Моховъ.
(Очеркъ).
Моховъ.
(Очеркъ).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
А. Погорловъ.
‘Русское Богатство’, No 2, 1901.
Мохов, Погорелов Алексей, Год: 1901
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Это было плотный, коренастый, небольшого роста человкъ, съ маленькими свиными глазками, которые бгали чрезвычайно проворно и въ минуты испуга казались косыми, съ широкимъ, плоскимъ лицомъ, сильно попорченнымъ оспой и обросшимъ неровными клочьями мочальнаго цвта бороды, съ прямыми липкими волосами.
Лтъ десять тому назадъ я почти каждый день видалъ его въ передней земской управы, мирно бесдовавшимъ съ управскими сторожами. При появленіи каждаго чисто одтаго человка онъ испуганно вскакивалъ и стоялъ на вытяжку до тхъ поръ, пока въ передней не оставались опять одни сторожа. И зимой, и жаркимъ лтомъ онъ ходилъ въ черномъ засаленномъ сюртук изъ толстаго, крпкаго драпа, въ короткихъ брюкахъ на выпускъ, изъ-подъ которыхъ выглядывали рыжія голенищи неуклюжихъ деревенскихъ сапогъ. Когда его звали въ присутствіе, онъ мнялся въ лиц, краснлъ, вынималъ гребень и торопливо на об стороны расчесывалъ волосы, плевалъ на руки и приглаживалъ виски, отряхивалъ фалды сюртука и, крадучись, шелъ по длинному корридору. Передъ дверями присутствія онъ останавливался на секунду, шепталъ что-то и съ смиренно-благоговйнымъ видомъ, точно собираясь войти въ церковь, осторожно отворялъ двери. Входилъ онъ такъ тихо, что сидвшіе за столомъ члены присутствія долго не замчали его. Тогда онъ тихо кашлялъ въ кулакъ и, обративъ, такимъ образомъ, на себя ихъ вниманіе, кланялся, кротко и застнчиво улыбаясь.
— А, господинъ Моховъ! — полу-шутливо, полу-сердито восклицалъ предсдатель:— тебя-то намъ и надо, голубчика!.. Ты что жъ это, такой-сякой, сталъ доставлять намъ всякуіо дрянь? а?
Моховъ, опустивъ глаза, разводилъ руками.
— Виноватъ,— говорилъ онъ, улыбаясь тою простоватой, придурковатой улыбкой, которая почти не сходила съ его лица:— не досмотрлъ… извините…
— Извините! какъ бы не такъ! По 18 параграфу контракта мы штрафуемъ тебя на сто рублей.
— Слушаю-съ.
— Чтобы впередъ смотрлъ хорошенько.
— Слушаю-съ.
— Стало быть, возраженій не имешь?
— Никакъ нтъ, что жъ, коль скоро виноватъ… Извольте получить.
Моховъ вытаскивалъ изъ кармана рваный, засаленный бумажникъ, вынималъ изъ него сторублевую бумажку и клалъ на столъ. Затмъ, красный и потный, пятился къ двери и долго утирался клтчатымъ платкомъ.
— Мн денегъ не жаль, ваше вскородіе,— говорилъ онъ съ радостнымъ видомъ,— а мн обидно, что случилась такая оказія — вотъ что!.. ровно бы скрозь землю провалился, а не то что… Конечно, самъ виноватъ.
— А вдь сто рублей деньги, а? — поддразнивалъ его предсдатель:— ты подумай только — сто рублей! а?.. Будто не жаль?.. Сто рублей!..
— Ежели по уставу, никакъ нтъ, не жаль, ваше вскородіе. Съ удовольствіемъ.
— Коли попросишь хорошенько, мы сбавимъ.
— Не желаю, ваше вскородіе… Какъ воля ваша, такъ и пусть…
— Ну, и плутъ же ты!.. Охъ, плутина!.. Такъ не желаешь сбавки?
— Никакъ нтъ. Пущай такъ остается.
— Плутъ, плутъ!.. Ну, на первый разъ, однако, мы тебя прощаемъ, за то въ другой разъ, смотри, не попадайся. Понялъ?
— На все воля ваша.
— Бери деньги.
— Покорно благодаримъ.
— Бери и убйрайся!
— Сію минуту.
— Чего еще?
— Да я хотлъ было насчетъ того… вамъ, говорятъ, известка потребуется?
— Ну, потребуется, такъ что?
— У меня, пожалуй, есть ее сколько-то тамъ…
— На известку торги будутъ.
— Слушаю-съ. А то я бы, конечно, и безъ торговъ съ удовольствіемъ.
— Приходи на торги, а теперь не о чемъ разговаривать.
— Слушаю-съ. Можетъ, лсъ потребуется, такъ у меня и лсу довольно.
— Ну, хорошо, хорошо. Убирайся!
Моховъ держался на короткой, дружеской ног со всми мелкими служащими канцеляріи, гд его появленіе всегда вызывало оживленіе и смхъ. Его безцеремонно трепали по животу, называя толстопузымъ, разсказывали о немъ въ его же присутствіи небывалыя, невроятно глупыя исторіи. Онъ слушалъ и добродушно ухмылялся во всю рожу. Вообще, онъ склоненъ былъ разыгрывать роль шута. Иногда онъ таинственно заглядывалъ въ канцелярію изъ корридора, подмигивалъ и манилъ кого-то перстомъ.
— Чего ты?
— Готово, айда!
— Ну-у?.. Здброво!.. Погоди, вотъ секретарь уйдетъ.
Это значило, что въ сосднемъ трактир приготовлено угощеніе. Мало-по-малу вся канцелярія перебиралась въ трактиръ, гд Моховъ, изображая изъ себя хлбосольнаго хозяина, усердно всхъ угощалъ, но самъ ничего не пилъ.
— Въ случа чего, братцы, ужъ вы того…— говорилъ онъ:— я на васъ, какъ на каменную стну…
— Брысь!.. Надйся, какъ же!.. Ты угощеніемъ-то не подкупить ли насъ хочешь?.. Пошелъ вонъ!..
— Помилуйте, какъ можно!.. не объ этомъ рчь… Я, то-есть, съ моимъ удовольствіемъ… со всякимъ моимъ расположеніемъ… Какъ мы къ вамъ, такъ и вы къ намъ… Помилуйте!..
— Ты за честь долженъ почитать, что мы съ тобой тутъ околачиваемся.. .
— Это такъ, это я понимаю… Я потому, собственно, чтобъ на всякій случай… имть въ предмет… мало ли… Вотъ почему…
— Ну, и молчи!
— Я что же?.. Я ничего…
Когда веселье достигало извстнаго предла, Моховъ платилъ по счету и потихоньку удалялся. Компанія же оставалась въ трактир иногда до глубокой ночи.
— Плутъ, но незамнимый человкъ,— говорилъ про него предсдатель, а незамнимъ онъ былъ потому, что всегда оказывался подъ рукой въ нужную минуту. Онъ все могъ, ни отъ чего не отказывался, былъ сговорчивъ. Я считалъ его за мелкаго поставщика, за мелкотравчатаго подрядчика, но оказалось, что онъ крупный землевладлецъ и ворочаетъ большими длами.
