Время на прочтение: 7 минут(ы)
Мотивы и приемы творчества Некрасова
Статья была впервые опубликована в издании: ‘Некрасов. Памятка ко дню столетия рождения. 22 ноября 1821- 22 ноября (5 декабря) 1921 г., Пб., 1921, стр. 15-17. А. Ф. Кони написал ее в процессе чтения в послереволюционные годы многочисленных лекций о Н. А. Некрасове. По свидетельству В.Е. Евгеньева-Максимова, присутствовавшего на лекциях, статья эта дает представление о первой части лекций, состоявших обычно из общей характеристики поэзии Некрасова и личных воспоминаний Кони о нем (В. Евгеньев-Максимов, Некрасов и его современники, М., 1930, стр. 40). Статья перепечатана в пятом (посмертном) томе ‘На жизненном пути’ (Л., ‘Прибой’, 1929). Печатается по первой публикации с исправлением явных опечаток.
Недоброжелательство, зависть к материальной независимости поэта и злорадное восприятие всяких на него наветов часто отравляли жизнь Некрасова. Он сам отчасти подавал к этому повод, забывая совет житейской мудрости: ‘Не говори о себе дурно — друзья твои об этом позаботятся’. В обиход нашей панихиды входят прекрасные слова: ‘Несть человек иже поживет и не согрешит — ты един кроме греха’, — но не по мелким прегрешениям, а по лучшим сторонам и проявлениям выдающегося человека надо его судить. У нас делается обычно наоборот, и Боровиковский был прав, обращаясь к типическому хулителю Некрасова со словами: ‘Ты сосчитал на солнце пятна и проглядел его лучи’ [1]. Некрасов не хотел просить пощады у своих врагов (‘Что враги? пусть клевещут язвительней — я пощады у них не прошу’ [2]), но в минуты уныния и щемящей душевной горечи относился к себе с резким осуждением и взывал к светлому образу своей матери о нравственной помощи. Этими самообвинениями и самобичеванием, этой ‘явкой с повинной’ пред народом, хотя каяться пред последним было не в чем, он давал пищу клевете.
Среди отзывов о нем не только со стороны ‘самодовольных болтунов, охотников до споров модных’, но и со стороны некоторых критиков, как, например, Страхова, Евгения Маркова, Полевого и, к сожалению, Тургенева, часто выражалось сомнение в его искренности как печальника горя народного, в стихах которого ‘поэзия и не ночевала’ [3]. И действительно, пение птичек, благоухание цветов — ‘в дымных тучках пурпур розы’ и ‘шепот, робкое дыханье, трели соловья’ [4], не находят себе места в стихах этого, по отзыву одного из хулителей, ‘земного поэта’ [5], часто страждущего физически и почти всегда нравственно. Он остается всю жизнь верен завету Гоголя — молить себе у бога гнева и любви [6] — и почерпает эти чувства не из искусственно созданного настроения, а из глубоко вонзившихся в душу впечатлений целой жизни, начиная с раннего детства, заставляющих его, по красивому испанскому выражению, ‘кричать устами своей душевной раны’.
Вот его детство ‘средь буйных дикарей’ в усадьбе отца, — жестокого и бездушного насильника, — вокруг которого ‘разврат кипит волною грязной’, и где страдает чистая и благородная мать, где приходится сливать слезы детского испуганного и трепещущего сердца со слезами оскорбленной и поруганной женщины. Куда уйти? Где отдохнуть от этой горькой обстановки, чтобы забыться хотя бы на время среди других картин? Пойти на берег соседней Волги? — Но там вереницей, в своеобразных хомутах, тащут барки унылые и сумрачные бурлаки ‘с болезненным припевом ‘ой!’ и в такт мотая головой’, так незабываемо изображенные Репиным… [7]
Уйти в противоположную сторону? — Но там так часто идут на Владимирку по дороге в далекую и страшную Сибирь ссыльные и каторжные с выжженными клеймами на лице и бритой половиной головы, бряцая цепями, сменяясь по временам партиями горестно оплаканных семьей рекрутов, отправляемых на долгую безрадостную и исполненную бездушной строгости и бессмысленной шагистики, службу. А кругом — и дома, и у соседей, — в мрачной области крепостного права, грубые проявления власти владельцев крестьянских ‘душ’.
Вот где корни любви и гнева, проникающие поэзию Некрасова, вот первоначальный источник его любви и сострадания к ‘Орине-матери солдатской’ и к ‘некрутиковой жене’, — сочувствия тяжкому горю русской женщины, когда она, выполняя святой подвиг, едет ‘во глубину сибирских руд’ к сосланному мужу или когда она не в силах забыть своих детей, погибших на кровавой ниве, подобно плакучей иве, не могущей поднять ‘своих поникнувших ветвей’. Из этого же источника, наконец, черпает он со свойственным ему трезвым реализмом свое трогающее участие к молодой крестьянке, которую будет ‘бить […] муж-привередник и свекровь в три погибели гнуть’, и к той игрушке барской прихоти, которая ‘на какой-то патрет все глядит, да читает какую-то книжку’, так что любящий муж ее ‘бить-так почти не бивал, разве только под пьяную руку…’
А если обратиться к молодым годам поэта, брошенного на ‘холодные плиты’ Петербурга, ‘пребывающего в неизвестности, пресмыкающегося в нищете’ в соприкосновении со всеми видами испытаний и страданий, свойственных жизни ‘рокового’ города, то можно ли отрицать лично пережитую и искреннюю горечь негодования в изображении тех, кого он имеет в виду, говоря читателю: ‘Иди к униженным, иди к обиженным, там нужен ты’.
Быть может, недалеко уже то время, когда Некрасов станет вполне и непререкаемо народным поэтом, и песенка его зазвучит над Волгой, над Окой, над Камой, но и теперь он яркий и глубоко вдумчивый поэт о народе, о его нуждах и скорбях. В его ‘Тишине’ и ряде других произведений звучит неподдельная любовь к родной природе и к своей отчизне. ‘Пусть ропот укоризны за мною по пятам бежал, — говорит он, — не небесам чужой отчизны — я песни родине слагал!’. Его лирические вещи, полные грусти о недостижимом или разбитом счастье, проникнуты заразительным настроением. Достаточно указать на ‘Я посетил твое кладбище’. Нужно ли говорить о его гражданской заслуге ‘толпе напоминать, что бедствует народ в то время, как она ликует и поет’, — напоминать, что в то время, когда, по признанию самого Николая I, Россия управлялась столоначальниками, а они избирались преимущественно из городской молодежи, далекой от народа и чуждой ему, Некрасов говорил ей о нем, пробуждая в ней внимание и любовь к этому ‘таинственному незнакомцу’.
Выставляя Некрасова ‘спорным поэтом’, некоторые критики нападают и на приемы его творчества. ‘Зачем он употребляет стихотворный размер анапест?’ — восклицает один, ‘Да ведь все, что он говорит стихами, можно изложить прозой’, — восклицает другой [8]. Но разве многие произведения, хотя бы того же Тургенева, не доказали, что и проза может иметь и ритм и гармонию стиха? И разве не встречаем мы у Некрасова свободное распоряжение всеми стихотворными размерами, независимо от любимого им ямба? Его народный, сочный и выразительный язык ‘Мороза-Красного носа’, ‘Коробейников’ и ‘Кому на Руси жить хорошо’ заставляет невольно вспомнить мольбу Тургенева: ‘Берегите наш русский язык!’ [9]
Его содержательные и образные прилагательные, напоминающие пушкинские, заключали в себе не только определения свойства или качества, но и целый образ, как, например, — беспокойная ласковость взгляда, поддельная краска ланит и убогая роскошь наряда у несчастной жертвы общественного темперамента, или врачующий простор родной стороны, или закушенный калач, дрожащий в руке голодного вора, и проч.
Нельзя не отметить у него и очень удачных звукоподражаний, тоже напоминающих Пушкина. Таков, например, отзыв простого человека о железной дороге: ‘Важная барыня! гордая барыня! ходит, змеёю шипит: ‘Пусто вам! пусто вам! пусто вам!’ — русской деревне кричит’.
Нет и скучного у многих поэтов многословия. Его определения кратки, но содержательны, — он часто ограничивается общим намеком, предоставляя читателю самому представить себе настоящую картину. В страдании русской матери, насильственно разлученной с сыном, ‘мало слов, а горя реченька, горя реченька бездонная’, причины, приведшие человека на каторгу, рисуются так: ‘Молящий стон, безумный крик, сверканье стали… прочь утонувшие в крови — воспоминания любви!’ Наконец, опять-таки в опровержение одного из критиков, приходится указать на неудачное, по его мнению, а в сущности превосходное обращение Пушкина к княгине Волконской в ‘Русских женщинах’, в котором так и слышатся подлинная манера и стиль великого поэта… [10]
1. А. Л. Боровиковский, ‘Его судьям’ (‘Слово’ 1878 г. No 3, стр. 78).
2. Цитата из стихотворения Н. А. Некрасова ‘Рыцарь на час’ (1860).
Далее в статье А. Ф. Кони обращается к следующим стихотворениям и поэмам Некрасова (названия цитируемых или упоминаемых произведений Некрасова приведены в порядке их следования в статье): ‘Самодовольных болтунов’ (1856), ‘В неведомой глуши, в деревне полудикой’ (1846), ‘Родина’ (1846), ‘На Волге’ (1860), ‘Благодарение господу богу’ (1863), ‘Орина, мать солдатская’ (1863, трагедии рекрутчины, горю ‘рекрутских жен и матерей’ посвящен также ряд строк в стихотворениях ‘Тишина’ и ‘Соловьи’), ‘Княгиня Трубецкая’ (1871), ‘Княгиня Волконская’ (1872), ‘Внимая ужасам войны’ (1855), ‘Тройка’ (1846), ‘В дороге’ (1845), ‘Филантроп’ (1853), ‘Княгиня Трубецкая’, ‘Кому на Руси жить хорошо’ (из части ‘Пир на весь мир’), ‘Баюшки-баю’ (1877), ‘Тишина’ (1857), ‘Я посетил твое кладбище’ (1849), ‘Элегия’ (1874), ‘Убогая и нарядная’ (1857), ‘Тишина’, ‘Вор’ (1850), ‘Кому на Руси жить хорошо’ (из части ‘Пир на весь мир’), ‘Орина, мать солдатская’, ‘Несчастные’ (1856).
3. Острота полемики вокруг творчества Н. А. Некрасова обусловливалась отношением критиков к революционно-демократическому содержанию его стихов и новаторским чертам его поэтического стиля. Особенно горячий отклик поэзия Некрасова получила в среде народнической молодежи. В связи с этим Н. Г. Аммон в статье ‘Певец скорби и упований’ писал: ‘Никто из русских поэтов не носит с большим правом наименования ‘печальника горя народного’, чем Некрасов. Этот важнейший факт в его поэзии имеет, конечно, свою историю […] Высоко поднявшаяся волна гражданско-народнического настроения должна была вызвать к жизни соответствующее поэтическое выражение’ (‘Журнал министерства народного просвещения’ 1900 г. No 8, отд. II, стр. 241).
В ‘тенденциозности’, ‘неискренности’, служении ‘журнальным мотивам’ обвиняли Некрасова критики реакционного и либерального лагеря, воспринимавшие его поэзию с враждебных общественно-эстетических позиций (см., например, статьи В. Г. Авсеенко, Е. Маркова, В. Маркова, В. П. Буренина, Т. Толычевой и др. в книге ‘Н. А. Некрасов, его жизнь и сочинения’, Сборник историко-литературных статей, составленный В. И. Покровским, М., 1906).
О том, что ‘поэзия и не ночевала’ в стихах Некрасова, писал 13 (25) января 1868 г. в письме к Я. П. Полонскому И. С. Тургенев (И. С.Тургенев, Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. VII, М.-Л., 1964, стр. 30), отношение которого к Некрасову претерпело эволюцию. Положительным оценкам сороковых — половины пятидесятых годов, когда Тургенев признавался, что он ‘наизусть выучил’ сведшее его с ума стихотворение ‘Еду ли ночью по улице темной’ (там же, т. I, М.-Л., 1961, стр. 264), или находил, что лирические стихи Некрасова ‘пушкински хороши’ (там же, т. II, М. — Л., 1961, стр. 295), а ‘собранные в один фокус’ в сборнике 1856 года его стихотворения ‘жгутся’ (там же, т. Ill, М. — Л., 1961, стр. 58), противостояли более поздние, особенно после идеологического раскола в ‘Современнике’, резко отрицательные суждения Тургенева о Некрасове как человеке и поэте.
4. Начальные строки третьего и первого четверостишия стихотворения А. А. Фета ‘Шепот, робкое дыхание’ (1850).
5. Имеются в виду следующие строки из статьи ‘О Некрасове’ С. А. Андреевского: ‘…собственная натура Некрасова, самая положительная, дельная, земная, какую только можно себе представить’ (С. А. Андреевский, Литературные чтения, СПб., 1891, стр. 178).
6. Развивая данные Гоголем в т. 1 гл. VII .’Мертвых душ’ характеристики писателя с ‘возвышенным строем лиры’ и писателя-сатирика, дерзнувшего ‘страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь’ выставить ‘ярко на — всенародные очи’, Некрасов создает в стихотворении ‘Блажен незлобивый поэт’ (1852) образ поэта, который ‘проповедует любовь враждебным словом отрицанья’. Гоголевские Мотивы смеха сквозь ‘незримые, неведомые’ миру слезы (‘Мертвые души’, т. 1, гл. VII), ‘вечной, могучей любви’ во глубине этого ‘холодного смеха’ (‘Театральный разъезд…’, 1842) преобразуются в революционно-демократической поэзии Некрасова в символическую формулу, сочетающую ‘любовь’ и ‘ненависть’, ‘месть’ и ‘печаль’ (‘Поэт и гражданин’, ‘Чернышевский’ и др.).
7. Имеется в виду картина И. Е. Репина ‘Бурлаки на Волге’ (1870-1873, Русский музей).
8. О Некрасове как о ‘спорном поэте’ писал С. А. Андреевский, который, с одной стороны, попытался определить своеобразие его поэзии, богатство ее стихотворных размеров, близость ее к народной речи, с другой — занял резко полемическую позицию по отношению к поэту, утверждая, что ‘добрых две трети его произведений могут быть превращены в прозу’ (С. А. Андреевский, Литературные чтения, стр. 182). Другой критик, П. Н. Краснов, находивший, что Некрасов ‘слишком элементарен’ и злоупотребляет ‘грубостью’, считал, что характерные для некрасовской музы трехсложные размеры, в частности анапест, являются неудачной попыткой ‘образовать нечто культурное, но на народной подкладке’ (‘Н. А. Некрасов, его жизнь и сочинения’, Сборник историко-литературных статей, составленных В. И. Покровским, М., 1906, стр. 254).
9. В очерке ‘По поводу ‘Отцов и детей’ (1868-1869) И. С. Тургенев писал: ‘А просьба моя состоит в следующем: берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками, в челе которых блистает опять-таки Пушкин! Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием, в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса!’
10. А. Ф. Кони опровергает мнение С. А. Андреевского, считавшего, что Некрасов в поэме ‘Княгиня Волконская’ Пушкину ‘влагает в уста водянистые стихи, несколько приглаженные ‘ради формы’ и богато уснащенные архаизмами’ (С. А. Андреевский, Литературные чтения, стр. 202).
Воспроизведено по изданию:
А.Ф. Кони, Собр. сочинений в 8-ми томах, М., Изд. ‘Юридическая литература’, 1968 г., т. 6, стр. 275-278
Прочитали? Поделиться с друзьями:
