МОНАСТЫРЬ Св. БРИГИТЫ.
(Повсть).
——
——
——
——
——
——
——
——
——
Титъ Космократовъ
ПРИМЧАНІЯ.
Севрные цвты на 1831 год. СПб, 1830
Монастырь Св. Бригитты, Титов Владимир Павлович, Год: 1830
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Ревель не покорился еще Швеціи. Двуглавый орелъ Римской Имперіи, осненный чернымъ крестомъ Нмецкаго ордена, еще не уступилъ коронованному Льву (1) своего древняго мста на воротахъ Вышгорода (2). Но у городскихъ жителей не было согласія съ защитниками крпости. Рыцари по прежнему презирали гражданъ, а граждане, богатые ганзейскою торговлею’ сильные своею городскою стражей, уже не боялись рыцарей, ратуша смялась повелніямъ Гермейстера, хотя онъ въ своихъ грамотахъ и не переставалъ величать ея членовъ врными, любезными и даже премудрыми.
Когда возникла реформація, свтъ ея прежде озарилъ города, нежели замки. Въ Вышгородской каедральной церкви Епископъ служилъ еще латинскую обдню въ присутствіи Комтура и рыцарской братіи, между тмъ купечество, сидя на ветхихъ лавкахъ у Св. Николая, слушало, какъ присланный Лютеромъ проповдникъ сравнивалъ Папу съ блудницей Вавилонскою, и у холмовъ города Рима съ 7-ю головами змя въ Апокалипсис.
Впрочемъ, сами рыцари безъ единодушія защищали древнюю вру, многіе изъ нихъ уже отдавали предпочтеніе новой. Война между властями духовною и свтскою кипла въ Ливоніи сильне, чмъ когда добудь. Архіепископъ отлучалъ Гермейстера отъ церкви, а Гермейстеръ осаждалъ замки Архіепископа, грабилъ его помстья.
Въ это смутное время, жилъ въ Ревел богатый Антоній Швальбергъ. Онъ быль давнишній бургомистръ, и въ добавокъ — старшина городскихъ пивоваровъ, слдовательно по тогдашнему, не послдній человкъ въ город. Политическая жизнь Швальберга заключалась въ слдующемъ: во дни собраніи ратуши, онъ первый придешь въ присутствіе, и важно усвшись на красномъ шерстяномъ мшк, ждешь, пока станутъ докладывать дло, потомъ, не пускаясь въ дальнія сужденія, откашляется и скажетъ: я полагалъ бы справиться съ прежними примрами.— Такимъ способомъ Швальбергъ прослылъ великимъ мудрецомъ. Онъ въ своей жизни даже здилъ депутатомъ отъ Ревеля на Ганзейское собраніе въ Любекъ. Между нами будь сказано, его выбрали потому, что городъ, холодя къ союзу Ганзейскому, отправилъ депутата такъ — только для вида. Но Швальбергь хвалился, что на этомъ союз оказалъ своимъ согражданамъ существенную услугу: именно, онъ порядкомъ намылъ голову Любскому синдику за то — какъ, вопреки прежнимъ примрамъ, осмлились подать закуску депутату какого-то Вестфальскаго мстечка, прежде нежели ему, представителю именитаго города Остзейскаго.
По всему этому вы можете судить, что родись Антоній и въ наше время, онъ врно заслужилъ бы высокую степень уваженія. Уступчивый почти во всемъ, онъ былъ непреклоненъ, когда дло коснется до обычаевъ, освященныхъ стариною. На остроконечномъ фасад его дома, между бездной украшеніи, намалеванныхъ одно аляповате другаго торчала пребольшая бычачья голова, за нее бургомистръ отдалъ бы свою собственную — разумется тогда, когда былъ немного навсесл. Бычачья голова, любимый символъ преподобной Бригитты, украшала наслдственный домъ Швальберга съ тхъ поръ, какъ его пращуръ, въ одной мил отъ Ревеля, построилъ монастырь Маріенталъ во славу Св. угодницы, и первый постригся тамъ въ монахи.
Въ семейномъ быту, бургомистръ Антоній, слдуя примру Августа Кесаря и другихъ людей великихъ, состоялъ въ повиновеніи у своей сожительницы. Власть ея въ дом простиралась до того, что когда реформація усилилась въ Ревел, и супругъ, увлеченный подражаніемъ, вступилъ въ протестантство, упорная осталась при догматахъ вры католической, она старалась даже поселить ихъ въ малолтней, единственной дочери, безъ спросу ходила съ нею въ монастыри къ обдни, водила по игуменьямъ, и даже умирая, все бредила надеждою сдлать изъ нея чадо православной церкви. Но вдовецъ одинъ разъ въ жизни ршился поставить на своемъ. Онъ воспиталъ дочь свою въ лютеранств, впрочемъ — любилъ ее безъ памяти.
И кто бъ могъ не любить обворожительной Авроры?— Не потому, почтенные читатели, чтобы она была красоты несравненной. Напротивъ — нашъ взыскательный вкъ нашелъ бы вроятно ножку ея не очень маленькою, ростъ не очень воздушнымъ, взоръ недовольно мечтательнымъ. Нтъ! Ревельская красавица плняла полнымъ своимъ станомъ, румяными ланитами, веселою, доврчивой улыбкою. Неужели и только? спрашиваете вы?— Терпнье! Аврора восхищала своимъ пріятнымъ голосомъ, и не одинъ ревельскій витязь брался выпить за-разъ полную чарку допелькюммеля, коли по слуху не узнаетъ ее въ церковномъ хор. Аврора была образецъ благонравія, но живость ея тлодвиженій напоминала иногда о пылкомъ прав матери, и подъ длинными рсницами таился дремлющій огонь глубокаго чувства. Бда, когда несчастіе разбудитъ сей огонь.
