МОНОЛОГИ.
МОНОЛОГИ.
25 ноября. Полдень.
——
——
——
——
——
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А. Барановъ.
‘Русское Богатство’, No 2, 1895
Монологи, Баранов Александр Николаевич, Год: 1895
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Водку — къ чорту! Съ глазъ долой эту гадость! Ахъ, какъ досадно, что онъ засталъ меня въ такомъ вид,— словно нарочно! Но до чего я радъ его прізду! Совсмъ не ожидалъ, ей-Богу, то есть, никогда и свидться то не думалъ. Смотрю, входитъ кто то, высокій, сутуловатый этакій. Взглянулъ: что за чудо? Неужели Петровичъ?— Онъ, онъ!.. Своей собственной персоной!.. И даже нисколько не измнился, не постарлъ нисколько: и лицо, и фигура прежнія, только бороденка жиденькая выросла, а остальное все, все по старому: и такъ же вышагиваетъ, какъ журавль, такъ же кипятится, такъ же въ верхахъ все паритъ… Ахъ, ты, милый ты, хорошій чудачина! Скажи ты мн: чмъ это ты такъ привлекаешь всхъ къ себ? Скажи, за что мы такъ любили тебя еще въ университет?.. Въ жизни ты сущій ребенокъ, заговоришь — такъ такія утопіи разведешь, какъ будто съ луны соскочилъ, а, вотъ, милъ ты чмъ то, дорогъ! Только увидишь да послушаешь тебя, твои фантазеріи то несбыточныя,— такъ на душ то какъ будто растаетъ что, разогрется…
Ахъ, ты, Петровичъ, Петровичъ!
Право, кажется, давнимъ-давно не испытывалъ я уже такой радости. Я и теперь еще не могу хорошенько придти въ себя… Университетъ, товарищи, наша молодость, мечты, кипучая жизнь… Все это старое то взбудоражилось какъ то сразу, хлынуло и покатилось волной. Все перебрали съ Петровичемъ, даже Марью Александровну вспомнили, хозяйку нашу, которая насъ такими обдами кормила, что посл нихъ цлую недлю тошнило… Тогда, вотъ, бранили ее, а теперь бы, кажется, такъ и повидался съ ней, расцловалъ бы ее даже, право! Даже, куда ни шло, обдъ бы ея сълъ! Ей-Богу, славная была, въ сущности, и добрая: студіозовъ частенько въ долгъ кормила… Господи, какъ славно жилось тогда! Обитаешь, бывало, гд нибудь на голубятн, питаешься, какъ птица небесная — больше насчетъ чаишку съ хлбцемъ прохаживаешься — нужда, лишенія, а теб и горя мало! Заберешься въ компанію къ товарищамъ, а тамъ ужъ кипитъ: шумъ, смхъ, споры.. Пристанешь къ кому нибудь, сцпишься не на животъ, а на смерть — и обо всемъ на свт позабылъ!.. Эхъ, чортъ возьми! Все, все, какъ на ладони, опять представляется! Какъ будто отъ сна отъ какого очнулся, какъ будто посл того ничего — ни службы, ни паршивой жизни — и не бывало, какъ будто к себя то не узнаешь, словно это совсмъ другой человкъ… Что за свинство! Да гд же я? Что со мною?..