Однажды канцелярская молодежь, собравшись въ кучу, обсуждала подробности недавней попойки. Моховъ находился тутъ же, неподалеку, улыбаясь своего дурацкой улыбкой, и, повидимому, слушалъ съ большимъ интересомъ.
— Ну, ты что, помщикъ? — обратился къ нему регистраторъ.
— Ничего-съ,— отвчалъ Моховъ, скромно потупившись.
— Разв онъ помщикъ? Кто? Моховъ-то?
— Какъ же. Купилъ у генерала Волынкина дачу по сорока рублей за десятину. Такъ что ли?
— Врно,— подтвердилъ Моховъ:— по сороку рублевъ.
— Теперь онъ лсъ рубитъ на чисто, по двсти рублей дивиденду съ десятины беретъ… Сколько ты заплатилъ за всю дачу?
— Восеммадцать тысячъ,— такъ же скромно улыбаясь, отвчалъ Моховъ.
Это цифра произвела столь сильное впечатлніе, что вс съ недовріемъ и въ то же время съ невольнымъ уваженіемъ и любопытствомъ посмотрли на Мохова, точно разсчитывая увидть на его лиц что-то такое, чего они раньше не разглядли.
— Генералъ, пожалуй-что, обратно ее у меня приторговываетъ, дачу-то,— продолжалъ Моховъ:— продай, говоритъ. Что жъ, говорю, со всякимъ моимъ удовольствіемъ. Сколько возмешь? говоритъ. А семьдесятъ пять тысячъ.
— Охъ, хо, хо, хо! — въ какомъ-то алчномъ восторг хохотала вся канцелярія.
— Такъ точно, говорю, съ полнымъ моимъ удовольствіемъ за семьдесятъ пять тысячъ рублей. Потому меньше мн, говорю, не разсчетъ: лсу въ ей, въ десятин-то, на двсти рублевъ, а земля сама собой, а въ ей, въ земл-то, можетъ быть земляныя богатства…
— Охъ, хо, хо!.. ловко!.. Ну, что жъ онъ?
— Задумался. Семьдесятъ пять тысячъ, говоритъ, не дамъ.
— Охъ, ловко! охъ, здорово!.. Ай да толстопузый!.. А вдь по этому случаю надо бы, другъ, того… а? поздравить бы что ли? какъ ты думаешь?
— Что жъ, я съ удовольствіемъ.
— И молодчина же ты, Моховъ, ей-Богу!.. мошенникъ въ полномъ смысл!.. А давно ты разбогатлъ?
— Какое наше богачество! съ хлба на квасъ. Дла длаемъ — больше ничего. А все, я вамъ скажу, отъ Бога. Десятокъ лтъ тому назадъ я извозчикомъ былъ, посл того, коробушку таскалъ… Теперь слава Богу…
— Откуда же у тебя такія деньги?
— Все отъ Бога… Наше дло маленькое.
— А много у тебя денегъ?
— У меня? А вотъ скажи теперича сто рублей — нту!..
— Ну, это ты врешь!
— А вотъ не вру, ей-Богу, не вру. Вчера дв тысячи получилъ, а гд он? Какъ вода! туда — сюда… Дла у меня, подряды, лсное дло, то да се, гд барышъ, гд убытокъ — такъ и идетъ колесомъ. Денегъ у меня нту.
На лиц Мохова была всегда неизмнно добродушнаяг нсколько придурковатая улыбка. Казалось, онъ постоянно былъ обрадованъ чмъ-то до глупости и хотлъ со всми раздлить свою радость. Въ то же время въ немъ было что-то пришибленное, неспокойное, какъ у провинившейся собаки, онъ оглядывался по сторонамъ, какъ будто боялся, что ему вдругъ возьмутъ да и накладутъ по ше или выгонятъ вонъ.
— Хорошій ты парень, душевный ты человкъ, а видъ у тебя вороватый,— говорили ему. Или наоборотъ:— на видъ-то ты парень добрый, и рожа у тебя располагающая, а вдь ты плутъ — я тебя знаю.
Въ отвтъ на эти комплименты онъ смялся и говорилъ:
— Это врно.
Раза два или три онъ судился у мирового судьи и одинъ разъ въ окружномъ суд за мошенничество и подлоги, но былъ оправданъ. На суд онъ въ буквальномъ смысл слова трепеталъ, говорилъ такимъ упавшимъ, еле слышнымъ голосомъ, имлъ такой убитый видъ, что внушалъ къ себ жалость. Его считали большимъ плутомъ, но любили его. Въ немъ нравилась его неистощимая веселость, его жизнерадостный видъ, его смшное безобразное лицо, услужливость и незлобивость нрава.
— Хорошій человкъ, хотя и плутъ,— говорили о немъ.
Понемногу онъ сталъ выходить въ люди. Онъ сдлалъ довольно крупное пожертвованіе въ дамскій комитетъ, получилъ благодарность ея превосходительства, и очень важные въ город люди при встрчахъ стали подавать ему руку. Онъ уже не сидлъ больше въ передней со сторожами, дожидаясь, когда его позовутъ, а шелъ прямо въ присутствіе безъ доклада. Лицо его еще больше пополнло, и выраженіе приниженности и робости смнилось выраженіемъ достоинства. Онъ усердно посщалъ любительскіе спектакли, гд въ трогательныхъ мстахъ проливалъ слезы, въ комическихъ — смялся, какъ ребенокъ, а во время антрактовъ въ буфет угощалъ всхъ безъ разбору, бывалъ въ клуб, гд держалъ себя вполн прилично, и даже научился разговаривать съ дамами, не вводя ихъ въ слишкомъ большой конфузъ.
‘Отличный человкъ, рубаха парень, Якимъ — простота, душа — человкъ’, стали говорить про него.
И вдругъ, посл одного весьма некрасиваго дла, онъ исчезъ. Нкоторое время о немъ не было ни слуху, ни духу. Говорили потомъ, что онъ перебрался въ губернскій городъ и тамъ длаетъ большія дла. Разумется, о немъ вскор вс совершенно позабыли. О немъ не вспомнили даже тогда, когда фамилія Мохова пріобрла извстность и стала часто упоминаться въ мстной газет, писавшей о немъ неумренно восторженныя статьи: никому въ голову не могло придти, что извстный благотворитель и общественный дятель Моховъ, заслуги котораго передъ краемъ на всегда будутъ памятны потомству, какъ увряла газета, былъ тотъ самый неотесъ Моховъ, который когда-то подвизался въ нашемъ город.
