…так ответил в одной из анкет на вопрос о ‘должности, званиях или занятиях’ самый легкомысленный литератор Серебряного века — Николай Агнивцев. Колоритная фигура Агнивцева — длинноволосого, длинноносого, долговязого (‘выше его ростом в русской литературе — только Сергей Третьяков’, — по свидетельству футуриста С. Боброва), в бархатной блузе с ‘артистическим’ бантом вместо галстука, в широченных клетчатых штанах, всегда прожженных папиросой, с массивной цепью браслета и удивительной тростью, украшенной металлическими пластинками с монограммами друзей, — была хорошо знакома питерской богеме. Впрочем, и сама богема, и слово, сие понятие обозначающее, появились на русской почве именно тогда: в десятые годы прошлого века. Поэт Николай Агнивцев был богемой порожден и взлелеян.
Расцвет его творчества связан с работой для театров-кабаре, выступлениями в литературных кафе и артистических ресторанах. Песенки Агнивцева исполнял со сцены друг поэта, артист Александринского театра Николай Ходотов, стихи из петербургского цикла декламировала муза его поэзии, Александра Перегонец, сам автор тоже читал свои произведения с эстрады, и читал замечательно.
Множество текстов Н. Агнивцева получили музыкальное воплощение благодаря интересу к ним Александра Вертинского, А. Варламова (в будущем — джазового композитора и музыканта, им написано пять песен на стихи Агнивцева), Д. Кабалевского, С. Прокофьева (‘Кудесник’), И. Дунаевского (в 1921-1927 годах он написал музыку к нескольким его пьесам и скетчам: ‘Веселая война’, ‘Неугомонный моссельпромшик’ и др., к стихам: ‘Белой ночью’, ‘В тихом лунном свете’, ‘Трамвай ‘А», ‘Случай на Литейном’, ‘Сказал мне примус…’, ‘Перс на крыше’ и др.). Не упоминаем здесь десяток других, менее известных имен.
Основной жанр лирики Агнивцева — именно ‘песенки’, легкомысленные куплеты, салонные баллады-пародии, стихотворные миниатюры с иронически-эротическими сюжетами. Если читатель полагает, что слышит об Агнивцеве впервые, сообщаем: ‘Гимназисточка’ Александра Вертинского — это симбиоз двух стихотворений: Агнивцева и С. Есенина. Обрывки его стишков, неизвестно, как и когда запомнившиеся смешные рифмованные строчки может отыскать у себя в памяти любой грамотный человек:
Длинна как мост, черна, как вакса,
Идет, покачиваясь, такса…
За ней шагает, хмур и строг,
Законный муж ее — бульдог!
Или:
Покушав как-то травку,
Зашел слон по делам
В фарфоровую лавку
И повернулся там!
Нетрудно также узнать в зачине знакомого каждому русскому ребенку произведения Корнея Чуковского пародийный парафраз стишка Агнивцева ‘Крокодил и Молли’:
Удивительно мил
Жил да был крокодил,
— Так, аршина четыре, не боле!..
И жила да была,
Тоже очень мила,
Негритянка по имени Молли.
А про то, что ‘хорошо жить на Востоке’, или про китайчонка Ли, кажется, все слышали, но вряд ли интересовались, кто же такое придумал, — кажется, это существовало в фольклоре всегда.
Н. Я. Агнивцев сам называл свои стихотворения песенками, словно провоцируя на написание к ним мелодии, и позже, уже в эмиграции, небольшая их часть была собрана в книжку, так же и названную — ‘Мои песенки’ (Берлин, 1921).
Но ни в коем случае нельзя считать Агнивцева ‘поэтом-песенником’. Он и в самом деле был — просто поэт: ‘поэт, и больше ничего’. Несмотря на популярность многих его произведений, иногда становившихся ‘народными’ (как стала таковой в 1930-е годы песня ‘Дымок от папиросы’ на музыку Дмитрия Кабалевского, а на нашей памяти неожиданно превратился в шлягер его стишок ‘Хорошо жить на Востоке’, исполненный Татьяной и Сергеем Никитиными), имя самого поэта до недавнего времени пребывало в забвении. Поэтому стоит рассказать о его судьбе подробнее.
