Мнение по поводу составленного П. С. Лебедевым 'Сборника материалов, относящихся к состоянию России и российского войска при Екатерине II', Гончаров Иван Александрович, Год: 1865 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

И. А. Гончаров. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах

Том десятый. Материалы цензорской деятельности

СПб, ‘НАУКА’ 2013

Мнение по поводу составленного П. С. Лебедевым ‘Сборника материалов, относящихся к состоянию России и российского войска при Екатерине II‘

Май (до 20) 1865 г.

‘Сборник материалов, относящихся к состоянию России и российского войска при Екатерине II’, составленный генерал-майором Лебедевым.

Сборник этот вполне соответствует своей цели, представляя богатый материал к изучению военной истории одной из замечательнейших эпох России в военном отношении, то есть царствования Императрицы Екатерины II. Почтенный труд этот, за исключением трех или четырех фраз во всех трех томах да стольких же интимных выражений в письмах от Императрицы Екатерины II к Потемкину, не представлял бы никаких более сомнений в цензурном отношении к допущению в печать, если бы, 1-е, в этот сборник не входило решительно ничего не относящегося к военной службе или военным действиям, и, 2-е, если бы он назначался в печать только отдельным изданием и таким образом служил бы лишь пособием к изучению военной истории специалистам или людям, интересующимся этим предметом.

Но как составитель поместил в ‘Сборнике’ некоторые материалы, мало относящиеся или вовсе не касающиеся до военного дела, например заметки о делах Церкви, намеки на политические отношения к Польше и разным дворам Европы, мнения и рассуждения Импер&lt,атора&gt, Павла о делах правления и т. п., и как притом г-н Лебедев намеревается печатать собранные материалы в периодических изданиях, где они будут попадаться на глаза не одних только специалистов по военной части, но и множества других любопытных читателей, то, вероятно, по этим причинам С&lt,анкт-&gt,Петербургский цензурный комитет остановился на разных местах ‘Сборника’, находя иные из них сомнительными, другие вовсе неудобными к допущению в печать.

Прочитав все три тома ‘Сборника’ и сличив отмеченные места рукописи с замечаниями Цензурного комитета, я имею честь представить свои соображения, по которым полагал бы возможным без вреда допустить в печать некоторые страницы, указанные Комитетом как сомнительные.

Я принял порядок указания сомнительных мест по каждому тому отдельно (а не по единству содержания, как сделал Цензурный комитет), что, может быть, поведет за собой иногда повторения, но зато будет удобнее для справок, на случай, если Совету по делам книгопечатания угодно было поверить некоторые страницы.

I-й том.

Стр&lt,аницы&gt, 238—239. В письме архитектора Баженова к Бецкому о построении Кремлевского дворца в Москве следует, согласно мнению Цензурного комитета, исключить неуважительный отзыв о Высочайших указах, что ‘они (указы) тем только и важны, что Ее Вели&lt,чест&gt,ва титлами изукрашены, а в прочем (в выноске) столько же разумны, как тридцатисаженные бревна’.

Стр&lt,аницы&gt, 450—451—452. В замечаниях об армейской службе говорится о том, что генералы лишены возможности объясняться с Государем, не имея к нему доступа, что служба флигель-адъютантов при дворе (и участие в дворских интригах) и при полках вредит последней.

Может быть, спустя 70 с лишком лет эти неудобства уже устранены и замечания эти к нынешним генералам и флигель-адъютантам и не относятся, но как вопрос об этом касается чисто военной специальности, то я полагал бы предоставить Цензурному комитету принять в этом случае в соображение мнение военного ценсора, равно как и по некоторым другим замечаниям о военной службе на стр&lt,аницах&gt, 455—456, не опуская, однако же, из вида, что некоторые подробности, мелкие исторические черты и заметки, кажущиеся обыкновенному читателю неважными или излишними, часто в глазах историка имеют особенную важность и цену, и потому желательно, чтобы цензура относилась к ним с возможною пощадою, отвергая лишь то, что заключает в себе вопиющий разлад с цензурными правилами.

