Мой земляк Юсупов
Мой земляк Юсупов
Примечания
Примечания
Мой земляк Юсупов, Павленко Петр Андреевич, Год: 1942
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Петр Павленко. Собрание сочинений. Том 3
В батальоне у нас, кроме Тургунбая Юсупова, не было ни одного узбека.
Юсупов плохо знал русский язык, и, когда бойцы собирались поговорить о своих колхозах, женах и ребятах, ему оставалось только молча слушать чужие рассказы.
У всех было что-то общее между собой. Он один казался сиротою. Это сразу бросалось в глаза, и как только я заметил Тургунбая, я понял, что ему тяжело.
Мы лежали в неглубокой степной лощине в верховьях Дона. Вдали шел бой. Батальон ожидал темноты, чтобы передвинуться ближе к огню, под самую немецкую проволоку. Саперы приготовляли мины и бикфордовы шнуры. Было уже за полдень, степь раскалилась. Казалось, она потрескивает, как поджаренный хлеб, но то было дружное стрекотание кузнечиков.
Мы лежали в густой, начинающей вянуть траве, наблюдая над своей головой воздушные схватки между нашими и германскими истребителями. День точно остановился. Солнце не торопилось к закату, и времени для разговоров было сколько угодно.
Трое уральцев, лежа рядом, вслух вспоминали своих общих знакомых. Полтавец Горб хоть и не был земляком орловца Вырубова, но они два сезона работали в Мариуполе и вспоминали завод, улицы и сады города, как родные места. Тургунбай же Юсупов, лежа в стороне от них, возился у крохотного ручья. Он подпер камешком струю воды, и она тихо щебетала над его ухом.
Я подполз к Юсупову и тронул его за плечо.
— Тургунбай-ака! — сказал я. — Хорошо сейчас в Фергане! Солнце. Персики. Вода поет в арыках. Если поставить в арык кирпич стоймя, будет как водопад. Ночью надо поставить топчан над арыком. Лежишь, а под тобой, в арыке, тихо-тихо поет вода, будто старуха мать тебя убаюкивает.
— Ай, товарищ! — и Тургунбай задохнулся от счастья: он был ферганцем. — Ты Фергану нашу знаешь? Ай, ладно! Ай, спасибо тебе! Давно знаешь?
— Все знают Фергану, — ответил я, но он грустно покачал головой. — Все мы были там, — продолжал я, взяв его за руку, рука была сухая и скользкая, точно полированная. — Когда вы строили Большой Ферганский канал, все были с вами душой.
Я поднялся на локтях и позвал сапера Арменака Папазьянца:
— Арменак! Фергану знаешь?
— Нет, — ответил он, не отрываясь от неба, где кружилась в смертельной пляске дюжина наших и чужих истребителей.
— А ферганский метод?
— А метод знаем, — ответил он, переворачиваясь со спины на грудь, и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на меня. — Ферганский метод — красивый штучка, — сказал Арменак. — Большой эффект дает.
— Кто большой эффект дает? — переспросил Горб.
Ему объяснили.
— Чорт его, что это за ферганский метод? Сколько читаю о нем, а в чем дело, никак не пойму.
Тургунбай взял прутик и хотел показать, как они работали на постройке канала, но сержант Циглер перебил его.
— У нас на Кубани, — сказал он, — мы ферганский метод усовершенствовали, когда строили Тшикское водохранилище. Так что теперь правильнее будет говорить не ферганский, а кубанский метод. А все дело вот в чем…
Но Юсупов не мог дать ему высказаться. Он поднял руку, точно клянясь, и сел на корточки.
— Товарищ сержант! Не годится! — сказал он, и глаза его точно прыгнули вперед из орбит и налились темным блеском.
Однако у него было мало слов, и он боялся, что не выскажет своей мысли.
— Вот наш земляк, — показал Тургунбай на меня, — пусть он все скажет. Пожалуйста, не мешай ему.
Я рассказал о ферганском методе, о героях первого канала, вспомнил огненные ночи на шумной народной трассе. Никто до узбеков не поднял такой могучей волны народною энтузиазма в строительстве. Все было еще очень ново, казалось спорным. Все рождалось и крепло в самом движении, на народе. Это был удивительный праздник, прекрасная сказка, рассказанная кетменями народа.
Потом ее пересказали в Армении и Азербайджане, на Кубани и во многих других местах. Но родина ее — Фергана.
Циглер сразу же согласился, что, конечно, узбеки — первые и что землекопы они, каких больше не сыщешь, но что на Кубани все же многое удалось потом улучшить.
— А в Фергане я сам был, ездил присматриваться, как там, — сказал он. — Фергана и Маргелан — городки замечательные. Сады тоже замечательные, а виноград — ну, такого и на Кубани нет. Виноград замечательный!
Мы победили с Тургунбаем.
И как победители мы имели право говорить теперь без стеснения.
— А где Дусматов? Где Сарымсаков? Где Кендынбабаев? Где весельчак и острослов Мирзамахсудов?
Юсупов пожал плечами.
— Не знаю, — сказал он. — Я с первого дня воюю. Сегодня какой будет день?
— Августа седьмой день.
— Семь дней назад в том году начались массовые работы на канале.
— Позавчера в тот год Кендынбабаев дал на головном восемь норм, сегодня — девять, а назавтра у него десять было. Потом шестьдесят кубометров в день давал! — и Юсупов рассмеялся, гордясь и ликуя.
— Помнишь, как на канал приезжала Халима Насырова? — спросил я его. — Помнишь, как пела она однажды ночью и все кричали ей: ‘Не исчезай! Не уходи!’ — и били себя руками в грудь, словно хотели вырвать и поднести ей свое сердце?
Тургунбай кивнул головой, что помнит, и запел нам песню Хамзы, ту, что на Куйган-Ярской плотине певала нам Халима, а мы, как одно сердце, вставали за ней.
Арменак Папазьянц сказал, что он слышал эту песню не то по радио, не то на пластинке, а Горб видел портрет Халимы на Всесоюзной выставке, и все мы оказались как бы еще родней, чем были.
День между тем снова как бы наладился и пошел к закату. На быстро вечереющем небе затихали последние бои, и гул орудий впереди нас нехотя смолкал, уступая место чавканью мин и фейерверку ракет.
Но как стемнело, успокоилась и земля. Стало тихо, и от тишины прохладно, легко.
Приближался темный саперный час. Мы лежали рядом с Юсуповым. Он глядел в высокое небо, и перед его глазами проходила родина. Думал о ней и я.
Видели мы тенистые ферганские сады и рисовые поля, похожие на куски неба, брошенные средь зелени. Видели гранатовые деревья, на которых плоды висят, подобно фонарикам из красного хрусталя. Слышали, как, мягко шлепая крыльями, летят к своим гнездам на крышах большеногие аисты. Сухая, легкая, как дым, пыль ферганских дорог щекотала нам глаза.
Халима! Поете ли вы, как пели?. Спойте, чтобы узбеки слышали вас в верховьях Дона! Чтобы русские, которые знают вас, услышали вас везде! Спойте, чтобы всегда быть рядом с Тургунбаем Юсуповым.
— Ты хочешь, чтобы Халима пела, Юсупов?
— Они не знают, — кивнул он в сторону товарищей. — Они только ее портрет видели. Ферганский метод они тоже один портрет видели. Петь я не могу, а ферганский метод буду показывать ночью, — он вдохнул в себя воздух от гордости и азарта. — Ферганский метод жить можно, ферганский метод умирать можно…
Ночь приблизилась неожиданно. Все краски вечера исчезли, как мыши, перед ее мягкой кошачьей, поступью.
— Приготовиться! — прошел приказ от бойца к бойцу.
Юсупов вынул кирпич из ручья — и вода перестала петь.
Он взял две связки бутылок с горючей жидкостью, взрыватель и кусок тонкой проволоки.
— Зачем мину тратить? — сказал он. — Есть земля трудная, есть земля легкая. Здесь как раз легкая. Смотри, что я сделаю.
И он показал мне, как он закопает две связки бутылок и соединит их проволочкой со взрывателем, по принципу мины натяжного действия.
— Я кетменщик, я землю знаю. Кетменщик — сапер. Дешево будет, очень весело будет!
Мы распрощались.
Спустя час серия страшных взрывов осветила ночь перед немецкими окопами. Забарабанили автоматчики. Вспорхнули одна за другой ракеты.
Немец открыл огонь по всему участку.
Майор, в блиндаже которого я ожидал рассвета, позвонил в батальон:
— Какого чорта расходуете столько мин! Что?.. Ферганским методом?.. Это еще как?.. Ага! Ловко… Культурно… Представить, представить! Люблю смекалку. Вполне культурно!
И я сказал майору:
— Значит, это мой земляк отличился. Тургунбай Юсупов.
— А вы узбек?
— Нет, но мы земляки с ним.
— Толковый народ, — сказал майор, и я почувствовал, что он улыбается в темноте. — Ферганским методом! Ишь ты! Весьма культурно. Пробило три хода в проволоке и еще две ловушки поставили в стороне. И без единой мины! Культурненько, честное мое слово! Люблю!
1942
Мой земляк Юсупов . — Впервые опубликован в журнале ‘Красноармеец’, No 17 за 1942 г., а затем вошел в сборник ‘Путь отваги’ (‘Советский писатель’, М. 1943), ‘Избранное’ (‘Советский писатель’, М. 1949), ‘Избранное’ (Гослитиздат, 1949). Печатается по тексту ‘Избранное’ (Гослитиздат, 1949).