Николай Яковлевич Агнивцев (ударение на втором слоге), родился 8 (по старому стилю — 20) апреля 1888 года в Москве. Отец был дворянином, юристом по образованию, председателем судебной палаты. Мать Н. Агнивцев потерял в младенческом возрасте. Из-за служебных перемещений отца учился в гимназиях разных городов — Благовещенске, Владивостоке, Москве. В 1906 поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета.
В 1908 году в девятом номере журнала ‘Весна’, было напечатано первое стихотворение Агнивцева ‘Родной край’. В нем еще ничто не предвещало будущий игривый талант: обычные ‘народнические’ стихи о суровом Севере, где он провел детство и отрочество. А вот о своеобразии самого издания стоит сказать особо. ‘Весна’ декларировался как ‘журнал литературных дебютов’. Это означало, что каждый начинающий поэт, приносивший сюда свои творения, мог напечатать одно свое стихотворение, а вот публиковать ли потом второе — это уже решал редактор, Николай Шебуев. Так что для многих прославленных в дальнейшем поэтов Серебряного века первая публикация состоялась именно в этом издании. Достаточно сказать, что среди моря графомании здесь, например, впервые был напечатан Велимир — тогда еще Владимир — Хлебников. Агнивцев, преодолев барьер первой, не слишком удачной публикации, в дальнейшем стал постоянным автором журнала.
‘Дебютную’ книжку стихов, ‘Студенческие песни. Сатира и юмор’ (1913), поэт с благодарностью посвятил Николаю Георгиевичу Шебуеву: ‘Первому улыбнувшемуся — первые песни’. Университетского курса Агнивцев не закончил, диплома не получил, но вместо этого осталась на память книжка о бурной молодости, совпавшей с событиями первой русской революции, студенческими волнениями и забастовками. В сборник вошли политические сатиры, высмеивающие циркуляры министра просвещения Кассо, ужесточившего распорядок университетской жизни почти до казарменного (‘Проект’, ‘Щекотливый вопрос’ и др.) Наряду со стихотворными фельетонами на злобу дня, какие на короткое время стали едва ли не самым распространенным жанром журнальной поэзии, в сборник вошли шуточные зарисовки студенческого быта, милые сердцу молодого читателя (‘Чайная колбаса’, ‘В университетской столовке’, ‘Новоселье’, ‘Молодое’ и др.) Незатейливые стихи Агнивцева хотя и были далеки от совершенства, все-таки нравились читателю, подкупали радостным приятием жизни, простодушным оптимизмом, точно подмеченными деталями голодного и веселого ‘школярского’ быта.
В истории русской поэзии так уж сложилось, что первую книгу поэта чаще всего не замечают и не покупают (Марина Цветаева, Александр Блок), иногда даже сам сочинитель в стыде и отчаянии уничтожает весь тираж. ‘Студенческие песни’ двадцатипятилетнего автора мгновенно разошлись, и в том же году книга вышла вторым изданием. Воодушевленный Агнивцев решает целиком посвятить себя поэзии.
Оставив университет, зарабатывает на существование литературой, печатается в ‘журнале красивой жизни’ — ‘Столице и усадьбе’, ‘Солнце России’, изредка — в ‘Сатириконе’, в других изданиях. Писал Агнивцев легко, брал талантом, но журнальная поденщина приносила копеечные заработки:
Надоело мне до смерти
Рифмовать сажени строчек
…
Вдохновляться по заказу,
Ловко рифмами играя
(‘Вопль’).
В 1915 выходит второй его сборник, на этот раз — казенной патриотической лирики ‘Под звон мечей’ с шовинистическими выпадами против ‘швабских гномов’ и призывом (позднее использованным В. Маяковским):
Пусть каждый бьется тем, чем может:
Солдат штыком, поэт — пером.
Такие стихи тогда, в военное время, увы, писали почти все. А потом, — и тоже почти все, не любили о них вспоминать. Агнивцев — не исключение.