И часто ревельскіе юноши, сходясь на попойку, толковали объ Аврор. Напрасно. Всему городу давно было извстно, что милая двица любитъ молодаго золотыхъ, длъ мастера, Эрнеста Крузе, съ нимъ она воспиталась, и за него была помолвлена еще ребенкомъ, скоро но смерти матери.
Былъ день имянинъ бургомистра Антонія, молодой Крузе наканун прислалъ ему въ подарокъ серебряный кубокъ своей работы, на одной изъ сторонъ изображена была Св. Бригитта, а подъ ней на колняхъ человкъ, усердно кланявшійся въ землю.— Крузе едва проснулся, какъ вошелъ Чухна, звать его къ бургомистру. Для чего же такъ рано?
— ‘Здорово, любезный, здорово’ — закричалъ старикъ, подымаясь на цыпочки, чтобы обнять юношу.— ‘Ну, славный же кубокъ! видно, что потрудился, ты уже, я смекнулъ, прямо глядишь въ большую гильдію… Только знаешь? ты мастерски изобразилъ моего незабвеннаго прапрадда, какъ онъ возитъ Бригитт земные поклоны. Но жаль, что не разулъ его босикомъ и не поставилъ пары сапогъ поотдаль. Именно такъ, мой милый, вырзано на монастырской печати. Такихъ важныхъ вещей перемнять не слдуетъ (3).’
Между тмъ какъ юноша возражалъ, какъ могъ, на эту умную критику, черты старика принимали другое выраженіе. Онъ опустился съ важностію въ дубовыя кресла, погладилъ свое крутое брюхо, и кивнулъ Эрнесту ссть.
— ‘Теперь слушай, молодой человкъ,’ сказалъ онъ. ‘У меня есть для тебя новость важне, чмъ ты думаешь. Радость и печаль въ одно время. Коротко сказать: ты долженъ выхать изъ Ревеля.@ — Эрнестъ остолбенлъ.— ‘Да,’ продолжалъ старецъ, ‘прочти это письмо: оно изъ Любека отъ твоего роднаго дяди.’
Этотъ дядя, въ молодости удалившійся въ Германію, нажилъ богатое имніе. Онъ теперь писалъ, что овдоввъ бездтный, желаетъ окончить дни свои въ Ревел, и зная о добромъ поведеніи своего племянника, зоветъ его къ себ, устроить съ нимъ дла свои за границею.
— ‘Ну, что жь ты призадумался?’ спросилъ Швальбергъ. ‘Колебаться нечего. Возьми здсь Ивановъ день, потомъ на корабль, да съ Богомъ въ Любекъ.
— ‘Аврора уже знаетъ объ этомъ! пасмурно спросилъ юноша.
— ‘Все у тебя Аврора. Она намъ не учитель. Я теб толкую, что непремнно надо отправиться. При томъ, дочь моя умна, много плакать не будетъ. Вдь теб хать не въ когти къ Царю Ивану Грозному, а въ такую же Христіанскую землю, какъ и наша.
Въ это время послышался легкій стукъ женскихъ каблуковъ, и Аврора въ бломъ платьиц, съ длиннымъ бархатнымъ шпепсеромъ, вошла — свжая какъ утро.
Ей принуждены были высказать все дло. Не испытавъ еще разлуки ни съ кмъ близкимъ, бдняжка закрыла, руками лице и захныкала, какъ ребенокъ. Тутъ бургомистръ, потерявъ всю прежнюю важность, усадилъ ее въ свои кресла, цловалъ кликалъ: ‘Аврора! Авророчка, Аврорденъ! не плачь, можно отсрочить путешествіе, можно вовсе не хать,’ и т. п. нжности.
Но двица была тверже своего отца, побдивъ минутную слабость, она осушила слезы и сказала: ‘Нтъ! батюшка, пускай детъ, пусть детъ немедленно, я знаю, это нужно ему. А если Богъ судилъ мн счастіе, мой Эрнестъ воротится безвреденъ. Буди святая воля.’
Наступилъ день, предшествующій Празднику Іоанна Крестителя (4). Давно уже колоколъ съ тонкой и высокой башни магистрата подалъ знакъ увеселеніи. -Народъ ликуетъ на живописныхъ высотахъ, окружающихъ Ревель. Цвтущая ихъ зелень, плнительно для взора, сочетается съ лазурью широкаго залива, посреди которой млководія здсь и тамъ оттнены зеленою и фіолетовою краской. Чухонское племя оглашаетъ вс мста безумными кликами, оно радо тому, что благодаря упадку римской церкви, сметъ веселиться въ Ивановъ день, не заходя уже въ монастыри покупать грхоотпущенія.— Настала прозрачная іюньская ночь, и явилось новое зрлище: смолистые костры огромнымъ освщеніемъ озарили все великое полукружіе высотъ, отъ веселаго Вимса до того лсистаго берега, гд утесы Тишерта зубчатою стною нависли надъ волнами. Запылало зарево на противолежащихъ островахъ, Нарген и Вульф, средину освщенія занимаетъ огонекъ, зажженныя рукою смльчака на исполинской башн св. Олая.— Скажешь, самое море не хотло постыдиться въ сравненіи съ горами. Огненныя ракеты летаютъ и лопаются надъ кораблями въ гавани, и купцы иноземные съ пснями гуляютъ въ освщенныхъ лодкахъ по заливу.
