Мудреное дело, Ахшарумов Николай Дмитриевич, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 59 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Д. Ахшарумовъ

‘Эпоха’, 1864, No 5

Оригинал здесь — http://philolog.ru/filolog/epotext.htm

МУДРЕНОЕ ДЛО

очеркъ

изъ лтописей русской словесности

въ трехъ частяхъ

___

ЧАСТЬ I

ОТСТАЛОЙ

_______

1-го сентября 1860 года.

Вотъ я и опять въ Петербург!… Номеръ такой же грязный и прислуга такая же скверная (съ этой стороны прогресъ совсмъ не замтенъ)… тоже что и послднiй разъ, что прiзжалъ сюда изъ Засядкина, только дороже.

Совсмъ отвыкъ отъ этого шума. Вчера до двухъ часовъ ночи уснуть не могъ. Карета гремитъ на улиц, а теб чудится, что она теб черезъ голову перехала, все въ комнат такъ и трясется кругомъ!… Отчего это? Грунтъ что ли зыбкiй?… Или архитектура въ упадкг?… Или ужь это такъ отвыкъ отъ шуму, что самый ничтожный толчокъ меня раздражаетъ?… Послднее вроятне. Да, я порядкомъ таки поизбаловался въ десять лтъ, середи этой засасывающей, убаюкивающей, изнженной жизни, которая какъ перина обхватывала меня своею лнивой волной!.. Правда, въ послднее время волна эта стала покачивать не такъ плавно, да какъ стала покачивать, такъ я и удралъ сюда… А удралъ я, правду сказать, тотчасъ посл того какъ мой собственный лакей Федька мн нагрубтлъ. Конечно не потому чтобы я не могъ сладить съ Федькой, нтъ, слава Богу, до этого еще не дошло, но меня испугало тяжолое впечатлнiе которое на меня произвелъ этотъ случай. Меня, въ спорахъ съ братомъ и съ нашими деревенскими старожилами стоявшаго безусловно за пользу реформы, меня такъ возмутилъ этотъ вздоръ, какъ будто со мною случилось что-то неслыханное и непредвденное, что выходило изъ всякихъ расчетовъ и вроятностей. А между тмъ, ни чуть не бывало, и братъ, и я, и вс мы знали, что это такъ будетъ. Но брата это нисколько не переконфузило. Первый разъ, что онъ услыхалъ грубость, онъ только поморщился и погрозивъ отослать къ станосовму, продолжалъ обходиться съ людьми какъ ни въ чемъ не бывало. А меня это совершенно разстроило. Я покраснлъ до ушей и чуть не прибилъ бднаго Федьку что было бы очень несправедливо, потомучто, если подумать спокойно, въ чемъ онъ виноватъ?… Бдняжка обрадовался близкой своей свобод что длаетъ честь его сердцу, значитъ въ немъ есть благородныя чувства. Но радуясь, онъ усомнился, видя что все кругомъ не мняется такъ проворно какъ онъ ожидалъ, и что онъ продолжаетъ чистить мои сапоги попрежнему, ну, какъ бы тамъ ни было, вдался въ скептицизмъ, что доказываетъ смлость мысли… Въ скептическомъ настроенiи ему и пришло въ голову удостовриться собственнымъ опытомъ: не совершилось ли въ его отношенiяхъ къ барину какой нибудь перемны, и въ этомъ онъ былъ тоже правъ. Онъ поступилъ на такомъ же разумномъ основанiи, на какомъ дльный химикъ или физiологъ, узнавъ изъ отчета о новомъ великомъ открытiи, спшить убдиться въ его дйствительности. А что онъ не умлъ это сдлать иначе какъ нагрубивъ барину, то въ этомъ также несправедливо его обвинять, какъ и въ томъ, что онъ не уметъ говорить по французски или сморкаться въ платокъ… Все это я теперь хорошо понимаю, но въ ту пору я былъ такъ сконфуженъ, что прятался отъ дворовыхъ людей. Вс они знали о томъ что случилось и мн ужь казалось, что они потеряли ко мн уваженiе и сами готовы на то же. Я знаю, что это сдабость, изнженность, но отъ этого недостатка мн гораздо трудне избавиться чмъ Федьк отъ грубости. Отъ его дикаго состоянiя къ сивилизацiи прямой путь, по которому естественное теченiе вещей облегчаетъ прогресъ, — но человку, однажды изнженному сивилизацiею, вернуться къ здоровымъ нервамъ Федьки и къ тому первобытному, мужественному презрнiю мелкихъ условiй барскаго вкуса и чопорнаго приличiя, которое онъ сохранилъ во всей полнот, это, я вамъ скажу, задача весьма не легкая! Покрайней мр въ Засядкин я не имлъ никакой возможности ее разршить. Я вовсе не приготовленъ къ той новой жизни, которая тамъ начинается, да по правд сказать и не чувствую къ ней особеннаго расположенiя. Въ этомъ, конечно, я самъ виноватъ. Какъ помщикъ, живущiй въ деревн безъ постороннихъ обязанностей на плечахъ, я бы долженъ былъ знать хозяйство и самъ управлять имнiемъ, а какъ человкъ образованный, я могъ бы стоять въ главг той маленькой кучки людей, которая въ нашемъ узд слыветъ подъ названiемъ либеральной партiи. На меня вс надялись, и я выбранъ былъ членомъ узднаго комитета и одно время думалъ, что буду играть непослднюю роль, но вышло иначе. Покуда роль шла о филантропiи, да о правахъ человка, я былъ впереди, говорилъ громко, смло, и меня слушали очень внимательно. Но только что мы спустились съ этихъ высотъ и начали разсуждать о подробностяхъ: объ усадьбахъ, оброк, издльной повинности, о выкуп и другихъ подобныхъ вещахъ, я вдругъ почувствовалъ себя какъ въ лсу. Я нетолько что самъ не въ состоянiи былъ сказать ничего положительнаго, но часто даже не могъ и понять хорошо о чемъ другiе толкуютъ. Каналья Лохацкiй, этотъ старый сутяжникъ, который до тхъ поръ молчалъ, пожимая плечами, выступилъ вдругъ на первый планъ и заткнулъ меня совершенно за поясъ. Братъ говорилъ, говорили другiе, а я принужденъ былъ молчать… я сталъ человкъ совершенно лишнiй… Въ Засядкин, я тоже лишнiй. Вотъ ужь шесть лтъ какъ братъ управляетъ имнiемъ и все это время я жилъ тамъ какъ гость: — купался, ходилъ на охоту и удилъ лтомъ, а зимой читалъ книги и здилъ верхомъ. При старомъ порядк, такой образъ жизни имлъ свою прелесть, прелесть уединенiя и той тишины, невозмутимой, неприкосновенной, которую мы называемъ теперь застоемъ, что справедливо отчасти, потомучто простой народъ и большая часть помщиковъ жили дйствительно въ полномъ засто, но для человка съ развитою мыслiю, какимъ я ухалъ отсюда лтъ десять тому назадъ, застоя въ собственномъ смысл быть не могло. Дла практическаго, работы прямой, положительной, я разумется не имлъ, но мысль не стояла. Она слдила безъ устали за ходомъ вещей и понятiй въ столицахъ, въ Европ, и было что-то успокоительно-тихое, чистое, мирное, въ ея созерцательной дятельности. Было высокое наслажденiе, изъ своего недоступнаго ни для какихъ заботъ и тревогъ уголка, смотрть какъ съ балкона на рынокъ, гд люди толкутся, торгуютъ и спорятъ, мирятся и ссорятся, — смотрть съ теплымъ участiемъ, съ живымъ любопытствомъ, но судить обо всемъ съ высоты своего положенiя, не одуряя себя толкотней, не раздражаясь враждой и не запутываясь въ случайныхъ подробностяхъ. Къ несчастiю, этого рода созерцательное наслажденiе, какъ я на себ испыталъ, не совсмъ здорово. Въ немъ кроются зерна какой-то болзни, какой-то невидимый ядъ, который дйствуетъ медленно, непримтно, до тхъ поръ покуда толчокъ извн не пробудитъ васъ отъ мечтательной дремоты и не заставитъ лично принять участiе въ дл какой нибудь насущной нужды или пользы. Тогда только видишь, что ты ослабъ, опустился, сталъ раздражителенъ какъ нервная женщина, робокъ и прихотливъ какъ больное дитя.

…………………

Посл того непрiятнаго случая, о которомъ я говорилъ, я началъ догадываться, что дло не ладно, что я испорченъ, и что нужно какъ можно скорй изъ затишья на свжiй воздухъ… Не то чтобы воздухъ здсь былъ очень свжъ. Еще за версту отъ города, по московской желзной дорог, навстрчу пахнуло такою гнилью, что я тяжело вздохнулъ, вспомнивъ душистыя рощи Засядкина,… но я говорю въ переносномъ смысл. Подъ свжимъ воздухомъ я разумю нравственную атмосферу столицы: просторъ и свободу ея песрой дятельности. Я прiхалъ искать себ дла, стереть съ себя ржавчину старой лни. Хочу выбрать что-нибудь,… какую-нибудь спецiяльность…. что именно покуда еще не ршилъ, но что-нибудь современное, положительное… На службу не хочется. Въ тридцать два года, посл десятилтней отставки, начинать опять съ маленькихъ мстъ, вести настольный реэстръ, алфавитъ, описи, подносить какому нибудь мальчишк работу свою на просмотръ, дежурить… Фу! Что за крайность? Изъ чего я себя запрягу въ это писарское ярмо? Я не нищiй какой нибудь! Я въ жалованьи не нуждаюсь!… У меня въ Сольской губернiи 3,000 десятинъ земли собственной, чистой, за надломъ всхъ 300 душъ, безъ которыхъ я обойдусь отлично!… Впрочемъ, съ чего я такъ горячусь? Никто не толкаетъ въ шею. Торопиться мн некуда. Поживу тутъ, осмотрюсь, выберу толкомъ, и тогда ужь примксь, да не такъ какъ бывало, а настойчиво, добросовстно, не стану себя жалть, не побрезгаю никакою мелочью. Въ хозяйств я оборвался именно оттого, что не хотлъ входить въ мелочи. Безъ этого не узнаешь дла насквозь и всегда будешь зависть отъ постороннихъ людей. Не будь этой зависимости, я бы могъ еще вытерпть и остаться въ Засядкин. Но учиться теперь, когда нужно знать, да и знать, когда старый порядокъ трещитъ, перевертываясь вверхъ-дномъ… накладно!… Наука можетъ не въ мру дорого обойтись!… Кстати, вотъ еще одна изъ причинъ, почему мн нельзя было оставаться въ Засядкин и я очень радъ, что она пришла въ голову. Станутъ спрашивать: зачмъ бросилъ деревню въ такое время? неловко же отвчать: что дворовые люди грубятъ!…. У насъ, дома, это еще поймутъ, но здсь, гд печатаютъ вс эти насмшки и обличительныя статейки, гд все до конца ногтей пропитано квинтесенцiею либеральнаго духа, это можетъ васъ уронить невозвратно. Всякiй студентъ, гимназистъ, всякая двочка, учащая азбук въ воскресныхъ школахъ, отвернутся отъ васъ съ презрнiемъ или сржутъ на первомъ слов. Я ихъ ужь видлъ немножко, этихъ теперешнихъ передовыхъ…. У! у! какой прыткiй народъ!…

5-го сентября.

Чортъ знаетъ, что это значитъ? Никакъ въ такъ не могу попасть съ здшнимъ обществомъ. Пробовалъ съ разныхъ концовъ, и туда и сюда, — все неладно, — а въ чемъ фальшь и что именно нужно, ни коимъ путемъ добиться нельзя! Въ старые годы, на чистоту, — согласенъ, такъ прямо и скажетъ да, а нтъ, такъ завяжетъ споръ и выскажетъ теб сразу все, то есть вс свои убжденiя. А теперь нтъ. Теперешнiе стали спесивы. Ляпнетъ теб какую нибудь формулу да чуть только замтить, что ты несогласенъ, или не понялъ, — баста! — больше ни слова отъ него не добьешься путнаго, все какiя-то шуточки, да насмшки, или просто надуется, да молчитъ. Чортъ знаетъ какъ неловко! Не знаешь какъ себя и держать…

Присталъ я вчера къ Касимову, Дмитрiю Петровичу… Мы съ нимъ товарищи по гимназiи и всегда были очень дружны, а потому я разсказалъ ему запросто все что меня смущало и просилъ объяснить въ чемъ тутъ штука.

— Какая штука? отвчалъ Дмитрiй Петровичъ. Никакой штуки нтъ.

— Такъ отчего жъ тутъ, нынче у васъ не договариваютъ?

— Хе! хе! братъ, не договариваютъ!… Экой ты намъ комплиментъ отпустилъ! Скажи скорй переговариваютъ… Ты не слыхалъ еще, погоди, наслушаешься, угостятъ такъ, что и непопросишь больше. Ты тутъ давно не живалъ, такъ теб дико, не знаешь куда приткнуться. А вотъ ужо поосмотришься, завербуютъ въ какой нибудь кружокъ…

Я посмотрлъ на него съ удивленiемъ.

— Не бойся, это не тайныя общества. У насъ, братъ, теперь тайна не въ мод, — а кружкомъ называется кучка людей, коротко знакомыхъ и одинаково понимающихъ или непонимающихъ дло, что разумется не мшаетъ имъ спорить до обморока и даже ругаться подъ-часъ, но у всхъ у нихъ есть свой катехизисъ маленькихъ догматовъ, мимо которыхъ на человка смотрятъ какъ на отсталаго, считаютъ его мерзавцомъ или дуракомъ и не хотятъ съ нимъ имть никакого дла.

— Да какъ же такъ? Какъ же? воскликнулъ я, не ршаясь повгрить его послднимъ словамъ, — да вдь это ужасная нетерпимость.

— Ну да, разумется, отвчалъ равнодушно Касимовъ, только ужаснаго я тутъ не вижу. Скажи спасибо, если тебя не жгутъ за твой образъ мыслей, а терпятъ или не терпятъ, это еще не большая бда. Велика важность, что кто-нибудь выругаетъ осломъ за глаза! Можешь и самъ то же сдлать.

— Спасибо.

Я былъ огорчонъ. Такъ вотъ нашъ хваленый прогресъ! думалъ я про себя. А я-то, съ своей деревенской простотой, воображалъ тутъ найти свободу мысли!… Минутъ пять спустя я спросилъ у Касимова: бываетъ ли онъ въ кружкахъ, о которыхъ онъ говорилъ, и какую играетъ тамъ роль? Онъ отвчалъ, что бываетъ везд, потому что иметъ много знакомыхъ и роли хотя не играетъ, но что его везд терпятъ, потомучто онъ никогда не споритъ, а начисто соглашается со всмъ что ему говорятъ.

Я опять удивился, но онъ мн объяснилъ, что у него на рукахъ пропасть дла и нтъ ни охоты, ни времени тратиться на подобный вздоръ. Дйствительно, онъ директоръ въ компанiи обработки желзной руды и членъ ревизiонной комисiи въ какой-то другой, кром того, иметъ бумагопрядильную фабрику въ окрестностяхъ Петербурга и вмст съ однимъ извстнымъ бариномъ держитъ откупъ въ сосдней губернiи. Признаюсь, это послднее открытье мн весьма непрiятно. Произвело ли бы оно на меня какое нибудь особенное впечатлнiе, еслибъ я сдлалъ его лтъ шесть или восемь тому назадъ, не знаю, весьма вроятно, что нтъ, потомучто въ ту пору многiя вещи представлялись намъ совершенно иначе, а о другихъ мы и не думали, но теперь, все что писали у насъ въ послднее время объ откуп, пришло мн на умъ и я былъ шокированъ до того что не могъ скрыть смущенiя.

Касимовъ взглянулъ на меня насмшливо. ‘Что ты такъ жмешься?’ спросилъ онъ. ‘Точно какъ будтобы теб холодно. Что, тебя откупъ смущаетъ?’

Я отвчалъ нершительно: — да.

— Нахлбался журнальныхъ статеекъ! продолжалъ онъ спокойно…. Что-жъ, ты, я думаю, смотришь теперь на меня какъ на мерзавца, грабителя?… Да полно вертться-то, говори прямо.

Я отвчалъ запинаясь, что не беру на себя и не желаю судить такъ рзко, но что я раздляю отчасти взглядъ современнаго поколнiя на этотъ предметъ.

Касимовъ пожалъ плечами. ‘Больно ужь прытки вы съ вашею современностiю,’ продолжалъ онъ презрительно. ‘Ухватились какъ дти за первое что въ глаза бросается, да и орете: разбой! А что бы вамъ посмотрть сперва хорошенько вокругъ: чище ли многое остальное-то, что у насъ длается? Да вотъ, хоть у васъ, напримръ, въ Засядкин, что вы тамъ длали съ братомъ все это время? а?’

— Такъ вдь это-жъ теперь и уничтожается…. Мы отказались….

Касимовъ расхохотался.

