Мнение по поводу ‘Записки’ О. А. Пржецлавского
Мнение по поводу ‘Записки’ О. А. Пржецлавского
17 декабря 1864 г.
Член Совета по делам книгопечатания
И. Гончаров.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Мнение по поводу ‘Записки’ О. А. Пржецлавского, Гончаров Иван Александрович, Год: 1864
Время на прочтение: 18 минут(ы)
И. А. Гончаров. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах
Том десятый. Материалы цензорской деятельности
СПб, ‘НАУКА’ 2013
(По поводу ‘Записки’ г-на тайного советника Пржецлавского о ‘Московских ведомостях’.)
(Мнение члена Совета по делам книгопечатания И. Гончарова.)
‘Московские ведомости’, по мнению г-на т<айного> с<оветника> Пржецлавского, заняли в русской журналистике положение, несообразное с обыкновенным значением газеты в государстве с неограниченным монархическим правлением. Из этого проистекает неестественное и вредное влияние этой газеты на общественное мнение, как бы в ущерб силе и значению правительственной власти.
Таков главный тезис ‘Записки’ г-на Пржецлавского. Между прочим автор, разъяснив подробно отличие журналистики в конституционных государствах от журналистики в неограниченных монархических странах, как наша, указывает на те уклонения от цензурного порядка рассматриваемой им газеты, которые, по его мнению, придают ей характер журналов, возможных только в конституционных государствах.
В ‘Записке’ г-на Пржецлавского обращают на себя особенное внимание три обстоятельства. Во-первых, автор поставляет одни только ‘Московские ведомости’ в ответственность перед правительством за такие вины, которые, как очевидно для всякого читающего русские журналы, разделяет с ‘Моск<овскими> ведомостями’ вся русская современная журналистика. Если призвать на суд все наши журналы вместе, то ‘Моск<овские> вед<омости>‘ окажутся более виновными против них разве тем, что занимают между ними, как говорит автор ‘Записки’, первое место.
Во-вторых, фактическая сторона обвинений против ‘Моск<овских> вед<омостей>‘ замечательна неполнотой и слабостью. Положительным обвинением можно только принять указание на допущение в печать статей без дозволения ценсуры и на намеки на высшие должностные лица в государстве. Между тем автор ‘Записки’ мало принимает или совсем не принимает в соображение главного мерила благонамеренности или неблагонамеренности журнала вообще, то есть его основного направления.
Наконец, в-третьих, в изложении (в конце ‘Записки’) вредных и опасных последствий — от влияния, которое приобрели и еще приобретут ‘Моск<овские> ведомости’, автор впадает в заметное преувеличение и рисует картину зла, у нас невозможного.
Прежде нежели войду в дальнейшее рассмотрение сочинения почтенного члена Совета, спешу оговориться, что я отнюдь не берусь быть адвокатом собственно ‘Моск<овских> ведомостей’, к которым я расположен, как большинство петербургской публики, то есть довольно равнодушно, я имею в виду только выразить свое мнение о том, что обвинения, которые обращены на ‘Моск<овские> вед<омости>‘ и которым подлежат почти все прочие газеты, не так важны, как они представляются автору ‘Записки’, что тех вредных последствий, какие он пророчит или на какие намекает, ни от настоящего, ни от дальнейшего влияния газеты на общественное мнение быть не может и что, наконец, как при нынешнем, так и при большем развитии свободы прессы, не от ‘Моск<овских> ведомостей’ и им подобных по направлению и убеждениям журналов, а с какой-нибудь другой стороны и от других причин и обстоятельств следует ожидать опасности и ограждать от нее общество (как, например, от учения крайнего материализма, подкапывающегося под религиозные, нравственные и государственные основы и проч. и проч.). Обращаюсь к ‘Моск<овским> ведомостям’.
Кто внезапно перенесется от прошлого десятилетия к нынешнему, тот, конечно, будет поражен разницею между прежними и современными журналами: так далеко последние ушли вперед от первых — в значении, характере и тоне. Но кто следил за постепенным развитием и успехами журналистики и, следовательно, наблюдал и причины ее возрастающего значения, тому, конечно, такой журнал, как ‘Моск<овские> ведомости’, покажется отнюдь не исключительным, а только последовательным в ряду прочих и потому нормальным явлением.
Что же сообщило нашей журнальной прессе нынешний ее характер и значение?
Ответом на этот вопрос может служить характеристика современной эпохи, сделанная по особому случаю в одном месте самим автором ‘Записки’: ‘возникновение новых отношений и интересов и усложнение прежних, вследствие крестьянской реформы, события внешней политики, недавний мятеж, ожидание важных нововведений’.
