Монашество и семья, церковь и нация, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

В.В. Розанов
Монашество и семья, церковь и нация

Оформилось, т.е. выработало устав себе и получило утверждение ‘братство ревнителей церковного обновления‘ в Петербурге. Зерно его или активную и вместе хозяйскую часть составляют те ’32’ священника, которые составили и подали года 1 1/2 назад митрополиту Антонию известную ‘записку’, в которой указывалось на неканоничность теперешнего строя церкви или, собственно, церковного высшего управления, и говорилось о нужде вернуться к канонам, все ‘обновить’ в согласии с ними (т.е. ‘постарить’, а не ‘поновить’?), — и, в частности, предлагалось созвать для произведения этих перемен всероссийский церковный собор. ‘Все от них пошло’, — скажет когда-нибудь история об этих ’32-х’, как в другом месте она говорит это о троянцах и еще в третьем месте — о Рюрике, Синеусе и Труворе. Во всяком случае, эти ’32’ составляют действительно энергичную молодую часть петербургского духовенства, совершенно чуждую сословной замкнутости и также высокомерия и повелительности, весьма нередких в духовенстве, когда дело касается специальной его сферы. В этих ’32-х’ общество может смело видеть друзей своих и может сказать им, с надеждою быть выслушанным, такие вещи, которых или не поняли бы, или остались бы глухими к ним другие представители духовного класса. Некоторых из этих ’32-х’ знаю и я, и мне хочется по душе сказать им одну мысль, давно лежащую у меня на сердце и относящуюся к главному основанию всего ими начатого движения. Основание это очень точно и решительно формулировано в ‘статье А’, — т.е. первой и начальной, — только что утвержденного их ‘устава’. Я приведу ее, чтобы читатель видел, о чем я хочу рассуждать, и слушателями этого рассуждения я прошу быть все русское духовенство. Дальнейшие мои строки могут быть приняты как бы за открытое письмо к нашему духовенству.

‘Цель братства ревнителей церковного обновления определяется следующими руководящими положениями:

А) Веруя в церковь, как учреждение вечное, имеющее вечную и безусловную, а не временную и условную цель, братство стремится как к освобождению самого понятия о церкви от примешиваемых к нему чуждых и государственных понятий и представлений (Луки XXII, 25-26), так и всей жизнедеятельности церковной от подчинения государству и другим преходящим человеческим учреждениям (Матф. XXII, 21), — через установление таких отношений церкви к государству, которые соответствовали бы ее самостоятельности. равно как и истинной свободно-учительной природе ее’.

Заметим, что о ‘свободе’ самого государства и вообще ‘временных человеческих учреждений’ от духовенства и от церкви ни слова не сказано как в этом пункте, так и в следующих.

Далее, в пунктах Б, В, Г и Д устав говорит о задачах всекультурных и всеобъединительных с другими христианскими церквами и со всеми вообще элементами образованного гражданского общества, — под которыми, вероятно, каждый христианин и каждый гражданин охотно подписал бы свое имя с прибавкой: ‘верую’…

И пункт А, мы нисколько не сомневаемся, подписан этими ’32-мя’ священниками с такими мыслями, пожеланиями и вожделениями, какие представляют собою в этом 1906-м году и в среде этих именно лично ревнителей церковного обновления только один свет, одно добро и одну правду. Они тут не видят ничего худого, лично совпадая во всем миросозерцании с просвещенным русским обществом. Это как бывает с поздравлениями и пожеланиями: ‘желаю вам в наступающем году всего, всего хорошего: всего, чего вы сами желаете‘. С этим доверчивым и любящим ‘чего вы сами желаете’ ’32’ пастыря подходят и к светскому обществу, к науке, искусству, культуре, гражданственности (пункты Б, В, Г, Д). Но ведь они не бессмертны, эти ’32’ священника? Устав всякого общества переживает его основателей или имеет тенденцию пережить их, как что-то более постоянное и устойчивое, — как ‘истина’ и тезис, имеющие и потом объединять на согласии с собою других людей. А ‘тезис’ этот, выраженный в пункте А, который собственно объявляет церковь ‘автономною’ в государстве, вовсе от нее, от церкви, не автономном (юридически и особенно морально, гипнотически), — пункт этот не только не верен, но и губителен, смертелен для всего, к чему с такой любовью пока подходят эти ’32’ священника в этом счастливом 1906 году…

