Павел Засодимский
Павел Засодимский
Из воспоминаний.
Из воспоминаний.
I.
I.
II.
II.
————————————————————
Мое знакомство с М. Е. Салтыковым, Засодимский Павел Владимирович, Год: 1908
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В течение 1873 года, отрываясь лишь для небольших текущих дел, я работал над повестью ‘Печать Антихриста’ — из деревенской жизни. Работал я над ней с увлечением, и ‘зеленую’ тетрадь с этой повестью в своих странствованиях но России я возил с собой. Как только находилось время, днем или ночью — в минуты бессонницы, я раскрывал тетрадь и брался за карандаш. Писал я эту повесть и в Петербурге, и в Москве, где был проездом, и в Усмани, и в селе Никольском-Кабаньем (в усадьбе Н. И. Кривенко), и даже в вагоне. Я кончил ее в начале марта 1874 г., и целый месяц после того я еще сидел над нею, перечитывая и раздумывая над некоторыми ее страницами.
В начале апреля я отнес повесть в редакцию ‘Отечественных Записок’ и отдал ее Некрасову. Мне предложили прийти за ответом через три недели. В этот раз я видел в редакции, кроме Некрасова, лишь А. Н. Плещеева, бывшего секретарем ‘Отеч. Записок’: я пришел рано, когда ближайших сотрудников Некрасова еще не было в редакции.
Через три недели, придя за ответом, я застал в сборе всю редакцию. Тогда, кроме Некрасова и Плещеева, с которыми я был уже знаком, я в первый раз увидал: Салтыкова, Елисеева, Демерта, Михайловского, Скабичевского, Ник. Курочкина…
— Вашу рукопись я передал Салтыкову… Он читал ее! — сказал мне Некрасов. — Вот я сейчас познакомлю вас, и вы переговорите с ним… Михаил Евграфович ! — крикнул он своим слабым надтреснутым голосом.
Салтыков в ту минуту стоял с Плещеевым у окна. На зов Некрасова он оглянулся вполоборота и тяжелой, неторопливой поступью пошел к нам.
— Вот, Михаил Евграфович, автор ‘Печати Антихриста’… Сдаю вам его с рук на руки! — добродушно шутливым тоном промолвил Некрасов и, пожав мне руку, отошел к бильярду, где его ожидали какие-то посетители.
Первое впечатление, произведенное на меня нашим знаменитым сатириком, было не особенно приятное. Его серьезное лицо, густые нахмуренные брови, большое pince-nez в темной черепаховой оправе, сердитый взгляд, как мне показалось, словно с недовольством надутые губы — не понравились мне. Его глухой голос, говор, ворчливый тон, жесты, — все в нем мне показалось грубо, отпугивало меня. Он напомнил мне одного строгого директора гимназии.
— Мы берем вашу повесть… — проворчал он, не спуская с меня глаз и поблескивая своим ужасным pince-nez. — Только вот насчет заглавия… ‘Печать Антихриста’… Что такое!.. Надо переменить… Что это за ‘ печать’! 1) [Конечно, нельзя требовать, чтобы чрез 30 лет я помнил и передавал буквально происходившие разговоры, но смысл и тон их я хорошо помню и стараюсь, сколько могу, передавать их с приблизительной точностью].
Я ему возразил, что из повести ясно видно, что это за ‘печать’.
— Так-то так, да все-таки неловко… — продолжал он. — Лучше — попроще… Надо придумать что-нибудь другое… А то, Бог знает что, — ‘Печать Антихриста’! Испугать можно… Да что ж мы… пойдем — сядем! — перебил он себя на полуслове и увел меня в глубину комнаты.
Несколько секунд мы сидели молча.
— Ну, например, скажем, ‘История села Смурина’? — подумав, предложил Салтыков.
— ‘История села Горюхина’ Пушкина… — заметил я.
— Гм! Да… положим… — проворчал мой собеседник. — Ну, ‘Летопись’… ‘Хроника’, что ли…
Так мы и порешили.
— Вот еще что… — заговорил Салтыков. — Не можете ли вы подписаться псевдонимом… Вы до сего времени работали в ‘Деле’, у Благосветлова, и теперь вдруг появитесь у нас…
— Но ведь, я полагаю, оба эти журнала прогрессивного направления! — отозвался я.
— Да, но… все же мы разных, как говорится, лагерей, не одного прихода… Знаете, как-то неудобно… Нет, уж вы, пожалуйста, изберите какой-нибудь псевдоним, на первый раз! — настаивал Салтыков.
Я обещал придумать псевдоним и сообщить ему.
Для меня было совершенно безразлично, как ни подписать повесть, и через несколько дней я написал Салтыкову, чтобы он под рукописью вместо моей фамилии поставил ‘Вологдин’. Таково было происхождение моего псевдонима, которым я впоследствии часто пользовался.
Кратко переговорили об условиях: кроме гонорара, редакция была должна сделать мне отдельное издание ‘Хроники’ (в количестве 1200 экз.).
По окончании делового разговора Мих. Евг. вдруг оживился, ‘опростился’, редакторская суровость слетела с него, и сатирик-громовержец обратился в приятного, веселого и очень для меня симпатичного собеседника. При виде такой чудесной метаморфозы я подумал: вот уж именно ‘наружность иногда обманчива бывает, иной — как зверь, а добр, тот ласков, а кусает’… В жизни не раз мне вспоминалась эта мораль крыловской басни.
— А ведь я узнал в вашем романе одного из наших тверских земцев! — с улыбкой заговорил Мих. Евг. и назвал одну фамилию.
Я сказал, что он угадал, что я именно это лицо имел в виду.
— Похож, похож! — посмеиваясь, говорил Салтыков.
Поговорили о тверских земских деятелях.
Потом Мих. Евг. поинтересовался узнать: с кого списан Кряжев 1) [действующее лицо моего романа], из жизни какой местности взяты мною факты, кто такая Лизавета Петровна 2) [действующее лицо моего романа], действительно ли у меня есть письмо Лисина 3) [действующее лицо моего романа], с кем еще из тверитян я знаком и т. д.
Проговорили мы битый час, если не дольше.
‘В первый раз он может напугать, — думал я. идя из редакции в свой Тюремный переулок. — Но он только с виду суров и мрачен… Он добрый!’
Так, приблизительно, резюмировал я впечатления, полученные мною при первом знакомстве с М. Е. Салтыковым.
В письме от 20 мая Салтыков, между прочим, сообщал мне: ‘Что же касается до Вашей рукописи, то извините меня: я еще не успел приступить к ее редактированию. Но прошу Вас быть уверенным, что я в ущерб ей ничего не сделаю. Об одном считаю долгом предупредить Вас: времена тяжелые наступили, и. 5 No ‘Отеч. Записок’ арестован и, вероятно, будет сожжен. Рукопись Вашу я беру в деревню, куда выезжаю в субботу. Мы думаем начать печатание ее с августовской книжки’…
Как-то в конце мая, придя на Николаевский вокзал за какими-то справками, я встретил Некрасова и Салтыкова, медленно ходивших по платформе. Я несколько раз прошелся с ними взад и вперед. Оказалось, что Мих. Евг. провожал в деревню свою семью, но жена его с детьми еще не приехала на вокзал.
— И вы скоро пойдете в деревню? — спросил я его.
— Да, скоро… — ответил он. — И рукопись вашу увезу с собой… еще перечитаю все… посглажу кое-где… Но вы, пожалуйста, не беспокойтесь! Я ведь не испорчу…
Вскоре после того и я уехал на лето к родным, в Вологодскую губернию.
Осенью, по возвращении в Петербург, я стал большею частью видаться с Мих. Евг. у него на квартире, в его рабочем кабинете. Тут я окончательно убедился, что под этой суровой, мрачной, угрюмой наружностью скрывался очень добрый, даже мягкий человек…
Однажды, помню, я застал его не совсем здоровым, и в ворчливом настроении духа: вышли какие-то иеприятности с цензурой.
— Вчера я перечитывал последнюю главу вашей ‘Хроники’… — сказал он, хмуро посматривая на ворох лежавших перед ним корректурных листов. — Невозможно ее пускать… я сократил ее! Жаль, а сократил…
— В отдельном издании, Мих. Евг., я восстановлю все, что вы из этой главы выбросите! — самым решительным тоном заметил я.
— Восстановляйте, восстановляйте! сделайте милость… — насмешливо промолвил Мих. Евг., сердито комкая корректуры и что-то разыскивая под ними. — Одной сожженной книгой будет больше, а вы при своей храбрости останетесь… Что ж, восстановляйте! Дело ваше…
Он вытащил из-под корректуры мою, уже растерзанную ‘зеленую’ тетрадку и прочитал вслух несколько отрывков из последней главы.
— Ну, что ж? — спросил он меня. — Вы находите, что так можно. А? Вы думаете, те… черти-то цензурные — олухи, что ли? Вы думаете, им это понравится?.. Они за последнее время точно белены объелись… Рассказывал я вам, как они на майскую-то книжку набросились…
— Да, но у меня-то в последней главе что уж такого особенного!.. — начал было я убеждать Мих. Евг., но он перебил меня.
— Гм! ‘Что особенного! Что особенного!’ — передразнивающим тоном заговорил он. — Младенец вы… оттого и не боитесь! А вот поживите с мое… да еще с ответственностью за журнал…
И он выразительно махнул рукой.
Из последней главы моего романа Салтыков оставил лишь одну страницу. Все, пропущенное им, как я сказал, мною было восстановлено в отдельном издании.
В последних числах декабря ‘Хроника села Смурина’ была послана в цензуру.
Начальник Глав. Упр. по делам печати перед тем только что умер, другой не был еще назначен, и книга моя попала в цензурное чистилище во время смут междуцарствия.
Кажется, 4 или 5 янв. 1875 г. ‘Хроника’ поступила в мое распоряжение или, как говорится, ‘вышла в свет’. С торжествующим видом я принес книгу Михаилу Евграфовичу.
— Ну, счастлив ваш Бог! — сказал он, просмотрев окончание романа, за которое он так опасался. — Видно, под благоприятным созвездием вы родились… Рад, очень рад, что вышло так счастливо!
И было видно, что он не пустую фразу говорил, а действительно от души, искренно порадовался со мною по поводу того, что мою книгу ‘черти цензурные не слопали’…
Источник текста: П. Засодимский. Из воспоминаний. — Москва: Типография Т-ва И. Д. Сытина, 1908.
Исходник здесь: http://www.booksite.ru