Время на прочтение: 29 минут(ы)
Владимир Михайлович Шулятиков
МОБИЛИЗАЦИЯ РЕВОЛЮЦИИ И МОБИЛИЗАЦИЯ РЕАКЦИИ
Сборник ‘Текущий момент’, 1906 год.
Газеты приносят нам из разных концов России самые противоре-чивые известия, в одном месте волнуются крестьяне, вырубая поме-щичьи леса, составляя приговоры об изменении политического строя, в другом — идут забастовки рабочих, в третьем — толпа сражается с полицией и войсками, в четвертом — учителя, земцы, врачи устраи-вает союзы и препираются с властями, а в ряде других мест слышится свист черносотенной дубинки и патриоты в чуйках, сюртуках и мундирах искореняют ‘крамолу’, не стесняясь средствами. Поэтому каждый считает себя вправе делать политические предсказания сооб-разно своим склонностям и желаниям. Карл Амалия Грингмут, напри-мер, ежедневно составляя списки раненных крамольников, с торжест-вом заявляет: ‘Смотрите, русский народ просыпается, он проклина-ет свободу и быстрыми шагами идет под знамя родного кулака и та-тарской плети’. А человек противоположных воззрений, на основа-нии других известий, скажет, ‘В народе проснулась мысль, он ищет новой жизни и бесстрашно борется за свои права и свою свободу’.
Кто из них прав? Куда идет Россия? Что значат эти беспрерыв-ные всероссийские бойни, эти песни свобода, этот хриплый вой воинственных охранителей? Обыватель, впервые переживающий такие со-бытия, теряется в предположениях, газетные листы с их противоположными вестями кажутся ему какой-то неразрешимой загадкой, ушибленный с детства бюрократической мамкой, он не понимает ничего, не видит ничего, не слышит ничего и, растерянно опуская руки, го-ворит: ‘Темна вода во облацех. Россия придет, куда Бог даст. Бу-дущее для него туманно, и поэтому он на настоящее с отчаянием ма-шет рукой.
Мы не последуем его примеру. Сумятица газетных известий не помешает нам научно разобраться в переживаемых событиях, оценить их значение и отчасти предугадать их исход. Ибо помимо намерений и планов отдельных людей существуют еще намерения и планы народ-ной жизни. Каждый из нас, лично, знает только маленький уголок то-го, что есть, он надеется и отчаивается, любит и ненавидит, тор-жествует и падает, но его судьба, как песчинка, теряется в море многомиллионной массы. Беспощадный голод властно царит над ней, подсказывает ей заветные думы, толкает ее на ту или другую доро-гу. Голод ее сплачивает, голод ее воспитывает, голод ведет ее на борьбу, голод рвет цепи, им же скованные. Он ее руководитель и вождь. И потому никакой человек не может повести за собой милли-оны, если он не ответит им на вопрос: ‘Как ты накормишь нас?’ Никакое слово не возбудит сильного могучего движения, если оно не обещает хлеба’ Мы будем бродить в потемках, если позабудет этот основной закон жизни человеческого общества и понадеемся только на веру и безверие, знание и невежество, рабский дух или свободо-любие народа.
Все это растет на поверхности того океана, который зовется экономической жизнью страны: там ‘отношениях богача и бедняка, труда и капитала, голода и сытости, нужно искать разгадки того’ что мы переживаем, и указаний на то, что вам предстоит*. Бессилен г. Грингмут, проклинающий либерального профессора, бессилен либе-ральный профессор, проклинающий г. Грингмута, их взаимные анафемы остаются на газетных столбцах. Но всемогущ кошелек объединенных капиталистов, всемогуща рука объединенных рабочих, приготовленная к удару. — ибо их жестокой борьбой, борьбой голода с обжорством движется вся история людей, падают старые учреждения в возникают новые.
Итак, ни черносотенные прокламации, ни постановления земс-кого съезда, ни газетные корреспонденции не выясняют нам вопрос, над которым тщетно ломает себе голову обыватель — »куда Россия идет, и откуда явились рыцари еврейских погромов, воины грингмутовской армии?’ Только исследование экономических отношений современной России сможет нам разрешить задачу.
Обыкновенно говорят: интересы народа требования народа, бла-го народа. Народ — это кокарда, которою каждая партия освещает свое знамя. Но понимают это слово все по-разному.
Спросите, например, дворянина Павлова, известного сотрудника ‘Московских Ведомостей’ — за кого он стоит? — и он ответит вам: ‘За народ’. Далее, он скажет вам, что для блага народа необходима креп-кая лоза, зубодробительный кулак, земские начальники с воинским духом, сельские стражники, наблюдающие за каждым шагом мужика. И господин Павлов не может рассуждать иначе: ведь за его спиной стоят целые поколения дедов и прадедов, воспитывавших мужика на барской конюшне и превращающих мужицкий пот в дорогие английские духи, мужицкое сукно и холст во фраки и сюртука, сшитые по последней моде. Все эти фокусы проделывал кулак — с ним связаны воспомина-ния о вольготной барской жизни, — жизни без труда, печалей и воз-дыхания, — и, когда умирали все эти предки, они передавали наследни-кам один и тот же завет: ‘Мужика нужно держать в ежовых рукавицах для его же пользы’. И последний глава дома Павловых передал, ве-роятно, в наследство сыну ту же истину, в придачу к закладным и векселям. Таких Павловых не один и ни два, но сотни и тысячи. Разоряющееся русское дворянство и по сие время живет прошлым: ему кажется, что старое можно возвратить, что настоящая жизнь оста-лась позади, что теперешние передряги и ‘смута’ — одно только не-доразумение. Гордо выпячивая свою грудь, оно кричит: ‘Истинная Россия есть только Россия, записанная в родословную книгу. Остальные классы ей служат, для нее работают, для нее живут. Поэтому истинное благо народа — свобода тысяч и рабство миллионов. Народ лишь тогда счастлив, когда ему скручены руки’.
Пойдите к купцу, и он тоже заговорят с вами от имени народа. Он припомнит вам Минина, сибирских купцов — завоевателей, похвас-тается нижегородской ярмаркой, банками и пароходными пристанями, укажет на фабрики и заводы, которые все стянуты в его мясистых руках. Он подсчитает вам свои капиталы и расскажет, сколько люд-ских жизней зависит от одного его властного слова. Дворянство жи-вет прошлым, купец живет настоящим. У дворянства — разваливающиеся усадьбы, сведенные леса, приближение банкротства. У купца — на-дежды на новые барыши, расширение предприятия, невидимая власть денег, покоряющая себе голодные рты. Он идет плавно, уверенно, — и рушатся старые барские дворцы, рушатся мужицкие хаты, чтобы очис-тить место фабричным казармам и заводским корпусам. Все перед ним ломает шапку, все сторонится с его пути, и требования его кошелька становятся законными для целой страны, для целого народа. Ему не нужно кулака — он учит рублем. Ему не нужно конюшен и крепких розог — ибо у него в руках есть лучшие средства: голод и нищета. Ему не нужно полицейской власти над его приказчиками и управляющи-ми: сыновей своих вчерашних господ вооруженных знаниями и нау-кой. он взял к себе на завод в техники, управляющие, директора, и привязал к своей особе крепкой цепью — двадцатитысячным окладом. Он с усмешкой смотрит на крепостнические замашки отживающего дворянина и требует не кулака, а свободы. Пусть все учатся: тем лучшие у него будут служащие. Пусть все свободно пишут, свободно го-ворят — тем легче ему будет подобрать себе вполне подходящих лю-дей. Пусть, наконец, все участвуют в политической жизни страны, выбирают своих представителей в парламент, образуют партии и союзы. Пока это ему не опасно: ведь в его руках капитал — это един-ственная власть и сила нашего времени. Но пусть не вмешиваются в отношения между трудом и капиталом, между бедняком и богачам. Нищий должен свободно нищать, богач свободно богатеть, не следует законом ограничивать рабочий день — это было бы произволом, на-силием над предпринимателем. Не следует рабочим предоставлять права вмешиваться во внутренний распорядок фабрики и заводов, ибо все должно зависеть от того, кто владеет ими, то есть от хозяина, от капиталиста. Словом, нужно предоставить всем людям право свободной борьбы. Купцу не страшна она: он знает, что сейчас непременно победит сильный, а сильным является он, купец, владелец миллио-нов, собственник машины, зданий, земель, хозяин науки, откупщик просвещения.
