Молотъ кузнеца.
Молотъ кузнеца.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
Молот кузнеца, X. X., Год: 1870
Время на прочтение: 91 минут(ы)
Въ начал августа 1672 года у береговъ Голландіи свирпствовала сильная буря. Французскій бригантинъ ‘Сент-Элоа’, потерявшій уже одну изъ своихъ мачтъ, пытался войти въ портъ Дельфтъ, ближайшій къ Гаг, но вс усилія его были тщетны: онъ не могъ справиться съ разъяренной стихіей, когда же послдняя его надежда — руль былъ изломанъ въ куски, ‘Сент-Элоа’ понесся по вол втра, перебрасываемый съ волны на волну, какъ легкій мячъ. Была прекраснйшая погода, когда бригантинъ, распустивъ паруса, вышелъ изъ Калэ. Онъ прошелъ благополучно половину своего пути въ Дувръ, но разыгравшаяся буря дала судну Другое направленіе и оно очутилось у береговъ Голландіи.
На бригантин было всего пять пассажировъ: маркиза де-Трамблэ, ея племянница, двица Верта Плюэрнель, аббатъ Бужаронъ, лакей и горничная. Маркиза хала въ Лондонъ для свиданія съ графомъ Раулемъ Плюэрнелемъ (роднымъ братомъ Берты), посланнымъ туда съ особымъ порученіемъ отъ французскаго правительства. Маркиза, женщина среднихъ лтъ, на лиц которой сохранялись еще слды замчательной красоты, лежала на палуб на матрац, она была блдна и дрожала отъ страху, она безпрестанно схватывала руку горничной, сидящей подл нея, страшась упасть за бортъ при какомъ-нибудь сильномъ толчк, маркиза, приказала привязать себя шарфомъ къ кольцамъ, ввинченнымъ въ дно палубы. Съ другой стороны подл маркизы помстился аббатъ Бужаронъ, низенькій, толстенькій, коренастый пятидесятилтній человкъ, онъ трусилъ не меньше маркизы, и то издавалъ самые жалостные стоны, то вслухъ молился, то кидался въ объятія къ лакею, котораго посадилъ рядомъ съ собою. Что же касается Берты Плюэрнель, то она, повидимому, не ощущала никакого страха, казалось, ее занимала невиданная ею прежде картина, и она, нечувствительно для себя, увлеклась ужасной поэзіей разыгравшейся бури, она пыталась сперва убждать свою тетку, что незачмъ заране предаваться унынію, но видя, что ея слова еще боле раздражаютъ потерявшуюся барыню, она оставила ее въ поко и вся отдалась охватившимъ ее думамъ. Высокая, стройная, прекрасно-сложенная, эта двушка представляла собою типъ замчательной красавицы. Ея черные глаза блестли изумительнымъ блескомъ, выраженіе ея лица было умное, отчасти строгое и, вглядываясь въ него пристально, можно было замтить, что эта молодая двушка, неимвшая еще полныхъ двадцати лтъ, привыкла много думать и размышлять. Въ ея фигур, въ ея движеньяхъ, въ ея манер говорить было столько симпатичнаго, что всякій знавшій ее невольно чувствовалъ къ ней полное расположеніе.
А между тмъ судно неслось вдоль берега и его положеніе съ каждой минутой становилось безнадежне. Капитанъ, видя невозможность управлять имъ, выстрлилъ изъ маленькой пушки, расчитывая, что, можетъ быть, въ порт услышатъ этотъ призывъ къ помощи и поспшатъ на выручку погибающихъ. Его ожиданія оправдались. Въ порт Дельфтъ услышали сигналъ и изъ него вышла каравелла, крпкое и легкое судно, боле другихъ способное бороться съ силой втра и волненіемъ бушующаго моря. Видно было, что его направляла опытная рука и оно неслось легко и свободно, направляясь къ бригантину.
— Должно быть, капитанъ этой каравеллы человкъ столькоже смлый, сколько и великодушный, если ршился идти къ намъ на помощь въ такую ужасную бурю! вскричалъ капитанъ бригантина.— О, это, врно, очень опытный и искусный мореходъ!
Слова капитана услыхала только одна Берта, подл которой онъ стоялъ въ это мгновеніе, и стала съ лихорадочнымъ волненіемъ слдить за всми движеніями каравеллы, которая должна была преодолть страшныя трудности, прежде чмъ ей удалось выйдти въ открытое море и двинуться на встрчу къ погибающему судну, но, даже побдивъ ихъ и выйдя въ море, каравелла встрчалась съ новыми еще большими опасностями, потому неизвстно, чмъ-бы еще кончилась ея борьба съ разъяренными стихіями, если бы буря, какъ это часто случается, не стихла внезапно. Однакожъ волненіе моря почти не уменьшилось, но оно уже не помшало молодому человку, искусно управлявшему рулемъ каравеллы, подвести свое судно такъ близко къ бригантину, что онъ могъ взять его на буксиръ и медленно повести по направленію къ порту. Молодой человкъ, хозяинъ каравеллы, имлъ мужественное, красивое и умное лицо, на видъ ему было не боле 20 лтъ, и онъ былъ одтъ въ простой костюмъ французскихъ матросовъ. Берта съ восторженнымъ удивленіемъ глядла на этого великодушнаго смльчака, который, хорошо зная, какая опасность грозитъ его собственной жизни, не задумавшись пустился по разъяренному морю для спасенія неизвстныхъ ему людей, можетъ быть, даже враговъ (флагъ бригантина былъ унесенъ бурей): великодушная двушка въ эту минуту была готова пожертвовать для него даже самой жизнью.
Искусно минуя вс затрудненія, представлявшіяся ему на пути, юный морякъ черезъ часъ ввелъ спасенное имъ судно въ портъ Дельфтъ, гд оно и бросило свой якорь.
Маркиза де-Трамблэ, высадившись на берегъ и нсколько успокоившись отъ волненія и страха, причиненныхъ ей бурей, вспомнила, что въ Гаг у нея есть знакомый, Тилли, котораго она встрчала въ Париж на балахъ у извстнаго въ то время милліонера, голландца Фанъ-Орбека. Тилли неразъ говорилъ ей, что сочтетъ за величайшее удовольствіе, если судьба заброситъ маркизу въ Голландію, принять ее въ своемъ дом, въ Гаг. ‘Сент-Элоа’ не могъ скоро исправить свои поврежденія, Голландія вела войну съ Англіей, слдовательно, хать въ Дувръ можно было только на какомъ-нибудь нейтральномъ судн, а едва ли скоро можетъ представиться случай попасть на него. Взвсивъ вс эти обстоятельства, маркиза ршилась воспользоваться приглашеніемъ Тилли и написала къ нему письмо. Тилли не замедлилъ отвтомъ: онъ самъ явился въ Дельфтъ и въ своей карет увезъ въ Гагу маркизу, Берту и аббата. Жена Тилли находилась въ то время въ Амстердам, и гостепріимный хозяинъ предложилъ весь свой домъ къ услугамъ маркизы.
Маркиза устроилась чрезвычайно конфортабельно въ дом почтеннаго республиканца Тилли. Она заняла для себя нсколько комнатъ во второмъ этаж. Маркиза пріхала въ Гагу вечеромъ и сейчасъ-же улеглась спать, на слдующій день, разодтая по всей мод для пріема утреннихъ визитовъ, она расположилась въ великолпномъ салон, убранномъ произведеніями всхъ отдаленныхъ странъ, куда заходили предпріимчивые мореходы республиканской Голландіи. Маркиза еще страдала отъ усталости и нервовъ и потому полулежала въ огромномъ кресл, которое было поставлено въ открытыхъ дверяхъ балкона. Берта, одтая очень просто, въ задумчивой поз сидла тутъ-же, мысли ея уносились куда-то далеко, и она, повидимому, не слышала ни слова изъ патетическаго разсказа, который передавала ей тетка, сильно заинтересованная своимъ разсказомъ.
— Теперь, милая племянница, вы, вроятно, убдились, что судьба двицы Керуаль самая завидная, закончила маркиза, но замтивъ, что племянница ее не слушаетъ, продолжала съ досадой:— Берта, ваша разсянность просто непозволительна: съ вами говорятъ о серьезномъ и важномъ дл, а вы уноситесь мечтами Богъ знаетъ куда и не слушаете меня.
— Я думаю о Раул, отвчала Берта.— Бдняжка боленъ и некому утшить его и ходить за нимъ во время его болзни. Какъ досадно, что случилась эта непредвиднная остановка… Но вотъ чего я не могу понять: г. Нуармонтъ выхалъ изъ Лондона черезъ два дня посл того числа, которымъ помчено письмо, извщающее насъ о болзни Рауля, и однакожъ онъ увряетъ, что оставилъ брата совершенно здоровымъ и веселымъ.
— Ахъ, другъ мой, вы такъ еще молоды и не понимаете самыхъ простыхъ свтскихъ отношеній. Кому пріятно быть встникомъ печальной новости? возразила маркиза, видимо встревоженная.
— Однакожъ изумленіе Нуармонта было вполн искренно, когда онъ узналъ отъ насъ о болзни Рауля…
— Какая вы, право, скучная съ своими сомнніями, перебила маркиза съ досадой, — тмъ боле, что въ настоящемъ случа подобное сомнніе даже неизвинительно, вы знаете, какъ необходимо Раулю присутствіе наше въ Лондон, въ особенности ваше.
— Мое?.. Но до сихъ поръ старшій братъ относился ко мн съ самымъ холоднымъ равнодушіемъ.
— Берта, такой упрекъ…
— Это не упрекъ, а выраженіе глубокой горести. Впрочемъ, едвали и могло быть иначе: мы съ братомъ провели наше дтство въ отдаленіи одинъ отъ другого, почти не видясь, онъ жилъ при отц, я при матери, нечего и удивляться, если въ наши отношенія вкралась холодность, непривтливость…
— Но вы ошибаетесь, мое дитя: ни о какой холодности тутъ не можетъ быть и рчи. Разв вы забыли, что посл смерти моего брата, Рауль сдлался главою нашего дома и къ нему перешла родительская власть надъ вами и вашимъ младшимъ братомъ, Гюи, вотъ почему твердость, скажу даже нкоторая строгость, съ которыми приходится ему относиться къ младшимъ членамъ семьи, кажется вамъ холодностью, но, могу васъ уврить, онъ васъ любитъ нжно. Онъ, правда, бываетъ иногда требователенъ, но нельзяже ему дйствовать иначе, вы знаете, какъ тяжелы обязанности главы фамиліи и какой огромной отвтственностію они сопровождаются: всякій неловкій шагъ вашъ или вашего младшаго брата поставите въ вину Раулю.
