Борис Зайцев
Борис Зайцев
Мой вечер
Мой вечер
Комментарии
Комментарии
——————————————————————
Мой вечер, Зайцев Борис Константинович, Год: 1909
Время на прочтение: 6 минут(ы)
— Боже мой, когда же все это кончится? — Я села у окна, в своей комнате, и смотрела тупо на позлащенный луною узор инея. В нем играли, блестя, огоньки.
Ну, жизнь! Как нарочно все складывалось против меня. Даже сегодняшняя ссора с Олей. Я знаю ее характер, ей хотелось пойти в синематограф, я не позволила, она стала ворчать. Тогда я сказала ей резкость, и она обиделась. Завтра весь день будет дуться. Таня не хочет на праздник готовиться по-немецки, между тем, она ничего не знает, даже не умеет проспрягать вспомогательного глагола.
Впрочем, это, конечно, мелочи. Есть вещи хуже. Где сейчас, например, Андрей? С ним в дурных отношениях мы уже неделю. Что — неделю! Мы устали, измотались, раздражаем друг друга постоянно.
Сесть бы в вагон, чтобы Андрюша был добрый, сесть и махнуть в Ниццу, в экспрессе, понюхать цветов, море поглядеть, а весной пожить в Тоскане…
Я улыбнулась, поняла, как я глупа. Где же будут Таня, Оля? Как Андрею уехать? Нет, это далеко. Я встала с кресла, в полумгле, медленно прошлась вальсом. В зеркальном шкафу бледно проплыло что-то — это мое отражение. Я приблизилась. Ничего себе, волосы устроены неважно, платье более чем домашнее. Если бы меня подобрать, приодеть, я могла бы сойти кой за что. Для кого? — Я вспомнила Андрея. — Стоит ли? Но мне хотелось танцевать что-то пронзительное, тургеневское, старый вальс, и, танцуя, заплакать.
В этом странном настроении застала меня Маруся. Она явилась неожиданно, в декольте, вся в духах, и кинулась меня целовать.
— Ты откуда это?
Я была немного удивлена, но Марусю я люблю за красоту и ласковый нрав и была рада ее приходу.
— Ангел, милая, едем!
— Да куда?
— В собрание.
— Ну?
— На бал.
Маруся хохотала, визжала, бросалась на колени. По ее глазам я догадалась, что она влюблена. Дело просто: на балу будет ‘он’, а одной ехать неудобно. Я уж знаю, что меня зовут, когда надо устраивать чьи-нибудь чужие дела.
— Слушай, — спросила я, — ты знаешь ланнеровские вальсы?
— Ланнеровские? — Маруся захохотала. — Да это старье какое-то, кажется, совсем не интересно.
— Ну, нет, если будет ланнеровский вальс, я поеду, а то нет.
— Будет, будет, милая моя, золотая, серебряная. — Маруся ловко вытянулась в длину по ковру и стала целовать мне руки. — Хорошая, любимая, будут какие хочешь, только едем.
Я поколебалась немного и вдруг решила. Едем. Я давно уже не выезжала. Семейные дела, огорчения, холодность Андрея парализовали меня. Между тем девушкой я любила танцы, даже с Андреем познакомилась на весеннем балу у предводителя. И когда сейчас Маруся помогала мне одеться, я заволновалась старыми волнениями, и мое сердце защемило, отчего не будет там Андрея, отчего он обо мне не думает, и не влюблен так нежно, как хотелось бы? Я вздохнула.
— Сию минуту, дуся, мгновение!
Маруся застегивала мне платье и думала, что я соскучилась. Счастливые всегда глупы.
Около одиннадцати мы катили в санках. Было морозно, от луны все туманилось. Хрустел снег, что-то рождественское было в вечере, мне вспомнились стихи: ‘И месяц с левой стороны сопровождал меня уныло’. Почему это я все думаю о Тургеневе, Пушкине?
— Ну, я буду твоей мамашей, — я смеялась, когда мы всходили по лестнице собрания. — Буду сидеть в уголке, дремать, разговаривать со старыми дамами о болезнях и судачить.
— Не ломайся, — сказала Маруся весело, — не люблю.