Точно так же всего через два года интеллигенция испытала прилив уже не патриотических, а демократических чувств, приветствуя февральскую революцию, когда, по словам О. Мандельштама, ‘казалось, что граждане так и останутся навсегда, как коты, с бантами’. Необыкновенно популярным в это время было сочиненное Н. Агнивцевым стихотворение ‘Рассеянный король’ (‘Затянут шелком тронный зал…’), где события русской современности переживались в образах, декорациях и антураже Великой Французской революции. Вспоминают, что сам поэт читал его на митингах. Хотя это, конечно, картина довольно странная: легче представить нашего героя в более естественной для него обстановке.
Один из современников, Л. Борисов, оказавшийся свидетелем любопытной сценки в знаменитом артистическом ресторане ‘Вена’, через много лет рассказывал: ‘Такого рода стихи… запоминаются помимо нашего желания: они легки, смысл в них какой-то, по-хорошему сказать, опереточный. Агнивцев читал их очень чистым, каким-то стереофоническим голосом, слегка подскакивая на стуле, как в седле, размеренно дирижируя одной рукой… В зал набралось много официантов, они стояли на пороге у дверей и внимательно слушали, а по окончании аплодировали и просили на ‘бис».
Конечно же, легкомысленный Агнивцев, ‘пустовесный’, безалаберный, нищий, не знающий пресловутых ‘мук слова’, расточительно расходующий свой виртуозный версификаторский дар на сущие безделицы, — на ‘эротику-экзотику’, вызывал снисходительное отношение и даже насмешку (не на зависти ли замешанную?) в среде ‘серьезных’ литераторов. К тому же стихи Агнивцева, рассчитанные на устное, актерское произнесение (а настоящие поэты, как правило, с трудом выносят такую театрализованную декламацию), в напечатанном виде выглядят несколько неряшливо, изобилуют восклицательными знаками, в них порой спотыкаешься о тавтологию, строгий ценитель найдет в них немало языковых огрехов. Но многое искупает обаяние и грациозный юмор. К этим песенкам так идут старомодные определения — гривуазные, куртуазные, жантильные! Стихотворения Агнивцева с удовольствием повторяли почитатели, печатали развлекательные и юмористические издания, а также ‘журнал красивой жизни’ — ‘Столица и усадьба’.
Издатель ‘Столицы…’ Ю. Крымов предполагал поначалу помещать на страницах журнала произведения авторов только высокородных, принадлежащих к высшему свету. Но вот беда! Князья, графы и баронессы писали бесцветные вирши о доле народной и о природе, а читателя терять нельзя было. Вот в редакции и изобрели несколько псевдонимов для нищего дворянина Николая Агнивцева (самый милый из них — Agni), и он честно отрабатывал свои гонорары.
И вот, наконец, казалось бы, плодовитый литературный поденщик нашел свое дело, — главное дело жизни. 1910-е годы в Петербурге — это период расцвета театров и театриков-кабаре, ‘Бродячей собаки’, ‘Приюта комедиантов’, ‘Дома интермедий’. В январе 1917 Николай Агнивцев вместе с режиссером К. А. Марджановым и актером Ф. Н. Курихиным создал в Петрограде театр-кабаре ‘Би-ба-бо’, вскоре переименованный в ‘Кривой Джимми’. Агнивцев писал для него почти весь репертуар (вторым автором театра был Н. Евреинов) — одноактные пьесы, веселые скетчи, коротенькие водевили, одноактные пьесы, куплеты для хора, бесчисленные песенки. Успех был полный. Но вот беда, времени для подобных развлечений уже оставалось совсем мало. Летом 1918 года случилось к тому же пренеприятное событие: ведущего актера, И. А. Вольского, арестовало ЧК — за слишком смелые частушки. Только вмешательство Луначарского спасло артиста. В ‘Красной газете’ появилась статья-донос под выразительным названием: ‘Учреждение для паразитов’. Театр оказался под угрозой закрытия.
Из неспокойного и голодного Петрограда театр уезжает на гастроли по югу России. В 1921 в Тифлисе в издательстве театра вышла книжка Н. Агнивцева ‘Санкт-Петербург’. Гастроли затянулись — любимый Санкт-Петербург — Петроград Агнивцев, по сути, потерял навсегда.
