Москва во времени
Москва во времени
Комментарии
Комментарии
Москва во времени, Эйзенштейн Сергей Михайлович, Год: 1933
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Эйзенштейн С. М. Избранные произведения: В 6 т. Т. 1.
М.: Искусство, 1964.
Москва как тема вообще единственна.
‘Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть’ — еще со средневековья тянется изречением старца Филофея {Филофей — писатель XVI в., монах псковского Елизарова монастыря, который развивал в своих сочинениях идею величия Русского государства и провозглашал Москву ‘третьим Римом’.} о царской Московии и самодержавной Москве.
Москва как понятие есть средоточие социалистической будущности всего мира.
И Москва — город как живой образ пути прихода к социализму.
Необъятен весь процесс роста и становления Москвы.
Как кино, необъятен в полноте процесс того, как из раба и смерда москвич дорос до пролетария — рабочего и полновластного хозяина Союза, с коллективным мозгом коммунизма в былой первопрестольной.
Поэтому динамику событий на Москве для нашего нового фильма мы не разгоним в календарь истории Москвы и не во всеохват истории рабочего класса и классовой борьбы.
Замысел наш — фоном воскресить щпицрутный бег сквозь ‘историю государства Российского’, где, может быть, как нигде, возможно сказать словами Маркса об истории пролетариата, что ‘она вписана в историю человечества неугасимыми знаками крови и огня’.
Этот бег истории под пятой двойного порабощения — своими мироедами-кровососами и рабской зависимости через них от мирового денежного мешка и капитала —
вот то, что тематически хотелось бы дать почувствовать сквозь перипетии общего плана картины,
решение проблем, веками не разрешимых и революционным пятнадцатилетием разрешаемых диктатурой нашего пролетариата навсегда и [являющихся] образцом для подражания пролетариату всего мира.
И с этого общего фона должен отделиться растущий из рода в род тремя-четырьмя этапами поколений — былой смерд и сегодняшний хозяин ‘земли русской’.
Пролетарий.
Растущий через века Москвы — московский рабочий.
Шереметевы. Долгорукие. Нарышкины. Блистали гербами на фронтонах. На дверцах карет. На мебели, подкладных суднах и блюдах. Единорогами. Орлами. Ферзями. Шашками и шлемами. Фамильною геральдикой.
‘Москву’ хотелось бы видеть гербом московского рабочего,
его генеалогией,
его геральдикой.
Нам чудится сценарий глубоко сюжетным.
Пронизанный конфликтом и перипетиями одной сквозной классовой борьбы по разным фазам. В единой сюжетной линии.
С героями и злодеями, перерастающими свои индивидуальные биографии в биографии движущих классовых сил, действий и инициатив, переходящих с деда к отцу и внуку, к правнуку.
Интрига, раздвинувшая рамки сакраментальных традиций скованных единств, шаблона кинематографической ложноклассики,
раз установленных шаблонов кинорамок для киносюжетов.
В этих сквозных образах хотелось бы практически обрести новую форму ‘шекспиризирования’.
Само же обратное оформление фильма мы хотим провести в другой шекспировской традиции: оформив ее по четырем стихиям — воде, земле, огню и воздуху, из сочетания коих слагались гармония и дисгармония вселенной для Шекспира.
Вода древнейшей части. Вода зарождения. И вода водных путей. Москва Москвы-реки. Яузы. Озер. Прудов. Неглинки. Рукавов. Каналов. Речек. Своеобразная Венеция плывущих в жиже грязи улиц, как мы в морях асфальта.
Как гад, вылазящий на сушу, чтобы в уверенности стать на ноги, так собирательство Москвы и сюзеренство, перерастающее в царский абсолютизм, на следующей стадии оформляется как твердь, как суша и земля.
Здесь Грозный перебрасывает через годы свою эстафету Петру,
Петру, уже плотно ставшему на погнутые выи феодалов, бояр и князей.
Петр, каторжным трудом, военными заводами, военщиной вгоняющий трудящихся в ярмо квалифицированной эксплуатации на смену патриархальности старомосковских способов по выжиманию соков. Древняя мудрость учла, что твердь — земля. А под землей, внутри — огонь.
Но под Петром в горнах им заведенных фабрик и заводов, пушечных и литейных, набирается другой огонь. Вода и суша подступов к картине — в центральной части — разрастаются огнем.
Ведущее звено картины идет под знаком пламени. Под знаком зарождения класса, роста, бунта, борьбы, чтоб вырасти до революции и огненного пути Октября.
С Петром ведущая роль перемещается на Север. Москва — ведущая на время затихает. Но клокот протеста порабощенных в ней не перестает. И в ней на Лобном месте казнится Пугачев, продлитель разинской инициативы.
Пусть их самих мы не увидим в фильме. Конфликт растет и неразрывен с ростом промышленных начинаний. Пусть еще глух.
Но вот как бы незавершенный прообраз последней ‘отечественной войны четырнадцатого года’ проносится война ‘Отечественная’ двенадцатого года.
Огонь восстаний готов уже вспыхнуть в связи с победоносным наступлением Наполеона и, разгоревшись в ополчении, разлиться по всей ‘Руси великой’.
В лесных и степных пожарах огонь бьют огнем же. Одну лавину огня — встречной огненной лавиной.
И ‘пожар Москвы’ пылает встречно надвигающемуся пожару ожидаемых восстаний. Правящие классы бросают клубок пылающей Москвы под ноги наступающему Бонапарту. Красивый жест самоотверженной патриотической героики. ‘Спасение родины от корсиканца’ не больше как ва-банк правящей верхушки, объятой паникой и мечущейся на вулкане.
Столетний перескок — и пылающий костер Москвы меняет форму: огненным кольцом пылает красным петухом вокруг Москвы пожар крестьянских восстаний, прорвавшихся на пятом годе.
Москва в кольце огня. Внутри же горит пламя новой силы, ведущей и обеспечивающей возможность полноценной схватки, если еще не окончательной победы.
В центре горит революционный порыв новой классовой силы — московского пролетария. И драматичный экскурс в лихорадку хаотически растущей капиталистической промышленности — колыбели растущей пролетарской силы класса.
Чтобы снова вернуться в черный дым костров, в аутодафе сгорающих пожаром баррикад на Красной Пресне.
Мрак черного густого дыма как тяжкий мрак годов реакции. Эти годы — годы неустанной ковки, спружиненной энергии, революционной практики, революционной работы большевизма.
А из огней догорающей под сапогом жандармов Пресни — к увеселительным огням и фейерверкам, потешным развлечениям потешной маленькой фигурки, справляющей свой трехсотлетний день рождения Романовых в тринадцатом году.
И линия царя с последней вспышкой уходит под занавес войны четырнадцатого года и февраля семнадцатого.
И класс против класса в схватке Октября. И в новой фазе тема огня, пулеметным огнем по Кремлю вводящая к власти новый класс.
И новым огненным кольцом железа и крови сдавлена молодая власть, стоящая на месте старой. Сброшен хозяин. Но в объединении с хозяином заморским он прет интервенцией на Красную Москву. Москва опять становится на место центра. Советы организуют борьбу. И Москва, снова сжатая почти что до пределов Московии Грозного, победно организует отпор лавине нашествия нового Батыя. В сто крат страшнейшего, чем иго ханское.
Но фронт за фронтом разбито иго интервентов. Взорвано мертвящее кольцо на воздух.
И с взрывом полной грудью мы вдыхаем воздух — четвертый элемент — воздух новой эры, воздух стройки.
Но прежде чем погрузиться в огонь воздуходувок и объединенной энергии и синтеза всех побежденных стихий, еще раз мрачно запылают костры. Костры незабываемых ночей смерти Ильича. Костры морозных лютых ночей. Костры, из которых затем запылает огонь иного качества и силы. Огонь клятвы вести и дальше дело Ильича.
Стихия энтузиазма ленинского призыва в партию и пламенный обет пролетариата во главе с ленинским ЦК продолжить и завершить дело Ленина.
И свершенье.
Историческое разрешение того, что веками в огне и крови не могло разрешиться.
Выход на свежий воздух социалистического свершенья.
Москва как центр величайших свершений.
Москва как бешеная кузница строительства будущего.
Москва, вырастающая в мировую лабораторию социальной и материальной стройки, ведущая ленинское дело до конца примером для всей республики и для стран всего мира, куда отовсюду будут съезжаться, чтобы учиться.
Это не фильм. Это — ядро, для которого предыдущее лишь разбег.
Изложенное, конечно, еще не сценарий. Это — одержимость темой, еще не принявшая форму. Кое-где она уже закрепляется установкой, кое-где намеком на будущий образ, где-то сюжетной сценкой, контуром фабулы, но всюду в попытке до конца ощутить, если еще и не охватить, и выразить всю необъятность темы.
Но изложенное — еще кое-что: оно — призыв. Без писателя, а может быть, и группы писателей не охватить до глубины того, к чему мы стремимся.
И пусть это изложение намерений послужит конкретным приглашением нашим писателям, которых увлекает эта тема и под этим же углом зрения, принять участие и непосредственно связаться со мной по сценарной работе.
Пусть ‘Москва’ будет проверкой действительной готовности советской литературы сотрудничать с советским кино.
Жду конкретных предложений и откликов на сотрудничество по сценарию ‘Москва’!
Статья опубликована в ‘Литературной газете’ 11 июля 1933 г., по тексту которой и воспроизводится. В фонде Эйзенштейна сохранилась ранняя редакция статьи с рядом значительных разночтений в сравнении с печатным текстом (ЦГАЛИ, ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 1094). Сценарий о Москве, над которым Эйзенштейн начал работать летом 1933 г., не был закончен.