В проходе я взглянула в зеркало: нет, шея у меня неплохая, бело-матовая, черное платье с розой, все-таки порода есть.
Белые колонны, золотой свет, бледные плечи дам, духи, все это казалось свежим, тонким и молодящим. Что-то зеркальное сияло вокруг.
— Ну, где же твой хахаль? — спросила я.
— Как ты сказала?
— Хахаль. Маруся закатилась.
— Ты думаешь, я кухарка… ку-хар-ка, — она тряслась от хохота, — к которой ходит ку-м пожар-ный?
‘Опять смех от счастья’, — подумала я и позавидовала.
— В слове хахаль нет ничего смешного.
Мамашей в тот вечер мне, действительно, не пришлось быть. Видимо, благодаря Марусе, меня приглашали какие-то юные, полузнакомые лицеисты, штатские, и я танцевала много. Я думала об Андрее, но послушно исполняла, что требовалось, опять меня преследовали литературные воспоминания. Если бы я была Наташей, и вдруг у колонны увидела бы князя Андрея, в белом адъютантском мундире…
— Проведите меня в гостиную.
Ловко лавируя, правовед вальсом двигался к дверям, на пороге откланялся. Я одна вступила в зеленоватый мрак, здесь горели лишь две лампочки по углам, затянутые тюлем. Подойдя к окну, старинному, с полукругом наверху, я стала за портьерой и взглянула в сад. Тихо струилось и переливалось что-то на снегу под луной. Знаете ли вы эти вечера, под Новый год, когда веришь, что обаятельные виденья могут посетить душу? Когда снова возможна девическая любовь, к Наташе явится князь Андрей в белом адъютантском мундире?
Я стояла довольно долго, потом отошла. ‘Ну, что же, помечтала, поплясала, пора домой. Все-таки, вечер прошел, даже лучше он прошел, чем можно было ждать’.
И с покойным сердцем я стала пробираться к выходу. В проходе меня стеснили, я должна была переждать, и случайно мой взор упал на подножие двух колонн. Спиной ко мне, во фраке, тоньше и моложе обыкновенного, стоял Андреи. Я вздрогнула, он обернулся, по усталому, как мне показалось, лицу прошла улыбка.
— Ты здесь? Вот неожиданно!
Все улыбаясь, он подошел ко мне, поцеловал руку. Мы давно уже не бывали нигде вместе, и меня тронул этот поцелуй, этот новый ласковый блеск его глаз. ‘Какой он худой… — И через секунду добавила: — Милый’. Если бы все было как прежде, я должна была бы посмотреть на него, колко намекнуть на кого-нибудь из дам и, чувствуя, что в его же глазах гибну, взять тон озлобленности. Но сейчас я ничего этого не могла сделать, достоинство жены, традиционное, осталось неподдержанным, и, напротив, я покраснела и взглянула ему робко в глаза.
— Как это ты надумала?
— Меня сманила Маруся.
Положительно, я становилась девчонкой, не только я не могла быть ничьей матерью, но самой мне нужна была гувернантка.
Андрей взял меня под руку. Все с той же улыбкой, он повел меня тихим шагом.
— Я не ждал, никак не ждал, что вы тут! Это очень славно, я рад.
Когда он добр, он называет меня на ‘вы’.
Гуляя, мы разговаривали. Он чувствовал себя плохо, в этот вечер его томили тяжелые мысли, по смутному побужденью он поехал сюда после клубского обеда.
— А вам весело?
Я хотела прижаться к нему, крикнуть, что без его любви мне не может быть весело, но сдержалась, скромно шепнула:
— Да.
— Natalie, — вздумал он вдруг, — и я вспыхнула, — хотите, мы пройдемся с вами в вальсе?
Он увидел смущение и нерешительность в моих глазах.
— Помните, мы танцевали с вами когда-то?
В это время музыка заиграла. Это был ланнеровский вальс.
— Можно вас пригласить? — Андрей поклонился, ласково блеснул глазами.
Неужели мне на самом деле семнадцать лет?