Какое безобразіе вокругъ: на стол бутылки, на полу окурки, пробки, всякая мразь… Вчера, словно на зло, принесло Федора Иваныча и Пнкина — ну, и, какъ водится, чикнули… до ризъ положенія… Чортъ знаетъ, какое свинство! Петровичъ, вроятно, такъ ужъ меня въ пьяницы и записалъ: я замтилъ, какъ онъ все косился на четверть… Ну, нтъ, братецъ, погоди, не слдуетъ длать скоросплыхъ выводовъ: я теб покажу, что это вовсе не пьянство, то есть, я выпиваю, но выпиваю такъ себ… Мало ли люди пьютъ?— Ну, для развлеченія, что ли, отъ скуки… Но когда захочу — и брошу. Мн это ровно ничего не стоитъ. Вотъ, съ сегодняшняго же дня — баста!— и больше ничего… Да и, въ самомъ дл, пора за умъ взяться: какъ глупо тратилъ я все это время — ей-Богу, даже досада беретъ! Отъ всего отсталъ, ничего не читаю… Нтъ, нужно, нужно подтянуться! Если постараться,— можно скоро нагнать. А то просто совстно: онъ меня спрашиваетъ о томъ, о семъ, о журнал какомъ-то, о какихъ то писателяхъ новыхъ, а я о нихъ и не слыхивалъ… Онъ меня спрашиваетъ, а я только мычу, ей-Богу! Потомъ: ‘ты, говорить, сталкиваешься съ народомъ,— какъ по твоему?..’ А какой чортъ сталкиваешься: прідешь, пропишешь какой дряни — да, поскоре удрать стараешься… Только бы съ рукъ сбыть, что по положенію требуется, потому что, коли правду говорить, такъ и вся медицина то наша — одно толченіе воды… Ну, все-таки, поддакиваю ему: ‘Да, да, молъ…’ А самъ — ничего не понимаю! Ни въ зубъ! То есть, сижу дуракъ-дуракомъ!
Теперь — кончено! Прежде всего ‘Врача’ выпишу, новыхъ сочиненій по медицин достану. Потомъ стану брать изъ управы журналы. Займусь наукой, стану что нибудь пописывать. Вдь, не обдлилъ же меня Богъ способностями? Прежде, въ гимназіи, какія, бывало, сочиненія закатывалъ — листахъ на семи, да еще двумъ-тремъ товарищамъ наваляешь!.. Меня одно время чуть не въ таланты мтили, ‘надежды подавалъ’, было время, когда я и самъ подумывалъ… Э-эхъ, какъ вспомнишь, какого дурака валялъ, такъ смшно и грустно становится: мечтами то заносились, Богъ знаетъ, какъ высоко! на всю Россію — чего!— на весь міръ прогремть хотли, а пришлось… Впрочемъ, Петровичъ, вотъ, и не зваетъ: одно свое изслдованіе выпустилъ — и уже вниманіе на себя обратилъ. Онъ и другое напишетъ, и еще лучше. Онъ то далеко пойдетъ, потому что — умница и характеръ, и хорошій онъ парень, чортъ его возьми — дорогой человкъ!.. Что же? Я не завидую. Я радъ, по-товарищески радъ. Мн не удалось — ну, ему… Хоть товарищъ прославится, и то пріятно. Залетитъ, можетъ быть, куда… эге!.. Рукой не достанешь! А ты, по крайней мр, думать будешь: какова шишка! А, вдь, когда то товарищами были, на одной скамейк сидли…
Да, онъ своего добьется… Гм!.. А почему бы не попробовать и мн? Ну, напримръ, диссертацію, что ли, накатать или что нибудь этакое?.. Правда, много времени пропало зря, совсмъ глупо, многое перезабылось, писать то какъ будто разучился: перо то нтъ-нтъ да и запнется. Но, вдь, при стараніи можно преодолть все. Ей-Богу! Попробовать разв? Зассть, чортъ возьми? а?.. Можетъ, что нибудь и вытанцуется! Я еще не старикъ — тридцать пять лтъ. Вооружусь характеромъ, засяду за книги — и примусь… Вотъ, только на счетъ матеріаловъ то здсь чисто. Ну, такъ чтожъ?