Вячеславъ Шишковъ.
Вячеславъ Шишковъ.
МОРЕ ЗЕЛЕНОЕ
МОРЕ ЗЕЛЕНОЕ
I.
* * *
* * *
* * *
II.
III.
‘Пряникъ осиротевшим дтямъ’, Петербуръ, 1916
Море зеленое, Шишков Вячеслав Яковлевич, Год: 1916
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Тайга — море зеленое. Безъ конца раскинулась, безъ краю, къ студеному океану ушла. Тунгусъ въ тайг, что рыба въ озерищ: нюхнетъ разъ,— правильно путь выберетъ, вскинетъ глаза — вс пути учуетъ. Отъ тайги рожденный, тайгою вскормленный съ любымъ звремъ потягается. Онъ здсь властвуетъ, тунгусъ. Но и ему невдомо, кто посялъ ее, кто взрастилъ, зеленую, кто волшебной чертой положилъ ей предлъ. Гд край тайги?— Нигд.
Къ восхода на закатъ большущая рка катится тайгой. А въ нее съ полдня другая прибжала, поменьше. Вотъ тутъ, на раскресть двухъ водныхъ дорогъ, стоялъ купеческій станъ.
Дильдо — двица красивая. А когда родилась она, шибко гудла тайга, втеръ въ тайг крутилъ, выкручивалъ, валилъ деревья, фуркалъ вверхъ блымъ столбомъ. Мать умерла родами, умиряя, говорила мужу,
— Гляди, бойе, съдятъ шайтаны двку-то… Береги.
Отецъ съ горя пить сталъ, пьяный въ тайг и замерзъ. Добрые люди выкормили Дильду. А какъ подрасла, сама стала хлбъ добывать. Хорошо Дильдо блку промышляетъ, прошлой зимой трехъ сиводушныхъ лисицъ убила, нынче съ знакомымъ тунгусомъ собирается медвдя бить, амикана-батюшку.
Дильдо — тонкая, настоящая молодая елка. Какъ нарядится въ свой красный камзолъ, наднетъ халми, весь въ бисер, да поведетъ чернымъ безпечальнымъ глазомъ, да улыбнется особой, своею улыбкой — будь все небо въ тучахъ, солнце выглянетъ.
— Дильдо, Дильдо! Хорошая моя, Дильдо! Блочка, соболь черный!— мурлычетъ про нее псню молодой тунгусъ, пробирается по тайг верхомъ на олен.
Семнадцатая весна была роковой для Дильды. О семнадцатой весн сердце двичье цвтомъ кроется.
Дильдо, Дильдо! Хорошая моя Дильдо!
Да, я хорошая,— поетъ про себя Дильдо, срывая голубой цвтокъ,— да, я красивая. Гляди, молодецъ, какая у меня длинная коса, гляди, какія крохотныя, алыя губы.
Бжитъ Дильдо по тайг, бжитъ и смется. А куда бжитъ — не знаетъ, сама въ ладоши бьетъ, съ птичкой перемигивается.
— Хочешь, молодецъ, быстрой блкой взберусь на лсину? Лови, цлуй меня! Гей, молодецъ! Гей-гей!
О семнадцатой весн уста двичьи и ночами шепчутъ любовныя рчи.
Купецъ Лаврушка, какъ цыганъ черный, жилистый, глазомъ — озорной, повадкой — дикій.
Опустилъ Лаврушка длинные свои усы, говоритъ Дильд:
— Ну вотъ, и живи. Двадцать копекъ со штуки будешь получать.
Осталась тунгуска въ купеческой изб: шьетъ тунгусамъ камзолы, по двугривенному со штуки. Синій камзолъ шьетъ — псню про себя складываетъ, красный камзолъ шьетъ — про вечернія огненныя зори поетъ, зеленый — про тайгу. А сама тайнымъ глазомъ въ окошко посматриваетъ: изъ окна ей рку далеко видать. Замираетъ сердце,— или ждетъ кого?— вздрагиваетъ грудь подъ расшитымъ бисеромъ халми.
И зачмъ Дильдо пришла сюда? Гулять бы ей по тайг съ ружьемъ въ рукахъ, караулить, какъ сохатый-моти — лакомиться въ рк водяной травой: пусти пулю — много денегъ въ карман будетъ. Нтъ, Дильдо, шей!
Мсяцъ въ самую высь взобрался — любуется на тайгу, медлитъ спускаться.
Каждые ночь выходитъ Дильдо на берегъ рки, смотритъ на ея воды, на серебряный черезъ рку мсяцевъ слдъ.
Вся тайга спитъ. Давно въ избушк угасли огни. Только Ульканча не спитъ, Дильду ждетъ.
Мсяцъ книзу пошелъ, серебряная передвинулась дорожка. Скрипнула дверь, зашуршала трава. Ульканча на тропинку уставился.
— Дильдо, Дильдо!
— Ну, я, Дильдо. Ну, что теб?
— Дильдо, скоро я куплю ружье. Ружье у меня будетъ хорошее.
— Ну пусть…
— Лебедя за версту снять можно.
— Ну?— и стоитъ передъ нимъ: волосы подъ луной синью пошли.
— Дильдо, давай съ тобой жить.
— Ха!— Прощай, бойе! Иди своей дорогой.
— Ой, Дильдо!— Ульканча неладно ей шепчетъ вслдъ,— ой, Дильдо, смотри!— и, опершись на палку, долго смотритъ на убгающую тунгуску.
Потомъ самъ съ собой:
— О! Ульканча еще не такую себ жену найдетъ. У Ульканчи ноги быстрыя, глаза зоркіе. Ульканча дорогого стоитъ.
Но мсяцъ вдругъ запрыгалъ въ неб, — задрожалъ, разбжался искрами серебряный черезъ рку мостикъ. Вздохнулъ тунгусъ, провелъ рукавомъ по глазамъ.
Время бы, кажется, Степану приплыть съ товарами. Купецъ ждетъ, не дождется молодого Степку, Степана Иваныча, своего приказчика.
А Дильдо… Что говорить про Дильду. Сроду не видала она Степку, а изныла вся. Чуетъ сердце, увидитъ она его невзадолги. И вправду, къ вечеру приплылъ Степанъ.
Дильдо на берегу костерь разводила, чай варить собиралась. И какъ взглянула на Степана, обмерла: онъ, онъ, настоящій! По немъ сердце ея двичье томилось, его и во сн она видла пять ночей подрядъ.
— Онъ. Настоящій… Онъ.
Лицо у Степана блое, волосы свтлые, въ завиткахъ, бородка курчавая, блый, не то, что Ульканча, не то, что тунгусы. Если бъ подошелъ къ ней, приласкался, крнко-на-крпко она поцловала бы ого. У нея душа горитъ русскаго поцловать, благо,— у него глаза голубые, словно межъ блыхъ облаковъ кусочекъ неба. Вотъ идетъ.
— Эй, Дильдо!— кричитъ хозяйка съ берега.
Но Дильдо но слышитъ, другой голосъ ловить ласковый.
— Ты у хозяина живешь?
— У хозяина.
— Угу!— Степанъ въ упоръ взглянулъ по-гршному въ ея глаза.
Хорошо въ тайг лтомъ. Прохладно и тихо. Хвоей дышетъ тайга.
Дильдо любила знойнымъ дномъ вырваться изъ избы въ тайгу на цлый день.
И однажды, когда ея сердцу стало грустно, лежала она на мшистой полян, руки за голову, и глядла то на блое облачко, то на верхушку сосны, гд притаилась блка. Ни о чемъ не думала, только сердцемъ грустила.
Эй, запть ей веселую, ударить въ небо звонкимъ голосомъ, чтобы облачко розсялось, чтобы опрокинулась навзничь блка.
— Эй, ты, блка! Уходи! Убгай!
Дильдо вскочила, да камнемъ въ блку, а сердце еще сильнй замерло, и покрылись глаза слезой. И опять легла она на пушистый мохъ, закрыла глаза рукой въ серебряномъ большомъ браслет, жалобно затосковала:
— Ой, Дильдо! Почему ты одна? Нехорошо одной жить. Скучно одной жить. Очень больно сердцу. Ой, Дильдо!
И чувствуетъ Дильдо, дрожитъ ея голосъ:
— Русскій не любить Дильду. Степану не нужна Дильдо. Куда ему, зачмъ ему Дильдо? Онъ любитъ русскую. Тамъ, говорятъ, далеко, много русскихъ живетъ. Тамъ, далеко, Степанъ далекую любить. А Дильдо все одна…
И чувствуетъ Дильдо,— катятся слезы.
— Нтъ! Нтъ!— открыла глаза, привстала, всплеснула,— мой Степанъ!
А Степанъ возл сидитъ, у ея ногъ. Глядитъ на ли льду голубыми глазами, улыбается.
— Ты откуда? Ты какъ пришелъ?— вся вспыхнула Дильдо и похолодла.
Степанъ прищурился, покрутилъ усъ, и жадно впился въ ея алыя губы.
Зеленымъ шумомъ зашумли тогда сосны, бездоннымъ глянуло голубое небо, и такую радость почуяла Дильдо, на всю тайгу прозвенлъ ей голосъ, и, какъ облако къ гор, приникла она къ Степану.
До самаго вечера слушали они, двое, шелестъ тайги, стукъ дятла, хорканье веселыхъ блокъ.
Дильдо звонко смялась, била въ ладоши, цловала Степана, а когда сквозь хвою колыхнулся свтъ вечерней звзды, сталъ Степанъ сказывать сказки. Онъ хорошо говоритъ по тунгусски, Дильдо все понимаетъ, слова не проронитъ, а глаза такіе, большіе.
— Какой такой Иванъ-Царевичъ? Скажи. Ну, волкъ,— знаю. Волькъ, волькъ!— улыбаясь, твердила она по-русски,— а какая жаръ-птица? Скажи.
— А вотъ такая, ежели прилетитъ сюда, сразу осіяетъ. Отъ свту могутъ глаза лопнуть.
— Ой! страшно. Я убгу, Степанъ. Лови!— ловко прыгнувъ, скрылась она въ голубомъ сумрак.
— Дильдо! Стой! Слушай, Дильдо…— взмолился выскочившій изъ потайной чащи Ульканча и преградилъ ей руками путь.
— Прощай, бойе!— задорно кричитъ Дильдо,— теперь прощай!— и, обдавъ полымемъ Ульканчу, круто бросилась прочь.
Стоитъ Ульканча, стиснулъ зубы.
— Я все видлъ. Я все знаю,— и, взмахнувъ острой пальмой, ловкимъ ударомъ сскаетъ молодую елку.