Московская зима
Московская зима
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Московская зима, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1937
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
В декабре начались сильные морозы. Говорили: ‘Ну и морозище, вороны на лету замерзают’.
— Вот это уж пустяки,— сказал мой приятель и слуга, рыболов Василий Княжев,— где же им замерзнуть? Они привычны. Ишь, поглядите в окно, вона над площадью — что их летит. Кучами собираются. Потому теперь в Москву на Рождество Господне и-и… товару чтб везут, до ужасти. Поросят, свиней мороженых, белужины, севрюжины, гусей, окороков, рябчиков сибирских… Прямо гужи идут. В Охотном ряду, на Смоленском рынке, на Арбате, в Дорогомилове, в Рогожской — все рынки завалены. Судаков одних что!.. Сигов! Разговляться на праздниках. Святки придут — тут самая еда. Гости. Гулянья. А верно — мороз здоров. Вчера в Охотном у купцов бороды белые, в инее. Ходят, рукавицами хлопают. Ну и вот теперь сбитеньщикам лафа. Все купцы сбитень горячий пьют. Греются. А то бы замерзли.
— А вот я никогда сбитень-то и не пил,— сказал мне приятель Коля Курин,— может быть, оттого у меня ноги ужас как зябнут. Теплые ботики купил — не помогает.
— Это у тебя от женского пола,— смеясь, сказал приятель-архитектор Николай Васильевич. — Вот я живу, квартиру снимаю у домовладельца Сергеева. Так у него от женской болезни голова распухла.
— Что за ерунда!— сказал приятель мой, доктор Иван Иванович. — Вы университетский человек и такую ерунду говорите.
— Нет, позвольте, извините… У него консилиум из профессоров. Я его после навестил. Лежит — весь ватой обернут. Жалуется, что вино пить запретили. Разные неприятности, говорит, и политика в голову лезет.
— Этак-то на праздниках хворать — не дай Бог!— серьезно покачал головой, потужил Василий Княжев.
— Эх, гимназистам сейчас радость. Бывало, утром спишь — никто не будит. Проснешься — мать говорит: ‘Сегодня в гимназию тебя не будили — мороз тридцать градусов, на каланче белый флаг выкинут’. Лежанка топится, в окнах сад — весь в инее. На столе самовар, горячие калачи, баранки, сушки с тмином, с солью… Весело на душе!
— Вот теперь господа архитекторы больше лежанок не делают. А почему? Это в гигиене имело большое значение.
— Ты, Иван Иванович, про гигиену оставь. Это было запрещено правительством. Строительный устав. Чиновники обленились. Байбаками стали. Обломовщина развилась. На службу не ходят. Как мороз, так на лежанку лезет. Лежит — газеты читает, водку пьет — больше ничего. Его с лежанки не сгонишь. Я вот Сафронова знаю. Штатский генерал, чиновник особых поручений, за границу посылали по делам государственным. Так он не едет. Там, говорит, в квартирах лежанок нет. А вот Юрий!— растолстел не в меру, оперу сочинил — закончить не может. А отчего? У него дома лежанка. Закусит, выпьет. А если вы выпьете рюмку водки да залезете на лежанку, знаете, тогда что получается?
— А что же получается?— удивились все приятели.
— А то получается, что женский пол в голову лезет… Гаремы разные такие кажутся…
— Ну, полно врать-то!— рассмеялись приятели. — Ерунда!
— Нет, позвольте, не ерунда. Спросите у Юрия — он подтвердит. Я сам на себе это испытал. Контракт мне надо было составить, на машинке переписать. Машинистка мне пишет. У ней глаза такие — турецкие. Красавица! Написала контракт. Я зашел к Юрию, выпил рюмку водки, сел на лежанку — а пришел с мороза. Контракт читаю, а перед глазами — машинистка… Так меня прямо как заколдовало. Поехал к машинистке, говорю: ‘В контракте еще надо дописать кое-что…’ — и диктую ей разные штуки из строительного устава. А она, вижу, со мной кокетничает. И получилось то, что контракт не хотят подписывать. Адвокаты говорили, что в первый раз такой контракт видят. Это, говорят, контракт пьяный. Так и называется — пьяный контракт. А построечка была хлебопекарня, на полтораста тысяч. Да-с! Вот что-с рюмка водки делает на лежанке…
— Все может быть,— сказал доктор Иван Иванович. — В жизни иногда неизвестно от чего все перевертывается…
— От мороза тоже многое происходит,— заметил Василий Княжев. — Вот хоша возьмите, Наполеон. Пришел в Москву, а вдруг мороз, да какой! Не рассчитали. А шуб не взяли. Откуда взять-то? У них там зверья-то нет. Мундирчики — больше ничего. Они все на лежанки залезли, на лежанках-то хорошо. Сидят на лежанках да блины едят. Купцы плутоватые им блины продают — они им платят. Сколько купцы нажили, и-и-их!.. Мороз — воевать нельзя. Как с лежанки сгонишь? Наполеон думает: ‘Это что ж такое, этак-то на лежанках блины есть не дело — все избалуются’. Да и крикнул с Ивана Великого из Кремля: ‘Шагом марш домой!’ А не будь мороза — всю бы Расею завоевали…
— Про блины вспомнили — есть захотелось,— сказал Василий Сергеевич. — Поедемте к Тестову — щи с головизной есть.
Скрипели полозья саней, когда ехали в ресторан Тестова. Мороз щипал и колол щеки. От дыханья воротник шубы сразу побелел.
На улицах было меньше народу, чем обычно. На перекрестках кое-где горели костры.
Из трактиров, когда открывали дверь, валил пар.
В ресторане Тестова половые в белоснежных рубашках, гладко, аккуратно причесанные, приветливо встречали, говоря: ‘Головизна-с — первый сорт. Из крепких напитков — что прикажете-с?’
В ресторане было тепло. Лица горели с мороза. Особенно уши. Замечательны расстегаи с ухой… А головизна — и сказать нельзя.
— Скажи, пожалуйста, Иван Иванович, отчего эти половые причесаны аккуратно, а вот ты и всякие профессора — вот неподалеку в университете — всегда лохматы, а у студентов волосы чуть не до плеч. У художников молодых — тоже.
Иван Иванович, расправляя баки, недоуменно посмотрел на него белыми глазами, не донес до рта ложки и, покачав головой, сказал:
— А ведь правда. Отчего это, в самом деле, насчет волос? Верно это. У ученых внимания к волосам нет. Наука одолевает, ну, тут и не до волос. Заметьте — музыкант тоже. В волосах беспорядок. А в чем тут дело — понять трудно.
— Это остаток схоластики,— сказал Коля.
— Какую чепуху несешь!— возмутился Кузнецов.
— Почему же чепуху? Ученые, схоластики, сидели у себя дома и долбили науку. Теоретики были. Они все носили волосы длинные и не чесались. Не было времени. И до того умные были, что молчали. Спроси о чем-нибудь схоластика — он молчит, потому что ему кажется — что ты ни спросишь, все глупо. Отвечать не стоит. Вот до чего были умны…
— Как накручивает Николай!— зажмурив глаза, засмеялся приятель Вася. — И рожа-то, рожа… Не улыбается…
Он обернулся к половому и крикнул:
— Бутылку Клико — замороженную!..
За окнами синева. Москва, снег, сквозистые короны деревьев…
Московская зима — Впервые: Возрождение. 1937. 10 декабря. Печатается по газетному тексту.