— Отпускъ можно взять, въ К* закатиться — тамъ источниковъ сколько угодно… А? Вдь не боги же горшки то обжигаютъ… А пока, для практики, стану кое-что записывать, врод этакого дневника заведу… Стану записывать все, день за днемъ, свои впечатлнія, наблюденія, кое-что изъ своего прошлаго… Авось, что нибудь и полезное выйдетъ, ей-Богу! Я сегодня чувствую какой то особенный подъемъ духа… Э-э, мы еще покажемъ себя, чортъ возьми! А водку — къ чорту! Вотъ, сейчасъ же возьму и заткну покрпче бутылку, и спрячу. Духу даже терпть не могу. Только голова чертовски трещитъ посл вчерашняго. И подъ ложечкой сосетъ… Фу, какъ мерзко! Вотъ, теперь и испорченъ на цлыхъ два дня: у меня это скоро не проходитъ. Конечно, если бы выпить хотя одну рюмку, то, безъ сомннія, облегчило бы, но… О, чортъ возьми, какъ опять ударило!.. Не выпить ли въ самомъ дл?.. Впрочемъ, что же я? Вдь, не пьяница же я какой, прости Господи, чтобы одной рюмки бояться! Смшно даже! Выпью, какъ лекарство — и только. Опять закупорю и даже сургучемь запечатать можно…
…Какъ будто стало полегче. И мысли какъ будто немного прояснились. Вотъ, что значитъ одна-дв рюмочки! Вообще, въ небольшихъ дозахъ — водка неоцненная вещь. Напримръ, зимой, во время разъздовъ по участку: тоска, морозъ, однообразіе… А какъ хватишь косушку, да завалишься въ повозку, такъ просто благодать! Сразу по всмъ жилкамъ тепло пойдетъ переливаться, разогретъ всего и тоски какъ будто не бывало. И въ голов пойдетъ совсмъ другое: мысли-то назойливыя словно затуманятся, смягчатся, а вмсто нихъ потянутся какія то иныя, неясныя, неопредленныя… И не чувствуешь тогда ни нырковъ, ни ухабовъ, и верстъ не считаешь, дожидая станціи… Особенно — ночью: сидишь этакъ то выпивши и такъ замечтаешься, что даже забудешь, гд ты? Чувствуешь только, что тебя покачиваетъ этакъ пріятно, иногда потряхиваетъ легонько… Ямщикъ посвистываетъ… снгъ хруститъ… А колокольчика часто и не замчаешь или кажется, что звенитъ онъ гд то вдали и такъ грустно, съ такимъ ропотомъ, какъ будто на что то жалуется своимъ маленькимъ язычкомъ… Откроешь на минуту глаза — кругомъ морозная, молочная мгла: не видно ничего ни впереди, ни по бокамъ… Но вотъ, побжали мимо громадныя трактовыя березы. Въ молочномъ туман он кажутся особенно громадными. Низъ ихъ тонетъ въ немъ, а вершины слабо серебрятся при свт блдной луны… Засмотришься на все это и унесешься мечтами куда то, Богъ знаетъ… такъ что, наконецъ, не помнишь себя, не знаешь — зачмъ ты дешь, куда, кто ты… Вотъ,— слушаешь,— колокольчикъ звякнулъ особенно гулко въ этомъ мст. Это онъ забрался въ темный, засыпанный снгомъ, лсокъ… Что тамъ теперь?.. Холодно, жутко!.. Звонъ колокольчика такъ растерянно раздается въ мертвомъ ледяномъ затишь… Но за то какъ хорошо, должно быть, тамъ лтомъ! Глушь, зелень… Нога тонетъ въ пушистомъ мху. Груди такъ легко дышется въ ароматномъ, смолистомъ воздух… И весь лсъ сладко грется и золотится подъ солнечными лучами. Отъ всего ветъ безмятежнымъ покоемъ, свободой, привольемъ… Хорошо, чортъ возьми! Прилечь бы… И растягиваешься, какъ теб надо, въ мягкой трав, и глазешь безпечно на небо, на какіе то цвточки, которые покачиваются прямо передъ твоимъ носомъ… Вотъ, какая то букашка ползетъ по стебельку… Тамъ треснула втка — это услась птичка,— услась и залилась… А дале — краснетъ малина, выглядываетъ этакій почтенный грибъ… И въ голову забирается нелпая мысль,— какъ хорошо было бы бросить свою службу, опротиввшій городишко, постылую жизнь, надовшихъ знакомыхъ,— все, все!— и уйти сюда, спрятаться отъ всхъ и всего, не видть и не слышать ничего, изъ того, что наполняетъ теперь твою жизнь — и притаиться навсегда среди этой ясной, ласковой, безмятежной природы. Она не обманетъ, эта природа, она не солжетъ, не продастъ…
Но лсокъ давно уже остался далеко позади: кругомъ лежитъ безграничная, снжная пустыня, залитая молочнымъ туманомъ. И опять повозка какъ будто хочетъ нырнуть въ эту мглу, но мгла все разступается и разступается… И, наконецъ, теб начинаетъ казаться, что какая то невдомая сила обрекла тебя вчно двигаться все впередъ, впередъ… безъ конца!
