Мораль
Мораль
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Мораль, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1937
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Утро. В окно моей деревенской мастерской я увидел, что на больших березах сада появились желтые листья, и грусть вошла в душу. Август — август. Скоро осень. Пролетело лето незаметно. Наступят дни ненастные. Улетят скворцы, малиновки из сада моего, улетит и иволга. И гнездо горлинки на террасе дома моего уже пусто.
Как грустно расставаться со всем тем, что любил, чему радовалась душа!
Приятели мои, охотники, понемножку встают: устали вчера на охоте. Идут к речке умываться. Вернулись, все на террасе, стол, самовар, горячие оладьи, пирожки с капустой, грибами. Говорю им:
— Вот гнездо горлинки в углу. Вывела детей и улетела. А как, бывало, курлыкала ласково. Грустно вспоминать.
— У меня, брат, не горлинка, а бабы все разлетелись. Уж вот курлыкали до чего! Я им сдуру всем верил,— сказал приятель Коля Курин, кушая пирожок и запивая чаем.
— А я вот не верил им ни одной, и они мне не верили, а все целы, не разлетаются. А я сам с утра думаю — куда бы сегодня улететь,— смеясь, говорил другой приятель мой, Василий Сергеевич.
— А странно все же,— сказал, медленно наливая сливки из молочника в стакан, доктор Иван Иванович. — С утра вы какую-то аморальщину несете. Вроде как турки какие-то. Что же у вас, гаремы, что ли? Ведь это что же такое? Понять трудно.
— Ишь ты, смотрите, Ванька-то себя каким показывает! Кто я?! Моралист! А ты вот скажи — отчего у тебя левая бака короче стала?
Доктор Иван Иванович смотрел белыми глазами как-то в пространство — потом сказал:
— Да, странно. У одного все разбежались, у другого все целы. Это что ж — хлыстовщина какая-то? А баки короче, вы думаете, что жена укоротила? Нет! простите. Я спиртовку разводил, и она вспыхнула, только и всего.
— Вот и врешь,— засмеялся приятель Вася. — Сам рассказывал, что тебе какая-то истеричка вцепилась в баку и тебе наскоро отрезать пришлось. Забыл?
— Эк, хватил! Это было когда? Запрошлый год. И совсем не истеричка, а одна пациентка была влюблена в меня, а я не желал. Так вот она со зла, было это самое. Я уж тут ни при чем. И все оттого, что я на нее не с вожделением смотрел. И смотри я с вожделением, этого бы не было.
— Вы послушайте,— говорит мне, смеясь, Василий Сергеевич. — Слышите? Ванька знает, как с вожделением смотреть. А? И что только врет! Это он — с вожделением: глаза белые, как у галки. Вожделение! Это вот Николай — у него глаза черные, пенсне. Он и всегда с вожделением смотрит на них на всех: думает — не поддудит ли?
— Ух, брат,— перебил его, оживясь, Коля. — На днях я брюнетку видел в кружке — певица. Вот брюнетка! Закачаешься! Косища — вот как это бревно.
— Я знаю — кто. Да у нее рука в плече вдвое толще тебя. Она на тебя и не посмотрит.
— Ну нет, позволь! Извиняюсь,— протестовал Коля. — Она меня в Крым звала. Да-с! Извиняюсь.
— ‘Звала, звала’,— передразнил его Вася,— а сам говоришь — все твои эти самые разлетались?
— Да,— сказал грустно Коля. — Очень, брат, они легкомысленны: морали, брат, мало. Это верно. Иван Иванович говорит: ‘морали нет’ — пропала мораль!
— Вы подумайте, что делается,— сказал приятель Вася. — Колька о морали говорит! А? А что такое мораль? Ну, скажи-ка!
— То есть позволь! Я-то университет кончил, ты бы мог и не спрашивать меня: я-то знаю, что такое мораль. Я диссертацию, брат…
— Постой,— перебил его Вася. — Ну вот кончил университет, а что такое мораль, не знаешь!
— То есть как это — не знаю! Позвольте! Мораль — это, прежде всего, субъективное понятие, а во-вторых — априори,— понятие относительное.
— Вот видите, не знает! Начинает завираться. Разные это штуки ученые: ‘относительное понятие, априори…’. А что такое мораль — ни в зуб не знает!
