МОЛОДАЯ БУРЖУАЗІЯ.
МОЛОДАЯ БУРЖУАЗІЯ.
(Романъ Эдмона и Жюля Гонкуръ).
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
Молодая буржуазия, Гонкур Жюль, Эдмон, Год: 1864
Время на прочтение: 106 минут(ы)
Въ предисловіи въ недавно вышедшему новому изданію этого романа, написаннаго въ 1864 году, Эдмонъ Гонкуръ говоритъ, что фабула собственно играетъ здсь только второстепенную роль и что авторы имли въ виду, главнымъ образомъ, изобразить сколь возможно правдиве, при наименьшемъ участіи воображенія, ‘новйшую молодую двушку’, какой ее сдлало воспитаніе послднихъ тридцати лтъ — артистическое и нсколько на мужской ладъ — и ‘новйшаго молодаго человка’, какимъ, по выход его изъ училища, сдлали его успхъ доктринеровъ и царство парламентаризма. Возвщая о скоромъ появленіи своего романа, когда еще онъ не былъ оконченъ, братья Гонкуръ назвали его ‘Молодая Буржуазія’, но, впослдствіи, онъ вышелъ въ свтъ подъ названіемъ Rene Mauperin. Мы сочли лучшимъ оставить первоначальное названіе, которое, по сознанію самого Э. Гонкура (братъ его, какъ извстно, умеръ), точне передаетъ сущность этой попытки психологическаго анализа тогдашней молодёжи. Талантъ братьевъ Гонкуръ знакомъ русскимъ читателямъ, только по одному, впрочемъ, весьма хорошему роману ‘Жермини Лассерте‘. Предлагаемый романъ принадлежитъ также къ наиболе замтнымъ произведеніямъ французской реальной школы, считающей въ рядахъ своихъ Зола, Додэ, Флобера. Вс дйствующія въ немъ лица, даже второстепенныя, являющіяся мимоходомъ, живьемъ выхвачены изъ дйствительности, Но лицо героини, преимущественно, поставлено мастерски. Одна изъ главныхъ особенностей Гонкуровъ состоитъ въ оригинальности ихъ пріемовъ. Никто боле ихъ, между французскими романистами, не боится и не старается избгать вульгарности и рутины. Къ числу недостатковъ ихъ относится обиліе разговоровъ и описаній, всегда замедляющихъ ходъ романа, и также множество вводныхъ лицъ. Rene Mauperin также не чуждъ этихъ недостатковъ, что и заставляетъ насъ передать этотъ романъ въ сокращеніи.
— Вы не охотница до свта, мадемуазель Рене?
— Вы не скажете? Я въ немъ умираю съ тоски. Вотъ какое впечатлніе производитъ на меня свтъ. Можетъ быть, это происходитъ отъ того, что мн не было удачи. Я все нападала на такихъ серьёзныхъ молодыхъ людей… На молодыхъ людей ‘съ цитатами’, какъ я ихъ называю. Это — друзья моего брата. Съ молодыми двушками можно говорить только о послдней проповди, которую он слышали, о послднемъ этюд, который он разучили на фортепьянахъ, о послднемъ плать, которое было на нихъ. Ужасно ограничены эти разговоры съ моими сверстницами.
— Вы, кажется, всю зиму проводите въ деревн?
— Да… Но это такъ близко отъ Парижа. Скажите, пожалуйста, вы видли новую комическую оперу, которая шла недавно?.. Что это — мило?
— Очень мило… прелестная музыка… Весь Парижъ былъ на первомъ представленіи. Я, признаюсь вамъ, всегда хожу только на первыя представленія.
— Представьте себ, что комическая опера единственный театръ, куда меня возятъ. Да еще въ ‘Thtre Franais’, когда тамъ идутъ классическія пьесы… Куда какъ веселоі Подумайте только — меня не пускаютъ въ Пале-Рояль! Но ужь зато я читаю вс пьесы… Я чуть не наизусть выучила Les Saltimbanques. Вы счастливы — вы можете бывать всюду. Надняхъ, между моей сестрой и ея мужемъ происходилъ горячій споръ изъ-за бала въ Опер. Скажите — неужели туда, въ самомъ дл, нельзя здить?
— Конечно!..
— Ну, послушайте… Еслибы вы были женаты — неужели віх не свозили бы туда вашу жену… хоть разъ, посмотрть?
— Еслибъ я былъ женатъ, я не пустилъ бы туда даже…
— Своей тёщи? Не такъ ли? Неужели это до такой степени ужасно?
— Но помилуйте… во-первыхъ, тамъ — такое общество…
— Да, вдь, это везд… Отъ этого не убережешься… А въ Булонскомъ Лсу разв намъ не встрчаются дамы… нсколько странныя, пьющія въ коляскахъ шампанское? Ахъ! какъ это глупо быть молодой двушкой. Вы не находите?
— Почему же? мн кажется, совершенно напротивъ…
— Желала бы я васъ видть на нашемъ мст!.. Узнали бы вы тогда, что такое эти приличія… Возьмите, напримръ, танцы… Вы думаете — что мы можемъ говорить съ нашимъ кавалеромъ? Да, нтъ, нтъ, да… вотъ и все… Надо цдить сквозь зубы односложныя слова… этого требуютъ приличія. Вотъ пріятности нашего существованія. И во всемъ такъ. Самое приличное, это — сидть истуканомъ… или переливать изъ пустого въ порожнее съ особами своего пола… А если оставишь ихъ и присоединишься къ мужскому обществу… бда! Мамаша не мало меня бранила за это. Еще неприличная вещь, это — чтеніе. Мн только два года, какъ разршили читать фёльетонъ въ газетахъ. Въ хроник велятъ пропускать преступленія… они тоже неприличны… А таланты, которые намъ дозволяютъ выказывать? Они не должны переходить извстнаго средняго уровня. Можно сыграть на фортепьянахъ пьесу въ четыре руки, сохраняя при этомъ неподвижную физіономію. Все другое будетъ ‘оригинальничаньемъ… рисовкой…’ Я пишу картины масляными красками, родителей моихъ это огорчаетъ, я должна бы только рисовать розы акварелью… Но здсь очень сильный втеръ… не правда-ли? На силу можно держаться…
Это происходило въ Сен. Молодой человкъ и молодая двушка, говорившіе такимъ образомъ, были въ вод. Уставши плавать, они, уносимые теченіемъ, уцпились за веревку, которой была привязана одна изъ большихъ лодокъ, стоявшихъ у берега. Сила воды покачивала ихъ обоихъ тихонько, они погружались на мгновеніе и потомъ опять показывались. Молодая двушка, въ своей висячей поз, походила на морскія божества, изображеніями которыхъ скульпторы украшаютъ бока галеръ.
— Но что ужь совсмъ неприлично, продолжала она:— такъ это — плавать съ вами. Вотъ еслибы это было морское купанье — тогда другое дло… костюмъ былъ бы у насъ точно такой же. Мы спустились бы изъ сторожки точно такъ же, какъ здсь вышли изъ дому. Мы были бы въ вод по сихъ поръ — совершенно такъ, какъ теперь. Морскія волны уносили бы насъ точно такимъ же образомъ, какъ и эти, а между тмъ, это было бы совсмъ, совсмъ не то. Вода Сены неприлична. Однакожъ, я начинаю чувствовать голодъ… а вы?
— Я, кажется, также буду обдать съ аппетитомъ.
— Предупреждаю васъ, что я мъ страшно… Въ обденные часы я совершенно чужда всякой поэзіи… Скажите мн, пожалуйста, вы съ моимъ beau frer’омъ — члены одного и того же клуба?
— Да, я посщаю тотъ же самый клубъ, что и г. Даварандъ.
— Много у васъ въ клуб женатыхъ людей?
— Очень много.
— Это странно… Я не могу себ объяснить, какъ это люда женятся. Еслибы я была мужчиной, я бы никогда не подумала о брак…
— Къ счастью… вы — женщина…
— Ахъ! да, это — также одно изъ нашихъ несчастій… Мы не можемъ оставаться ‘холостыми…’ Но, скажите мн: зачмъ женатые ходятъ въ клубъ?
— Во-первыхъ, въ Париж нужно быть непремнно членомъ какого-нибудь клуба — это ужь такъ принято… каждый, кто сколько-нибудь… Хотя бы для того, чтобы курить тамъ…
— Какъ? Неужели есть еще женщины, при которыхъ нельзя курить?.. я бы, кажется, позволила даже копеечную трубку.
— У васъ есть сосди, мадмуазель Рене?
— Есть, но мы рдко видимся съ ними… Иногда только мы бываемъ въ Саннуа, у Буржо.
— Но здсь, собственно, нтъ никого?..
— Здсь есть кюре. Добрйшій человкъ, который всегда приноситъ мн букеты.
— Вы здите верхомъ? Это должно быть для васъ большимъ развлеченіемъ.
— Да… верховую зду я обожаю. Это — мое величайшее наслажденіе. Безъ этого я, кажется, не могла бы обойтись… Но что я въ особенности люблю, это — охоту… Я выросла на этомъ, въ имніи папа… О! я — отчаянная… Знаете, что я однажды семь часовъ не слзала съ лошади.
— Я это понимаю. Я каждый годъ охочусь у г. Болье. Вы, можетъ быть, слышали? У него отличная стая гончихъ, выписанная изъ Англіи. Вы, конечно, посщаете также охоту въ Шантильи…
— Мы не пропускаемъ съ папа ни одной. Послдняя удалась великолпно. Была минута, когда вс соединились… было до сорока лошадей. Вы знаете, какъ это ихъ возбуждаетъ, когда он вмст. Поскакали галопомъ… Восторгъ! Въ этотъ вечеръ былъ такой чудный закатъ… Воздухъ, втеръ, пробгающій въ волосахъ, собаки, звуки роговъ, деревья, мелькающія передъ глазами… словно вы опьянли!.. Въ эти минуты, я — храбрая, такая храбрая…
— Только въ эти минуты?
— Увы! Только на лошади, а пшкомъ… я вамъ скажу, что мн очень страшно ночью, что я совсмъ не люблю грома… и что я ужасно довольна, что сегодня у насъ недостаетъ трехъ человкъ къ обду.
— Почему же это?
— Потому что иначе насъ было бы 13. И я бы способна была на всякія низости, чтобъ залучить 14-го. Вы бы увидли! А! вотъ мой братъ съ Денуазелемъ: они къ намъ подъдутъ на лодк. Посмотрите-ка, какъ это все хорошо отсюда…
И она взглядомъ указала на Сену, на оба берега, на небо…
Меленькія облачка играли, толпились на горизонт, фіолетовыя, срыя, серебристыя, словно окаймленныя морскою пной. А оттуда подымалось небо, безконечное и голубое, глубокое и ясное, но уже нсколько блднвшее, какъ въ часъ, когда начинаютъ зажигаться звзды. На самой вышин висли два-три облака, большія, тяжелыя, неподвижныя… Свтъ лежалъ на вод, здсь кроткій и дремлющій, тамъ ярко сверкающій, онъ дрожалъ внутри темной лодки, касаясь мачты или руля, задвалъ по дорог розовый казакъ стиравшей на берегу прачки.. Деревня, предмстье, городъ смшивались на обоихъ берегахъ. Ряды тополей виднлись между домами, далеко отстоявшими одинъ отъ другого, какъ на окраин кончающагося города. Тутъ были низенькія лачуги, заборы, сады, зеленые ставни, погребки, выкрашенные красной краской, акаціи передъ крыльцомъ, старыя, покачнувшіяся на бокъ бесдки, блыя стны, потомъ — сухія линіи фабрикъ, кирпичныя постройки, черепичныя крыши, фабричные колокола. Прямые столбы дыма подымались изъ заводскихъ трубъ, и тнь ихъ падала на воду, какъ тнь отъ колоннъ. Шумъ и свистъ паровыхъ машинъ ежеминутно прерывалъ молчаніе рки. Это былъ одинъ изъ тхъ парижскихъ пейзажей на берегахъ Сены, какими ихъ рисуетъ Эрвье, грязныхъ и свтлыхъ, бдныхъ и веселыхъ, гд природа пробивается тамъ и сямъ между постройками, трудомъ и промышленностью, словно травка между пальцами человка.
— Не правда ли— хорошо?
— Признаюсь вамъ, меня это не приводитъ въ энтузіазмъ. Конечно, это хорошо, до извстной степени…
— Прелестно!.. увряю васъ, что прелестно. На выставк, года два тому назадъ, былъ пейзажъ въ этомъ род… Есть вещи, которыя я умю чувствовать…
— Вы — артистическая натура…
— Уфъ! воскликнула собесдница молодаго человка съ комической интонаціей и окунулась въ воду. Вынырнувъ, она поплыла на встрчу лодк, хавшей къ ней. Волосы ея распустились и до половины были въ вод. Она встряхивала ими, для того чтобъ летли брызги.
— Ну, что, Рене, какъ вы нашли воду? спросилъ одинъ изъ гребцовъ, когда молодая двушка подплыла къ лодк.
— Ничего, хороша, Денуазель, отвчала она.
— Ты, однакожъ, мила, нечего сказать! обратился къ ней другой.— Уплыла чортъ знаетъ куда… я ужъ начиналъ тревожиться. Гд же Ревершонъ? А! вонъ онъ.
Шарль-Луи Мопренъ, родился въ 1787 году. Сынъ извстнаго, пользовавшагося всеобщимъ уваженіемъ въ Лотарингіи адвоката, онъ вступилъ шестнадцати лтъ въ военную службу, длалъ итальянскую и потомъ русскую компанію, оказывалъ чудеса храбрости, нсколько разъ былъ раненъ и считался въ арміи однимъ изъ лучшихъ офицеровъ, которыхъ ожидаетъ блестящая будущность, когда битва при Ватерлоо разбила его шпагу и надежды. За участіе въ бонапартистскомъ заговор палата перовъ, обращенная въ верховный судъ, приговорила его заочно къ смерти, но друзья помогли ему скрыться и ухать въ Америку. Два года спустя, благодаря вліянію нкоторыхъ прежнихъ товарищей, поступившихъ на дйствительную службу и добившихся высокаго положенія, ему дозволили возвратиться во Францію. Онъ поселился въ маленькомъ городк Бурмон, гд жила его мать. Эта мать была отличная старушка, какихъ создавалъ въ провинціи XVIII вкъ, любившая веселое словцо, не боявшаяся лишней рюмки вина. Сынъ обожалъ ее. Онъ нашелъ ее больной. Доктора запретили ей всякіе возбуждающіе напитки. Для того, чтобы не искушать ея и чтобы эти лишенія казались ей мене суровыми, сынъ также отказался отъ вина, отъ ликёровъ, отъ кофе. Изъ любви къ ней, изъ благоговйнаго уваженія къ желаніямъ больной, онъ женился, безъ особенной привязанности, на двушк, которую выбрала ему мать, потому что это была кузина и что земли ихъ были смежныя. По смерти матери, ему стало скучно въ этомъ маленькомъ городк, гд уже ничто его не удерживало, онъ продалъ свой домъ и землю, за исключеніемъ одной фермы въ Виллакур, и поселился съ молодой женой въ большомъ помсть, которое купилъ въ Маримон. До 1830 г. онъ жилъ уединенно, погруженный въ умственныя занятія, прочелъ массу книгъ, питался историками, философами, публицистами, изучалъ положительныя науки. Онъ покидалъ свои книги только для того, чтобы подышать воздухомъ, освжить голову, утомить тло долгой прогулкой по полямъ и лсамъ. Крестьяне издали узнавали его шаги, его длиннополый, застегнутый до верху сюртукъ, его длинныя ноги кавалерійскаго офицера, его нсколько наклоненную голову, его палку, срзанную въ виноградникахъ. Изъ этой уединенной, трудовой жизни онъ выходилъ только во время выборовъ. Тогда онъ появлялся на всхъ пунктахъ департамента, разъзжалъ въ кабріолет, воодушевлялъ своей энергической солдатской рчью избирателей, распоряжался аттакой противъ кандидатовъ администраціи. Это была для него та же война. По окончаніи выборовъ, онъ опять возвращался къ своимъ привычкамъ, къ своимъ занятіямъ. У него родилось двое дтей: въ 1826 году мальчикъ и въ 1827 — двочка. Настала іюльская революція, его выбрали депутатомъ. Онъ явился въ палату съ американскими теоріями, сблизившими его съ Арманомъ Каррелемъ. Его рчи, живыя, воинственныя, рзкія и всегда полныя содержанія, производили сенсацію. Онъ сдлался однимъ изъ вдохновителей ‘Насьоналя’, какъ былъ однимъ изъ первыхъ его акціонеровъ, и внушалъ ему опозиціонныя статьи о бюджет и финансахъ. Въ Тюильри начинали заискивать въ немъ. Прежніе товарищи, сдлавшіеся адъютантами. новаго короля, закидывали ему удочку, старались соблазнить его общаніями высокаго военнаго поста, для котораго онъ былъ еще довольно молодъ. Онъ отказался на прямикъ. Въ 1832 г., онъ подписалъ протестъ депутатовъ оппозиціи противъ словъ: sujets du roi, произнесенныхъ г-мъ Монталиве, и продолжалъ нападать на систему до 1835 г. Въ этотъ годъ жена его родила ему еще ребенка, двочку, и ея появленіе на свтъ разшевелило его внутренности. Двое первыхъ дтей подарили его только холодной радостью, имъ недоставало чего-то, что оживляетъ домашній очагъ и молодитъ отцовское сердце. Они внушили ему любовь къ себ, но не обожаніе. Отецъ обманулся въ своихъ надеждахъ, вмсто бойкаго шалуна, сорви-головы, вмсто одного изъ тхъ хорошенькихъ бсенятъ, въ которыхъ старые военные узнаютъ свою прежнюю молодую кровь, г. Мопренъ видлъ передъ собой скромнаго, разсудительнаго, послушнаго мальчика — ‘барышню’, какъ онъ выражался. Ему было очень грустно и даже стыдно, что этотъ маленькій человчекъ, не ломающій своихъ игрушекъ — его наслдникъ. Съ дочерью г. Мопренъ испытывалъ ту же скуку.. Она была изъ тхъ двочекъ, который родится женщинами. Она, казалось, играла съ нимъ для того, чтобы забавлять его. У ней почти не было дтства. Пяти лтъ, когда какой-нибудь господинъ прізжалъ въ гости къ отцу ея, она тотчасъ бжала мыть руки. Цловать ее нужно было въ извстныя мста. Можно было подумать, что ена родилась на свтъ съ боязнію, какъ бы ее не смяли ласки и сердце отца.
Подавленную такимъ образомъ и долго накоплявшуюся въ душ его нжность г. Мопренъ понесъ на встрчу новорожденной, которую назвалъ лотарингскимъ именемъ своей матери ‘Рене’. Цлые дни проводилъ онъ, забавляясь съ малюткой, каждую минуту снималъ съ нея чепчикъ, чтобъ посмотрть на ея шелковистые волосы, училъ ея длать смшныя гримасы, приводившія его въ восхищеніе, показывалъ ей, какъ она можетъ увидть свой жиръ, защипнувъ двумя своими крошечными пальчиками мясо на своей ножк, ложился подл нея на ковр, гд она каталась полунагая, съ милой дтской безсознательностью. Ночью онъ вставалъ, чтобы взглянуть на нее, какъ она спитъ, и по цлымъ часамъ слушалъ это первое дыханіе жизни. Когда она просыпалась, онъ первый встрчалъ ея улыбку, И счастье его не знало предловъ.
Сколько радостей дарила она ему въ Маримон! Онъ возилъ ее вокругъ дома въ маленькой колясочк, оборачиваясь на каждомъ шагу, чтобъ взглянуть на нее, смющуюся, облитую солнечнымъ свтомъ, держащую свою маленькую, розовую ножку въ рук. Иногда онъ бралъ ее съ собой на прогулку, доходилъ до какой-нибудь деревушки, заставлялъ двочку длать ручкой людямъ, которые ему кланялись, заходилъ къ фермеру и показывалъ ему молочные зубки своей дочки. Дорогой, часто робенокъ засыпалъ на его рукахъ, какъ на рукахъ кормилицы.
Случалось также, что онъ уносилъ ее въ лсъ, и тамъ, подъ деревьями, на которыхъ порхали птички, въ т часы, когда потухаетъ день и надъ лсными дорогами слышатся голоса, онъ чувствовалъ невыразимую отраду, видя, какъ его двочка, проникнутая всмъ этимъ шумомъ, посреди котораго онъ шелъ, ищетъ звуковъ, шепчетъ, лепечетъ, камъ бы для того, чтобы отвчать птичкамъ, говорить съ поющимъ небомъ.
Г-жа Мопренъ далеко не такъ обрадовалась рожденію этой послдней дочери. Она была добрая женщина, добрая мать, но ее сндало это провинціальное тщеславіе, тщеславіе богатства.
Она устроила свои дла такъ, чтобъ имть двоихъ дтей, и появленіе на свтъ третьяго ребенка наносило ущербъ состоянію двухъ первыхъ. Раздлъ недвижимаго имущества, накопленныхъ богатствъ, и, вслдствіе этого, упадокъ общественнаго положенія семейства въ будущемъ — вотъ что представляла собой эта двочка въ глазахъ матери.
Г. Мопрену не давали покою. Мать семейства непрестанно осаждала политическаго дятеля, напоминая ему, что отецъ обязанъ пещись о благосостояніи своихъ дтей. Она пыталась отвлечь его отъ друзей, заставить его измнить своей партіи, своимъ идеямъ. Она смялась надъ ‘этими глупостями’, мшавшими ему извлечь пользу изъ своего положенія. Каждый день повторялись упреки, жалобы, приставанья, это была страшная баталія между печнымъ горшкомъ и совстью оппозиціоннаго депутата. Наконецъ, г. Мопренъ потребовалъ у жены два или три дня на размышленіе. Ему также хотлось, чтобы Рене была богата. Два мсяца спустя, онъ послалъ въ палату просьбу объ увольненіи и занялся устройствомъ сахарнаго завода въ Бриш.
Двадцать лтъ прошло съ той поры. Дти выросли, заводъ процвталъ. Дла г. Мопрена устроились отлично. Сынъ его былъ адвокатъ, старшая дочь вышла замужъ. Приданое Рене было готово.
Вошли въ нижній этажъ дома. Въ углу гостиной, обитой ситцемъ и украшенной полевыми букетами, стоявшими въ вазахъ, разговаривали Анри Мопренъ, Денуазель и Ревершонъ. У камина г-жа Мопренъ принимала съ громкими привтствіями своего зятя и дочь, г. и г-жу Даварандъ, которые только-что пріхали. Она считала себя обязанной, въ настоящемъ случа, выставить на показъ свое родственное расположеніе, щегольнуть своимъ материнскимъ сердцемъ.
Едва поцлуи г-жи Мопренъ и г-жи Даварандъ замолкли, какъ въ комнату тихонько вошелъ маленькій старичокъ съ сдыми бакенбардами, онъ поздоровался глазами съ г-жей Мопренъ и, пройдя мимо нея, присоединился къ групп, гд сидлъ Денуазель. Старичокъ этотъ былъ въ черномъ сюртук и несъ подъ мышкой папку.
— Знакомо теб это? спросилъ онъ Денуазеля, отводя его къ окну и открывая до половины свою папку.
— Еще бы! Это — ‘Таинственныя качели’, гравюра съ Лавренса…
— У меня чуть не перебили ее на аукціон. Каждый разъ, какъ я только начиналъ торговаться, какая-то кокотка просила взглянуть, и этотъ негодяй-аукціонеръ говорилъ: передайте дам… Наконецъ, за 138 фр. гравюра досталась мн. Но я ни за что бы не далъ ни копейки больше…
Въ эту минуту вошелъ г. Мопренъ съ своей дочерью. Онъ велъ ее подъ руку. Она, закинувъ голову нсколько назадъ, лнивая и ласкающаяся, тихонько потирала свои волосы объ его рукавъ, какъ ребёнокъ, заставившій нести себя.
— Здравствуй, ты! сказала она, поцловавъ сестру, потомъ подставила лобъ своей матери, протянула руку своему зятю и, подбжавъ къ старичку съ папкой, спросила:
— Можно взглянуть, крёстный?
— Нтъ, крестница, ты еще слишкомъ мала…
И онъ дружески потрепалъ ее по щек.
— Ваши покупки — всегда такія, сказала Рене, повернувшись спиной къ старичку, который сталъ завязывать свою папку розовыми ленточками.