Николай Агнивцев разделил судьбу тысяч русских беженцев. В 1921 он эмигрировал через Константинополь в Берлин, а затем Париж. В Берлине вторым изданием, исправленным и расширенным, вышел сборник о Городе — ‘Блистательный Санкт-Петербург’.
Но ни в Берлине, ни в Париже Агнивцев не прижился. Соблазненный иллюзиями НЭПа, он через год возвращается в большевистскую Россию — уже тоже чужую и чуждую ему страну. Мучительно ищет свое место в новой политической и литературной ситуации. Пытается реанимировать театр ‘Кривой Джимми’ в Петрограде, в феврале 1923 пробует открыть новый кукольный театр ‘Ванька-Встанька’ в помещении бывшего кабаре ‘Нерыдай’ в Москве. В мае 1923 ‘Свободный театр’ (Невский, 72) дважды объявляет о ‘Неделях Н. Агнивцева’. Но время театров-кабаре уходит вместе с НЭПом, и Агнивцев с его камерным и специфическим талантом оказывается на обочине литературного процесса. Неожиданно он становится детским писателем: издает два десятка стихотворных книжек для малышей. Пишет для цирка и эстрады. Изредка печатается в единственном сатирическом журнале-монстре — ‘Крокодиле’. Ирония судьбы, как не вспомнить: ‘Жил да был Крокодил, удивительно мил…’. Последний прижизненный сборник избранного Н. Агнивцева с выразительным названием — ‘От пудры до грузовика’ (в наивных словах — обозначена эволюция его творчества) вышел в Москве в 1927 в издании автора. В эти годы, в состоянии все большей растерянности, он переделывал свои старые стихи в соответствии с ‘социальным заказом’: менял мораль на противоположную, содержание доводил до абсурда, а форму… форму особенно жаль, она вопиюще не соответствовала содержанию. Были ‘Санкт-Петербургские триолеты’, — стали ‘Триолеты с бензином’. Насильственная трансформация не могла быть безболезненной, автор сам — от безысходности — калечил стихи. Например, одна из самых известных песенок — ‘Перс на крыше’. Было:
Хорошо жить на Востоке,
Называться Бен-Гассан
И сидеть на солнцепеке,
Щуря глаз на Тегеран…
— стало:
Хорошо жить в Самарканде,
Называться Салейман.
И сидеть там на веранде,
Щуря глаз на Самарканд.
Жить-то как-то надо было, и не в придуманной им восточной сказке, а в советской Москве.
В архиве сохранилась поэма ‘Ленин-мозг’ (1924), написанная под впечатлением поразившего воображение события: бальзамирования тела Ленина. (Тогда многие культурные люди были потрясены этим чудовищным, языческим действом, подробности которого широко освещались в прессе.) Сюжет поэмы: пламенные ленинцы похитили мозг усопшего вождя из морга, разослали частицы во все страны, люди по микрону проглотили волшебное вещество, заразились коммунистическими идеями, и таким образом произошла мировая революция. Это не сатира, не юмор, не пародия, это — грустный диагноз времени.
Трагифарс финала жизни Николая Агнивцева: в журнале ‘Крокодил’ (1932, No 31) в качестве некролога было помещено одно из последних его стихотворений, написанных для сатирического театра ‘Крокодил’ — ‘Марш тараканов’. ‘Маленький человек’ животного мира, несчастный таракан стихов капитана Лебядкина и Н. Олейникова не вызывает и капли сочувствия у ‘советского’ (изо всех сил пытавшегося притвориться ‘советским’), поэта-сатирика.
‘Мы — тараканы,
Такой народ,
Мы страсть ударны
Наоборот.
Мы усиками шевелим
И все дрожим, дрожим, дрожим.
Лбы у нас покрыты потом,
Как не вышло бы чего там…’ —
и т. д.
Умер Николай Агнивцев в полном одиночестве и заброшенности 19 октября 1932 года от скоротечного туберкулеза горла, похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