Въ толп ликующихъ, бродилъ и нашъ Эрнестъ. Въ грустномъ восторг смотрлъ онъ вокругъ, съ душою, полною предчувствій. ‘Птухъ на башн Олая!’ мечталъ онъ про себя: ‘если бы въ самомъ дл ты былъ вщунъ, какъ воображаютъ суеврные Зстонцы, я бы спросилъ тебя: увижу ли вновь эту картину? скоро ли твой врный маякъ будетъ свтить моему возвращенію на родину? (5) Густа завса будущаго.’
Врно вы испытали, мои чувствительные читатели, что тоска разлуки, подобно, какъ и всякая душевная тоска, иметъ свою сладость. Нтъ въ мір такого обыкновеннаго человка, который бы въ минуту отъзда на чужбину, не сдлался занимательнымъ для нкоторыхъ, и для себя въ особенности. Душа его полне. Она научается дорожить тми предметами, на которые смотрлъ ежедневно съ равнодушіемъ. Вс сіи предметы на время должны какъ будто умереть для него. Онъ самъ какъ будто отжилъ одинъ вкъ бытія, и съ новыми надеждами начинаетъ новый.
Что же посл этого долженъ былъ чувствовать молодой Крузе, когда его корабль удалился по форватеру, и когда онъ въ послдній разъ завидлъ мановеніе благо платка своей возлюбленной? Эрнестъ уже забылъ данное при прощаніи бургомистромъ порученіе выписать изъ Голландіи хорошій рзной шкафъ для блья и брачной утвари. Изо всей разлуки, онъ помнилъ одинъ страстный, мучительный поцлуй блднющей невсты. Счастливецъ! вс предметы представлялись ему сквозь слезы любви. Каждое зданіе въ город, каждая рощица въ окрестностяхъ, привязывались къ цпи сердечныхъ воспоминаній. Даже надменныя башни Вышгорода, на которыя онъ всегда считалъ за долгъ смотрть съ негодованіемъ, возбуждали въ немъ теперь непростительную нжность. Вотъ! он опустились въ водное лоно, вслдъ за другими канулъ, столь справедливо отличенный прозваніемъ Длиннаго — торчитъ одинъ шпиль св. Олая — но вотъ!… и онъ пропалъ за островомъ. Кончено — умеръ городъ Авроры, осталось въ живыхъ одно воспоминаніе.
Многимъ изъ людей благовоспитаннаго общества случалось здить отсюда въ Любекъ на пароход. Можете спросить у нихъ, забавна ли буря на Балтійскомъ мор?— Къ несчастію Эрнеста, сдлался такой шквалъ, какого не могъ запомнить ни одинъ изъ старожиловъ. Море какъ будто взбунтовалось въ заговор съ воздухомъ. Втеръ въ самомъ Ревел причинилъ опустошенія неслыханныя. Хорошо, что Петербурга не было въ то время, иначе онъ весь былъ бы врно затопленъ. Недли дв посл того, безпрестанно приходили всти о погибшихъ. Наконецъ получено въ магистрат отношеніе отъ ратуши готландскаго города Бисби, оно гласило слдующее: ‘ Шкиперъ-де такой-то, явясь къ намъ такого-то числа на память св. Маргариты, показалъ: что наканун въ ночь разбилось недалеко отъ восточнаго мыса гамбургское судно городъ Амстердамъ, выхавшее тогда-то изъ Ревеля съ товарами въ Любекъ, что экипажъ весь потонулъ, изключая его шкипера и легавой собаки, издохшей отъ усталости, уже на берегу, что въ числ погибшихъ находились ревельскіе граждане: цховой мясникъ Гансъ, по прозванію Калека, цирюльникъ Андрей Шнурбартъ, золотыхъ длъ подмастерье Эрнестъ Крузе (и еще именъ десятокъ).— Затмъ, помянутая ратуша, въ силу старинныхъ договоровъ о взаимной отмн береговаго права и пособіяхъ въ случа кораблекрушенія, немедленно отрядила кого слдуетъ, изловить, буде возможно, тла и часть груза. Нсколько тлъ поймано лишь на 4-й день и т вс изуродованныя, отъ груза же спасено 27 кулей литовскаго пшена и съ полсотни кадокъ руской икры, каковые товары, будучи попорчены, проданы на другой день съ молотка за полцны, а деньги выданы подъ разписку ревельскаго купца такого-то, и проч. и проч.
Безмолвна Маріентальская долина, морской втеръ легъ, взошелъ осенній мсяцъ изъ-за высоты Штрентберга. Онъ свтится въ водахъ излучистой Бригигаовки, и по ту сторону отдыхаетъ на блющихъ стнахъ монастыря. Ничто не шелохнется. Одинъ чухонскій рыболовъ, проводя свою ладью между огромными каменьями, разбросанными въ мор вокругъ рчнаго устья, напваетъ благозвучную народную псню. Онъ мыслитъ, кто бы эта странная, закутанная женщина, которую вчера, столь же позднею порою, перевезъ онъ съ городскаго на монастырскій берегъ?— Что ему задло? онъ получилъ съ нея много серебра, и общалъ тайну. Пускай монахи къ концу года пріидутъ сбирать подать, онъ отдастъ имъ серебро, и сбережетъ семь весь барышъ отъ ловли.