— Поди ты съ нимъ, говори! сказалъ онъ, махнувъ головой въ мою сторону и оскаливъ свои блестящiе, блые зубы. ‘Они отказались! Хорошъ гусь!… Да кто отказался-то? Вы что-ли, съ Николаемъ Григорьичемъ, дло это вдвоемъ смастерили, или вс ваши плантаторы, гуртомъ, вдругъ догадались, что они давятъ своихъ мужиковъ? Вы небось не оставили дла попрежнему, еслибъ вамъ и позволили? Нтъ! Совсть вотъ видишь заговорила!… Ахъ вы святые безсребренники!….

Я не зналъ что сказать. Онъ ставилъ откупъ въ паралелъ съ крпостнымъ владнiемъ. ‘Но,’ я замтилъ ему, ‘вдь это еще не оправдываетъ откупа.’

— А кто его проситъ оправдываться? Я и самъ знаю, что онъ некрасивъ, да ты мн укажи что у насъ чище-то? Гд эта чистота незапятнанная, передъ которой я долженъ оправдываться? Ужь не эти ли господа, что на все смотрятъ сверху? Эти досужiе генiи, что кричатъ во все горло о положительности и реализм, а сами и пальцемъ ни до чего не дотронулось? Нтъ, вотъ пускай они сперва дло подлаютъ, такъ тогда мы на нихъ посмотримъ, чисты ли у нихъ будутъ руки, а-то хвастать-то всякiй уметъ! Мы вотъ, изволишь ли видть, блоручки, такими родились, намъ все это грязно кажется!… А по-моему лучше служить цаловальникомъ въ кабак или собакъ бить на улиц, чмъ стоять въ сторон отъ всего, да фыркать на все.

Покуда онъ говорилъ, я смотрлъ на него и дивился. Тотъ-ли это Касимовъ, котораго я знавалъ лтъ десять тому назадъ и который въ ту пору казался такимъ беззаботнымъ, веселымъ повсой, шатался безъ дла по Невскому, по ресторанамъ, театрамъ, танцклассамъ и никогда ни о чемъ не говорилъ серьезно? Куда двались эти круглыя, мягкiя очертанiя губъ и щекъ, звонкiй хохотъ и ласковый взглядъ? Откуда этотъ сухой, угловатый покрой лица, эта злая улыбка и жесткiя брови и эта крутая, суровая рчь?…….. Я не могъ спорить. Я былъ гораздо слабе его и признался ему откровенно, что я отсталъ.

— Да, братъ, позаплеснлъ маленько, произнесъ Дмитрiй Петровичъ, оскаливъ зубы. ‘Не мшаетъ теб провтриться.’

Я отвчалъ, что самъ это чувствую, что за этимъ я и прiехалъ сюда. ‘Я-бы хотлъ познакомиться съ кмъ нибудь изъ передовыхъ людей нашего общества и попасть въ ихъ кругъ,’ прибавилъ я въ заключенiе.

— А я бы теб совтовалъ оставить передовыхъ въ поко и сойтись съ дловыми людбми, сказалъ Касимовъ. — У тебя деньги есть?

— Малость,…. какихъ-нибудь тысячи полторы на расходы.

— А Засядкино не заложено?

— Нтъ.

— Ну, значитъ, деньги можно всегда достать. Если захочешь пуститься въ какiя-нибудь зати, скажи только мн, я теб укажу дорогу.

Я общалъ. Посл этого мы съ нимъ говорили еще съ полчаса объ акцiонерныхъ компанiяхъ. Дмитрiй Петровичъ знаетъ всю подноготную и разсказалъ мн такiя подробности, что я пришолъ въ ужасъ…. Боже мой! Что это у насъ длается! Какая безпечность и неспособность съ одной стороны и какое отъявленное, безсовстное канальство съ другой! Тысячи семействъ разорены впрахъ! Я спросилъ Касимова: много ли онъ потерялъ? Но онъ отвчалъ неясно. Онъ имлъ пропасть акцiй, но, какъ кажется, усплъ во-время сбыть большую часть и служитъ теперь директоромъ только изъ чести. Непрiятностей бездна: такъ что выходитъ, наше помщичье дло еще изъ самыхъ спокойныхъ. Тутъ по крайней мр не рискуешь ни все потерять, ни быть ошельмованнымъ передъ всми, что, если врить Касимову, можетъ случиться у нихъ совершенно невинно со всякимъ, играющимъ какую-нибудь дятельную роль……. Странно! не понимаю я хорошенько всхъ этихъ вещей.

III

10-го сентября.

Ухъ! какъ меня отдлали!…… Я обдалъ вчера у Касимова, но онъ скоро посл обда ухалъ куда-то по длу, а меня поручилъ своимъ. Онъ женатъ на моей двоюродной сестр Ниночк, которую я оставилъ румяной толстушкой въ институтскомъ передник. Ей было тогда лтъ шестнадцать, она страшно краснла за каждымъ словомъ и страшно любила медовые пряники. Теперь это худая, нервная женщина съ блднымъ лицомъ и какимъ-то усталымъ взоромъ. Совсмъ другого рода особа сестра Касимова. Марья Петровна двушка лтъ двадцати-пяти, быстроглазая, бойкая, похожа слегка на брата, особенно когда брови нахмуритъ. Она-то меня и отдлала. Попался, что называется, какъ куръ во щи, совершенно нечаянно, самымъ невиннйшимъ лбразомъ. Въ разговор о ихъ воскресныхъ школахъ, чортъ меня дернулъ слегка подшутить надъ петербургскими барынями. Сдлалъ это безъ умысла, такъ, что называется, съ дуру сболтнулъ. ‘Вотъ, говорю, нашли себ дамы забаву совсмъ новенькую.’ Да какъ сказалъ, сейчасъ и замтилъ, что дло неладно. Об, и Марья Петровна и Нина Павловна посмотрли на меня такими глазами какъ будто я съ неба свалился….

— Забаву!? сказала Марья Петровна.

— Забаву!? повторила кузина Ниночка.

Я хотлъ извиниться, но мн не дали ротъ открыть.

— Апозвольте спросить, Василiй Григорьичъ, что по вашему мннiю должно быть серьезнымъ занятiемъ женщины? бойко спросила Марья петровна, и не дождавшись отвта, пустилась во весь карьеръ. — Что, вы хотите чтобъ мы чулки для васъ штопали, да за вашей кострюлькой на кухн смотрли? Вы требуете, чтобы женщина ограничила свою дятельность чисто домашнимъ кругомъ?

— Помилуйте! я ничего не требую, началъ я, но меня перебили на третьемъ слов.

— Вы держитесь мннiя Прудона о женщинахъ?..

— Ну да, Прудона, подтвердила ршительно Ниночка.

— Помилуйте, я первый разъ слышу, чтобы Прудонъ…… но въ эту минуту об заговорили разомъ, не слушая никакихъ возраженiй.

— Вы считаете женщину существомъ низшей породы….

— вы полагаете, что мы неспособны стоять съ вами рядомъ….

— Неспособны къ искуству, къ наук, къ гражданской дятельности…

— Что вы сильне насъ и потому имете право повелвать….

— Mesdames! ради Бога! Съ чего вы взяли?…

— О! Это видно сейчасъ!

— Сейчасъ видно!…

— Вы сметесь надъ современнымъ стремленiемъ женщинъ къ самостоятельности, продолжала скороговоркой Марья Петровна, и считаете неболе какъ забавой попытки ихъ быть полезными членами общества, усвоить себ серьезный трудъ…. Вы боитесь, что женщина, выйдя изъ вашей опеки, перестанетъ смотрть на вещи въ ваши очки и будетъ имть свой взглядъ на жизнь и что тогда вамъ не такъ легко будетъ скрыть передъ ней ваши слабости, вашу лнь, малодушiе, ваши смшныя и грязныя стороны!…

— Марья Петровна, вы ошибаетесь…

— Можетъ быть, перебила она, но въ такомъ случа, вы конечно считаете наши школы дломъ пустымъ, безполезнымъ, просто забавою праздныхъ людей…..

— Нтъ, это ужь слишкомъ, отвчалъ я. — Могу васъ уврить, mesdames, что вы меня вовсе не понимаете. Я уважаю ваши школы не мене васъ. Я считаю, что это одно изъ самыхъ отрадныхъ явленiй нашего времени, залогъ нашего будущаго сближенiя съ народомъ….

— Можетъ быть, перебила она опять: но вы полагаете, что это не наша роьл, что мы не должны мшаться въ такую серьезную вещь какъ народное воспитанiе?… Что мы слишкомъ глупы, не съумемъ понять всей важности этого дла, а обратимъ его въ шутку, въ забаву, въ petit-jeu?… Если такъ, то зачмъ же вы, господа, не берете его вполн на себя? Зачмъ вы оставили намъ честь и трудъ играть первую роль въ предпрiятiяхъ этого рода?’….

— О! Marie! Станутъ они учить азбук ребятишекъ! У нихъ на рукахъ столько важныхъ занятiй! съ коварной усмшкой замтила Ниночка.

— Въ самомъ дл?… и об обернулись ко мн съ насмшливо-вопросительнымъ взглядомъ. Я былъ сконфуженъ.

— Какiя же это заботы? спросила Марья Петровна какъ будто-бы у невстки.

— Да мало ли? Я не знаю что именно у него на ум. Пусть онъ самъ скажетъ.

Злодйка какъ будто угадывала въ какое ужасное затрудненiе поставитъ меня этотъ вопросъ.

— А впрочемъ, мн кажется тутъ и спрашивать нечего, продолжала Марья Петровна. — Какъ помщикъ, Василiй Григорьичъ конечно занятъ теперь устройствомъ своихъ хозяйственныхъ длъ на новыхъ началахъ, не правда-ли?

Мн было совстно прямо солгать. Запинаясь, я произнесъ нсколько темныхъ, безсвязныхъ намековъ насчетъ исключительно-труднаго положенiя, въ которомъ находятся помщики южныхъ уздовъ нашей губернiи. Я льстилъ себя слабой надеждой, что, дескать, бабы…….. не разберутъ….. ‘А потому,’ заключилъ я, ‘вы согласитесь, mesdames, что я не шутя имю причины быть озабоченнымъ.’

— Вы отъ этого и ухали изъ Засядкина? спросила Марья Петровна.

Я такъ и ослъ. ‘Нтъ,’ отвчалъ я съ ршимостью отчаянiя. ‘Я вамъ скажу правду. Я ухалъ, чтобъ не мшать брату. Мн собственно нечего было длать въ деревн, потомучто я никогда не занимался хозяйствомъ серьезно и плохо знаю его.’

— Чмъ же вы были заняты?

Я отвчалъ, что въ послднее время былъ членомъ ездной комисiи по устройству быта крестьянъ.

— Да какъ же васъ выбрали въ члены, когда вы хозяйства не знаете?

Меня бросило въ потъ, я не зналъ что сказать…..

Он усмхнулись. ‘Ну, а до этого времени?’ спросила Марья Петровна.

Я молчалъ. Что мн было имъ отвчать? Неужели же признаться, что до сихъ поръ, кром книгъ, я не былъ занятъ ничмъ серьезно?

Дамы переглянулись съ торжествующею усмшкой.

— Василiй Григорьичъ, позвольте вамъ сдлать еще одинъ, послднiй вопросъ, сказала Марья Петровна, облокотясь на столъ и смотря на меня очень пристально. — Не сочтите нескромнымъ мое любопытство….. Который вамъ годъ?

— Тридцать два, кажется, отвчала Ниночка.

— Тридцать два, подтвердилъ я, красня.

— Знаете, еслибъ со времени вашего прiзда сюда, вы насъ не прiучили смотрть на васъ какъ на родственника и друга, я бы можетъ быть не ршилась сказать вамъ то, что теперь скажу. Василiй Григорьичъ! Мн васъ ей-Богу жалко! Въ ваши лта, съ вашимъ образованiемъ, средствами, какое выработали вы себ положенiе въ жизни? Какую роль вы играете?….. Помщикъ, убжавшiй изъ своего имнiя въ такую пору, когда другiе туда съзжаются, когда тамъ дорогъ всякiй, искренно-преданный длу прогреса, всякiй грамотный, образованный человкъ!… Вы говорите, что вы не знали хозяйства? Правда ли это? Можно ли жить десять лтъ на мст и не знать, что вокругъ васъ длается? Скажите лучше, что вы не хотли знать никакихъ заботъ и трудовъ, что вамъ непрiятна была эта начинающаяся тревога, которая васъ затрогивала, что вы искали покоя. Но если такъ, то зачмъ было хать сюда? Не лучше ли было отправиться въ Крымъ, или въ чужiе края, въ Швейцарiю, въ Ниццу, гд васъ никто не сталъ бы допрашивать чмъ вы заняты? А здсь, у насъ въ Петербург, что вы тутъ будете длать? Ходить по театрамъ, да Невскiй проспектъ утаптывать? Стыдитесь! Здсь теперь вс или заняты дломъ по-горло, или стремятся, рвутся къ нему изо всхъ силъ. Вы видите, даже мы, женщины, нашли себ дятельность?…

— Гмъ! произнесъ кто-то басомъ въ дверяхъ…. Мы оглянулись, это былъ Дмитрiй Петровичъ.

— Что, братъ? сказалъ онъ, садясь. — Я вижу, теб тутъ лекцiю читаютъ? Прошу не прогнваться, оно хоть и скучновато, но это у насъ теперь въ мод и теб не мшаетъ привыкать исподволь, чтобы какъ-нибудь не осрамиться…. Пожалуй заснешь еще гд нибудь въ большомъ обществ….

Я сталъ его уврять, что мн вовсе не было скучно, но Дмитрiй Петровичъ звнулъ, не обращая вниманiя на отвтъ.

Я ушолъ къ себ страшно-взволнованный. Самолюбiе мое сильно страдало. Меня уличили, высмяли, мн выставили на глаза всю пошлость моей прошедшей жизни, всю гнусность моего настоящаго положенiя! Я думалъ, что здсь это будетъ не такъ замтно, но теперь вижу что меня здсь ожидаетъ. На меня пальцемъ будутъ указывать, мн не дадутъ проходу, вздохнуть не дадутъ съ этимъ проклятымъ вопросомъ: чгмъ заняты?… Что вы длаете?…. И они правы. Что я, въ самомъ дл, длаю? Куда гожусь? Какая польза кому изъ того, что я живу на свт?…. О! есть минуты, когда отсутствiе всякой ноши у насъ на плечахъ становится самымъ невыносимымъ бременемъ!… Какъ я ужасно отсталъ и какъ вс здсь ушли впередъ, вс, даже барыни!… Какая у всхъ увгренность въ образ мыслей, въ словахъ!… А я-то, я-то сижу да слушаю какъ дуракъ! Слова сказать не придумаешь, никакъ не потрафишь впопадъ. Все какъ-то вяло выходитъ, старо, облиняло, некстати, и книжкою пахнетъ ужь слишкомъ замтно. Спасибо еще перебиваютъ на каждомъ шагу, а что еслибъ оставили говорить? Хорошо бы я себя показалъ!… Боже мой! Боже мой! Какъ я отсталъ!

IV.

16-го сентября.