дешь такъ то, да на каждой станціи и прикладываешься, такъ что, въ конц концовъ, въ глазахъ все спутается. Тогда ужъ ровно ничего не чувствуешь, такъ, фантастическое что то происходитъ: помнишь только, что темный дворъ, крыльцо, свтъ — станція, значитъ… А потомъ — опять — кибитка, спина ямщика, тьма… Такъ, какъ куль, отъ станціи до станціи и переваливаешься.
Но хуже всего здить — осенью: слякость, сырость, муть и грязь… А потомъ начнутся заморозки,— тогда на кочкахъ чуть не вытрясываетъ всю душу, дешь, трясешься, какъ Каинъ, а по сторонамъ этакія угрюмыя, ободранныя поля. Земля этакая бурая, холодная… Колючій втеръ такъ и ржетъ въ лицо и воетъ, да такъ, проклятый, заунывно, что всего тебя самой злой хандрой и пронижетъ. А тутъ еще торчитъ сухое жнитво, придорожная метлица надрывается, раскачивается, какъ будто баба надъ покойникомъ причитаетъ… Ощипанныя березы съ какимъ то отчаяніемъ хлещутся своими прутьями… Взглянешь на небо — оно какъ луженое: тусклое, срое… Встртишь деревнюшку — стоитъ, какъ разоренная, съ лохматыми крышами. Не смотрлъ бы! И все тогда кажется такъ безсмысленно, нелпо, ненужно… Зачмъ трясешься, зачмъ мучишься?— чортъ его знаетъ!.. Якшаться съ людьми, которыхъ презираешь въ душ, служить, не вря въ свое дло… жить, чортъ знаетъ для чего… и не жить, а прозябать… А тутъ еще старое вспомнится, какъ мечталъ когда то… Эхъ мерзко! Все мерзко, глупо, безсмысленно: и небо, и поля, и служба, и медицина… Къ чорту, къ чорту все!.. Тогда только одно желаніе: забыться и уснуть… А ужъ тутъ безъ водки не обойдешься…
Эхъ, не стоило бы вспоминать то обо всемъ этомъ! Выпью еще одну, чортъ съ ней!
…Разговорились съ Петровичемъ о товарищахъ. ‘Гд, говоритъ, они? Я все время въ Москв жилъ — всхъ изъ виду потерялъ. Пискаревъ гд?’
— Гд, молъ, Пискаревъ? Въ N-ск! Гонорары лихіе загребаетъ. Квартира министерская, рысаки…
Петровичъ удивляется: ‘Неужели?!— говоритъ,— а прежде все о вольной практик въ деревн мечталъ… Ну, а Бровцевъ?’
— Онъ, вдь, не кончилъ — вытурили. Пошелъ въ фельдшера… Спился, говорятъ.
— Какая жалость! Эхъ, свинство! Такая даровитая личность… Ну, а нашъ Базаровъ-Иванищевъ? Онъ съ кмъ воюетъ?
— А онъ — говорю — акцизнымъ надзирателемъ служитъ — мстишка въ земств не отыскалось, потолкался туда-сюда — нтъ ничего! А тутъ въ акциз мсто открылось — онъ и поступилъ. Теперь въ гору идетъ…
А Петровичъ, знай, свое твердитъ: ‘неужели, неужели? Какъ такъ? Да почему?’
