МСТИСЛАВЪ ВАЛЕРІАНОВИЧЪ ДОБУЖИНСКІЙ
Бар. H. H. Врангель
СПИСОКЪ РАБОТЪ M. В. ДОБУЖИНСКАГО.
СПИСОКЪ РАБОТЪ M. В. ДОБУЖИНСКАГО.
|
Названін картингь. |
Собственнкъ. |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Мстислав Валерианович Добужинский, Врангель Николай Николаевич, Год: 1911
Время на прочтение: 10 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 2, 1911
Многіе считаютъ Добужинскаго только хорошимъ рисовальщикомъ, умнымъ и умлымъ иллюстраторомъ, художникомъ, ощущающимъ и знающимъ mille huit cent trente. Рдко кто видитъ въ немъ нчто боле значительное, ту скрытую жуть, которая такъ плняетъ въ его творчеств. Только тотъ, кто чувствуетъ жизнь города, жизнь мертвыхъ вещей, тотъ пойметъ и оцнитъ ‘психологію смерти’, что передаетъ Добужинскій на своихъ картинахъ. Добужинскій — поэтъ огромныхъ домовъ съ сотнями квартиръ, пустынныхъ дворовъ, домовыхъ крышъ, сраго безразличія провинціальной скуки, поэтъ взрослыхъ, скучныхъ людей съ ихъ убогой фантазіей и поэтъ дтскихъ сказокъ съ ихъ несбыточными выдумками, съ ихъ простыми и фантастическими замыслами. Городъ, большой, таинственный и скучный, влечетъ неотразимыми чарами, какимъ то колдовствомъ — ‘приворотнымъ зельемъ’.
На картинахъ Добужинскаго, до ужаса врно, передастся эта городская муть унылаго и вчно-туманнаго Петербурга.
Въ его домахъ будто и нтъ людей, — они пустые, мертвые. Человкъ — маленькое наскомое:— живетъ, ходитъ, умираетъ — вотъ и все. А дома стоятъ, вновь населяются, и долго живетъ, торжествуя надъ всмъ, пріютъ мучительный и тсный. Страшно глядть ночью на большіе дома-ящики, что горятъ глазами — окнами… Тамъ, за стнами — Богъ всть, сколько больныхъ и здоровыхъ, веселыхъ и несчастныхъ, во всегда ничтожныхъ, маленькихъ зврьковъ. Что значитъ человкъ въ сравненіи съ громадой многоэтажнаго дома? Добужинскій понялъ, какъ никто, тихій ужасъ молчаливаго большого города. Не шумъ и трескъ фабричнаго центра, не лязгъ заводовъ и машинъ, а грозное безмолвіе застывшихъ громадъ, гд живутъ срые, хмурые люди привлекаетъ художника. Вотъ почему наиболе удачны его рисунки городовъ сонной провинціи, Петербурга и тихой Голландіи. Я всегда думаю о княз Мышкин изъ ‘Идіота’, о ‘Крестовыхъ сестрахъ’ Ремизова, когда смотрю картины Добужинскаго…
Большіе дворы, заваленные дровами, замыкаются срыми, мутными плоскостями домовыхъ стнъ. Вспоминаются безцвтные дни, когда бродишь безъ толку и смысла, и вдругъ попадаешь въ незнакомый кварталъ, куда-нибудь въ Измайловскій полкъ, поближе къ окраинамъ. Здсь — особая жизнь въ домахъ съ унылыми дворами, съ вчной сутолокой мелкихъ квартиръ.
Страшенъ большой городъ — гигантскій, срый паукъ, который тихо сосетъ жизни тысячъ маленькихъ людей, медленно и безпощадно. Это чувство жути ощущается въ незнакомыхъ городахъ, а еще чаще въ незнакомой части знакомаго города. Здсь сознаешь ужасъ того, что рядомъ съ вами, рядомъ съ той жизнью, которой живешь и которую не ощущаешь — есть своя, особая, самостоятельная и страшная до слезъ жизнь: сонное бытіе маленькихъ людей, безпросвтныя муки, тупая тоска и тупое отчаяніе такихъ же, какъ и вс, обреченныхъ на ничтожество маленькихъ людей. Мн всегда кажется, что эти люди вчно страдаютъ безсонницей, что у нихъ даже нтъ счастія сна, а вся жизнь — упорная, унылая до ужаса, скучная ежедневная работа съ срыми буднями и срымъ отдохновеніемъ.