Былъ на публичныхъ лекцiяхъ и въ двухъ или трехъ кружкахъ. Начинаю осматриваться и привыкать понемногу… Чего-то уже, чего я не наслушался въ эти послднiе дни! И какъ все это мило, свжо, умно, увлекательно!… Одно только жаль, никакъ не могу связать у себя въ голов то что я слышу съ разныхъ сторонъ. Столько всякаго рода новыхъ идей и высшихъ воззрнiй, что въ голов идетъ кругомъ. А какъ станешь соображать, да приводитъ къ одному знаменателю, такъ теб дико, странно станетъ, точно ты въ лсъ забрелъ, или въ городъ какой незнакомый, въ которомъ кривыя улицы выбгаютъ чортъ знаетъ откуда и уводятъ тебя неизвгстно куда, а кругомъ люди толкутся, собаки лаютъ, лошади ржутъ, вывски разныя лзутъ въ глаза, разнощики орутъ теб подъ ухо во все горло!…

Надо однакоже попытаться, дать себ нкоторый отчетъ, если не въ сущности слышаннаго, которая, къ сожалнiю, для меня недоступна покуда, то по крайней мр въ моихъ впечатлнiяхъ. Вдь я же понялъ что нибудь наконецъ, хоть мн иногда и кажется, что я ршительно ничего не могу понять, не все же прошло какъ втеръ мимо, что нибудь да осло въ мозгу… Попробуемъ, и начнемъ съ того, что прежде всего чувствительно въ этомъ жерл кипучей дятельности, въ этомъ фокус, центр водоворота, я разумю съ движенiя. Все это вертится, стремится, летитъ и плыветъ или карабкается и ползетъ куда-то. Куда именно и есть какой нибудь одинъ общiй пунктъ, гд нибудь впереди, на который все направляется, этого я не усплъ примтить, но движенiе очень чувствительно, такъ чувствительно, что впечатлнiе, которое оно производитъ, часто бываетъ сильне всхъ остальныхъ, взятыхъ вмст, дотого что вс остальныя какъ будто теряются въ немъ, въ род того, напримръ, когда скачешь во весь опоръ или вертишься кругомъ. Конечно, это можетъ быть только такъ кажется мн съ непривычки, какъ кажется человку, у котораго голова кружится, что все кругомъ ходитъ или вертится, или зыблется вмст съ какой-то невидимою волной. Но есть нсколько обстоятельствъ, заставляющихъ меня склоняться скоре къ тому убжденiю, что это нетолько кажется, но и дйствительно такъ. Вопервыхъ, развитiе мысли здсь очень ушло впередъ съ тхъ поръ какъ я помню, значитъ было движенiе несомннное, а что впередъ ушло, такъ въ этомъ легко убдиться, стоитъ только заговорить съ кмъ нибудь о времени, всякiй пожметъ плечами и отзовется такимъ полуснисходительнымъ, полупрезрительнымъ тономъ, какимъ взрослый и опытный человкъ отзывается о мечтахъ своей юности. Ясно, что онъ далеко ушолъ отъ того чмъ былъ нкогда. Я не далеко ушолъ конечно, я какъ сегодня помню что здсь происходило лтъ десять тому назадъ. Въ ту пору, конечно, тоже было движенiе, но столь медленное, что его было трудно замтить. Оно не выскакивало такъ явно наружу, люди какъ будто сами едва сознавали его въ себ, хвастали твердыми убжденiями, непоколебимыми принципами, о которыхъ теперь и помину нтъ, надъ которыми теперь явно смются. Въ старые годы, люди длились по убжденiямъ на положительныя, ясно очерченныя категорiи, которыя невозможно было смшать, потомучто приверженцы ихъ стояли на своемъ твердо и рады были идти на ножи за честь своего знамени или за имя своего полководца. Кто былъ сенъ-симонистъ или фурьеристъ или гегелистъ, тотъ такъ себя и называлъ фурьеристомъ или гегелистомъ. А теперь нтъ, никто не сидитъ у себя на порог и не отстаиваетъ домашнихъ боговъ, всякiй предпочитаетъ идти набгомъ въ чужiя земли, уступая другимъ безъ боя свои, и отъ этого разрушенiе страшное. А что касается до тхъ строгихъ разграниченiй, до тхъ катехизисовъ, на которые намекалъ Касимовъ, то можетъ быть они и есть, но я ихъ не видалъ. Если и есть, то должно быть ихъ прячутъ отъ непосвященныхъ. Говорятъ, въ литературномъ кругу есть партiи?… Къ несчастью, я съ литераторами, по крайней мр съ отъявленными, до сихъ поръ не сталкивался и потому не могу судить, но въ обществ, въ обыкновенныхъ кружкахъ, все это скользко и гибко до-крайности. Неразберешь кто что думаетъ и кому что нужно…. Вотъ напримръ, разговоръ, который я слышалъ недавно и записалъ въ тотъ же день…. Въ кругу молодыхъ людей говорили о новой реформ въ Австрiи и кто-то обрадовался довольно громко, что вотъ молъ и тамъ, наконецъ, дла идутъ къ лучшему.

— Что вы называете лучшимъ? возразили ему другiе. Неужели конституцiю? Да вдь это самая вялая, самая неповоротливая изо всхъ формъ политическаго устройства.

— Ктому же не боле какъ форма, замтилъ кто-то.

Тотъ, къ кому обращались эти слова, сейчасъ отступился. Онъ вовсе не думалъ сказать чтобы собственно конституцiя составляла какое нибудь завидное прiобртенiе. Онъ радуется только тому, что дло мняется, движется, и что стало быть есть развитiе, которое можетъ современемъ привести къ чему нибудь лучшему.

— Да къ чему же это? спросилъ его кто-то. Если къ республикг, то вдь это опять не боле какъ форма, въ которую можно отлить все, что вздумается, и въ примръ привелъ негритянскiе штаты америки.

Тотъ опять согласился, что это правда, но просилъ позволенiя спросить въ свою очередь, въ чемъ же сущность? Неужели въ тхъ утопiяхъ, которыя провалились на первой попытк къ осуществленiю, въ 1848 году?

Возражавшiе въ свою очередь отступились, и отвчали что нтъ, что это конечно дичь, какъ доказалъ очень ясно Прудонъ и другiе.

— Но Прудонъ самъ напуталъ не мене вздору, продолжалъ первый. какой положительный выводъ вы можете сдлать изъ всхъ безконечныхъ его бутадъ и противорчiй?

Упомянувшiе о Прудон, тотчасъ же отреклись отъ него, увряя, что вовсе не раздляютъ его убжденiй. За этимъ онъ повторилъ свой вопросъ: ‘Въ чемъ же сущность?’ прибавивъ что онъ не знаетъ въ чемъ она можетъ явить себя осязательнымъ образомъ, если мы будемъ отбрасывать постоянно всякое опредленно выраженiе ея, какъ пустую форму. Ему возразили, что разсужденiе это пахнетъ Гегелемъ, который давно опрвергнутъ. Онъ тотчасъ отрекся отъ Гегеля. Съ Гегеля разговоръ повернулъ въ другую сторону. Начали спорить о философiи, отступаясь по очереди отъ всхъ ея историческихъ представителей… Что меня поразило особенно въ этомъ спор, это какая-то особенная подвижность и неустойчивость въ собственномъ взгляд на вещи, проглядывающая со всхъ сторонъ. Всякiй какъ будто боялся, чтобъ его не поймали стоящимъ на чемъ нибудь слишкомъ твердо. Если кто и настаивалъ на-своемъ, то длалъ это слегка, и такъ равнодушно, какъ будто хотлъ отстранить отъ себя подозренiе, что онъ придаетъ какую нибудь особенную важность своимъ словамъ, какъ будто хотлъ дать почувствовать, что ему это все равно, что это совсмъ не главный его аргументъ и что съ какой нибудь высшей точки зрнiя онъ пожалуй готовъ и самъ наплевать на все это…

Да простятъ меня эти люди, если я ихъ худо понялъ и потому оболгалъ. Я пишу только то что мн кажется и самъ знаю, что долженъ противорчить себ на каждомъ шагу, да что длать-то?.. Въ дв недли нельзя обнять всю эту обширную массу умственно дятельности и дать себ ясный отчетъ во всемъ. То что я видлъ до сихъ поръ, были одни урывки, между которыми я напрасно стараюсь пополнить проблы и отыскать связь. Отъ этого всякiй разъ, что занавсъ для меня поднимается, мн кажется, что я начинаю сызнова свои наблюденiя и что передо мной происходитъ не продолженiе того, что я видлъ вчера, а что-то совсмъ иное, новое. Какъ связать напрмръ два такiя явленiя какъ Дмитрiй Петровичъ и Марья Петровна, а между тмъ это члены одного и того же семейства, и я вижу ихъ часто, почти каждый день… Они никогда не спорятъ другъ съ другомъ и завести между ними серьезный разговоръ, въ которомъ бы оба принимали участiе, мн до сихъ поръ не удавалось…

Недавно спросилъ я Касимова что онъ думаетъ объ эмансипацiи женщинъ? Онъ посмотрлъ на меня насмшливо и пожалъ плечами. ‘Что? прожужжали уши?’ сказалъ онъ. ‘Погоди, еще не то будетъ… Это еще цвточки, а ягодки еще впереди.’

Я повторилъ свой вопросъ.

— Ничего не думаю, отвчалъ касимовъ.

— Какъ такъ?

— Да такъ-таки, попросту ничего… Зачмъ я буду думать о томъ чего нтъ?

Я замтилъ ему, что объ этомъ теперь многiе думаютъ и говорятъ безпрестанно и даже пишутъ.

— Мало ли о чемъ пишутъ, отвчалъ онъ. Писали и о крылатыхъ людяхъ, а ихъ все-таки нтъ, стало быть нечего о нихъ и думать.

— Но, говорятъ, здсь уже завелись женщины, которыя чешутся помужски и носятъ фуражки и ходятъ на лекцiи, и съ мужчинами обращаются совершенно свободно?

— А! Вотъ что тебя соблазняетъ? Что жъ, попроси Машу или жену, он тебя познакомятъ… Только я тебя, братецъ, предупреждаю, ты не думай чтобы это была какая нибудь другая порода. Все т же бабы и все это бабье: что у другихъ, все и у нихъ есть, только съ особою придурью…

Странный человкъ этотъ Дмитрiй Петровичъ!.. Уменъ какъ чортъ, но добиться чтобы онъ высказалъ свои мысли серьезно о нкоторыхъ вещахъ, весьма мудрено… А между тмъ, мн бы нуженъ былъ человкъ, который бы мн указалъ дорогу въ этомъ лсу… Я часто брожу совершенно ощупью, какъ слпой… Ничего самъ не видишь, да и спросить не у кого. А спросишь, того и гляди попадешь на такого, что хуже собьетъ… Вотъ бы съ какимъ нибудь литераторомъ познакомиться, да втереться въ ихъ кругъ! Вотъ гд, я думаю, сущность-то! Вотъ чистый источникъ мудрости и настоящая фабрика мысли! Отъ нихъ можно имть товаръ изъ первыхъ рукъ, въ самомъ свжемъ, неискажонномъ вид. Вдь они, говорятъ, даютъ у насъ тонъ всему и вертятъ общимъ мннiемъ куда вздумается..

17-го сентября.

Подмтилъ еще одну любопытную вещь. Въ старые годы, бывало, нашъ братъ, либералъ, жмется да лавируетъ, чтобы высказать свою мысль помягче, такъ чтобъ не слишкомъ шокировать общее мннiе, а теперь совершенно навыворотъ. Какой нибудь сдой господинъ, тузъ, въ кругу молодежи вертится какъ на иголкахъ, въ постоянной тревог чтобъ его не отдлали, и ужь какъ подмасливаетъ! Какъ подмасливаетъ! Мякоть такую стелетъ, медомъ такимъ разсыропливаетъ, все старается угодить, боится чтобъ какъ нибудь противъ шерсти кому не пришлось… А тутъ ему юшона, мальчикъ какой нибудь безбородый, отржетъ на чистоту, — на вотъ, молъ, теб съшь-ка это. смотришь, нашъ важный баринъ и хвостъ поджалъ, — самъ начинаетъ оправдываться, доказываетъ что онъ не такъ понималъ или его не такъ поняли, что въ извстномъ смысл и до нкоторой степени, онъ самъ такъ думаетъ, но что если смотрть съ другой точки и принять во вниманiе то, да то… или, что молодымъ людямъ свойственно увлеченiе, что ему это нравится, что онъ любитъ искренность, благородную прямоту, и проч., а самъ такимъ подлецомъ отвиливаетъ!… Вотъ времячко пришло! Свтъ навыворотъ!… Говорятъ, нынче городовые руку прикладываютъ къ каск, если у нихъ спросить на улиц что нибудь, и не то что военному, а просто, нашему брату партикулярному, съ которымъ, бывало, никто изъ этихъ господъ и слова сказать не удостоитъ… Этого я не видалъ, но видлъ вчера какъ двое городовыхъ на Невскомъ уговаривали какого-то пьяного, чтобъ онъ отправлялся домой. нетолько что въ шею никто не задалъ, дурнымъ даже словомъ ниразу не выбранили,.. я просто до слезъ былъ тронутъ!… Славно я право сдлалъ, что прiхалъ сюда!… Весело тутъ теперь жить!… Во всемъ такое приволье, просторъ!… Бриться ненужно, фрака до сихъ поръ и не заказывалъ, а сшилъ себ пестрый пиджакъ, да и хожу въ немъ съ утра до вечера…

Вотъ оно что значитъ свобода-то!…

Отличная вещь!…

VI.

19-го сентября.

Былъ въ опер, только что началась… Публики много, театръ почти совершенно полонъ, и въ парадиз попрежнему густо и ревутъ также отчаянно, а между тмъ какъ-то все ужь не то. Сейчасъ слышится, что чего-то нтъ. Нтъ этого юношескаго очарованiя, этого полнаго, нераздльнаго увлеченiя, которое прежде тутъ царствовало. На душ лежитъ что-то другое… Кстати, объ опер, горячiе споры о первенств теноровъ и превосходств пвицъ совсмъ замолкли. За стнами Большаго театра теперь не услышишь почти ни слова объ этомъ предмет… Слухи и новости, сплетни изъ офицiальнаго круга, политическiя извстiя и толки о предстоящихъ реформахъ составляютъ обыкновенно содержанiе разговоровъ, и все это пропитано духомъ какой-то жолчной, почти полемической критики, обо всемъ говорятъ съ дкой иронiей, саркастическая усмшка почти не сходитъ съ лица, а между тмъ споры рдки. Вс какъ будто бы согласились между собой насчетъ общей точки зрнiя и масштаба оцнки. Всякiй спшитъ сдлать выводъ и произнести приговоръ. Между этими приговорами если и встртишь порой разсужденiе, то всегда почти въ догматическомъ тон, съ увренностью професора, говорящаго о безспорныхъ началахъ науки… Но, какъ я уже замчалъ, увренность эта жидка. Стоитъ кому нибудь смло сказать, что онъ смотритъ на дло совсмъ не такъ, говорящiй сейчасъ струхнетъ и попятится, особенно если онъ неувренъ, что большинство на его сторон. Страхъ разойтись съ общимъ мннiемъ очень замтенъ во всхъ. Да оно и понятно. Общее мннiе нынче не церемонится съ дисидентами, оно ихъ бичуетъ безъ милости и клеймитъ всякаго рода позорными клеймами. При такихъ обстоятельствахъ, надо, дйствительно, много смлости, чтобы высказать свое мннiе прямо, зная заране, что вс или большая часть изъ присутствующихъ мысленно предадутъ васъ анаем… Много чего еще я подмтилъ, но все это плохо вяжется у меня въ голов и нердко противорчитъ одно другому. Хотлось бы все разобратъ и поврить, прежде чмъ случай поставитъ въ какое нибудь рположенiе, гд я долженъ буду самъ высказаться или ршиться на что нибудь…

VII.

23-го сентября.

Сегодня наконецъ видлъ двухъ литераторовъ, и не то чтобъ какихъ нибудь дилетантовъ, случайно длающихъ набги въ область словесности, а настоящихъ, присяжныхъ членовъ сословiя… Одинъ… Но я разскажу все какъ было, по очереди… Мы сидли съ касимовымъ въ Александрынскомъ театр и смотрли Грозу. Въ антракт онъ наклонился ко мн и кивнувъ на какого-то господина въ сосднемъ ряду, шепнулъ: — ‘На, вонъ теб литераторъ, теб такъ хотлось увидть это двуногое… вонъ онъ стоитъ, полюбуйся.’ Я оглянулся, шагахъ въ пяти отъ меня, возл самаго бенуара, стоялъ блдный, худой господинъ, невысокаго роста, въ очкахъ, съ длинной шеей и съ жидкими, плоскими, блокурыми волосами, небрежно зачесанными назадъ. На видъ ему можно было дать лтъ 30, но онъ могъ быть гораздо моложе или гораздо старе, и то и другое казалось равно вроятно при взгляд на это лицо, въ которомъ юношеская неопредленность контура встрчалась съ признаками болзненной зрлости и истомы. Одть онъ былъ очень небрежно. Небольшая, козлиная бородка имла какой-то тощiй, не урожайный видъ. Несмотря на вс эти невыгодныя для перваго впечатлнiя черты, я былъ проникнуть до глубины души уваженiемъ, доходящимъ почти до робости и вмст самымъ живымъ любопытствомъ.

— ‘Кто такой?’ — спросилъ я въ полголоса.

— ‘Святухинъ.’

Имя было мн неизвстно, но что я могъ знать у себя въ Засядкин?… Въ послднее время столько блестящихъ талантовъ пробилось на свтъ и каждый день появляются новые… Я поглядлъ на Касимова.

— ‘Редакторъ критическаго отдла и белетристики въ Литературной Выставк,’ шепнулъ онъ мн на ухо.

Я всталъ, чтобы лучше видть и смотрлъ пристально. Мн хотлось найти въ этомъ лиц какой нибудь признакъ той внутренней силы, которую долженъ носить въ себ воинъ мысли, представитель движенiя и прогреса, хотлось подмтить какой нибудь отблескъ той ореолы, въ лучахъ которой явился для нашего поколнiя идеалъ литератора… Съ перваго взгляда, скажу откровенно, я не нашелъ ничего…. но по мр того какъ я всматривался, меня поразило какое-то особенное выраженiе тонкой иронiи, которое появлялось порой на сжатыхъ губахъ этого господина и, что замчательно, на однхъ губахъ, глаза не участвовали въ немъ нисколько, слегка прищуренные, они смотрли какъ будто въ даль и взоръ ихъ имлъ въ себ что-то усталое, безпредметно задумчивое… Покуда я наблюдалъ, къ нему подошелъ другой господинъ, немного повыше ростомъ, съ лицомъ дико обросшимъ густыми, темными волосами и съ несовсмъ чистымъ воротничкомъ, опрокинутымъ l’enfant на старый, голубой галстухъ. Перешепнувшись, они стали оглядываться, какъ будто высматривая кого нибудь, о комъ только было говорено. При этомъ кто-то изъ двухъ замтилъ Дмитрiя Петровича и оба раскланялись съ нимъ попрiятельски. По окончанiи пьесы мы встртили ихъ въ буфет.

— Хочешь, я познакомлю? — спросилъ Касимовъ.

— Сдлай милость, — отвчалъ я въ прiятномъ волненiи.