Между тмъ въ монастыр — не все еще спитъ. Правда, звуки органа не потрясаютъ сводовъ, и одна лампада теплится въ большой церкви предъ истуканомъ Апостола Петра въ папской тіар. Но на женской половин — суета, движеніе. Освщены узорныя оконницы угловой сакристіи. Уже мать-настоятельница взошла на свое мсто. Сестры, держа въ рукамъ зажженныя свчи, стоять двумя рядами и поютъ стихи погребальные. Что он? хоронятъ отжившую сестру? нтъ — постригаютъ новую. Діаконъ по-латын прочелъ уже грамоту Епископа, которою разршается немедленно постричь нововступившую потому, что она совершила искусъ въ дом родительскомъ. Падаютъ подъ ножницами шелковыя кудри, блое покрывало широкими складками спускается на юное чело. Боже! какъ оно блдно! Съ поникшими глазами произноситъ она страшные обты. Въ заключеніе, духовникъ предлагаетъ послдній вопросъ: ‘Христова невста!. ты должна забыть имя, которымъ звали тебя люди: скажи, какое имя хочешь имть у ангеловъ?— Она, затрепетавъ, шепчетъ: ‘Эрнестина.’
Окончился обрядъ, разошлись монахини, и новой сестр отвели келію, обращенную къ заливу. Вс дни остальной жизни желаетъ она встрчать и провожать взглядомъ на море: въ его влажной могил погребена ея любовь, ея земное счастіе.
Минулъ почти годъ. Все спало уже въ Ревел, изключая часоваго, который сиповатымъ голосомъ кричалъ: ‘пробила полночь!’ Но не спалъ бургомистръ, сидя въ верхнемъ жиль своего дома, при лампад, онъ въ утшеніе отъ горести просматривалъ старые пивоваренные счеты. Вдругъ, кто-то у входа брякнулъ молоткомъ, чу! дверь отворилась, чьи-то шаги слышны по лстниц, и входитъ — кто бы вы думали?— Ну, точно какъ живой, входитъ призракъ Эрнеста. Антоній ахнулъ, а мертвецъ — прыгъ ему на шею, и ну душить въ объятіяхъ. Ашпоній рванулся, отскочилъ и крестя привидніе обими руками, закричалъ: ‘Іезусъ-Марія!
— ‘Батюшка! вы не узнаете вашего врнаго Эрнеста? Что съ вами? гд Аврора?’
— ‘Тсъ!— съ! не скажу — вс говорятъ — бросилась въ воду.’
Посл этого, Эрнесту оставалось думать, что отецъ рехнулся, а съ Авророю случилось несчастіе. Вн себя упалъ онъ на колни: заклиналъ и Богомъ, и Евангеліемъ, и докторомъ Лютеромъ сказать ему правду. Все было безплодно, пока не вошелъ Эрнестовъ дядя.. Только тогда, общими силами, удалось уврить старца, что Эрнестъ точно живъ, Антоній ршился обнять юношу, но и тутъ не могъ удержать рукъ, чтобы прежде не пощупать: платье его не мокро ли, какъ бываетъ на утопшихъ?
Сли — и Антоній разсказалъ по порядку вс свои печали, вс напрасныя, слишкомъ позднія увщанія. ‘Я увидлъ Аврору,’ сказалъ онъ наконецъ, ‘когда была уже пострижена. Вс въ город уврены, что она утопилась: ибо несчастная объявила мн, что она прежде умрешь, нежели кто нибудь изторгнетъ ее изъ монастыря.
— ‘Вздоръ!’ закричалъ Эрнестъ, топнувъ ногою, ‘она не смла сказать этого. Я съ нею обрученъ. Какъ она могла собой разполагать безъ моей воли?’
Онъ бгалъ по комнат и…. почтенныя читательницы! Эрнестъ былъ малой скромный, но, признаюсь, въ эту минуту онъ произнесъ такія божбы, такія ругательства, что даже по-руски не возможно выразить.
— ‘У меня,’ говорилъ онъ, ‘у меня есть друзья, я запишусь въ Черноголовые (6), я скличу всхъ Черноголовыхъ, гряну въ монастырь, разгоню этихъ монахинь, вытащу Аврору — не волей, такъ силою.’
Старики очень долго не могли разтолковать сумасбродному, что одной силы недовольно, а прежде всего нужно предупредить Аврору и узнать: она будетъ ли согласна?
— ‘Будетъ согласна,’ закричалъ Эрнестъ, ‘но… вы меня опытне. Дйствуйте какъ хотите, только завтра же, а посл завтра — я себ господинъ, и они посмотрятъ, чего я надлаю.’
Съ общаго согласія, бургомистръ на другой день отправился тайкомъ въ Маріенталь, а съ Эрнеста взяли слово не показываться на улицу до его возвращенія. Смерклось. Юноша сбжалъ внизъ на встрчу Антонію.
— ‘Ну что?’ прошепталъ онъ, дрожа какъ лихорадка.