Я не запомню даже, когда мы танцевали с ним после той весны. Еще вчера я засмеялась бы и съязвила ему что-нибудь, если б он предложил мне это. Но сейчас, опираясь на крепкую, сухую руку, я шла вольным движением за старыми, милыми звуками, мне было радостно, что Андрей, мой князь, так прекрасно танцует, что и я не уступаю ему, и что этот медленный полет уводит нас Бог знает куда.
— Не устали? — шепнул он, над самым ухом. — Может быть, отдохнем?
— Нет, ничего.
Мы обходили во второй раз залу.
— Милая Наташа, милая, — это едва было слышно. — Как люблю я вас!
— Да?
— Вы чудесно-прекрасны нынче. Милая Наташа! Голова моя кружилась. Как сквозь сон слышала я эти слова, так давно не слышанные мною, и мое усталое сердце, как и вся я, таинственно молодело и расцветало.
Да, это был наполовину уже не его голос, а нового, жениха, дорогого князя Андрея.
Я видела его руку, с тонкими пальцами.
— Хотите, — произнесла я негромко, — я поцелую вам руку?
Я бы сделала это легко и с благоговением. Любви все можно.
Он не ответил. В его влажных глазах, сияющих, я прочла ту же любовь.
Стало тихо. Мы опять очутились в той гостиной и сидели на диване, как влюбленные.
— Все последнее время я страдал. Потому что мы мало любили друг друга. А сегодня в особенности было мне плохо. Я не мог найти себе места, весь день. Почему я попал сюда? Кто меня подтолкнул? Как я счастлив!
— Это любовь, — она нас соединила. Думала ли я попасть сюда и…
— Что?
— Встретить тебя, такого…
— Да, как неожиданно! Как прекрасно!
Больше мы почти и не говорили. Когда очень любишь, то можно, прижавшись щекой к щеке, читать все в любимой душе.
Показалась Маруся. Она шла под руку и, видимо, сама хотела сесть в этой же комнате. Мы встали. Она всплеснула руками.
— Бог ты мой!
— Вы чего удивляетесь? — Андрей счастливо смеялся. — Почему мы не можем сидеть вместе!
— Да давно не видала, признаюсь! Ай да Наташа.
Она познакомила нас, вчетвером, сияющие, мы болтали.
Потом в киоске пили шампанское, и чокались бокалами крест-накрест.
— Свадьба, — закричала Маруся, — кто ж выходит замуж?
С Андреем я чокнулась робко, как с женихом.
— Ну что, — мигнула мне Маруся, — maman, можно мне еще кадриль?
В кадрили мы были визави, а потом вместе уезжали. Бал кончался. Садясь в санки с Андреем, я увидела, как Маруся садится тоже со своим. Я не выдержала. Как в хмелю выскочила я из саней, потеряла ботик и в туфельке пробежала по снегу, обняла ее. Я поцеловала ее крепко, восторженно, как целуют гимназистки. Через минуту мы неслись уже в разные стороны. Андрей держал меня крепко, справа бежала за нами луна, сопровождая снова наш бег. Все улицы, люди, город казались мне теперь иными, завороженными любовью.
И прибавить я могу только то, что вся эта ночь, дома, которую мы провели с Андреем, осталась в моей памяти таким же блистательным сновидением, каким была встреча и вальс.
Да, среди невзгод и скорбей жизнь дарит нам иногда незабываемые мгновения. Верно, когда придет наш конец, мы вспомним о них. И если скажем: девять десятых пропало, но одна сотая вечна — то и за нее мы умрем покойно.
Да будет благословенна любовь.
<,1909>,
Газ. ‘Утро России’. 1909. 25 дек. No 34(67). Печ. по изд.: Собр. соч. Кн. 2. Берлин, Пб., М., 1922.
…ты знаешь ланнеровские вальсы? — Имеются в виду знаменитые венские вальсы австрийского композитора, дирижера и скрипача Йозефа Франца Карла Лайнера (1801-1843) — одного из создателей (наряду с И. Штраусом) этого ставшего классическим жанра танцевальной музыки.
‘И месяц с левой стороны сопровождал меня уныло’. — Из стихотворения А. С. Пушкина ‘Приметы’ (1829).
Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 1. Тихие зори. Рассказы. Повести. Роман. — М: Русская книга, 1999. 603 с.