Я думаю, что Добужинскій могъ бы, какъ никто, иллюстрировать Достоевскаго, иллюстрировать тотъ страшный своимъ безразличіемъ бытъ, изъ котораго вышли трагическія фигуры ‘Карамазовыхъ’, ‘Идіота’, ‘Преступленія и Наказанія’. А разв не фонъ для нихъ т дворы, крыши, дымовые трубы, слякоть и тоска, что завершенно написаны Добужинскимъ?
Въ другихъ картинахъ художника отражается безпечная сторона дтства. Посл тоски въ сумрак мрачныхъ клтокъ всегда хочется думать о томъ далекомъ счасть, когда не чувствовалъ и не сознавалъ всего ужаса окружающаго. Въ дтств Добужинскій долго жилъ въ провинціи: въ Новгород, Вильн, Кишинев. {Родился Добужинскій въ 1875 г., образованіе получилъ въ Университет, живописи обучался въ Мюнхен.} И контрастъ между странными громадами Петербурга и тихими уголками провинціальнаго болота былъ ярко почувствованъ имъ. Если, смотря на ‘дворы’ большого города Добужинскаго, каждый разъ вспоминаешь Достоевскаго, то отъ провинціальныхъ заборовъ его ветъ гоголевскимъ бытомъ. То это гостиный дворъ, гд купцы зазываютъ покупателя, а на улиц у верстоваго столба чешется грязная свинья. То — казармы армейскаго полка ‘въ вид греческаго храма’ — распластанный орелъ надъ дорическими колоннами ‘античнаго портика’, сооруженнаго для муштровки солдатъ. Вотъ маршируютъ они, какъ деревянные, нога въ ногу и чудится, что казарма и люди, и небо, и все — какая-то странная смсь выдумки и правды, какъ кажется выдуманнымъ правдивый сонъ.
Острая впечатлительность дтскихъ мечтаній отразилась и на тхъ игрушечныхъ рисункахъ, что длаетъ Добужинскій для дтей. То это мальчикъ и двочка, вкусно уплетающіе какія-то сласти, то дтскіе солдатики и куклы. Или вотъ рай: намалеванные какъ деревянные, Адамъ и Ева, съ огромнымъ яблокомъ, сидятъ въ саду. Рай пестрый и веселый, дтскій рай, гд много плодовъ и цвтовъ, гд летаютъ бабочки, ползетъ какая-то козявка, скользитъ ящерица, прыгаетъ по дорожк зеленая лягушка, а на ‘древо познанія добра и зла’ взбирается толстая змя съ хитрой рожей. Кругомъ рай обнесенъ заборомъ съ надписью ‘входъ воспрещается’, и мудрый Боженька — сдой старичокъ — смотритъ изъ-за забора, какъ наслаждаются Адамъ и Ева. Въ этой простодушной выдумк бездна мудрой простоты и хитрости, что составляетъ прелесть маленькаго человка — ребенка. Добужинскій остро ощущаетъ дтскія прихоти и дтскую радость.
Я полагаю, вообще, что Добужинскій долженъ бы сдлаться рисовальщикомъ для дтскихъ книгъ, иллюстраторомъ разсказовъ, повстей Гоголя, Достоевскаго, Тургенева, Ремизова. Не даромъ онъ такъ мтко ‘иллюстрируетъ’ своими театральными декораціями замыслы писателей. ‘Петрушка’, сочиненный Потемкинымъ для Лукоморья, ‘Бсовское дйство надъ нкіимъ мужемъ’ Алекся Ремизова, ‘Robin et Mаrion’ для Стариннаго театра и восхитительныя декораціи ‘Мсяца въ деревн’, разв театральныя постановки ихъ Добужинскимъ не прекрасныя иллюстраціи для книгъ? Особенно хороши рисунки къ ‘Мсяцу въ деревн’, хороши эти ‘диванныя’ съ развалистой мебелью и эти сонетки, и ширмы, и часы, и эта русская милая, ласковая природа, что печально смотритъ въ окна ‘дворянскихъ гнздъ’. И опять чувствуется та же тоска и уныніе, что такъ волнуетъ въ мертвыхъ городахъ съ угрюмыми домами, что заставляетъ биться сердце, вспоминая о дтскихъ снахъ.