Желанiе мое тотчасъ было исполнено. Я ужь догадывался отчасти, что другой господинъ долженъ быть тоже писатель, но какъ передать мое впечатлнiе, когда мн назвали его по имени.

— Федоръ Даниловичъ Квашневъ…

Меня бросило въ жаръ… Да, это былъ онъ, преемникъ Лермонтова и Пушкина, нашъ извстный поэтъ, имя котораго я такъ часто встрчалъ на страницахъ большихъ журналовъ подъ звучными, гладкими ямбами, полными вздоховъ и слезъ, лунныхъ ночей, соловьевъ и другихъ тому подобныхъ изящныхъ вещей!… я пожалъ его руку съ глубокимъ чувствомъ, которое очень понятно, если сообразить, что я первый разъ въ жизни стоялъ лицомъ къ лицу съ настоящимъ живымъ литераторомъ, да вдобавокъ еще съ поэтомъ. Что бы я далъ въ эту минуту, чтобы имть возможность чмъ нибудь заслужить вниманiе этихъ людей, чтобы сказать имъ что нибудь умное, мткое, хорошо обдуманное, или по крайней мр хоть острое! Къ сожалнiю, ничего въ голову не приходило.

Очень кстати было бы, напримръ, заговорить о драм, которую мы смотрли, но какъ могъ я надяться высказать о такомъ знаменитомъ произведенiи что нибудь что имло бы хоть малйшую вроятность непоказаться избитою фразою или дерзкою выходкой людямъ, передъ которыми, относительно вкуса, я чувствовалъ себя совершеннымъ невжею.

— Считаю за счастье… столько разъ восхищался… вашими… пробормоталъ я безсвязно, красня какъ ракъ. Поэтъ улыбнулся съ обворожительной скромностью и крпко пожалъ мн руку.

— А? Что? Каково? — спросилъ Касимова другой литераторъ.

— Г-мъ, да, ничего.. промычалъ тотъ, звая…

Эй, мальчикъ! Подай коньяку… Что жъ вы ко мн не заглянете, почтеннйшiй Родiонъ Михайловичъ? Марья Петровна съ женой васъ ждутъ — не дождутся.

— Некогда, батюшка, отвчалъ Святухинъ. Извините меня пожалуйста передъ вашими. Вы знаете наше дло, каторжное, сентябрская книжка вотъ тутъ сидитъ, — онъ указалъ рукою на горло.

— А что, скоро выпустите?

— Да въ понедльникъ, я думаю.

— Что нашъ отвтъ?

— Печатается.

Вотъ слово въ слово все что сказано было съ обихъ сторонъ. признаюсь, я былъ сильно обманутъ въ своемъ ожиданiи. Я надялся, что они скажутъ что нибудь особенное, что нибудь въ род тхъ безплодныхъ вещей, которыя попадаются часто въ журналахъ, и только впослдствiи сообразилъ, что нельзя же въ буфет при всхъ начать ораторствовать, такъ себ, ни съ того, ни съ сего. Это однако меня не утшило. Мое любопытство осталось неудовлетвореннымъ. Когда же, думалъ я, удастся мн настоящимъ образомъ побесдовать съ этими истинными наставниками и воспитателями нашего поколнiя? У меня накопилось столько вопросовъ, которые могутъ ршить только они одни…

Дорогою изъ театра, я высказалъ свое сожалнiе Дмитрiю Петровичу.

— Жаль, что ты раньше мн не сказалъ, отвчалъ тотъ: — можно бы было ихъ затащить къ Дюссо или къ Клею… Посл двухъ, трехъ бутылокъ, они бы тебя распотшили…

— Какъ! разв они… того… любятъ по этой части?…

Дмитрiй Петровичъ расхохотался.

— Ха! ха! ха! А ты какъ думалъ? Не любятъ, что ли? Ну, это разв у васъ, въ Звскомъ узд гд нибудь, а здсь вс истинно-даровитые литераторы любятъ. Если хочешь ихъ видть въ полномъ эфект, то надо ихъ подпоить, а иначе ты отъ нихъ ничего не добьешься.

— Отчего ты такъ думаешь?

— Да оттого, что я знаю немножко ихъ жизнь… Все это народъ замученный, жолчный… Кого обругали или статью похерли, а у кого деньги вышли, сидитъ безъ гроша, занимаетъ по мелочи у знакомыхъ, заваленъ работой по горло, озлобленъ, усталъ… Ну, за стаканомъ вина, все это съ плечъ долой.

— Полно, Дмитрiй Петровичъ, перебилъ я съ досадой. Зачмъ ты на нихъ клевещешь?

— Клевещу? Я?.. Да что-жъ я такого дурного о нихъ сказалъ? Что они любятъ выпить? Эка бда! Да я и самъ люблю.

— Но ты не бываешь пьянъ.

— Я и про нихъ не сказалъ чтобъ они были пьяницы, свиньи какiя нибудь. Такiе же люди какъ и другiе, ни хуже, ни лучше. Только у насъ ихъ ужь больно избаловали, оттого они такъ и подняли носъ… требуютъ привилегiй! Имъ, вотъ изволишь ли видть, дай право ругать кого вздумается, — это у нихъ называется гласность, — а ихъ брата не тронь, — это значитъ ты надъ святыней глумишься, все просвщеннiе въ ихъ лиц оскорбляешь.

А я бы желалъ знать что эти букводы имютъ общаго съ просвщенiемъ, кром того, что они имъ торгуютъ? Чмъ они лучше насъ?..

— Однакоже, возразилъ я, согласились, что они поумне насъ.

Касимовъ насмшливо засвисталъ.

— Ну, это, братъ, дло темное, бабушка надвое говоритъ. Во всякомъ случа, они отъ насъ далеко ушли. Ни мы, ни они пороху до сихъ поръ не выдумали, а то что они за умъ выдаютъ, просто товаръ, такой же товаръ какъ вотъ шляпа или сапоги и продается въ такихъ же лавкахъ, и стоитъ не больно дорого. Вся разница въ томъ, что они его продаютъ, а мы покупаемъ, причемъ разумется, по русскому обычаю, насъ обмриваютъ и сбываютъ намъ всякую гниль.

Я отвчалъ, что это несправедливо. Что если и допустить нкоторое сходство литературы съ промышленностью, то все же первая требуетъ отъ тхъ, кто занимается ею спецiально, высшей степени умственнаго развитiя и особыхъ познанiй и боле яснаго пониманiя чмъ это встрчается обыкновенно.

— Согласенъ, отвчалъ онъ, да только вдь это можно сказать о всякомъ спецiальномъ промысл. Всякое ремесло требуетъ высшей степени умственнаго развитiя по своей части и особыхъ познанiй и боле яснаго пониманiя дла. Поди-ка, попробуй поговорить съ сапожникомъ объ устройств твоихъ сапоговъ. Онъ теб въ пять минутъ докажетъ, что ты совершенный невжа по этой части.

Мой товарищъ говорилъ совершенно спокойно, но меня начинало бсить его намренное старанiе унизить литературу.

— Все это придирки! возразилъ я горячо. Можно ли ставить рядомъ литературу съ простымъ ремесломъ?

— Отчего жъ нтъ?

— Помилуй! Да объ этомъ и говорить странно! Неужели ты не видишь разницы между Пушкинымъ напримръ и сапожникомъ, между Блинскимъ и какой нибудь бородой съ толкучаго?

— Василiй Григорьичъ! мой другъ, ты страшно отсталъ! отвчалъ онъ, смясь.

— Да, я отсталъ, я самъ это знаю, но ты, Дмитрiй Петровичь, ты сдлалъ во сто разъ хуже. Ты назадъ повернулъ! ты ретрограденъ! Ты сталъ консерваторъ! реакцiонеръ! обскурантъ какой-то!

Касимовъ расхохотался. — Василiй Григорьичъ! повторилъ онъ, ты совершенно заплеснлъ!.. Чтобъ толковать о прогрес, надо знать къ какимъ результатамъ онъ нынче привелъ, а ты, какъ я вижу, ршительно ничего не знаешь.

— Къ какимъ результатамъ? спросилъ я запальчиво. Ну, ну, говори, къ какимъ?

— Да что я теб буду говорить? Ты мн опять не повришь. А ты поди лучше пораспроси кого нибудь изъ твоихъ боговъ, литераторовъ, да не какую нибудь птицу пвчую въ род Квашнева, а человка дйствительно просвщеннаго. Такъ онъ теб скажетъ кой что насчетъ того, напримръ, можно ли ставить рыдомъ поэта съ сапожникомъ.

— Что-жъ онъ мн скажетъ?

— Да скажетъ, что нынче у насъ смотрятъ на вещи съ прямой, положительной точки зрнiя и цнятъ въ нихъ только одну осязательную ихъ пользу, а всю эту идеальную мишуру лупятъ долой безъ жалости… Чмъ, въ самомъ дл, сапожникъ хуже твоего Пушкина? Сапоги нужны, безъ сапоговъ нельзя выйти на улицу, а безъ Евгенiя Онгина можно легко обойтись. Весь этотъ хламъ только напрасно въ ногахъ валяется.

Я посмотрлъ на него съ удивленiемъ, сомнваясь немножко, не шутитъ ли онъ, но на улиц было темно и я не могъ видть выраженiя на его лиц.

— А прогресъ? спросилъ я. А польза отъ обличенiя, гласности?

— Тьфу ты! Что это за человкъ! сказалъ Дмитрiй Петровичъ, сплюснувъ на сторону. — Вляпался въ глупыя, литературныя фразы и не хочешь изъ за нихъ видть въ чемъ дло! Кого обличать? Передъ кмъ? Когда вс наповалъ мошенничаютъ и вс это знаютъ кругомъ.

— Дмитрiй Петровичъ! Опомнись! Что это ты говоришь? Кто упрекалъ когда нибудь нашу литературу?..

— Да, ваша литература небось одна неподкупная? какъ бы не такъ! Знаю я этихъ господъ! Дай-ка мн тысячъ двадцать: да я теб завтра куплю любого изъ нихъ, куплю цликомъ, какъ есть, съ руками и съ головой, со всми его убжденiями и правилами, куплю и заставлю писать что мн вздумается.

— Ну, отвчалъ я: вижу ясно, что ты на нихъ золъ за что нибудь.

Касимовъ не отвчалъ.

Спустя минутъ пять, я спросилъ: давно ли онъ знаетъ Святухина?

— Года два, три.

— Ты съ нимъ имешь дла какiя нибудь?

— Имю. Онъ у меня беретъ деньги взаймы и не платитъ.

— А ты?

— А я, отвчалъ онъ неохотно: печатаю въ ихъ журнал изрдка… такъ… кое-какiя бездлки.

Я въ свою очередь расхохотался.

— Какiя же это бездлки? Ужъ не стихи ли?

— Фуй! нтъ! за кого ты меня принимаешь?

— Г-мъ, такъ ты стало-быть тоже принадлежишь къ сословiю литераторовъ?

— Эхъ, нтъ, братецъ! отвчалъ онъ сердито… Дло совсмъ не въ томъ…

Новъ чемъ, — этого я не усплъ добиться отъ него ни коимъ образомъ.

VIII

25-го сентября.

Дло вотъ въ чемъ, я узналъ это мимоходомъ отъ Марьи Петровны. Касимовъ вынужденъ иногда отвчать, или врне сказать — огрызаться на разнаго рода обидныя выходки и нападки, появляющiяся въ печати то лично противъ него, то противъ тхъ обществъ и предпрiятiй, въ которыхъ онъ принимаетъ дятельное участiе… Насколько онъ правъ въ этой войн, я не могу судить, но признаться по совсти, меня иногда смущаютъ гадкiя подозрнiя… Я гоню ихъ старательно прочь, мн не хочется думать объ этомъ воросг, но онъ иногда забирается такъ безотвязно въ голову, что становится больно и страшно!.. Какъ знать? Въ старые годы я поручился бы головой, что Касимовъ не сдлаетъ шагу въ сторону отъ строжайшихъ законовъ чести. Къ сожалнiю, люди съ годами мняются, и я не видалъ его такъ давно… а этотъ проклятый откупъ, это странное озлобленiе противъ гласности, противъ литературы, — что все это значитъ?.. Жаль если когда нибудь подозрнiя мои оправдаются!.. разорвать старую дружбу съ товарищемъ, разойтись съ его милымъ семействомъ!.. съ Ниночкой! съ Марьей Петровной!.. Эти женщины въ послднее время стали для меня дороги, необходимы!.. Марья Петровна распекаетъ меня иногда какъ школьника, но я не сержусь, потомучто она это длаетъ явно отъ добраго сердца и съ желанiемъ мн добра… Если ужь нужно имть наставника и руководителя въ этомъ лсу всякаго рода модныхъ воззрнiй и тонкостей мн неизвстныхъ, то я предпочитаю чтобъ онъ былъ женщина и такая женщина какъ она. Въ женщин нтъ этой сухости, этой эгоистической жестокости, которая вмсто того чтобъ вамъ облегчить трудный шагъ, любуется вашими затрудненiями и смется надъ вашими промахами…

Въ послднее время, мы часто съ ней разсуждали о нашей литератур. Она знаетъ вс новости, вс закулисныя тайны журнальнаго мiра и сообщаетъ мн часто прелюбопытныя свднiя. Нужно ли говорить, что она совершенно другого мннiя о литераторахъ чмъ ея братъ. Я, между прочимъ, имю маленькое подозрнiе, что она… того… сама пишетъ,.. можетъ быть даже печатаетъ, — но все это держится въ такой строгой тайн, что я не ршаюсь и намекнуть ей объ этомъ предмет, тмъ мене прямо спросить… Она коротко знакома съ Святухинымъ и очень высокаго мннiя о его литературныхъ способностяхъ. Она говоритъ, что имя его до сихъ поръ еще мало извстно, потомучто его статьи, какъ исходящiя отъ редакцiи, печатаются обыкновенно безъ подписи, но сто современемъ онъ будетъ имть большую извстность, можетъ быть займетъ мсто Блинскаго… Она мн прочла дв или три его критическiя статьи. Оказалось что одну изъ нихъ я читалъ еще прошлаго года въ Засядкин. Все это, надо правду сказать, написано весьма бойко и, насколько могу судить, справедливо. Марья Петровна жалуется, что издатели притсняютъ его въ денежномъ отношенiи, что онъ заваленъ множествомъ черной работы, что ему не даютъ высказаться такъ, какъ бы онъ хотлъ, опасаясь, что это испортитъ хорошiя отношенiя редакцiи съ разными боле или мене влiятельными лицами въ литератур и въ высшемъ служебномъ кругу, и что все это давитъ его талантъ, раздражаетъ его дотого, что онъ часто бываетъ болнъ отъ огорченiя.

Я спросилъ, отчего бы ему не затять собственнаго изданiя, прибавивъ, что нынче предпрiятiя этого рода легко устраиваются. Марья Петровна посмотргла на меня какъ-то странно, точно какъ будто бы ее удивила съ мое стороны эта мысль.

— Объ этомъ мы съ вами когда нибудь посл поговоримъ, — отвчала она задумчиво… Родiонъ Михайловичъ бываетъ у насъ довольно часто. Современемъ, когда вы съ нимъ покороче сойдетесь, онъ вамъ разскажетъ самъ свои планы.

28-го сентября.

