаго Пристава была посаженою матерью у Лизы. Въ день свадьбы Надзиратель получилъ благосклонное разршеніе на просьбу, объ увольненіи изъ Штата Полиціи. Племянникъ Князя Каверзсва, бывшій сослуживецъ Алекся Петровича Спиридонова и Еремева, написалъ къ Лиз самое отчаянное письмо, въ которомъ общалъ застрлиться, если любовь его будетъ презрна, а въ приписк просилъ въ займы денегъ, на самое короткое время. Любовь его презрли — и онъ не застрлился, а денегъ хотли ему дашь, изъ сожалнія, но Еремевъ не засталъ его дома, потому что онъ, того же вечера, высланъ былъ за городъ, за дурное поведеніе.
Бывшій Надзиратель принудилъ Еремева взять значительную сумму денегъ въ займы, на двадцать пять лтъ, безъ процентовъ, для поправленія домашнихъ его длъ. Въ слдствіе полученія Еремевымъ этихъ денегъ, и тяжба его съ опекунами кончилась въ его пользу.
Свадьба была тихая, безъ постороннихъ свидтелей. Ужинали при постель больной матери, и къ концу ужина Еремевъ и Частный Приставъ, отъ радости, подгуляли порядочно.
— ‘Ну, братъ Алексй Петровичъ, извини!’ сказалъ Частный Приставъ, протягивая руку къ новобрачному. ‘Еслибъ я зналъ прежде, для чего ты безпрестанно скоблилъ мостовую и тротуары передъ домомъ Князя Каверзева, то не пенялъ бы теб за это… Ты, братъ, счастливе Езопова птуха! Ты нашелъ не жемчужину, а настоящій алмазъ! А все таки я стою на своемъ, что ты не способенъ къ полицейской служб…. Извини, братъ! По моему: хлбъ соль шь, а правду ржь!’
— ‘Да я и не спорю съ вами, Сидоръ Аввакумовичъ, о моихъ способностяхъ но этой части,’ возразилъ Алексй, улыбаясь.
— ‘А эта способность не помшала бы теб теперь, Алексй Петровичъ!’ примолвилъ Частный Приставъ. ‘Порядокъ, благочиніе, чистота везд нужны и въ семь и город, и если бъ каждый обыватель, каждый отецъ семейства управлялъ семьей и подвластными ему людьми и имніемъ по точному смыслу Гороховаго Положенія, и Полицейскаго Устава, то у насъ не было бы столько банкрутовъ, плутовъ и развратной дворни, заражающей примромъ своимъ баричей, которые посл попадаютъ сами въ негодяи.’
— ‘И въ этомъ я согласенъ съ вами, Сидоръ Аввакумовичъ,’ примолвилъ бывшій Надзиратель.
— ‘Справедливо!’ сказалъ Еремевъ, допивая стаканъ: ‘Дисциплина — душа порядка, а ученье, то есть занятіе, лучшее средство для удержанія людей отъ разврата. Если бы наша молодежь получше знала Рекрутскую школу, то между ними было бы мене такихъ молодцевъ, какъ нашъ Каверзевъ!….’
Дамы улыбались.— ‘А какими же законами прикажете управлять нашимъ поломъ?’ спросила, въ шутку, Елисавета едоровна.
— ‘Для старухъ — Городовое Положеніе,’ отвчалъ Частный Приставъ.
— ‘А для молодыхъ — Рекрутская школа,’ примолвилъ Еремевъ.
— ‘Составленная любовью,’ прибавилъ молодой супругъ.
— ‘Кмъ угодно!’ сказалъ Еремевъ: ‘Лишь бы не забыли субординаціи, ученья и выправки, безъ которыхъ мужчина медвдь, а женщина — коза!’
— ‘Прошу тебя объ одномъ, Алексй Петровичъ!’ сказалъ Частный Приставъ. ‘Ты теперь богатъ и врно накупишь деревень. Пожалуйста, братецъ, не забудь о чистот улицъ и о пожарномъ инструмент! Порядочному человку должно быть стыдно, когда прозжій вязнетъ въ грязи въ его деревн, и когда при несчастій тушатъ пожаръ подойниками!’