Будут иные дни… Были иные дни… Между прочим, о них выразительно и кстати напомнил в сентябрьской книжке ‘Московского Еженедельника’ (No 27) профессор церковной истории в Московском университете А. Лебедев в статье: ‘Раскол, старообрядчество и православие’. Опять цитирую, ибо это лучше рассуждений и пересказов:

‘Причина раскола* лежит глубже, нежели обыкновенно полагают: она касается самого существа церкви и основ церковного устройства и управления‘ (NB: темы ‘Общества ревнителей обновления’. — В.В.). Различие в обрядах, само по себе, не привело бы к расколу, если бы дело обрядового исправления велось не так, как повело его иерархическое всевластие. ‘Ничто же тако раскол творит в церквах, яко же любоначалие во властях‘, — писал известный вождь старообрядчества протопоп Аввакум в своей челобитной к царю Алексею Михайловичу. И вот это-то любоначалие, угнетающее церковь**, попирающее церковную свободу***, извращающее самое понятие о церкви (церковь — это я), и вызвало в русской церкви раскол, как протест против иерархического произвола. Любоначалие было виною, что для решения религиозно-обрядового спора, глубоко интересовавшего и волновавшего весь православный люд, собран был собор из одних иерархов без участия народа****, и старые, дорогие для народа обряды, которыми, по верованию народа, спасались просиявшие в русской церкви чудотворцы, беспощадно были осуждены, а на ревнителей этих обрядов, не покорившихся велениям собора, изречена страшная клятва, навеки нерушимая: ‘Если кто, — читаем в постановлении собора относительно этих ревнителей старообрядства, — не вразумится и пребудет в упрямстве своем до скончания своего, да будет и по смерти своей отлучен, и часть его и душа его да будут с Иудою предателем и с распявшими Христа жидами, и с Арием, и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камни и древеса да разрушатся, а тот да будет не разрешен’. Вот постановление собора. И все это из-за того, что державшиеся старых обрядов хотели креститься двумя, а не тремя перстами, служить обедню на семи, а не на пяти просфорах, читать и петь сугубую, а не трегубую аллилуйю и т.п.! Но этого мало. Не ограничиваясь проклятием, отцы собора положили подвергать непокорных и ‘телесным озлоблениям’, в чем поддержали их и восточные патриархи, свидетельствовавшие пред лицом всероссийского собора, на который они были приглашены в качестве авторитетных судей по делам церковным, что так поступали с религиозными диссидентами и в Византии, где отцы церкви вкупе с благочестивыми царями, ‘…повелевали злочестивых еретиков наказывать многим биением говяжьих жил, и древием суковатым, и темницами… и овым языки отрезаша, овым руце отсекаша, овым уши и носы‘ (Деяния моек, собора 1666 и 1667 года. Издание братства св. Петра)’.

______________________

* Не добавить ли: ‘и вообще расколов‘, напр., хоть лютеранства, отделившегося от католичества? Сперва пришел Гус, и его сожгли. Гус просил, молил… Тогда пришел Лютер и дал ‘по уху’ тем, которые сожгли, потребовал, закричал, наскандалил… И имел успех… Не так ли вообще происходит история еще ‘от троянцев’ и ‘Рюрика’?..
** Неожиданно: да когда же церковь, начиная с Константина Великого и до сих пор, чувствовала себя ‘угнетенною собственным любоначалием’? Невероятно и невозможно, как сытому невозможно проклинать еду, которою он сыт.
*** Опять досадная обмолвка: ‘попирающее гражданскую, государственную, вообще натуральную человеческую‘ свободу, а вовсе не ‘церковную’, ибо от Константина Вел. никогда, ни у одного народа и ни в каком веке церковь к ‘свободе’ и не стремилась, ее и не искала иначе, как для себя, т.е. желала ‘свободы’ именно ‘угнетать’…
**** Что за совпадение: и теперь, в 1906 году решено собор собрать ‘из одних иерархов’! Что за одна не умирающая тенденция в 1667 году и в 1906, т.е. от 1667 до 1906 года!

______________________

Вот как все связано, вот какой сонм их: русские иерархи 1666 — 67 года, приехавшие из Греции вселенские патриархи и их уполномоченные, а главное, ‘святые и богоносные отцы’, коим ведь мы молимся, весь народ русский молится на иконах и зажигает пред ликами их лампады, все они… ‘и древием суковатым’ и ‘воловьими жилами’ приводили людей к единомыслию с собою, и ‘языки отрезаша, руце отсекаша, овым уши и носы’… Верю вполне, что благи ’32’ петербургских священника, как и ученый и добрый профессор-историк Московского университета, но знаю же я, что никогда-никогда пред их изображениями никто на Руси не затеплит, по предложению церкви, лампады, не поставит восковой свечи, а перед теми, кто ‘резаша уши, носы, языки и руце’, по предложению церковному уже 1000 лет весь христианский мир молитвенно склонен или, точнее, поставлен на колени необоримым авторитетом церкви…

’32’ и проф. Лебедев — персть, ничто, горсть золы, что разлетелась и исчезла. Какой у них авторитет? Они сами знают, что никакого! А у тех, что ‘резаша’ и ‘советоваша резать’? У них авторитет безмерный!

Теперь если, при свете приведенной цитаты из проф. Лебедева, мы взглянем на твердую цель нового петербургского общества ‘освободить всю жизнедеятельность церковную от подчинения государству и другим преходящим человеческим учреждениям’, то мы… будем смущены и ответим твердым: ‘нет’. Церковь хочет ‘автономироваться’ или, конкретнее, духовенство хочет, настаивает и требует, как ‘вечное учреждение’, чтобы светские люди ни как лица, ни как учреждения вовсе не вмешивались в их ‘специальное духовное дело’, специальную духовную сферу… Охотно бы можно было последовать этому примеру Испании XV века, если бы территориально и народно ‘вечное учреждение’ не совпадало с несколько презрительно называемыми в уставе ‘преходящими человеческими учреждениями’… Да, вот будь духовенство в Сахаре, — для тамошних песков отчего бы ему и не учредить хоть даже ‘священное судилище’ с огоньками ауто-да-фе, или, как у нас, аляповатые срубы, в которых сожгли все-таки ‘святейшие иерархи’ попа-расстригу Аввакума… Вообще, в Сахаре или где-нибудь в песках туркменских они могли бы быть ‘автономными’… Но на Руси, среди русского народа, уже поставленного на колена перед теми, что ‘секоша’ и ‘резаша’, и богомольно века склоненного пред идеалами, духом и, наконец, поэзиею (да, да, вспомним наших самосожигателей!) этого ‘усекания’ и ‘резания’… Нет, среди этого народа мы им автономии не можем дать!.. Позвольте, гипнотизер, который загипнотизировал, — обязан и разгипнотизировать. Проф. Лебедев это делает, хотя бы в названной статье, готовы и будут делать ’32’, — они честные люди, добрые граждане: но этого слишком мало, эти несколько строк в этом 1906 ‘освободительном’ году! Гипноз продолжался для России с 988 года все в одних идеалах, без малейшего послабления и колебания, — и ‘разгипнотизирование’ продолжится очень долго, может быть, века 2 — 3. И как общество, так и государство и вообще ‘преходящие человеческие учреждения’ вправе не только не уйти в сторону от духовенства и духовных, якобы ‘специальных дел’, но и обязаны все время остаться внимательно следить, наконец, властно следить за процессом обратной разгипнотизации народа… Ведь в гипнозе люди не только думают, но и действуют: скопцы, самосожигатели, морелыцики, эти острые ‘иглы’ самозавершившегося хребта православия. Пусть оно порицает и отрицает эти свои вершины: скопятся и жгут себя не читатели Дарвина и Бюхнера, а читатели, горячие читатели ‘богоносных отцов’, что ‘резаша’… На Западе была инквизиция, у нас поглубже — самоинквизиция.

Возьмем, напр., семью, чтобы перейти от черного прошлого к тревожному будущему… ‘Автономинировалось’ бы духовенство, — то, понятно, весьма скоро оно получило бы и главу себе, естественного вождя своих сил и сберегателя своих ‘специальных’ идеалов, — идеалов и также ‘преимуществ’ и ‘прерогатив’. Это уж непременно, это вошло мотивом и в ‘записку’ 32-х, где говорится о ‘неканоничности’ высшего управления, т.е. иносказательно, об обер-прокуроре. Итак, будем говорить о ‘прерогативах’. В числе последних находится та поразительная вещь, в силу которой церковь, будучи по строю своему, по идеалам своим, по всем вкусам, воспитанию, обучению и проч. и проч., исключительно черною, монашескою, бессемейною и безбрачною, однако взяла себе одной исключительное право разрешать всякому человеку семейную жизнь, разрешать и не разрешать, брачить и запрещать брачиться. Тут нельзя не остановиться на одной особенности ‘благопопечения’. Кажется, со времен Константина Великого еще не было ни одного случая, чтобы церковь какую-нибудь пару, чету влюбленных (даже неприлично и говорить о ‘влюбленности’ перед духовенством) ‘свела’, ‘сговорила’, ‘уговорила’ к браку, чтобы она поманила, соблазнила, повлекла к любви и соединению. Даже и представить этого невозможно! Ну, а растор-брака? — Сколько угодно! Повсюду, ежегодно! Иногда счастливейших браков и уже от которых родились дети! И расторжений по тому словесному, бумажному обстоятельству, что при заключении брака не были соблюдены хотя бы малейшие ‘йоты’ в правилах тех отцов, что ‘резаша’ носы и ‘бияша суковатым древием’… Не свела — ни одного! Расторгла — тысячи!

Почему? Да потому, что черна, монашеска, что для монаха ‘семья’ и ‘брак’ то же, что для овцы вареная говядина или для волка каша: не нужно, непонятно и не интересно! Но как же и для чего монахи взяли в свои руки семью, брак? Власть, сила, прерогатива, т.е. влечение ко всему этому, столь же цепкое, как к ‘монастырским угодьям’. В опору взят софизм: видите ли, И. Христос, ‘пастыреначальник’ всего последующего духовенства, ‘пошел на брак в Кане Галилейской и сотворил там чудо’. Казалось бы, ведь Он ‘сотворил чудо и при ловитве рыбы’, — наконец, Сам вкушал особенно часто рыбу и ходил чудесно по морю. Связь, поэтому, христианства и церкви с морем и морским делом и особенно с рыбными промыслами легко было бы, по аналогии с браком, утвердить духовенству. Поистине, ‘не убо пришел час их’, и только вовремя не догадались они этого сделать во времена младенчества народного: такое же точно основание у них было и на исключительное право рыбной ловли или еще хлебопечения (чудесное накормление пятью хлебами 5000 народа), как и на венчание и вообще на разрешение и неразрешение браков, семей. Софизм! Но в этом софизме уже воспитан народ и им гипнотически усыплен до такой степени, что ‘расторгаемые’ супруги, — имеющие детей! — и вправду расходятся иногда, а прежде и всегда расходились ‘по бумаге’, полученной из ‘духовного’ управления. А девушки, рождавшие и рождающие без венчания, сотнями и тысячами ежегодно или умерщвляют своих детей, или отвозят их тайно в воспитательные дома… Церковь, монахи, папа, будущий возможный патриарх относятся к деторождению и роднинкам его — семье и браку — так же ‘благопопечительно’, как известные ‘попечители’ казанского и петербургского учебных округов Рунич и Магницкий относились к ‘опекаемым’ ими университетам и вообще просвещению, к книгам, или как ‘цензировавший’ Пушкина Бенкендорф относился к стихам и прозе великого поэта: ‘Не надо!’ ‘Как можно меньше!’ ‘Вредно!’ ‘Опасно!’. Теперь церковь по желанию ‘общества ревнителей церковного обновления’ пусть ‘автономировалась’ бы, ‘автономировавшись’, она, к прискорбию и недоумению сего ‘общества’, и не посоветовавшись, конечно, с ним, избрала бы ‘патриарха’. Это, — утверждает заранее общество пунктом А, — ‘никого не касается’, и ‘светским преходящим учреждениям’ тут нет предлога для вмешательства. Все ‘по святым канонам’… Хорошо. Патриарх уж, конечно, будет монах, сколько бы ни чихали от этого ’32’ и вообще все русские бессильные, безгласные, не законодательствующие и не администрирующие русские священники… У них все это отнято только оттого, что они с семьею, семейные, в семье: настолько велика ненависть к семье у власти, ‘благопопечительствующей’ ее… Теперь патриарх, уже бессильный (в XX веке!) забрать себе и хлебопекарни, и каспийское рыболовство по основанию ‘чудесного хождения по водам’ Спасителя и ‘чудесного накормления пятью рыбами и пятью хлебами 5000 народа’, — удесятеренно жадно сожмет в деснице ‘хоть что есть’, прежде всего семейную, брачную жизнь всех ста миллионов ‘поставленных на колена’ простецов. Это побогаче каспийских уловов и в смысле доходности, и в смысле особенно власти, авторитета. Теперь ’32’ должны сейчас же переброситься к ‘гипнозу’. С патриархом ‘гипноз’ этот сейчас же возрастет, свечи зажгутся гуще, ладану больше, проф. Лебедева — вон с должности, ’32’ полетят по монастырям ‘на смирение’, вместо благодушного теперешнего митрополита Антония петербургского сядет грозный Антоний, епископ волынский, или Димитрий херсонский. Печальное зрелище, — но пока не смеем вмешиваться, ибо это в точности их ‘автономное’ дело, и у них пока ‘свои косточки трещат’. Но ведь сейчас же дело доходит и до ‘нас’, до наших ‘косточек’. Счастливый-то улов ‘лесою ап. Петра’, куда попал весь брак. Патриарх — это сейчас же больше детоубийства во всей стране, как больше его в папских, католических странах, нежели в протестантских, больше расстройства семейного, семейных несчастий. Бенкендорф, ‘наблюдающий поэзию’, вырос до неба. У него ‘ключи небесного царства’… Возьмем одних рождающих девушек, таких бессильных, — как птица, запутавшаяся в тенетах. ‘Сказывают богомолки, что в ребенке, который без венчанья прижит, не человеческая душа, а бесенок зарождается, — и такого убить не только не грех, а должно, как дьяволово порождение!’. Гипноз, и уже тысячу лет, перед которым склонились государства, государи, народы, даже чуть ли не склонились мудрецы, и не поддались ему только поэты, да вольная народная песнь! Но не девушки одни, — повторяем, — несчастие семейное, расстройство семьи в целой России сейчас же возрастет при этом ‘святейшем кир-патриархе’, который будет ‘автономно’ избран и будет свят всеми видами святости, но семью он будет ненавидеть уже в силу личных обетов своих и личных вкусов и антипатий, толкнувших его к принятию монашеских обетов, — так же точно, как ее ненавидели все эти Руничи-Магницкие-Бенкендорфы, ‘попечительствовавшие’ над несчастной ‘христианскою семьею’ и давших ‘правила’ ее, ‘цензуру’ для нее, которые привели ее на край гибели, вырождения, разврата и измен, как, несомненно, монахи довели бы до гибели и вырождения, — попади им в руки несоответственное мореплавание или, еще лучше, попади в руки ‘цензура поэзии и науки’. ‘Цензура семьи’, ‘канонические о семье правила’, — чем его не то же, что ‘духовная цензура литературы, науки и философии’. Убийственная вещь — гроб, в который теперь заколочена семья. Она ли не важна для нации, ее здоровья, ее здоровых нравов, быта, духа. Кончим: в Сахаре, в пустыне церковь могла бы быть независима в жизни своей. Но духовенство, но отшельники, монахи, оставив ‘пустынное житие’, пришли к нам! Зачем бы? Что спрашивать: уже пришли. ‘Церковь’ не осталась ‘в пустыне’, где дни ее прославляет Апокалипсис. Она вселилась среди нас… Она показала свои идеалы, она приучила к своим идеалам, она заставила пасть пред ними и поклониться им доверчивые темные народные души, не умеющие, как младенцы Ниневии, ‘различить правой руки от левой’… Все уже совершилось! Образ и характер совершившегося досказывает цитата из проф. Лебедева. Как было, так ведь и осталось, и это что-то, очевидно, принципиальное и вечное, если йота в йоту сохранилось от 1666 года до 1906 года, повторилось у испанцев и у русских… Все та же ‘власть’, то же ‘любоначалие’, та же ‘иерархия’ без народа и вопреки народу, кажется, опирающаяся на евангельское ‘паси овцы Мои’ и ‘кого разрешите вы на земле, — будет разрешен и на небесах, а кого вы (духовенство) свяжете, — будет связан и на небе’… При этих условиях требовать для ‘вечного и безусловного учреждения’ автономии среди ‘преходящих’ людишек, царств, законов, наук, искусства, семьи, рождения, болезней, голода, нужды, страстей, коллизий, — чтобы оно было ‘свободно’ и ни с чем, кроме себя, не сообразовалось… кажется, жестоко… Я знаю, ’32’ не жестоки: но они сказали жестокое слово, и с самого начала своего выступления руководились не только совершенно ошибочною и неосновательною мыслью, но и мыслью жестокою…

Сперва ‘разгипнотизируйте’, а уж потом и ‘автономируйтесь’.

Впервые опубликовано: Русское Слово. 1906. 18 окт. No 255.

В.В. РозановМонашество и семья, церковь и нация

Читайте также:

В.В. Розанов
Монашество и семья, церковь и нация