— ‘Плохо!’ — вздохнулъ старикъ.— Но я не буду слдовать разсказу добраго бургомистра: его многорчивость столько же надола бы читателямъ, сколько она была досадна пылкому Эрнесту. Дло въ томъ, что до Авроры нельзя было добиться, но игуменья объявила наотрзъ, что если Эрнестина и захочетъ покинуть монастырь, то ее не пустятъ. ‘Домина игуменья!’возразилъ бургомистръ: въ этомъ явное насильство, и ратуша заступится.— ‘А за монастырь заступятся бароны,’ отвчала Домина — и кончила совтомъ, что Антонію не худо удалиться, не то, она велитъ вывести его подъ руки.
Эрнестъ не могъ доле слушать. ‘Громъ — втеръ — буря — градъ — и — молнія!’ закричалъ онъ, вскочивши съ мста, ‘я бгу сей часъ и найду себ разправу.’
— ‘Молодой человкъ!’ — остановилъ дядя, ‘ты никогда еще не каялся, слдуя совтамъ моимъ. Не горячись. Ты одинъ испортишь дло. Намъ надо всмъ троимъ — дйствовать заодно.’
Медленно течетъ время въ тиши монастырской, но медленне всхъ — для грустной Эрнестины. Она бросила міръ, думая найти уединеніе, спокойствіе! она повиновалась внушеніямъ печали, думая въ нихъ слышать призывъ самого неба. Но скоро, слишкомъ скоро очарованіе разрушилось.
Нравы тогдашняго духовенства не были подражаніемъ ни смиренной набожности Епископа Мейнгарта, ни строгому фанатизму Альбрехта Буксевдена — великихъ основателей православія въ Ливоніи. Монахи, накопивъ и земли и сокровища, думали о земномъ благополучіи, больше чмъ о Царств небесномъ. Видя приближеніе грозной реформаціи, они жили въ ослпленіи, какъ упитанные тельцы передъ закланіемъ на пиршество. Монастырь св. Бригитты былъ едва ли не хуже всхъ другихъ. Въ немъ’, сообразно древнему уставу, помщались монахи и монашенки, раздленные одною каменной оградою. Но хитрость побдила и сіе слабое препятствіе. Поздно Аврора убдилась, что жизнь монастырская мало отвчаетъ тому высокому идеалу, который она себ составила, вспоминая жаркіе разсказы своей покойной матери (7). Увяла душа бдной двицы. Одной смерти просила она въ теплыхъ молитвахъ у Всевышняго, и часто мечтала: скоро ли ее, послднюю изъ Швальберговъ, схоронятъ на томъ самомъ кладбищ, гд спитъ ея родоначальникъ, построившій обитель?
Но само Провидніе, кажется, не хотло предать ее въ жертву отчаянія. Оно послало ей отраду въ 16-ти лтней блиц. Какъ скромная фіялка, которая цвтетъ на перегнившей почв, росла въ монастыр невинная Аврелія. Еще въ пеленкахъ, сиротою, взяли ее въ обитель. Ея воображеніе не знало въ мір ничего лучше монастыря, умъ ея не имлъ другихъ познаній, какъ житіе Св. угодниковъ, сердце другой любви, какъ любовь къ Спасителю.— Аврора плнила ее непорочностію души, свжестію новыхъ, невдомыхъ чувствованій. По цлымъ вечерамъ, Аврелія сидла одинокая съ печальною пришелицей: развлекала ея скорбь разсказами о древнихъ монастырскихъ преданіяхъ. ‘Знаешь ли, говорила она,’ откуда взялось озеро Гельметъ, и отъ чего, въ погоду ясную, видны во глубин его потонувшія развалины? Мн все пересказала мать игуменья. На томъ мст давно, очень давно, былъ замокъ богатаго витязя. Этотъ витязь былъ злой. Онъ гнался однажды за непорочною двицею. Она въ сокрушеніи призвала трикраты имя Божіе, и Богъ веллъ вод затопить замокъ и витязя, а два постриглась, и по смерти причислена къ лику преподобныхъ.’ — Аврора слушала въ молчаніи, случалось однако, что она оживится, и сама начнетъ разсказывать о чудесахъ городской жизни, о пышныхъ свадебныхъ пирахъ, празднуемыхъ въ дом большой гильдіи, о томъ, какъ Вальтерь Плеттенбергъ побждалъ Рускихъ подъ Магольмомъ, какъ лютый Тизенгаузенъ утопилъ въ мшк родную сестру за то, что она смла влюбиться въ простаго писаря, и т. п.— За этимъ, поневол пойдутъ сердечныя признанія. Аврора припомнитъ, какъ хорошо Эрнестъ пересказывалъ т повсти, сидя подл нея у просторнаго очага отцовскаго. Тутъ живе прежняго, проснется воспоминаніе о потерянномъ Эрнест, о покинутомъ родител.— Аврора бросится въ объятія подруги, и громко начнетъ плакать.
Такъ, однообразна и скучна, влачится день за днемъ жизнь нашей героини. Но отъ чего вдругъ, вс перемнились къ ней? Игуменья, можетъ быть, надясь обогатить со временемъ монастырскую казну наслдствомъ дома Швальберговъ, всегда была съ нею привтлива, отъ чего же теперь глядитъ сурово, и безъ умолку толкуетъ: сколь важно и трудно соблюдать обтъ монастырскій! Отъ чего сестры коварно избгаютъ Авроры, и даже врная Аврелія боится постишь се, боится близко ссть за общею трапезою?… Какъ внезапно, неожиданно объяснилась эта тайна!