У Касимовыхъ часто бываютъ гости. Они длятся на два разряда, весьма отличные другъ отъ друга во всхъ отношенiяхъ. Одни (я говорю разумется о мужской компанiи) идутъ прямо въ гостиную къ Ниночк и Марь Петровн и сидятъ съ ними все время. Это все боле молодые люди: студенты, учителя, педагоги и мелкiе литераторы, — знакомство по занятiямъ въ школ. Сойдутся, ораторствуютъ, кричатъ и жгутъ папиросы нещадно, пользуясь тмъ, что об хозяйки курятъ. Другiе торчатъ почти исключительно въ кабинет у Дмитрiя Петровича. Это народъ совсмъ другого покроя: Богатые акцiонеры, золотопромышленники, откупщики, маклера, аферисты и спекуляторы разаго рода. Касимовъ знакомитъ меня со всми, но мы какъ-то не сходимся. Въ этихъ людяхъ есть что-то отталкивающе, какая-то сухость внутренняго содержанiя, иногда выступающая наружу открыто и грубо, а иногда худо-спрятанная подъ маскою добродушной шутливости, подъ гладкою, скользкою, гибкою вншностью. Иной держитъ себя порусски, ласково и любезно до-гадости, а иной смотритъ сухо и чванно какъ иностранный купецъ, но отъ всхъ одинаково ветъ холодомъ и у всгхъ слышна та же противная, карманная спесь… Дловой разговоръ этихъ господъ невыносимо скученъ. Неговоря ужь о томъ, что я лично рдко имю возможность принять въ немъ какое нибудь участiе, потомучто его содержанiе для меня совершенно дико, — но сколько разъ, по совту Касимова, стараясь прислушаться и понять, съ самымъ твердымъ намренiемъ не могъ вынудить у себя вниманiя на дв минуты сряду. Касимовъ увряетъ будто бы оттого, что мой собственный интересъ не замшанъ въ дло, да только нтъ, это не то. Въ деревн я точно также не могъ слдить за разговорами о подробностяхъ будущаго порядка, несмотря на то, что ужь тутъ мои личныя выгоды неопоримо были замшаны. Наоборотъ, меня очень интересуютъ литературные толки въ обществ Ниночки и Марьи Петровны, несмотря на то что я не былъ и разумется никогда не буду самъ литераторомъ, и что слдовалельо о какомъ нибудь эгоистическомъ интерес съ моей строны тутъ и рчи быть не можетъ… Между прочимъ, мн раза два уже предлагали серьезно принять участiе въ очень выгодныхъ предпрiятiхъ. Первый разъ это было, если не ошибаюсь, по устройству желзной дороги отъ уральскихъ заводовъ къ Волг. Толстый заводчикъ Лукошкинъ божится, что дло дастъ самоврнйшихъ 50 на 100. Другой разъ Другой разъ рчь шла о съем вырубленныхъ лсовъ для гонки смолы въ большомъ размр. Оба раза я начисто отказался и можетъ быть глухо сдлалъ, но дло въ томъ, что я не нашолъ въ себ ни малйшей охоты пускаться въ этого рода зати. Страсть къ прiобртенiю у меня очень мало развита, а что касается до дятельности, то этотъ вопросъ тутъ совсмъ всторон, потомучто какую роль могъ бы я взять на себя тамъ, гд я ни бельмеса не смыслю. Ктому же личность этихъ антерпренеровъ не больно внушаетъ доврiе. Люди чортъ знаетъ откуда и какими путями выползшiе на свтъ, люди съ деньгами можетъ быть и съ кредитомъ конечно, но какимъ образомъ они нажили деньги и на чемъ держится ихъ кредитъ?.. Кто это знаетъ?.. Дмитрiй Петровичъ? Но если онъ ихъ и знаетъ, то я не знаю. Ктому же что такое знать человка? Вотъ я напримръ знаю Касимова, а если бы кто нибудь спросилъ меня по совсти: могу ли я отвчать за него вполн, — я бы вынужденъ былъ сказать: нтъ, что впрочемъ очень печально…

Надо однако подумать серьезно о томъ что мн длать? Вотъ уже дв дороги, по которымъ наврно я не пойду, промышленность, служба. Путемъ исключенiя извстныхъ можо дойти до опредленiя неизвстнаго, но что, если въ результет окажется ноль? что если я совсмъ никуда негоденъ?..

30-го сентября.

Вчера я провелъ интересный вечеръ. Святухинъ сидлъ у Касимовыхъ. Кром него было еще нсколько человкъ, — все боле молодежъ изъ воскресныхъ школъ, но т говорили мало, замстно робя передъ печатнымъ авторитетомъ и уступая слово ему. Благодаря этому обстоятельству мн удалось таки наконецъ послушать лицомъ къ лицу одного изъ этихъ господъ, съ которыми нашъ братъ читатель бесдуетъ обыкновенно незримымъ образомъ. Надо признаться, я былъ немного разочарованъ, чмъ именно — трудно сказать, но это было не то, чего я ожидалъ, хотя очень умно и весьма любопытно, но все въ томъ дисертацiонномъ тон, въ какомъ они пишутъ свои статьи. Привычка играть, какъ говорятъ въ картахъ, съ болваномъ видна очень явственно. Всмсто того чтобъ выслушивать возраженiя дйствительныя и отвчать на вопросы прямо, ораторъ предпочиталъ бороться съ препятствiями вымышленными и подставленными искуственно подъ ударъ. Отъ этого мн ни разу неудалось навести разговоръ на вопросы особенно для меня интересные. Ждешь долго, покуда онъ кончитъ расписывать съ разныхъ сторонъ свою мысль, и наконецъ, улучивъ минуту, спросишь что нибудь. Онъ выслушаетъ довольно внимательно, надо вправду сказать, и въ отвт слегка коснется указаннаго предмета, но неболе какъ коснется и тотчасъ же снова опять перейдетъ къ какой-то импровизацiи, въ которой мотивы, лично его занимающiе, берутъ тотчасъ верхъ надъ предложенной темой и увлекаютъ его въ совершенно-другую сторону. Надо впрочемъ отдать ему честь: умно говорилъ, мошенникъ. Все это слушало кругомъ самымъ почтительнымъ образомъ, не дерзая перебивать, но только что я скажу что нибудь, какъ тотчасъ вс съ разныхъ сторонъ накинутся кто съ отвтомъ, кто съ возраженiемъ и не дадутъ ничего объяснить путемъ, что тоже было весьма досадно. Еслибъ мы были вдвоемъ, мн можетъ быть и удалось бы свести дисертацiю на простой разговоръ…

Онъ говорилъ о разныхъ вещахъ, но самое интересное — это были его сужденiя о талант и характар нашихъ извстнйшихъ белетристовъ. Онъ взвшивалъ ихъ поочереди и сравнивалъ то другъ съ другомъ, то съ иностранными знаменитостями. Говорилъ также очень хорошо о высокомъ призванiи журналиста, о значенiи критики и о цли искуства, а подъ конецъ коснулся до напрввленiй и очень мтко характеризовалъ въ этомъ смысл два или три московскихъ журнала. Рчь его была пересыпана ссылками на статьи изъ журналовъ и множествомъ дкихъ выходокъ противъ своихъ собратiй по ремеслу. Повременамъ она принимала какой-то жолчный тонъ, который былъ очень страненъ, особенно если взять во вниманiе, что никто изъ его аудиенцiи не обнаружавалъ ни малйшаго расположенiя ему возражать. Онъ будто имлъ передъ собой какого-то невидимаго противника, котораго силился поразить. Я объясню себ эту странность журнальной привычкой писать непремнно въ пику кому нибудь.

Подъ конецъ вечера, часу въ двнадцатомъ, вернулся домой Касимовъ. Его появленiе произвело на Святухина какое-то охлаждающее дйтсве. Онъ сталъ осторожне въ своихъ утвержденiяхъ началъ замтно взвшивать каждое слово. Я ожидалъ, что Касимовъ вмшивается въ нашъ разговоръ съ своею обыкновенною рзкостью, но онъ сидлъ молча, изрдка только поддавивая съ холодной усмшкой, да бормоча себ подъ носъ какую нибудь циническую шутку. Разъ только онъ обратился съ вопросомъ къ Святухину:

— Ну а что книжку выпустили? — спросилъ онъ.

— Вытустили, вчера, — надо признаться, ныншнiй мсяцъ мы опоздали сильно.

— Эка бда! продолжалъ Дмитрiй Петровичъ: вы, господа, черезчуръ совстливы. На вашемъ мст я бы не сталъ церемониться съ публикой. Не стоитъ она того.

— Однакоже! Она платитъ деньги сполна и взамнъ иметъ полное право требовать, чтобы мы имъ исполняли свои обязательства акуратно.

— Пожалуй, да только она не требуетъ. Куда ей угнаться за вашими перьями и станками! Она лнива, она не читаетъ и сотой доли того чмъ вы ее угощаете.

— Почему жъ вы такъ думаете?

— Могу васъ уврить…. Попробуйте сдлать опытъ. Публикуйте, что вы вернете подписку вдвое тому, кто докажетъ, что онъ прочелъ вс наши двнадцать книжекъ сполна, и посмотримъ много ли найдется охотниковъ.

— Вы шутите.

— Нтъ, не шучу. Я сужу по себ. Я бы охотно заплатилъ вчетверо противъ того что я вамъ плачу ежегодно за вашъ журналъ, лишь бы только меня не заставляли его читать.

— Ну да вы это особая статья. Такихъ какъ вы литература иметъ немного враговъ.

— Я, врагъ? Помилуйте, я выписываю четыре большихъ журнала и три газеты на русскомъ язык, не считая полдюжины иностранныхъ. Еслибы вс были такiе враги, — вы бы давно стали Ротшильдами.

Посл ужина, за которымъ хозяйскiй лафитъ исребленъ былъ въ большомъ количеств, мы возвращались вдвоемъ съ Святухинымъ. Онъ живетъ въ Колокольной и мн это было по дорог отчасти. Мы шли съ нимъ пшкомъ по Невскому. Нечувствительнымъ образомъ у насъ снова зашолъ разговоръ о тхъ же предметахъ. Не знаю, почудилось ли это мн, или было дйствительно такъ, но съ первыхъ же словъ я замтилъ, что мой собесдникъ сталъ откровенне, что меня очень обрадовало, несмотря не то, что его откровенность, въ минуты особенно явлеченiя, переходила почти въ фамильярность.

— Вотъ, поди, жди сочувствiя отъ такихъ людей! — говорилъ онъ какимъ-то особенно-мрачнымъ, экзальтированнымъ тономъ голоса.

Я не вдругъ догадался о комъ идетъ рчь. Оказалось, что о Касимов.

— Это камень, кремень человкъ! У него вотъ тутъ пусто! — продолжалъ Святухинъ, указывая на грудь. — Сердца нтъ, души нтъ!… Ни дать ни взять какъ у нашего Вельзевула…

— У кого это?

— А у нашего генерала… хозяина… Клементiя Федоровича…

— Вы говорите про вашего редактора? спросилъ я, догадываясь въ чемъ дло.

— Какой онъ редакторъ?… Онъ откупшикъ, факторъ, — вотъ что. А кром коректуры да факторства онъ у насъ ничего не длаетъ.

— Какого факторства?

— А такъ… сводить редакцiю съ разными лицами, въ которыхъ есть надобность, или которыя въ насъ нуждаются, — торгуется, платитъ и получаетъ… ведетъ бухгалтерiю, усчитываетъ, насчитываетъ, обсчитываетъ….

— Можетъ ли это быть?

— Хо, хо! Можетъ ли быть!… Вы не знаете… И онъ началъ описывать мн въ яркихъ краскахъ съ неизъяснимымъ жаромъ озлобленiемъ вс прижимки, которыя онъ и другiе терпятъ отъ главнаго ихъ редактора.

Я былъ поражонъ. Ничего подобнаго мн и въ голову не могло придти…

— Боже мой! и вы это терпите?… вырвалось у меня невольно.

— Что длать? душа моя (извините пожалуйста)… Что длать-то?… Терпишь, потому, значитъ, фабрика, дло промышленное, нетерпливый сюда и суйся.

— Положимъ, что и промышленное, отвчалъ я, — да вдь товаръ-то у васъ въ рукахъ?

— Вотъ то-то что не у насъ, душечка.

— Какъ не у васъ? Вся мысленная сила на вашей сторон. Вы сами сейчасъ сказали, что онъ кром коректуры почти ничего не длаетъ.

— А деньги?… Деньги-то вдь у него въ рукахъ…. у Вельзевула.

— Но вдь если вамъ деньги нужны, то ему нужна ваша работа. Что же онъ сталъ бы длать одинъ, безъ сотрудниковъ?

— Эхъ душечка, — это вопросъ въ политической экономiи ужь давно ршоный. Сотрудникъ — тотъ же работникъ, а работникъ и рабъ — это почти все равно. Дло въ томъ, что работа не есть товаръ. Товаръ нашей фабрики это печатная бумага, а чтобъ печатную бумагу произвести и сбыть съ рукъ, нужны машины, рынокъ нуженъ, — а рынокъ и машины въ рукахъ монополiи, — а монополiя это Клементiй Федорычъ, — онъ же и Вельзевуль…. Вотъ теб и все дло въ пяти словахъ. Какъ видите, не очень красиво.

— Какъ? возразилъ я въ сильнйшемъ негодованiи. Да неужли эта гнусность въ литератур иметъ какой нибудь смыслъ? Неужли же и тотъ, кто мысль вырабатываетъ, кто двигаетъ впередъ цлое поколнiе, долженъ стоять на ряду съ какимъ нибудь пролетарiемъ, выдлывающимъ булавочныя головки на фабрик?

— Ужь видно что долженъ, сказалъ Святухинъ дрожащимъ отъ озлобленiя голосомъ.

— Да, душечка, продолжалъ онъ, дло-то наше не очень красиво… Я про себя говорю, — про нашего брата, труженика… Ведемъ мы впередъ поколнiе, гмъ…. мысль вырабатываемъ…. куды, какъ подумаешь, важно звучитъ!… а подика поближе взгляни, что это за наше положенiе?… Заваленъ работой по горло, — оно бы еще ничего, — да работа-то какова? Это не то что поденщикъ, носильщикъ какой нибудь тамъ или каменотесъ, который одну свою грубую силу тратитъ… Нтъ, тутъ не то у тебя берутъ…. Тутъ всю свою душу подай!….. Онъ ударилъ себя въ грудь….. — Выжми весь лучшiй сокъ изъ себя, до послдней капли и сдлай это на срокъ, и смотри чтобы каждый мсяцъ было у тебя готово листовъ до пяти мельчайшей печати, и чтобы все это было свжо, бодро, живо, — чтобъ тутъ и намеки на все современное были, и полемика и политика, и рецензiи на такiя книги, которыя прочитать, въ которыя заглянуть въ другой разъ физически не успешь!… Съ одними ругайся, грызись какъ притравленный песъ, а другимъ льсти, передъ всякой минутной прихотью, передъ всякой дурацкой модой гни какъ холопъ свою спину!… Работай безъ отдыха и все таки знай, что дла по совсти сдлать ты не успешь, а что долженъ его свахлять какъ нибудь на живую нитку… Знай, что данъ теб отъ природы талантъ и что могъ бы ты съ нимъ доработаться до чего нибудь путнаго, еслибъ была у тебя возможность опомниться да заняться не торопясь и знай что все это должно сгибнуть, топомучто тебя какъ почтовую лошадь загонятъ, загонятъ да и спасиба не скажутъ, потому не за что ты воду толчешь, что отъ всхъ твоихъ тяжкихъ трудовъ строки не останется, которую кто нибудь посл припомнилъ бы съ удовольствiемъ!…

Послднiя слова сказаны были горькимъ, сдержаннымъ тономъ, но слдъ затмъ онъ опять поднялъ голосъ и началъ ругаться.

— Проституцiя? кричалъ онъ, размахивая руками. Проституцiя мысли и сердца, всего что есть драгоцннйшаго у бдняка!….. Ни одна публичная женщина въ мир не длаетъ такой мерзости какую мы длаемъ!… Она не несетъ сердечныхъ восторговъ на рынокъ, не рядитъ мыслей своихъ въ дурацкiй колпакъ и не выходитъ съ ними на площадь — тшить народъ!… А мы выходимъ!… Мы какъ наемный паяцъ, ломаемся передъ публикой и выманиваемъ у ней гроши, на которые содержатель здитъ въ карет и пьетъ дорогой лафитъ, а намъ швыряетъ объдки, голыя кости!.. На, дескать, братецъ, лизни, вдь надо же и теб быть сытымъ…. Анафема!…

Онъ началъ опять ругаться во всеуслышанiе. Прохожiе останавливались и дворники, просыпаясь, смотрли на насъ съ удивленiемъ.

Проводивъ его до Владимiрской, я простился.

— А!… Жаль… Когда же мы съ вами?… Заходите пожалуйста запросто, когда вздумаете… попрiятельски, запросто….

Я изъявилъ опасенiе, что помшаю его занятiямъ.

— О, нтъ, отвчалъ онъ. Я вдь пшу по ночамъ… Вы думаете теперь приду да и лягу? Какъ бы не такъ! Часовъ до пяти еще просижу… Дла пропасть.

— Какъ! Да когда же вы спите?

— Сплю утромъ часовъ до десяти и посл обда часокъ.

— А съ утра до обда?

— Съ утра до обда у насъ развалъ. Кто придетъ, кто уйдетъ, человкъ десять всегда сидятъ въ комнат и душутъ крученыя крепкiя.. Заходите пожалуйста… попрiятельски, безъ церемонiи, — мы люди простые…

Я общалъ и на этомъ мы съ нимъ разстались. Мн стало жаль этого человка при мысли, что онъ просидитъ всю ночь. Дорого же вы платите, господа, за честь быть пророками у себя на родин!… видно, оно дйствительно не легко, думалъ я, ложась спать.

XII.

2-го октября.

Былъ опять разговоръ о Святухин съ Марьей Петровной… о го положенiи въ жунал и о томъ какъ онъ самъ смотритъ на это положенiе. Я передалъ ей недавнюю его исповдь. Оказалось, что ей это все извстно, да и не это одно, а много чего еще. Между прочимъ, она сообщила мн подъ строжайшимъ секретомъ, что очень значительное число лучшихъ сотрудниковъ. Выставки давно ужь имютъ планъ отдлиться и завести свой журналъ. Нтъ никакого сомннiя, что дло пойдетъ отлично. Тургеневъ, Островскiй, Писемскiй и Гончаровъ дали слово печатать у нихъ свои вещи. Кром того, они умютъ самыя положительныя общанiя отъ нашихъ извстнйшихъ публицистовъ. Все это затвается въ самую широкую ногу и на совершенно новыхъ началахъ. За толщиной нумеровъ уже больше не будутъ гоняться, а примутъ за образецъ англiйскiй магазинъ и будутъ печатать одн только первостатейныя вещи. Отдлъ политики будетъ совсмъ преобразованъ и кореспонденцiя будетъ играть въ немъ главную роль. Въ важнйшихъ мстахъ Европы будутъ кореспонденты, да кром того особо въ Нью-Йорк, Александрiи и Пекин. сверхъ того имютъ въ виду разсылать подписчикамъ телеграфическiя депеши въ вид особаго, ежедневнаго прибавленiя, при этомъ будутъ печатать вексельный курсъ и цны акцiй, почтовой, морской, биржевой, библiографическiй, метеорологическiй и театральный бюллетени, словомъ, всю сущность ежедневной газеты въ сжатомъ вид, на небольшой четвертушк бумаги, которую всякой можетъ легко спрятать въ бумажникъ или карманъ.