— На это, милая тетушка, я могу вамъ возразить, что Рауль былъ не меньше строгъ и холоденъ ко мн и при жизни моего отца и моей бдной матушки… О, матушка! матушка! теперь я вполн чувствую, какую невознаградимую потерю понесла я, лишившись тебя!
— Ахъ, Берта, Берта, какъ вы несправедливы къ своему отцу: лишившись его, разв вы потеряли мене, чмъ лишившись своей безспорно чудесной матушки, между тмъ я вижу, вы какъ-будто нисколько не горюете о потер отца.
— Тетушка, возразила Берта твердымъ голосомъ,— я уважала своего отца, но мать я. обожала. Она меня выкормила, выняньчила, воспитала и образовала,— и все сама. Я никогда не разставалась съ нею, самые счастливые дни въ моей жизни я провела подл нея, въ Бретани, въ уединеніи нашего плюэрвельскаго замка: тамъ прожили мы безвыздно восемьнадцать лтъ. Отецъ въ это время жилъ при двор, и я видла его каждый годъ мелькомъ, въ то время, какъ онъ прізжалъ къ намъ въ сезонъ охоты. Вс лучшія мои воспоминанія связаны съ жизнію, прожитою вмст съ матушкой… Но возвратимся къ Раулю. Онъ тоже только навремя прізжалъ въ нашъ замокъ вмст съ отцомъ, и всегда обращался со мной надменно и холодно, негодуя, что часто мои мннія совершенно расходились съ его убжденіями.
— И въ самомъ дл, моя милая, принадлежность къ извстному роду налагаетъ извстныя обязанности, никому изъ насъ не слдуетъ расходиться съ общепринятыми взглядами на извстные предметы и отношенія между людьми…
— Въ этомъ случа я составляю исключеніе изъ общаго правила и намрена всегда жить своимъ умомъ, но оставимъ въ поко мои взгляды и убжденія и возвратимся къ предмету нашего разговора. Вы не поврите, тетушка, какъ меня изумило желаніе Рауля повидаться со мною и просьба ходить за нимъ во время болзни: признаюсь, я никогда не ожидала отъ него такой нжности ко мн.
— Вы ошибались по неопытности, и большого грха въ этомъ нтъ. Во всякомъ случа, я полагаю, что болзнь Рауля вовсе неопасна и, при хорошемъ уход за нимъ, онъ скоро поправится. На чужбин, вдали отъ семьи, отъ друзей, онъ впалъ въ сильную меланхолію и страдаетъ припадками этой болзни. Онъ разсчитываетъ, что наше присутствіе, въ особенности ваше, разсетъ его и дастъ ему силы бороться съ несноснымъ недугомъ.
— Странно, возразила Берта:— сколько я знаю, меланхолія никогда не приходитъ внезапно и всегда бываетъ слдствіемъ горя, печали и вообще душевныхъ потрясеній, между тмъ, по словамъ Нуармонта, Рауль до самаго дня его отъзда изъ Лондона велъ веселую, разсянную жизнь и былъ всегда въ самомъ отличномъ расположеніи духа.
— Конечно, онъ только казался веселымъ, а не былъ такимъ на самомъ дл, онъ долженъ приносить себя въ жертву и улыбаться въ то время, когда его сердце полно тоски и печали, онъ долженъ притворяться или, если не можетъ этого сдлать, отказаться отъ важнаго порученія, возложеннаго на него правительствомъ.
— Извините меня, тетушка, но я васъ ршительно не понимаю.
— Какъ вы еще наивны, мое дитя! Разв вы не знаете, что дворъ англійскаго короля считается едва ли не самымъ веселымъ дворомъ въ Европ, конечно, ему недостаетъ французскаго остроумія и ловкости, но потому-то представитель Франціи — (имъ считается теперь вашъ братъ по случаю временнаго отсутствія нашего посланника) — и долженъ употреблять вс средства, чтобы затмить своимъ умомъ и ловкостію неповоротливыхъ и тугихъ на соображеніе англичанъ, онъ долженъ быть вчно веселымъ и разговорчивымъ, иначе скоро наскучитъ англійскому королю, и вслдствіе этого могутъ пострадать интересы нашего великаго короля… Но, прибавила маркиза посл кратковременнаго молчанія,— возвратимся снова къ тому предмету, отъ котораго мы отвлеклись разсужденіями о вашемъ брат. Не правда-ли, судьба прелестной двицы Керуаль, получившей теперь титулъ герцогини Портсмутъ, достойна возбудитъ зависть въ каждой женщин?
Берта вздрогнула, ея прекрасное, обыкновенно блдное лицо покрылось яркимъ румянцемъ, ея черныя брови нахмурились.
— Это ко мн вы обращаете подобный вопросъ? сказала она съ негодованіемъ, пристально смотря въ глаза маркизы.
— Безъ сомннія, къ вамъ, моя милая. Чему-же вы такъ удивляетесь, и что васъ такъ сильно волнуетъ?
— Въ такомъ случа, я должна думать, что вы презираете меня! вскричала съ еще большимъ негодованіемъ прелестная двушка.— Вы — сестра моего отца! Этого отъ васъ я никакъ не ожидала!
— Но, милая племянница, я совсмъ теряюсь и не понимаю, что могло васъ возмутить, возразила вполн искренно маркиза.— Какъ! я васъ презираю потому, что ршилась заговорить съ вами о завидной участи, выпавшей на долю благородной молодой двушки, которая иметъ честь служить интересамъ своего государства и…
— Сударыня! прервала Берта дрожащимъ отъ волненія голосомъ,— вотъ уже восемнадцать мсяцевъ, какъ я имла несчастіе потерять свою мать и живу вмст съ вами въ вашемъ дом въ Париж и Версал, я думала, что вы сколько-нибудь узнали меня, но вижу, что я ошиблась, такъ-какъ вы удивляетесь, что меня возмущаетъ развратъ…
— Развратъ!?
— Да, развратъ. Благодаря тому, что въ вашемъ салон и вообще при нашемъ двор допущена излишняя безцеремонность въ разговорахъ, я, помимо своего желанія, узнала многое, чего, по принятымъ правиламъ приличія, не должна-бы не только знать, но даже и подозрвать молодая двушка.
— Но что-же вы узнали, племянница?
— О, я узнала многое, о чемъ вовсе-бы не желала говорить. Узнала я и о томъ, какъ двица Керуаль попала въ Англію. Король Карлъ II англійскій, несмотря на просьбы и французское золото, не хотлъ объявлять войну Голландіи, гд мы съ вами получили теперь самое широкое гостепріимство. Однакожъ, Людовикъ XIV, нашъ король, не могъ воевать одинъ съ сильнымъ врагомъ: ему нуженъ былъ союзникъ, а имъ могла быть только Англія. Чтобы сломить упорство Карла II, французскій король послалъ къ нему герцогиню орлеанскую, а та, зная слабость Карла, взяла съ собою въ Англію свою фрейлину, рдкую красавицу, двицу Керуаль. Упорство англійскаго короля было сломлено… но какой цною?.. Двица Керуаль продала свою честь и, какъ плату за безчестіе, получила титулъ герцогини Портсмутъ. И это, по-вашему, нравственный поступокъ?
— Вы забываете, что…
— Да, правда, я забыла, что епископъ католической церкви торжественно и всенародно оправдывалъ этотъ поступокъ, извиняя его необходимостію, находя въ немъ, наконецъ, даже какую-то доблесть, такъ-какъ благодаря ему, ‘теперь несравненно легче уничтожить проклятыхъ еретиковъ-протестантовъ, имющихъ надежное прибжище въ Голландіи, гд зло созрваетъ и распространяется по всему міру, угрожая серьезной опасностью врнымъ сынамъ католицизма и святйшаго папы римскаго’… Не знаю, какъ вы, но я привыкла называть вещи ихъ собственными именами.
Маркизу изумило негодованіе и энергія, съ какими Берта отнеслась къ ея, какъ ей казалось, простому и ясному вопросу, и она сперва потерялась и не знала, что ей длать, но скоро оправилась и, поразмысливъ хорошенько, придала своему лицу самое нжное и кроткое выраженіе.
— Мое милое дитя! поцлуйте меня, сказала она просто и раскрыла свои объятія.
Берта, все-еще неоправившаяся отъ волненія, не могла понять, съ чего это маркиз пришла охота нжничать съ племянницей, съ которой она всегда обращалась холодно, и потому молодая двушка не двинулась съ мста и вопросительно смотрла на тетку.
— Да, придите ко мн въ объятія: вы благородная двушка и достойна знатнаго имени, которое носите, вы побдоносно выдержали мое испытаніе.
— Испытаніе? проговорила Берта недоврчиво, но прямая и честная двушка тотчасъ-же обвинила себя за свои сомннія и поспшила оправдать маркизу странностями ея характера, которыя мшали ей понять, что подобнымъ испытаніемъ она можетъ оскорбить Берту. Молодая двушка бросилась въ объятія своей тетки, которая, покрывая ее поцлуями, твердила:
— Да, милое дитя, вы достойны носить благородное имя Плюэрнелей!..
— Такъ это было испытаніе!.. Очень рада за васъ, милая тетушка, съ облегченнымъ сердцемъ проговорила Берта.— Но все-таки я должна замтить вамъ, что испытываютъ только тхъ, въ комъ сомнваются,— значитъ, вы сомнвались во мн?
— О, нтъ, милое дитя, но, знаете, въ наше время, ласковое слово, взглядъ нашего изящнаго, любезнаго и прекраснаго короля, легко можетъ вскружить голову молоденькой двушк, такъ я… Но лучше оставимъ этотъ разговоръ. Кстати, я должна попенять вамъ, что вы не настолько почтительны къ нашему милостивому королю, сколько-бы должна быть двица одной изъ самыхъ знатнйшихъ фамилій французскаго дворянства. Вы иногда слишкомъ рзко говорите объ его отношеніяхъ къ королев и о нкоторыхъ его слабостяхъ, впрочемъ, вполн извинительныхъ, и которыя могутъ осуждать разв только одни мятежные гугеноты, вчно выискивающіе случай къ порицанію какъ короля, такъ правительства и католической церкви. Къ несчастію, и ты, кажется, заразилась этой ересью, и пожалуй, въ одинъ прекрасный день я узнаю, что моя племянница, Берта Плюэрнель, сдлалась протестанткой.