— ‘Исполню вашъ совтъ!’ сказалъ бывшій Надзиратель.
— ‘Да не забудь, по сил Гороховаго Положенія, завести запасные хлбные магазины въ своихъ деревняхъ,’ примолвилъ Частный Пристань. ‘Вдь не только стыдно намъ, Русскимъ, но даже гршно, когда, при каждомъ неурожа, у насъ бываетъ недостатокъ въ хлб, котораго у насъ столько родится, слава Богу, что въ одинъ урожайный годъ можно бы запастись на пять лтъ, безъ всякаго ущерба въ доходахъ’
— ‘И это исполню,’ сказалъ бывшій Надзиратель.
— ‘Только, пожалуйста, для надзора за магазинами умй выбрать такихъ людей, которые бы не сваливали напраслины на крысъ…..’ возразилъ Еремевъ: ‘О, я знаю этихъ магазинныхъ Смотрителей! Я былъ три года полковымъ Квартермистромъ!’
— ‘А скоро ли ты намренъ поселиться въ деревн?’ спросилъ Частный Приставъ. ‘Я теб зарекомендую мастера для пожарнаго инструмента и прикащика, изъ отставныхъ моихъ сослуживцевъ…. Малый славный, не большой грамотй, но человкъ трезвый и исправный У него держи ухо востро!…’
— ‘Съ этимъ вы можете подождать, Сидоръ Аввакумовичъ! Во-первыхъ, у меня еще нтъ деревень, а во вторыхъ — я хочу еще послужить,’ отвчалъ Спиридоновъ.
— ‘Какъ, служишь-съ деньгами!’ воскликнулъ Частный Приставъ.
— ‘Съ деньгами-то и служить,’ примолвилъ бывшій Надзиратель. ‘Я хочу жить не службою, а для службы, то есть, служить во славу Царя и на пользу Отечества, исполняя свято, по совсти и по крайнему разумнію волю Царскую и законы, для блага моихъ согражданъ. Если богатому человку не быть честнымъ и полезнымъ, такъ чмъ же и быть ему!….’
Елисавета едоровна поцловала мужа.
— ‘Справедливо!’ сказали въ одинъ голосъ Частный Приставъ и Еремевъ.
Между тмъ жена Частнаго Пристава задремала на стул. Мать также опустила голову на грудь.
— ‘Баста!’ сказалъ Еремевъ. ‘Мы заболтались и убаюкали дамъ. Пора спать!’
— ‘Не всмъ,’ подхватилъ Частный Приставъ, ударивъ дружески по плечу бывшаго Надзирателя, и лукаво улыбнувшись.
Елисавета едоровна покраснла.
-‘Доброй ночи!’ сказалъ Частный Приставъ, вложивъ шпагу въ портупею, и взявъ шляпу. ‘Слава Богу, все кончилось благополучно и пенять теб не льзя на людей, Алексй Петровичъ! Еще можно жить на Руси! Вотъ какія мудреныя приключенія случились съ тобою, и на трехъ злыхъ ты нашелъ полсотни добрыхъ людей! Право, между людьми боле дураковъ, нежели злодевъ.-Это я замтилъ, служа въ Полиціи.’

аддей Булгаринъ.

Булгарин Фаддей Венедиктович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Шоколад, Тарасов-Родионов Александр Игнатьевич, Год: 1922
  2. Хмельницкие, или Присоединение Малороссии, Голота Петр Иванович, Год: 1834
  3. Гримасы улицы, Шульгин Андриан Гаврилович, Год: 1925
  4. Приключения Пиноккио, Коллоди Карло, Год: 1880
  5. Пристав Дерябин, Сергеев-Ценский Сергей Николаевич, Год: 1910
  6. В грозу, Сергеев-Ценский Сергей Николаевич, Год: 1922
  7. Поль и Виргиния, Бернарден-Де-Сен-Пьер Жак-Анри, Год: 1787
  8. В Октябре, Григорьев Сергей Тимофеевич, Год: 1927
Электронная библиотека