Мученик англичан
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/cover_1910.jpg)
Обложка издания 1910 года
Мученик англичан
Обложка издания 1910 года
М.: ММП ‘Дайджест’, 1992
I
I
II
II
III
III
Мученик англичан, Лепеллетье Эдмон, Год: 1910
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Эдмон Лепеллетье
В один из ноябрьских вечеров 1815 года был назначен прием у герцога и герцогини Данцигских в их особняке на Вандомской площади. Залы были уже освещены, ждали только приглашенных. Хозяева дома находились в маленьком будуаре, обставленном и отделанном во вкусе Директории, который милейшая Екатерина Лефевр считала верхом изящества.
Герцогиня пополнела и поседела, отяжелевшая походка выдавала ее пятидесятилетний возраст. Но она осталась все такой же вспыльчивой и горячей, проворной на словах и на деле, той, которую прозвали когда-то в лагерях и при дворе мадам Сан-Жень. Все также ее единственными привязанностями на свете остались ее муж и император. Обычно она делила свои чувства поровну между этими дорогими существами, наполнявшими собой всю ее жизнь. Но с некоторого времени доля Лефевра как будто уменьшилась — Наполеон взял верх в сердце герцогини. Да и не мудрено! Ведь он был так несчастен!
Воспоминание о пленнике нездорового и уединенного острова Святой Елены поглощало все мысли герцогини Лефевр. Не проходило дня, чтобы она не думала: ‘Что-то теперь делает наш бедный император?’
Известий о Наполеоне не было, но все чувства и воображение стремились к проклятому острову. Планы освобождения витали в воздухе, и не одна голова была занята проектами бегства. Но ничто не было еще решено, не хватало руководителей и точного плана действий. Наиболее преданные приверженцы Наполеона, офицеры, чиновники, моряки, обращались к маршалу Лефевру с просьбами встать во главе их или по крайней мере помочь своим влиянием освобождению императора. Маршал со свойственными ему добродушием и грубоватостью отвечал на это, что состарился для заговоров и что для дерзновенных, желающих одним разом вырвать у англичан императора, а трон — у Бурбонов, нужен человек более молодой и энергичный, чем он. Конечно, он не был сторонником Бурбонов и держался вообще в стороне, храня в душе воспоминания о прошлой славе. Он отстранился как от политики, так и от армии. Франция больше не нуждалась в славе, она пресытилась ею. Генералы и солдаты вышли из моды, настала очередь дипломатов, духовенства, пасынков родины, насмехавшихся над былыми победителями Европы, называя их разбойниками Луары. Конечно, маршал желал успеха людям, игравшим своей головой в этом дерзком предприятии, но не обещал им деятельной помощи.
Среди приступавших к старому маршалу были: один моряк, капитан Лятапи, который после падения Наполеона в 1814 году поступил на службу в Америке, и бывший капитан гвардии Огюст Беллар. Его подталкивала на это возлюбленная, мадам де Роншу, разведенная со своим мужем, французским консулом в Готембурге. Когда-то мадам Роншу называлась мадам Фуре. Эта эксцентричная маленькая женщина, переодетая в мужское платье, последовала за Бонапартом в Египет, император одно время даже собирался жениться на ней. Эта особа сохранила живое воспоминание о генерале Бонапарте и уговаривала своего возлюбленного, настоящего сорвиголову, устроить экспедицию на остров Святой Елены, чтобы увезти Наполеона.
Лефевра уговорить не удалось, но он дал обещание, если экспедиция удастся и во Франции начнется движение в пользу императора, примкнуть к нему, употребив в защиту его свою шпагу и авторитет маршала.
Было решено, что Лефевр и его жена дадут вечер, на который будут приглашены главные руководители приверженцев Наполеона. Два события побудили ускорить этот вечер. Маршал Ней был предан суду пэров за измену, причем его осуждение было несомненно. И вот у Лятапи и Беллара возникла мысль, что до бегства императора хорошо было бы устроить освобождение маршала из Люксембурга, и с этой целью были предприняты некоторые шаги. Жена директора почт, графа Лавалетт, занимавшего комнату над темницей маршала (его должны были судить после графа), сумела привлечь на свою сторону сторожей и подготовила бегство мужа. Поэтому предполагалось использовать это обстоятельство для спасения Нея. Когда же выяснилось, что попытка может не удастся и знаменитого маршала поведут на казнь, то стали утешать себя тем, что это вызовет желание мести и стремление избавить Наполеона от предназначенной ему медленной смерти.