Нсколько лтъ спустя, мн случилось быть въ губернскомъ город и попасть на засданіе думы. Засданіе было многолюдное. Въ публик была давка и тснота. Хотя вялыя пренія по поводу какого-то пустяшнаго вопроса, повидимому, не общали ничего занимательнаго, однако въ воздух пахло грозой. На лицахъ у всхъ читалось жадное ожиданіе готовящагося скандала. По всей зал шелъ тревожный гулъ, который въ одну секунду могъ превратиться въ бурю. Предсдательствующій всталъ и началъ что-то говорить. Ораторъ говорилъ минутъ пять, но я, кажется, не разслышалъ изъ его рчи и пяти словъ,— до того онъ говорилъ невнятно, я понялъ только, что рчь идетъ о какомъ-то очень хорошемъ человк, на котораго взводятся несправедливыя обвиненія и котораго ораторъ называлъ то просто Павломъ Павлычемъ, то многоуважаемымъ господиномъ Моховымъ. Когда онъ кончилъ, въ зал началось нчто, подобное столпотворенію вавилонскому. Гласные повскакали съ мстъ, нсколько человкъ заговорили разомъ. Передніе ряды публики поднялись на ноги, задніе вскочили на скамейки,— произошелъ страшный шумъ. Напрасно предсдатель звонилъ въ колокольчикъ и призывалъ къ порядку,— шумъ не умолкалъ, по крайней мр, съ четверть часа.
— Гд онъ? гд? — тормошила своего кавалера какая-то дама.
— А вонъ сидитъ, какъ ни въ чемъ не бывало.
— Гд? гд?
Кавалеръ показалъ въ глубину залы. Я посмотрлъ въ ту сторону и на одной изъ заднихъ скамеекъ увидлъ Мохова, того самаго Мохова, нашего Мохова. Онъ сидлъ, дйствительно, какъ ни въ чемъ не бывало, на лиц его играла та же знакомая мн добродушная, придурковатая улыбка.
Онъ сильео растолстлъ, но мало измнился. Какой-то господинъ очень эффектной наружности, въ золотыхъ очкахъ, говорилъ ему что-то шопотомъ, наклонившись къ нему всмъ тломъ. Моховъ, казалось, не слушалъ и разсянно смотрлъ въ пространство. Наконецъ, онъ лниво обернулся, проговорилъ что-то, махнулъ рукой, и эффектный господинъ тотчасъ же умолкъ.
— Пусть намъ объяснитъ городская управа, пусть объяенитъ господинъ голова! — запальчиво восклицалъ кто-то изъ гласныхъ:— гд онъ? почему онъ отсутствуетъ? почему онъ не разсетъ туманъ несправедливыхъ нареканій, если это точно неоправедливыя нареканія?
— Голова ушелъ… его нту… Онъ не желаетъ отвчать… и объяснять нечего — ясное дло!.. Да и заступающій убжалъ… Вотъ спрашивайте Ивана Васильевича…— отвчали ему нсколько голосовъ.
— Пусть Иванъ Васильевичъ объяснитъ.
— Иванъ Васильевичъ, не утодно-ли вамъ объяснить?— обратился предсдательствующій къ толстому, лысому съ выпученными глазами господину, сидвшему на передней скамейк.
Господинъ безпокойно завозился на мст, но ничего не отвтилъ.
— Чмъ руководствовалась управа, нарушая контрактъ?
Лысый господинъ пыхтлъ, утирался платкомъ и безмолвствовалъ. Въ публик послышался смхъ, онъ тоже засмялся, потомъ закашлялся и сталъ красенъ, какъ ракъ. Вс взоры были устремлены на него. Наконецъ, онъ тяжело поднялся, уперся руками въ столъ и, не переставая улыбаться, осмотрлся кругомъ, точно желая удостовриться въ благодушномъ настроеніи публики, откашлялся, хотлъ что-то сказать, но вмсто того опять засмялся. Въ публик смхъ усилился. Сдлавъ надъ собой неимоврное усиліе, лысый господинъ сдавленнымъ голосомъ произнесъ:
— Я не знаю.
И среди всеобщаго хохота опустился на мсто.
— Прошу слова! — звучнымъ голосомъ заявилъ эффектный господинъ въ золотыхъ очкахъ, сидвшій рядомъ съ Моховымъ.
Предсдатель наклонилъ голову въ знакъ согласія.
— Нашъ многоуважаемый Павелъ Павловичъ поручилъ мн сдлать слдующее заявленіе,— началъ господинъ, играя цпочкой.— Ревизіонная коммиссія исчислила пять тысячъ убытку и полагаетъ эту сумму обратить начетомъ на управу. Можно оспаривать каждую строчку доклада коммиссіи, можно оспаривать каждую копйку сдланнаго ею начета, можно доказать, что убытки — одна фантазія. Мы и такъ уже посвятили этому вопросу три засданія, но я полагаю, что мы будемъ спорить безъ конца и все-таки не придемъ ни къ какому опредленному результату. Во всякомъ случа начетъ на управу — это миъ, убытки — тоже миъ. И съ формальной стороны, и по существу, дло это выденнаго яйца не стоитъ. Павелъ Павловичъ сожалетъ, что онъ явился невольною причиною взводимыхъ на управу нареканій. Чтобы разсять этотъ туманъ, достаточно обратиться къ документамъ, но Павлу Павловичу угодно избрать другой путь. Онъ заявляетъ, что операція принесла ему не барыши, а убытки, и, тмъ не мене, онъ вноситъ въ городскую кассу пять тысячъ рублей, сумму, равную исчисленной яко-бы оказавшагося недобора. Куда обратить эту сумму — вопросъ этотъ онъ проситъ обсудить теперь же. Затмъ онъ надется, что въ дальнйшемъ инцидентъ будетъ признанъ исчерпаннымъ.
Рчь эта произвела потрясающее впечатлніе, главнымъ образомъ, своею неожиданностью. Вс были до того ошеломлены, что нсколько секундъ царило гробовое молчаніе. Наконецъ, одинъ изъ гласныхъ, собравшись съ духомъ, сказалъ:
— Это говорите вы, а что же Павелъ Павловичъ?.. Пусть онъ скажетъ самъ.
Тогда поднялся Моховъ и произнесъ только одно слово:
— Жертвую.
Громъ рукоплесканій огласилъ залу. Напрасно незначительная группа протестовала, говоря о какихъ-то принципахъ и о томъ, что дума не можетъ принять пожертвованія отъ господина Мохова,— восторгъ былъ всеобщій. Назначенъ былъ перерывъ, и огромная толпа плотной стной окружила Мохова.
— Браво, Павелъ Павлычъ!.. разрубилъ гордіевъ узелъ!.. Молодчина!.. Къ чорту коммиссію!.. Поздравляю!.. — раздавались голоса.
Моховъ улыбался, кланялся, пожималъ руки…
— Безъ грха… чего тутъ!.. по крайности, у меня душа спокойна,— говорилъ онъ.
— Одно слово — молодецъ!..
— А теперь, господа, какого ляда! закрывайте засданіе,— продолжалъ Моховъ:— милости прошу ко мн… всхъ, всхъ прошу, господа!… Чтобы, значитъ, дрязговъ этихъ не было… Миръ дороже всего… полюбовно, безъ сумннія… будьте благонадежны вполн… Покорнйше прошу!..