Но не только Россія привлекаетъ мечту Добужинскаго. Онъ рисуетъ и суетливый Парижъ, и Лондонъ, и тихую Голландію съ ея сонной нгой и шумнымъ веселіемъ. Голландскіе рисунки Добужинскаго, наряду съ его видами Петербурга и русской провинціи, лучшее, что онъ сдлалъ. Чудится, будто бродишь по Этимъ городамъ, смотришься въ воды каналовъ, мечтаешь въ лтнія сумерки. Вотъ они: Амстердамъ, Гаага, Гарлемъ, милые тмъ, кто любитъ Петербургъ — ‘русскую Голландію’.
Въ большомъ голландскомъ город живешь будто въ ящик — игрушк. Дома такіе, что рукой достаешь до второго этажа. На маленькихъ квадратныхъ прудахъ, въ самомъ центр города, плаваютъ утки, гуси и лебеди, а рыбаки ловятъ рыбу. Чайки стаями летаютъ надъ водой и бороздятъ крыльями сонную ея поверхность. Тутъ каналы, какъ улицы, и улицы, какъ каналы. Все срое, тихое, спокойное, со вкуснымъ оживленіемъ — сочными пятнами зелени. Церквей много: высокихъ со шпилями, уходящихъ въ туманное, срое небо. Ночью слышно, что длается, какъ стучатъ шаги и какъ лаютъ собаки. Бредятъ церкви, болтаютъ по разному, перекликаются. Въ воздух пелена густого сраго тумана, словно идешь подъ водой и все — вода: внизу, въ воздух, въ неб. Блыя чайки садъ каналами плывутъ, какъ рыбы. И кажется, что бродишь въ странномъ царств воды и свта, что солнце поблекшее закуталось пеленой. А когда проглянетъ оно въ тучевомъ неб, — тянутся длинныя, свтлыя руки и хватаются за облака, и цпляются, и падаютъ блыя полосы на красныя, блестящія черепицы крышъ, и плывутъ въ церкви, въ окошки подъ темными сводами, и бгутъ въ дома: въ столовыя, гд хозяйки убираютъ посуду, гд стаканы и хрусталь, и серебро, и все вкусное, и люди ждутъ солнца и ему радуются…
Кто видлъ Голландію и старую Бельгію, тотъ никогда ихъ не забудетъ, не забудетъ веселыхъ ярмарокъ, гд шумно и пестро, крикливо и безобразно, и красиво, и весело, гд взлетаютъ маленькіе кораблики со здоровыми, краснощекими парнями и двками, ядреными, плотными, возбужденными силой и смлостью крпкихъ тлъ. Они хотятъ сть, пить, объдаться, опиваться, смяться, шумть, громко цловаться, за все хвататься руками. Совсмъ, какъ у Іорданса! На балаганахъ карлики — ростомъ со взрослаго человка, великаны — ниже средняго, на каруселяхъ — кони расписные: блые, съ крутыми шеями, качающіеся, какъ волны, плавно, лодки-санки съ птичьими и звриными головами, мордами, рожами, размалеванныя какъ игрушки, какъ пряники…
Добужинскій, жившій въ Голландіи лтомъ 1910 года привезъ рядъ интересныхъ этюдовъ и зачерченныхъ впечатлній. Среди нихъ особенно удаченъ ‘Спиритъ’ — шарлатанъ на голландской ярмарк, сидящій съ бульдогомъ у входа въ свой балаганъ. Столь же хороши виды городовъ, днемъ и ночью, въ туман и залитые солнцемъ. И когда смотришь на эти прекрасные рисунки, то словно бродишь тамъ, гд каналы и вода, и дома, и балаганы, и ярмарки. Но въ этихъ рисункахъ — будь то пустынная улица или веселая кермессъ — та же жуть чисторусской, или, правильне, ‘петербургской’ тоски о чемъ то, та же хмурая грусть, что манила и печалила насъ въ мрачныхъ дворахъ отдаленныхъ кварталовъ столицы и въ пустынныхъ улицахъ русской провинціи. За эту своеобразную психологію, за это пониманіе быта и умнье правдиво и изысканно передать его, нельзя не цнить и не любить Добужинскаго. Тихое и степенное повствованіе его рисунковъ кажется говоромъ той хорошей любимой книжки, что читалъ въ дтств и перечитываешь теперь.