Бал у маршала Лефевра был назначен, и приглашения разосланы не только официальным лицам, но и множеству офицеров, получавших половинное жалованье как находящиеся в полуотставке, и бывшим чиновникам, известным своей преданностью империи.
Была еще одна причина, принятая предварительно в расчет при рассылке приглашений и побудившая герцогиню устроить этот прием.
Ее сыну Шарлю шел двадцать восьмой год. Это был изящный молодой человек, служивший прежде при посольстве в Англии и тесно связанный с кружком золотой молодежи. Несмотря на то, что он был сыном ярого бонапартиста, он, не краснея за свое плебейское происхождение, смягченное военной славой его отца, был заодно с роялистами и выказывал аристократическое презрение к приверженцам империи. Как все выскочки, Шарль Лефевр хотел заставить забыть свое происхождение и чувствовал себя счастливым, когда на официальных приемах его спрашивали о его знаменитом отце, маршале Лефевре, и вспоминали о том, каким славным воином был тот.
Шарль Лефевр, беспечный игрок и кутила, всегда нуждавшийся в деньгах, имел отдельное помещение в доме родителей на Вандомской площади. Герцогиня смотрела сквозь пальцы на частые отлучки сына, но требовала от него полной покорности отцу и матери. Она требовала также его постоянного присутствия на своих больших обедах, за что снабжала крупными суммами денег, дававшими ему возможность платить долги и содержать особое хозяйство в Пасси. Герцогиня знала о тайной связи сына и говорила, что ‘надо дать пройти молодости’, но начинала считать, что эта молодость затянулась, что сыну пора остепениться и устроиться.
Она слышала о молодой, красивой и богатой вдове-итальянке, маркизе Люперкати, муж которой, офицер короля Мюрата, был убит неприятелем. Герцогиня была очарована представленной ей молодой вдовой и решила женить сына на этой блестящей, богатой и знатной невесте, которая дала бы ему, кроме больших владений в Италии, еще блестящее положение при дворе.
Лефевр, которому жена сообщила свои планы, вполне одобрил их. В течение тридцати лет он привык подчиняться своей супруге, в особенности где дело шло о его самолюбии.
Бал, предполагавшийся в доме маршала Лефевра, должен был послужить предлогом для знакомства Шарля с маркизой Люперкати и дать молодому человеку возможность начать ухаживать за нею. Он был предупрежден матерью о ее брачном проекте и не посмел противоречить ей, не смея сознаться в своей давнишней связи, он согласился на официальное знакомство с молодой вдовой.
В небольшом будуаре, где герцог Данцигский и его жена ожидали приглашенных, заранее собрались главные заговорщики: капитан Лятапи, капитан Беллар, генерал Анрио и другие. Разговор шел о последнем люксембургском процессе, обсуждали поведение маршала Нея и мнения судей, пэров Франции. Правда, все избегали даже намеков на предполагаемое предприятие по освобождению Нея, опасаясь нескромных ушей, но у каждого из присутствовавших оно было на уме. Озабоченная герцогиня говорила мало и едва слушала, часто взглядывая на входную дверь зала, как бы нетерпеливо ожидая кого-то.
Лакей доложил в числе первых приехавших гостей о маркизе Люперкати, и в зал вошла молодая, изящная брюнетка. Герцогиня привстала на своем диване, протянула руку гостье и усадила ее около себя. Они стали говорить о самых банальных вещах, но обе одинаково казались рассеянными и встревоженными. Наконец герцогиня не выдержала и сказала мужу, занимавшему около нее гостей:
— Что значит, что Шарля нет до сих пор?