Я замтилъ, что это великолпный планъ. ‘Ну, а какъ съ направленiемъ? — спросилъ я.

— Напрвленiе, отвчала она скороговоркой, будетъ имть девизомъ движенiе въ форм прогреса ускоренной постепенности, незадающееся никакими узкими рубриками, а клонящеееся къ самостоятельному развитiю всхъ основныхъ элементовъ жизни народа, взятаго вн его племенныхъ, сословныхъ и половыхъ различiй.

Я спросилъ, чтобъ она мн растолковала эту мудреную формулу. Она отвчала, что это нисколько немудрено, что стоитъ только понять. Я указалъ на два мста, которыя показались мн нсколько темны. ‘Что это значитъ’, спросилъ я, ‘прогресъ ускоренной постепенности?‘

— Это значитъ, отвчала она, что мы въ самомъ прогрес находимъ необходимымъ прогресъ. Мы не хотимъ, чтобы движнiе наше впередъ было простою, рутинною тенденцiею къ разршенiю избитыхъ задачъ, въ старомъ, избитомъ смысл, а чтобы оно всегда содержало въ себ живую возможность быть постепенно ускореннымъ относительно быстроты и усовершенствованнымъ относительно цли.

Я замтилъ, что такимъ образомъ оно достаточно ясно и что это совершенно новый взглядъ, но просилъ мн еще объясниь что это значитъ: жизнь народа, взятаго вн его половыхъ и другихъ различiй?

— Это значитъ эмансипацiя вообще и эмансипацiя женщинъ въ особенности.

— Когда же все это пойдетъ въ ходъ? сросилъ я съ большимъ любопытствомъ.

На оживленномъ лиц Марьи Петровны промелькнулъ легкiй оттнокъ заботы и грусти.

— Не знаю, отвчала она, до сихъ поръ столько препятствiй.

— Какiя же?

— Да какъ вамъ сказать?… Съ одной стороны оно пустяки конечно, но съ другой дло довольно серьезное… У насъ денегъ нтъ…

Въ разговор она уже нсколько разъ употребила первое лицо рчи вмсто третьяго, но сначала я на это не обратилъ большаго вниманiя.

— У васъ? — повторилъ я нсколько удивленный. Она покраснла…. При этомъ опять догадка, что она сама пишетъ, а можетъ быть и печатаетъ, зашевелилась у меня въ голов.

— Признаюсь вамъ, отвчала она, я принимаю такое живое участiе въ этомъ дл, что невольно привыкла смотрть на него какъ на свое собственное… Но мы говорили о деньгахъ. Святухинъ и нсколько человкъ его друзей, готовыхъ съ нимъ вмст начать это дло, люди безъ всякихъ средствъ, — живутъ трудовою копйкою.

— Но деньги будутъ, если подписка пойдетъ успшно?

— О! Въ этомъ нтъ никакого сомннiя. А все таки, чтобъ начать, надо имть на первое время въ рукахъ надежный запасъ, потомучто нельзя ожидать подписки въ большомъ числ прежде выпуска первой книжки, можетъ быть первыхъ двухъ-трехъ… Надо имть возможность выдержать покуда вниманiе публики будетъ пробуждено изъ обыкновенной своей апатiи и въ общемъ мннiи успетъ сформироваться оцнка… Подумайте, сколько разныхъ издержекъ потребуется въ самый короткiй срокъ. Вы заете во что цнятся нынче производства первокласныхъ талантовъ. Предположите что ихъ будетъ напечатано въ первыхъ книжкахъ два или три — вотъ ужъ вамъ 10,000 руб. изъ кармана. А другiя статьи? А жалоанье постояннымъ сотрудникамъ, бумага, наборъ, объявленiе… тысячи разныхъ, случайныхъ, мелкихъ издержекъ?…

— Сколько же, вы полагаете, нужно имть въ рукахъ, чтобъ начать? — спросилъ я, напрасно пытаясь сообразить что все это можетъ стоить.

— Да, говорятъ, тысячъ двадцать пять, по меньшей мр, а немшаетъ и больше.

— Что-жъ?… Можно занять…

— У кого? Кто повритъ людямъ безъ громкаго имени, безъ собственныхъ средствъ, безъ всякаго матерiальнаго обезпеченiя?

Я задумался… Предположенiе, нсколько разъ повторенное Касимовымъ, пришло мн на умъ, — я назвалъ его.

— У брата!? — отвчала она съ недоврчивою усмшкой. —Гм! Вы думаете что онъ дастъ?

— Почемужъ нтъ? Онъ вдь и такъ давалъ въ долгъ Святухину.

— Быть не можетъ… Кто это вамъ сказалъ?…

— Онъ самъ.

— Странно….. Я этого не знала… Нина мн ни полслова объ этомъ… Врно какiя нибудь мелочи — рыблей сто, двсти?..

— Можетъ быть. Но мн Дмитрiй петровичъ е разъ предлагалъ достать деньги въ гораздо большемъ размр, если я захочу начать что нибудь.

— У? Гм! Вотъ какъ… Марья Петровна открыла большiе глаза и посмотрвъ на меня съ любопытствомъ, задумалась.

— Знаете что? — продолжала она минуту спустя, — вы мн дали идею… Надо поговорить съ Радiономъ Михайловичемъ…

XII

4-го октября.

Презабавная эта Ниночка! Иной разъ едва удерживаешься отъ смха, глядя какiя штуки она выдлываетъ… До сихъ поръ осталась ребенкомъ, несмотря на то, что сама иметъ дтей… По характеру, это сущая курица, воды что называется не замутитъ и при муж пикнуть не сметъ, — а туда же Марьей Петровной и за другими тянется, хочетъ играть роль прогресистки, эманцированной!.. Завела у себя фуражку съ синимъ околышкомъ, да не сметъ надть… Жжетъ папироски, не ршаясь вдохнуть въ себя дымъ… Опрокинется на диванъ, поджавъ колна, или сядетъ на столъ и болтаетъ ногами какъ школьникъ, а подъ-часъ разкуражится, начнетъ говорить о какомъ нибудь скользкомъ предмет такъ храбро, развязно, какъ будто ей все это нипочемъ, да вдругъ, невзначай наткнется на какое нибудь словцо, которе ей покажетсй слишкомъ крпко, или почудится, что кто нибудь, слушая, усмхнулся двусмысленно, или просто замтитъ, что ее оставляютъ говорить одну… перепутается бдняжка, сконфузится, раскраснется вся какъ макъ, такъ даже жалко станетъ, несмотря на то, что тебя разбираетъ смхъ… А насмешься, — обидится… Вчера Марья Петровна надъ ней пошутила. Стала при мн говорить о какомъ-то Владимiр Иванович, инженер, съ которымъ он встрчаются гд-то въ воскресной школ или на лекцiяхъ, — увряя что будто бы онъ влюбленъ въ Нину и что зная ея просвщенныя убжденiя, онъ конечно не станетъ скрывать своихъ чувствъ, а когда нибудь скоро откроется и будетъ искать взаимности. Та сперва хохотала красня, но Марья Петровна на этомъ не кончила.

— И ты въ него влюбишься тоже, Нина, я это чувствую, — продолжала она. — Я знаю что онъ теб очень нравится.

— Фи! Что за вздоръ! отвчала та ужь немного надувшись, но все еще усмхаясь.

— Отчего вздоръ? Мало ли что можетъ случиться?.. Чувство не связано сводомъ гражданскихъ законовъ… Да и какая бда?.. Вдь мы съ тобой выше этихъ пустыхъ предразсудковъ, — а Дмитрiй тоже не мальчикъ. Онъ человкъ умный, владетъ собой и первый пылъ страсти у вас прошолъ.. Онъ не захочетъ у тебя отнять счастье. Онъ можетъ быть немножко посердится на васъ обоихъ начала, но потомъ образумится и поступитъ какъ человкъ современный… Дастъ теб паспортъ и деньги, и отпуститъ тебя съ Владимiромъ Ивановичемъ за границу, а дти останутся у меня на рукахъ…

Ниночка слушала нсколько времени, вся раскраснвшись, съ большими, встревоженными глазами, да вдругъ какъ расплачется… ‘Ни за что! Ни за что! Ты меня не любишь, Маша! Ты хочешь отъ меня отвязаться! Я вамъ надола обоимъ! Вы хотите отнять у меня дтей! Хотите сдлать меня несчастною на всю жизнь!..’

Мы насилу ее успоколи, увряя что это не шутки. Но минытъ черезъ пять, когда она вышла изъ комнаты, я съ большимъ удивленiемъ обратился къ Марь Петровн.

— Что это значитъ — спросилъ я.

— Такъ, ничего… отвчала она усмхаясь. Я люблю ее подразнить иногда, — она такой милый ребенокъ!

— Да отчегожъ она такъ, того… такъ горячо это принимаетъ?

— О! Да разв вы не замтили, что она влюблена безъ памяти въ мужа!

Я хотлъ спросить: а онъ какъ? Любитъ-ли онъ ее также? Но въ эту минуту вошолъ какой-то студентъ съ извстiемъ, что лекцiя Костомарова назначена вмсто субботы во вторникъ.

XIII

9-го октября.

Былъ у Святухина. Онъ познакомилъ меня съ своею женой… Добрая женщина и собой не дурна, только держитъ себя не совсмъ опрятно. Подъ ногтями каемки и рукава грязные… Манерой напоминаетъ русскихъ актрисъ… Въ комнат тоже не слишкомъ чисто. Въ передней ведро съ помоями и пеленки. Въ гостиной, по самой середк, валяется дтская кукла съ дикорастопыренными руками и съ разбитымъ черепомъ. Въ кабинет хаосъ… Книги и рукописи грудой лежатъ на стульяхъ, а на стол платье. Въ пепельниц лоскутья изорванной бумаги, а пепелъ просыпанъ мимо. На подоконник горка золы, выбитой впоропяхъ изъ трубки, окурки сигаръ, изорванная обертка какой-то книги, на которой разбросаны папиросы, очевидно домашней фабрики, судя по коробк съ пустыми гильзами и съ рукояткой стальнаго пера для набивки… На стн маска Блинскаго, вся закопченая дымомъ и покрытая пылью. Кругомъ полки съ книгами, подъ полками съ полдюжины фотографическихъ карточекъ, прибитыхъ гвоздями, окна безъ сторы, въ углу за плевательницей мокрые чайные листья въ смси съ разнымъ соромъ, — неоспоримый признакъ, что комната метена…

Святухинъ въ жилет, безъ сюртука и безъ галстуха, самъ отворилъ мн двери, извиняясь не помню въ чемъ и тотчасъ-же отобралъ у меня мой зонтикъ шляпу съ такимъ настойчивымъ видомъ, какъ будто бы эти вещи въ моихъ рукахъ грозили какую нибудь немедленною катастрофой. Изъ гостиной выглянуло живописное любопытное женское личико: это была сама хозяйка. Святухинъ тутъ же представилъ меня и мы сказали другъ другу нсколько словъ, посл чего онъ увелъ меня въ кабинетъ, гд сидли ужь два господина литературной наружности. Говорили объ итальянскихъ длахъ, потомъ о Людовик Наполеон, потомъ о какомъ-то процес, который одинъ изъ русскихъ выигралъ въ Лондон. Потомъ пришло нсколько человкъ студентовъ съ молодымъ человкомъ, который принесъ зачитанный въ лоскутки номеръ Колокола и прочелъ намъ забавный разсказъ о какомъ-то скандал… Я провелъ очень прiятно часа полтора, но собственно-литературнаго разговора почти не слыхалъ, за исключенiемъ нсколькихъ словъ о ссор редакцiи съ какою-то писательницею за передлку ея статьи.

XIV

11-го октября.

Сегодня, совсмъ неожиданно, пришлось быть свидтелемъ весьма любопытной сцны. Часу во второмъ зашолъ къ Святухину: какой-то юноша, гимназистъ, отворилъ мн двери и не дожидаясь вопроса, объявилъ очень ршительно, что Родiона Михйловича дома нтъ. Это мн показалось сомнительно, потомучто передняя вся уставлена была калошами, шляпами, зонтиками и завалена верхнимъ платьемъ, ктому же, въ ней крпко пахло табачнымъ дымомъ и за дверьми, въ кабинет, слышны были громкiе голоса.

— Занять съ кмъ нибудь. — думалъ я и повернулся чтобы уйти, но не усплъ сдлать шагу, какъ сама Анна Дмитрiевна догнала меня на порог.

— Василiй Григорьевичъ! Извините!… Войдите пожалуйста… Мужъ дома. Онъ не веллъ принимать постороннихъ, потомучто у насъ тутъ сегодня сходка. Но до васъ это не касается… Извините, пожалуйста! Братъ Петя еще не знаетъ васъ… Да войдите же!..

— Но… я можетъ быь помшаю? отвчалъ я, не ршаясь принять приглашенiе.

— О! нтъ! Родiонъ Михайловичъ не длаетъ изъ этого никакого секрета. Онъ только боялся, чтобъ слишкомъ много народу не набралось. Вы знаете, — наша молодежь… всякiй самъ говоритъ лзетъ, а тутъ и безъ нихъ столковаться трудно… Но вы, — это другое дло… вы вдь будете просто зрителемъ… Родiонъ Михайловичъ разсрдится, если узнаетъ что васъ не впустили… Онъ васъ полюбилъ… Онъ очень радъ будетъ… Да постойте, вотъ я его самого сейчасъ позову…

Она убжали и минуту спутя вернулась съ мужемъ. Тотъ наскоро повторилъ извиненiя и чуть не насильно втащилъ меня въ кабинетъ, шепнувъ мимоходомъ… горячее дло!..

Дло дйствительно имло весьма горячiй видъ. Небольшой кабинетъ былъ полонъ народа. Въ немъ собралось человкъ двадцать, большею частiю молодыхъ людей, въ томъ числ нсколько оофоцеровъ, студентовъ и какой-то красивый мужчина въ театрально-ямщицкомъ наряд… Густое облако дыма, шумъ, говоръ, шутки и громкiе возгласы… На меня не обратили вниманiя. Я прислъ въ уголк, возл хозяина, горя нетерпнiемъ поскор узнать въ чемъ дло, но долго не могъ ршительно ничего разобрать.

Минутъ пять я присматривался и приглушивался самымъ внимательнымъ образомъ, пока наконецъ, въ этомъ хаос лицъ, криковъ и голосовъ, безпрестанно перебивавшихъ другъ друга, я усплъ отыскать нчто похожее на фокусъ, въ которомъ все это сосредоточивалось. Этотъ фокусъ сидлъ очень важно въ креслахъ, прямо противъ меня. Это былъ нкто Свчинъ, военный, плотный, приземистый, неуклюжiй мужчина лтъ за тридцать, съ начинающеюся лысиной въ коротко-обстриженныхъ волосахъ и съ густой бородой, въ самомъ центр которой подбита была небольшая уступка служб, величиною въ пятакъ, вслдствiе чего два хвоста бурой шерсти, разрозненные этой проской, висли у него на груди… Онъ, какъ я посл узналъ, былъ авторъ какой-то педагогической статейки, появившейся очень недавно въ журнал Вожакъ, статейки, которую обругали въ Выставк,посл чего сраженiе перешло на нейтральную територiю одной ежедневной газеты, отводившей въ столбцахъ небольшую арену для этого рода потхъ. Тамъ рака дошла до послднихъ предловъ ожесточенiя и кончиласт тмъ, что нсколько лицъ съ обихъ сторонъ, принимавшихъ въ ней дятельное участе, потребовали другъ друга на очную ставку для словеснаго разъясненiя двухъ или трехъ вопросовъ, дотого жосткихъ, что печатная рчь напрасно ломала надъ ними зубы. Начала этого разъясненiя я къ сожалнiю не засталъ статей, изъ которыхъ оно возникло, не читывалъ, а потому разумется былъ какъ въ лсу. Большую часть изъ того что было говорено совсмъ не понялъ, а остальное не могъ связать. Помню только, что партiя Свчина настаивала на объясненiи какихъ-то двусмысленныхъ выраженiй, напечатанныхъ будто бы съ цлiю распространить клевету, но какъ ни старались съ обихъ сторонъ, а дло (въ моихъ глазахъ покрайней мр) не становилось ясне ни на волосъ. Много мшали конечно рзкiя выходки опонентовъ, имвшiя иногда чисто личный и весьма оскорбительный смыслъ. На нихъ отвчали съ такою же рзкостью, голоса возвышались, лица краснли и мирное объясненiе нсколько разъ грозило окончиться страшною ссорою… Но буря стихала всякiй разъ что на сцену являлись вопросы другаго рода, боле общiе и широкiе, и тогда содержанiе спора становилось ясне. Одинъ весьма интересный пасажъ въ этомъ род я усплъ хорошо запомнить, можетъ быть оттого, что онъ былъ послднiй.