Въ то время главною духовною особою въ городъ былъ незабвенный Генрихъ Бокъ, самъ Лютеръ изъ Германіи прислалъ его суперинтендентомъ въ Ревель и снабдилъ врительною грамотою, до сихъ поръ сохранившеюся въ городовомъ архив. За алтаремъ церкви св. Николая, любопытный можетъ прочесть надгробную надпись, которая кудрявыми латинскими стихами гласитъ объ учености и заслугахъ покойнаго. Въ самомъ дл, этотъ пастырь, сочетая смлость и благоразуміе, утвердилъ реформацію въ Эстландіи и сдлалъ много добраго. Народъ имлъ къ Генриху Бокъ великую довренность. Его заблаговременно упросилъ Эрнестовъ дядя, итти въ ратушу и поддержать дло племянника: ибо слишкомъ хорошо знали робость ратсгеровъ ко всмъ нововведеніямъ. Эрнесту предоставили обработать Черноголовыхъ, а Швальбергъ, убжденный краснорчивымъ Бокомъ, взялся предложить дло на ратуш.
Великъ былъ гнвъ Черноголовыхъ, когда они провдали приключеніе Эрнестово, все братство почло себя обиженнымъ въ лиц новаго сочлена. ‘Чтобъ никому изъ насъ не хлебнуть изъ козьей ноги (8), прежде чмъ выручимъ Аврору!’ кричали они въ бшенств. Ратуша едва успла собраться, какъ они уже наряжались въ свои ржавыя кольчуги, надвали шишаки, съ недавнихъ лтъ украшенные блыми перьями, и выносили на площадь свое ветхое знамя. По краямъ этого знамени, была надпись: Побѣ,дить или умереть, а въ середин — эіопская голова ихъ покровителя св. Маврикія. Смотря на сіе вооруженіе, кто бы не подумалъ, что они идутъ воевать противъ цлаго полчища неврныхъ!
Волненіе Черноголовыхъ сообщилось всему городу. Гильдіи закрылись. Изъ лавокъ, мастерскихъ, изъ погребовъ, анбаровъ — чернь посыпала къ дому ратуши, и съ крикомъ толпилась на площади, до сихъ поръ называемой большою: потому что карстъ 5 могутъ ни ней разъхаться, почти не зацпившись. Вдругъ раздалось: ‘Виватъ Суперинтендентъ!’ — и головы всхъ оборотились въ тотъ уголъ, гд толпа раздвигалась передъ посохомъ человка, скромно одтаго въ черную рясу. ‘Виватъ ученикъ Меланхтона и Лютера! повторяла сволочь, метая шапки вверхъ: ‘онъ за насъ заступится, онъ не боится ни поповъ, ни бургомистровъ!’ — ‘Мало этого!’ звнлъ тоненькій голосокъ сухощаваго учителя, который, вскарабкавшись на городскіе всы, воображалъ себя на каедр,— ‘мало, любезные сограждане! вдь онъ magister juris, да какого еще juris?— univcrsi, смй-ко кто заспоришь противъ него въ ратуш — онъ какъ разъ заколетъ рогатымъ силлогизмомъ!’ — Толпа захлопала въ ладоши, и учитель, ободренный рукоплесканіемъ, продолжалъ: ‘А знаете ли вы, премудрые сограждане! что такое рогатый силлогизмъ?’ — Но его уже не слушали: народное вниманіе приковалъ къ себ другой витязь. Это былъ наслдникъ мясника Ганса Калеки. Взобравшись на плеча двоихъ сосдей, онъ, засучивши рукава, стоялъ богатыремъ на оживленномъ пьедестал, и во все горло разсуждалъ о Папахъ, о попахъ доказывалъ, что если ратуша уступитъ, то римскіе монахи всему городу запретятъ круглый годъ питаться мясомъ. Сей доблестный ораторъ палъ, какъ Цицеронъ, жертвою своего краснорчія, оно до того тронуло стоявшихъ подъ нимъ, что они двинулись съ мста, и уронили его носомъ на головы окружающихъ.
Между тмъ Суперинтендентъ дошелъ уже до присутствія. ‘Именитые Сенаторы, премудрый Совтъ!’ (9) такъ говорилъ онъ. ‘Не за тмъ я сюда поставленъ отъ доктора Лютера, чтобъ сидть сложа руки. Долго, скрпи сердце, видлъ я безчинства монастырей, монаховъ. ужели и теперь не ршитесь ихъ унять? Подумайте, что сами вы, что весь городъ въ опасности. Черноголовые схватили оружіе. Чернь рыщетъ по улицамъ. Еще минута — и возобновится 1524 годъ (10). Вы помните, какъ чернь вломилась тогда въ церкви, выжгла образа, и разграбила домы зажиточныхъ гражданъ.— Но если все это васъ не трогаетъ, уже ли вы не вступитесь за ваше достоинство? оно оскорблено въ лиц вашего сочлена: не онъ ли пишемся принужденнымъ отступить передъ монахиней, боясь подвергнуть поруганію свою бургомистерскую особу? когда это видано?
— ‘Да! это противно всмъ прежнимъ примрамъ,’ — сказалъ Швальбергь, и многіе кивнули головами въ знакъ согласія.
Посл жаркаго пренія, состоялся приговоръ: освободишь двицу Швальбергь. Вс окна присутствія велно открыть настежь, и синдикъ, разправивъ стоячіе брызжи, среди которыхъ его шея насилу могла двигаться, готовился читать опредленіе народу.
Вдругъ, говоръ на площади сдлался шумне, раздались крики, брань, синдикъ выглянулъ въ окно, и объявилъ, что къ ратуш приближается отъ Вышгорода рыцарь.