— Я такъ часто говорила съ вами, почему я порицаю многіе обычаи Версаля и вообще нашего двора, что, право, не считаю нужнымъ возвращаться къ этому предмету. Вы знаете, что мои порицанія исходятъ вовсе не изъ того источника, о которомъ вы упомянули. Я не думаю переходить въ протестантство, хотя уважаю гугенотовъ, какъ людей честныхъ и хорошихъ. Но если-бы это и случилось, то разв я первая изъ нашего рода перешла-бы въ протестанство. Одинъ изъ нашихъ предковъ, полковникъ Плюэрнель, былъ другомъ адмирала Колиньи и вмст съ нимъ храбро сражался противъ католиковъ.
— Да, къ сожалнію это правда, но этотъ полковникъ былъ чудакъ, почти съумасшедшій, и своимъ безразсуднымъ поведеніемъ оскорблялъ какъ своихъ родныхъ, такъ и все французское дворянство.
— Какъ вы ошибаетесь, тетушка! я вижу, вы совсмъ незнакомы съ жизнью и дятельностію этого благороднаго, мужественнаго и добродтельнаго человка. Онъ, можетъ быть, единственный представитель нашего рода, которымъ мы можемъ, по всей справедливости, гордиться.
— Полноте, Берта, вы говорите эти несообразности изъ желанія спорить, изъ страсти къ парадоксамъ.
— О, нтъ, тетушка, я говорю на основаніи неопровержимыхъ фактовъ и убждена, что если-бы и вы прочли завщаніе, написанное этимъ честнымъ человкомъ, вы наврное думалибы о немъ тоже самое, что и я.
— Ну, нтъ, увольте меня отъ знакомства съ съумазбродными изліяніями, я жалю только объ одномъ, что этотъ документъ, конечно, наполненный еретическими и мятежными выходками, не сожженъ на площади рукою палача.
Но Берта уже не слышала послдняго возраженія достойной маркизы, она смотрла въ окно, выходящее на площадь, и за кмъ-то слдила пристальнымъ взглядомъ.
— Что разсматриваете вы на улиц? спросила маркиза.
— Я смотрю на извстнаго вамъ моряка: съ нимъ идетъ какой-то старикъ съ сдыми волосами,— должно быть его, отецъ, такъ-какъ между ними поразительное сходство. Ахъ! какъ я сожалю, что…
— О какомъ моряк вы тамъ толкуете?
— Неужели, тетушка, вы такъ скоро позабыли человка, избавившаго насъ отъ страшной опасности,— вы, которая въ то время была убждена, что мы непремнно должны погибнуть?… Безъ великодушной помощи этого мужественнаго моряка, нашъ бригантинъ, можетъ быть, потерплъ-бы крушеніе и никто изъ насъ не усплъ-бы спастись.
— Аббатъ Бужаронъ далъ этому человку, отъ моего имени, десять луидоровъ,— вознагражденіе, кажется, хорошее.
— О, это правда, я хорошо помню, какъ аббатъ вручилъ нашему спасителю деньги, но также не забыла, что, получивъ это ничтожное вознагражденіе, несопровождаемое ни однимъ вжливымъ словомъ, нашъ великодушный спаситель отдалъ деньги нищему инвалиду изъ матросовъ и, улыбаясь, сказалъ: ‘возьмите, мой другъ, эти десять луидоровъ, которые даетъ вамъ г. аббатъ съ тмъ, чтобы вы помолились за его грхи’. Потомъ, почтительно намъ поклонившись, онъ удалился такъ скоро, что я не успла…
— Но какова наглость! прервала ее маркиза: — дать десять луидоровъ нищему съ тмъ, чтобы тотъ молился за грхи аббата: да разв вы не видите, что этотъ грубіянъ издвался надъ нашимъ почтеннымъ духовникомъ! Я, какъ вы знаете, была такъ напугана, что почти ничего не видла и не слышала, а-то бы я не пропустила этому наглецу его дерзости.
— Я совсмъ другого о немъ мннія, и я просила нашего хозяина, г. Тилли, узнать имя и адресъ нашего мужественнаго соотечественника.
— А зачмъ вамъ понадобились эти свденія?
— Я намрена просить г. Тилли, чтобы онъ уврилъ нашего спасителя въ нашей признательности и извинился-бы передъ нимъ за неловкій поступокъ аббата. Теперь, увидя, что онъ проходилъ мимо нашихъ оконъ…
— Вы, вроятно, пожелали кликнуть его въ окошко, вскричала съ гнвомъ маркиза.— Вы, племянница, кажется, совсмъ потеряли голову.
— Я вовсе не думала звать его черезъ окошко, я только пожалла, что съ нами нтъ г. Тилли.
Маркиза хотла что-то возразить, но въ эту минуту въ комнату почти вбжалъ аббатъ Бужаронъ.
Тревога, написанная на лиц аббата, безпорядокъ въ его одежд, и въ особенности растрепанность его парика, ясно говорили, что съ почтенной духовной особой произошло что-то необыкновенное.
— Боже мой! аббатъ, что случилось съ вами? Вы такъ встревожены, на васъ лица нтъ!
— Что случилось?! Представьте, я потерялъ письмо, написанное нами сегодня утромъ къ вашему племяннику!
— Но какъ-же вы могли потерять его? Мн помнится, вы положили его въ карманъ вашего камзола.
— Всему виной это проклятое смятеніе.
— Какое смятеніе? Гд?
— Здсь въ Гаг. Вы знаете, я отправился къ извстной вамъ особ, чтобы вручить ей наше письмо и попалъ въ толпу. Народъ собирается массами, вопитъ, оретъ, проклинаетъ господъ Виттовъ и французовъ.
— Что это за Витты? спросила маркиза.— Это не т-ли несговорчивые, упрямые республиканцы, о которыхъ разсказывалъ въ прошломъ году г. д’Эстрадъ, нашъ бывшій посланникъ въ Гаг.
— Судя по тому, что намъ говорилъ о нихъ г. Тилли, они должны быть честные, мужественные и добродтельные люди, сказала Берта, выходя изъ задумчивости, въ которую впала съ приходомъ аббата.— Нашъ хозяинъ считаетъ обоихъ братьевъ Виттовъ величайшими гражданами Голландіи.
— Мое милое дитя, отвчалъ аббатъ, — нашъ хозяинъ принадлежитъ къ той-же политической партіи, къ которой принадлежатъ и гг. Витты, поэтому немудрено, если онъ…
— Но письмо, прервала его съ нетерпніемъ маркиза, — вы забыли о письм. Я хочу знать, какъ вы ухитрились его потерять?
— Я попалъ въ самую средину толпы и не.могъ выбраться на свободу. Вокругъ меня свирпые безумцы ревли, что надо спшить къ тюрьм, куда заключенъ одинъ изъ братьевъ Виттъ…
— Одинъ изъ этихъ великихъ гражданъ въ тюрьм! вскричала Берта.— Но въ какомъ-же преступленіи могутъ обвинить этого добродтельнаго человка?
— Ради Бога, племянница, не перебивайте аббата, возразила маркиза.— Не мшайте ему договорить о письм.
— Смятый, чуть совсмъ нераздавленный, я вынужденъ былъ двигаться вмст съ толпой. Потъ лился съ меня крупными каплями. Желая отереть его съ лица, я опустилъ руку въ карманъ и, о, ужасъ!— чувствую, что письмо изчезло. Вы понимаете, что всякіе поиски были-бы напрасны.
— Ахъ, Боже мой! вскричала съ отчаяньемъ маркиза, — ну что если кто-нибудь прочтетъ его!
— Прочтетъ, непремнно прочтетъ: къ довершенію бды письмо незапечатано, съ такимъ-же отчаяньемъ въ голос отвчалъ аббатъ.
— Я не понимаю, тетушка, чего вы такъ безпокоитесь, сказала Берта.— Вроятно, дло идетъ о письм къ моему брату, въ которомъ вы излагаете причины нашей невольной задержки на пути.
— Есть вещи, милая племянница, которыхъ вы еще не въ состояніи оцнить, какъ слдуетъ, отвчала маркиза, — и потому будетъ достаточно, если я скажу вамъ, что считаю потерю этого письма для насъ самымъ горестнымъ событіемъ.
Въ эту минуту вошелъ лакей и доложилъ:
— Сударыня, какой-то незнакомецъ желаетъ говорить съ г. аббатомъ по очень важному для него длу.
— Что это за человкъ? спросила маркиза.
— Онъ французъ и носитъ шпагу.
— Маркиза! вскричалъ аббатъ,— очень можетъ быть, что этотъ господинъ нашелъ наше письмо и принесъ его ко мн.
— Но какъ-же онъ могъ узнать нашъ адресъ?
— Разв я не писалъ въ этомъ письм Раулю, что мы остановились у г. Тилли!
— Но тогда незнакомецъ прочиталъ наше письмо!
— Конечно, прочелъ.
— Во всякомъ случа необходимо принять его, сказала маркиза.— Проси!— прибавила она, обращаясь къ лакею.
— Сколько я ни размышляю, подумала Берта, — но съ каждой минутой мн становится все боле и боле страннымъ безпокойство маркизы и аббата, вызванное потерей этого письма.
Вскор въ гостиную вошелъ человкъ лтъ сорока-пяти, скромно одтый въ темный кафтанъ, безъ галуновъ и вышивки, большой, красивый лобъ и смлый взглядъ показывали въ немъ человка умнаго и ршительнаго. Почтительно поклонившись маркиз и ея племянниц, онъ сталъ всматриваться въ ихъ лица до того пристально, что возбудилъ безпокойство и подозрніе въ маркиз, и она сказала своей племянниц:
— Уйдемъ, Берта, не станемъ мшать г. аббату.
Молодая двушка намревалась уже послдовать за своей теткой, какъ незнакомецъ, поклонившись г-ж де-Трамблэ, сказалъ:
— Осмливаюсь просить васъ, маркиза, чтобы разговоръ мой съ вами и съ г. аббатомъ происходилъ въ присутствіи мадмуазель Плюэрнель.
— Вы насъ знаете, съ изумленіемъ сказала маркиза,— вамъ извстны наши имена!