— Молодчина, молодчина!… Идемъ, господа!… Павелъ Павлычъ! и коммиссію зови, чего тутъ!..
— Прошу удостоить, покорнйше прошу… коммиссію въ особенности… Однимъ словомъ, чтобы безо всякаго… полюбовно… и канитель эту бросить…
Цлая орава гласныхъ во глав съ Моховымъ двинулась изъ залы. Посторонняя публика со смхомъ стала расходиться.
Два года спустя наступило у насъ тяжелое и хлопотливое время такъ называемыхъ продовольственныхъ затрудненій. Въ десяти уздахъ обнаружился полный неурожай, а такъ какъ въ пяти изъ нихъ уже и въ прошломъ году населеніе сильно пострадало отъ недорода, то въ ныншнемъ наступало настоящее бдствіе. Учрежденное при губернатор особое продовольственное совщаніе, образованное все изъ тхъ же губернскихъ сановниковъ, изъ которыхъ формируются вообще разныя коллегіальныя присутствія, это случайное и не предусмотрнное закономъ учрежденіе, оттснивъ земство, взяло въ свои руки всю продовольственную операцію. Въ первомъ же засданіи совщанія по докладу статскаго совтника Козявкина, ршено было прежде всего урегулировать хлбныя цны въ губерніи. Было вычислено, что продовольственный недочетъ въ десяти пострадавшихъ уздахъ съ избыткомъ покрывается урожаемъ двухъ благополучныхъ уздовъ, въ виду чего постановили значительную часть необходимаго для продовольственныхъ ссудъ хлба закупить въ этихъ двухъ уздахъ, установивъ принудительныя цны — на рожь 85 копекъ за пудъ, на овесъ 60 к. и т. д. Закупку предполагалось произвести черезъ особыхъ коммиссіонеровъ, съ уплатою имъ коммиссіонныхъ по 5 копекъ съ пуда. Для устраненія же конкурренціи и повышенія установленныхъ цнъ, воспрещалась въ губерніи всякая частная торговля хлбомъ, за исключеніемъ лицъ, снабженныхъ особаго рода свидтельствами, о чемъ циркулярно сообщалось всмъ учрежденіямъ и должностнымъ лицамъ для исполненія. Такимъ образомъ, у насъ введена была хлбная монополія. Она просуществовала одинъ мсяцъ и два дня. Въ это время разъзжали разставленные по дорогамъ пикеты, гарцовали урядники, на рынкахъ, на базарахъ, на пристаняхъ шныряла на-скоро сформированная изъ разныхъ проходимцевъ особая стража, устраивались облавы, выслживались, перенимались въ пути и конфисковались обозы и транспорты съ хлбомъ, писались протоколы, производились обыски и дознанія, задерживались и подвергались осмотру проходившія по рк суда… А цны на хлбъ за предлами этого круга все росли… Разница между установленными и свободными цнами была такова, что полиція за пропускъ хлба черезъ границу губерніи взимала по 40 и даже по 50 копекъ съ пуда.
Попасть въ число коммиссіонеровъ монополіи добивались очень многіе ловкіе люди. Вс мало-мальски вліятельные чиновники, такъ или иначе причастные къ губернаторской канцеляріи или къ продовольственному совщанію, осаждены были просьбами похлопотать, посодйствовать, указать пути… Павелъ Павловичъ Моховъ, казалось, никого не просилъ, не хлопоталъ, и вдругъ появилась публикація въ губернскихъ вдомостяхъ, что онъ назначается единственнымъ коммиссіонеромъ по закупк хлба въ предлахъ губерніи на сумм до двухъ милліоновъ рублеи. Это извстіе тмъ боле было удивительно, что оно шло въ разрзъ съ другимъ, недавно опубликованнымъ постановленіемъ, которымъ число коммиссіонеровъ опредлялось до десяти.
— Ну и ловокъ! ахъ ловокъ! эдакого ловкача поискать!— съ восхищеніемъ и завистью говорили про Мохова отвергнутые претенденты.— Молодчина! Онъ, небось, не торговался, какъ другіе сквалыжники, а сообразивши, сразу огрлъ ихъ, какъ обухомъ по голов… Смлости много, что говорить.. Высоко летаетъ, гд-то сядетъ.
Опытные лица, впрочемъ, предрекали Мохову неминуемый крахъ. Говорили, что съ хлбнымъ дломъ онъ незнакомъ, а дло это сложное и капризное, что нтъ у него ни амбаровъ, ни подходящихъ служащихъ, что онъ запутается и можетъ вылетть въ трубу. Эти предсказанія не оправдались. Подписавъ контрактъ, по которому онъ обязывался покупать хлбъ на всхъ главныхъ и второстепенныхъ рынкахъ по установленнымъ цнамъ за коммиссіонное вознагражденіе по 8 копекъ съ пуда, а такяже производить въ назначенныхъ пунктахъ мелочную продажу хлба для мстной потребности, и получивъ первый авансъ въ сумм двухъ сотъ тысячъ рублей, Моховъ принялся за дло въ высшей степени умло и энергично. Сверхъ всякаго ожиданія у него все оказалось на готов и въ полной исправпости:— и хлбные амбары, и опытные приказчики. Дло ношло такъ успшно, что черезъ недлю потребовался уже новый авансъ…
И вдругъ монополія была отмнена. Это произошло такъ странно и неожиданно, что даже члены продовольственнаго совщанія узнали объ этомъ недлю спустя и то благодаря распространившимся въ город слухамъ. ‘Какъ? что? почему? на какомъ основаніи?’ спрашивали другъ у друга, но никто ничего не зналъ. Разсказывали, впрочемъ, слдующую исторію, которая послужила будто-бы ближайшею причиною этого губернаторскаго распоряженія. Ночью къ пустынному берегу рки Айвы тайно пристала пустая баржа, которую давно уже выслживали, и ночью же началась нагрузка хлба, спрятаннаго подъ берегомъ. На зар скрывавшійся въ засад отрядъ вооруженныхъ стражниковъ подъ командою станового пристава и одного изъ моховскихъ приказчиковъ накрылъ контрабандистовъ на мст преступленія. Собственникъ хлба мщанинъ Мотыгинъ и хозяинъ баржи купецъ Сажинъ, вмст съ рабочими, тутъ же были арестованы, хлбъ конфискованъ, баржа опечатана, составленъ былъ протоколъ, и дло передано судебной власти. До сихъ поръ такого рода дла, возникавшія-по протоколамъ полиціи, въ виду циркулярнаго распоряженія, подписаннаго губернаторомъ, оканчивались безусловно обвинительными приговорами, нкоторые судьи ухитрялись даже приговаривать виновныхъ къ тюремному заключенію. Но теперь натолкнулись на оригинала-судью, который, въ виду того, что по существующимъ законамъ хлбная торговля свободна, оправдалъ и хлбнаго торговца, и хозяина баржи, и рабочихъ, освободилъ секвестрованный хлбъ, о дйствіяхъ же полиціи, какъ о незаконныхъ, постановилъ сообщить подлежащимъ властямъ. Приговоръ этотъ произвелъ страшный переполохъ, полетли телеграммы въ губернію… Перепуганнаго на смерть судью потребовали къ губернатору. Прохавъ по плохой осенней дорог въ холодъ и слякоть боле 200 верстъ, судья, разстроенный и больной, явился къ губернатору и былъ принятъ имъ очень сурово. Бурное объясненіе кончилось, однако, тмъ, что губернаторъ ршился немедленно отмнить монополію, о чемъ въ тотъ же день приказано было телеграфировать узднымъ исправникамъ. Другія учрежденія почему-то были совсмъ позабыты, а исправники не спшили обнародовать полученныя ими телеграммы. Слдствіемъ этого было то, что объ отмн монополіи долго не зналъ никто, кром полиціи. Вскор въ губернскую управу со всхъ сторонъ, какъ изъ рога изобилія, посыпались тревожныя сообщенія, что купленный для земства хлбъ усиленно вывозится за предлы губерніи, и что полиція при этомъ бездйствуетъ. Осторожная управа потребовала дополнительныхъ свдній, и въ переписк прошло еще нсколько дней. Предсдатель здилъ къ губернатору, но не былъ имъ принятъ. Правитель же канцеляріи на вс разспросы пожималъ плечами и таинственно улыбался. Управа не знала, что предпринять. Между тмъ, хлбныя цны поднимались съ неимоврною быстротою. Уже на другой день вмсто 85 копекъ рожь продавалась по 1 рублю 40 коп., а черезъ недлю по 1 руб. 80 к., наконецъ, по 2 руб. за пудъ. Убдившись, наконецъ, что отъ монополіи остался одинъ лишь дымъ, управа поспшила принять отъ Мохова купленный имъ хлбъ, но тутъ оказалось, что весь земскій хлбъ уже проданъ и увезенъ безъ остатка. Возвративъ взятые изъ кассы авансы въ сумм 480 тысячъ рублей, Моховъ считалъ вс разсчеты съ управой и продовольственнымъ совщаніемъ поконченными. Управа пыталась привлечь его къ суду, но, разумется, внолн безуспшно. Таковы были печальные результаты хлбной монополіи. Моховъ нажилъ на этой операціи полмилліона, за то губернское земство поставлено было почти въ безвыходное положоніе. Продовольственное совщаніе больше не созывалось, оно какъ-бы вовсе перестало существовать, и даже протоколы засданій оказались затерянными. Управ теперь одной приходилось расхлебывать заваренную кашу. О колоссальномъ мошенничеств Мохова, которое точно придавило всхъ и лишило мужества самыхъ храбрыхъ людей, говорили шопотомъ и не иначе, какъ подъ величайшемъ секретомъ. Вс съ ужасомъ думали о томъ, что будетъ дальше. Навигація прекратилась, наступала зима, хлбъ надо было покупать чуть не за тридевять земель, а желзныя дороги были завалены грузами… Губернія могла совсмъ остаться безъ хлба…
Когда стало извстно, что въ сосднихъ губерніяхъ распоряженіемъ мстныхъ властей прекращенъ пропускъ хлбныхъ грузовъ и что поэтому партія хлба, купленная въ Сибири, будучи задержана, лежитъ гд-то безъ движенія, всми овладла настоящая паника. Въ виду всхъ этихъ затрудненій было созвано чрезвычайное губернское земское собраніе, уже третье по счету въ этомъ году. О неудачной хлбной операціи, о монополіи, въ доклад управы не упоминалось ни однимъ словомъ, молчали объ этомъ и въ собраніи, какъ будто ничего этого и не было вовсе. Одинъ изъ гласныхъ ‘весьма нетактично’, по выраженію предсдателя, началъ было говорить о томъ, что по закону хлбная торговля свободна, и что законъ не можетъ быть отмненъ административнымъ распоряженіемъ, но былъ сурово остановленъ въ самомъ же начал, а когда тотъ же гласный внесъ предложеніе ходатайствовать о сохраненіи законнаго порядка въ разршеніи продовольственныхъ затрудненій, вс съ такимъ испугомъ, почти съ ужасомъ отнеслись къ этимъ словамъ, точно они были призывомъ къ бунту.
Дипломатически умолчавъ о неудачномъ опыт съ мононоліей, собраніе, тмъ не мене, постановило для наблюденія за правильностью продовольственныхъ операціей избрать изъ своей среды особыхъ уполномоченныхъ. Въ этомъ постановленіи усмотрнъ былъ скрытый намекъ, желаніе уколоть, набросить тнь… Обидлся губернаторъ, обидлись члены продовольственнаго совщанія, и долго по этому поводу велись деликатнаго свойства переговоры. Наконецъ, благодаря находчивости и дипломатическимъ талантамъ предсдателя собранія, кое-какъ это было улажено, уполномоченные избраны, собраніе закрылось, гласные разъхались успокоенные.
О Мохов все не было ни слуху, ни духу. Стыдно ли ему было, или онъ боялся выраженій неудовольствія со стороны одураченныхъ имъ людей, или онъ занятъ былъ гд-нибудь другими длами, можетъ быть, такими же мошенническими — никто не зналъ, только онъ все еще не появлялся на нашемъ горизонт. Наступалъ конецъ февраля. Голодъ былъ въ полномъ разгар, свирпствовали тифъ и цынга даже въ ‘благополучныхъ’ уздахъ, отголоски народнаго бдствія назойливо и безпокойно давали о себ знать всюду… Огромныя массы нищихъ бродили по улицамъ города, не смотря на запрещеніе полиціи… Въ пользу голодающихъ устраивались балы, вечера, благотворительные базары, давались спектакли и концерты, ставились живыя картины… Никогда еще нашъ городъ такъ не веселился, какъ въ эту зиму. И вотъ, однажды, на одномъ изъ благотворительныхъ спектаклей въ театр появился Моховъ. Его замтили, и галерка стала ему шикать. Онъ, ухмыляясь, съ удивленіемъ посмотрлъ наверхъ. Галерка зашикала еще сильне, къ ней присоединился второй ярусъ и амфитеатръ, кто-то крикнулъ: ‘Моховъ! воръ!’ Крикъ этотъ подхватили. ‘Мошенникъ!.. кровопійца!’.. Моховъ вдругъ поблднлъ, сталъ тревожно застегивать пуговицы сюртука, заторопился и вышелъ изъ ложи. На другой день стало извстно, что онъ пожертвовалъ на голодающихъ въ распоряженіе ея превосходительства десять тысячъ рублей. Передъ такой щедростью никто не могъ устоять, и Мохова простили. Объ этомъ пожертвованіи разршено было помстить восторженную статью въ губернскихъ вдомостяхъ, а когда Моховъ представилъ образцы изобртеннаго имъ хлба изъ соломенной муки съ незначительною примсью ржаныхъ отрубей,— его пригласили въ качеств свдущаго человка постояннымъ членомъ продовольственнаго совщанія, которое опять было призвано къ жизни и вступило въ свои права.