— Надо же это выяснить наконецъ, — говорилъ господинъ въ очкахъ съ маленькимъ, круглымъ лицомъ, съ котораго не сходила насмшливая улыбка. Это былъ нкто Розановъ, какъ я посл узналъ, учитель словесности въ какой-то гимназiи, — господинъ въ спор игравшiй весьма замтную роль… ‘Надо же это выяснить… Что, намъ нужна наука или вы ее окончательно считаете роскошью?

— Нужна та наука, которая нужна, — пыхтя отвчалъ Свчинъ, — ‘а которая не нужна, та роскошь.’

— Тавтологiя! закричалъ кто-то.

— Такъ можно сто лтъ говорить, — продолжалъ Розановъ и все таки не договориться ни до чего положительнаго… Вы смшиваете науку съ выучкой, — отъ этого и выходитъ нелпость…

— Нисколько! Вздоръ!… Разумется! закричали съ разныхъ сторонъ.

— Дло въ томъ, продолжалъ Розановъ, съ усилiемъ напрягая голосъ: — что выучка можетъ имть прямою задачей умнье жить и добывать себ нужное въ жизни, а наука не можетъ.

— Да на кой же чортъ намъ ее, если она не можетъ, — презрительно перебилъ Свчинъ.

— Никакая наука, продолжалъ тотъ не останавливаясь: — никакая наука не обязывается васъ выучить тому что вамъ слдуетъ длать для достиженiя вашихъ цлей въ жизни. Наук собственно дла нтъ до вашей насущной нужды. Ея цль знанiе, ея дло выяснить вамъ характеръ явленiй васъ окружающихъ и отыскать ихъ законъ, а выработать изъ этихъ законовъ правила для насущнаго обихода это ужь дло практической ловкости и здраваго смысла.

— Вы отдлаете науку отъ здраваго смысла, замтилъ кто-то.

— Нискольо, — но я отдляю ее отъ искуства, которому можно пожалуй тоже учиться, какъ учатся здить верхомъ… или плавать… танцовать, рисовать…

— Воровать, прибавилъ Свчинъ. Громкiй хохотъ привтствовалъ эту шутку.

— Пожалуй и воровать, продолжалъ не смущался ораторъ, — но это не есть наука.

— Какъ не наука? Напротивъ, наука да еще и весьма почтенная.

— Позвольте, не перебивайте… Изъ свего сказаннаго я вывожу, господа, вопросъ такого рода: должны ли имъ, педагоги, поставить себ задачею развитiе мысли и знанiя въ нашемъ народ, какъ главный залогъ его будущей самостоятельности, или смотрть на такое развитiе какъ на роскошь, для него безполезную, и заботиться только о томъ, чтобы дать ему рядъ практическихъ наставленiй какъ онъ долженъ вести себя въ жизни и что долженъ длать въ такихъ или другихъ обстоятельствахъ?

— Все это философiя! возразилъ Свчинъ. Куды намъ, дуракамъ, до такой премудрости? Мы смотримъ на вещи спроста и если видимъ, что въ школахъ у насъ учатъ вздору, то прямо и говоримъ, что молъ это вздоръ.

— Такъ-съ, возразилъ Розановъ: только вы потрудитесь намъ обстоятельно указать, что именно вы считаете вздоромъ? — А-то вы тутъ съ нами скромничаете, а тамъ, въ вашихъ статьяхъ, лупите безъ разбора по всей систем преподаванья.

Свчинъ улыбнулся съ лукавымъ самодовольствомъ.

— Надо бить дале цли, чтобъ попасть въ цль, отвчалъ онъ значительно. Наше дло ломать, не теряя времени что подъ руку попадетъ. Намъ некогда разбирать что сгнило и что еще держится. Что иметъ довольно силы чтобъ выжить, то выживетъ, а не выживетъ такъ туда и дорога, для чего нибудь новаго опростаетъ мсто.

На это Розановъ возразилъ, что въ жизни порожнихъ мстъ не бываетъ, что въ ней разрушенiе стараго тождественно съ образованiемъ новаго и что-быть, разрушая съ одной стороны, надо знать что возродишь съ другой, а то можетъ пожалуй случиться, что новое окажется хуже стараго.

— Нутка, посмотримъ, что ты на это скажешь? — думалъ я про себя. Но Свчинъ не смутился. Онъ отвчалъ, что можетъ случиться и такъ, — что ему до того дла нтъ, что онъ представитель движенiя и не знаетъ куду оно приведетъ, но требуетъ перемны только на томъ основанiи, что настоящее скверно и что во всякомъ случа его не стоитъ жалть.

Нсколько человкъ съ его стороны громко выразили свое одобренiе, но большинство было противъ и завязался горячiй споръ. Всхъ подробностей я не припомню что въ самомъ горячемъ мст Розановъ выругалъ Свчина и его партизановъ идеалистами, что сильно ихъ озадачило, а съ другой стороны возбудило всеобщiй смхъ, вслдъ за которымъ нкоторые потребовали объясненiе.

— Да чмъ же прикажете считать, спросилъ Розановъ, людей, которые не цнятъ дйствительности ни въ грошъ и отрицаютъ ее наповалъ во имя какой-то Аркадiи, которая имъ мерещится въ будущемъ.

Не усплъ онъ сказать, какъ пять или шесть человкъ заговорили опять въ-перебивку, кто противъ, кто за все это съ такимъ жаромъ, чтоне было никакой возможности что нибудь разобрать путемъ. Одно только ясно высказывалось: это сильное раздраженiе съ обихъ сторонъ. Снога возвысились голоса, снова посыпались личности рзкiя обвиненiя въ разнаго рода нелитературныхъ грхахъ. Вс встали и перемшались. Шиканье, свистъ, аплодисменты слышны были съ разныхъ сторонъ. Свчинъ, до сихъ поръ говорившiй довольно спокойно, вышелъ совсмъ изъ себя и стуча объ полъ саблею, кричалъ во всю глотку. Святухинъ, нсколько разъ безуспшно старавшiйся возстановить порядокъ, не выдержалъ до конца роли посредника и поругался съ однимъ изъ своихъ гостей. Я самъ, человкъ весьма смирный и попавшiй на диспутъ случайно и все еще понимавшiй неясно въ чемъ собственно спорный пунктъ, я самъ начиналъ въ себ чувствовать какiя то безотчетно воинственныя побужденiя. Помню что нсколько разъ я начиналъ говорить очень громко и горячо какой-то вздоръ, на который по счастью никто изъ присутствующихъ не обратилъ никакого вниманiя. Предцувствуя инстинктивно, что ссора можетъ дойти до положительной схватки и кончиться въ-рукопашную, я съ какимъ-то ребяческимъ озлобленiемъ готовъ былъ стать грудью за сторону Розанова И Святухина, я мысленно уже выбралъ себ противникомъ самого Свчина, я мысленно уже выбралъ себ противникомъ самого Свчина, но дло до этого не дошло. Среди всеобщаго гвалта какой-то юмористическiй господинъ ловко вскочилъ на стулъ и произнесъ краткiй спичь… ‘Господа!’ закричалъ онъ во всеуслышанiе ‘Я нахожу, что дло разъяснено чрезвычайно ясно, какъ ясне не можетъ быть, а потому предлагаю ршить, что объясненiе кончено!’

— Кончено! Кончено! — закричали со всхъ сторонъ. Въ ту же минуту большая половина собранiя схватилась за шляпы и толпой повалила вонъ.

— Милости просимъ, — жена зоветъ закусить6 сказалъ Святухинъ, отворивъ дверь въ гостиную.

Мы высыпали на свжiй воздухъ словно изъ бани: кто отдувался, кто потъ утиралъ, — лица у нкоторыхъ были какъ пареныя, а другiя еще сохраняли невольно какой-то задорный, взъерошенный видъ. Пятнадцатилтнiй мальчикъ, братъ Анны Дмитрiевны, гимназистъ Петя, присутсвовавшiй все время на диспут, можетъ быть съ тайной надеждою отличиться вслуча еслибы дло дошло до драки, былъ такъ взволнованъ, что сначала ршительно отказался отъ завтрака и уже посл сталъ сть.

— Ну что, чмъ кончилось? спросила хозяйка.

— Ушли не простившись, — отвчалъ кто-то.

— Свиньи! мрачно замтилъ Святухинъ.

— Ну, а вопросъ о преподаванiи?

— Они отвергаютъ ршительно гуманизмъ, — отвчалъ съ озабоченнымъ видомъ Петя.

15-го октября.

Вчера у меня обдали Святухинъ и Розановъ. Что это за простые, милые люди! Другiе на мст ихъ наврно стали бы чваниться своимъ высшимъ развитiемъ и смотрли бы свясока на такого темнаго человка, какъ я, — а они и виду не подали чтобъ имъ было скучно. Пили шампанское и курили сигары, не заставляя себя упрашивать, говорили открыто, вевело, не чинясь и не важничая, отвчали на вс вопросы охотно и въ короткое время надлили меня такимъ щедрымъ запасомъ свднiй, разсказали такую пропасть серьезныхъ и въ высшей степени интересныхъ вещей, что еслибы я захотлъ изложить это все цликомъ на бумаг, мн пришлось сидть за работой дней пять. Но подвигъ такого размгра мн не по силамъ, а потому постараюсь здсь высказать только то, что поразило меня особенно.

Я ихъ просилъ объяснить мн истинный смыслъ бывшаго диспута и узналъ объ этомъ предмет слдующее:

Судя по ихъ словамъ, въ нашей литератур есть школа какихъ-то фанатиковъ. Святухинъ ихъ называетъ абреками, а Розановъ желтяками. Эти абреки воюютъ противъ всего осдлаго, прочно установившагося въ области историческаго развитiя мысли. Они дйствуютъ въ-разсыпную. Одни разбиваютъ право и политическую экономiю, другiе топчутъ всю философiю въ грязь, третьи осмиваютъ искуство, четвертые возстаютъ противъ обычаевъ и преданiй, завщанныхъ стариной, — противъ всего родового, народнаго, привязывающаго человка къ почв и заставляющаго любить свои племенныя особенности. Безъ связи и общаго плана, но съ изумительной дерзостью совершаютъ они набги на эти отдльные пункты, нападаютъ врасплохъ, производятъ тревогу, погромъ, и посл короткой схватки, уходятъ, довольные мелкимъ успхомъ. На серьезный, открытый споръ ихъ не выманишь и послдняго слова отъ нихъ, никоимъ путемъ не добьешься, потомучто у нихъ нтъ никакихъ основныхъ убжденiй, на которыхъ они могли бы остановиться и упереться твердо. На вс твои аргументы они отвчаютъ насмшкой: — это молъ вовсе неважно, дло совсмъ не въ томъ и съ этимъ сальцемъ они отъ тебя въ замочную скважину улизнутъ, проведутъ тебя черезъ вс теорiи и все это будетъ неважно, все дло не въ томъ. Это у нихъ такая система, потомучто, какъ Розановъ объяснилъ, они не хотятъ ничмъ себя связывать. То есть, значитъ. какъ только ты высказался о чемъ нибудь утвердительно, такъ ты и связанъ, и за эту привязку можно теб какъ дважды два доказать, что вотъ молъ изъ этого то-то и то-то слдуетъ, стало-быть что ты теперь говоришь, все это вздоръ, и ты мой почтеннйшiй противорчишь себ. Вотъ этакимъ-то образомъ они на диспут отваливали. Какъ только замтятъ, что имъ приходится плохо и что серьезнаго спора не выдержать, такъ тотчасъ и всторону, собьютъ все дло на личности, станутъ ругаться, затютъ шумъ, путаницу, содомъ и напустятъ теб такого дыму въ глаза, что поневол отстанешь….

Дале я узналъ, что на диспут были только одни втростепеные представители этой школы, а что ихъ доки, професора, какъ увряетъ Святухинъ, ни за что въ мiр, ни на какой диспутъ не выйдутъ и ни съ кмъ объясняться словесно не станутъ, потомучто боятся свое достоинство уронить… Это меня удивили. ‘Какъ?’ спросилъ я, — ‘а Свчинъ?’

— Свчинъ? — отвчалъ мн съ усмшкою Розановъ, — г-мъ, заете что такое Свчинъ? Это птухъ, котораго положили на полъ и очертили носъ мломъ, — простякъ, добрый малый съ куриною порцiей мозга. Онъ совсмъ ошаллъ отъ дурману, которымъ его опаиваютъ, и готовъ на стну лзть, если прiятели скажутъ ему, что это прогресъ… Это одинъ изъ тхъ, которые не могутъ ничего понять ясно, а лупятъ безъ толку и безъ разбору по всему, что имъ подъ руку попадетъ и по всмъ, кто съ ними хоть на волосъ несогласенъ. Онъ теперь сунулся въ педагогiю, въ которой смыслитъ, съ позволенiя сказать, какъ свинья въ апельсинахъ…

Дале, они назвали мн еще нсколько человкъ, игравшихъ замтную роль на диспут и отозвались о нихъ тоже не очень лестно.

Посл того Святухинъ сталъ говорить весьма горячо о вред, который это наздичество причиняетъ литератур, отбивая отъ дла молодыхъ людей съ талантомъ и прiучая ихъ относиться презрительно къ искуству, наук и жизни.

— Все это мтить теперь въ пророки, — прибавилъ онъ, — въ генiи, и не сдлавъ ршительно ничего, даже не зная путемъ ничего, считаетъ себя превыше всего, всмъ брезгаетъ, все ругаетъ!…

Много чего еще они говорили объ этомъ:.. всего не припомню… Я былъ огорчонъ и встревоженъ до-крайности. Я до сихъ поръ, признаюсь, даже и не подозрвалъ, чтобъ дло было до такой степени скверно…

— Боже мой! воскрикнулъ я, всплеснувъ руками. Да что-жъ это будетъ наконецъ! Да неужели жъ у насъ нтъ людей, способныхъ выступить на открытый бой противъ всхъ этихъ вандаловъ, и стереть ихъ съ лица земли?… Къ этому времени, я усплъ выпить стакана четыре, и потому говорилъ немножко высокимъ слогомъ. Гости мои, отчасти по той же причин, а отчасти встрчая такое сочувствiе въ своемъ слушател, стали еще сообщительне. Слово за словомъ они мн признались, что они затваютъ новый журналъ съ цлью отстаивать всми силами науку, искуство и жизнь противъ тхъ варваровъ, о которыхъ мы только-что говорили.

Это извстiе привело меня въ неизъяснимый азартъ, въ какое-то дико-воинственное одушевленiе, въ род того, которое я испыталъ на диспут. Я не вытерплъ и проболтался имъ тутъ-же, что я уже слышалъ объ намренiи отъ… одного, хорошаго человка… прiятеля, но что меня удивляетъ одно. Въ програм, которую сообщилъ мн прiятель, не сказано, помнится, ничего объ этой цли. Тамъ упомянуто только въ общихъ словахъ о прогрес, эменсипацiи, о развитiи всхъ элементовъ народной жизни въ ихъ полномъ объем, что все безъ сомннiя превосходно, но мн гораздо боле нравится эта особая цль. Въ ней больше энергiи, она осязательне, опредленне…

— Все это правда, отвчалъ Розановъ: — но согласитесь, что начиная войну, неполитично публиковать заране планы военныхъ дйствiй. Насъ могутъ разбить прежде чмъ мы успемъ собраться съ силами. Знамя конечно нужно, но мы успемъ еще двадцать разъ его развернуть. Вдь у насъ до сихъ поръ, по пословиц, еще и конь не валялся.

— Я присталъ къ нимъ съ распросами: когда они думаютъ начать дло? Но получилъ опять тотъ же отвтъ, что у нихъ еще денегъ нтъ.

— Деньги будутъ! произнесъ я ршительно и выпилъ залпомъ стаканъ вина за успхъ ихъ предприятiя…

Что было дальше, я худо помню. Чуть ли я имъ не выболталъ нашего разговора съ Марьей Петровной, потомучто мы, помнится, говорили что-то о ней и о деньгахъ, и оба они сначала казались немного удивлены, но потомъ наступили минуты шумной, неудержимой радости. Гости сами потребовали еще вина. Откупорили бутылку шампанскаго,.. послднюю… Мы обнимались и пили нсколько разъ за новый журналъ…

Какъ и когда они отъ меня ушли?.. кто съ меня снялъ сапоги и сюртукъ и какимъ образомъ я очутился одинъ, у себя въ кабинет, въ постел — Помню только, что я проспалъ до глубокой ночи, потомъ всталъ, раздлся и снова легъ.

XVI

18-го октября.

— Чортъ знаетъ какъ этотъ народъ глупъ! говорилъ Дмитрiй Петровичъ, прохаживаясь по комнат… Бралъ у меня разъ пять, то по пятидесяти, то по сту и до сихъ поръ ничего не отдалъ, а теперь прилзъ опять съ просьбою… дай ему въ долгъ, какъ бы ты думалъ?.. Хе, хе! Бездлицу, — всего 25,000!.. Что вы, я говорю, — домъ что-ли купить собираетесь? А онъ мн пошолъ разсказывать басню про какой-то журналъ, который они затваютъ… Дло, молъ, самое врное и у насъ все готово, — а? слышишь ли?.. все готово, одного только —денегъ нтъ. Да мы, дескать, въ этомъ на васъ надемся… А? какъ теб это нравится?