— Имю эту честь, отвчалъ незнакомецъ, продолжая всматриваться въ лицо Берты, которая вся вспыхнула подъ его испытующимъ взглядомъ.
— Извините меня, тетушка, но я васъ должна оставить, сказала молодая двушка, собираясь уйти.
— Сударыня, живо сказалъ незнакомецъ, угадывая мысли Берты,— умоляю васъ не приписывать отсутствію должнаго къ вамъ уваженія мое, можетъ быть, слишкомъ пристальное разсматриваніе вашего лица: я прочелъ въ немъ столько честности и благородства, я увидлъ такое прямодушіе, что мое желаніе оказать вамъ услугу еще боле усилилось.
— Оказать услугу — мн? вскричала Берта, пораженная искренностью и нжностью, которыя звучали въ голос незнакомца.— Какую-же услугу вы можете мн оказать?
— Милостивый государь! высокомрно сказала маркиза, — вы пришли сюда подъ предлогомъ свиданія съ г. аббатомъ Бужарономъ, но до сихъ поръ вы обращались исключительно къ моей племянниц.
— Къ тому-же, прибавилъ аббатъ, — мы еще не имли чести узнать ваше имя.
— Въ этомъ, г. аббатъ, нтъ пока никакой нужды, отвчалъ незнакомецъ,— но, если позволите, я прежде отвчу на вопросъ мадмуазель де-Плюэрнель, какую услугу могу я оказать ей. Не здите въ Англію, сударыня…
— Почему-же не совтуете вы мн продолжать наше путешествіе?
— По двумъ причинамъ, сударыня, и…
— Милостивый государь, холодно сказалъ аббатъ, прерывая незнакомца,— во-первыхъ, считаю нужнымъ вамъ замтить, что вы злоупотребили чужой тайной, а во-вторыхъ, что вы ни слова не поняли изъ письма, которое позволили себ прочесть.
— Съ своей стороны и я вамъ замчу, г. аббатъ, возразилъ незнакомецъ, — во-первыхъ, что прочитать незапечатанное письмо, найденное на мостовой городской площади, иметъ право всякій, не нарушая тмъ святости чужихъ тайнъ, а во-вторыхъ, не считая себя особенно ученымъ человкомъ, я, однакожъ, прошу васъ врить, что я настолько понятливъ, что могу разбирать письма, не прибгая къ чужой помощи. Поэтому я снова повторю: мадмуазель Плюэрнель, совтую вамъ не здить въ Англію.
— Милостивый государь, сказала Берта,— умоляю васъ, разъясните загадочный для меня смыслъ вашихъ словъ.
— Позвольте мн, милое дитя, поспшилъ отвтить аббатъ,— вмшаться въ это дло. Я — авторъ письма, я и обязанъ дать необходимыя разъясненія. Этотъ господинъ прочелъ депешу, адресованную послу его величества французскаго короля, трактующую о самыхъ деликатныхъ государственныхъ длахъ. Подобныя депеши обыкновенно шифруются или пишутся загадочными фразами, смыслъ которыхъ понятенъ только лицу, къ которому адресована депеша. Такъ, напримръ, желая сообщить о скоромъ заключеніи секретнаго трактата, пишутъ: ‘я надюсь вскор выдать замужъ мою дочь’ и пр.
— Вы видите, милостивый государь, что вы неправильно поняли депешу, случайно попавшую въ ваши руки, радостно вскричала маркиза, очень довольная находчивостію аббата.
— Очень радъ, маркиза, если я ошибся, и мн остается только сознаться въ своей ошибк, сказалъ незнакомецъ съ сардонической улыбкой,— въ ошибк, весьма извинительной, какъ можетъ судить сама мадмуазель Плюэрнель, прибавилъ онъ, вынимая изъ своего кармана письмо и приготовляясь его читать.
— Чтеніе письма безполезно теперь, когда мы вс убдились, что оно нисколько не касается моей племянницы, замтила маркиза.
— Конечно, возразилъ незнакомецъ,— такъ-какъ въ этой депеш г. аббатъ, говоря о мадмуазель Плюэрнель, подразумваетъ не ее, а кого-то или что-то другое. Вотъ, напримръ, это мсто: ‘Мы надемся, что несравненная красота вашей сестры произведетъ самое благопріятное впечатлніе на англійскаго короля, и онъ…’
— Милостивый государь, это наконецъ невыносимо! вскричала маркиза,— вы самымъ оскорбительнымъ образомъ испытываете мое терпніе: я принуждена просить васъ уйти сію-же минуту!
— Останьтесь, ради Бога, останьтесь! вскричала Берта, обращая умоляющій взоръ къ незнакомцу, и прибавила чрезъ нсколько секундъ общаго молчанія: — я желаю знать содержаніе этого письма.
— Но, душа моя, вы не поймете ничего, вы знаете, что каждая фраза его иметъ свой особый смыслъ, неизвстный намъ, непосвященнымъ въ тайну этой переписки.
— Да, маркиза, мн тяжело сознаться, что я предчувствую уже разгадку темныхъ фразъ депеши, отвчала Берта.— Я припоминаю теперь многіе наши разговоры и намеки, которые помогутъ мн вникнуть въ загадочный смыслъ переписки аббата съ моимъ братомъ. Я васъ слушаю, прибавила она, обращаясь къ незнакомцу, — и, врьте, никогда не забуду услуги, которую вы мн оказываете.
Маркиза и аббатъ, понявъ, что дальнйшее сопротивленіе будетъ безполезно, придали своимъ лицамъ высокомрное, презрительное выраженіе.
— Я пропущу вс мало интересныя для васъ подробности, сказалъ незнакомецъ,— и перейду прямо къ той части письма, которая касается васъ прямо. Вотъ что, между прочимъ, пишетъ г. аббатъ къ вашему брату, ‘Видя, что нкогда огромное вліяніе на Карла II, герцогини Портсмутъ постоянно падаетъ и замняется вліяніемъ развратной Нелли Гвинъ, подставленной королю закоренлымъ врагомъ французскаго союза, милордомъ Арлингтономъ, наши англійскіе друзья предлагаютъ подыскать во Франціи достойную преемницу двицы Керуаль. Вамъ, какъ мудрому дипломату, мой достойный ученикъ, пришло на мысль, что прекрасные глаза и гордая красота нашей Берты могли-бы произвести переворотъ въ мысляхъ короля Карла и побудить его снова заключить союзъ съ Франціей… Ваша достойная тетушка и я, мы много раздумывали о вашемъ открытіи и убдились, что оно великолпно, а потому, не откладывая дла въ долгій ящикъ и не говоря ни слова вашей милой сестр, мы ршились поразить васъ удивленіемъ и внезапно явиться въ Лондонъ. Увривъ Берту, что вы больны, мы уговорили ее, какъ можно скоре собраться въ путь и уже давно успли-бы прижать васъ къ своему сердцу, еслибъ не ужасная буря, повредившая нашъ бригантинъ, которая заставила насъ высадиться на берегъ въ Голландіи, и въ Гаг ожидать возможности снова пуститься въ путь… Нечего вамъ объяснять, что черезъ нсколько дней но нашемъ прибытіи, вы должны выздоровть и уговорить маркизу де-Трамблэ какъ можно скоре представиться ко двору вмст съ Бертой. Мы надемся, что несравненная красота вашей сестры произведетъ благопріятное впечатлніе на англійскаго короля и онъ непремнно влюбится въ нее, а тогда, что-же помшаетъ ей сдлаться новой Керуаль и, своимъ вліяніемъ на короля, заставить его согласиться на союзъ съ Франціей. Вдь такой побдой надъ Арлингтономъ, вмст съ его Нелли Гвинъ, мы заслужимъ признательность отъ нашего великаго короля, вы-же, черезъ сестру, можете также съ пользой для себя вліять на англійскія дла, а тогда вс почести и богатства будутъ, по всей справедливости, заслужены вами…’ Вотъ, мадмуазель, отрывки изъ письма, случайно попавшаго въ мои руки, которые я счелъ нужнымъ сообщить вамъ. Перечитывая его раньше, я былъ возмущенъ до глубины души. Можетъ быть, эта двушка также прекрасна душой, какъ и лицомъ, подумалъ я, можетъ быть, ей неизвстны вс эти безчестныя интриги и ее приносятъ въ жертву честолюбію, помимо ея желанія. И я ршился, если еще возможно, избавить ее отъ угрожающей бды. Прочитавъ на вашемъ лиц всю прелесть вашихъ душевныхъ качествъ, я считаю себя вдвойн счастливымъ, что мн пришла въ голову такая благая мысль.
За этими словами послдовало продолжительное молчаніе, маркиза и аббатъ переглянулись между собой, удивленные, что Берта выслушала чтеніе этого письма, повидимому, совершенно спокойно. И въ самомъ дл, молодая двушка почти не шевелилась и о ея волненіи можно было судить только по ея боле частому, чмъ обыкновенно, дыханію. Однакожъ, она была изумлена и глубоко оскорблена. Но ее удивило не то, что въ дипломатическихъ кружкахъ было ршено послать къ Карлу II хорошенькую двушку и цною ея безчестія устроить союзъ Франціи съ Англіей, — такія дйствія были слишкомъ въ обыча того времени, чтобы могли возбуждать изумленіе. Ее также нисколько не удивило, что аббатъ и ея тетка согласились играть роль въ этой неблаговидной исторіи: по обычнымъ разговорамъ въ салонахъ своей тетки Берта легко могла оцнить нравственныя правила маркизы де-Трамблэ и аббата Бужарона. Но Берту глубоко огорчило, оскорбило и удивило, что ея братъ, Рауль, котораго она любила, несмотря на его холодность къ ней, могъ ршиться пожертвовать ею для своихъ честолюбивыхъ замысловъ. Правда, примръ Вивона, пожертвовавшаго своей сестрой, маркизой Монтеспанъ, былъ у нея передъ глазами, но она до сихъ поръ честно врила въ нравственныя качества своего брата и даже теперь еще готова была допустить, что Раулю неизвстны эти интриги. Но аббатъ въ письм прямо говоритъ, что мысль интриги принадлежитъ самому Раулю… и горькія мысли осаждали бдную двушку, и она не могла заговорить.
Маркиза и аббатъ, понимая, что Берта ужь не повритъ теперь, что въ письм дло идетъ не о ней, а о какихъ-то отвлеченныхъ предметахъ, и что интрига ихъ окончательно разрушена непрошеннымъ вмшательствомъ незнакомца, — почувствовали, что почва ускользнула изъ-подъ ихъ ногъ и имъ нечего боле сказать въ свое оправданіе.
— Милостивый государь, прервала, наконецъ, молчаніе Берта, — вы оказали мн одну изъ тхъ услугъ, которыя никогда не забываются, но прежде, чмъ я искренно поблагодарю васъ за нее, я попрошу васъ выслушать все, что я выскажу объ этой интриг моей тетк, маркиз де-Трамблэ.
Потомъ, оборотись къ маркиз, молодая двушка продолжала съ достоинствомъ:
— Я теперь знаю, какимъ образомъ мой братъ и вы, милостивая государыня, хотли пользоваться своей опекунской властію надо мной. Я васъ избавлю отъ упрековъ: вы ихъ не поймете, идеи морали несвойственны вамъ, я только объявляю вамъ, что въ Англію я не поду и твердо ршилась боле не жить вмст съ вами ни въ Париж, ни въ Версали, я поселюсь въ Бретани, въ Плюэрнел или Мезлеан: надюсь, что я имю право жить въ дом моего отца.
— О, Боже мой, мадмуазель, съ чего вы такъ волнуетесь? возразила маркиза.— Вашъ братъ полагалъ, что ваше присутствіе при лондонскомъ двор можетъ быть, въ нкоторомъ отношеніи, полезно для нашего короля и Франціи… Гд-же тутъ оскорбленіе? спрашиваю я васъ. Кто-же могъ приневолить васъ довести вещи до послдняго конца?
— Видите, милостивый государь, вскричала Берта почти съ негодованіемъ, — какъ умютъ наши дамы объяснять свои самыя безчестныя интриги и на какой нравственной высот он стоятъ, такъ тонко оттняя различныя степени разврата…
Услышавъ шаги въ сосдней комнат, Берта замолчала, не докончивъ своей рчи. Въ гостиную вошелъ Тилли. На его лиц было написано сильное безпокойство и, замтивъ незнакомца, онъ прямо подошелъ къ нему.
— Г. Серданъ, знаете-ли вы, что у насъ происходитъ, и, извинившись передъ маркизою, онъ отошелъ въ сторону съ Серданомъ и повелъ съ нимъ бесду вполголоса.
— Этого негодяя зовутъ Серданомъ, сказалъ аббатъ на ухо маркиз.— О, онъ долженъ быть опасный человкъ! Не забывайте-же его имя, маркиза.
— Я не забуду, отвчала она также тихо, — и еслибы мы были во Франціи, я-бы постаралась запрятать его въ Бастилію.
Берта попрежнему отдалась своимъ печальнымъ думамъ.
— Но вдь это чудовищно, сказалъ громко Серданъ.— Нтъ, нтъ, это невозможно.
— Къ несчастію, мои свденія врны, они непремнно подвергнутъ его пытк, отвчалъ Тилли.
— А Жанъ де-Виттъ?…
— Не сомнваясь въ невинности своего брата и въ правосудіи трибунала, можетъ-ли онъ допустить даже мысль о подобномъ варварств! Отдавъ приказаніе здшней кавалеріи, которой я командую, я тотчасъ-же отправлюсь къ нему. Я приму вс необходимыя мры на случай смятенія, безъ котораго сегодня мы, кажется, не обойдемся.
— Я также сейчасъ бгу къ Жану де-Витту и представлю ему двухъ своихъ земляковъ, на которыхъ онъ можетъ смло положиться, сказалъ Серданъ и, поклонившись Берт, прибавилъ: — Хотя-бы намъ никогда не пришлось боле встртиться съ вами, сегодняшнее наше свиданіе останется для меня самымъ отраднымъ воспоминаніемъ. Что-же касается васъ, г. аббатъ, то, изъ уваженія къ мадмуазель де-Плюэрнель, тайна вашей корреспонденціи будетъ мною свято сохранена, но вы, я полагаю, позволите мн воспользоваться той ея частью, которая касается голландской республики. Вы знаете теперь, что я нахожусь у нея на служб.
И, отдавъ всмъ общій поклонъ, онъ поспшно вышелъ изъ комнаты.
— Какой любезный человкъ этотъ Серданъ! сказала маркиза съ пріятной улыбкой.
— Я о немъ того-же мннія, прибавилъ аббатъ.— Онъ французъ, и мн хотлось-бы знать, изъ какой провинціи онъ родомъ. Вы, кажется, хорошо его знаете, г. Тилли?
— Прошу извинить меня, маркиза и вы, г. аббатъ, отвчалъ Тилли, — но, къ сожалнію, я не могу удовлетворить ваше естественное любопытство. Я знаю только, что онъ честный, отличный человкъ и принадлежитъ къ числу лучшихъ моихъ друзей… Я спшилъ домой, чтобы сообщить вамъ печальныя новости.
— У васъ происходитъ что-то странное, сказала маркиза.— Аббатъ еще утромъ замтилъ въ город какое-то необыкновенное движеніе.
— Дйствительно, въ Гаг народъ крайне возбужденъ по двумъ причинамъ: съ одной стороны его волнуютъ агенты принца Оранскаго, предводителя партіи, стоящей въ оппозиціи съ партіей де-Виттовъ, съ другой, извините, сударыня, его возбуждаютъ извстія о возмутительныхъ поступкахъ, которые позволяютъ себ въ нашей стран арміи Людовика XIV, нашего недавняго союзника, въ котораго многіе честные люди, въ томъ числ и я, врили безгранично… Жестокости вашихъ соотечественниковъ, судя по письмамъ изъ провинцій, занятыхъ ими, превосходятъ всякое вроятіе. По всей нашей стран пронесся вопль негодованія, и народъ обращаетъ его теперь на де-Виттовъ и всхъ гражданъ, врившихъ крпости союза Франціи съ голландской республикой, и грозитъ имъ гибелью. И вы вс можете подвергнуться опасности, если узнаютъ, что вы французы, а потому прошу васъ, если услышите на улиц шумъ или узнаете о народномъ возстаніи въ Гаг, не подходите къ окнамъ.
— Все, что вы разсказываете, г. Тилли, ужасно, сказала маркиза въ то время, какъ аббатъ торопливо запиралъ окна и балконъ.— За что мы, ничмъ непричастные ни къ войн, ни къ политик, должны подвергаться страшной опасности!
— Мы здсь подъ покровительствомъ человческаго права, замтилъ аббатъ,— и женщины… служитель Господа… всегда считались священными въ глазахъ самыхъ яростныхъ возмутителей общественнаго спокойствія…
— Человческое право, г. аббатъ! вскричалъ Тилли съ жаромъ.— Но разв уважаетъ его ваше правительство, внося въ наши мирныя провинціи войну, убійство, пожаръ? Разв не подвергаютъ мученіямъ нашихъ священниковъ? Разв грубые солдаты щадятъ нашихъ женъ и дочерей? Письма, полученныя въ Гаг, сообщаютъ о самыхъ возмутительныхъ насиліяхъ, о самыхъ безчеловчныхъ дйствіяхъ, а вы требуете, чтобы раздраженный народъ, жаждущій мести, помышлялъ въ такое время объ уваженіи къ вашему сану и къ полу вашихъ спутницъ… Извините, сударыня, прибавилъ онъ нсколько успокоившись, — если я невольно оскорбилъ ваше національное чувство… но факты слишкомъ очевидны, къ тому-же мы, принадлежащіе къ такъ-называемой французской партіи, подвергаемся сегодня еще большимъ опасностямъ, чмъ сами французы. Я попытаюсь сдлать все, что можно, для успокоенія негодованія народа и для того долженъ васъ оставить на время. До свиданія.
Ужасъ изобразился на лицахъ маркизы и аббата, они дрожали отъ страха и не знали, на что ршиться. Берта оставалась попрежнему спокойна и если въ ея лиц было замтно волненіе, то оно происходило не отъ страха.
— Ну, маркиза, сказала она съ ироніей, — поможетъ-ли вамъ теперь ваше искуство сплетанія интригъ? И какъ ужасно можетъ окончиться ваша послдняя безсовстная интрига! Цной моего безчестія вы думали увеличить свое богатство и, можетъ быть, вы станете жертвой раздраженнаго народа. Можно-ли было ожидать, чтобы возмездіе пришло такъ скоро и въ такомъ вид?
Эти энергическія, раздражительныя слова молодой двушки не вызвали отвта ни отъ маркизы, ни отъ аббата: они были до того напуганы, что не могли вымолвить ни одного слова.
Всякое зло, развратъ и насиліе глубоко возмущали честную душу Берты, и въ такихъ случаяхъ она была неумолима въ своихъ приговорахъ. Своимъ умственнымъ и моральнымъ развитіемъ она была обязана своей матери. Послдняя, воспитанная въ протестантств, хотя и приняла, по желанію своихъ родителей, католичество, выходя замужъ за графа Плюэрнеля, однакожъ до самой смерти осталась врна своимъ гугенотскимъ убжденіямъ и симпатіямъ. Она не была счастлива въ замужеств: посл рожденія своего второго сына, графъ Плюэрнель счелъ, что супружескія его обязанности къ жен совершенно выполнены и обезпечено продолженіе его рода, а потому ршился, оставивъ жену въ деревенскомъ замк, поселиться въ Париж. Онъ увезъ съ собой обоихъ сыновей и на попеченіи матери оставилъ только дочь, Берту. Живя въ строгомъ уединеніи, графиня страстно привязалась къ своей дочери и весь свой умъ, способности и время употребила на ея воспитаніе. Графиня была изъ гугенотской фамиліи, конечно, враждебной существующему во Франціи порядку, она любила читать и имла у себя вс лучшія сочиненія того времени, вышедшія изъ гугенотскихъ типографій, — сочиненія, гд самыми яркими красками описывались ужасы и насилія, совершенныя католиками надъ ихъ соотечественниками-протестантами. Вс свои симпатіи и антипатіи графиня передала страстно-любимой дочери, и сдлала ее совершенно похожей на себя. Берта развилась слишкомъ рано и съ самыхъ юныхъ лтъ усвоила серьезный и честный взглядъ на вещи. Ея солидное воспитаніе такъ мало походило на тогдашнее свтское, пустое и легкомысленное дрессированіе двицъ знатныхъ фамилій, что когда Берта, посл смерти своей матери, перехала въ парижскій домъ тетки и ознакомилась съ жизнью блестящаго, по развращеннаго французскаго двора, она пожалла о своемъ уединеніи и постоянно искала случая снова возвратиться въ свой милый плюэрнельскій замокъ.