При таких капитальных изменениях, пошевеливших все слои общества и народа, коснувшихся разных общественных и хозяйственных вопросов, могла ли журналистика, имеющая целью и условием, так сказать, своего существования отражение современной жизни, оставаться глухою, слепою, — словом, мертвою в общем движении преобразований? Отвергать ее участие в этом движении и стараться видеть в ее деятельности только вред — значит лишать ее всякого серьезного значения, осуждать на безмолвие или на такую роль, в какой она в нынешнее время оставаться не может.
Журналы, и во главе их ‘Моск<овские> ведомости’, не тайно, а всеоткрыто, а в иных случаях с одобрения даже самого правительства (как, например, в обсуждении проекта судебной реформы), приобретали себе право на то положение, в которое стали ныне. Следовательно, правительство, покровительствующее всякому благонамеренному движению вперед всех умственных и нравственных сил общества и народа, не считало, конечно, вредным поднять уровень и общественного мнения, а с ним и печатных органов его — журналов, если призывало первое, а отчасти и второе к обсуждению государственных и общественных вопросов. В судебной реформе, как сам автор говорит, обществу разрешено было участвовать через печатные органы в обсуждении этого важного проекта. Прежде того в крестьянском вопросе, после необходимых предосторожностей, пока дело не достигло до известного фазиса, также открыт был путь в печать мнениям частных людей, в деле преобразования училищ Министерство народного просвещения, сколько мне известно, обратилось к мнению журнальной прессы. По вопросам о построении железных дорог, о кредитных операциях, о преобразовании (или улучшении) быта духовенства и проч. и проч. хотя, может быть, и не было делаемо со стороны правительства положительных предложений к обсуждению этих вопросов в печати, однако же оно и не препятствовало скромным и благонамеренным о них отзывам, являвшимся, как все могли заметить, очень часто во всех газетах и журналах.
Вот, между прочим, одна из причин, которые способствовали вывести журналистику из прежней узкой колеи и поставить ее в новое и более важное положение.
Деятельность журнальной прессы, а также значение и важность ее проявились особенно ярко, как и следовало ожидать, во время польского мятежа. С этого времени ‘Моск<овские> ведомости’ заняли нынешнее свое положение и стали, как справедливо замечает г-н Пржецлавский, на первое место. Этим газета обязана, говорит Его превосходительство, ‘искусству составления передовых статей, отличающихся необыкновенным одушевлением, смелостью воззрения, настойчивостью требований во имя русских народных и государственных интересов’, то есть чувству патриотизма и таланту. И в этом, а не в других причинах, то есть в патриотизме и таланте, и заключается вся тайна успеха и влияния газеты на общественное мнение.
Другая газета ‘День’ подвизается с неменьшим патриотизмом и с большим одушевлением, но с меньшим искусством на том же поприще — и какая разница в успехе и влиянии на общество!
Про другие газеты я не упоминаю, потому что они слишком во многом расходятся в воззрениях с обеими московскими газетами.
Г-н член Совета, впрочем, в своей отрицательной похвале как будто признает заслугу г-на Каткова по польскому вопросу и называет приобретенную им популярность в этом деле естественною. Всю же следующую затем деятельность, или, в точности, всею следующею деятельностью приобретенную популярность г-на Каткова, Его превосходительство называет искусственною. Странное и неверное разделение и определение! Автор ‘Записки’ говорит: ‘когда миновался польский мятеж и не было материала, газета стала изыскивать и даже создавать новые материалы, могущие затронуть народное чувство’. Изыскивать материалы, то есть следить за текущими явлениями и судить о них: это так. В этом состоит профессия публициста, в противном случае он должен сложить руки и оставлять белыми листы газеты. Но создавать материалы для газеты — нельзя или если можно, то с тем, чтобы занять праздное любопытство так называемыми пуфами или утками, а не затронуть ‘народное чувство’. Если б газета позволила себе два-три раза прибегнуть к такому способу, то есть стала выдумывать материалы, делать натяжки, превращать муху в слона, горячиться по-пустому, то не только не продолжала бы приобретать, а скоро утратила бы и прежнее влияние.
Проведенную автором параллель между журналами конституционных государств и нашими и найденное им сходство между первыми и ‘Моск<овскими> ведомостями’ я нахожу неверными и совершенно лишними. Автор ‘Записки’ вовлекся в подробности значения журналов на Западе, и эти подробности придают какой-то особенный вес самой ‘Записке’, а не делу, по поводу которого она написана. Что общего между теми журналами и ‘Моск<овскими> ведомостями’? Только иногда — тон, некоторые принятые всеми газетами внешние приемы и обороты языка, сделавшиеся общими местами, кое-где суждения, имеющие форму совета, и тому подобные признаки всех газет в мире. В самой же сущности значения, в цели и результатах деятельности заграничных газет я вижу совершенную разницу от наших там, где г-н Пржецлавский видит сходство. Слишком долго и излишне было бы распространяться о существенных чертах этой разницы, тем более что она и без того понятна для всех.
В наших реформах, судебной например, в ожидаемой реформе законов прессы и, может быть, где-нибудь еще, пожалуй, отыщутся тоже наружные подобия с некоторыми конституционными формами и приемами, но подобия эти и ограничиваются или объясняются тем, что некоторые институты, которые правительство признало полезными даровать России, есть, между прочим, и в конституционных государствах. Но не эти же институты составляют конституцию.
Обращаясь к ‘Моск<овским> ведомостям’, надо припомнить, что редакция их в другом своем журнале, и именно в ‘Русском вестнике’, если не ошибаюсь, в прошлом году очень неблагоприятно отнеслась, в одной статье, к конституционным договорам, или к письменным условиям между властью и народом, и прочнейшею основою государственного строя (в России, сколько я помню) считала взаимное доверие и единение духа между властью и подданными.
Серьезная редакция ‘Русского вестника’, с перенесением деятельности в другой журнал, конечно, не изменила своих убеждений.
Вот, кажется, этим именно мерилом, то есть сущностью основного направления, следует определять деятельность газеты, а не подробностями, не мелкими увлечениями, не некоторою резкостью и решительностью в тоне, даже не двумя-тремя уклонениями от цензурного порядка.
Г-н Пржецлавский, говоря об излишней конституционной, так сказать, смелости ‘Моск<овских> ведомостей’, между прочим ставит им в вину, что они свободно и развязно трактуют предметы высшей дипломатии, оценяют и комментируют по-своему акты правительства и т. д. Но каким же образом, делая оплот европейской журналистике, например по польскому вопросу, могла газета обходить ‘предметы высшей дипломатии’, когда вся цель ее, вся борьба состояла в том, чтобы опровергнуть эту ‘высшую дипломатию’ европейской прессы, то есть обличить ее бесстыдство? Как же было обойти молчанием правительственные акты, начиная с актов Венского конгресса и кончая нотами князя Горчакова? Даже скромная наука, и та подала энергический голос в этой политической борьбе, чтоб опровергнуть нелепость и ложь польских притязаний и опозорить невежество подкупленных публицистов.
По смыслу ‘Записки’ выходит так, что в этом случае (то есть в случае польского мятежа) газета могла возвышать свой голос до известной ноты, в судебной реформе также, потому что само правительство вызывало ее на ответ, а затем она должна отречься от мысли и слова по другим вопросам и хранить безмолвие или надевать на себя маску неразвитости, незрелости и неумения. Автор ‘Записки’, конечно, понимает, что такой порядок вещей недостижим. Какой же идеал современной газеты имеет в виду Его превосходительство?
Затем автор ‘Записки’ преувеличенно, как я сказал, изображает последствия положения, занятого ‘Московскими ведомостями’. Он даже ставит такую дилемму, что ‘власть или согласуется с воззрениями и видами ‘Моск<овских> ведомостей’ и потому предвещает коренное изменение (?!) основ государственного устройства, или же уклонение делается помимо власти, и она уступает силе обстоятельств’.
Это очень важно сказано, но желательно бы было, чтобы повод к тому был поважнее, нежели задор московской газеты.
Я не позволю себе объяснять мыслей высшей власти, но смею догадываться, что она не уступает, а снисходительно сносит, вероятно пока считает возможным сносить, потому что чувствует свою силу и действует, по моему мнению, с величайшим тактом. Кроме того, может быть, в этом снисхождении к прыти бойкого публициста кроется некоторая доля признания заслуг редакции ‘Моск<овских> ведомостей’ как в польском деле, так и по другим случаям, о которых сейчас скажу и о которых, кажется, к сожалению, не упоминается в ‘Записке’ (‘Записка’ дана была мне на короткое время для прочтения, и у меня ее нет под рукой).
Редакция ‘Моск<овских> ведомостей’ и ‘Русского вестника’ первая сделала смелое и открытое нападение на Герцена и много способствовала к отрезвлению молодого поколения от его разрушительного влияния. Та же редакция всюду преследовала, где замечала, и плоды этого опасного влияния у нас, проявлявшегося в так называемом нигилистическом направлении в самом юном поколении.
Всё это, вместе взятое, то есть и эти сейчас упомянутые немаловажные заслуги, и горячее участие в польском вопросе, и вообще патриотическое направление газеты, — служило вместе с тем к выражению ее profession de foi {убеждений, позиции (букв.: исповедания веры) (фр.)} и служит порукою добрых и твердых целей способствовать славе и пользе отечества.
Автор тревожится тем, что общество наше будто бы находится в напряженном положении, что возникновение новых отношений, реформы, события политики, недавний мятеж и проч. — всё это вызывает страсти и способствует развитию тревожного возбужденного настроения, которое носится в воздухе. Напротив, реформы не возбуждают, а успокаивают умы: реформы, крестьянская, судебная, отмена телесного наказания и ряд других улучшений и преобразований — всё это предупреждает потребности общества и народа, составляет славу великого Государя и приобретает Ему обожание подданных — вот одно господствующее возбужденное настроение в России! Следовательно, публицисту, по указанию г-на Пржецлавского, и не предстояло в этом смысле обязанности успокаивать страсти и взволнованные умы. ‘Моск<овские> ведомости’, сколько я помню, пробуждали одну страсть — это страсть патриотизма — против поляков и этим вдруг приобрели огромную популярность — и слава Богу! В других же случаях они не забывали своей обязанности и успокаивали, как сказано выше, умы молодого поколения, взволнованные герценским учением, несостоятельность и лживость которого они энергически обличали и преследовали и тем сильно поколебали авторитет опасного героя. Следовательно, и с этой стороны редакторы ‘Моск<овских> в<едомостей>‘ свою обязанность публициста исполнили честно.
Напрасно Его превосходительство тревожится громкой популярностью г-на Каткова и его настоящим и будущим влиянием на общественное мнение. Прежде всего надо определить, какое общественное мнение? У нас их несколько, или, вернее, два: московское и петербургское. Но последнее относится к ‘Моск<овским> вед<омостям>‘ холодно, а журналистика петербургская неприязненно, может быть, между прочим, par rivalit du mtier, {по причине профессионального соперничества (фр.)} первенствующее же общественное мнение в России все-таки петербургское. О других краях России я не говорю, потому что население наше не так велико, чтобы рассеянные по разным углам России читающие образованные люди могли где-нибудь образовать мыслящую, да еще опасную для существующего порядка, массу!
Что касается до Москвы, то, несмотря на свою старость, она подвержена юношеским увлечениям и нередко творила себе кумиры, к которым потом сама же охладевала. Грибоедов навсегда и верно определил характер ее волнений и увлечений в нескольких стихах: ‘И о правительстве иной раз так толкуют’ и т. д. до стиха: ‘Поспорят, пошумят и разойдутся’. Сам же г-н Пржецлавский говорит, что по прекращении польского мятежа популярность ‘Моск<овских> ведомостей’ становится искусственною. Разве может быть опасна и вредна такая популярность, если это правда? Разве можно выдуманным материалом, под надзором цензуры, смущать столицу и целую страну, мороча публику натяжками, вымыслами и тому подобными способами?
Наконец, предположим, что г-н Катков возвысит еще свой голос и (против ожидания) станет касаться тех, не свойственных существующему у нас порядку, сторон, на которые намекает Его превосходительство, то есть заговорит о каких-нибудь переменах и т. п. Кто же позволит ему это? И если б он вновь нарушил правила цензуры и напечатал без ее разрешения, что могло бы помешать правительству употребить всю меру строгости, даже если б оказалось нужно прекратить издание газеты? Ужели автор ‘Записки’ серьезно верит в какое-нибудь волнение, демонстрацию, опасность и т. п. со стороны почитателей ‘Моск<овских> ведомостей’? Поспорили и разошлись бы, по словам Грибоедова. Полевой был в свое время очень популярен в Москве, ‘Телеграф’ ходил по рукам, и за редактором точно так же ухаживала Москва. ‘Телескоп’ любили там, в новое время ‘Современник’ приобрел огромную популярность (года три тому назад) во всем молодом поколении, — и все эти журналы подвергались временным или совершенным запрещениям, — и власть не встретила никакого протеста, ни нарекания.
Но, кажется, об этом не нужно распространяться. Как может в русских людях поколебаться вера в авторитет правительства при неразрывном единении народа с властью, основанном на глубочайшей, взаимной симпатии и на тысячелетних исторических традициях, — и притом по поводу таких пустяков, как газета, потому только, что редактору ее дали обед в клубе, а в именины прислали адрес? Не надо забывать, что побуждениями к этим овациям служили добрые патриотические чувства, которыми отличается и гордится Москва и верное выражение которых она и оценила в газете, притом в таком деле, где вся Россия мыслила и действовала совокупно, то есть в польском мятеже. Следовательно, если бы редакция газеты (чего, конечно, никто не ожидает) вдруг вздумала изменить своим убеждениям и стать на другой путь, то Москва, конечно, охладела бы к ней, тем более что большинство почитателей газеты составляет не толпа бурной молодежи, а зрелое поколение, во главе которого стоят мыслящие и избранные люди столицы.
В заключение мне остается вполне согласиться с автором ‘Записки’ в справедливости упрека, обращенного им к редакции ‘Моск<овских> ведомостей’, во-1-х, за неуместные намеки на высоко поставленные в государстве лица и, во-2-х, за печатание статей без дозволения цензуры.
В первом случае редакция вышла из границ такта и приличия и небрежно отнеслась к правительственным авторитетам, что, конечно, при повторении, могло бы в иных слабых головах (а их немало) породить сомнения в твердости правительства.
Во втором случае редакция взяла на себя много смелости, сделав попытку обойти существующие постановления.
Совету по делам книгопечатания было заявлено о взыскании денежного штрафа с виновных в нарушении цензурного порядка, то есть в допущении в печать статей без дозволения цензуры, но повторение со стороны редакции одного и того же нарушения два или три раза сряду показывает, что она предварительно измерила степень наказания, вероятно, не нашла последнее чувствительным для себя и как будто напрашивалась на него. Это обстоятельство, конечно, не могло не обратить на себя строгого внимания правительства, и нет сомнения, что при новом подобном поступке редакции газеты будет положен предел неосторожному обращению с действующими постановлениями. Высшее цензурное начальство, не лишая газету по-прежнему возможности быть полезною обществу, имеет в своем распоряжении много энергических средств напомнить забывчивой редакции черту, за которой кончается снисхождение правительства.
17 декабря 1864 <года>.
Автограф: РГИА, ф. 774, оп. 1, No 57, 1864, л. 38-45 об.
Впервые опубликовано: Евгеньев 1917. С. 34—43, с неточностями.
В собрание сочинений включается впервые.
Печатается по автографу.
Документ относится к обсуждению в Совете министра внутренних дел по делам книгопечатания ‘Записки’ О. А. Пржецлавского.
С. 109. (По поводу ‘Записки’ г-на тайного советника Пржецлавского о ‘Московских ведомостях’). — Составление данной ‘Записки’ было связано прежде всего с ситуацией, сложившейся в 1864 г. в правительственных и административных сферах вокруг ‘Московских ведомостей’ M. Н. Каткова. Резкость его выступлений подала повод ‘философу цензуры’ О. А. Пржецлавскому обвинить газету в противодействии политике верховной власти, прежде всего в ‘польском вопросе’. Вряд ли личная приверженность Пржецлавского польским интересам подвигла его к этому цензорскому демаршу, хотя он и был в цензурном ведомстве представителем Царства Польского и редактировал ‘Tygodnik Petersburgski’ (правда, под наблюдением III Отделения). Его связи с Польшей давно прервались, и в глазах некоторых соотечественников он представал врагом национального движения, так что трибунал польских эмигрантов в Париже даже приговорил его к смертной казни. К составлению ‘Записки’, в которой столь решительно осуждалась позиция ‘Московских ведомостей’ (и косвенно вся деятельность Каткова), Пржецлавский был подвигнут министром народного просвещения А. В. Головниным и его высокими покровителями (см.: Лемке М. К. Эпоха цензурных реформ 1859—1865 годов. СПб., 1904. С. 355-357).
Газета ‘Московские ведомости’, формально принадлежавшая Московскому университету, выходила в Москве с 1756 по 1917 г., с 1863 г. редакторами-арендаторами стали М. Н. Катков и П. М. Леонтьев, которые сделали ее активным органом политического консерватизма, влиявшим не только на общественные настроения, но нередко и на позицию правительства, особенно после того, как Катков удостоился внимания и личной аудиенции Александра II (см.: Любимов Н. A. M. Н. Катков и его историческая заслуга. СПб., 1889, Сементковский Р. И. М. Н. Катков. СПб., 1892, Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия: (M. Н. Катков и его издания). М., 1978, Чернуха В. Г. Правительственная политика в отношении печати. 60—70-е гг. XIX в. Л., 1989). Гончаров в данном документе несколько преуменьшает это влияние, чтобы отвести от газеты обвинения Пржецлавского.
С. 110. …главного мерила благонамеренности или неблагонамеренности журнала вообще… — Гончаров подчас называл газету ‘журналом’ (см. примеч. к документу 37 — наст. том, с. 499).
С. 111. …(как, например, в обсуждении проекта судебной реформы)… — Подготовка судебной реформы в эпоху государственных преобразований Александра II началась в 1861 г. под руководством государственного секретаря В. П. Буткова при участии ведущих юристов и правоведов — Н. А. Будковского, С. И. Зарудного, К. П. Победоносцева, Д. А. Ровинского, Н. И. Стояновского и др. Об основных принципах и положениях реформы, осуществлявшейся с принятием в ноябре 1864 г. судебных уставов, см. примеч. к документу 84 (наст. том, с. 554). По мере ознакомления общественности с проектом судебной реформы в 1863—1864 гг. в периодической печати появлялись отклики на него, содержавшие критические суждения и предложения по совершенствованию судебной системы. Специально этой теме были посвящены, в частности, передовые статьи M. Н. Каткова (неподписанные) под общим заглавием ‘По поводу судебной реформы’ в ‘Современной летописи’ (1863. No 2, 4).
С. 112. …в крестьянском вопросе, после необходимых предосторожностей ~ также открыт был путь в печать мнениям частных людей… — Уже в период подготовки крестьянской реформы (по рескрипту 20 ноября 1857 г. и по принятой в декабре 1858 г. новой программе) через специальные Комитеты и Редакционные комиссии в правительство было подано от разных лиц более ста предложений по осуществлению реформы. В эту пору, наряду с выступлениями приверженцев консервативной партии (в славянофильских журналах ‘Русская беседа’ и ‘Сельское благоустройство’, в ‘Журнале землевладельцев’), высказывались деятели либерального и демократического лагерей. Весьма радикальные мнения появлялись на страницах ‘Современника’ — как например, в статьях под общим заглавием ‘О новых условиях сельского быта’, автором первой (С. 1858. No 2) был Н. Г. Чернышевский, авторами второй (С. 1858. No 4) — он же и К. Д. Кавелин, чью ‘Записку по крестьянскому делу’, ходившую в рукописи с марта 1855 г., Чернышевский включил в статью. После того как ‘Манифест’ и ‘Положения’, подписанные Императором 19 февраля 1861 г., были обнародованы (5 марта в Петербурге и Москве, с 7 марта по 2 апреля в прочих местах), обсуждение крестьянской реформы приняло еще более широкий характер. См.: (Хрущев Д. П.) Материалы для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян в России в царствование императора Александра П. Берлин, 1860—1862. Т. 1—3, Джаншиев Г. А. Эпоха великих реформ. 10-е изд. СПб., 1907.
С. 112. Деятельность журнальной прессы, а также значение и важность ее проявились особенно ярко, как и следовало ожидать, во время польского мятежа. — В период восстания 1863—1864 гг. в значительной части русской прессы, не только славянофильской ориентации и ретроградно-консервативного направления, появлялось множество выступлений, в которых выражалось осуждение мятежников и поддержка действий правительства, а вместе с тем в широком плане ставился вопрос о русско-польских отношениях в прошлом и настоящем, о возможном устройстве польской государственности в составе Российской империи.
С. 112. Другая газета ‘День’ ~ и какая разница в успехе и влиянии на общество! — См. ‘Замечания’ Гончарова об этой газете в документах 56, 57, 59—63, 69, 70, 75, 76 и примеч. к ним.
С. 113. …заслугу г-на Каткова по польскому вопросу… — M. Н. Катков в период восстания 1863—1864 гг. и вскоре после него многократно выступал в газете со статьями, в которых отвергал все политические притязания ‘вождей-якобинцев’, обвинял их в агрессивном национализме и поддерживал насильственные меры по усмирению мятежа и сохранению государственной целостности Империи. Уже в самом начале 1863 г. он обратился к этой теме в своем еженедельнике ‘Современная летопись’ (см. примеч. ниже), где дал подробный одобрительный разбор деятельности киевского ‘Вестника Юго-Западной и Западной России’, противодействовавшего националистическим движениям в Польше и Юго-Западном крае (1863. No 1), и напечатал свою передовую статью ‘Борьба против польской пропаганды в Юго-Западной России’ (1863. No 2). В февральском номере ‘Русского вестника’ за 1863 г. он опубликовал большую программную статью (без подписи) ‘Отзывы и заметки. Русский вопрос’, где утверждал, что полноценное государственное существование России и Польши возможно исключительно в их единстве. В дальнейшем Катков регулярно печатал сводки мнений иностранной прессы о событиях в Польше с собственным аналитическим комментарием. Выступления Каткова в ‘Московских ведомостях’ были изданы отдельной книгой: Катков M. Н. Собрание статей по польскому вопросу… М., 1887. Вып. 1—2: 1863 год, Вып. 3: 1864 год. См. также новейшее издание, включающее ряд основных выступлений на эту тему: Катков M. Н. Собр. соч.: В 6 т. СПб., 2011. Т. 2: Русский консерватизм: Государственная публицистика. Деятели России.
С. 114. …в ожидаемой реформе законов прессы… — С начала царствования Александра II в литературных и журналистских кругах, среди причастных к внутренней политике деятелей и в обществе в целом росло убеждение в необходимости изменить положение печати в стране (см., в частности: Мнения разных лиц о преобразовании цензуры. СПб., 1862). После завершения в июне 1863 г. деятельности второй Комиссии по делам книгопечатания под председательством Д. А. Оболенского началось движение созданного ею проекта по административным инстанциям. Он стал известен общественности и возбудил не только ожидание благодетельных для прессы изменений в ее отношениях с властью, но и неудовлетворенность предложенными в проекте положениями: они были и противоречивы, и недостаточно определенны. О причинах такого результата работы над проектом высказались ‘Санкт-Петербургские ведомости’: ‘Поражает нас крайняя разноголосица всех членов по вопросам не только второстепенным, но и существенной важности, в тексте проекта, по многим пунктам, выставлены мнения большинства и меньшинства, в журнале же заседаний находим мы подробно изложенные мотивы этих мнений, доказывающие, что весьма сильная и упорная борьба происходила в среде Комиссии’ (СПбВед. 1863. No 142). По этой причине данный проект, продвигаемый далее министром внутренних дел П. А. Валуевым, долго оставался далеким от реализации, тем более что многие влиятельные лица высказывали сомнения в своевременности реформ. Но даже на верхних этажах администрации раздавались голоса в ее пользу. Так, главноуправляющий II Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии М. А. Корф высказал свое весьма решительное мнение: ‘Дарование большей свободы печати нашей в настоящую пору должно признать более своевременным, нежели когда-либо’. Возражая сторонникам осторожного введения изменений в положение печати, Корф писал: ‘Неоспоримо, что словами постепенность и осторожность, когда дело идет о преобразованиях государственных, иногда очень злоупотребляют: они нередко служат маскою, чтобы прикрыть простое противодействие всякому серьезному шагу на пути развития. Но под постепенностью, в разумном ее смысле, не следует еще понимать нерешительности и робости. Она не должна исключать реформ существенных и важных’ (Материалы о цензуре и печати. Ч. 1. С. 54, 59). Процесс обсуждения и исправления проекта происходил в разных инстанциях в течение 1864—начала 1865 г. в атмосфере общественного ожидания, выражаемого в прессе весьма широким и насыщенным спектром высказываний — от весьма скептических до исполненных надежд на лучшее, — которые принадлежали не только публицистам, литераторам, но и должностным лицам. Наконец проект был одобрен на законодательном уровне в форме ‘Мнения’ Государственного совета и указа Сенату и Высочайше утвержден 6 апреля 1865 г. См. также: наст. том, с. 423—428.
С. 114. …редакция их в другом своем журнале, и именно в ‘Русском вестнике’, если не ошибаюсь, в прошлом году очень неблагоприятно отнеслась, в одной статье, к конституционным договорам, или к письменным условиям между властью и народом… — В 1856 г. Катков вместе с А. В. Станкевичем, Е. Ф. Коршем, П. Н. Кудрявцевым, П. М. Леонтьевым предпринял издание двухнедельного журнала ‘Русский вестник’, в конце 1857 г., вследствие разногласий между его учредителями, журнал перешел в руки Каткова и Леонтьева, с 1861 г. стал ежемесячным с еженедельным приложением ‘Современная летопись’, в котором печатались статьи общественно-политического содержания, в основном принадлежавшие Каткову.
В ‘Русском вестнике’ и ‘Современной летописи’ в 1863—1864 гг. не было статей с прямыми ‘неблагоприятными’ высказываниями о конституционном устройстве государства. Возможно, Гончаров припоминает статью ‘Париж в Америке’ (PB. 1863. No 11—12) за подписью ‘М. З.’, где говорилось о сатирическом изображении американской демократии в книге Э.-Р. де Лабуле ‘Paris en Amrique’ (1863), статья, вероятно, принадлежала юристу и публицисту Митрофану Ивановичу Зарудному (1834—1883). Не исключено, что Гончаров мог иметь в виду также критическое отношение к конституционализму, высказанное в статье публициста Владимира Константиновича Ржевского (1811 — 1885) ‘Февральская революция во Франции’ (PB. 1863. No 11).
С. 114. …делая оплот европейской журналистике, например по польскому вопросу ~ Как же было обойти молчанием правительственные акты, начиная с актов Венского конгресса…— На Венском конгрессе (сентябрь 1814—июнь 1815 г.) представители европейских государств, воевавших с наполеоновской Францией, в форме деклараций и ряда международных договоров установили политическое устройство послевоенной Европы, значительная часть постановлений конгресса вошла в заключительный генеральный акт. В этих документах, в частности, отразились острые разногласия европейских держав по вопросу о судьбе Польши. По инициативе Ш.-М. Талейрана Франция, Англия и Австрия заключили тайный договор о противодействии России в ее притязаниях на польские территории, в результате чего России отошла лишь часть Варшавского герцогства, получившая название Королевства Польского. См.: Мартене Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. СПб., 1876. Т. 3. С. 207—533, Тарле Е. В. Венский конгресс // История дипломатии. 2-е изд. М., 1959. Т. 1, Straus Н. A. The attitude of the Congress of Vienna toward nationalism in Germany, Italy and Poland. New York, 1949. P. 81-156.
C. 114. …’ кончая нотами князя Горчакова? — В ходе польского восстания началась дипломатическая война западных держав против России. В июне 1863 г. Франция, Австрия и Англия потребовали рассмотреть польский вопрос на конференции восьми государств, подписавших акт Венского конгресса. 1 июля 1863 г. министр иностранных дел А. М. Горчаков довел до сведения правительств названных стран, что любые переговоры по данному вопросу возможны только после установления гражданского порядка в Империи и лишь с двумя державами, которые участвовали в разделе Польши в 1772 г., — Австрией и Пруссией. Эта депеша Горчакова русским дипломатическим представителям в Париже, Лондоне и Вене была опубликована в ‘Московских ведомостях’ (1863. No 150). Его же депеша русскому послу во Франции А. Ф. Будбергу, в которой Горчаков настаивал на заявленных ранее условиях обсуждения польского вопроса, была опубликована в газете Каткова 27 июля (см.: МоскВед. 1863. No 164). Здесь не только печатались дипломатические документы, относящиеся к польскому вопросу, но сообщались и неофициальные сведения, например о том, что Александр II на встрече с Наполеоном III в Ницце 28 октября (н. ст.) 1864 г. не намерен обсуждать этот вопрос и не согласится на проведение предлагаемой французским императором конференции, о чем последнего предупреждал Горчаков (см.: МоскВед. 1864. No 218, 231).
Независимость мнений Каткова в делах внешней политики, прямота его высказываний беспокоили Горчакова, опасавшегося международных осложнений. Министр пытался сам повлиять на московского публициста и убедить его в необходимости более осторожно излагать свою позицию, он просил содействия Ф. И. Тютчева, который обращался к Каткову и прямо, и через сотрудника ‘Московских ведомостей’ А. И. Георгиевского, предлагая умерить тон статей на подобные темы. Но все увещевания не возымели действия на Каткова.
С. 114—115. Даже скромная наука ~ и опозорить невежество подкупленных публицистов. — ‘Русский вестник’ не преминул откликнуться на эту злободневную тему и научной публикацией: Соловьев С. М. Венский конгресс // PB. 1865. No 2. С. 375-438.
С. 115. Редакция ‘Моск<овских> ведомостей’ и ‘Русского вестника’ первая сделала смелое и открытое нападение на Герцена… — Катков нарушил существовавший запрет на упоминание имени Герцена в печати и в ‘Заметке для издателей ‘Колокола», опубликованной в ‘Современной летописи’ (1862. No 23), впервые выступил с публичным осуждением его пропагандистской деятельности.
С. 116. …отмена телесного наказания… — Значительные шаги к отмене телесных наказаний для многих групп населения были сделаны уже в постановлениях 1857 г. Законом 17 апреля 1863 г. от телесных наказаний были освобождены женщины всех сословий (кроме ссыльнокаторжных), по ‘Уложению о наказаниях’ и воинским уставам в качестве телесных наказаний оставлены только розги и оковы, запрещены были публичные телесные наказания и наказания плетьми, в 1864 г. от телесных наказаний освободили учащихся средних учебных заведений.
С. 117. Грибоедов навсегда и верно определил характер ее волнений и увлечений в нескольких стихах: ‘И о правительстве ~ и разойдутся’. — Цитата из комедии А. С. Грибоедова ‘Горе от ума’ (д. II, явл. 5, монолог Фамусова). Это произведение, высоко ценимое Гончаровым как классический образец драматической сатиры, было одним из важных источников цитат и реминисценций в его творчестве.
С. 117. Полевой был в свое время очень популярен в Москве, ‘Телеграф’ ходил по рукам ~ ‘Телескоп’ любили там, в новое время ‘Современник’ приобрел огромную популярность ~ и все эти журналы подвергались временным или совершенным запрещениям… — Писатель, историк, литературный критик, журналист Николай Алексеевич Полевой (1796—1846) в 1825—1834 гг. издавал в Москве журнал ‘Московский телеграф’, со временем все явственнее обнаруживавший демократические тенденции. Отрицательный отзыв Полевого о пьесе Н. В. Кукольника ‘Рука Всевышнего отечество спасла’ вызвал недовольство Николая I, одобрившего пьесу, зачем последовало закрытие журнала. Издававшийся в 1831—1836 гг. литературным критиком, филологом, журналистом Николаем Ивановичем Надеждиным (1804—1856) журнал ‘Телескоп’ привлекал общественное внимание художественными и литературно-критическими материалами, публикация в журнале первого из ‘Философических писем’ П. Я. Чаадаева привела к его закрытию, отставке пропустившего статью цензора и ссылке Надеждина. Журнал ‘Современник’ приобрел широкую популярность своим социально-критическим направлением и стал проводником радикально-демократической идеологии, что привело в июне 1862 г. к приостановке журнала на восемь месяцев. См.: Сухомлинов М. И. Н. А. Полевой и его журнал ‘Московский телеграф’ // Ист. вестн. 1886. Т. 23. No 3. С. 503-528, Козмин И. К. Николай Иванович Надеждин: Жизнь и научно-литературная деятельность. СПб., 1912, Евгеньев-Максимов, Тизенгаузен, Сикорский Н. M. Журнал ‘Современник’ и крестьянская реформа 1861 г. М., 1957, ‘Телескоп’ и ‘Молва’: Н. И. Надеждин — издатель и критик // История русской журналистики XVIII-XIX веков. 3-е изд. М., 1973. С. 199-209.