Том II-й.

На стр&lt,анице&gt, 64 должно быть, без сомнения, исключено выражение Екатерины о митрополите Платоне, что он, будучи украшен бриллиантовым крестом в поларшина длиной, имел вид кременчугского павлина. Точно так же, по моему мнению, следует поступить и с выражениями нежности, вырывающимися по временам у Императрицы в переписке с Потемкиным (стран&lt,ицы&gt, 27, 217, 220, 252, 390, 397, 403), как-то: ‘голубинька, милюха, я бы тебя поцеловала или выдрала за уши’ и т. п. Самая неудобная фраза в печати отмечена на стр&lt,анице&gt, 628 в отзыве Потемкина о Нессельроде, подлежащая, конечно, сильному остракизму. Он же, то есть Потемкин, на стр&lt,анице&gt, 643, называет Бибикова бездельником и негодяем: это опять неудобно по отношению к живым ближайшим потомкам Бибикова, наконец, на стр&lt,анице&gt, 653, Потемкин же, не стеснявшийся в крупных словах, грозит посадить какого-то вертопраха голым гузном на лед и даже высечь. Цензурный комитет основательно отметил эти выражения подлежащими исключению.

К таким выражениям отчасти можно отнести и другие некоторые места, например на стр&lt,анице&gt, 455 разговор Зубова с пьяным заседателем, который можно смягчить, также как и отзыв на стр&lt,анице&gt, 766 о графе Самойлове, в последнем следовало бы имя и отчество или вовсе не выставлять, или обозначить заглавными буквами. Намек Имп&lt,ератора&gt, Павла, на странице) 778, на 29 июня можно также исключить, хотя большинству читателей он не покажется ясен.

Что касается некоторых заметок по делам Польши, рассеянных в разных местах ‘Сборника’, то, по моему мнению, Цензурный комитет приписывает им больше важности, нежели сколько они ее действительно имеют. Комитет находит, что ‘в рукописи раскрыты сокровенные тайны по предмету обессиления и раздела Польши, что некоторыми отзывами будто бы компрометированы польские фамилии Огинских, Потоцких, Ржевусских и др&lt,угих&gt, и что, наконец, эти сведения противоречат статьям русских и некоторых иностранных газет, старавшихся доказать, что к разделу Польши Россия была увлечена Пруссиею’.

Самые важные заметки о Польше, большею частию краткие и отрывочные, иногда просто намеки, заключаются на стр&lt,аницах&gt, с 535 по 539, потом на 651, 657, 667, 685 и 719 в переписке Потемкина с графом Безбородко. В одних письмах он говорит о том, что надо ласкать польского короля, креатуру Императрицы, сделать его богаче и проч. и не мешать сеймам вообще, так как сейм и беспорядок суть синонимы, а анархия в Польше лучше монархии для наших видов на нее, особенно же не препятствовать сеймам в Кракове, куда неохотно ездят литовские дворяне, что и поселит неудовольствие в Литве, в других уведомляет, что Государыня велит ласкать Сапегину с сыном, потом что Браницкие, Потоцкие и Ржевусские предают участь Польши в руки Государыни (стр&lt,аницы&gt, 718—719) и готовы действовать в этом смысле (перед кем же может такое рвение компрометировать эти фамилии?), далее, что австрийский и прусский монархи ладят между собою (стр&lt,аница&gt, 685), а мы остаемся как раки на мели и что устроение Польши кончит силу России.

Постоянно же во всех этих заметках проглядывает нетерпение и досада Потемкина, что меры, им предлагаемые, не принимаются, он принужден молчать, тогда как обстоятельства не терпят отлагательства. Я сомневаюсь, чтобы эти беглые заметки, набросанные 70 лет тому назад, могли возыметь какое-нибудь влияние на современный нам ход событий, приведенный уже теперь почти к концу по польским делам. Эти намеки не представляют даже настолько определенности в образе действий тогдашней русской политики относительно Польши, чтобы они могли хотя отчасти изменить взгляд современников на истинные ее причины и истинных виновников раздела последней. Впрочем, исключив два-три выражения, вроде того, что устроение Польши кончит силу России, и т. п., легко отнять у заметок характер коварной политики, тем более что в них выражается большею частию личное мнение Потемкина, которое могло остаться в проекте.