Корнелій и Жанъ де-Витты происходили изъ фамиліи, пользующейся большой популярностью въ Голландіи. Ихъ отецъ, Якобъ де-Виттъ, хорошо-образованный человкъ и горячій патріотъ, былъ однимъ изъ предводителей ловенштейнской партіи. Эта партія, имя въ виду географическое положеніе Голландіи, ея обширную торговлю и колоніи во всхъ частяхъ свта, желала развитія морскихъ силъ Голландіи и всегда противилась увеличенію сухопутной арміи, чего добивалась партія оранжистская. Послдняя постоянно руководилась принцами Оранскими, желавшими утвердить штатгальтерство наслдственнымъ въ своемъ род, но ловенштейнская партія, проведя большинство своихъ въ генеральные штаты, добилась постановленія, которымъ уничтожалась наслдственная передача штатгальтерства. Вслдъ за этимъ былъ изданъ законъ, по которому принцъ Оранскій, избранный штатгальтеромъ, лишался командованія сухопутными и морскими силами голландской республики.
Оба сына Якоба де-Витта, воспитанные въ томъ-же дух, какъ и ихъ отецъ, примкнули къ ловенштейнской партіи и явились жаркими противниками оранжистовъ. Старшій, Корнелій, имя двадцать три года, былъ избранъ депутатомъ въ генеральные штаты и назначенъ инспекторомъ плотинъ — должность весьма важная въ Голландіи, которую онъ занималъ и теперь, достигнувъ пятидесятилтняго возраста. Корнелій не былъ политическимъ дятелемъ, онъ мало занимался политикой: его симпатіи лежали къ морю, онъ былъ назначенъ комиссаромъ республики въ адмиралтейство и здсь, своими совтами и знаніемъ морского дла, оказалъ важныя услуги республик и много содйствовалъ побдамъ знаменитаго голландскаго адмирала Рюйтера.
Жанъ де-Виттъ, напротивъ, былъ замчательный политическій дятель и одинъ изъ самыхъ лучшихъ государственныхъ людей Голландіи. Въ 1662 году онъ былъ избранъ великимъ пенсіонеромъ Голландіи (исполнительная власть республики) и на этомъ высокомъ посту выказалъ замчательныя дарованія. Жанъ былъ чрезвычайно простъ въ своей домашней жизни и, получивъ первую должность въ республик, нисколько не измнилъ своихъ скромныхъ привычекъ. Считая миръ благодяніемъ для своей страны, онъ длалъ все возможное для сохраненія его и горячо отстаивалъ необходимость союза съ сильнымъ и опаснымъ сосдомъ, съ Людовикомъ XIV. Человкъ честный въ полномъ значеніи этого слова, Жанъ де-Виттъ врилъ въ честность другихъ, почему дался въ обманъ французскому дипломату Ліону, который провелъ его самымъ безсовстнымъ образомъ, французское правительство, давъ торжественное общаніе оставаться въ союз съ Голландіею, ввело свои войска въ сосднія съ Франціею провинціи республики и начало самую опустошительную войну, подавшую сигналъ къ большимъ смутамъ въ Голландіи, направленнымъ противъ ловенштейнской партіи.
Честность Жана де-Витта была такъ велика, что политическая противница его, но честная и высоко-образованная женщина, принцесса Оранская, вручила ему воспитаніе своего сына. Жанъ де-Виттъ привязался къ своему воспитаннику, развилъ его умъ, далъ ему блестящее образованіе, конечно, не подозрвая, что придетъ день, когда этотъ юноша станетъ торжествовать гибель своего второго отца.
За шесть недль до начала нашего разсказа Жанъ де-Виттъ, по своей привычк, занимался поздно вечеромъ государственными длами въ своемъ кабинет въ зданіи государственныхъ штатовъ. Въ два часа пополуночи, предшествуемый слугою, съ факеломъ въ рукахъ, Жанъ шелъ домой, на перекрестк двухъ улицъ на него напали четыре человка, вооруженные шпагами и ножами. Глава республики, хотя не былъ вооруженъ, защищался мужественно, пока не получилъ нсколько ранъ и не упалъ на землю. Считая его убитымъ, гнусные убійцы разбжались. Одинъ изъ нихъ былъ пойманъ, остальные трое убжали въ лагерь арміи принца Оранскаго и этотъ послдній отказался ихъ выдать. На него пало подозрніе въ покушеніи на убійство Жана де-Витта, но оранжистская партія въ то время уже настолько была сильна, что противъ нее не ршились вести судебнаго процесса.
Какъ ни серьезны были раны великаго пенсіонера, но онъ скоро выздоровлъ и попрежнему сталъ заниматься государственными длами. Оранжисты, боясь снова атаковать его, ршились нанести ему косвенный ударъ и обратили его на Корнелія де-Витта.
Семья Жана де-Витта состояла изъ жены и двухъ дочерей, Маріи и Агнесы. Въ своемъ семейств, которое онъ страстно любилъ, великій пенсіонеръ отдыхалъ отъ государственныхъ длъ и велъ самую скромную жизнь. Отношенія его къ согражданамъ были крайне просты: къ нему былъ открытъ доступъ всякому, какъ бдняку, такъ и богатому, всякому Жанъ де-Виттъ готовъ былъ оказать свое содйствіе и помочь своими совтами, вліяніемъ и деньгами. Теперь ему шелъ сорокъ восьмой годъ, его умное, выразительное, задумчивое лицо внушало невольное уваженіе.
Жанъ де-Виттъ былъ одинъ въ своемъ кабинет и писалъ письмо къ своему другу, адмиралу Рюйтеру, сообщая ему весь ходъ гнусной интриги, веденной партіей оранжистовъ для обвиненія Корнелія де-Витта. Подкупленный ими фельдшеръ Гильомъ Тишелеръ подалъ доносъ, будтобы Корнелій хотлъ склонить его, Тишелера, на убійство принца Оранскаго. Вслдствіе этого доноса Корнелій де-Виттъ былъ арестованъ и заключенъ въ тюрьму.
Окончивъ письмо, Жанъ де-Виттъ задумался. Вскор съ ршительнымъ видомъ онъ поднялъ голову и проговорилъ вслухъ:
— Да, я долженъ отказаться и откажусь.
Онъ приготовился писать, но въ эту минуту въ кабинетъ вошла служанка и доложила, что г. Серданъ и какіе-то два иностранца желаютъ говорить съ г. пенсіонеромъ.
— Очень радъ ихъ видть, отвчалъ Жанъ де-Виттъ.
Знакомый намъ Серданъ привелъ съ собой двухъ французовъ: пожилого человка и юношу. Съ юношей мы также знакомы и узнаемъ съ немъ молодого моряка, своимъ мужествомъ и отвагой спасшаго отъ кораблекрушенія бригантинъ Сентъ-Элоа, его звали Номиной, другой поститель, Салепъ Лебренъ, былъ его отецъ.
— Мой другъ, сказалъ Жанъ де-Виттъ, пожимая руку Сердана, — эти господа не т-ли ваши соотечественники, о которыхъ вы мн насказали такъ много хорошаго?
— Т самые, любезный Жанъ, отвчалъ Серданъ.— Они извстны всмъ на своей родин, въ Бретани, гд пользуются общею любовью. Они могутъ дать вамъ драгоцнныя свденія о положеніи Бретани и сосднихъ съ нею приморскихъ провинцій, Они протестанты, и старшій изъ нихъ не разъ принималъ участіе въ религіозныхъ войнахъ во Франціи прошлаго и ныншняго царствованія.
— Очень радъ съ вами познакомиться, господа, сказалъ Жанъ де-Виттъ.— Надюсь, вы убждены, что я желаю получить отъ васъ свденія не ради пустого любопытства или желанія воспользоваться ими для вреда французскаго народа. Обязанность Голландіи помочь притсненнымъ, если она въ состояніи это сдлать, а, сколько мн извстно, гугеноты во Франціи попрежнему преслдуются католиками и терпятъ гоненія.
— И какія еще гоненія! отвчалъ Саленъ.— Католическія войска вносятъ везд пожаръ, грабежъ и насиліе. Протестантъ не можетъ быть спокоенъ ни днемъ, ни ночью, онъ вчно долженъ быть готовъ дорого продать свою жизнь, спасать честь своей жены, дочери или сестры, съ оружіемъ въ рукахъ оберегать свое имущество. Онъ не сметъ молиться Богу, его священниковъ разстрливаютъ безъ суда, съ него берутъ чуть не десятерные налоги и, по произволу каждаго чиновника, могутъ выгнать изъ дома и изъ провинціи, гд онъ проживаетъ. Католическіе патеры здятъ изъ города въ городъ, изъ села въ село, въ сопровожденіи вооруженныхъ отрядовъ, силою отнимаютъ дтей у протестантовъ и крестятъ ихъ по католическимъ обрядамъ. Но что толковать о неудовольствіи протестантовъ — все, что ни скажу я объ этомъ предмет, вамъ хорошо извстно и изъ лучшихъ источниковъ, чмъ мой простой, безхитростный разсказъ. Въ Бретани недовольны и сами католики, какъ въ селахъ, такъ я въ городахъ вы услышите одинаковый ропотъ, богатая буржуазія Ренна и Нанта, раззоренная безчисленными поборами, готова поднять оружіе и въ этомъ желаніи соединяются об враждебныя партіи — католиковъ и гугенотовъ. Бретанскій парламентъ, конечно, составленный изъ католиковъ, отказывается утвердить правительственные акты о новыхъ налогахъ. Однимъ словомъ, положеніе длъ таково, что достаточно одной искры, чтобы по всей стран разлился пожаръ.
— Къ разсказу моего отца я могу добавить, что вс наши единоврцы ждутъ помощи отъ Голландіи, куда отъ невыносимыхъ преслдованій спаслись уже тысячи нашихъ соотечественниковъ и гд они наслаждаются благоденствіемъ подъ защитой мудрыхъ законовъ, прибавилъ Номиной.
— Сколько намъ извстно, и въ другихъ провинціяхъ, населенныхъ гугенотами, существуетъ такое-же, враждебное правительству, настроеніе, замтилъ Серданъ.— Я говорю по опыту, я изъздилъ среднюю Францію по всмъ направленіямъ.
— Къ вамъ, великій защитникъ свободы своего отечества, къ вамъ обращаются мольбы всхъ угнетенныхъ и раззоренныхъ протестантовъ Франціи! вскричалъ Саленъ.— Большой энтузіазмъ моглобы возбудить между ними извстіе, что великій пенсіонеръ Голландіи…
— Позвольте вамъ замтить, что я уже боле не великій пенсіонеръ Голландіи, по крайней мр, намренъ сложить съ себя это званіе, прервалъ его Жанъ де-Виттъ.
— Возможно-ли это! вскричалъ Серданъ.— Своимъ удаленіемъ отъ длъ вы нанесете страшный ударъ свобод вашего отечества. Когда-же вы отказались и какая тому причина?
— Я только-что написалъ объ этомъ. Я убдился, что не въ силахъ боле направлять дла республики ко благу моихъ согражданъ, по крайней мр такъ думаетъ обо мн народъ. Будьте искренни и скажите, не правъ-ли я? Вы только-что вернулись въ Гагу, пробывъ въ отсутствіи нсколько дней. Разв вы не замтили большую перемну въ общественномъ мнніи? Отвчайте прямо: что говорятъ обо мн въ народ?
— Я… не знаю… отвчалъ съ замшательствомъ Серданъ,.— я… не усплъ… вникнуть…
— Мой другъ, прервалъ его Жанъ де-Виттъ, — вы знаете, что я изъ тхъ ладей, которые умютъ выслушивать истину, какъ-бы она. ни была горька.
— Я долженъ сознаться, что ваша нкогда громадная популярность въ эти дни нсколько уменьшилась… но она все еще очень велика…
— Вы ошибаетесь, мой другъ, моя популярность совсмъ изчезла. И мало-ли фактовъ служатъ тому доказательствомъ: на меня напали убійцы — народъ отнесся совершенно хладнокровно къ этому покушенію. Недавно разъяренная толпа ворвалась въ домъ моего отца и мой братъ, одинъ изъ самыхъ знаменитйшихъ гражданъ республики, отдавшій всего себя на служеніе своимъ согражданамъ,— онъ, оказавшій такія великія услуги своему отечеству — обвиняется въ гнусномъ преступленіи и посаженъ въ тюрьму. Онъ, конечно, будетъ оправданъ, но разв могло-бы это случиться, еслибъ моя популярность была еще велика. Вы слышали, многіе осмливаются даже обвинять насъ въ измн.
— Де-Витты обвиняются въ измн республик! вскричалъ Номиной.— Но гд-же глаза у людей, гд ихъ честность, ихъ разсудокъ! О, народъ! слпой, глупый, жестокій народъ! неужели ты всегда будешь врагомъ твоихъ великодушныхъ защитниковъ! и они будутъ вчно гибнуть отъ твоей преступной руки!
— Мое дитя, никогда не должно отчаиваться въ людяхъ. Не слдуетъ ни льстить народу, ни унижать его, порицать его ошибки должно, по слдуетъ также извинять ихъ, если они имютъ право на извиненіе, тономъ нжнаго упрека замтилъ Жанъ де-Виттъ, обращаясь къ Номиною.
— Какъ! обвиняя васъ въ измн, народъ иметъ право на извиненіе?— но это невозможно! вскричалъ Номиной.— Не долженъ-ли онъ объ васъ судить по вашимъ дйствіямъ?
— Но если мои дйствія въ самомъ дл кажутся ему непростительными, разв въ такомъ случа его можно обвинить безусловно? Десять лтъ назадъ я настоялъ на заключеніи союза съ Франціей. Первое время этотъ союзъ приносилъ богатые плоды: благосостояніе наше увеличилось, наша торговля распространилась по всему извстному міру, мы окрпли на суш и на мор и могли дать сильный отпоръ нашимъ вчнымъ врагамъ, испанцамъ и англичанамъ. Но наше благосостояніе возбудило зависть въ вашемъ корол Людовик XIV, нашемъ союзник. Всми неправдами онъ побудилъ Англію объявить намъ войну. Какъ нашъ союзникъ, онъ долженъ былъ прислать намъ войско и флотъ, и не далъ ни того, ни другого. Мы узнали, что онъ заключилъ тайный договоръ съ королемъ англійскимъ, въ случа нашего поражснія, подлить нашу страну между Франціей и Англіей. Но съ этимъ еще можно было примириться: мы могли бороться съ Англіей. Видя это, Людовикъ XIV сбросилъ маску и самъ объявилъ намъ войну. Вы, врно, слышали, что происходитъ теперь въ провинціяхъ, занятыхъ французскими войсками: не стану вамъ описывать всхъ ужасовъ, отъ которыхъ терпятъ бдные мирные жители. Насилія французовъ подняли весь нашъ народъ, и онъ, конечно, обратилъ свое негодованіе на тхъ изъ своихъ согражданъ, которые горячо отстаивали французскій союзъ. Во мн народъ видитъ главнйшаго представителя этой, такъ-называемой, французской партіи, раздраженный до крайности страданіями своихъ братьевъ и сестеръ, онъ забылъ мои заслуги, за которыя, правда, еще недавно благословлялъ мое имя, и только видитъ во мн виновника союза, который, по его мннію, причинилъ стран столько бдствій. Въ своемъ ослпленіи страстью онъ неспособенъ обсудить дло хладнокровно, и потому-то его несправедливыя дйствія въ отношеніи меня имютъ вс права на извиненіе.
Жанъ де-Виттъ замолчалъ, и ни одинъ изъ его собесдниковъ не ршился отвчать ему. Каждый изъ нихъ въ эту минуту раздумывалъ о судьб великаго гражданина, отдавшаго и жизнь, и способности свои на служеніе родин, на уве.шченіе благосостоянія народа, и котораго этотъ самый народъ, въ своемъ ослпленіи, готовъ принести въ жертву своему негодованію. Тяжелое молчаніе было прервано приходомъ Тилли, который быстро вошелъ въ комнату.
— Мой другъ, по вашему лицу я вижу, что случилось какое-то несчастье, съ безпокойствомъ сказалъ Жанъ де-Виттъ.
— Великое несчастіе, отвчалъ Тилли разбитымъ голосомъ.— Непоправимое несчастіе! Вамъ необходимо сію минуту оставить Гагу и ухать изъ города незамченнымъ.
— Бжать! вскричалъ Жанъ де-Виттъ.— Мн — бжать, какъ преступнику, какъ обвиненному?.. Никогда!.. Почему-же я долженъ ухать изъ Гаги?
— Умоляю васъ именемъ вашей жены и дочерей, узжайте — это необходимо, крайне необходимо.
— Тилли, я достаточно твердъ и могу перенести всякое несчастіе: скажите-же, по крайней мр, почему я долженъ ршиться на такой шагъ.
— Да, я знаю, что вы не дрогнете предъ опасностью, но у васъ нжное сердце и ваша привязанность…
— Мой братъ! вскричалъ Жанъ де-Виттъ.— Дло идетъ о моемъ брат!
— Не спрашивайте меня, а скоре цлуйте вашу жену и дтей и спшите ухать изъ Гаги, пока еще есть время.
— Но мой братъ… мой братъ… что съ нимъ сталось… что они съ нимъ сдлали?
— Умоляю васъ, не спрашивайте меня и узжайте!
Жанъ де-Виттъ задрожалъ отъ сильнаго волненія.
— Извините меня, господа, сказалъ онъ, впрочемъ, твердымъ голосомъ, обращаясь преимущественно къ Салену и Номиною,— если я васъ оставлю на нкоторое время… Я бгу въ тюрьму узнать объ участи моего брата.
— Жанъ, вы не пойдете! вскричалъ Тилли, загораживая ему дорогу.— Я лучше вамъ все скажу.
— Они его убили? вскричалъ Жанъ де-Виттъ раздирающимъ сердце голосомъ.— Они его убили?
— Нтъ! отвчалъ Тилли.— Клянусь вамъ, Корнелій де-Виттъ живъ!
Хотя эти слова нсколько успокоили Жана, но въ такое короткое время онъ перенесъ столько страданій, что и его твердая натура пошатнулась: его колни подогнулись, и онъ-бы непремнно упалъ на полъ, еслибъ Номиной не поддержалъ его сильной рукой.
— Сію минуту еще онъ былъ твердо увренъ въ безпристрастіи судей и въ скоромъ оправданіи своего брата, шопотомъ сказалъ Серданъ.— Я не хотлъ врить, чтобы они ршились на такое варварство. Неужели они осмлились?
Тилли не усплъ отвтить. Жанъ де-Виттъ тмъ временемъ оправился и обратился къ нему:
— Извините меня, мой другъ, за мою слабость, сказалъ онъ,— но бываютъ неожиданные удары, которые трудно переносить… Мой братъ живъ еще, слава Богу, но что-же съ нимъ сдлали? Говорите-же.
— Еще сегодня утромъ я былъ увренъ, что дло вашего брата окончится благополучно, но встртилъ офицера городской милиціи, одного изъ нашихъ друзой, который сообщилъ мн, что ненависть народа противъ васъ, вашего брата и вообще французской партіи, какъ насъ называютъ, усиливается съ каждымъ часомъ: народъ обвиняетъ насъ за вс неистовства французовъ. Въ виду этого, судьи (почти вс ярые оранжисты), которымъ поручено разсмотрть дло вашего брата, чтобы удовлетворить слпую злобу толпы, ршились… подвергнуть обвиняемаго пытк… и тмъ вырвать у него признаніе въ преступленіи, о которомъ онъ никогда и не помышлялъ… Свое ршеніе они привели уже въ исполненіе.
— Милосердый Боже! ты слышишь! вскричалъ Жанъ де-Виттъ, поднимая глаза и руки къ небу.— Но, можетъ быть, мой несчастный братъ не выдержалъ страшныхъ мученій и теперь умираетъ!..
— Онъ вынесъ ужасныя муки, — это правда, отвчалъ Тилли,— но, клянусь вамъ, жизнь его находится въ безопасности.
— Несчастные! И они могли думать, что мука вырветъ у Витта сознаніе въ небываломъ преступленіи! вскричалъ Жанъ.— Я знаю своего брата и убжденъ, что онъ вынесъ мученія съ героическимъ спокойствіемъ… Благородная жертва людского недомыслія! Ахъ! это ужасно, ужасно… Но кончайте, мой другъ: для меня святы вс подробности страданій этого честнаго мученика!
— Вс подробности я знаю отъ секретаря, присутствовавшаго при пытк, началъ свой печальный разсказъ Тилли.— Корнелія положили на столъ, палачъ вложилъ его руки между двумя свинцовыми досками, посредствомъ винта можно было сближать доски между собою до тхъ поръ, пока кости несчастнаго не будутъ раздроблены…
— Ахъ! вскричалъ Серданъ съ ужасомъ,— эти подробности….
— Тилли, сказалъ Жанъ-де-Биттъ твердымъ голосомъ, — не скрывайте отъ меня ничего: я хочу все знать, все, до мельчайшихъ подробностей.
— Во время приготовленія къ пытк лицо Корнелія было блдно, почти безчувственно, продолжалъ Тилли,одинъ изъ судей подошелъ къ нему: ‘не хотите-ли вы сознаться?’ сказалъ онъ.— Мн не въ чемъ сознаваться, отвчалъ вашъ братъ.— ‘Значитъ, вы продолжаете настаивать на своемъ прежнемъ показаніи, что вы не имли намренія убить принца Оранскаго и никого къ тому не подговаривали’.— Милостивый государь, отвчалъ Корнелій, еслибъ я хотлъ убить принца Оранскаго, у меня хватило-бы энергіи совершить самому это преступленіе, а не употреблять для того чужую руку.— ‘Обвиняемый, размыслите хорошенько, сказалъ судья: пытка вырветъ у васъ сознаніе, такъ не лучше-ли избжать ея?’ — Вы можете разорвать меня на части, но не заставите сознаться въ томъ, чего я не длалъ.— ‘Итакъ, вы отрицаете?’ — Отрицаю.— По знаку судьи, палачъ пустилъ въ ходъ винтъ, доски сблизились, кости несчастнаго затрещали. Онъ терплъ невыносимыя мученія, но молчалъ. Вдругъ до его слуха достигли крики народа, собравшагося подл тюрьмы. ‘Смерть французской партіи! Смерть де-Виттамъ!’ Корнелій поднялъ голову, на его губахъ заиграла нжная, спокойная улыбка и, вознесясь надъ мученіями, онъ проговорилъ стихи Горація, въ которыхъ проводится мысль, что ни ярость несправедливаго народа, ни угрозы, ни самыя ужасныя мученія не могутъ побороть твердости человка съ безупречной совстью. Этотъ героизмъ, это величіе души Корнелія до того поразили судей и палача, что на ихъ лицахъ выразился страхъ и сознаніе неправоты ихъ дла. Они увидли теперь, какъ безсовстенъ этотъ процессъ, какъ безчестно, по наговору какого-то негодяя, подвергать мученіямъ одного изъ величайшихъ гражданъ республики, одного изъ побдителей при Чатам и Соль-Бэ. Старшій судья, поблднвшій боле, чмъ самъ мученикъ, приказалъ прекратить пытку. ‘Такъ вы остаетесь при прежнемъ показаніи?’ сказалъ онъ Корнелію.— ‘Избавьте меня отъ вашихъ вопросовъ. Что-же касается пытки, продолжайте ее, мое тло вамъ принадлежитъ…’ отвчалъ вашъ братъ. Судьи приказали снять Корнелія со стола пытки и отвести его въ тюрьму. Чрезъ нсколько минутъ ему прочли приговоръ, въ которомъ, не говоря ни слова о совершенномъ преступленіи, судьи осуждали Корнелія на вчное изгнаніе изъ предловъ республики.
— Но не доказываетъ-ли этотъ самый приговоръ невинность Корнелія де-Витта, вскричалъ Саленъ Лебренъ.— Не упоминая о преступленіи, за которое они его наказываютъ, судьи тмъ самымъ признаютъ, что никакого преступленія не было.
— Ваше замчаніе совершенно справедливо, отвчалъ Тилли.— И Корнелій, выслушавъ его, сказалъ секретарю: ‘Милостивый государь, если я убійца, я заслуживаю смерти, если я невиненъ, меня должны освободить и наказать моего обвинителя. Я протестую противъ этого приговора и аппелирую къ великому совту.— Въ такомъ случа, напишите здсь свой протестъ и подпишите его’. Корнелій горько улыбнулся и, показавъ свои растерзанныя пыткой и забинтованныя руки, сказалъ: ‘Вы видите, я не въ состояніи писать, я вамъ продиктую’. И онъ продиктовалъ свой протестъ, оканчивающійся слдующими словами: ‘Необходимо, чтобы предъ лицомъ Бога и людей, я былъ объявленъ или убійцей, или невиновнымъ’.
— Я сдлаю все, что въ моихъ силахъ, для справедливаго окончанія этого возмутительнаго дла! вскричалъ Жанъ де-Виттъ.
— Еще одно слово, сказалъ Тилли,— понимаете-ли вы теперь, что вамъ безполезно въ эту минуту идти въ тюрьму къ вашему брату?
— Почему-же безполезно?
— Оранжисты недовольны приговоромъ, они кричатъ везд, что судьи изъ лицепріятія присудили Корнелія, вмсто смерти, на изгнаніе, и тмъ возбуждаютъ народъ. Разъяренная толпа угрожаетъ разломать двери тюрьмы И намревается сама совершить казнь надъ вашимъ братомъ. Я поспшилъ оцпить тюрьму кавалеріей, которой командую, и убжденъ, что пока она будетъ занимать этотъ постъ, никто не проникнетъ въ тюрьму. Вы можете быть уврены теперь въ безопасности Корнелія. Умоляю васъ, откажитесь отъ вашего намренія: васъ вс знаютъ, и вы, безъ всякой пользы для вашего брата, подвергнетесь большой опасности.
— Жанъ, прибавилъ Серданъ,— мы вс умоляемъ васъ ухать. Кто знаетъ, можетъ быть, безумцы нападутъ сейчасъ на вашъ домъ, какъ нсколько дней тому назадъ они напали на домъ вашего отца.
— Сохраните себя для брата, г. де-Виттъ, сказалъ Саленъ.
— Живите для этого слпого, неблагодарнаго народа! вскричалъ Номиной.— Придетъ, можетъ быть, день, когда онъ будетъ умолять васъ спасти его свободу!..
— Поймите, что, рискуя своей жизнію, вы увеличиваете шансы гибели Корнелія, прибгнулъ Тилли къ послднему средству убжденія своего друга.— Ужасно вымолвить, но первая кровь, пролитая народомъ, возбудитъ его еще боле и тогда не будетъ удержу его разыгравшимся страстямъ. Ваша смерть не удовлетворитъ толпу и она разобьетъ тюремныя ворота, и вашъ братъ…
— О, довольно, мой другъ, вскричалъ Жанъ, закрывая руками свое лицо. Казалось, его убдили настоянія друзей, но въ эту минуту вошла его жена, ничего незнавшая о пытк, которую вынесъ Корнелій. Она держала въ рукахъ какую-то бумагу.
— Мой другъ, сказала она,— тюремный сторожъ принесъ это письмо отъ нашего брата Корнелія. Дло спшное и онъ ждетъ отвта. По словамъ сторожа въ Гаг неспокойно и онъ общаетъ васъ провести такимъ путемъ, гд вы никого не встртите.
Жанъ де-Виттъ поспшно пробжалъ письмо и сказалъ:
— Братъ пишетъ, что онъ желаетъ меня видть.
— Это западня: вскричалъ Серданъ,— вы разв забыли, что Корнелій не можетъ писать.
— Отчего не можетъ? спросила г-жа де-Виттъ.
За этими словами послдовало неловкое молчаніе, наконецъ его прервалъ Тилли.
— У него нарывъ на пальц, и ему очень трудно держать перо, отвтилъ онъ.
— Мари, пожалуйста, дайте мн плащъ, шпагу и перчатки, сказалъ Жанъ де-Виттъ своей жен.
Лишь только она вышла, Тилли, Серданъ, Саленъ и Номиной — вс вмст стали умолять Жана де-Витта отказаться отъ его намренія.
— Я убжденъ, что это письмо подложное, сказалъ Серданъ, — васъ завлекаютъ въ западню и тюремщикъ участвуетъ въ заговор.
— Но послушайте, что пишетъ мн Корнелій, сказалъ Жанъ и прочелъ слдующее: ‘Милый братъ, я принужденъ занять чужую руку, чтобы писать къ теб. Умоляю тебя сейчасъ-же придти ко мн въ тюрьму, твое присутствіе для меня необходимо. Посланный тюремщикъ мн преданъ, онъ проводитъ тебя окольной дорогой, гд ты никого не встртишь. Приходи-же!’
— Измна! вскричалъ Серданъ,— увряю васъ, что вамъ подставляютъ ловушку, завлекаютъ въ западню.
— Корнелій слышалъ яростные крики народа, требовавшаго его и вашей смерти, каждую минуту онъ ждетъ, что народъ ворвется въ его тюрьму, и вы врите, что онъ зоветъ васъ къ себ! Нтъ, этого не можетъ быть, и я повторю за Серда немъ: всъ завлекаютъ въ западню, сказалъ Тилли.
— Но если это письмо дйствительно продиктовано моимъ братомъ! сказалъ Жанъ де-Виттъ.— Если, Тилли, вы скрыли отъ меня истину, и Корнелій теперь умираетъ отъ пытки? Конечно, онъ желаетъ умереть на моихъ рукахъ, и я изъ чрезмрной недоврчивости не исполню его желанія… Нтъ, нтъ, несмотря ни на что, я иду.
Вслдъ за послдними его словами въ комнату вошли жена его и дочери: Марія, 15 лтъ, и Агнеса, 13, он принесли плащъ я шпагу.
— Поцлуй за васъ дядю Корнелія, сказали двушки въ одинъ голосъ, — но лучше приводи его съ собою.
Преодолвъ свое волненіе, Жанъ де-Вигтъ разцловалъ своихъ нжно-любимыхъ имъ дтей, но, вспомнивъ, что онъ, можетъ быть, въ послдній разъ ихъ видитъ, онъ задрожалъ и слеза невольно выкатилась изъ его глазъ. Эту слезу замтила г-жа де-Виттъ и невольно обратила вниманіе на разстроенный видъ мужа.
— Мой другъ, сказала она, — не знаю почему, но меня сильно безпокоитъ, что вы уходите.