— Что мн такое говорятъ? вскричала вдругъ, обращаясь къ дочери, г-жа Мопренъ, посадившая около себя на стулъ Ревершона такъ близко, что ея движенія, ея платье почти касались, ласкали его.— Васъ унесло теченіемъ? Я уврена, что вы подвергались опасности. Ахъ! эта рка! Не понимаю, какъ это г. Мопренъ позволяетъ.
— Г-жа Мопренъ! отвчалъ ея мужъ, разсматривавшій съ дочерью на стол альбомы: — я ничего не позволяю, я только терплю.
— Трусъ! шепнула Рене своему отцу.
— Но увряю тебя, maman, вмшался Анри Мопренъ:— что никакой опасности не было. Теченіемъ унесло ихъ немножко, но они предпочли ухватиться за лодку, нежели плыть дальше. Вотъ и все…
— Ты меня успокоиваешь! сказала г-жа Мопренъ, лицо которой прояснялось все боле и боле съ каждымъ словомъ ея сына.— Я знаю, что ты благоразуменъ… Но наша Рене, прибавила она, обращаясь къ Ревершону:— такая шалунья! Я всегда боюсь. Посмотрите, у нея до сихъ поръ вода въ волосахъ. Подойди, я тебя вытру.
Вошли еще два новыхъ лица: кассиръ Мопрена, Бернаръ, и Дардулье, одинъ изъ сосдей.
— Ну, что, какъ идутъ работы? спросилъ послдняго г. Мопренъ, пожимая ему руку.
— Ничего, планирую. Сегодня еще триста вхъ поставлено. Отъ оранжерей я проведу аллею прямо къ фонтану… для виду… потомъ будетъ спускъ къ низу…
— Скажите, пожалуйста, г. Дардулье, спросила Рене:— когда вы начнете сажать деревья?.. Вотъ ужь три года, какъ я вижу рабочихъ въ вашемъ парк, неужели въ немъ не будетъ вовсе деревьевъ!
— О! деревья… это — послднее дло… это ничего не значитъ. Всегда будетъ время — главное, распланировать…
— Пора бы и обдать, распорядись-ка, madame Мопренъ. Эти молодые люди, я думаю, очень проголодались.
За обдомъ г-жа Мопренъ посадила Ревершона подл себя справа и окружала его вниманіемъ и любезностью. Все лицо ея улыбалось при этомъ, и даже голосъ у нея былъ не тотъ, какимъ она говорила каждый день, а какой-то особенный — головной, появлявшійся у нея въ дни большихъ церемоній. Взглядъ ея безпрестанно перебгалъ отъ молодого человка къ его тарелк, и отъ его тарелки къ прислуг. Маменька прикармливала будущаго зятя.
— Г. Ревершонъ! мы видли недавно одну вашу знакомую, мадамъ де-Бонньеръ. Она намъ много, много говорила о васъ.
— Я имлъ честь встртиться съ m-me де-Бонньеръ въ Италіи. Я даже былъ такъ счастливъ, что оказалъ ей небольшую услугу.
— Вы спасли ее отъ разбойниковъ! вскричала Рене.
— Нтъ, мадмуазель Мопренъ. Это гораздо мене романично… Г-жу де-Бонньеръ затруднялъ счетъ, поданный ей въ отел. Я помшалъ ограбить ее.
— Все же въ этой исторіи дйствуютъ воры, сказала Рене.
— Изъ нея можно бы сдлать пьесу, и совершенно новую, сказалъ Денуазель: — славный сюжетъ: сокращенія въ счет, приводящія къ браку…
— Эта мадамъ де Бонньеръ — очень любезная дама, продолжала г-жа Мопренъ:— и я нахожу, что ея наружность… Вы знаете м-мъ де Бонньеръ, г. Баруссъ? прибавила она обращаясь къ крестному отцу Рене.
— Какъ же, какъ-же! очень пріятная наружность…
— Ахъ! крёстный, она похожа на сатира! сказала Рене, и, увидавъ, что словцо, которое она брякнула, вызываетъ улыбки, вспыхнула,— Я говорю только про голову, поспшила она прибавить.
— Вотъ, это я называю — поправиться! произнесъ Денуазель.
— Вы долго прожили въ Италіи, г. Ревершонъ? спросила г-жа Мопренъ, чтобъ перемнить разговоръ.
— Полгода.
— И ваши впечатлнія?..
— Очень интересная страна… но мало удобствъ. Я никакъ не могъ привыкнуть пить кофе въ стаканахъ.
— Италія? сказалъ Анри Мопренъ.— Для меня, это — самое печальное путешествіе, всего мене практичное. Въ какомъ положеніи земледліе, торговля! Однажды, во Флоренціи, въ маскарад, я спросилъ гарсона одного ресторана: отперто ли у нихъ ночью?— О! нтъ, сударь. У насъ было бы слишкомъ много народу. Мн это не разсказывали, я самъ слышалъ. Это даетъ понятіе о стран. Когда подумаешь объ Англіи… Какая сила иниціативы, коллективной и индивидуальной! Когда видлъ въ Лондон этотъ практическій геній англійскаго гражданина… въ Йоркшир продукты большой фермы… Вотъ народъ!
— Я — тоже за Англію, какъ Анри, сказала г-жа Даварандъ:— какая вжливость… мн очень нравится это обыкновеніе представлять вамъ людей… и также — сдавать мелкія деньги завернутыми въ бумажку… И потомъ — какія у нихъ есть матеріи!— Мой мужъ привезъ мн съ выставки поплинъ, просто прелесть!
— Ваша Адель ныньче превзошла себя, сказалъ, обращаясь къ г-ж Мопренъ, Баруссъ:— эти шампиньоны — объденье! Уходя я выражу ей свое удовольствіе.
— А я думала, что вы не кушаете шампиньоновъ?
— Я не лъ ихъ въ 1848, г. не лъ до 2-го декабря. Разв вы думаете, что полиція во все это время имла возможность заниматься инспекціей шампиньоновъ? Но съ водвореніемъ порядка…
— Мы тебя ждали вчера вечеромъ, Анри, сказала г-жа Даварандъ своему брату.
— Я былъ на конференціи…
— Анри былъ выбранъ докладчикомъ, гордо произнесла г-жа Мопренъ.
— А! сказалъ Денуазель:— такъ ваша говорильня все еще процвтаетъ? Сколько васъ тамъ сидитъ?
— Двсти человкъ.
— И все — государственные люди? Это ужасно! Какой былъ предметъ твоего доклада?
— Проектъ закона о національной гвардіи.
— Вы, однакожь, ни въ чемъ себ не отказываете…
— Я увренъ, что ты не принадлежишь къ національной гвардіи, Денуазель? спросилъ Баруссъ.
— Нтъ.
— И не вотируешь также, пари держу…
— Ни подъ какимъ предлогомъ.
— Денуазель! какъ это мн ни прискорбно, но я долженъ сказать, что ты — дурной гражданинъ. Это у тебя въ крови, и я не сержусь на тебя за это, но это такъ.
— Дурной гражданинъ? Какъ это?
— Ты всегда въ оппозиціи съ законами.
— Я?
— Ты. Да вотъ, чтобъ не далеко ходить: ты отдалъ наслдство дяди своего Фредерика его побочнымъ дтямъ.
— Ну, что-жъ?
— Я называю это противузаконнымъ, заслуживающимъ всякаго порицанія поступкомъ. Чего хочетъ законъ? Онъ ясенъ: онъ хочетъ, чтобъ дти, рожденныя вн брака, не наслдовали. Ты это зналъ, я теб говорилъ это, твой нотаріусъ говорилъ, кодексъ говорилъ… И что-же ты сдлалъ? Ты послалъ къ чорту кодексъ, духъ законовъ — все! и отдалъ наслдство дтямъ. Разв это не значитъ потворствовать дурнымъ нравамъ, поощрять…
— Я знаю ваши строгія принципы, г. Баруссъ. Но что вы хотите? Когда я увидлъ этихъ троихъ мальчугановъ, я сказалъ себ, что сигары, которыя я буду курить — на ихъ счетъ, отнявъ у нихъ кусокъ хлба, никогда не покажутся мн хорошими… человкъ — не совершенство.
— Все это — незаконно. Когда законъ говоритъ что-нибудь, онъ иметъ цль, не правда ли? Законъ противъ безнравственности… Предположи, что теб станутъ подражать…
— На этотъ счетъ — не бойтесь, Баруссъ, сказалъ г. Мопренъ, улыбнувшись.
— Никогда не слдуетъ подавать дурныхъ примровъ, сентенціозно сказалъ Баруссъ.
За десертомъ, г. Мопренъ пододвинулъ къ себ тарелку съ мелкимъ печеньемъ и разсянно шарилъ въ немъ рукой.
— Г. Мопренъ! сказала ему жена и сдлала ему знакъ глазами.
— Извини душа моя… я совсмъ забылъ… симметрія!.. И онъ поставилъ тарелку на мсто.
— У тебя страсть къ безпорядку…
— Виноватъ, виноватъ… Моя жена, господа — отличная женщина, но что касается симметріи.. Это — одна изъ ея религій…
— Ты, право, смшонъ.. сказала г-жа Мопренъ, покраснвъ отъ досады, что ее уличили въ провинціализм, и набросилась на дочь.— Что это, Рене, какъ ты сидишь? держись пряме.
— Ну! сказала сама про себя, молодая двушка:— мамаша вымщаетъ на мн.
— Господа, обратился къ гостямъ г. Мопренъ, когда встали изъ-за стола:— Вы знаете, что можно курить. Мы одолжены этимъ моему сыну. Онъ былъ такъ счастливъ, что исходатайствовалъ это у своей матери.
— Кофе, крестный? спросила Рене у Барусса.
— Нтъ, отвчалъ онъ:— я не засну.
— Здсь? докончила его фразу Рене.
— Г. Ревершонъ?
— Благодарю васъ, я никогда не пью посл обда…
— Всмъ ли подано? И, не дожидаясь отвта, она раскрыла фортепьяно и заиграла польку:— Кто танцуетъ?.. Давайте танцевать.
— Оставь насъ курить, спокойно сказалъ отецъ.
— Изволь, папаша! И, продолжая наигрывать польку, она принялась танцовать на своемъ табурет, только носками касаясь пола. Она играла, не глядя на клавиши, повернувъ голову къ обществу, живая, улыбающаяся, съ огнемъ въ глазахъ и на щекахъ. Станъ ея покачивался изъ стороны въ сторону. Потомъ она обернулась къ инструменту, и глаза ея, вмст съ руками, забгали по чернымъ и блымъ клавишамъ. Она то нагибалась, то выпрямлялась, и черепаховая гребенка ея, каждую минуту сверкала при огн и тотчасъ же потухала во мрак ея волосъ… Тнь отъ ея серегъ — двухъ коралловыхъ шариковъ — безпрестанно дрожала на ея ше. Пальцы молодой двушки такъ быстро скользили по фортепьяно, что видно было только, какъ летаетъ что-то розовое.
— Это — ея сочиненіе, сказалъ г. Мопренъ Ревершону.
— Она брала уроки у Кидана, прибавила г-жа Мопренъ.
— Будетъ! И, оставивъ фортепьяно, Рене стала передъ Денуазелемъ.— Разскажите мн какую-нибудь занимательную исторію, Денуазель. Что хотите.
Она стояла передъ нимъ, скрестивъ руки и нсколько откинувъ голову назадъ, съ миной шаловливаго мальчика. Она походила на мальчика и костюмомъ. Она носила блый стоячій воротничекъ, галстучекъ, сдланный изъ черной ленты и блый жилетъ съ отворотами. На суконномъ плать ея. спереди, были карманы, напоминавшіе карманы пальто.
— Когда у васъ проржутся зубы мудрости, Рене? спросилъ Денуазель.
— Никогда! Она захохотала.— Ну что же исторія-то?
Денуазель посмотрлъ вокругъ себя, не слушаетъ ли его кто, и, понизивъ голосъ, сказалъ:
— Жили-были, однажды, папаша съ мамашей, у которыхъ была маленькая дочка. Папаша съ мамашей хотли выдать ее замужъ и приглашали къ себ разныхъ красивыхъ господъ, но дочка, которая была тоже красива…
— Ахъ! какъ вы глупы! Сяду я лучше работать…
И, вынувъ изъ корзинки, стоявшей на стол, свою работу, она помстилась возл матери.
— Будетъ у насъ ныньче вистъ? спросилъ г. Мопренъ.
— Да, да, столъ готовъ, отвчала жена его.— Остается только зажечь свчи.
— Вы не очень устали ныньче вечеромъ? спросилъ Ревершонъ, подходя къ Рене.
— Я? Да я готова танцевать хоть всю ночь. Вотъ я какая.
— Вы что-то работаете… Это очень мило.
— Мило? Это — чулокъ. Я вяжу для бдныхъ дтей. Это тепло, по крайней мр. Вышивать я, признаюсь вамъ — не мастерица. Эта работа требуетъ вниманія, тогда какъ здсь пальцы сами ходятъ, и можно думать, о чемъ угодно.— Денуазель! вскричала она вдругъ:— сюда! скорй, да идите же… ближе, ближе… извольте становиться на колни.
— Ты съума сошла! вскричала г-жа Мопренъ.
— Рене! Перестань же, отечески сказалъ г. Мопренъ изъ-за карточнаго стола.
— Что такое? спросила Рене и, грозя Денуазелю ножницами, продолжала.— Если вы только пошевельнетесь!.. Денуазель всегда очень дурно причесанъ. Его гадко стригутъ. У него всегда большой клокъ волосъ падаетъ нй лобъ. Я хочу этотъ клокъ отрзать. Смотрите, какъ онъ боится! Вы не бойтесь, я отлично стригу, спросите папа. И, отрзавъ у Денуазеля прядь волосъ, она встала и бросила ее въ каминъ.— Чтобъ вы не подумали, что я хочу сохранить ваши волосы, сказала она.
Она не обратила вниманія на то, что братъ мимоходомъ толкнулъ ее локтемъ, она не замтила также, что мать ея сначала сдлалась пунцовой, потомъ поблднла. Отецъ всталъ изъ-за виста и подошелъ къ ней въ смущеніи, стараясь придать себ сердитый видъ, она взяла у него изъ рукъ папироску, которую онъ началъ было куритъ, поднесла ее къ губамъ, затянулась разъ и тотчасъ же бросила, закашлявшись и заморгавъ.— Фуй! какая гадость! вскричала она.
— Я, право, не понимаю, Рене, строгимъ и огорченнымъ голосомъ произнесла г-жа Мопренъ.— Я никогда не видла тебя такой, какъ сегодня…
— Чаю! сказалъ г. Мопренъ человку, вошедшему на его звонокъ.
— Ужь четверть одиннадцатаго! сказала г-жа Даварандъ.— Мы только-что успемъ дохать до желзной дороги. Рене, прикажи мн подать мою шляпу.
Вс встали. Баруссъ, который давно уже спалъ въ углу около камина, встрепенулся, и вс парижскіе гости стали собираться въ дорогу.
— Я провожу васъ, сказалъ Денуазель.— Мн хочется подышать свжимъ воздухомъ.
Баруссъ шелъ впереди, подъ руку съ Ревершономъ. Чета Даварандовъ слдовала за ними. Анри съ Денуазелемъ замыкали шествіе.
— Зачмъ ты не ночуешь? Успешь завтра въ Парижъ, сказалъ Денуазель, обращаясь къ Анри.
— Нтъ, отвчалъ тотъ. Не могу. Завтра утромъ мн нужно работалъ. Я вернусь въ Парижъ поздно. День пропадетъ у меня.
Они замолчали. Слова Барусса, выхвалявшаго Ревершону Рене, долетали до нихъ порой, среди ночи.
— Я боюсь, Денуазель, что дло опять расклеится, какъ ты думаешь? сказалъ Анри.
— Мн тоже кажется.
— Скажи мн, пожалуйста: почему ты сегодня вечеромъ потакалъ всмъ глупостямъ, какія, приходили въ голову сестр моей? Ты имешь на нее большое вліяніе и могъ бы…
— Позволь мн, мой другъ, отвчалъ Денуазель, выпустивъ изо рта струю дыма: — прежде всего сдлать маленькое вступленіе — историческое, философское и соціальное. Мы, кажется, совсмъ покончили — когда я говорю ‘мы’, я разумю большинство французскаго народа — съ хорошенькими барышнями, которыя, какъ куклы съ пружиной, говорили папа и мама и, танцуя, не теряли изъ виду виновниковъ дней своихъ? Застнчивая, стыдливая, дтски лепечущая барышня, воспитанная въ невдніи, неумющая ни стоять на ногахъ, ни сидть на стул — это старо, избито, это — водевильное лицо изъ прежняго театра ‘Gymnase’. Теперь — ужъ не то, способъ культуры другой. То были тепличныя растенія. Теперь двушка растетъ на чистомъ воздух, отъ нея требуютъ впечатлній, самостоятельной, естественной рчи. Она можетъ говорить и должна говорить обо всемъ. Это вошло въ нравы. Она уже не обязана разыгрывать ingnue. Оригинальный умъ — вотъ чего ищутъ въ ней. Лишь бы она блистала въ салонахъ — и родители будутъ въ восторг. Мать возитъ ее на публичныя лекціи. Если у ней есть талантъ, о немъ заботятся, его пригрваютъ, холятъ. Вмсто дешевенькихъ учительницъ, ей даютъ настоящихъ мастеровъ — профессоровъ консерваторіи, художниковъ, выставлявшихъ свои картины. У ней является ‘артистическій пошибъ’, и вс восхищаются этимъ. Скажи мн: правъ ли я, таково ли дйствительно воспитаніе дочерей современной буржуазіи?
— Твое заключеніе?..
— Теперь, продолжалъ Денуазель, не отвчая:— представь себ, что у двушки, получившей подобное воспитаніе, о которомъ, замть, я не произношу своего сужденія — есть отецъ, отличнйшій человкъ, сама доброта и нжность, поощряющій еще.боле эту эмансипацію, своей слабостью, своимъ обожаніемъ. Предположи, что онъ улыбался всмъ ея смлымъ выходкамъ, всмъ ея мальчишескимъ шалостямъ, которыя такъ милы, такъ граціозны въ женщин.
— И ты, такъ хорошо знающій сестру мою, знающій, какъ она была воспитана и что сдлало изъ нея баловство отца, и почему ее такъ трудно теперь выдать замужъ — ты ныньче, вечеромъ, допустилъ ее надлать массу безразсудствъ, тогда какъ могъ, однимъ изъ тхъ словъ, которыя только ты умешь говорить ей — съ перваго же разу остановить ее?
Другъ, къ которому обращался такимъ образомъ Анри, былъ сынъ земляка, школьнаго товарища и товарища по оружію г. Мопрена. Умирая, старикъ Денуазель поручилъ г. Мопрену опеку надъ своимъ сыномъ, и мальчикъ нашелъ въ опекун отца. Находясь въ училищ, онъ проводилъ вс вакаціи въ Маримон, и семья Мопрена сдлалась для него родной. Когда у Мопрена родились дти, Денуазелю казалось, что онъ былъ старшій братъ ихъ. Естественно, что наиболе симпатіи внушала ему Рене, которая, еще маленькой, начала обожать его. Она уже тогда была рзва и упряма. Онъ одинъ умлъ заставить ее слушаться. Когда она подросла, онъ сдлался воспитателемъ ея характера, руководителемъ ея вкуса, духовникомъ ея мысли. И вліяніе его на молодую двушку росло съ каждымъ днемъ, вмст съ короткостью въ этомъ дом, гд для него всегда была готова комната, накрытъ былъ приборъ и куда онъ часто прізжалъ гостить на недлю.
— Бываютъ дни, продолжалъ Анри:— когда въ этихъ выходкахъ моей сестры нтъ никакой бды. Но сегодня, передъ этимъ малымъ… Я увренъ, что это разстроитъ вс наши планы. А славная партія! Молодой человкъ, во всхъ отношеніяхъ, порядочный, милый…
— Ты находишь? А меня онъ напугалъ за твою сестру. И вотъ почему я былъ съ ней такой, какимъ ты мейя видлъ сегодня вечеромъ, вдь, порядочность этого человка — самая вульгарная, самая пошлая… Это — модная картинка, манекенъ портнаго какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи. И это — мужъ для твоей сестры? Да какъ же онъ можетъ, чортъ побери, понять ее? Разв онъ въ состояніи угадать, сколько великодушія, благородства, страсти таится подъ этой эксцентричностью? Можно ли себ представить хоть что-нибудь общее между ними, хоть одну мысль?.. пускай бы твоя сестра вышла Богъ знаетъ за кого, лишь бы только этотъ человкъ былъ уменъ, лишь бы у него былъ характеръ, была личность… что-нибудь способное овладть такой натурой или расшевелить ее — я бы ничего не сказалъ. Часто у мужчины бываютъ огромные недостатки, но они заставляютъ женское сердце жить… Съ кутилой еще были бы шансы, что она привязалась бы къ нему изъ ревности. Человкъ дловой, честолюбивый, какъ ты, посвятилъ бы ее въ свою дятельность, въ свои планы, она мечтала бы съ нимъ о блестящемъ будущемъ… Но такое полнйшее ничтожество, какъ этотъ франтъ… и на вки! Твоя сестра была бы глубоко несчастлива, она умерла бы… потому что она создана не такъ, какъ другія… Надобно сказать правду. Это — натура высокая, независимая и очень нжная… это…
— Торопись, Анри! кричалъ Даварандъ съ крыльца дебаркадера:— садятся въ вагоны. Твой билетъ у меня.
Г-жа Мопренъ находилась въ своей спальн. Часы только-что пробили полночь. Г-жа Мопренъ завивала себ волосы въ папильйотки, стоя передъ зеркаломъ, освщеннымъ одной свчой. Она была въ юпк и кофточк. Г. Мопренъ лежалъ уже въ постели.
— Луи! сказала г-жа Мопренъ.
— Что? спросилъ г. Мопренъ съ выраженіемъ индиферентности, досады и скуки человка, который, хотя глаза его и открыты, начинаетъ уже вкушать пріятности горизонтальнаго положенія.
— Если ты спишь, такъ не надо!
— Я вовсе не сплю. Ну, что такое?
— Ахъ! Господи! ничего особеннаго. Я нахожу, что Рене была нынче вечеромъ до невозможности неприлична, вотъ и все. Ты замтилъ?
— Нтъ. Я не обратилъ вниманія.
— Такія выходки!.. Я не понимаю, что за причина… Скажи, пожалуйста, она ничего не говорила теб? Ты ничего не знаешь? Вдь, у васъ съ ней всегда секреты, шептанье. Я послдняя узнаю обо всемъ… тогда какъ ты… теб все разсказываютъ. Право, я очень счастлива, что родилась неревнивой.
Г. Мопренъ, не отвчая, закутался въ одяло.
— Ты, положительно, спишь, произнесла г-жа Мопренъ кислымъ, недовольнымъ тономъ женщины, ожидающей отпора на свое нападеніе.
— Я ужъ сказалъ теб, что не сплю.
— Такъ, стало быть, вы не понимаете, г. Мопренъ? Это удивительно… эти умные люди! А казалось бы, что дло одинаково близко обоимъ намъ. Вдь, свадьба опять разстроилась. Поняли вы? А какая была партія! Молодой человкъ изъ хорошей семьи, богатый… все было въ немъ, все!.. Можемъ теперь проститься съ нимъ. Анри говорилъ мн объ этомъ сегодня… Конечно, Ревершонъ ничего не сказалъ ему, потому что уметъ жить въ свт, но Анри увренъ, что онъ не сдлаетъ предложенія. Эти вещи чувствуются… это сейчасъ видно…
— Ну, и пускай уходитъ. Что же мн сказать на это? Г. Мопренъ приподнялся на своей постели.— Молодыхъ Ревершоновъ немало на бломъ свт, прибавилъ онъ.— Найдутся еще… Тогда какъ двушки, подобныя моей дочери…
— Вашей дочери, вашей дочери…
— Ты не отдаешь ей должнаго, Тереза.
— Я? Нтъ, я отдаю ей полную справедливость, но только я вижу ее такой, какая она есть… у меня не твои глаза — вотъ что. У ней есть недостатки, большіе недостатки, которымъ ты потворствовалъ — да, ты. Капризы, втренность, словно ей десять лтъ. Ты думаешь, что меня не огорчаютъ ея требовательность, ея нершительность и вс эти странныя выходки, появившіяся у ней съ тхъ поръ, какъ мы вздумали выдать ее замужъ. Какъ она обращается съ людьми, которыхъ ей представляютъ? Она ужасна въ первыя свиданія… Вотъ ужь десятаго жениха она выпроваживаетъ.
При этихъ послднихъ словахъ г-жи Мопренъ, отеческое тщеславіе озарило лицо г. Мопрена.— Да, да, сказалъ онъ, улыбаясь:— она дьявольски остроумна… Помнишь ты этого бднаго префекта? Какъ только она увидла его, такъ сказала: ‘это — старый птухъ’…
— Ужасно смшно и, главное, очень прилично! Эти словечки, конечно, помогутъ намъ пристроить ее, привлекутъ искателей руки ея-неправда ли? Я уврена, что Рене иметъ въ свт репутацію злой. Еще немножко этого остроумія, и ты увидишь, сколько жениховъ будетъ свататься къ твоей дочери. Я такъ легко пристроила Анріетту, а эта — мой крестъ.
Г. Мопренъ, взявшій съ ночнаго столика табакерку, вертлъ ее между большимъ и указательнымъ пальцемъ.
— Впрочемъ, это — ея дло, продолжала г-жа Мопренъ.— Когда ей минетъ 30 лтъ, когда она всмъ откажетъ и никто уже не захочетъ брать ее, несмотря на все ея остроуміе, на вс ея хорошія качества — она пожалетъ, и вы тоже.
Послдовала пауза. Г. Мопренъ подумавъ, что жена его кончила, но она, перемнивъ тонъ, сказала:
— Теперь мн нужно потолковать съ вами о сын.
Въ эту минуту г. Мопренъ, который до сихъ поръ слушалъ слова жены своей опустивъ голову, вдругъ поднялъ ее, и на губахъ его мелькнула добродушно-лукавая полуулыбка.
Въ буржуазіи, въ высшей такъ же, какъ и въ низшей, существуетъ извстнаго рода материнская любовь, возвышающаяся до страсти и унижающаяся до раболпія. Часто случается встрчать мать, сердце которой словно распростерто ницъ передъ сыномъ. На него возлагаются вс надежды. Онъ — нетолько наслдникъ, онъ — будущность семьи, которой онъ общаетъ благосостояніе, прогрессивное возвышеніе, изъ поколнія въ поколніе. Мать любитъ его и въ немъ гордится собой, онъ представляется ей какимъ-то высшимъ существомъ, и она даже удивляется, что она могла носить его въ своемъ чрев. Г-жа Мопренъ была изъ этихъ матерей современной буржуазіи. Міръ, казалось, начинался и кончался для нея ея сыномъ. Онъ былъ въ ея глазахъ совершенствомъ. Онъ былъ всхъ умне, всхъ красиве и, главное, всхъ порядочне. Онъ былъ близорукъ и носилъ пенсне, она не хотла даже согласиться, что онъ плохо видитъ. Когда онъ былъ тутъ, она смотрла, какъ онъ говоритъ, ходитъ, садится. Когда онъ поворачивался къ ней спиной, она улыбалась. Она любила складки его одежды. Когда онъ уходилъ, она нсколько минутъ оставалась въ креслахъ, думая о немъ, припоминая его слова, его движенія, и безконечно отрадное чувство наполняло ея сердце, свтилось въ глазахъ ея, когда съ ней заговаривали, она точно просыпалась.
Эта манія материнской любви была наслдственная. Въ семейств г-жи Мопренъ вс матери были матерями до неистовства. Бабушка ея оставила въ своемъ кра легенду. Говорили, что она обезобразила горячимъ углемъ ребенка, котораго находили красиве ея сына. Когда ребенокъ г-жи Мопренъ въ первый разъ захворалъ, она чуть не сошла съума, она проклинала всхъ здоровыхъ дтей и желала, чтобъ Богъ убилъ ихъ, если ея сынъ умретъ. Однажды, во время серьёзной болзни его, она провела сорокъ восемь ночей безъ сна. Отъ усталости ея ноги опухли. Когда онъ сталъ бгать, ему было все позволено. Если ей жаловались, что онъ побилъ деревенскихъ ребятишекъ, она говорила растроганнымъ голосомъ: ‘Бдный малютка’. Мечтая о его будущности, она перебирала въ ум всхъ богатыхъ наслдницъ въ департамент, которыя впослдствіи могли бы, по своимъ лтамъ, годиться ему въ жены. Она видла его въ замкахъ, верхомъ, въ красномъ костюм, надежды, иллюзіи, перспективы ослпляли ее.
Пришло время ученья, время разлуки. Три мсяца г-жа Мопренъ вела съ мужемъ борьбу изъ-за сына, котораго ей хотлось воспитывать дома, но г. Мопренъ остался непоколебимъ. Все, чего г-жа Мопренъ могла отъ него добиться, это — выбора учебнаго заведенія. Она выбрала, разумется, самое спокойное и пріятное — одно изъ тхъ заведеній, гд воспитываются дти богатыхъ родителей, гд дисциплина слаба, гд во время прогулокъ дятъ пирожки и гд профессора боле репетируютъ, нежели взыскиваютъ.
Впродолженіи семи лтъ, которыя онъ тамъ пробылъ, г-жа Мопренъ не пропускала ни одного дня, чтобъ ни пріхать туда изъ С. Дени, въ часъ рекреаціи. Ни холодъ, ни дождь, ни усталость — ничто не останавливало ея. Въ пріемной, на двор, другія матери указывали на нее. Ребёнокъ цловалъ ее, бралъ пирожки и спшилъ возвратиться къ играмъ, говоря, что ему некогда. Этого было довольно для его матери. Она его видла, онъ былъ здоровъ. Она не переставала думать объ его здоровь и кутала его въ фланель. Въ дни отпуска, пичкала его мясомъ и выливала ему на тарелку весь сокъ бифштекса, съ кровью, для того, чтобъ мальчикъ былъ сильне и крпче. Она купила ему маленькій коврикъ, чтобы ему не жестко было сидть на классной скамейк.
Въ заведеніи у воспитанниковъ были свои комнаты. Она меблировала ему комнату, какъ взрослому мужчин. Двнадцати лтъ, онъ имлъ палиссандровый туалетъ-комодъ.
Ребёнокъ сдлался молодымъ человкомъ, молодой человкъ вышелъ изъ училища, и обожаніе г-жи Мопренъ еще усилилось при вид измнившейся турнюры ея взрослаго сына и пробивавшейся у него бороды. Позабывъ о счетахъ, по которымъ ей приходилось уплачивать въ магазины, она была въ восхищеніи отъ его платья, прически и обуви.
Его вкусы, привычки, манеры и обстановка отличались элегантностью, передъ которой она преклонялась, съ удивленіемъ и восторгомъ, какъ будто не она была ея источникомъ и кассиромъ. Лакей ея сына былъ для нея несовсмъ лакей, лошадь была не просто лошадь… а лошадь ея сына.
Когда ея сынъ вызжалъ, она приказывала предупредить себя для того, чтобъ имть возможность взглянуть — какъ онъ садится на лошадь или въ карету.
Съ каждымъ днемъ, этотъ сынъ все боле и боле наполнялъ ее собой. Живя безъ развлеченій, съ незанятымъ ничмъ воображеніемъ, ничего не читая, состарвшись подл мужа, который женился на ней безъ любви и всегда держалъ себя отъ нея далеко, погруженный въ умственныя занятія, въ политику, въ дла, не имя около себя никого, кром дочери, которой она никогда вполн не отдавала своего сердца, она кончила тмъ, что всю жизнь свою положила въ Анри, все свое тщеславіе сосредоточила на его успхахъ, на его карьер, на его будущности. Единственной ея мыслью — мыслью, наполнявшей вс часы ея дня и ночи, ея ide fixe — было женить этого обожаемаго сына, хорошо женить, отыскать ему богатую, блестящую партію, такъ, чтобы эта женитьба отмстила за нее, вознаградила ее за всю скуку ея темнаго существованія, за эту бережливую, одинокую жизнь, за вс лишенія женщины и жены.
— Знаете ли вы, по крайней мр, г. Мопренъ, сколько вашему сыну лтъ? продолжала г-жа Мопренъ.
— Сколько лтъ Анри? Мн кажется, душа моя, что ему должно быть… постой, онъ родился въ 1826 году — не такъ ли?
— Это отецъ-то спрашиваетъ! Ну, да, въ 1826 г. 12-го іюля 1826 года.
— Стало быть, ему 29 лтъ. Да… дйствительно. Скажите, пожалуйста — ужъ 29 лтъ!
— И вы сидите сложа руки, вы нисколько не думаете о его будущности! Вы говорите себ преспокойно: ‘Каково — ужь ему 29 лтъ!’ Другой бы позаботился, поискалъ… Анри — не такой, какъ его сестра… Онъ хочетъ жениться. Приходило ли вамъ когда-нибудь въ голову пріискать для него партію, жену? Никогда, такъ же, какъ и для его старшей сестры. Позвольте спросить: что вы сдлали для нея? Казалось, вамъ было все равно — найдетъ она, или не найдетъ жениха. Вы можете умыть себ руки въ ея счастьи… оно не лежитъ у васъ на совсти.— Скажите по правд: нашли ли бы вы безъ меня такого зятя, какъ г. Даварандъ, обожающій Анріетту, могущій служить образцомъ мужа и свтскаго человка?
И г-жа Мопренъ, потушивъ свчу, легла въ постель, носомъ къ стн.
— Да, образцомъ мужей, не унималась она и подъ одяломъ:— вы думаете, много найдется такихъ зятьевъ… Онъ длаетъ все, чтобы угодить намъ. Когда онъ обдаетъ у насъ, вы кормите его скоромнымъ, и онъ ничего не говоритъ. И какая внимательность… недавно, мн нужно было подобрать шерсть…
— Извини меня, другъ мой. О чемъ мы разговариваемъ? предупреждаю тебя, что мн нынче очень хочется спать… Началось это съ нашей дочери, теперь ты перешла къ глав о совершенствахъ г. Даваранда. Эту главу я знаю… мы до утра не кончимъ. Чего теб хочется? Чтобы сынъ твой женился — нетакъ ли? Ну что-жъ? и я не желаю ничего лучшаго. Женимъ его.
— Женимъ! Можно на васъ разсчитывать. Таковскій вы человкъ, чтобы позаботиться? вы не пошевелите пальцемъ.
— Это ужъ, съ твоей стороны — несправедливость, душа моя. Не дале, какъ дв недли назадъ, я, кажется, доказалъ теб противное. Идти слушать скучнйшую оперу… сть вечеромъ мороженое — чего я терпть не могу… разговаривать о погод съ какимъ-то провинціаломъ, который на всхъ бульварахъ кричитъ о приданомъ своей дочери… Если ты все это называешь ‘не пошевелить пальцемъ’… такъ ужъ я не знаю. Ты скажешь, что дло не выгорло. Но это ужъ — не моя вина. Что же мн длать, если этотъ господинъ ищетъ для своей дочери ‘красиваго самца’, какъ онъ выражается. Разв я одинъ виноватъ въ томъ, что нашъ сынъ родился не Геркулесомъ?
— Г. Мопренъ…
— Ты всегда и во всемъ обвиняешь меня… Ты сдлаешь мн репутацію эгоиста…
— Вс мужчины — такіе…
— Благодарю за нихъ…
— Нтъ, это — въ вашемъ характер, на васъ нельзя сердиться за это… Матери, одн только матери всегда хлопочутъ… Ахъ! еслибъ ты походилъ на меня, еслибъ ты каждую минуту представлялъ себ все, что можетъ случиться съ молодымъ человкомъ. Я знаю, что Анри разсудителенъ, но привязаться нетрудно, того и гляди — нападетъ на какую-нибудь негодницу… дрянь, это мы каждый день видимъ… Я, кажется, бы сошла съ ума. А что, Мопренъ — не закинуть ли удочку м-мъ Розьеръ? какъ ты думаешь?
Отвта не было. Г-жа Мопренъ ршилась замолчать. Долго еще ворочалась она съ боку на бокъ, стараясь заснуть, и заснула только подъ утро.
— Куда это ты, скажи, пожалуйста? спросилъ, на другой день, г. Мопренъ у жены, надвавшей передъ зеркаломъ черную кружевную мантилью.
— Куда? отвчала г-жа Мопренъ, прикалывая на плеч мантилью одной изъ булавокъ, которыя держала во рту.— Не низко ли я спустила мантилью? посмотри-ка, пожалуйста.
— Нтъ.
— Потяни немножко…
— Какъ ты нарядилась! сказалъ г. Мопренъ, отойдя и оглядывая туалетъ жены, отличавшійся изяществомъ и почти суровой простотой. Она была вся въ черномъ.
— Я ду въ Парижъ.
— Въ Парижъ? Зачмъ это? Что теб длать въ Париж?
— Ахъ! какъ ты скученъ съ своими разспросами: куда дешь, да что теб длать? Теб очень хочется знать? Не правда ли?
— Я такъ просто спросилъ тебя…
— Я ду исповдываться, другъ мой, сказала г-жа Мопренъ, опустивъ глаза.
Г. Мопренъ онмлъ отъ удивленія. Г-жа Мопренъ, въ первое время посл замужества, здила по воскресеньямъ къ обдн, впослдствіи, она сопровождала дочерей своихъ слушать ‘поученія въ вр’, но этимъ и ограничивалась ея религіозность. Въ теченіи этого времени, онъ видлъ ее индиферентной, такой же, какъ самъ онъ. Когда первая минута удивленія прошла, онъ раскрылъ ротъ, чтобъ сказать что-то, посмотрлъ на нее и не сказалъ ничего, повернулся на каблукахъ, и вышелъ въ другую комнату, напвая какую-то арію, которой недоставало только словъ и музыки. Г-жа Мопренъ подъхала къ хорошенькому, веселенькому домику въ улиц Мадленъ. Поднявшись въ четвертый этажъ, она позвонила. Ей отворили. ‘Г. аббатъ Блампуа?’
— Здсь, сударыня, сказалъ слуга, въ черной ливре, съ скромнымъ взглядомъ, съ бельгійскимъ акцентомъ и низко, почтительно раскланивавшійся.— Онъ провелъ г-жу Мопренъ черезъ переднюю и столовую, ярко освщенную солнцемъ и гд былъ накрытъ на стол приборъ, въ нарядную, благоухающую цвтами гостиную. Надъ органомъ-мелодіумомъ съ богатыми инкрустаціями висла копія съ ‘Ночи’ Корреджіо. На другой стн виднлась, въ траурной рамк, литографія, изображавшая причащеніе Маріи-Антуанеты и ея жандармовъ, въ Консьержери. На этажеркахъ разставлено было множество бездлушекъ, вещей, которыя дарятся въ праздники или на память. Бронзовая статуя Магдалины, Кановы, стояла на стол, посреди комнаты. Мёбель, подушки, коврики, тщательно вышитые, все, очевидно, было подарено аббату набожными дамами. Мужчины и женщины ожидали тутъ, отворяли дверь въ комнату аббата, оставались тамъ нсколько минутъ, выходили, кланялись и исчезали. Послдняя изъ ожидавшихъ постительницъ оставалась долго. Когда она вышла, г-жа Мопренъ не могла разглядть лица ея, закрытаго двойнымъ вуалемъ. Аббатъ стоялъ спиною къ камину, когда г-жа Мопренъ вошла въ его комнату. У аббата Блампуа не было прихода. Онъ имлъ только кліентовъ и спеціальность: это былъ свтскій священникъ, священникъ бомонда, высшаго элегантнаго общества.
Онъ исповдывалъ гостиныя, руководилъ совстью ‘благорожденныхъ’ лицъ, утшалъ души, стоющія того. Это былъ человкъ съ большимъ смысломъ, снисходительный, исполненный терпимости, любившій ко всему примнять изреченіе: ‘буква умерщвляетъ, а духъ живитъ’. Онъ умлъ понимать и улыбаться. Онъ соразмрялъ вру съ темпераментомъ людей и давалъ ее только въ маленькихъ дозахъ. Онъ смягчалъ суровость покаянія, посыпалъ песочкомъ путь къ спасенію. Онъ отдлялъ отъ жестокой, требовательной, мрачной религіи бдныхъ — легкую, пріятную, эластическую религію богачей, уживавшуюся съ общественными условіями, нравами, привычками, даже предразсудками. Изъ идеи Бога онъ длалъ нчто элегантное и комфортабельное.