И он, этот вчерашний крепостной, уверенно говорит всем и каждому: ‘Я отправляю насмарку дворянские надежды и требования. Я требую свободы, полной свободы для всего народа — свободы в обо-гащении и обнищании’. И я говорю так от имени всей России, ибо день-ги народа, его труд и его наука — мои. Я — это весь русский народ. Чего хочу я, того хочет и он’. Здесь, как видите, опять постоянный припев о народе, здесь, как и всюду, пожелания отдельной, сравнительно с населением России, небольшой группы людей имену-ются требованиями 130 миллионов. А глупый мужик, дохнущий с го-лодухи где-нибудь в Симбирской или Вятской губернии, и не знает, что нашлись верные выразители его воли, те самые благодетели, ко-торые осенью у него скупают хлеб по дешевым ценам, а весной продают ему тот же хлеб втридорога.
От хозяев современного общества: дворян и купцов, перейдем к его рабам — рабочим и крестьянам. Как они понимают слово ‘на-род’, чего хотят, чего требуют? Рабочие ютятся в маленькой каморке, где рядом с ним живут товарищи по работе, которые также одеваются, едят, пьют, работают, как он. Каждое утро подходит к воротам фабрики эта армия в рубахах в блузах, проводит долгие ча-сы за неутомимой машиной и возвращается домой усталая, измученная, разбитая. Жизнь каждого проходит на глазах у всех, ремни машины сое-диняют не только колеса с колесами, — они одну человеческую жизнь соединяют с другой человеческой жизнью. Вот на воротах висят фаб-ричные правила: они одинаковы для всех и для каждого. В расчетных книжках вписаны расценки: когда рука конторщика выводила их, она ценила гуртом рабочую силу, заносила Ивана, Сидора, Петра по номерам, совершенно не заботясь о том, что этот Иван или Петр, чего он хочет, как живет, что думает. Номер записан. — человек исчез. Осталось людское стадо, которому хозяин в субботнюю получку так же равнодушно выбросит кормежку, как конюх бросает сено лошадям. И людское стадо понимает это: для всех этих измученных вечным не-доеданием Иванов, Сидоров, Петров труд — не здоровая трата накопившихся сил, а болезненное, мучительное выматывание жизни. Ког-да подходят они к красным зданиям фабричных корпусов — кажется по-рою, что кирпичные стены впитали в себя кровь стариков, умираю-щих по лачугам, кровь молодых, надрывающихся на работе, кровь де-тей, родившихся, и детей, еде только зачатых во чреве голодных матерей — работниц.
Изобретательная фантазия художников изображает гения промышленности в виде молодой красивой женщины с светочем в руках, но если бы художники спросили рабочего, как им изобразить эту могу-чую силу, строящую дворцы, заводы, железные дороги, — рабочий от-ветил бы: ‘Это не обольстительная сказочная женщина, это против-ная костлявая старуха с клюкой в руке, которая затыкает грязными тряпками разбитые окошки моей лачуги, вырывает у моих детей кусок изо рта, гонит меня к хозяину с поклоном, заставляет меня сносить брань, ругань, унижения, забывать, что я человек. Имя этой стару-хи — ‘голод’.
Такова обстановка, в которой живет рабочий. Такова сила, властвующая над ним — сила денег, всемогущий капитал. И смотрите, какое чудо совершил он над людьми, одетыми в блузы и рубахи: они уже не отдельные, бессильные слуги старого хозяина, они — целый класс, объединенный общими интересами. Много времени пришлось бы потратить красноречивому проповеднику, чтобы доказать людям, что они братья. Об этом говорили пророки, их побивали камнями. Об этом писали в книгах ученые, — их читали и забывали. Об этой толкова-ли религии всех стран и всех народов, но религии исповедовались на словах и забывались на деле. Но вот пришел жестокий господин современного человечества — Его Величество Капитал. Он не говорит проповедей, не учит добру и справедливости, — он суровым бичем нищеты сгоняет людей в одно место во имя прибылей и барыша. Он кормит их объедками, удлиняет часы работы, делает всё, чтобы каж-дую человеческую жизнь превратить в кредитный билет или звенящее золото. И чудо, которого не могли совершить проповедники, свер-шил золотой телец. Каторжная тюрьма объединила людей крепче, чем обещания рая. Рабочие глядят на свое настоящую жизнь, — и видят серые сумерки жалкого прозябания, они вглядываются в свое будущее,- и видят похоронные дроги. В них работает мысль, работает возму-щение, и все громче раздается голос разума: ‘Братья, вы нищи, сла-бы, больны, измучены телом и духом. Неужели так может продол-жаться вечно? Неужели счастье, которое сотни взяли от миллионов, миллионы не могут возвратить себе? Могут, возвратят, добудут его. Но только миллионы. Отдельные личности бессильны: они погибнут в борьбе, их стон забудется, их протест заглохнет. А сила всех рабочих рук — она всемогуща. Если черви останавливают поезда то неужели армия людей, привыкших к труду, закаленных тяжелыми уроками жизни, не в состоянии захватить той власти богатства, которая губит нас? Невольники, запертые в тюрьмах, разбивали свои кандалы и выходили на волю, мы, рабочие, разобьем золотые цепи капитала и заставим его служить нам. Но для этого нужна упорная работа, нужно напряжение разума, нужен объединяющий порыв братс-кого чувства, смелость в борьбе, последовательность в действиях. Поймите это все, — вы победили’. И голос разума звучит, так гром-ко, что теперь уже миллионы уст повторяют его слова, разнося по всем рабочим каморкам и казармам весть грядущего избавления. Уг-нетение проложило дорогу свободе: оно заставило возненавидеть общего врага — капитал, полюбить будущее царство равенства, и сво-боды и тех, кто вместе с многомиллионной массой борется за это царство и погибает во имя его. Капиталист помимо своей воли во-спитал и облагородил рабочего, огненная ненависть породила огнен-ную любовь. Гордо идут рабочие по этому пути, не пятясь назад, не оглядываясь по сторонам, и не остановятся, пока не дойдут до цели.
Теперь спросите рабочих — кто они? И они ответят вам: ‘Мы — народ, не народ сословия, не народ капитала, а народ труда, и требуем, чтобы нашей борьбе с капиталом никто не мешал. Мы тре-буем свободы собраний, стачек, союзов, печати. Мы требуем, чтобы наши избранники были в собрании народных представителей. Мы тре-буем, чтобы закон обуздал алчность наших хозяев, установил бы 8-ми часовой рабочий день, обеспечил бы вас в старости и болезни. На это мы имеем право, так-так все богатство создано нашими руками. И мы говорим так от имени рабочего народа всей России!’.
Пойдемте в мужицкие избы с закопченными стеклами, где в одном углу лежит теленок, а в другом — играют дети. Здесь тоже живет народ. Он изо дня в день говорит о земле, о том, что пахать негде и сеять нечего, о том, что надо землицы прирезать, чтобы жить стало легче и вольготнее, — неисчислимы крестьянские нужды: тут и высокие подати, и косвенные налоги, и земский начальник, пишущий приговоры на мужицких затылках, суд волостного правления, куда засели кулаки и мироеды, и дикий произвол своего же выбранно-го старосты. А барские поля, раскинувшиеся кругом, столь привле-кательные для мужицких коров и столь больно обжигающие мужицкий карман потравными штрафами, — они день и ночь рисуются крестья-нину и нашептывают ему одно и тоже страстное желание: ‘Земли, земли’. И чем больше проникает сознание в забитую мужицкую голо-ву, тем сильнее в ярче говорят крестьяне о своих исконных нуждах. Пусть приедет к ним дворянин Павлов и предложит им от имени русского народа обнажить мягкие части тела, нарезать для себя розог в ближайшем лесу и пойти к начальству с просьбой ‘посечь для вразумления’. Вряд ли они назовут почтенного дворянина своим защит-ником и благодетелем. Они, вероятно, скажут ему, что народ — это они сами и есть и что за свой труд они желают не розог, а хлеба и человеческих прав. Их ведь в России 80 миллионов, а это побольше, чем дворян Павловых, и как ни забыты они, но свои тре-бования они сумеют высказать понятным и ясным языком, без иудушкиной помощи наемных писак и благородий в кокардах.
Здесь, в этих двух других классах современного общества — в рабочем классе и крестьянстве — мы замечаем тоже самое, что видим у дворян и купцов: и крестьяне и рабочие высказывают свои требования от имени народа. Но их народ — совсем другой, чем на-род Павловых в Морозовых. Его интересы и требования совершенно противоположны интересам и требованиям дворянства и купечества. Так, где же, наконец, истинный народ, который все и каждый призна-ют своим?
Вот здесь то мы и приходим к тому выводу, который подсказы-вает современникам наука: народ не есть что-то одинаковое, од-нородное, цельное. Он разделился на ряд враждующих друг с другом классов, имеющих свои собственные интересы, проводящих свои соб-ственные требования. Как примирить дворянина, стоящего за плетку, с купцом, отстаивающим свободу борьбы? Никакое примирение тут не-возможно, спор их решит не мир, а победа одного над другим. Иди дворянин Павлов, во главе казачьих эскадронов и наемных черкес-ских отрядов, загонит Морозовых, Рябушинских и других промышлен-ных тузов на свою родимую конюшню и сделает с ними все, что хо-чет, или Морозовы и Рябушинскне предъявят дворянину Павлову и его сородичам векселя и продадут дворянские гнезда с публичного торга, а затем превратят своих врагов в своих наемников. Друго-го исхода нет, и чем дальше идет время, тем очевиднее становит-ся, что победителем выйдет купец.
Тоже самое происходит в борьбе предпринимателя, хозяина с рабочим. Никакая власть в мире не примирит их друг с другом, ли-бо выгоды одного — убыток другого. Введен 8-ми часовой рабочий день, устроено за счет купца и казны государственное страхование рабочих от болезни, старости, безработицы — значит, рабочий по-бедил купца, Останется все по-прежнему — значит, купец победил рабочего. Не в примирении дело, а в победе одного класса общества над другим. Беспрерывной борьбой враждующих классов направля-ется вся хозяйственная и политическая жизнь страны, остановить, задержать борьбу так же невозможно, как прекратить движение не-бесных светил. Мы можем плакаться и негодовать на дурные чело-веческие страсти, взывать к милосердию и любви хоть целую вечность, — но наши жалобы ни на йоту не изменят положение вещей. Жизнь пойдет своей чередой, разрушая старое, создавая новое под жестокую команду голода и брюха.
Но все-таки ведь русский народ, то есть сотня миллионов лю-дей, живущих в одном государстве, говорящих одним языком, остает-ся. Как же его понимать? Какова его цель, его назначение? На это ответить не трудно. Посмотрим, как природа поступает со своими детьми: она всем дает воздух, солнце, свет, тепло — людям и зве-рям, растениям и животным. Выдвигается все сильное, могучее, здо-ровое: красивый дуб вытягивается над слабыми ольхами, физически слабый человек силой знания и науки побеждает льва — царя пустыни, — и сажает его в клетку. Неспособное и непригодное к жизни отходит на задний план, напротив, умное, ловкое, сильное побеж-дает и торжествует. То же самое и с народом: в его многомиллион-ной массе ярко выделяются враждующие лагери, и одни организован-ные классы борются с другими организованными классами. Каждый класс хочет добиться первенства, а для этого старается соединить всех своих отдельных членов под одним общим знаменем и повести их по одной дороге. Побеждает тот из них, у кого в данный момент больше всего капитала, больше всего знаний и классового объеди-нения, А затем из низов жизни выдвигается другой, сваливает с нас недавнего повелителя и сам становится на его место. Народ не знает, какой из составляющих его классов более всего способен, более всего энергичен, поэтому он и представляет им всем полную свободу борьбы, свободу организаций, чтобы победил самый могучий, самый умелый. Каждый класс и каждый отдельный человек познается по делам его. Поэтому народ, желающий жить, не может и не должен задерживать и тормозить развитие классов: пусть объединяются дво-ряне, купцы и фабриканты, рабочие, крестьяне — все без исключе-ния, каково бы ни было их звание и положение. Пусть каждый класс общества скажет свое последнее слово, разовьет все таящиеся в нем силы, и тогда — им останется наверху, если он способен к жизни, или пойдет ко дну, если он негоден и гнил. Тонет в трясине банк-ротства старородовитое дворянство: оно не привыкло к труду, кото-рого требует современный строй, — и потому никто и ничто не мо-жет остановить его гибели. Народ, то есть 130 миллионов людей, — должен искать себе новых избранников и руководителей. Да они уже и появились: в роскошных дворцах, на заседании союзов фабрикан-тов, в биржевых и купеческих обществах решаются вопросы о хле-бе и труде, — то есть о том, чем живет вся народная масса. Там де-нежные тузы распоряжаются судьбой народа. Не пойте им благодарст-венных гимнов, не называйте их гениями и вождями: об этом восхва-лении уже позаботились наемные писатели и вся многочисленная свита их продажных почитателей. Помимо вашей воли они властвуют над ва-ми и уйдут не раньше, чем будут побеждены другими.
Но знайте — они лишь господа сегодняшнего дня, их смертель-ный враг — рабочий класс — уже зреет, растет и всюду дает чувство-вать свою силу. Назавтра он будет господином и, уничтожив господствующих, сделает всех людей — людьми труда.
В лице дворянства погребено прошлое народа, в лице купечества и промышленного класса говорит и действует его настоящее, а в лице рабочего класса — пролетариата — подает свой голос его будущее и, как часовой с мачты, кричит ему: ‘Готовься, обетованная земля впереди’.
Итак, если народ хочет развиваться, а не застыть на месте, он должен дать простор борющимся классам, обеспечить свободу борь-бы. Но застыть он не может, если бы даже и хотел: китайская стена тысячу лет ограждала Небесную Империю от человеческой истории, а теперь ее прорезали железные дороги, принесли с собой крупные ка-питалы и крупные предприятия, а вместе с ними их неизбежных спутников — капиталиста и пролетария. То, что только теперь соверша-ется в Китае, в России совершилось давно: в ней уже резко обособи-лись классы, ведущие жестокую борьбу за жизнь. Признать это, обес-печить свободу всем и каждому, чтобы старое и дрянское скорее уми-рало, а сильное, и молодое скорее росло — таково неизбежное назна-чение русского народа, как всех других народов мира.
Теперь мы вплотную подошли к той смуте, которой ‘Московские ведомости’ и их подражатели посвятили столько страниц. Как она поя-вилась и чем объяснить это брожение, эти глухие раскаты бури?
Много лет Россия жила в железных тисках. Безграничная власть администрации подрезывала все, что казалось ей резким, смелым, вы-деляющимся. Полиция сторожила действия, цензура сторожила мысли. Человека подстригали со всех сторон, хотели сделать так, чтобы в его голове гнездились одни только циркуляры да устрашающие статьи грозных законов.
Наука должна была делать под козырек околоточному и приставу. Ей позволяли говорить только о том, что совершалось в тридевятом царстве, в тридевятом государстве. А когда вместо исследования ас-сирийских рукописей он хотел заняться болячками русской жизни, под-считать в цифрах, сколько у нас умирает с голоду, сколько сходит с ума от невыносимого гнета, сколько рубцов и синяков зияет на ис-полосованной спине русского рабочего и мужика — полицейский мун-дир одергивал ее и говорил: ‘Проходи дальше, не твое дело’. И роб-ким, жалким, бессильным стал русский обыватель, для него не было других интересов, кроме интересов семьи и кухни. В университетах, гимназиях, реальных училищах воспитывались выводки будущих пенкоснимателей, в сельских школах, церковно-приходских и городских училищах маленьких оборванных мальчуганов учили обгрызкам грамо-ты и послушанию: из детей бедноты старались сделать смирных и покорных рабов. По-видимому, полицейский мундир победил. Когда на Западе народы волновались и шумели, русские чиновники с видом пре-восходства говорили своим европейским собратьям: вы невежды в де-ле обуздания. У нас тишь, да гладь, да божья благодать.
Но задержать развитие жизни было невозможно. Казне приходи-лось тратить массу средств на армию, флот, вооружение, приходилось кормить сотни тысяч чиновничьих ртов. Для этого нужны были деньги. Откуда их взять? Ответ оказывался простой: пощупай хорошенько в му-жицких клунях и амбарах, и благо тебе будет на земле. Верные этому завету, чиновники рыскали по деревням, продавали с публичного тор-га последнюю корову, последнюю овцу, разумеется, и коровы и овцы переходили в руки сельских кулаков и мироедов, которые за счет недоимщиков округляли свои состояньица и становились из маленьких паразитов большими пауками, а разоренный мужик все больше и больше попадал в кабалу к богатому соседу, превращаясь мало-по-малу в безземельного батрака, в пролетария. Конечно, рано или поздно бо-гач все равно скрутил бы его, но это обнищание одних и обогащение других происходило бы медленно, извилистыми путями. Правительство же ускорило ход развития, расчистило в деревне торную дорогу круп-ному капиталу. Чтобы пополнить государственную кассу, оно разоряло среднего мужика и поощряло богатого, дни взыскания выкупных пла-тежей, податей и налогов стали праздниками сельских буржуа. Ежегод-но в эти дни рушились тысячи мелких хозяйств, а десятки тысяч крес-тьян окончательно становились пролетариями, передавая свое иму-щество и свою жизнь в цепкие лапы сельских ростовщиков. Когда с аукциона продавали коров и лошадей, это значило, что одна часть крестьян продается другой части, что казна ради своих интересов полунищего делает нищим, состоятельного — богачом. Рука полицей-ского чиновника неустанно углубляла пропасть между нищетой и бо-гатством и разделяла деревню на два враждующих класса. Бюрократия больше всего боялась классовой борьбы, так как знала, что она погибнет в бешеном вихре классовых противоречий, и, тем не менее, она сама способствовала обострению борьбы, приближала минуту взры-ва. Ее ревностные слуги разносили по всем углам России гнет и ра-зорение, они отнимали у полунищего мужика всякую надежду на луч-шую жизнь, обостряли голод, а голод сам собой вырастает в революцию.
Но другого пути для правительства не было, ибо кассу нужно било пополнить и чиновников накормить. О том, что из этого выйдет, никто не задумывался: ‘Завтрашний день сам о себе позаботится’, — рассуждали чиновники.
И завтрашний день действительно позаботился о себе. Самона-деянным слугам старого порядка он ответил крестьянскими волнения-ми в 113 уездах Российской Империи.
Другим источникам доходов для казни были крупные предприя-тия. Их гораздо легче облагать налогами, следить за их деятель-ностью и т.д. Обороты мелких мастерских исчезают от глаз, напро-тив, обороты крупных фабрик все на виду. Крупный промышленник просеивает карманы населения, он собирает в одну капиталистическую кубышку гроши мужика и рабочего. А из этой кубышки и казна при помощи налогов может выудить свою долю. Поэтому крупный капита-лист стал любимчиком бюрократии, у него заискивали, его поощряли, его защищали. В свою очередь и он обещал в будущем денежную под-держку, но пока что просил повременить. Ему, видите ли, нужно встать на ноги, нужно запастись крупными суммами: ‘Папаша же ему оставил слишком мало, нельзя ли выхлопотать беспроцентную ссуду?’. ‘О, конечно’ — отвечали ему: ‘ведь за вами не пропадет’. Он шел в государственный банк и там брал столько, сколько ему требова-лось. Затем он направлялся в министерство финансов. Там он описывал, как ему тяжело сносить конкуренцию западных фабрикантов, снабжающих Россию дешевыми товарами: там, на западе и труд рабо-чих производительнее, и служащие образованнее и машины лучше, так им и легко забрасывать русские рынок дешевкой. А в России мужик — плут, рабочий ленив, машины скверные, попробуйте потягать-ся с европейским фабрикантом и понизить цены на товары. Нет, рус-ская промышленность молодая: ей нужна поддержка, ее нужно холить и щадить, нельзя ли для ее поощрения обложить заграничные товары высокими пошлинами, чтобы они в России вздорожали, и покупателям к ним подступа не было? ‘Отчего же, возможно’, — отвечали ему. И через несколько дней на английские ситцы, на австрийские плуги и лемеха накидывали такую пошлину, что они сразу вздорожали вдвое, и покупатель волей-неволей покупал всяческую браковку российско-го производства. После этого капиталист шел в министерство путей сообщения: дороги плохи, перевоз, товаров по ним обходится дорого, а русская промышленность молодая, слабая и не может за свой счет проводить железнодорожные линии. ‘Не будет ли вашей милости провес-ти на казенный счет веточку к моей фабрике, считаться нам нечего: вы наши отцы, мы ваши дети’. ‘Проведем, за вами не пропадет’, — с ласковой улыбкой отвечал чиновник — звездоносец и, смотришь, через год-два казенный паровоз уже таскал со станции на станцию товары его степенства по удешевленному тарифу. Так много лет обивали промышленники министерские пороги — и всегда с неизменным успехом. Как Хлестаков, они всюду заявляли, что в дороге к всероссийскому благополучию они немного поиздержались. Им верили, сочувствовали и предоставляли в их распоряжение капиталы, собран-ные из тощего народного кармана. Не забывали дать им и крепкую веревку, чтобы получше скрутить плута — рабочего, который вечно отлынивает от работы. ‘Ну, что же и веревочку давайте, и веревочка в дороге пригодится’ — с радостью отвечала они на предложенный дар.
Усилия их благодетелей не пропали зря: промышленные предприятия всякого рода: фабрики, заводы, рудники росли и множились. Предместья больших городов украшались целым лесом фабричных труб, мелкие кустарные мастерские исчезали и их самостоятельные хозяй-чики превращались в наемных рабочих. Конечно, крупный капитал все равно скушал бы их со временем без остатка, даже без помощи правительства, но чиновники своей благосклонной политикой облег-чали ему работу собирания денег, ускоряли рост крупной промышлен-ности. Все меньше становилось мелких хозяйчиков — мещан, которые ничего не видели дальше колокольни родного города. Разоренные са-мостоятельным ремеслом они шли на фабрику или завод, смешивались с остальной многотысячной массой, жили с ней общей жизнью и общими интересами. Раньше в каморке какого-нибудь захолустного пошехонья можно было отвертываться от окружающих и говорить: ‘Ваше дело — не мое дело’. А теперь, когда пришлось жить бок-о-бок с тысячами, в одинаковой обстановке, в одинаковых условиях труда, разум проснулся и сказал, что дело каждого рабочего — дело всех рабочих. Возмущенный постоянными притеснениями, он искал причины бесправия и нищеты, и находил причины не в скверном мастере, не в злом хозяине, а в целом классе всемогущих капиталистов, во всем капиталистическом строе. Борьба класса с классом, всех ра-бочих со всеми хозяевами — вот единственный путь к человеческо-му существованию, который указывает фабричная казарма, о которой ежедневно напоминают и штрафы, и ругань мастера, и проституция женщин — работниц.
Классовая борьба в городе не менее страшна бюрократии, чем классовая борьба в деревне. Но бюрократия, во имя интересов ка-зенного кошелька, сама помогала ее развитию. В десять лет Россия пережила столько, сколько другие страны переживали в двадцать, тридцать лет. Промышленные тузы с громадными состояниями и гро-мадная масса рабочего люда, — вот на какие две половины делятся все большие города России. К этому привели успехи техники, рост больших капиталов, банкротство мелких предприятий, но в ряду этих причин немалое место занимает и чиновник, поощрявший промышлен-ность. Но он ошибся в своих ожиданиях: напрасно он ждал, что всхо-ленные им капиталисты в благодарность за былые услуги понесут свои состояния на алтарь отечества. Капиталисты и поныне толку-ют о плохих временах, о том, что надо щадить предприятия и не взыскивать с них налогов, а напротив, поддерживать их подачками. Папаши юной русской промышленности успели сгнить в могилах, их сынки успели обзавестись целыми выводками взрослых сыновей — ли-бералов, А молодая русская промышленность, как старая дева, все еще скрывает свои годы, жалуется на свою неопытность и слабость, много требует и мало дает. Вожделенные барыши туго стекаются в казну. Но зато казаки и полиция в большом спросе…. . Это дает знать о себе зародившаяся классовая борьба, это приносит свои плоды политика благосклонного покровительства.
Итак, сама русская бюрократия способствовала развитию клас-совой борьбы. Она запрещала книги, в которых говорилось о жестокой и неизбежной борьбе рабочих с капиталистами. Но она дава-ла рабочим больше, чем может дать самая занимательная книга: она на их спинах записывала жестокие незабываемые жизненные уроки. Она помогала крупным состояниям еще более округляться, — а роскошный дворец миллионера яснее говорит нищему о его бес-правии и голоде, чем обстоятельнейшая лекция ученого. Своими действиями бюрократия обостряла борьбу, поливала ростки недоволь-ства, будила даже самые ленивые, самые отсталые головы. На чер-даках и в подвалах городских домов давно уже выла буря — бюрокра-тия не замечала ее, ибо казенный сундук требовал денег, и нужно было его пополнить, ничем не стесняясь, ни над чем не задумываясь.
Что происходило в городе, происходило и в деревне. Когда че-ловеку нечего терять, он из труса превращается в храбреца. И серые забитые мужики мало-по-малу переживали это превращение. Мозолил глаза кулак-мироед, все более и более жиревший за общественный счет, барские земли по-прежнему оставались за господами — о при-резке не было ни слуху, ни духу, урядники и становые усердно от-правляли свои обязанности, продавая за недоимки последний скарб. Чаша терпения переполнилась, и крестьянская мысль стала работать по-новому. Правда, сельский пролетарий еще не вполне сознал свое положение и не стремится к тому великому всечеловеческому будуще-му, которое дорого и свято развитому городскому рабочему. Он не вполне понимает, что деревенский толстосум не менее враждебен ему, чем богатый помещик: он только чует в нём своего врага, но еще не умеет и не решается пойти на открытую борьбу с ним. Он сознает себя просто нищим мужиком, которому неоткуда ждать помощи, и ко-торому нужно самому бороться с гнетом помещиков и произволом влас-тей. Но он ещё не сознает в себе пролетария, который должен ополчиться против всех господствующих классов ради освобождения всего рабочего класса. Словом, мужик раньше скверно жил, но хорошо слушался. Теперь ему жить совсем нечем и слушаться он перестает. Крытые соломой убогие хаты стали грозными очагами крестьянского бунта. К этому привело Россию её экономическое развитие, то есть накопление крупных капиталов и обогащение богатых за счет бедных, бюрократия не могла противиться этому разделению крестьянства на щук в карасей. Она, наоборот, помогала разделению, ускоряла его. Требования казенного кошелька гнала ее навстречу неотвратимой бу-ре — классовой борьбе.
Итак, бюрократия завязала глаза русскому обывателю, он стал чувствовать спиной. Она запрещала ему знакомиться с вредными мыслями: голод научи его думать по-своему. Рожденные под спудом ду-мы, рвались наружу, — их можно было на время задержать, но не за-давить окончательно. Японская война еще более подогрела умы и за-ставила заговорить даже самые трусливые языки. Начались речи, статьи в газетах, жгучие разговоры о хлебе насущном,- о правах че-ловека, о свободе угнетенных, о сытости голодных, — словом, на-чалась та пора русской истории, которую ‘Московские ведомости’ именуют ‘всероссийской смутой’.
Для нас ясны теперь ее причины, ясен и ее исход. Не зажигательные слова родили современное движение: оно появилось благодаря классовой борьбе, которая уже давно зрела и развивалась в недрах русского народа. Пока различные классы не выделялись ярко, не нау-чились понимать свои нужды и отстаивать их, — до тех пор несколь-ко тысяч исправников могут, хотя с грехом пополам, справляться с народом отеческой палкой в зубосокрушительным поучением. Но когда классы переходят к сознательной борьбе друг с другом — бюрократия не в силах направлять ее по своему усмотрению: конь вырвался из рук и разорвал уздечку. Купцы — фабриканты кричат: ‘Дай!’ Дворяне кричат: ‘Дай!’ Рабочие кричат: ‘Дай!’ Крестьяне кричат: ‘Дай!’ Если удовлетворить одного — обидишь другого, и он озлобится еще сильнее. Благодетельствовать под сурдинку тоже трудновато по ны-нешним временам: газеты болтливы и быстро раскрывают секреты. Если же никому ничего не дать, то ополчатся все и, в конце концов, уничтожат то, что никому не приносит выгоды. Отношения современ-ной русской жизни так сложны, нужды различных классов населения так многочисленны, что бюрократия в них не может разобраться и те-ряет голову. В этом и заключается ее слабость и причина ее близкого падения. Но, несмотря на очевидность фактов, бюрократия всеми си-лами цепляется за свою слабеющую власть: ведь трудно отказаться от того, к чему приучили века беспрекословного повиновения. А ес-ли события таковы, что отдельными полицейскими мерами с ними не справиться, необходимо искать себе союзников среди различных об-щественных классов. Наиболее близким для бюрократии классом явля-ется дворянство. Мы видим, чего хотят и жаждут его представители: татарский кнут и плетка — вот их любимые воздействия, А это все вещи, достаточно оцененные попечительной властью. Кроме того, сы-новья родовитых фамилий стоят в тесной связи с администрацией: из них выбирают земских начальников, губернаторов и вообще всякого сорта укротителей. Чиновник и дворянин понимают друг друга и идут нога в ногу, рука в руку. Чиновник укрощает недовольных, дворянин организует черную сотню. В Петербурге, в Москве, в Харькове, в Киеве открывает свои действия’ так называемое, ‘Русское собрание’. Цель этого общества искоренять крамолу и содействовать властям. Это так сказать, неофициальный застенок, в котором на каждом за-седании выслушивается до дюжины доносов, намечаются неблагонадеж-ные лица, которых нужно изгнать из школы, из больницы, из фабрики, из завода. Занимаются там больше делом, чем рассуждениями, и ко всяким пространным мыслям относятся неодобрительно. Словом, охо-тятся на красного зверя, и потому больше улюлюкают, чем говорят. Но есть и другое общество, которое старается привлечь в себе сторонников воззваниями и речами: эго ‘союз русских людей’, заседающих в помещениях государственного конозавода — там другие приёмы и другое обращение. Там вы все время будете слышать о благе рус-ского народа. Дворянин не грозит там плеткой мужику, а наоборот, ласково треплет его по плечу и убеждает: ‘Ты, братец, того, под-держи! Будем жить по-хорошему, по-старинному — мы к вам, вы к нам’. Этой осенью туда вздумала явиться депутация от рабочих, чтобы ‘по-хорошему попросить графа Шереметева и других русских людей насчет землицы’. Но благородные русские люди не привыкли заниматься таки-ми вопросами: они ответили, что такая просьба несвоевременна. ‘Русское собрание’ и ‘Союз русских людей’ — две крепости старого дворянства, из которых бомбардируют современную смуты.[*] Когда вы видите прокламацию, приглашающую бить студентов, жидов, забастовщиков — знайте, что там один из ‘истинно-русских человеков’ руку свою приложил. Когда происходит еврейский погром, вы не-пременно увидите где-нибудь в стороне, на безопасном месте ‘истин-но-русского человека’, с умилением наблюдающего плоды своей пропо-веди. Но могут спросить: откуда же берется та масса, которая гро-мит, жжет, убивает? Откуда ‘истинно-русские чёловеки’ набирают се-бе заплечных мастеров? Ответ дать нетрудно. В каждом городе есть масса бездомных босяков, специалистов по части чужого имущества, они пойдут всюду, если почуют добычу. В каждом городе немало и полицейских чинов, для них весьма привлекательно попользоваться имуществом крамольника, особенно, если кроме награбленного добра получить еще и благодарность от начальства. Наконец, во всех мес-тах России кишмя кишат сыщики. Они хватаются за погромы, как утопающий за соломинку, ибо прекрасно сознают, что в свободной Рос-сии государственная казна не будет щедро оплачивать доносчика. На Западе и на Юге к ним присоединяются еще и русские купцы, с удо-вольствием громящие еврейские магазины, чтобы уничтожить конкурен-тов. Словом, член ‘русского собрания’ всегда найдет себе много по-мощников и исполнителей. Вся трудность только в деньгах и в руково-дителях. Полиция великодушно помогает и в этих затруднениях. Таин-ственными путями тощий кошелек какого-нибудь дворянина Павлова быстро пополняется: строки воззвания пиши пострашнее — заплатят столько, сколько Лев Толстой не получает за свои романы. Тебе на-до громил? Изволь: городовые хорошо знакомы с ворами и сыщиками своего участка, наберут их сколько угодно. Не знаешь, где живут кра-мольники и жиды? Полиция укажет тебе их адреса. Нет оружия, и ты боишься отпора? На сей случай, имеются казенные револьверы и казачьи сотни, которые быстро усмирят строптивых. Опасаешься, что народ будет возмущен убийствами? Ах, какой ты недогадливый: дело можно обделать чисто. Пономари зазвонят во все колокола, батюшки скажут умилительную проповедь насчет злодеев и разбойников, потом отслу-жат молебен об одолении внутренних врагов и уйдут попить чаек. А молящиеся, сперва прослезятся, потом вознегодуют, потом возлику-ют и тронутся в благочестивый поход против грешников. И выйдет все очень даже трогательно и по-христиански. Правда, нужно для этого много черной работы: нанимать громил, рядиться с ними, распреде-лять их по участкам. Но это может взять на себя полиция. А ты, господин сочинитель, знай себе, говори и пиши: источай слезы пат-риотической скорби, пускай фонтаны благонамеренного негодования, скрежещи зубами, скрипи пером, толкуй о русских дубинах, топорах и дрекольях. О денежках же позаботится русская казна: ведь мужицких денег в казначействе довольно.
[*] — Что над черносотенной дубиной веет дух потомственно дворянина -это признает, например, даже г.Стахович, один из представителей дворянства, а в этом вопросе, ему конечно, и книги в руки. ‘Подавляющее большинство представителей дворянства по своему влиянию уезд-ных царьков, — ‘истинные русские патриоты’ — пишет он в ‘Русском слове’ (No 289).
Так дворяне из русского собрания и полицейские чиновники выс-шего и низшего полета распределяют друг с другом работу. Одни — гончие, другие — охотники, одни — тявкают, другие — стреляют. Шкуру же ‘красного зверя’ делят сообща. В середине октября произо-шел целый ряд погромов. Известия о кровавых ужасах, совершенных ‘черной сотней’ в России, облетели весь мир. В каждой почти кор-респонденции сообщалось: погромами руководили переодетые полицей-ские, указывая квартиры, где живут ‘крамольники’. В грабеже участвовали казаки, и поддерживали хулиганов, расстреливая тех, кто смел сопротивляться.
В Твери сожгли здание губернской управы, где несколько слу-жащих сгорело живьем. В Томске подожгли здание, где собрались около 600 железнодорожных служащих: многие сгорели, прочие ранены и убиты. В Одессе войсками и хулиганами убито около 1000 человек, около 8000 — раненых, из которых многие находятся при последнем издыхании. В Иваново-Вознесенске несколько сот вооруженных лавочников, в сопровождении хулиганов, подпоенных местными фабрикантами, казаков и полиции громили квартиры сознательных рабочих и фабричных депутатов, избранных рабочими. Многие убиты, некоторых, сперва, ка-лечили — выкалывали глаза, ломали руки и ноги, а потом уже убива-ли. И эти зверства кровавым потоком разливались до всей России. Некоторых губернаторов, например, Минского губернатора Курлова, — даже русское правительство, втайне сочувствующее всем этим погро-мам, было вынуждено отставить. До такой степени чудовищны и от-кровенны были их злодеяния.
Так осуществляется на деле священный союз умирающего дворянства с умирающей бюрократией. В этом союзе дворянства мало — помалу отходит на второй план: одни бегут за границу из страха перед рус-ской революцией, другие отстают, боясь, что ими вызванное движение против них же и обратится. А признаков, что это именно так и слу-чится, достаточно много. В Тамбове во время погрома местной интеллигенции, один из крупных помещиков, г.К., произносил с балкона благодарственную речь ‘черной сотне’. Через несколько дней в Тамбов-ском уезде начались крестьянские беспорядки, причем крестьяне разбирали хлеб, как у помещиков, так и у помещиков — черносотенцев. Раз проснулась страсть к разрушению, — ее не остановить ни сыщикам — руководителям, ни их добровольным помощникам: рано или поздно стихийный взрыв злобы и ненависти обрушивается на их же головы. Иног-да при самом зарождения черносотенного союза непросвещенные ‘учени-ки’ бросаются на своих просвещенных ‘учителей’. Вот, например, по-учительная телеграмма из Курска:
Курск, 7 ноября. По слухам, собрание ‘народной партии’, в которой предполагалось объединение черносотенцев, с нетитулованными закончилось трагикомически: по вопросу о прирезке крестьянам земли между дворянами и крестьянами возникли пререкания, грозившие закончиться избиением дворян, если бы атому не поме-шали казаки (‘Русское слово’, No294).
Некоторые из членов ‘союза русских людей’, напуганные всем происходящим, уже заявили о своём выходе из почтенного общества, они увидели, что ни перо г. Грингмута, ни митра епископа Никона не в силах сохранить за ними насиженные гнезда. Страх толкает их ко всяким ‘свободам’: не избавила дубина, так, может быть, избавит речь о благе народа. Лишенные веры в силу самодержавного порядка, не видящие союзников, изгнанные из вотчин и деревень крестьянским восстанием, они мечутся из угла в угол, и всюду слышат одно грознее слово: ‘горит’. Почва под ногам потеряна, дороги нет… Так мало — по — малу распадаются и сгнивают ‘русские собрания’ и ‘союзы русских людей’. Барин — крепостник создал их и пригласил себе в по-мощь губернаторов, сыщиков, хулиганов, при помощи земских началь-ников и батюшек он постарался использовать весь запас тьмы и неве-жества, все злые силы, взлелеянные старым порядком. Ему это удалось на короткое время. ‘Священный союз’ заключен: хулиганы с Хитрого рынка наняты и вооружены, а хулиганы из ‘Московских Ведомостей’ пишут для них листки и воззвания. Но этот союз уже и разрушается: создавшие его графы Шереметевы и Бобринские уползают из него, как тараканы из горящего дома. Умирающая бюрократия, однако, остается там и делает ‘союз русских людей’ своим собственным полицейским учреждением, Ну что же, — тем лучше: архитектор, построивший дом на скверном фундаменте и оставшийся в нем жить, первым погибнет под его развалинами. А те массы, которые попали туда по непониманию, с тем большей яростью обрушатся на своих предателей, на титулован-ных и нетитулованных лжецов. Рублевая подачка и непроглядная тьма — вот сады, соединяющие на минуту Грунгмута, московского оборванца, курского барина и бессознательного курского мужика. Но есть бо-лее могучая, всепобеждающая сила: вражда голодного к сытому, обез-доленного к богачу. Зовется она — противоречием классовых интере-сов. И она — то разлучит вороватого барина — черносотенца со слу-чайным черносотенцем — мужиком, — разлучит не на минуту, а навеки.
В народных низах в многомиллионной массе, так называемой ‘черни’, тоже происходит сплочение сил. Там руководящим классом явля-ется рабочий класс — пролетариат. Мы уже видели, какими надеждами и деяниями он живет, чего требует от государства, каких прав доби-вается. Непосредственный шкурный интерес заставляет рабочего требовать самой полной свободы, подобно тому, как шкурный вопрос за-ставляет дворянина требовать самого полного закабаления. Без сво-боды слова, собраний, печати, союзов, без политических прав, без народных представителей, издающих законы и избранных всем народом, а не одними его верхами, — невозможна успешная борьба с капиталис-тами за хлеб насущный. Рабочий класс понимает это, и всеми силами борется за выставленные им требования. Крестьянская масса слышит грозные раскаты рабочей борьбы, доносящиеся в деревню из города, и, в конце концов, приходит к убеждению, что политическое освобож-дение России так же важно для мужика, как и для рабочего. Бесправный раб, загнанный нуждой в жалкую хибару, будет голодать до тех пор, пока не получит власти, пока не добьется влияния на государственную жизнь. Пока он не смеет выражать свои нужды и добиваться их удовлетворения, не смеет соединяться с другими товарищами по нищете, до тех пор нерушима власть земского начальства, старшин, сельского кулака, до тех пор просвету нет. Многие сельские общест-ва выразили эту мысль в своих приговорах — и чем дальше идет вре-мя, тем больше просыпается сознание мужика, тем яснее видит он в ‘забастовщиках’ не коварных врагов, нанятых японцами, а верных союзников и учителей борьбы.
Итак, в современной России, бьющейся в судорогах политичес-кого возрождения, наметались два главных лагеря. Один лагерь — это закореневшее в старых преданиях дворянство, телом и душой пре-данное правящей бюрократии. Его орудие — дубина для сварливых и ласковые речи для недалеких простаков. Другой лагерь — пролетариат, ведущий за собой просыпающееся крестьянство. Его орудие — сло-во горячего убеждения и бесчисленные жертвы личной жизнью и личным счастьем рада жизни и счастья порабощенных миллионов.
Между этими двумя лагерями расположены другие общественные классы, настроенные более примирительно. Тут мы видим и крупных промышленников и часть крупных землевладельцев, и так называемую, интеллигенцию — врачей, учителей, адвокатов, инженеров. Они тоже признают необходимость политической свободы, их интересы требуют, чтобы мысль человека, его слово и его личность были избавлены от опеки ближайшего городового. Кроме того, у некоторых из них име-ются другие веские причины добиваться политического освобождения. Во время Одесских, Бакинских, Иваново-Вознесенских волнений не толь-ко лилась кровь рабочих: для предпринимателей это еще не беда, по-тому что у ворот крупных помещичьих экономий, у дверей фабричных и заводских контор дожидаются заработка целые сотни и тысячи безработных, готовых заместить убитых. Беда в том, что во время вол-нений горят здания, машины, за которые страховые общества отказы-ваются выдавать премии, беда в том, что расстраиваются налаженные предприятия и летят в трубу миллионы, беда в том, что заграничные капиталисты, напуганные русской смутой, не верят в долг и не хотят ссужать деньгами. Выхода из такого положения не видно, если требова-ния взбудораженных масс не будут удовлетворены. Конечно, свобода приносит выгоды кошельку, но для него еще важнее порядок. А при теперешних условиях порядка быть не может, если нет политической свободы. Горнозаводчики, железоделательные промышленники и еще целый ряд других вот уже целые полгода составляют докладные за-писки во всевозможные министерства, где говорят об одном и том же: нам нужна политическая свобода, потому что иначе наши капита-лы не обеспечены от разорения. Но, само собой разумеется, что пол-ную политическую свободу, которой требуют рабочие, они очень непрочь урезать. О всеобщем избирательном праве они хотя и говорят, но морщатся, и если бы можно было обойтись без него, они, конеч-но бы о нем не заикались. Они сердятся, что бюрократия не дела-ет никаких уступочек: как только уступочки, хотя и мелкие, будут сделаны, — они сразу перестанут ворчать и толковать о благе народ-ной. Насколько не прочно их народолюбие, показывает хотя бы следую-щий факт. После сожжения Бакинских нефтяных промыслов было созва-но совещание Бакинских нефтепромышленников. Сперва они заявили, что для успокоения необходима свобода стачек, собраний союзов, ибо иначе рабочие не перестанут волноваться. Министр финансов сказал им, что это вопрос общегосударственный, и что, если без этих усло-вий начало работ на Бакинских промыслах невозможно, то придется ос-тавить разговор! обо всяких ссудах и льготах пострадавшим предпри-нимателям. Нефтепромышленники оторопели. — ‘Итак, что же нужно для успокоения Бакинских волнений?’ — снова спросил их министр. На этот раз они дали удовлетворительный ответ: ‘Нужно еще на подмогу полиции прислать 4 пристава. 16 околодочных и 150 городовых’. Вопрос об успокоении был решен, вместе с ним и вопрос о льготах и ссудах. Ради интересов кошелька, разговоры о всяких свободах были отложены.
Итак, те классы общества, которые стоят между дворянством и пролетариатом ‘семо и овамо’, она разделяются на несколько групп, из которых одни по своим стремлениям приближаются ‘к союзу рус-ских людей’, другие — к пролетариату. Решительнее всего высказыва-ются наименее обеспеченные из них: земские врачи, земские учителя, земские служащие. Трусливее и осторожнее всех ведут себя тузы ка-питала и землевладения. Пока они ещё не отделились друг от друга, их связывает один общий признак, присущий всей буржуазии: боязнь решительных действий и откровениях слов. Нельзя ли потихоньку и помаленьку, через какие-нибудь лазейки проникнуть в ту свободную Россию, куда не пускает бюрократия — вот заветная думушка, засев-шая в их головах, не смелость, а хитрость — вот способ их борьбы. Одни прикидываются казанской сиротой и взывают к благородным чувствам чиновников, другие, завесивши шторы и наглухо заперевши двери, рассуждают о правах человека, третьи, набравшись храбрости на каком-нибудь обеде с возлияниями, пишут резолюции и отправляют их в министерства. А министерские курьеры благодарят судьбу за то, что либералы дают им столько лишней бумаги, которую можно по хорошей цене сбыть в ближайшую молочную лавочку. Таковы картинки сов-ременной русской действительности. Россия бьется теперь двумя сердцами: одно сердце — сердце бюрократа и дворянина, рассылающее по всему телу народа ядовитые соки старческой злобы, своекорыстного страха, безграмотной и бессмысленной ненависти. Другое сердце — сердце пролетария, изнемогающее под бременем голода и бесправия, рвущееся на вольный простор, увлекающее людей величием своей цели и беззаветностью свое борьбы. Пусть его давят тяжестью преследо-ваний, пусть стараются задержать его биение путами обмана, пусть чернят его кровь грязной клеветой: оно бьется слишком сильно, что-бы замолкнуть. Оно слишком полно юношеского жара и бодрости, чтобы умереть. Жизнь идет ему навстречу, подводя под его желания крепкий фундамент классовой борьбы, классовых отношений. И не сможет бюрократия уничтожить то, что вызвал на свет Божий сам, ею же всхоленный и вспоенный всемогущий капитал: миллионы людей, соеди-ненных нуждою добивающихся избавления.
Охранителям добровольцам, ‘искореняющим смуту’, непонятны до-воды разума. Но не для них рассчитаны эти страницы: они для тех, кто хочет мыслить и понимать. Пусть слепые останутся слепыми и изобретают способы устрашения. Всё равно — они не скажут ничего нового, чего бы не сказал и не сделал Иван Грозный. Но зрячие пусть внимательно вглядятся в события жизни и поймут, что совре-менная Россия движется не прихотью отдельных людей и не случайными удачами или неудачами правительства, войска, флота. Ею руководят и двигают внутренние непреодолимые силы, те различные классы, на которые разложился русский народ. Каждый из них хочет добиться превосходства, развернуть все свои силы, победить других. И их столкновение неизбежно ведет Россию к политическому освобождению. Цифры смертности в рабочем классе, цифры, которые указывают, сколь-ко мужиков ежегодно идет по миру, сколько сидит по тюрьмам за кражи, совершенные из-за голода, сколько рубится помещичьих лесов обнищавшими крестьянами, сколько барышей получают капиталисты из своих предприятия, сколько безруких и безногих калек выбрасывает-ся с фабрик, сколько работниц продает свое тело на улицах больших городов, скольно бесприютянх детей гибнет под заборами — все эти цифры кричат одно и то же: ‘вне борьбы — нет исхода. Свобода борь-бы — завет грядущего’. Так говорят не мечтатели с пылкой головой. Так говорит наука.
Однако такое неопределенное положение долго продолжаться не может. Каждая из этих общественных групп, в конце концов, пойдет за теми, с кем у нее есть общие интересы. Лишь только бюрократия бросит хотя бы небольшой кусочек свободы и прав, землевладельцы и промышленники дружной семьей сплотятся вокруг нее, бок — о — бок со своими недавними противниками — дворянами из черной сотни. Прек-ратятся разговоры в народной свободе и человеческих правах. С през-рением и тревогой кивая головой на взволнованные и неудовлетворен-ные массы народа, скажут: ‘Усмирите их’. Скажут те самые, которые сегодня говорят: ‘Удовлетворите их’.
Сегодня они утверждают, что борются под знаменем свободы, зав-тра они напишут на этом знамени: ‘Порядок и спокойствие’. Это зна-чит, что классовый интерес довел их до той границы, которую они не могут и не хотят перешагнуть: дать народу больше свободы — опасно для них, и потому — ‘долой свободу’. Горе недовольным’.
Наоборот, люди, занятые личным трудом — врачи, учителя и другие увидят, что хозяева в земстве и городах обманули их, и что идти дальше за капиталистами, вместе с ними обуздывать и усмирять, зна-чит, идти наперекор собственным интересам. И волей-неволей они по-плетутся за той могучей волной, которую вздымает движение городс-кого и сельского пролетариата.
Сторонники и слуги старого порядка совершают мобилизацию своих сил. Русский рабочий класс во время всеобщей забастовки сделал уже свою мобилизацию. Теперь нужно неустанно продолжать ее и из миллионной рабочей армии строить сомкнутые ряды, социал-демократи-ческой партии. Под ружье же, пролетарии! Враг настороже.
‘Текущий момент’. Сборник. М.1906 год.
Типография А.П.Поплавского.
Примечание В. И. Шулятикова
В сборнике Московского Истпарта 1919 года, посвященном Московской организации РСДРП, Н.И.Бухарин писал: ‘Декабрь 1905 года застает партию в первых рядах баррикадных бойцов. Московс-кий комитет партии руководит движением, военно-техническая пар-тийная организация командует на фронте гражданской войны и имеет самый авторитетный голос во всех боевых коалиционных учреждениях, литературно-лекторская группа Московского комитета, где были тогда такие товарищи как Покровский, Шулятиков, Фриче, Левин, Скворцов … обслуживала восстание литературно’. В середине января 1906 года группой подготовлен и выпущен 10-тысячным тиражом сборник ‘Текущий момент’, который имел огромный успех и разошелся в несколько недель. Статьи сборника печатались в разных типографиях, и каждая, имела свою нумерацию страниц. Зная, что сборник немедленно арестуют, издатели одновременно с представлением обязательных экземпляров в комитет по делам печати вывезли весь тираж. Владимир Михайлович Шулятиков в своей статье ‘Мобилизация революции и мобилизация реакции’, помещенной в сборнике, продолжает раз-рабатывать тему о движущих силах революции и о контрреволюции.
Отзывы современников о В.М.Шулятикове
‘Шулятиков — одна из трогательнейших фигур, которых я знал в нашей партии’.
‘В.М. Шулятиков представлял собой самое орто-доксальное направление марксистской мыс-ли, делал из нее самые прямолинейные выводы, как в философской’ так и в социально-политической областях. Все, что носило хотя бы тень уклонения от теории классовой борь-бы, вызывало с его стороны самое резкое и суровое осуждение’,
‘Страстный борец за революционное мировоз-зрение, враг идеализма во всех формах Шу-лятиков вместе с первой группой марксистс-ких критиков /В.М.Фриче, В.В.Воровский, А.В.Луначарский и др./ прокладывал первые пути марксизма в литературе и искусстве’.
БСЭ, 1-е изд., т.62,с.749-750.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