Полагая, со своей стороны, возможным дозволить в печать эти заметки, я, однако же, по важности самого предмета их, решительное заключение об этом имею честь представить на благоусмотрение Совета.

На стр&lt,анице&gt, 828 Цензурный комитет отметил несколько слов из письма Импер&lt,атора&gt, Павла к графу Панину: ‘…у нас ничего непоколебимого нет, следственно, и важность вещей всегда зависит от временного распоряжения того, которого воля служит законом’.

В этой туманной фразе, как взятой отдельно, так и в связи с тем, что следует далее, по моему мнению, нет ничего такого, что бы могло помешать допущению ее в печать. Она сказана по поводу рассуждения о причинах упадка службы, но так неясно, что весьма плохо вяжется с общим смыслом речи, и по тому самому нельзя приписать ей никакого особенного значения.

Мнение Императора же Павла, изложенное на стр&lt,аницах&gt, с 895 по 899, о предшествовавших царствованиях в высшей степени любопытно в историческом отношении и притом выражено так умеренно, что едва ли можно указать два выражения, несколько откровенно касающихся личностей Императрицы Елизаветы и Импер&lt,атора&gt, Петра III. О первой он отозвался &lt,страница&gt, 895), что страсти и болезни ее были причиной, что при ней прежний государственный порядок ослабел, а о втором на следующей странице заметил, что его погубила неосторожность характера и интриги. Затем всё прочее могло бы, кажется, быть беспрепятственно допущено в печать, не исключая даже и рассуждения о страстях государей вообще на той же 895 странице, весьма знаменательного в устах самого Государя. Историк, без сомнения, подорожит такою заметкой.

Точно так же, мне кажется, никакого вредного впечатления в печати не произведут краткие заметки Императора (на стр&lt,аницах&gt, 903 и 904): одна о том, что от частых наборов земля обессиливает и люди беднеют (эта аксиома так всем известна, что слишком наивно бы было со стороны цензуры не давать ей хода в печати), а другая о том, что надо пользоваться с толком слепым повиновением народа.

Весьма любопытна заметка его (на стр&lt,анице&gt, 921) о том, что он, в качестве шефа Голштинского дома, считает за собой право набирать в Германии людей для военной службы, несмотря на то что, по его же замечанию, права его на немецкие земли уступлены им младшей линии. Про эту странную заметку я ничего не умею сказать, удобна ли она в печати или нет: это генеалогический или придворный вопрос.

Есть еще в этом же томе, на страницах 972—3—4, указанные Цензурным комитетом несколько слов из письма Потемкина к Безбородко о том, кто в духовной иерархии должен считаться старше, архимандрит или протопоп: Потемкин полагает, что архимандрит должен сидеть выше протопопа, если только последний не член Синода, и при этом ссылается на пандекты и вселенские соборы. Я не вижу здесь ничего, что могло бы обратить на себя внимание со стороны цензуры.

Том III.

В ‘Записке’ Потемкина о военной одежде, с 19 по 27 стр&lt,аницу&gt,, мастерски изложены неудобства тогдашней солдатской формы: это, я полагаю, составляет один из любопытнейших и драгоценных исторических материалов для военной истории, потому что в нем выражается отчетливый взгляд замечательного военного деятеля на такой важный предмет, как солдатское одеяние. Не будучи военным, можно видеть, что резкого или оскорбительного для военного звания в этом полном и довольно подробном очерке неудобств прежней одежды ничего нет, и потому желательно бы было сохранить в печати этот документ вполне. Отзывы Суворова о том же предмете, сохраненные и некогда переданные в свет секретарем его Фуксом, были гораздо резче, но и они, кроме, вероятно, пользы, других последствий не произвели.

Нужно помнить, по поводу цензурных сомнений, что всё это происходило за 70 лет, в прошлом столетии, и потому к современному состоянию дел применяемо быть не может.

На стр&lt,анице&gt, 126, в выноске, есть краткое примечание о том, что Потемкин не противился успехам революции, чтобы при разделе Польши не уничтожился полезный простенок между Россией и Пруссией: это примечание, по своей темноте и незначительности, не заслуживает никакого внимания.

На стр&lt,анице&gt, 537 приведен, в переводе с польского языка, ‘Глас крестьянина к чинам сеймующим’, заключающий в себе горькие жалобы на притеснения, обиды, терпимые от господ. Документ этот служит приложением к одной из реляций Потемкина. Хотя всё сказанное в нем относится до польских помещиков и крестьян и хотя вопли и жалобы выражают всю тягость уже отжившего и в Польше, и у нас крепостного права, но в этом ‘Гласе’, на приведенной странице, есть несколько фраз, которые дурно звучат для цензурного уха, например: ‘…видно, так Провидению угодно, чтобы одни рождались господствовать, а другие работать’ и т. д. Или: ‘…почитая невероятным делом, чтобы когда-нибудь человеки были столь свирепы, что на равных себе налагали иго, или столь гнусные и подлые, чтобы оное наложить на себя дозволили. Мы, подобные вам люди, работаем в государстве больше, нежели вы…’. И еще несколько в том же роде.

Это самое сильное и резкое место во всем документе, и если оно будет исключено, то это нисколько не повредит сущности этого исторического свидетельства о безвыходно тяжком состоянии крестьян при сеймах.

К числу самых важных документов ‘Сборника’, красноречиво свидетельствующих о том, что мысли Потемкина о польских делах и вся наша политика, как тогдашняя, так и нынешняя, — были только вынужденным и необходимым ограждением России от польского влияния, относится, без сомнения, перевод поданного в Варшаве на сейме проекта об учреждении греческой иерархии в Польше. Крайне полезно бы было сохранить этот документ для печати вполне как новое свидетельство, раскрывающее замыслы и систему действий поляков, но, к сожалению, кажется, это неудобоисполнимо. Цензурный комитет полагает, что этот документ подлежал бы обсуждению духовной цензуры, я с этим не совсем согласен, ибо если автор заблуждается в своем историческом воззрении на внешнее различие Греческой и Римской церквей (догматов он не касается) или объясняет это иначе, нежели установлено в нашей Церкви, то едва ли это может иметь какое-нибудь влияние на русского читателя, который будет, конечно, знать, что это писал иноверец.

Автор проекта относит убыль народонаселения в Польше, между прочим, к тому, что чужие религии нетерпимы, что от этого иноверцы неохотно остаются в государстве или производят возмущения и что для отвращения этого необходимо учредить, например для греческого исповедания, иерархию духовную в самой Польше, независимую от русской, чтобы ее приверженцы чувствовали себя в Польше как дома и чтобы таким образом не простирались на польских подданных чуждое влияние и интрига российская. Он старается рассеять предубеждение, что будто бы Греческая церковь повсюду имеет главой светскую власть, что, напротив того, она, как и Римская, везде, кроме России, признает главой наместника апостола Петра, но только считает преемником апостола не Римского первосвященника, а Константинопольского патриарха &lt,страницы&gt, 562—563—4—5 и т. д. до 589). Приобретение же главенства над Греческой церковью государями русскими он приписывает насилию сих последних, и именно со времени уничтожения патриаршества Петром Великим (564—565 стр&lt,аницы&gt,) и замены последнего Синодом.

Затем автор укоряет польское правительство в том, что оно упустило из вида в этом деле польские интересы и отдает справедливость проницательности русского правительства, учреждавшего в приобретаемых странах с римско-католическим исповеданием независимые епископские кафедры только по сношению с Римом. Он предлагает потребовать первоначально епископов от одного из восточных митрополитов и потом посвящать вперед в епископы уже в самой Польше, даже учредить Синод по примеру российского, запретив затем всякие сношения по религиозным делам с Россией и даже упоминовение в молитвах греческой службы о чужестранном русском правительстве (&lt,страница&gt, 587).