— Что жъ ты ему отвчалъ? спросилъ я Дмитрiя Петровича.

— А вотъ что… Знаете, говорю, если вамъ все равно, такъ вы лучше займите у Кокорева или у Штиглица… у нихъ денегъ больше… Г-мъ, говоритъ, вы шутите Дмитрiй Петровичъ?.. Нисколько, хи, хи!.. Что тутъ за шутки?.. Двадцать пять тысячъ дло не шуточное… Я вамъ совтую то-же что я и другому бы посовтовалъ. Вы заете, деньги лицепрiятiя не терпять. Что мн за дло кому я даю взаймы и на что, лишь бы я зналъ что ссуда вернется,.. и могу васъ уврить, что Кокоревъ, Штиглицъ, всякiй капиталистъ смотрятъ на это дло так же… Никто изъ нихъ не откажется дать взаймы, на проценты конечно, и подъ врное обезпеченiе. Г-мъ… да какое же, говоритъ, я имъ могу предложить обезпеченiе? Не знаю, я говорю, — вы мн объ обезпеченiи ничего не говорили. Да помилуйте, говоритъ, — вы меня знаете и можете быть уверены, что во всякомъ случа, я поставлю себ священной обязанностью… Позвольте, я говорю, — все это лишнее. Я нимало не сомнваюсь, что вы намрены уплатить то что вы занимаете, да и дло тутъ не въ намренiи, а въ способности его выполнить. Да помилуйте, говорить, неужто вы думаете, что мы пустимся, очертя голову, въ какiя нибудь несбыточныя зати?

— Позвольте, хе, хе! я объ этомъ не думаю ничего да и думать не буду… Къ чему?.. Это ваше дло, до меня оно не касается. Мн все равно на что вы хотите употребить деньги. Хоть бы вы на нихъ Калифорнiю покупали, а все таки не могу дать взаймы иначе чмъ это обыкновенно длается… А длать взаймы, обезпечивать уплату своею собственностью, или, за неимнiемъ оной, ручатествомъ кого нибудь другого, имющаго… Поморщился мой прiятель, — понялъ… ха, ха, ха!.. ушолъ отъ меня, поджавши хвостъ… Жаль что тебя утъ не было! Ты бы полюбовался…

Этотъ разсказъ и насмшки надъ бднымъ святухинымъ и маленькiй, злобный хохотъ, которымъ все это было пересыпано, произвели на меня непрiятное впечатленiе… Отъ нихъ вяло такой безпощадной сухостью!

— Послушай Дмитрiй Петровичъ, — сказалъ я ему, когда онъ кончилъ: разв большой журналъ въ пять-шесть тысячъ подписчиковъ нельзя считать собственностью?

— Журналъ? г-мъ, — отвчалъ онъ подумавъ. — Почему жъ нтъ, — можно пожалуй, — да только какой журналъ? Никакого журнала вдь нтъ. Все это пуфъ… одн надежды, вдобавокъ несбыточныя, потомучто едва ли они найдутъ такого осла, который ршится дать деньги на этотъ вздоръ.

— Нисколько не вздоръ, отвчалъ я. — Въ наше время чувствуется потребность именно въ такомъ орган слова, какой они имютъ въ виду. Онъ говорилъ теб о цли изданiя?

— Нтъ, да и хорошо сдлать, потомучто меня это вовсе не интересуетъ… Пустое фразерство, подъ которымъ у всхъ цль одна: отбить у другихъ подписчиковъ. Все это лавочники, все это тащитъ тебя за рукавъ, клятвенно увряя, что у сосда товаръ гнилой, а у нихъ однихъ — лучшiй сортъ.

— Дмитрiй Петровичъ! Ты ошибаешься. Можетъ быть есть и такiе какъ ты говоришь, но эти на нихъ непохожи. У этихъ цль истинно-благородная. Они хотятъ защищать науку, искуство…

— Отъ кого это? спросилъ онъ насмшливо.

— Какъ? отвчалъ я. — Разв теб неизвстно, что у насъ появилась школа людей, которые все это отрицаютъ?

— Такъ что-жъ за бда? Ну и пусть отрицаютъ. Стоитъ ли наша паршивая наука и что тамъ еще, — искуство что ли — чтобъ ихъ защищать?.. Я знаю немножко этихъ людей, противъ которыхъ они собираются воевать. Это единственные изо всего ихъ стада, которые пишутъ что-то похожее на дло. Сквозь вс ихъ нелпости и фразерство, у нихъ пробивается иногда свжая струйка здраваго смысла, которая общаетъ нчто.

— Не свжая струйка, а гниль! возразилъ я съ досадой. Зерно разложенiя, грозящее все заразить. Знаешь ли ты, что они ни на чемъ не останавливаются, отвергаютъ вс нравственные принципы?..

— Послушай Василiй Григорьичъ, перебилъ онъ смясь: Вдь это все фразы. вдь если по правд сказать, кто жъ у насъ ныньче вритъ въ нравственные принципы? А то что ты на нихъ взводишь, будто они ни на чемъ не останавливаются. Проклятая филантропiя портитъ дло. Лзутъ изъ кожи чтобъ быть благодтелями рода человческаго, который о нихъ и не думаетъ. Не будь этой дури, они бы давно пришли куда слдуетъ.

— То есть куда жъ это?

— Да туда, куда всякiй, несовершенно помшанный человкъ долженъ придти съ лтами и опытомъ. Къ тому, чтобы не соваться въ чужiя дла, а длать свое. Изъ за какого чорта я буду разыгрывать роль провиднiя и думать объ общей польз? Что тамъ за общая польза? Гд она? Живетъ ли на свт хоть одинъ умный человкъ, который бы врилъ серьезно въ эту нелпую басню? Общая польза такой же мифъ какъ и вс остальные. Все что длается во имя ея, всегда достается въ руки какому нибудь смышленому шулеру, который одинъ и пользуется, а сотни и тысячи простяковъ остаются подъ носомъ.

— Изъ этого еще не слдуетъ, чтобы шулерство было честно, — отвчалъ я.

— Г-мъ, честно… нечестно… разныя точки зрнiя на одинъ и тотъ же предметъ. Все честно спереди и безчестно сзади… Вотъ хоть бы ты напримръ, ужь конечно честнйшiй человкъ въ мр, самъ, ничего не длая, продаешь въ годъ выручку сотни длающихъ, и это считается честно, а голодный мазурикъ вытащитъ у тебя изъ кармана платокъ — это безчестно… Старый отецъ, взяточникъ, людбившiй тебя безъ памяти, наживетъ для тебя состоянiе, — это безчестно, а ты его промотаешь — честно… Пора бы намъ наконецъ понять, что отъ всхъ этихъ пошлыхъ разграченiй дло ни на волосъ не измнится, а мы не хотимъ понять… Щегольнуть-то пожалуй и мы не прочь. Въ добрый часъ, скрпивъ сердце, скажемъ что честность не больше какъ дло вкуса, а попробуйка придержать насъ на этомъ, спроси: — что-жъ молъ вы такъ нападаете на лавочниковъ и тому подобныхъ? да мы глаза выцарапаемъ!.. Вотъ и поди, и толкуй съ литераторами! Я теб не совтую съ этимъ народомъ связываться. Они тебя съ толку собьютъ.

Но то что онъ самъ говорилъ, сбивало меня гораздо хуже съ толку. Чувствуя, что у меня въ голов колесомъ ходитъ, я выбжалъ изъ его кабинета, не отвчая ни слова, и въ гостиной столкнулся съ Марьей Петровной.

— Ради самого Бога! обратился я къ ней. — Скажите мн откровенно что вы думаете объ общей польз и есть ли на свт честность, или все это чушь… ерунда?

— Что съ вами? Что вы? спросила она, отступая съ встревоженнымъ взоромъ, безмолвно договорившимъ: да что ты, ужь не съ ума ли сошолъ?

— Марья Петровна! Я знаю, что я лнтяй, дармодъ, что я никому на свт пользы не приношу… все это правда, но ради Бога, скажите: неужели вы за это считаете меня подлецомъ?

— Василiй Григорьевичъ! Богъ съ вами! Что вы? Съ чего вы взяли?

— Нтъ! Не считайте, продолжалъ я. — Дайте же мн руку, скажите что не считаете.

— Разумется нтъ, отвчала она, протягивая мн об руки.

Я крпко пожалъ ихъ.

— И вы не считаете честность вздоромъ? продолжалъ я: — не раздляете мннiя тхъ, которые думаютъ, что быть подлецомъ или честнымъ, съ сущности все равно, что общая польза мифъ, что одни дураки о ней думаютъ, а умные люди пользуются ихъ глупостью и заботятся только о собственной выгод?

— Разумется нтъ, повторила она.

— О, еслибъ вы знали какъ утшительно ваше нтъ! Я не одинъ по крайней мр… а я уже думалъ, что я такъ отсталъ отъ всхъ, что никого и понять не могу… Но… скажите однако… меня безпокоитъ мысль… съ той стороны покрайней мр, съ которой сегодня явилась, она ни разу еще не приходила мн въ голову.

— Какая мысль?

— Да то, что я, ничего недлающiй лнтяй, трачу въ годъ выручку сотни тружениковъ.

— Что-жъ? Это дурно конечно… но кто это вамъ сказалъ?

— Вашъ братъ.

— Какъ? Дмитрiй?

— Да, онъ. Онъ впрочемъ не говорилъ положительно, что это безчестно… Онъ думаетъ что въ сущности нтъ ничего ни честнаго, ни безчестнаго, что это пустыя различiя, происходящiя совершенно случайно оттого съ какой точки смотришь на вещь.

— Ну, братъ, не судья въ этого рода вещахъ.

— А вы, Марья Пертовна, скажите мн откровенно, какъ другу, что вы думаете?

— О честности?

— Нтъ, обо мн.

— Да я думаю, что не слдуетъ осуждать очень строго отдльнаго человка за ложное положенiе, въ которое онъ поставленъ общимъ порядкомъ вещей, тмъ боле человка съ такимъ благороднымъ сердцемъ какъ вы, который способенъ понять, что онъ шолъ по ложной дорог, и понявъ, выбрать себ другой путь.

— Но какой же? Гд онъ? Укажите мн ради Бога!.. Я ужь давно ищу выхода и до сихъ поръ еще не нашолъ ничего… Легко сказать: дйствуйте! Да какъ это выполнить?.. Что длать? Марья Петровна, что длать?

— Что длать? повторила она задумавшись, — и вдругъ какое-то выраженiе, въ род проблеска удовольствiя при счастливой находк, освтило ея лице.

— Нтъ нужды ходить далеко чтобъ найти себ дло, — отвчала она. Стоитъ только внимательно присмотрться, и всякiй найдетъ у себя подъ руко, совершенно близко, тысячи случаевъ быть полезнымъ. Мы смотримъ куда-то вдаль, а то что отъ насъ такъ близко, не видимъ.’

— Что вы хотите сказать? спросилъ я въ недоумнiи.

— Я хочу васъ спросить: осматривались ли вы когда нибудь съ этою цлью?

— Осматривался.

— И ничего не нашли?

— Нтъ.

— Ну, а теперь, сегодня, въ эту минуту? Я опять посмотрлъ на нее съ любопытствомъ и покачалъ отрицательно головой. Маленькiй жестъ нетерпнiя вырвался у нея невольно.

— Вы были сейчасъ у брата?

— Былъ.

— Онъ вамъ ничего не говорилъ кром своихъ цинизмовъ?

— Онъ?.. говорилъ… Ахъ да, я и забылъ вамъ сказать, — Святухинъ спросилъ у него взаймы на то предпрiятiе, помните, что вы говорили?

— Я знаю, — и братъ отказалъ?

— Да, онъ отказалъ, — то есть не прямо сказалъ что не дастъ, но онъ требуетъ поручительство или залога, что равняется положительному отказу.

— Почему жъ вы такъ думаете? Разв Святухинъ не можетъ найти себ поручителя?

— Да кого же? На словахъ у насъ много горячихъ сподвижниковъ общей пользы, а какъ только дойдетъ до дла, вс прочь.

— Вы ошибаетесь, Василiй Григорьичъ, отвчала она, усмчаясь… Я врю, мало того, я твердо убждена, я знаю, что у насъ есть люди другого рода, люди, которые тяготятся своимъ бездйствiемъ, которые, получивъ много отъ общества, горятъ нетертньемъ сдлать что-нибудь для него и съ своей стороны… Не правда ли?

Она взяла меня за руки и пристально посмотрла въ глаза. Я покраснлъ до ушей и съ минуту не зналъ что сказать. Мн стало досадно и стыдно, — стыдно, что я позволилъ себя поймать какъ школьника, что меня подвели осторожно, съ завязанными глазами къ тому, до чего я, какъ взрослый человкъ, долженъ былъ самъ дойти. Съ другой строны, мысль сдлаться поручителемъ за Святухина была такъ нова и такъ неожиданна, что я не могъ сразу измрить ея объемъ… Въ этомъ дл конечно былъ рискъ. Дмитрiй Петровичъ не даромъ же говорилъ, что едва они найдтъ такого осла и проч. Но всего непрiятне былъ недостатокъ простора, лишавшiй меня возможности ршиться обдуманно и свободно. Вопросъ былъ поставленъ такъ ловко, что самое искреннее согласiе съ моей стороны могло показаться вынуждннымъ — что было бы очень обидно. Но мое замшательство длилось не долго. Видя какъ я сконфуженъ, она въ свою очередь покраснла, оставила мои руки и опустила глаза.

— Я не хочу отъ васъ вынужденнаго отвта, — шепнула она отходя. Забудьте что было говорено,.. это все пустяки,.. я такъ… пошутила…

Но едва она выпустила меня изъ подъ шаха, какъ что-то горячей волной прихлынуло у меня къ сердцу и заглушило всг мелкiя его колебан=я. Постойте, сказалъ я, остановивъ ее за руку. Если вы и шутили, то я не шутилъ… Во всякомъ случа, я васъ благодарю за намекъ… Будьте уврены, что онъ не пропалъ даромъ…

— Василiй Григорьичъ! Куда вы?.. Постойте! Объ этомъ надо еще поговорить…

Но я не слушалъ. Я кинулся въ кабинетъ къ Касимову.

— Дмитрiй Петровичъ, если я поручусь за Святухина, ты дашь ему деньги?

Онъ посмотрлъ на меня съ удивленiемъ.

— Что-ты, съ ума сошолъ?

— Нтъ, не сошолъ… Ты мн нсколько разъ предлагалъ взаймы подъ залогъ Засядкина. Если это были не шутки, сдержи свое общенiе.

— Какъ такъ?… Подожди братецъ, ты меня совсмъ съ толку сбилъ… Ничего не могу понять… Объясни хорошенько… Что это значитъ? Съ какой стати? Что такое вы тамъ затваете и кто проситъ въ долгъ, ты или онъ?

— Проситъ Святухинъ, — отвчалъ я: ты это самъ знаешь, — вдь ты же мн и сказлъ… Ну, а такъ какъ ты несогласенъ дать ему деньги безъ поручительства, то я предлагаю теб свое.

— Съ какой стати? Что онъ теб общалъ платить что-нибудь, или ты самъ думаешь быть издателемъ?

— Объ этомъ поговоримъ, отвчалъ я, не зная что отвгчать. Ты мн скажи сперва, дашь ли ты?

— Да постой, братецъ!.. Что ты присталъ съ ножомъ къ горлу? Разв такъ длаютъ дло?.. Ты мн сперва растолкуй путемъ…

— Да чего жъ теб еще нужно? Вдь ты самъ сейчасъ говорилъ, что кредиту нгтъ дла: кто собственно занимаетъ и на что хочешь деньги употребить, — что тутъ требуется только обезпеченiе.

— И проценты, прибавилъ Касимовъ.

— Ну, разумется и проценты. Чего жъ теб еще боле?.. Я надюсь, что ты ничего не имешь противъ Засядкина?. Имнiе чистое, ни копйки долгу и стоитъ безъ малаго вчетверо.

— Да что же теб за выгода?

— О выгод посл поговоримъ. Ты сперва скажи дашь ли?

— Дамъ, отвчалъ Касимовъ.

— Ну, вотъ за это спасибо! Я схватилъ шляпу и не слушая боле ничего, побжалъ къ Святухину. Его не было дома… Я написалъ на карточк: Дло ваше устроено: Дмитрiй Петровичъ даетъ деньги,.. приходите ко мн сегодня, я все объясню, — и оставилъ у него на стол.

Выйдя на улицу, я вздохнулъ наконецъ свободно. Ну, — думалъ я, — дло сдглано!.. Глупо и умно, — выгодно или нкладно, а каяться я не стану… Теперь, по крайней мр, никто не скажетъ, что Бубновъ подлецъ… что онъ пользуется трудами другихъ людей, а самъ для нихъ пальцемъ не хочетъ пошевельнуть.

Н. Ахшарумовъ.

______

МУДРЕНОЕ ДЛО

очеркъ

ЧАСТЬ I

Читайте также: