Н. А. Тэффи
Монархист
КОММЕНТАРИИ
Монархист, Тэффи, Год: 1918
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 3: ‘Городок’.
М., Лаком, 1998.
Телеграфист Ванин праздновал первое мая. Болтался целый день по улицам, кричал ‘ура’, кричал ‘долой’, ел на Сенной жаренные в сале пирожки, пел ‘Мерсельезу’ и только к вечеру, изнеможденный и пьяный от весны, радости и свободы, уговорил себя вернуться домой. Долг гостеприимного хозяина заставлял его наведаться, что поделывает Хацкин.
Хацкин последнее время беспокоил Ванина. Почему Хацкин стал такой угрюмый? Целый день сидит, молчит и только ногой трясет, так что на комоде графин звякает.
Приехал Хацкин из местечка Либеровичи хлопотать о делах, а кстати купить новые сапоги. Хлопотал, суетился, волновался, бегал в участок, стоял в хвосте у ‘Скорохода’ и давал взятки дворнику. Потом хлынула широкая волна революции, смыла все Хацкинские начинания, а его самого оставила на мели.
Сначала Хацкин радовался, удивлялся, прохаживался мимо дворника с самым беспечным и легкомысленным видом, нарочно, чтобы тому тошно было. А потом вдруг стал задумываться и завял. Расшевелить бы его как-нибудь, да все некогда было.
Ванин поднялся по узенькой черной лестнице. Дверь его каморки была приоткрыта, значит — Хацкин дома.
Да, Хацкин был дома. Он стоял в тумане осевшего сизыми пластами папиросного дыма, смотрел в окно и тряс ногой, так что на комоде тихо позвякивал стакан, надетый на графин вместо пробки.
— Хацкин! — громко и весело крикнул Ванин и сам почувствовал, как голос этот не идет к тихому, сизому дыму, к печальному звяканью стакана, к унылой фигуре с большими мягкими ушами, висящими с двух сторон узкого затылка.
— Хацкин? — повторил Ванин уже тихо и медленно. — Чего вы такой! А?
Хацкин не оборачивался.
— А? Дело не ладится? Подождите, все устроится. Вы бы хоть прогулялись. На улице-то как весело! Праздник.
Хацкин нервно дернул плечом.
— Садитесь, Хацкин, чаю попьем.
Хацкин повернулся.
— Знаете, Ванин, должен я вам сказать прямо, чтобы вы тоже прямо знали, с кем имеете дело!
— Да что вы, Хацкин! Я же вас еще по школе знаю! Чего вы рекомендоваться вдруг вздумали?
Хацкин подошел к столу, решительно опустился на стул, закинул ногу на ногу и заложил руку за борт пиджака.
— Слушайте и знайте, — сказал он. — Я — монархист.
— Как-с? — испуганно квакнул Ванин.
— Мо-нар-хист!
Он пошевелил пальцами в дырявом сапоге так, что дыра на нем на минуту раздвинулась и позволила увидеть носок неизъяснимо бурого оттенка.
— Господи, что это такое? — заерзал на стуле Ванин. — Как же это вы так-то? Ничего не понимаю.
Хацкин скривил рот в едкую усмешку.
— Так оказалось. Разве я сам это знал? Что я о себе думал? Думал, что я так себе, обыкновенный паршивец, а я вот…
— Уфф! Господи, ты Боже мой! Да вы хоть объясните, а то я, извините меня, ничего не понимаю. Что же вас в старом строе прельщает? Вы же вдобавок и еврей, угнетенная нация.
Хацкин развел руками.
— А вот подите! Я вам скажу, только вы на меня не сердитесь: я очень люблю царственную пышность.
— Хацкин! Да опомнитесь! Ну, какую же вы царственную пышность видали? Участок вы видали, а не пышность.
Хацкин покачал головой мечтательно и грустно.
— Людовик Четырнадцатый… мантия из чистейшего горностая, носовой платок из чистейшей парчи, и негр дает чего-нибудь прохладительного. А все кругом боятся… от страха даже глаза жмурят, так им худо, чтобы он, упаси Бог, не убил кого.
— Черт знает, что он говорит, — удивился Ванин. — Да какого вы Людовика видали?
Хацкин развел руками в горьком недоумении.
— Вот подите.
Оба выпучили друг на друга глаза. Наконец Ванин сердито фыркнул и встал.
— Извините меня, Хацкин, но мне в настоящее время даже разговаривать с вами неудобно. Вы приверженец старого строя, и я должен отряхнуть ваш прах с моих ног.
— Что там мой прах! — уныло усмехнулся Хацкин. — Пусть мой прах пропадает. Я и не претендую, чтобы он находился на ваших ногах.
И он вздохнул так горько, что у Ванина даже возмущение погасло.
— Безумный вы человек, Хацкин. Мало вас по участкам тиранили.
— А когда я люблю пышность.
— Какая там у вас в Либеровичах пышность была? Я вот сколько лет в столице живу, а и то меня ни разу во дворец не пригласили. Видел раз на набережной, какой-то длинный офицер с прыщом на носу прошел. Потом говорили, будто это великий князь, да и то не наверное. А потом еще видел во сне старую государыню — пришла ко мне чайку попить и сухарей принесла. И такая мне потом в этот день неприятность была, что до сих пор помню. Вернейшая, говорят, примета, как царскую фамилию во сне увидишь, так и жди скандала.
— Людовик Пятнадцатый, — тихо вздохнул Хацкин и покачал головой, точно вспомнил о дорогом покойнике.
— Теперь уж Пятнадцатый? Давеча скулили о Четырнадцатом. В номерах путаетесь. Сами и не знаете, чего хотите, Хацкин. Ну, будьте благоразумны. Ну, какой Людовик вас к себе пустит, будь он хоть распродвадцатый. Сапоги у вас дрянные, право жительства по старому строю не имеете. Да вы и разговаривать-то по-людовиковски не умеете. Уж вы не обижайтесь.
— Пусть не умею!
— Значит, вам неприятно, что теперь воцарилась справедливость и один класс не будет угнетать другой?.. А? Неприятно?
Хацкин упрямо и горько молчал.
— Значит, вам неприятно? Ну, ладно, раз вам неприятна справедливость, я могу вам предложить следующий государственный строй, до сих пор кучка капиталистов и прочих буржуев, пользуясь привилегированным положением, угнетала народ. Теперь я вам устрою наоборот: весь народ (капиталисты буржуи будут обессилены, и жало из их пасти будет выдернуто, так что они тоже примкнут к народу) — итак, весь народ будет пользоваться привилегиями и угнетать только одного человека — вас, Хацкин. Вы один будете угнетаемы, потому что вы один не желаете справедливости на земле. Хотите так?
Ванин остановился в снисходительно-выжидательной позе, и ясно было, что он ждал только ответа Хацкина, чтобы моментально и бесповоротно установить раз навсегда государственную форму России.
Хацкин понял это. Печальное лицо его приняло выражение растерянное и жалкое.
— Я знаю, Ванин, я, может быть, всецело в вашей власти. Пусть так.
И вздохнув, прибавил уныло, но твердо:
— А когда я люблю пышность!
Ванин молча взял фуражку и направился к выходу. У дверей он обернулся.
Хацкин смотрел на него с безнадежным отчаянием и тряс ногой. Тихо звенел графин на комоде.
Монархист. Рассказ входил в сборник ‘Вчера’ (Пг. — Издание журнала ‘Новый Сатирикон’. — 1918).
‘Марсельеза’ — революционная песня, написанная К. Ж. Руже де Лилем в 1792 г. Первоначально называлась ‘Боевой песней Рейнской армии’, затем ‘Маршем марсельцев’ или ‘Марсельезой’. При Третьей республике стала государственным гимном Франции. В России на музыку ‘Марсельезы’ П. Л. Лавровым была написана ‘Рабочая Марсельеза’.
Людовик XIV (1638—1715) — французский король, прозванный ‘король-солнце’. Получив корону в 1643 г., реально принял на себя верховное руководство делами лишь после смерти кардинала Мазарини в 1661 г. Он утвердил абсолютную монархию, сделал Францию могущественнейшим государством Европы.
Людовик XV (1710—1774) — правнук Людовика XIV. наследовал корону после его смерти в 1715 г., реальную власть получил в 1743 г. Его правление ознаменовалось целым рядом крупных военных неудач, потерей Канады и ост-индийских владений. В историю вошли имена его фавориток (Помпадур, Дюбарри) и знаменитая фраза ‘После нас хоть потоп’).