П. А. ВЯЗЕМСКИЙ
П. А. ВЯЗЕМСКИЙ
Мое последнее слово
Мое последнее слово
Сноски
Примечания
Примечания
Мое последнее слово, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1824
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Вяземский П. А. Мое последнее слово // Пушкин в прижизненной критике, 1820-1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук, Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 176-178.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-176-.htm
В 7 N ‘Вестника Европы’ напечатан ответ на мою статью ‘О литературных мистификациях’. Почитаю его совершенно удовлетворительным. Главным побуждением моим, когда я писал упомянутую статью, было сначала отклонить от себя худую славу и подозрение, что Второй Классик мог иметь с Издателем ‘Бахчисарайского фонтана’ разговор, подобный тому, который напечатан в 5 N ‘Вестника Европы’: они отклонены признанием сочинителя ‘Второго разговора’, что он им вымышлен. Вторым побуждением моим было принудить сочинителя-анонима к молчанию или объявлению своего имени. Он избрал труднейшее из двух предстоящих средств: жертва достаточная! Без сомнения, нелегко было решиться сочинителю ‘Второго разговора’ и ‘Ответа’ приписать к двум последним произведениям своим прозаическим (здесь говорю уже чисто и буквально о его прозе) имя, почтенное у нас как в государственном, так и в литературном отношении, — имя, которое обязывает преемника его носить оное с достоинством и честью. Наконец, сочинитель, бывший г-н N, что ныне Михаил Дмитриев, сознается в Post-scriptum перед читателями своими (в числе коих и я по несчастию своему), что он был не прав в некоторых свежих выражениях. Мне нужно было обличить безыменного сочинителя, который заставлял меня будто бы говорить не так, как я говорить привык, и будто бы слушать то, чего я слушать не должен. И я достиг своей цели. Повторяю уже сказанное мною, но в этом заключается вся сущность дела: издатель книги названной есть имя личное, точно так же, как автор книги определенной, как хозяин дома означенного, и так вводить перед публикою человека известного и определенного в разговор небывалый и несбыточный есть злоупотребление нетерпимое и преступающее за границы дозволенного. Границы полемических монологов гораздо пространнее, и потому не останавливаю сочинителя ‘Ответа’ в новом его похождении. Преимущества писателей, ему подобных, известны, известно также и право человека, себя уважающего. Он не обязан входить в полемическую распрю, в которой и самая победа его не обещает ему ни чести, ни удовольствия. Вследствие сего, крепкий собственным убеждением и мнением людей, на коих с гордою доверенностию указать могу перед лицом отечества, я вправе, я в обязанности не дорожить суждением о себе человека, мне совершенно чуждого и по чувствам и по образу мыслей1.
Что же касается до неведения, объявленного г-м редактором ‘Вестника Европы’*, о препятствиях, встретившихся при печатании поэмы, г-на Пушкина, то долгом своим поставляю сказать следующее: призывая свидетельство г-на редактора, показал я, что он, как член Ценсурного московского комитета, должен был знать о переменах, требованных ценсурою в поэме, по которым принужден я был войти в переписку с автором, находящимся в Одессе, и о переменах в предисловии моем, которое я старался защищать3.
Вот все, что осталось досказать к сказанному мною прежде в отношении личной сущности предлежащей тяжбы, что же касается до сущности литературной, то, кажется, в ‘Разборе ‘Второго разговора» (напечатанном в 8-м N ‘Дамского журнала’) достаточно доказано, что мне неприлично и неспоручно входить в литературные рассуждения с Классиком, каков Михаил Дмитриев.
Сим заключаю возражения свои на прошедшие и будущие прения журнальных клевретов, говоря с Шепье:
Je reclame leur haine, et non pas leurs suffrages,
Je leur demande encore d’honorables outrages.
Contre moi rИunis, qu’ils me lancent d’en bas
Des traits empoisonnИs, qui ne m’atteindront pas*.
Князь Вяземский
Москва. Апреля 23.
Сноски к стр. 177
* И что же касается до замечания на стран. 197 <с. 164 наст. изд. - Ред.>, то оно вовсе недостойно редакторской важности!.. Поверит ли в самом деле литератор другому литератору, который, желая выдумать сказку, сколько можно более удовлетворительную для его тронутого авторского самолюбия, говорит, между прочими истинами, что он не читает такого-то (литературного) журнала, сказав тогда же, что имеет его?.. Поверит ли этому и самый обыкновенный читатель? Всякий тотчас увидит, что это, между прочими истинами (уже другого рода)… но оставим настоящее выражение, и заметим еще, что как бы способности издателя ни были ограничены, но легко может случиться, что в журнале к нему пришлется статья, заслуживающая внимания самого г-на Булгарина, который — скажу мимоходом — едва ли годится быть образцом моим, наприм. в русском языке, в искусстве слога и в издании журнала. Я имел светила в нашей словесности, озарявшие меня несколько более и лучше уличных фонарей…2 Изд.
Сноски к стр. 178
* Я требую их ненависти, а не одобрения,
Я ищу их явных оскорблений.
Пусть, объединясь против меня, пускают снизу ядовитые стрелы —
Они не достигнут меня (фр.). — Ред.
Дамский журнал. 1824. Ч. 6. N 9 (выход в свет 5 мая). С. 115-118.
Заключительная статья Вяземского в полемике с М. Дмитриевым. Послана Вяземским А. Тургеневу при письме 1 мая, где еще раз повторяется просьба о републикации: ‘Вот мое последнее слово. Напечатай его у Греча или Воейкова, где сподручнее. Но непременно нужно статье быть в петербургском журнале’ (ОА. Т. 3. С. 38). Тургенев ответил 6 мая: ‘Письмо твое и последнее слово посылаю к В<оейкову> и Ж<уковскому>. Не знаю, напечатают ли? Теперь цензорам не до личностей, но до собственного лица, да и, без сомнения, им может быть новая беда от подобных перебранков, ибо тут и слово честь замешано, то есть письменная пощечина. Впрочем, я не помешаю, но и содействовать не буду, ибо теперь не до того по этой части. Пожалуйста, перестань вздорить. C’est indigne de vous et je ne vous reconnais pas dans tout ce fatras polИmique. <Это недостойно тебя, и я не узнаю тебя во всем этом полемическом хламе (фр.). — Ред.>. Искры твоего ума нет во всем споре’ (ОА. Т. 3. С. 42). Тургенев намекал в письме на скандал в петербургской цензуре, ставший одним из поводов к отставке в середине мая министра просвещения кн. А. Н. Голицына и к отстранению самого Тургенева от должности директора Департамента духовных дел иностранных исповеданий. Републикация статей Вяземского в этой ситуации была почти невозможна. В письме от 12 мая Вяземский отвечал на упреки Тургенева и пытался подвести итоги полемике: ‘Воля твоя, ты слишком строго засудил мою полемику. Разумеется, глупо было втянуться в эту глупость, но глупость была ведена довольно умно. Открытие и закрытие кампании состоит из одних хладнокровных грубостей и не требовали затей остроумия, в промежутках была партизанская выходка в разборе второго ‘Разговора’ и в этой выходке, что ни говори, много забавного. Вступление совсем неглупо, впоследствии некоторые удары нанесены удачно. Вся Москва исполнена нашей брани. Весь Английский клуб научили читать по моей милости. Есть здесь один князь Гундоров, охотник до лошадей и сам мерин преисправный, к тому же какой-то поклонник Каченовского. Читая в газетной мою первую статью, останавливается он на выражении бедные читатели и каким-то глухим басом, ему свойственным, спрашивает, обращаясь к присутствующим: ‘Это что значит? Почему же князь Вяземский почитает нас всех бедными: может быть, в числе читателей его найдутся и богатые. Что за дерзость!’ Иван Иванович был свидетелем этой выходки и представлял мне ее в лицах. Он племянника своего уже не принимает к себе и говорит: ‘Пусть будет он племянником моего села, а не моим’. Мне хочется предложить ему, чтобы, напротив: оставил он его своим племянником, а меня признал бы за племянника наследства своего. Одна вышла польза из нашей перебранки: у бедного Шаликова прибыло с того времени 15 подписчиков’ (ОА. Т. 3. С. 43-44).
1 Эту фразу Вяземского издевательски обыграл А. И. Писарев в статье ‘Нечто о словах’ (ВЕ. 1824. N 12. С. 283-290). М. А. Дмитриев в ‘Главах из воспоминаний моей жизни’ рассказывает: ‘Но всех более рассердила дядю небольшая статья Писарева: ‘Нечто о словах’. Надобно сказать, что кн. Вяземский сказал в одной из своих статей, что он ‘крепок собственным убеждением и мнением людей, на которых с гордою уверенностию может указать пред лицом отечества!’ Это он ссылался на одобрение моего дяди, взявшего его сторону. Но, к его несчастию, в это время написал в его защиту какую-то довольно карикатурную статейку кн. Шаликов. Писарев воспользовался этим и говорит простодушно в своей статье, что ‘читатели долго не знали, на кого князь Вяземский указывает пальцем пред лицом отечества, но, по защите его князем Шаликовым, догадались на кого’. — Этот подмен, пред лицом отечества, И. И. Дмитриева — князем Шаликовым был действительно обидною насмешкою и над Вяземским, и над обоими его сторонниками! — Для первого это был щелчок, а для дяди такое понижение его авторитета и важности, какого он, конечно, никогда не испытывал!’ (Новое литературное обозрение. 1992. N 1. С. 221). Статья Шаликова, о которой здесь говорится: ‘Слово о слове в пустом и проч. Вестника Европы N 8′ (ДЖ. 1824. N 10. С. 161-165 (выход в свет 29 мая), подпись: Издатель). Содержала Эту фразу Вяземского издевательски обыграл А. И. Писарев в статье ‘Нечто о словах’ (ВЕ. 1824. N 12. С. 283-290). М. А. Дмитриев в ‘Главах из воспоминаний моей жизни’ рассказывает: ‘Но всех более рассердила дядю небольшая статья Писарева: ‘Нечто о словах’. Надобно сказать, что кн. Вяземский сказал в одной из своих статей, что он ‘крепок собственным убеждением и мнением людей, на которых с гордою уверенностию может указать пред лицом отечества!’ Это он ссылался на одобрение моего дяди, взявшего его сторону. Но, к его несчастию, в это время написал в его защиту какую-то довольно карикатурную статейку кн. Шаликов. Писарев воспользовался этим и говорит простодушно в своей статье, что ‘читатели долго не знали, на кого князь Вяземский указывает пальцем пред лицом отечества, но, по защите его князем Шаликовым, догадались на кого’. — Этот подмен, пред лицом отечества, И. И. Дмитриева — князем Шаликовым был действительно обидною насмешкою и над Вяземским, и над обоими его сторонниками! — Для первого это был щелчок, а для дяди такое понижение его авторитета и важности, какого он, конечно, никогда не испытывал!’ (Новое литературное обозрение. 1992. N 1. С. 221). Статья Шаликова, о которой здесь говорится: ‘Слово о слове в пустом и проч. Вестника Европы N 8′ (ДЖ. 1824. N 10. С. 161-165 (выход в свет 29 мая), подпись: Издатель). Содержала резкие выпады против М. Дмитриева и его союзников. В заключение статьи приводилась выписка из письма Пушкина к Вяземскому от апреля 1824 г. из Одессы с оценкой предисловия Вяземского (см. с. 394 наст. изд.). Предлагалось сравнить мнение Пушкина и мнение М. Дмитриева.
2 Это примечание издателя ‘Дамского журнала’ Шаликова — полемический ответ на примечание Каченовского к ‘Ответу на статью ‘О литературных мистификациях» М. Дмитриева (см. с. 164 и примеч. 2 на с. 401 наст. изд.). ‘…Озарявшие меня <...> лучше уличных фонарей‘ — намек на раздел ‘Разные известия’ в журнале Булгарина ‘Литературные листки’, который с N 2 за 1824 г. назывался ‘Волшебный фонарь’.
3 10 мая И. М. Снегирев записал в дневнике: ‘Качен<овский> грозился палкою на князя Вяземского и восставал против меня, для чего я пропустил последнюю критику, где сказано, что он член Ценз<урного> ком<итета>‘ (РА. 1902. Кн. 2. N 7. С. 402).