— ‘Допустить,’ сказали ратсгеры.
— ‘Охъ! я уже думалъ: сообщить бы приговоръ для свднія Комтуру,’ — сказалъ невольно Швальбергъ.
— ‘Несчастная исправность!’ подумалъ Генрихъ Бокъ, — ‘онъ самъ испортитъ свое дло.’
Разпахнулась дверь, и вошло что-то похожее на ходячую крпость: человкъ широкоплечій, закованный въ оружіе съ ногъ до головы. Онъ поднялъ наличникъ — и круглое лице съ двумя оловянными глазами просіяло, точно мсяцъ сквозь слуховое окошко. Не снимая шлема, онъ произнесъ торжественно:
‘Знаменитый Комтуръ Ревельскаго замка, Гарріи, Вирландій и всхъ Эстляндскихъ округовъ, Рембертъ фонъ Шаренберхъ, веллъ сказать поклонъ достопочтенной ратуш.
— ‘Благодаримъ за милость,’ — отвчали вс ратсгеры, привставая съ мстъ и кланяясь низко.
— ‘Комтуръ веллъ спросить,’ прибавилъ рыцарь, ‘онъ веллъ спросить именемъ Гермейстера и всего орденскаго Капитула: что значитъ волненіе въ город, и для чего ратуша не принимаетъ мръ, дабы усмирить оное?
— ‘Благородный рыцарь! отвчалъ Бокъ: не въ первый уже разъ господа Комтуръ и орденская братія изволятъ забавляться, смотря съ высоты башенъ своихъ въ наши кухни, и стараясь узнавать всю подноготную. Къ чему? право не знаемъ. Благодаря Всевышнему, городъ здравствуетъ и безъ ихъ пособія. Впрочемъ, мы не скрываемся, и сами готовы были увдомить о всемъ г. Комтура.
— ‘Черная ряса! я не знаю тебя,’ гордо сказалъ рыцарь: ‘я присланъ къ однимъ ратсгерамъ.’
На это возразилъ со всмъ должнымъ почтеніемъ старшій изъ бургомистровъ, что ратуша поручаетъ Суперинтенденту итти въ замокъ и лично объясниться за весь городъ.
— ‘Когда такъ,’ нехотя сказалъ рыцарь: ‘я пойду съ нимъ, но — господа ратсгеры, запретите вашей черни ругаться надо мною: за мою безопасность отвчать будете вы и весь городъ Ревель.’
Эта предосторожность была не безполезна. Народъ, зная, что рыцари стоятъ за монаховъ, бсился на ихъ посланнаго, и храброму витязю, не смотря на его латы, едва ли воротиться бъ цлому на Вышгородъ, если бы не твердость того, кто ему сопутствовалъ. При выход изъ площали, встртили Суперинтендента двое старшинъ Черноголоваго братства. Онъ мимоходомъ даль имъ наставленіе, котораго однако рыцарь не могъ слышать.
Когда пришли въ замокъ, Боку велно ждать господинъ-де Комтуръ молится Богу. Довольно времени спустя, ввели его въ просторную комнату со сводомъ и узкими оконницами. Разписныя стекла пропускали неврное сіяніе на стны, увшанныя гербами, доспхами и бокалами разнаго калибра. Здсь на возвышеніи сидлъ фонъ-Шаренберхъ, окруженный рыцарями. У всхъ на бекрен — высокія перья на лиц — гордость и лнь, а на груди, подъ блескомъ золотыхъ цпей и заморскихъ камней — черный крестъ по блой мантіи: символъ забытыхъ добродтелей.
Въ надменномъ безмолвіи слушали рыцари разсказъ Суперинтендента, пока не дошло до приговора, произнесеннаго ратушей. ‘А кто,’ прервалъ Контуръ: ‘кто далъ ратуш право входить въ дла, касающіяся Епископа?
— ‘Гермейстеръ,’ смло отвчалъ Бокъ.
‘Гермейстеръ? никогда, Г. Суперин-тан-танъ (извините, коли плохо произношу вашъ мудреный титулъ).
— ‘Будемъ откровенны, г. Комтуръ! Припомните прошедшее. Разв гермейстеръ фон-деръ-Боргь не выгналъ Архіепископа изъ его епархіи, и потомъ за ослушаніе не водилъ по улицамъ Рижскимъ, обороченнаго лицемъ къ хвосту лошади? И это для одной мірской корысти. А теперь, когда содержатъ въ заточеніи вольную ревельскую гражданку..
— Вольную? какъ? Ревель не признаетъ уже власти ордена, власти святой Римской Имперіи?
— ‘Святая и Римская, благородный рыцарь, когда для васъ это полезно, когда нтъ: просто нмецкая и гршная. Ревель признаетъ ее лучше вашего. Наши права утверждены ею.
— ‘Вашихъ правъ я не читалъ, только въ длахъ негородскихъ, я знаю, вы должны спрашиваться рыцарства, земскаго дворянства.’
—‘Освободить дочь нашего бургомистра, дло городское. Потому и велно исполнишь приговоръ немедленно.
— ‘Исполнишь?’ закричалъ Комтуръ, вскочивъ и стуча шпорами. ‘Немедленно исполнишь? вы… вы, кажется, забыли, что и у насъ есть всадники.
— ‘Сколько нужно сдлать?’ подхватилъ одинъ изъ рыцарей.
— ‘Ужъ поздно,’ сказалъ проповдникъ, спокойно протягивая руку.— ‘Они есть и у насъ. Знайте, храбрые рыцари, въ эту самую минуту, Эрнестъ Крузе съ тремя стами Черноголовыхъ уже у стнъ св. Бригитты. Выборный старшина съ другими тремя стами караулитъ подъемный мостъ у форштатскихъ воротъ Вышгорода. Выходъ городской запертъ народомъ. А въ другихъ мстахъ, вылетть изъ замка могутъ одни вороны.’
Сіи слова произвели магическое дйствіе. Комтуръ, видя, что длать нечего, радъ былъ привязаться къ тому: зачмъ до постриженія не было искуса и другихъ должныхъ обрядовъ. Онъ благоразумно обратилъ на игуменью весь зарядъ гнва и ругательствъ, приготовленный для Бока. Всадникъ поскакалъ — требовать Авроры именемъ рыцарей, и не прошло двухъ часовъ, когда счастливый Эрнестъ уже прижималъ къ груди милую добычу, спта съ нею на ретивомъ кон въ родимый Ревель.
Приключеніе Авроры пробудило всеобщій ропотъ на злоупотребленія монастырей Римско- католическихъ. Завелись жаркіе споры у народа съ рыцарями. Наконец], благодаря посредничеству Бока, т и другіе согласились ввести въ монастыряхъ протестантскую проповдь, а всмъ постригшимся — дозволено возвращаться въ міръ. Многіе возпользовались даннымъ разршеніемъ. Но у св. Бригитты, игуменья съ сестрами жили, какъ А прежде, до самой войны Іоанна Грознаго съ Ливоніей. Тогда подошли Рускіе, увели монахинь въ плнъ, h навсегда разорили обитель. До этой напасти не дожила одна Аврелія, неземная душа ея рано переселилась на родное небо.
Безмолвна и теперь Маріентальская долина, когда стихнетъ морской втеръ, и полная луна смотрится въ водахъ рчныхъ. Она освщаетъ четыре высокія стны съ готическимъ фронтономъ, уцлвшія отъ пышнаго монастыря Маріенталя. Чухонецъ равнодушно беретъ для своей хижины обломки сакристіи, а сельская двица находитъ иногда у берега Бригитовки поблвшій черепъ — остатокъ кладбища, гд когда-то погребали Божіихъ отшельницъ.
(1) Ныншній гербъ Эстляндіи — три внчанные льва — существуетъ съ 1560 года, когда Ревель призналъ надъ собою Шведское владычество.
(2) Городъ (die Stadt) и цитадель или Вышегородъ (der Dohm), до сихъ поръ отдлены другъ отъ друга не однимъ мстоположеніемъ, но и воспоминаніями, правилами, предразсудками. Тамъ жили всегда граждане, здсь — одни дворяне и Епископъ. Во времена феодальнаго рыцарства, сіи дв части города никогда не могли ужиться, и часто воевали одна противъ другой, какъ два укрпленные стана непріятельскіе.
(3) Сія любопытная печать и досел не потеряна, слпокъ съ нея можно видть въ кабинет достопамятностей, принадлежащемъ въ Ревел ученому и гостепріимному доктору Бурхарду.
(4) Очень примчательно, что простой народъ и въ Германіи и во многихъ земляхъ славянскихъ празднуетъ этотъ день потшными огнями. Въ Малороссіи, сіе празднество называется Купаловымъ днемъ.
(5) Чухны и теперь не совсмъ отвыкли почитать птуха великимъ колдуномъ, они твердо уврены, что онъ уметъ говорить, но молчитъ единственно отъ злости. Грошевые буквари, издаваемые въ Ревел для Чухонъ, почти всегда украшены лубочною картинкою, гд птухъ, съ указкою въ лап, преважно учитъ дтей азбук.
На Олаевской колокольн устроенъ былъ маякъ, весьма далеко видный для судовъ, плывущихъ къ Ревелю.
(6) Читатели конечно уже знаютъ, что Черноголовое братство было учрежденіемъ вмст рыцарскимъ и торговымъ, что ему поручено было охраненіе города, что оно составлялось изъ холостыхъ людей и служило необходимою ступенью для всякаго, кто хотлъ быть мастеромъ большой гильдіи. Подробне о всемъ этомъ, см. у Вильгерода въ книг: Geschichte Chstlabd’s, Rewal 18З0.
(7) Упадокъ монастырей въ XVI вк безпристрастными и живыми красками описанъ у Ру е сова, Кельха, и другихъ историковъ Ливоніи.
(8) Козья нога сохраняется въ дом Черноголовыхъ. Это былъ ихъ любимый кубокъ, они особенно уважали его, въ память басни о дикой коз, которая, спрыгнувъ съ вышгородской стремнины, будто бы подали поводъ къ имени: Reh-Fall или Rewal.
(9) Ратуша во всхъ вольныхъ городахъ нмецкихъ любила щеголять пышными титлами, въ бумагахъ и на словахъ называли ее неиначе, какъ Senatus, hoher Rath и т. п.
(10) Народъ бывалъ нердко въ ссор съ магистратомъ, въ году, ратуша колебалась признать реформацію, сдлался ужасный бунтъ, и тогда же введено Лютерово ученіе во всхъ церквахъ приходскихъ. Монастыри, завися частію отъ рыцарства, могли быть преобразованы только гораздо позже (1549), при Генрих Бок, первомъ Суперинтендент Ревеля.