Однажды (помнится, это было въ конц марта) мн пришлось секретарствовать на одномъ изъ засданій этого совщанія за болзнію настоящаго секретаря. Засданіе назначено было въ губернаторскомъ дом въ необычное время, въ 11 часовъ утра, по одному весьма экстренному случаю. Мн извстно было только, что уполномоченнымъ земства Соломинымъ было забраковано на Нижней Пристани 20 вагоновъ муки, какъ совершенно негодной къ употребленію. Соломинъ въ оправданіе своихъ дйствій представилъ образцы, протоколъ санитарной коммиссіи и два анализа химической лабораторіи. Такая предусмотрительность Соломина имла свои основанія. Все это почему-то очень не понравилось губернатору, онъ все говорилъ о какомъ-то полученномъ имъ письм, о телеграмм княгини Амалатбекъ-Подкорытовой, о княз Чухаревскомъ, у котораго были большія связи въ свт и котораго нельзя было ‘подводить’. Какъ можно было предполагать, губернаторъ настаивалъ на томъ, чтобы принять хлбъ помимо уполномоченнаго, управа не соглашалась.
Я пришелъ на засданіе въ половин одиннадцатаго, но тамъ уже были управляющій казенной палатой Перемоловъ и старшій совтникъ губернскаго правленія Лопаревъ. Они стояли у окна и оживленно разговаривали въ полголоса.
— И такая неделикатность! — съ миной сожалнія на лиц говорилъ совтникъ:— на что это похоже!.. Проситъ самъ… понимаете, проситъ и при томъ въ деликатнйшихъ выраженіяхъ… и что же?.. Грубый отказъ. Вы понимаете?.. Нтъ-съ, какъ хотите, а это не того… я не понимаю… И, знаете, онъ ничмъ не рискуетъ: его превосходительство все беретъ на себя… вы понимаете?.. Нтъ, это или упрямство, или я не знаю что… Не понимаю, не понимаю. Надо имть его терпніе, его ангельскую доброту…
— Да, да… именно, именно,— задумчиво глядя въ окно, вторилъ управляющій казенной палатой.
— Не хотите ли полюбопытствовать? Вотъ этотъ хлбъ… онъ, право же, не дуренъ.
Оба подошли къ столу, по средин котораго стояло массивное серебряное блюдо съ надписью: ‘хлбъ-соль отъ крестьянъ Никитинской волости’, на блюд лежалъ аккуратно разрзанный каравай чернаго хлба. Ущипнувъ по крохотному кусочку, оба стали жевать.
— Ничего,— промолвилъ управляющій: — все-таки сть, кажется, можно.
— И, замтьте, здсь меньше половины обыкновенной муки, гораздо меньше.
— Затхлость все-таки есть.
— Ну да, ну да… Но когда народъ стъ лебеду и мякину я полагаю, нечего ужъ такъ разбирать.
— Само собой.
Въ залу вошли милліонеръ Паркетовъ и пароходовладлецъ Елкинъ, они тотчасъ же были приглашены дежурнымъ чиновникомъ въ губернаторскій кабинетъ, затмъ пришли: управляющій контрольной палатой, прокуроръ, предсдатель губернской управы, врачебный инспекторъ, какой-то неизвстный мн чиновникъ со звздой, какой-то купецъ и еще нсколько чиновниковъ. Зала быстро наполнялась, стало людно и шумно. Ходили группами и попарно, сидли на стульяхъ вокругъ стола, на диванахъ вдоль стнъ и на окнахъ, одни разговаривали, другіе съ скучающимъ видомъ разсматривали на стнахъ картины и старинные портреты… Была уже половина перваго, а губернаторъ все не выходилъ. Къ нему позвали купца, потомъ господина со звздой. Два раза выходилъ чиновникъ въ вицъ-мундир и громко спрашивалъ:
— Господа, здсь Павелъ Павловичъ Моховъ?
— Нту, нту,— отвчали ему.
Чиновникъ нетерпливо пожималъ плечами и бжалъ въ переднюю, должно быть, распорядиться розысканіемъ Мохова.
Наконецъ, около половины второго дверь кабинета отворилась и на порог ея, разговаривая съ Паркетовымъ и Елкинымъ, показался губернаторъ, позади его находилась свита изъ бывшихъ въ кабинет гостей.
— Вы понимаете… невозможно… князь Чухаревскій… княгиня Амалатбекъ-Подкорытова… я надюсь на васъ, господа…— слышались отрывки изъ разговора губернатора.
Паркетовъ, наклонивъ голову въ знакъ величайшаго вниманія, учтиво и холодно слушалъ. Елкинъ, юркій и бойкій человчекъ, быстро и бойко твердилъ:
— Будьте въ споко, будьте въ споко, ваше превосходительство.
Скорбное лицо губернатора выражало крайнюю степень утомленія и заботы. Онъ, казалось, съ трудомъ, черезъ силу цдилъ слова, разсянно смотрлъ въ пространство, какъ-будто прозрвая невидимыя другимъ чрезвычайно горестныя перспективы, и одиноко страдалъ. Къ нему шумнымъ потокомъ хлынула вся толпа. Нкоторымъ губернаторъ протягивалъ руку, небрежно, не глядя и не прерывая разговора съ Паркетовымъ. Тотъ, кому подавалась рука, какъ-будто съ радостью, съ испугомъ и удивленіемъ бросался впередъ, наклонялся, пожималъ эту руку и отходилъ съ печатью счастья на лиц. Я замтилъ, что губернаторъ съ особенной и, видимо, умышленной небрежностью протянулъ два пальца предсдателю губернской управы. Блдное, истомленное лицо предсдателя вспыхнуло, но все же онъ пожалъ протянутые ему пальцы. Губернатора окружили сплошною стной.
— Господа! — началъ онъ, возвысивъ голосъ и оглядывая всхъ унылымъ взоромъ,— я надюсь на васъ, господа… на всхъ васъ… Дло чрезвычайной важности… Надо выручить человка… вы понимаете?.. Моя губернія, и не могу… я не могу допустить скандала… Необходимо это уладить… домашнимъ образомъ… безъ шуму… вы понимаете?.. Меня просили… я получилъ письмо… даже телеграмму… князь Чухаревскій человкъ вліятельный… Вотъ для чего я собралъ васъ, господа… Садитесь, господа.
Вс шумно стали занимать мста. Хотя рчь шла о вещахъ, о которыхъ присутствовавшіе могли вовсе не знать ничего, губернаторъ говорилъ такъ, какъ-будто он были давно уже всмъ извстны со всми подробностями.
— Прошу всестороные обсудить,— продолжалъ губернаторъ:— дло нешуточное..
— Что жъ, все зависитъ отъ Семена Иваныча,— сказалъ Елкинъ и посмотрлъ на предсдателя губернской управы, который, не поднимая глазъ, чрезвычайно внимательно рисовалъ что-то на бумаг.— Надо просить Семена Иваныча.
— Да, да,— съ горькой улыбкой промолвилъ губернаторъ:— я уже просилъ, попросите вы господа…
— Просить!.. просимъ Семена Иваныча… покорнйше просимъ…— нершительно отозвалось нсколько робкихъ голосовъ.
Предсдатель, не отрываясь, все продолжалъ рисовать, что, повидимому, очень раздражало губернатора, неспускавшаго глазъ съ его карандаша.
— Вамъ сейчасъ покажутъ хлбъ, господа,— началъ губернаторъ:— хлбъ, который…— Онъ остановился и сдлалъ знакъ чиновнику, стоявшему въ сторон.— Хлбъ, который выпеченъ изъ забракованной муки съ нкоторой примсью настоящей… Пожалуйста, вотъ, не угодно ли?
Чиновникъ сталъ обносить вокругъ стола серебряное блюдо съ хлбомъ. Нкоторое время въ зал слышно было одно только чавканіе. Чиновники нюхали хлбъ, потомъ жевали его и глотали, поднявъ глаза кверху, съ такимъ видомъ, какъ-будто они къ чему-то прислушивались.
— Ну что?.. ну какъ?..— спрашивалъ губернаторъ.
Чиновники стали хвалить хлбъ.
— Отличный хлбъ… чего жъ еще?.. Въ самомъ дл, превосходный… положительно великолпный…
— Да, да,— подтвердилъ губернаторъ:— и я говорю… и я говорю то же самое…
Чиновникъ, обойдя вокругъ большого стола, поставилъ серебряное блюдо на мой одинокій секретарскій столикъ. Я взялъ ломтикъ хлба и сталъ съ любопытствомъ изслдовать. По виду онъ ничмъ не отличался отъ обыкновеннаго хлба, кром цвта, имвшаго зеленоватый оттнокъ. Терпкій, пряный, сладковато-затхлый вкусъ слегка заглушался запахомъ нарочито прибавленной мятной эссенціи. Чиновники продолжали чавкать и хвалить хлбъ.
— Превосходный… чего еще нужно?.. я не понимаю, чего еще нужно?..— раздавались голоса.— Семенъ Иванычъ, вы попробуйте… превосходный… Конечно, затхлость… но, вдь, это же бываетъ…
— Если мы будемъ браковать такой хлбъ въ голодное время, когда у массы населенія нтъ никакого хлба, когда дятъ мякину, лебеду и всякую дрянь,— съ необыкновенной горячностью, точно подстегивая самого себя, заговорилъ старшій совтникъ,— если, я говорю, мы будемъ браковать такой хлбъ, то мы вовсе останемся безъ хлба… Надо помнить, господа, о голодающемъ населеніи, которому не до нжностей, которому нуженъ хлбъ и совсмъ ненужно деликатесовъ.
— Совершенно врно… совершенно правильно… вотъ это врно…— послышались одобрительные возгласы.
— Именно, именно-съ,— вполголоса промолвилъ и губернаторъ, благосклонно посмотрвъ на оратора.
— И я дскажу,— все боле и боле подстегивая себя и все боле и боле разгорячаясь, продолжалъ старшій совтникъ:— и я прямо скажу, что это ничто иное, какъ личный капризъ… либеральная фронда… да-съ… но мы должны стать выше каприза этихъ личностей… Да-съ, потому что это упрямство и капризъ… и это недостойно, да-съ, недостойно человка, сознающаго свои обязанности… Я прошу извиненія, потому что я человкъ прямой.
Предсдатель губернской управы, который при послднихъ словахъ сталъ блденъ, какъ платокъ, нагнувшись, вытащилъ изъ-подъ стола два холщевыхъ мшка съ слдами красныхъ сургучныхъ печатей и вытряхнулъ изъ нихъ на столъ вмст съ пылью какіе-то зеленовато-срые, блые и совершенно черные слежавшіеся комья.
— Позвольте мн сказать,— обратился онъ затмъ губернатору.
Губернаторъ сморщился.
— Да, но только, пожалуйста, безъ личностей,— произнесъ онъ брезгливо.
— Хорошо, я не буду отвчать на оскорбленіе,— началъ предсдатель, задыхаясь и едва выговаривая слова:— я приступлю прямо къ длу. Вотъ образцы, присланные уполномоченнымъ губернскаго земства Соломинымъ. Они еще не были осмотрны совщаніемъ. Я обращаю на нихъ ваше вниманіе… Посмотрите: это все, что угодно, только не хлбъ, и управа по совсти не можетъ голодающему населенію выдавать продовольственныя ссуды этимъ продуктомъ… Это значило бы вмсто хлба подать голодному камень. И вотъ тому доказательства: протоколъ санитарной коммиссіи и два анализа. Я покорнйше просилъ бы ознакомить членовъ совщанія съ этими документами.
Хотя слова предсдателя лишь въ самой микроскопической дол выражали ту правду, которую онъ долженъ былъ бы сказать и которая для всхъ была очевидна, они приняты были очень дурно, какъ небывалая, неслыханная дерзость. Повидимому, онъ и самъ такъ смотрлъ на свои слова. Когда онъ слъ, мн показалось даже, что онъ сейчасъ же разразится истерическими рыданіями.
Наступило молчаніе, которое никто не ршался прервать. Одни съ безсмысленными лицами, другіе натянуто улыбаясь, третьи сердито нахмурившись и опустивъ глаза, сидли и молчали. Губернаторъ, въ начал красный отъ гнва, теперь былъ блденъ и желтъ, какъ лимонъ. Въ рукахъ его прыгалъ карандашъ, и лвую бровь судорожно подергивало.
— Я настаиваю, ваше превосходительство, на прочтеніи документовъ,— повторилъ предсдатель.
— Вы настаиваете? — тихо промолвилъ губернаторъ низкимъ голосомъ.— Хорошо. Прочтите, Иванъ Ивановичъ.
Старшій совтникъ среди зловщаго молчанія сталъ читать. Во время этого чтенія одинъ изъ членовъ совщанія вдругъ поблднлъ и поспшно вышелъ изъ комнаты. Черезъ нсколько минутъ онъ вернулся, блдный и какъ-будто озябшій, и сказалъ на ухо своему сосду:
— Знаете, со мной случился ‘фридрихъ’… кажется, хлбецъ-то, дйствительно, того…
— Да, и меня какъ-будто мутитъ,— шопотомъ отвчалъ сосдъ.
Спустя минуту также поспшно вышелъ еще одинъ членъ совщанія и также вернулся блдный и какъ-будто озябшій, за нимъ третій…
Къ губернатору неслышными шагами подошелъ лакей.
— Чего теб? — строгимъ шопотомъ, нахмувшись, спросилъ губернаторъ.
— Господинъ Моховъ просятся войти.
— А-а! — живо и радостно воскликнулъ губернаторъ:— какъ это хорошо! Гд же онъ? Зови, зови. Позвольте, господа… позвольте, Иванъ Ивановичъ… на минуточку… Павла Павловича подождемъ… А-а! вотъ и Павелъ Павловичъ.
Въ залу вошелъ толстый, солидный я важный господинъ — я едва узналъ въ немъ Мохова. онъ былъ во фрак, въ бломъ галстух, борода и волосы были подстрижены, на живот висла толстая золотая цпь.
— Гд же вы пропадали?
— Дльце было… мало-мальское… не могъ раньше… прошу извинить,— говорилъ Моховъ сочнымъ басомъ, здороваясь съ губернаторомъ и длая общій поклонъ. На лиц его играла прежняя беззаботно веселая, радостная и немного придурковатая, знакомая мн улыбка. Тягостное состояніе нравственнаго разлада и подавленности съ появленіемъ Мохова разсялось, какъ дымъ. Скорбныя складки на лиц губернатора разгладилась, онъ оживленно и привтливо улыбался.
— Садитесь, садитесь… Васъ-то и надо, почтеннйшій,— говорилъ онъ шутливо:— мы безъ васъ голову потеряли… Помогайте, выручайте.
— Радъ служить, ваше превосходительство.
— Впрочемъ, надо васъ познакомить… Дло въ томъ…
— Я знаю. Велика ли партія?
— Двадцать вагоновъ.
— Порядочная. Это образцы?
— Да, да, а вотъ испеченъ хлбъ.
На хлбъ Моховъ не обратилъ никакого вниманія, за то подвергъ тщательному изслдованію слежавшіеся комья муки: нюхалъ, растиралъ ладонями, жевалъ, мсилъ тсто…
— Ну, что же… я покупаю,— сказалъ онъ, отряхивая руки и утираясь платкомъ.
— Какъ?.. покупаете?.. что покупаете?..
— Покупаю всю партію.
— Павелъ Павловичъ! да неужели? не можетъ быть… Но по какой цн?
— По настоящей цн покупаю.
— Но вы не шутите? какъ по настоящей? — этого не можетъ быть.
— Нтъ, я серьезно говорю.
— Ахъ, Боже мой!.. но ужъ это слишкомъ!.. Они уступятъ, непремнно уступятъ, двадцать или тридцать процентовъ… Они просили меня, не боле тридцати…
— Нтъ, зачмъ же?.. Князь вдь не виноватъ, къ чему его обижать… Нтъ, пущай ужъ за настоящую цну…
— Ахъ, Павелъ Павловичъ! вы золотой человкъ!
Губернаторъ былъ радъ, какъ ребенокъ.
— Но куда же вы съ этой мукой? — спросилъ предсдатель, изъ всхъ весело улыбавшихся людей одинъ злобно и презрительно глядя на Мохова.
— А ужъ это наше дло. Мучка хорошая-съ. Сбудемъ и еще пользу возьмемъ. Въ нашемъ оборот уйдетъ.
— Ахъ, какъ радъ, какъ я радъ! — говорилъ губернаторъ.— Слава Богу. Ну, что же, господа? я думаю, засданіе можно закрыть? Все разршено, все улажено, о чемъ же еще разсуждать?.. Впрочемъ, ахъ, да!.. позвольте, господа, на одну минуту… Не угодно ли благодарить Павла Павловича?..
— Врно, ваше превосходительство!.. благодарить, благодарить!.. Спасибо, Павелъ Павловичъ! покорно благодаримъ!..— дружнымъ и радостнымъ хоромъ загсворили вс, окружая Мохова и губернатора.
— Ура! — закричалъ кто-то. Этотъ крикъ подхватили многіе и даже самъ губернаторъ.
— Сласибо, спасибо…— говорилъ онъ растроганнымъ голосомъ.— Золотой, неоцненный вы человкъ!.. Позвольте разцловать васъ, какъ друга, какъ брата…
Новый крикъ восторга потрясъ воздухъ… Я поспшно собралъ свои бумаги и вышелъ. Въ прихожей догналъ меня предсдатель.
— Вотъ что длаютъ,— сказалъ онъ, торопливо одваясь и отъ волненія не попадая въ рукава.
Вечеромъ того же дня я сидлъ въ столовой дворянскаго клуба и читалъ газеты. Мимо меня взадъ и впередъ торопливо бгали лакеи во фракахъ. Изъ сосдней комнаты доносились взрывы пьянаго хохота, говоръ и шумъ: очевидно, тамъ проводила время какая-то очень веселая компанія. Шумъ все возрасталъ, запли какую-то псню нестройнымъ хоромъ… Наконецъ, веселье достигло такихъ размровъ, что лакеи начали переглядываться между собою съ нкоторымъ безпокоііствомъ. Въ это время вышелъ изъ двери толстый господинъ — это былъ Моховъ. За нимъ выскочилъ знакомый мн адвокатъ Парамоновъ и схватилъ его сзади за фалды фрака. Онъ былъ пьянъ и слегка покачивался на ногахъ.
— Постой, постой! ты куда? — кричалъ онъ.— Не удерешь!.. мы тебя еще качать будемъ.
— Я того… мн надобно по длу… я сейчасъ вернусь… ей-ей, вернусь…— упрашивалъ его Моховъ въ полголоса.— Пожалуйста, не удерживай.
— Врешь, врешь!.. Что это такое? какъ же мы безъ тебя? безъ тебя мы съ тоски умремъ!.. Н-этъ, братъ, погоди! не разстраивай компаніи, сдлай такое одолженіе.
Моховъ былъ совершенно трезвъ: видно, и теперь онъ не измнилъ своему правилу не употреблять спиртныхъ напитковъ.
Адвокатъ вдругъ замтилъ меня и съ радостью пьянаго человіса устремился въ мою сторону.
— Ба! кого я вижу!.. вотъ-то сюрпризъ!.. Вы знакомы?.. Моховъ! Павелъ Павлычъ! это мой закадычный.
Адвокатъ назвалъ мою фамилію.
— А это… это…— продолжалъ онъ, театральнымъ жестомъ указывая на Мохова:— это самый лучшій человкъ на свт… самый добрый, самый тароватый, самый умный, честнйшій и почтеннйшій Павелъ Павловичъ Моховъ.
— Они меня знаютъ,— сказалъ Моховъ,— какъ же-съ… они меня знали еще тогда, когда я однимъ хлбомъ да лукомъ питался…
— Неужели?.. О, Боже милосердный!.. старое знакомство, воспоминанія юности! — восторженно говорилъ адвокатъ.— Шампанскаго по этому случаю! Моховъ, ты чего же?..
Принесли шампанскаго.
— Господа! — началъ адвокатъ заплетающимся языкомъ, поднимая бокалъ:— я пью за сословіе, въ рукахъ котораго нахше будущее, наша надежда, наше спасеніе… Оно — соль земли!.. Да, да… Я пью за представителя его, въ которомъ пышнымъ цвтомъ сочетались вс наилучшія черты, вс наилучшія свойства его, который является нашей славой и гордостью, за почтеннйшаго, всми уважаемаго, всми любимаго Павла Павловича Мохова… уррра!..
,