Во всем этом документе, по моему мнению, нет ничего такого, чего бы не могла решить общая цензура, без содействия духовной. Польский автор не входит в рассмотрение религиозных догматов, а только доказывает необходимость, для политических видов Польши, учредить национальную, независимую от России иерархию греческого вероисповедания.

Неудобны только в цензурном отношении рассуждения автора о главенстве русских государей над Церковью, и то не столько по содержанию, потому что сами факты верны с историей, а по тону, проникнутому враждой и неуважением к России и ее государям. Если бы оказалось удобным исключением некоторых выражений смягчить тон, то и эти рассуждения, может быть, не показались бы неудобными в печати: ведь это исторический документ, свидетельствующий об известных всем отношениях между Россией и Польшей, о которых так много было говорено во всеуслышание и в русской, и в иностранной прессе.

В указе Суворову (с 848 по 863 стр&lt,аницу&gt,) изложены подробные наставления, как поступить с королем и с покоренной Варшавой. Здесь Императрица диктует свою волю как победительница, и потому меры, ею предписываемые, отнюдь не имеют характера политических тайных замыслов и компрометировать Россию в глазах Европы не могут, притом взятие Варшавы Суворовым и все последствия давно сделались известным всему свету достоянием истории.

Весь этот документ, по моему мнению, может быть допущен в печать, не исключая и выражения Императрицы (стр&lt,аница&gt, 859) ‘доведя Варшаву до совершенного ничтожества’, весьма естественного в устах победительницы.

В следующем затем указе Суворову (стр&lt,аницы&gt, 864—5—6) Императрица вновь делает намек на польские дела, сильно упрекая Пруссию в том, что она не хотела разделить ее видов к удобнейшему окончанию дел польских, которые, по ее объяснению, она имела бы право как победительница устроить по своему усмотрению. Берлинский же двор, как объясняется в указе, коварно уклонился от дружественного окончания дел польских между тремя соседственными державами и старался соединиться с общими врагами. Затем Государыня предписывает разные меры относительно военных действий.

Из этих слов не видно, относится ли дружественное окончание польских дел к разделу Польши, или же разумеются другие меры, во всяком случае эти немногие слова, если и появятся в печати, не раскроют сокровенных тайн, как полагает Цензурный комитет, по предмету обессиления и раздела Польши.

Во всех остальных материалах всех 3-х томов ‘Сборника’, относящихся большею частию до военного дела, ничего противного ценсурным правилам я не заметил.

Член Совета по делам книгопечатания
И. Гончаров.

ПРИМЕЧАНИЯ

Автограф: РГИА, ф. 774, оп. 1, No 34, 1865, л. 4-9 об.

Впервые опубликовано: Котельников 1991. С. 39—42 (не полностью).

В собрание сочинений включается впервые.

Печатается по автографу.

Датируется маем (до 20) 1865 г., т. е. до указанного в журнале заседаний дня рассмотрения в Совете министра внутренних дел по делам книгопечатания рукописи сборника (РГИА, ф. 774, оп. 1, No 3, 1865, л. 88).

Документ относится к цензурному прохождению составленного П. С. Лебедевым ‘Сборника материалов, относящихся к состоянию России и российского войска при Екатерине II’.

Совет, основываясь на представлении Петербургского цензурного комитета и отзыве Гончарова, счел, что Цензурному комитету следует ‘отложить разрешение ходатайства Лебедева впредь до дополнения новых законов о печати’ (там же). Однако предложенные Советом дополнения к новому Цензурному уставу утверждены не были, и ‘Сборник…’ П. С. Лебедева не получил разрешения к печати. Вскоре после смерти автора рукопись ‘Сборника…’ была приобретена М. И. Семевским, который опубликовал некоторые ее фрагменты в ‘Русской старине’, позже рукопись поступила на хранение в ИРЛИ в фонд этого журнала (см.: Добровольский Л. М. И. А. Гончаров о публикации русских политических материалов второй половины XVIII века // Исследования по отечественному источниковедению: Сборник статей, посвященных 75-летию профессора С. Н. Валка. М., Л., 1964. С. 207-210).