Лефевр пожал плечами и добродушно ответил:
— Нынешние молодые люди всегда опаздывают. Они не знают, что такое дисциплина и точность. Теперь не то, что в наше время, когда император назначал свидание восьмидесяти тысячам человек у Эсслинга или Смоленска. Придет твой сын, не беспокойся, не порти себе кровь! Ведь еще не поздно, и нынче в моде заставлять ждать дам! — И Лефевр продолжал свой разговор с командиром Лятапи, который тихо, понизив голос, сказал ему:
— Я ручаюсь за пять тысяч вооруженных флибустьеров в Пернамбуко, которые будут сопровождать императора и защищать его при высадке…
Залы постепенно наполнялись гостями: хозяева дома перешли в главный зал принимать и приветствовать приглашенных, однако Шарль не появлялся. Герцогиня тревожилась все сильнее, спрашивая себя, что подумает предупрежденная заранее о знакомстве маркиза. Что если этот так подходящий во всех отношениях брак не состоится? И как это невежливо! Где его черт носит, что он теперь делает, негодный мальчишка? Верно, его держит эта особа! Что если она не пустит его? Какой скандал! Какой позор!
— Тысяча чертей! — бранилась про себя герцогиня. — Это ему так не пройдет! Я сама пойду искать его, хоть бы около этой негодницы! Он должен явиться сюда! Не может же он не сдержать данного слова, оскорбить молодую женщину, которая ждет его!
Она поискала глазами маркизу, которая, как она видела, незадолго перед тем проходила по залам под руку с Анрио, но нигде не могла найти ее. Тревога мадам Сан-Жень все более и более возрастала, а между тем ей приходилось волей-неволей исполнять обязанности хозяйки дома, занимать гостей, вести пустые разговоры. Теперь, привыкнув к светским обычаям, она понимала, что было бы невежливо с ее стороны выказывать беспокойство, материнскую тревогу, что это было бы признано дурным тоном, недостатком воспитания.
Время шло, начались танцы. Маршал увлек некоторых из своих товарищей к буфету. Там, опустошая стаканы пунша и хереса, они вспоминали лихие подвиги своего прошлого. Капитан Лятапи, воспользовавшись удобной минутой, отвел в сторону герцогиню, чтобы сказать ей, что все его друзья здесь и что в конце бала надо будет переговорить о планах на будущее и о немедленном освобождении маршала Нея. Сообщив это герцогине, он откланялся ей и пошел сзывать друзей, рассеянных по залам.
А в это время бедная герцогиня, отвечая всем и каждому из гостей, только и думала, что о своем сыне. Где он? Отчего его нет? Не случилось ли с ним несчастье? Наконец она вскочила с места и направилась к высокому человеку, с которым говорил у окна Лятапи. Увидев герцогиню, он отдал ей честь.
— Ла Виолетт! Где мой сын? — живо спросила она. — Почему его здесь нет?
— Герцогиня, — ответил бывший тамбурмажор, — вы не поручали мне караулить мосье Шарля. Я очень люблю вашего сына, но вы знаете, что он не выносит моих замечаний, считая меня старым ворчуном, старой скотиной! И вот, чтобы не раздражать его, я никогда не позволяю себе смотреть за ним! Но, несмотря на это, я кое-что знаю.
— Что же ты знаешь, ла Виолетт? Говори! — повелительно сказала герцогиня.
— Немногое, — пробормотал тамбурмажор, — но если вы желаете, чтобы я нашел господина Шарля, я думаю, что живо найду птицу, раз я знаю, где ее гнездо.
— Ты знаешь, где он? Кто мог удержать его, когда он должен быть здесь, у нас, в день бала, даваемого для него?
— Вероятно, его задержали в его интимном гнездышке, и если я побываю в Пасси, то захвачу там нашу прекрасную птичку, герцогиня.
— Отправляйся туда сейчас же и приведи его! — приказала герцогиня. — Его отсутствие — настоящий скандал! От тебя у нас нет секретов. Сегодня я должна была представить его одной даме, прибывшей сюда собственно для этого. Я боюсь, что она уедет, и дорогой для меня план расстроится.
— Будьте покойны! Если только я найду вашего сына, я приведу его непременно, даже за ухо, как делал, бывало, император со своими гренадерами.
Ла Виолетт откланялся по-военному и вышел из зала, а затем прошел к себе, снял парадный сюртук, положил на всякий случай два пистолета в карман, а в руку взял свою знаменитую дубинку — опасное оружие в его руках.
На Вандомской площади он нанял экипаж, предварительно хорошо поторговавшись, и велел везти себя в Пасен.