Гм! ‘какъ такъ’… Вотъ, забейся-ка въ такую дыру !!!!!но I безъ дла лтъ пятокъ помотайся, такъ узнаешь… Тогда не спросишь, небось, ‘отчего’ да ‘какъ такъ’… Очень просто все это выходитъ. Вотъ, поживи-ка здсь… Дай Богъ, хоть образъ то человческій сохранить! Эхъ, жаль таланта то у меня нтъ такого, а то я показалъ бы вамъ всю правду, безъ всякихъ сантиментовъ да безъ прикрасъ. Это бы вышло не то, что гг. писатели въ своихъ кабинетахъ, гд то тамъ въ Питер, у чертей на куличкахъ, выдумываютъ… Тамъ имъ, со стороны то, все въ розовомъ свт представляется: ‘ростъ провинціи’, ‘широкое поле для дятельности’, ‘благія начинанія’… Чортъ въ ступ, однимъ словомъ. А понюхали бы вы, что за всми этими красивыми словами таится, во что вс эти ‘благія’ то начинанія превращаются въ дйствительности, на мст… А то блажатъ, чортъ ихъ возьми,— ликуютъ, ‘отмчаютъ’, ‘освщаютъ’… Эхъ, вы, теоретики пустые, жизни то вы настоящей не знаете — вотъ что! Сначала еще сами поучитесь, вотъ, въ такой дыр поживите — тогда мы и посмотримъ, что вы запоете! Тогда, вотъ, судьбы то и ршайте. А то мелко еще плаваете, читателей только надуваете. Оптимисты, курицыны дти!.. Попробуй-ка кто правду-матку выложить, такъ вс кагаломъ и накинутся: ‘дескать, односторонне! Краски слишкомъ сгущены! Утшительныя явленія», ту-ту-ту!.. Заведутъ шарманку!.. Эхъ, просто, злость беретъ! Такъ и быть, хвачу одну съ досады… Балалайки!
… Даже дв пропустилъ. Очень ужъ желчь-то расшевелили. Ей-Богу, вотъ, взять описать все на чистоту да и вывести всхъ тхъ писакъ на свжую воду. Право, я сегодня чувствую чуть не вдохновеніе — такъ-бы все и описалъ: фантазія все разыгрывается, наплывъ мыслей замчательный. Разныя сцены и лица такъ вотъ и мелькаютъ передъ глазами, какъ мотыльки… Напримръ, описать, какъ пьянствуютъ у насъ, или какъ въ карты дуются, или какъ сплетничаютъ… Или взять хоть Семена Семеновича?— Вдь, это, батенька, типъ, самый чистйшій типъ мошенника, девяносто пятой пробы!.. Или Пнкина? Или Михалкина?.. Да, вдь, такихъ пролазовъ и плутовъ по всей Россіи другихъ трудно отыскать! Вдь, если только ихъ жизнь, ихъ карьеру описать — вс каверзы, подвохи, сплетни, плутай — такъ и то вс рты разинутъ! Положимъ, у Гоголя уже есть… а эти почище, чмъ у Гоголя выйдутъ!.. Трудно только начать, оформить. Ну, да наплевать! Посл все это обдумаю. И сюжетъ подъищу… Да!.. Эхъ, чортъ возьми! Не будь я, если не создамъ чего-нибудь этакого… Я ужъ и теперь ощущаю что-то этакое глубокое… вотъ-вотъ только схватить и положить на бумагу!.. И схвачу! Да! Я имъ покажу всмъ… Они увидятъ, чортъ возьми!.. Пьяница?— Гм! Посмотримъ!.. Захолустный служака?— Хорошо-съ!.. Отптый человкъ?— Пусть будетъ по-вашему! Какъ-бы только вамъ не ошибиться… Вотъ, какъ уткну вамъ въ носъ-то вещицу этакую, чтобы вы вс зачихали,— вотъ, тогда-то мы и посмотримъ, что вы заговорите!.. Эхъ, вы, жалкіе людишки! Способны-ли вы цнить такого человка?.. ‘Нашъ collega, collega!!.’ Чортъ бы васъ взялъ! Свинья вамъ collega, а не я! Я честенъ, я благороденъ, у меня есть возвышенные запросы, а у васъ?!. Вы уткнули свои тупыя рыла въ навозъ и хрюкаете, и довольны, чортъ бы васъ всхъ задралъ!.. Что я живу-то съ вами?— По необходимости! Жрать нечего! Такъ наша поганая жизнь устроена!.. А то плюнулъ-бы я вамъ прямо въ рожу — да и ушелъ-бы туда, куда и духу-то вашего не доносится. Съ вами и самъ, пожалуй, оскотинишься… Почему я пью?— Чтобы не такъ противно хороводиться съ вами было, а то мерзитъ, претитъ… Вдь, вы въ пропасть, въ пропасть толкаете, мертвую петлю накидываете!..