С. 136. В письме архитектора Баженова к Бецкому… — Василий Иванович Баженов (1737—1799) — архитектор, построивший дом Пашкова в Москве, Царицынский дворцовый ансамбль (по повелению Екатерины II, недовольной его архитектурой, он был частично сломан и дальнейшее строительство поручено М. Ф. Казакову), им создан проект и в 1772 г. начато строительство Кремлевского дворца, однако в 1775 г. Екатерина II перестала отпускать средства, и строительство было прекращено. Иван Иванович Бецкой (1704—1795), внебрачный сын фельдмаршала Н. Ю. Трубецкого, — общественный деятель, был создателем ряда воспитательных и образовательных учреждений (в том числе Института благородных девиц с отделением для девочек из мещанского сословия при Смольном монастыре), президентом Академии художеств (1763—1794), директором Канцелярии от строений (1762—1793).

С. 136. …о митрополите Платоне… — Платон (в миру — Петр Георгиевич Левшин, 1737—1812) — архиепископ с 1775 г., митрополит Московский и Коломенский с 1787 г.

С. 136. …с Потемкиным… — Григорий Александрович Потемкин (1739—1791), граф (с 1774 г.), светлейший князь Таврический (с 1783 г.) — государственный и военный деятель, фаворит Екатерины II.

С. 137. Самая неудобная фраза в печати ~ в отзыве Потемкина о Нессельроде, подлежащая, конечно, сильному остракизму. — Имеется в виду граф Вильгельм Нессельроде (1724—1810), который при Потемкине был русским посланником в Лиссабоне и Берлине. Остракизм — изгнание, удаление (от греч. — глиняный черепок, черепица, на нем при голосовании об изгнании гражданина Афин писалось имя изгоняемого, от этого названия был произведен и глагол — подвергать остракизму, изгонять).

С. 137. Он же, то есть Потемкин ~ называет Бибикова бездельником и негодяем… — Александр Ильич Бибиков (1729—1774) — государственный и военный деятель, генерал-аншеф, в 1763—1764 гг. усмирял взбунтовавшихся заводских крестьян на Урале (впрочем, обошелся с бунтовщиками весьма гуманно, вник в причины их недовольства и способствовал улучшению их положения), в 1771 г. подавлял восстания в польских областях, в 1773—1774 гг. возглавлял подавление пугачевского бунта.

С. 137. …разговор Зубова с пьяным заседателем… — Платон Александрович Зубов (1767—1822), князь — государственный деятель, последний из фаворитов Екатерины II, пользовавшийся до ее смерти большой властью. Заседатель — выборный представитель от сословной группы в каком-либо учреждении или ведомстве, здесь идет речь о разговоре Зубова с дворянским заседателем.

С. 137. …о графе Самойлове… — Александр Николаевич Самойлов (1744—1814), граф (с 1775 г.) — военный и государственный деятель, в 1792—1796 гг. генерал-прокурор и государственный казначей, племянник Потемкина.

С. 137. Намек Имп&lt,ератора&gt, Павла ~ на 29 июня… — Малолетний цесаревич Павел Петрович, будущий император Павел I, после возведения на престол Екатерины II 28 июня 1762 г. ранним утром 29 июня был привезен в Зимний дворец, где предстал перед собравшейся толпой, шумно выражавшей свои верноподданнические чувства, это событие произвело сильное впечатление на Павла и осталось в его памяти на всю жизнь.