— Позвольте, позвольте,— горячился Коля.
— Да что ‘позвольте’,— перебивал Вася.— У вас, в университете, и науки такой нет. Вот профессора сюда приезжали на охоту, к нему,— показал Вася на меня. — Так они его модель, Куликову, чуть на части не разодрали.
— Это верно,— процедил медленно мой слуга Ленька, снимая со стола самовар. — Она их ‘шамотонами’ назвала.
— Вот, слышишь? Ленька правду говорит,— радовался Василий Сергеевич.
— Позвольте, ведь они — это историко-филологический, а мы — юридический. У нас вся философия права на морали построена.
— Ну ладно,— сказал доктор Иван Иванович. — Отчего же вы говорите — от вас все бабы разлетелись?
— Вот оттого, что, если им мораль показать, им скучно становится. Они тут же в сторону — какая куда. Бабы у нас такие!
— Это правда,— согласился доктор Иван Иванович. — Действительно, у нас как посмотришь в Москве, так прямо многоженство! И шут его знает — отчего это?!
— Ну что это вы все утро спорите?— сказал все время молчавший охотник Караулов. — Как это вам не надоест? Все о женщинах. Все что-то неприличное. Пойдемте лучше на речку! Наловим к обеду уху. На речке хорошо. И эта ваша разная ‘мораль’ на ум не пойдет.
— Это верно,— согласился Василий Сергеевич.
— И я пойду с вами. Дайте мне удочку, пожалуйста,— сказал Иван Иванович. — Я поймаю рыбу и отвезу Раисе в подарок.
Я выбирал доктору удочку и подумал: ‘Как странно! Он эту самую Раису, свою жену, ругательски мне недавно ругал’.
На речке, когда мы пришли, было тихо. Зеленые кусты ольхи отражались в воде. На бережку сидят приятели и посматривают на поплавки. Доктор Иван Иванович, в стороне сидя, положил удилище рядом с собой на бережок и закурил папироску. Вдруг удилище его с берега поехало в воду. Большая рыба, попав, тянула удилище.
— Смотри-ка, чего ты! Удилище! Рыба тащит,— кричит ему Василий Сергеевич. Доктор вскочил. Но поздно. Большая рыба тянула удилище, удалялась по заводи реки.
— Ах ты черт!— растерялся доктор. — Ну и рыба попала! А я на Раису закинул.
— Раздевайся, полезай скорей,— кричат ему. — Доставай удилище!
Доктор торопился, раздеваясь, и бросился в воду. Схватив удилище, он плыл с ним к берегу. Все приятели помогали ему вылезти, и большой пойманный линь лежал в подсачке на берегу.
Доктор одевался, с радостью говорил: ‘Вот Раиса будет рада!’
— Заладил — Раиса, Раиса,— сказал приятель Вася,— а сам говорил — ‘Раиса дура’?!
— Когда я говорил? Что ты, очумел?— надевая штаны, сердился доктор. — Вот тоже! Я-то муж! Имею право сгоряча и сказать про жену, а тебе-то что? Ты не имеешь права говорить про нее ‘дура’.
— Да ну ее к черту! Смотри, линь-то фунтов на восемь. Вот здоров!
— Не имеешь права мою жену к черту посылать!
— А ты-то? Сам ее при мне к черту посылаешь!
— Мало ли что? Я — муж! А ты не имеешь права.
— Сам ты говорил, что тебя на дуре женили.
— Мало ли что я говорил…
— Линь хорош! Таких и не видал,— восхищался охотник Караулов. — Его надо свежего есть, теперь! А если в Москву везти — сонного привезешь. Уж это не то!
— Да!.. И везти кому? Дуре?!— прибавил Василий Сергеевич.
Доктор, вытирая баки платком, молча смотрел на приятеля своего Васю и на лежащего на траве линя. И, подумав, сказал:
— Верно! Надо его теперь жарить. Да и озяб я — вода холодна!
К обеду была уха. Жареного линя уложили в корзинку, постановив, что есть его без супруги доктора Раисы Михайловны — неморально.
И Иван Иванович повез его в Москву, сказав: ‘Повезу жене эту трофею!’
Мораль — Впервые: Иллюстрированная Россия. 1937. 21 августа. Печатается по журнальному тексту.