…Стой! Посуду бить ненужно. Горячиться не слдуетъ. Однако, водка уже начинаетъ дйствовать. Ну, тмъ лучше! Это проясняетъ мысли… Эхъ, кутнуть разв напослдкахъ? Ей-Богу! Куда ни шло…
Кажется три часа било, а впрочемъ — наплевать.
… Вотъ, такъ-то я просиживалъ самъ-другъ съ бутылочкой длинные, осенніе вечерочки… одинъ, безъ друзей… У, какъ жутко быть одинокимъ! Вотъ, и опять мн стало такъ скверно… опять… Проклятая жизнь!.. Но — наплевать!.. Не стану отравлять эти минуты… Да… Что, бишь, я хотлъ сказать?.. Да! Петровичъ… Конечно, ты хорошій человкъ и я тебя люблю отъ души, по-товарищески — люблю и уважаю. Свтлая личность!.. А все-таки, ты меня не понимаешь. Э, я замтилъ! Я все, все замтилъ… Отъ меня не скроешь, какъ ни хитри! Я видлъ, какъ ты поморщился и все на меня посматривалъ… Осудилъ, значитъ, въ душ-то: спился, дескать, опустился… Э, понимаю я все это, отлично понимаю! И сожалешь ты теперь обо мн, это врно, да только и сожалешь-то обидно, какъ будто праведникъ съ неба смотришь на насъ, гршныхъ… Разумется, ты не намъ чета, ты прекрасный, идеальный человкъ,— объ этомъ мы и не споримъ. Но ты, все-таки, съ нами-то помягче, подушевне. Высоту-то свою покинь, снизойди… Вдь, мы ужъ и такъ много щелчковъ-то перенесли, мы ужъ и такъ побиты, а, вдь, лежачихъ ужъ не бьютъ… Ты, милый человкъ, въ мое нутро-то посмотри — каково тамъ! Возчувствуй всю канитель-то многолтнюю, которую я тянулъ… Многолтнюю! И того нтъ: пять-шесть лтъ какихъ-то всего… То-то, не передать теб этого, если ты самъ не испыталъ! И ни битвъ, ни стычекъ крупныхъ тутъ не было, даже крупныхъ непріятностей почти не случалось, а все такъ что-то, какія-то мелочи.. Сро, сро и пошло, и еще галлерея Егоръ Егорычей, Семенъ Сененычей и проч., и проч. Вдь, ничего ужаснаго въ нихъ нтъ. Напротивъ, добродушные, милые люди,— встртятъ, обласкаютъ каждаго, улыбаются такъ умильно, что просто плняютъ. Овечки, а не люди, чортъ ихъ возьми! И о литератур не прочь потолковать и объ ‘общественномъ благ’ словечко ввернуть… А въ этомъ-то,— въ нихъ-то да во всей ихъ пошлости-то,— и сила… Да! По крошечк, по булавочной головк старыя-то дрожжи изъ тебя выдыхаются, старыя-то основы въ душ вытравливаются, пока тамъ не останется какая-то мразь… А ты, поди, думаешь, что пришелъ человкъ да такъ, вотъ, сбухты-барахты, и залзъ съ радостью въ это болото вмст съ ногами?… А знаешь-ли, сколько невыносимйшихъ минутъ пережито вотъ въ этихъ самыхъ четырехъ стнахъ? Знаешь-ли, какая это мука — въ минуты просвтленія… а такія минуты бываютъ, не все-же мы пьемъ… каково въ такія минуты слдить, какъ зараза, словно гангрена, все больше и больше разъдаетъ твою душу? Знаешь, что значитъ видть, какъ оттуда отрываются лучшія чувства, лучшія побужденія — опошляются навсегда… Знаешь-ли, каково слдить за этой медленной душевной растратой? Знаешь-ли… Но — довольно!.. Силянсъ! Ну, пережилъ… Ну, такъ что-жъ? И никому это не интересно! А, слдовательно, сиди и молчи!.. и водку пей… Ого, какъ покачнуло: значитъ, готовъ,— настукался… И а-атлично! Значитъ, и еще надо клюнуть… Чорта-ли мн стсняться? Вотъ новости! Получше насъ были люди да и т пьянствовали… А кто водку не пьетъ — у того душа засохла и тотъ подлецъ!!. Это — фактъ!..
… Взглянулъ въ зеркало, а оттуда какъ будто дразнится этакая красная, распухшая рожа… и лысина этакъ отсвчиваетъ… Даа… лысина… красная рожа… Это у меня? У Карелина? У даровитаго, умнаго et cetera, et cetera… Какъ такъ? Кто сказалъ?— Вздоръ! Не можетъ этого быть! Невроятно!.. Но, вдь, ты самъ видлъ, самъ, своими глазами… И вдобавокъ — вся рожа блеститъ, какъ будто смазана саломъ… Гм! А, вдь, былъ когда-то и свжъ, и красивъ… женщины влюблялись… и я любилъ… Да!.. ‘Ночи безумныя, ночи безсонныя’… Или нтъ, не то… какъ это? ‘Только утро любви хорошо, хороши только первыя робкія рчи’… робкія рчи… Да! Были и он… все было… Было?.. Но гд-же теперь? Гд-то тамъ, далеко позади… И ужъ ничего не вернешь, ничего: молодость, надежды, мечты, любовь, вся жизнь… все прошло, потеряно, навсегда, навсегда!..
Боже мой! Что-же это?! Неужели это правда?! Или я сплю? Или я грежу?.. Этотъ жалкій человкъ — я? Этотъ пьяница — я? Эта лысина — моя?.. О, что это, гд я?.. О, дайте, дайте мн мою молодость! О, верните мои золотые года!.. Вдь, я совсмъ почти не жилъ! Я не видалъ, куда и на что ушли т годы, т лучшіе, чудные годы!.. О, верните, верните мн ту счастливую пору!.. Каждую минуту, каждый мигъ ея — я стану цнить какъ самое драгоцнное сокровище, то сокровище, которое я такъ безумно пропустилъ мимо себя, въ борьб за кусокъ, за какое-то подлое ‘мсто’, въ безсмысленной жизни!.. Ахъ, если-бы это было возможно, я побжалъ-бы, помчался-бы назадъ, я ухватился-бы за эти уходящіе безвозвратно годы, вцпился-бы въ нихъ обими руками — и остановилъ-бы ихъ ужасный ходъ… Я хочу жизни, молодости! Это не я, не я — лысый, пьяный, жалкій!.. О, нтъ! Это было-бы ужасно, это было-бы зврски-жестоко!.. За что? Почему?.. Жизнь и молодость погибли навсегда, а впереди жалкое прозябаніе, одиночество и… и… какъ глупо!— слезы… Зачмъ слезы? Кого оплакивать?— Себя, себя! Хоронить свое счастье, свою жизнь!..
Диссертація!.. Ха-ха-ха!.. Какую-то галиматью я написалъ-бы?.. Что училъ — забылъ, что читалъ — забылъ… По человчески говорить-то разучился…
Уходится!.. Обомнутъ!.. Въ лучшемъ вид… Нтъ, ты носъ-то не вороти!.. Идеалисты! Ха!.. А я, вотъ, возьму, хлопну рюмку — вотъ, вамъ и идеалъ!.. И другой идеалъ хвачу!.. Да! И наплевать мн на всхъ васъ!.. На все плюю, плюю, плюю… и пью… и больше ничего!