Между тем бал на Вандомской площади кончался и герцогиня хотела извиниться перед маркизой Люперкати за отсутствие сына. Но напрасно она искала гостью по залам — та бесследно исчезла.
Это еще более встревожило герцогиню, но она старалась подавить волнение, так как должна была еще присутствовать на совещании, созванном Лятапи и Белларом по поводу процесса маршала Нея и узника острова Святой Елены. План не был выработан окончательно, но каждый из присутствовавших получил предписание организовать в своей сфере по мере своих сил движение, во-первых, с целью освободить маршала Нея из Люксембурга, во-вторых, устроить экспедицию к острову Святой Елены, руководить которой взялся Лятапи, чтобы хитростью или силой вырвать императора Наполеона из рук англичан.
Разошлись только на рассвете и каждый из приверженцев Наполеона, покидая особняк Лефевра на Вандомской площади, думал о тюрьме Люксембурга и о скалах Святой Елены, каждый спрашивал про себя: ‘Что они теперь делают?’
А в это же время герцогиня Данцигская, пока горничные снимали с нее диадему, перья и другие украшения, в первый раз со времени падения Наполеона забыла о знаменитом изгнаннике, так как была поглощена мыслью о сыне: ‘Где он теперь? Что он делает?’
— Фант! Фант! Он ошибся!
— О, неловкий! Он принял Бетси за Джэн!
— Он не узнал меня, хоть и долго прижимал к себе. Он чуть не задушил меня, мисс Годсон!
— Тогда надо взять с него два фанта, милая Бетси!
— Повязка у него сдвинулась. Надо завязывать крепче, гораздо крепче! Папа, поправь платок, сделай двойной узел! Пусть он не плутует!
— Играть, играть! Поворачивайся, жмурка, поворачивайся! — И молодые девушки в развевающихся платьях рассыпались по саду, повернув несколько раз на одном месте плотного господина в белом пиджаке и соломенной шляпе.
Несколько запыхавшись, он сделал крутой поворот, вытянул руки, остановился и схватил гибкую и стройную девушку.
— Ну, на этот раз это действительно Бетси! — сказал он, срывая повязку и целуя отцовским поцелуем лоб покрасневшей девушки, пойманной жмуркой.
— Государь, вы опять сплутовали! — воскликнула раздосадованная Бетси.
Толстый господин в соломенной шляпе — император Наполеон — выпустил Бетси и сказал ей:
— Плутовка, я дам тебе фант, но ты заплатишь штраф!
— Нет, нет, государь! Вы отлично видели из-под повязки.
— Это ты сама хочешь сплутовать, маленькая обезьянка, — громко рассмеялся Наполеон, с гордостью выговаривая последние два слова по-английски и при этом взял за ухо Бетси, как, бывало, делал со своими гренадерами, когда был доволен, и слегка потянул девушку за ушко.
— Ай, он щипнул меня! — воскликнула та, убегая. — Я сейчас убью его за это!
Она подбежала к веранде, перед которой на траве происходила игра в жмурки, там в углу лежала шпага. Бетси вынула ее из ножен и, размахивая ею в воздухе, стала наступать на своего противника, повторяя:
— Защищайтесь! Отразите-ка этот удар! Ага, я накажу вас, противная жмурка!
Наполеон отступал перед обнаженной шпагой, а шалунья продолжала наступать на него, приговаривая:
— Молитесь, молитесь! Настал ваш последний час!
Сумасбродная девушка стала гоняться за Наполеоном по аллеям сада, как вдруг с веранды раздался крик.
— Мисс Бетси! Отдайте мою шпагу! — кричал граф Ла Сказ, секретарь Наполеона. — Я принес эту шпагу в подарок вашему отцу, отдайте мне ее обратно!
Он побежал за Бетси, которая яростно преследовала начавшего задыхаться императора, тщетно искавшего убежища от своего шуточного врага.
К счастью, на пути оказался колючий кустарник, и Бетси, зацепившись за него платьем, уронила шпагу. Верный Ла Сказ подскочил к ней весь красный и запыхавшийся, подхватил оружие, вытер его платком и завернул золотую рукоятку, отделанную бриллиантами. По приказу императора эта дорогая шпага была принесена в подарок Бэлкомбу, отцу Бетси, хозяину этого дома.
На шум прибежали отец и мать Бетси, они побранили дочь и извинились перед императором, который потрепал по щеке молодую шалунью и тихо сказал:
— Малютка, шпагами не играют, ведь это не ножницы, не иголка. Ну, на этот раз вас прощают, но если вы не станете умнее, то мы выдадим вас за молодого Ла Сказа.
Эта угроза подействовала. Бетси недолюбливала сына секретаря, и Наполеон забавлялся, при каждом удобном случае дразня молодую особу свадьбой с молодым человеком, для которого у нее находились лишь колкости и гримасы.
— Вот что, — сказал император, когда настало некоторое спокойствие среди сбежавшейся молодежи, громко рассуждавшей по поводу поступка Бетси: — Игра в жмурки приводит Бетси в слишком воинственное настроение. Выберите более невинную игру, господа!
Джэн, старшая сестра Бетси, побежала за серсо и кольцами для новой игры, когда показался офицер в форме французского офицера и, почтительно подойдя к императору, стал ожидать, когда тот обратится к нему.
— Ну, что случилось, господин гофмаршал? Что-нибудь особенно важное, что вы пришли искать меня здесь? — спросил у пришедшего Наполеон.
— Государь! — почтительно ответил генерал Бертран, который так же верно и точно исполнял свои обязанности гофмаршала, как во время пребывания в дворцах Тюильри или Сен-Клу. — Ввиду острова появился французский корабль, и по вашему приказу я поспешил дать вам знать об этом.
— Корабль? Он, конечно, несет известия об императрице, о моем сыне? — воскликнул Наполеон. — Извините, господа, что я прерываю вашу игру, мы возобновим ее в другой раз, я спешу навстречу этому судну из Франции. Оно несет воздух родины в своих парусах, — прибавил Наполеон с глубоким волнением, которое не мог преодолеть.
Все присутствовавшие сняли шляпы и расступились перед императором и его верным Бертраном.
Все это происходило в Бриаре, имении Бэлкомба, где поселился Наполеон по прибытии на остров Святой Елены.
Он расположен в южной части Атлантического океана в 1800 верстах от западного берега Африки. Площадь острова около 200 квадратных верст и представляет собой величественную пирамидальную массу темно-зеленого цвета.
Бриар, красивое местечко, единственное на всем острове, было частично занято Наполеоном в ожидании, пока будет готов предназначенный ему павильон Лонгвуд. Так как Наполеону понравился Бриар, то англичане отказали ему в разрешении жить здесь постоянно. Все, что могло смягчить горечь плена для изгнанника, безжалостно и бесчеловечно отнималось у него. Он захотел приобрести этот веселый коттедж, но получил сухой, непоколебимый отказ, и ему пришлось переселиться в Лонгвуд — самую нездоровую часть острова. Это была одна из бесчисленных придирок английского правительства, причем в довершение всего коменданту острова Хадсону Лоу было поручено без пощады и милосердия изводить самолюбивого пленника мелочными придирками.
Наполеон, переселившись в Лонгвуд, очень сожалел как о живописной местности и цветущем тенистом саде в Бриаре, так и о семействе Бэлкомб. Оно состояло из отца и матери, двух сестер, Джэн и Элизабет, называемой сокращенно Бетси, и из двух мальчиков. Бэлкомб, служащий индийской компании, британский подданный, был одновременно банкиром и поставщиком острова. Вопрос продовольствия был важен тут, в этой естественной тюрьме, состоящей из скал и колючих растений, где ничего не росло, так что все надо было привозить.
Все семейство Бэлкомб было очаровано знаменитым несчастным гостем, проведшим здесь три первых месяца своего плена. Наполеон также подружился с этими хорошими англичанами и забывал в их кругу, что когда-то владел чуть не всем миром. Он любил беседовать с ними, в особенности со своей любимицей Бетси, хорошо говорившей по-французски, принимал участие в играх молодежи, напоминавших ему счастливые дни в Мальмезоне и Сен-Клу, и такие же игры с королевой Гортензией, Каролиной и другими блестящими молодыми женщинами, окружавшими Жозефину.
Больше всего удручало Наполеона постоянное, вынужденное бездействие, страшно тяготившее этого энергичного, деятельного человека. Поэтому он время от времени посещал Бриар и с удовольствием предавался ребяческим развлечениям тамошней молодежи. Он был бы и теперь очень недоволен тем, что игра прервана, если бы это случилось не от извещения Бертрана о прибытии судна.
Идя по аллее бананов к дороге, Наполеон приказал Бертрану зайти к губернатору, чтобы получить, если возможно, сведения о прибывшем корабле, а затем продолжал один медленно подниматься по скалистой тропинке по направлению к своей темнице в Лонгвуде. Дорогой он вынул из кармана зрительную трубу, которую всегда носил с собой, на ходу развернул ее и протер стекла. Дойдя до природной платформы из обрушившейся скалы, он остановился, снял соломенную шляпу и отер вспотевший лоб, а затем направил на море трубу, стараясь найти приближающийся корабль. Но тот, вероятно, скрылся за скалами, и, не найдя его, Наполеон, погруженный в глубокую задумчивость, продолжал свой путь. Тропинка раздвоилась и император повернул направо. Но не успел он сделать и несколько шагов в этом направлении, как грубый голос из чащи кустов крикнул: ‘Стой!’ Наполеон вздрогнул, остановился и, не сказав ни слова, вернулся на левую тропинку, ведшую в Лонгвуд. На оставленной им дорожке стоял английский часовой, преграждая дальнейший путь. Терпеливо снеся грубый окрик часового, император вернулся в свое жилище в Лонгвуде по единственной дозволенной ему дороге.
Отведенное ему помещение состояло из старой дачи, бывшей резиденции губернаторов острова, которую для Наполеона привели в несколько более обитаемый вид. Комната императора находилась внизу! там были два окна, стены обтянуты китайкой, стояла знаменитая кровать Аустерлица и Ваграма под белыми занавесками, в небольшой торфяной печке можно было развести лишь маленький огонь, на деревянном выкрашенном верхе камина стоял мраморный бюст Римского короля. В узкой комнате помещались еще комод, книжный шкаф и старый диван, обитый белой материей, где любил лежать Наполеон. На стене висел портрет Марии Луизы, а на столе, около будильника Фридриха, привезенного из Потсдама, стояла миниатюра — портрет Жозефины.
Рядом с этой комнатой было нечто вроде кабинета, где Наполеон принимал друзей и давал аудиенции. В таких случаях он надевал свой известный легендарный костюм: белые панталоны и жилет, зеленый мундир и маленькую шляпу. Обычно же он носил удобный в этом климате нанковый костюм, придававший ему добродушный вид колониста. Наполеон пополнел и уже чувствовал приступы болезни, которая унесла его в могилу. Дурное питание и нездоровая вода, полное отсутствие движения (потому что ездить верхом в сопровождении англичанина он отказался наотрез) пошатнули его здоровье, что с беспокойством замечали его друзья и доктор О’Мира.
Наполеон ежедневно делал лишь небольшую прогулку по саду, вокруг дома и время от времени, ожидая известий из Европы, поднимался на высокую площадку, откуда было видно море.
Осматривая в зрительную трубу горизонт, он надеялся увидеть парус, который принес бы ему известия из Франции, а может быть — письмо от жены или сына.
Но — увы! — ребенок был пленником Священного Союза в Вене и не мог писать отцу, что же касается Марии Луизы, то она совершенно забыла рядом с Нейппергом, которому дарила ежегодно по ребенку, что была когда-то императрицей Франции и женой Наполеона.
Придя домой, император приказал ввести генерала Бертрана как только он вернется от губернатора. Действительно, тот скоро прибыл и сообщил ему, что сведения о прибывшем корабле можно будет, получить только завтра или, в крайнем случае, сегодня вечером.
Наполеон поблагодарил его за усердие и, рассказав о происшествии с часовым, преградившим ему дорогу, попросил сходить еще раз в губернаторский дом и сообщить там об этом обстоятельстве.
— Я прошу тебя немедленно довести до сведения губернатора, что я протестую против того, что за мной так шпионят и преграждают дорогу даже во время прогулок! — резко сказал он. — Неужели нельзя поместить часовых на высотах? Я по крайней мере буду тогда делать вид, что не замечаю их. Но зачем ставить солдат у меня на пути, на таких дорогах, в конце которых только пропасти и море?
— Государь, я передам ваше законное требование.
— Я был вынужден поселиться здесь против законов наций и не признаю никакого права держать меня здесь как пленника.
— Губернатор, как видно, желает лучше наблюдать за вами, ваше величество? — заметил Бертран.
— Не думают ли они, что я хочу бежать? Я не имею такого намерения. Но все-таки скажи губернатору, что своего слова в этом я не даю и не дам никогда, потому что это значило бы признать за Англией право считать меня своим пленником, — заключил Наполеон, вставая с дивана.
Бертран записал слова Наполеона в записную книжку и с сияющим лицом обратился к императору.
— Так что вы, государь, согласитесь исчезнуть отсюда, если представится случай?
Наполеон пристально посмотрел на Бертрана и ответил:
— Я увижу, что мне делать, когда этот случай представится. Или, может быть, ты слышал, Бертран, что мои приверженцы хотят приехать за мной? — прибавил он, подумав с минуту. — Разве во Франции заботятся обо мне и желают освободить меня отсюда?
— Я думаю, государь, судя по мнению одного англичанина, что ваши друзья во Франции хлопочут о вашем освобождении. Для этого составлен целый план, известие о котором принесла только что прибывшая с мыса лодка.
— Почему же ты не сказал мне об этом тотчас же, как узнал?
— Я боялся, государь, чтобы этот слух не оказался ложью или какой-нибудь ловушкой со стороны губернатора, и хотел проверить его.
— Ах так? Ну, ты хорошо сделал. Так, значит, дело идет о попытке серьезной, о плане, имеющем шансы на успех?
— Да, государь, но подробности не известны. Все, что я знаю, — это лишь то, что вы получите план этого проекта вашего бегства в шашечнице, которая будет прислана вам неизвестным другом.
— В шашечнице? Отличная мысль! — задумчиво сказал Наполеон. — Посмотрим, обсудим… Я не давал слова оставаться узником. Я подумаю, позволят ли мне бежать как простому арестанту мои достоинство, честь и забота оставить сыну неприкосновенное право на престол. Но все же как только что-нибудь станет известным, сообщи мне.
— Государь, может быть, пришедшая в порт лодка имеет какое-нибудь поручение к вам.
— Ты передашь мне это своевременно, Бертран, а пока отправляйся к губернатору и передай ему мой протест против дурного обращения со мной, против насилия, не допускающего для меня даже прогулки.
Бертран откланялся и вышел.
Наполеон, оставшись один, задумчиво остановился у бюста своего сына и проговорил:
— Если бы я знал наверное, что увижу и обниму тебя, дитя мое, как охотно я бежал бы с этого проклятого острова! Но позволят ли мне государи, держащие тебя заложником, прижать тебя к своему сердцу? Может быть, для тебя, для твоего величия, для твоего будущего царствования будет лучше, если я окончу здесь свою блестящую и вместе с тем несчастную жизнь? А быть может, эта скала Святой Елены будет когда-нибудь подножием трона Наполеона!
Отойдя от бюста сына и желая рассеяться, император подошел к небольшому рабочему столу, за которым обычно диктовал мемуары Ла Сказу, и склонился над развернутой картой ломбардских равнин. Забывая изгнание, оскорбления плена, английских часовых, планы своих друзей об освобождении и печальные мысли о сыне, он стал изучать эту карту, чтобы передать потомству славную историю итальянской кампании, утешаясь в плену воспоминаниями о своем военном гении.
Молодая белокурая женщина с черными глазами ирландской красавицы, видимо, встревоженная, смотрела из окна белого домика с зелеными ставнями на одной из улиц Пасси, тогда еще тихого, зеленого предместья Парижа, куда не достигал шум большого города, видневшегося вдали, с выступавшими из тумана колокольнями, башнями и куполами. Отойдя от окна, молодая женщина спросила у прибежавшей на ее зов служанки, чей выговор обличал британское происхождение:
— Сейчас прошел почтальон. Нет ли мне письма, Мэри? Все еще нет?
— Нет, сегодня ничего нет для вас, — ответила маленькая англичанка, выходя из комнаты.
Тогда молодая женщина с печальным видом снова заняла свой наблюдательный пост у окна. Она ждала и караулила таким образом еще со вчерашнего дня, беспрестанно повторяя:
— Что он делает? Что с ним случилось? Почему нет от него известий?
Ее мучили самые мрачные предчувствия. Она страдала еще сильнее от того, что была совершенно одинока, не зная не только в Пасси, но и во всей Франции ни одной души, которой могла бы довериться. Она едва знала даже язык той страны, куда ее привез случай или скорее — любовь к молодому французу.
Эта женщина познакомилась в Лондоне, на одном дипломатическом вечере с Шарлем Лефевром, атташе при посольстве. Дочь английского дипломата, имевшего постоянные сношения с посольством, мисс Люси Элфинстон почувствовала склонность к молодому человеку. Последовали частые встречи. Живой, пылкий и мало щепетильный в делах такого рода Шарль Лефевр, не колеблясь ни минуты, обещал жениться на девушке. Когда же посольство было отозвано в Париж по случаю объявления войны, Люси, готовившаяся стать матерью, не задумываясь последовала за человеком, которого она считала своим мужем, так как перед отъездом молодых людей был совершен обряд венчания, тайный для Франции, но действительный в Англии.
Несмотря на то, что Шарль Лефевр был легкомыслен и вел рассеянный образ жизни, он имел в то же время прекрасное сердце и не хотел бросить ту, которая для него пожертвовала всем, порвала со своей семьей и подвергла себя всеобщему осуждению. Он поклялся ей считать ее своей женой и нанял для нее маленький дом в Пасси, недалеко от Булонского леса. Им же были наняты двое слуг, муж и жена, и привезенная из Англии бонна.
Он навещал Люси ежедневно, а время от времени, как мог чаще, оставался ночевать в маленьком домике в Пасси. Впрочем, это случалось не часто: хотя герцогиня Данцигская знала об этих отлучках сына и не расспрашивала о них, все-таки он признавал, что надо было соблюдать приличия.
Если Шарль не мог прийти на назначенное свидание, он всегда посылал Люси письмо или являлся рано на другой же день, чтобы успокоить подругу. Поэтому молодая женщина, не получив накануне никакого известия, несмотря на обещание письма в случае какой-либо помехи свиданию, была теперь очень встревожена и целый день провела у окна. Когда же настал час обеда, ей пришлось сесть за стол, чтобы не удивлять слуг, а также успокоить мальчика лет десяти, не раз спрашивавшего, что она делает у окна, глядя на проходящих. Ребенок спрашивал также, отчего не идет папа, скоро ли за ним пошлют, не болен ли он? Люси уклончиво отвечала на эти мучительные вопросы, не желая встревожить сына, велела наконец, подавать на стол и сказала бонне, хотевшей убрать один прибор:
— Оставьте это! Хозяин, может быть, сейчас придет…
После печального обеда Люси нежно обняла сына и послала его спать, говоря, что сама устала и тоже сейчас ляжет в постель, а когда очутилась в своей комнате, начала плакать, опасаясь какого-нибудь несчастья с Шарлем.
Вдруг в дверь постучали и вошедшая бонна передала записку, принесенную посыльным. Люси вскочила с кушетки и быстро распечатала долгожданную записку. Там были всего две строчки, написанные карандашом:
‘Если вы хотите получить сведения о Шарле Лефевре, то придите сейчас же на площадь Звезды за заставой. Вам сообщат там все достоверно’.
Люси долго колебалась. Что это означало? Была ли это ловушка или действительное уведомление? Откуда оно, от кого? Застава Звезды (де л’Этуаль) — местность пустынная, не опасно ли ей идти туда ночью? Отчего Шарль не пришел сам? Все это было таинственно, но походило на правду из-за отсутствия Шарля. Значит, знали о том, что она ждет. Может быть, кто-нибудь из друзей Шарля хотел предупредить ее об опасности, или о болезни, или о несчастном случае? А вдруг Шарль не мог предупредить ее потому, что болен, ранен, может быть, мертв?
Это соображение испугало Люси, но затем ей пришло в голову другое: не исходило ли это приглашение от какого-нибудь доброжелателя, желавшего показать ей Шарля с другой женщиной? Что если Шарль обманывает ее? Пылкая ирландка вспыхнула при этой мысли и сказала себе, что пойдет непременно и сейчас же.
Поручив Мэри своего сына Андрэ, она отправилась по темным улицам к заставе Звезды. Подходя к этому