С. 137. …польские фамилии Огинских, Потоцких, Ржевусских… — Огинские (Oginski) — литовско-русский дворянский и княжеский род, происходивший от русских князей, видный представитель его — Михаил Казимир Огинский (1729—1800). Потоцкие (Potocki) — польский графский род, упоминаемый в документах с XIII в., наиболее известные представители его — великий коронный гетман Станислав Потоцкий (1579—1667), боровшийся с Б. Хмельницким и с Москвой, Игнатий Потоцкий (1741—1809) — государственный деятель, организатор образования в Польше, сторонник реформ и конституции 3 мая 1791 г., Станислав Костка Потоцкий (1752—1821) — государственный и военный деятель, генерал артиллерии, сторонник конституции 3 мая, с 1815 г. министр просвещения Царства Польского, Ян Потоцкий (1761 — 1815) — историк, археолог, лингвист, при Александре I служил в русском Министерстве иностранных дел. Ржевуские (Rzewuski) — польский дворянский род, наиболее известные представители его — политический деятель Вацлав Ржевуский (1706—1779), эмигрировавший как сторонник Станислава Лещинского после избрания Августа III, при Станиславе Понятовском — великий коронный гетман и каштелян краковский, Лев Ржевуский (1812—1869) — польский аристократ, до 1831 г. живший в России, потом в своих галицийских имениях, камергер австрийского двора, Генрих Ржевуский (1791—1866) — прозаик, автор рассказов из времен Станислава Августа, а также записок ‘Pamietniki Pana Seweryna Soplicy, czesnika parnawskiego’ (1832), представлявших собой ряд картин старошляхетского быта.

С. 137. …с графом Безбородко. — Александр Андреевич Безбородко (1747—1799), граф, светлейший князь (с 1797 г.) — государственный деятель, дипломат, участник подготовки и подписания важнейших международных актов России последней четверти XVIII в., в том числе Ясского мирного договора (1791) и конвенции о третьем разделе Польши (1795).

С. 138. …Сапегину с сыном… — Возможно, речь идет о первой жене (урожденной Суфчинской) смоленского воеводы Франца Кса-верия Сапеги (ум. в 1805 г.), принадлежавшего к польско-литовскому дворянскому роду Сапегов (Sapiegos, Sapiehowie), который вышел из смоленской земли, и одном из ее сыновей — Януше (1775—1825), Николае (1779—1843), полковнике французской службы, позднее камергере российского двора, или Павле (1781 — 1855), после разделов Польши вступившем в русскую службу (впоследствии губернский предводитель дворянства, действительный статский советник).

С. 138. …Браницкие… — Подразумевается один из четырех польских дворянских родов, носивших это имя (Branicki), — именно тот, который имел герб ‘Корчак’ (Korczak). Его представитель Франциск Ксаверий (в России — граф Ксаверий Петрович) Браницкий (ум. в 1819 г.), ревностный сторонник русской партии в Польше, подготовил ее разделы, будучи коронным гетманом, вместе с Феликсом Потоцким (1753—1805) и Северином Ржевуским (1743—1811) подписал протест против вводимых конституцией 3 мая 1791 г. ограничений власти шляхты и возглавил Тарговицкую конфедерацию, которую поддерживала Россия. Был женат на А. В. Энгельгардт, племяннице Г. А. Потемкина.

С. 138. …к графу Панину… — Речь идет о графе Петре Ивановиче Панине (1721—1789), военном деятеле, который, выйдя в отставку в 1770 г., стал во главе оппозиционной правительству (и отчасти самой Екатерине II) так называемой панинской партии.

С. 139. …личностей Императрицы Елизаветы и Импер&lt,атора&gt, Петра III. — Елизавета Петровна (1709—1761) — российская императрица (с 1741 г.), Петр III — российский император (1761 — 1762).

С. 140. Отзывы Суворова о том же предмете ~ секретарем его Фуксом… — Егор Борисович Фукс (1762—1829), историк, адъютант А. В. Суворова, был автором военно-исторических сочинений, а также ‘Истории генералиссимуса графа Суворова’ (СПб., 1827) и книги ‘Анекдоты князя Италийского графа Суворова-Рымникского’ (СПб., 1827). Гончаров имеет в виду содержащиеся в последней резкие суждения Суворова на данную тему, в частности рассказ о том, как в Австрии Суворову шили парадный мундир (с. 59).

Мнение по поводу составленного П. С. Лебедевым ‘Сборника материалов, относящихся к состоянию России и российского войска при Екатерине II‘

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: