МНЕНИЕ О НАЧАЛЕ ПОЭЗИИ И СТИХОВ ВООБЩЕ
МНЕНИЕ О НАЧАЛЕ ПОЭЗИИ И СТИХОВ ВООБЩЕ
ВАРИАНТЫ И РЕДАКЦИИ
ВАРИАНТЫ И РЕДАКЦИИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Мнение о начале поэзии и стихов вообще, Тредиаковский Василий Кириллович, Год: 1852
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Василий Тредиаковский. Сочинения и переводы, как стихами, так и прозою
Санкт-Петербург, ‘Наука’, 2009
Toм первый
Как живописная картина, так поэзия: она есть словесное изображение. Преизрядно после Горация уподобляется поэзия живописи, но стих я уподобляю краске, употребленной на живопись. Что изображено краскою весьма есть различно от нея, равно и поэзия, всеконечно, есть не стих: сей есть, как краска, а поэзия, как изображенное ею. Чего ради некто Эризий Путеанский написал основательно: ‘Иное быть пиитом, а иное стихи слагать’.
Но много есть мнений о первоначалии поэзии, а о начале стиха, почитай, нет ни единого, ибо многие, пишучи о первоначалии поэзии, иногда сливали ее с стихами. Наш язык весьма сему подвержен, когда поэзию называет стихотворением, хотя, впрочем, прямое понятие о поэзии есть не то, чтоб стихи составлять, но чтоб творить, вымышлять и подражать. Творение есть расположение вещей после оных избрания, вымышление есть изобретение возможностей, то есть не такое представление деяний, каковы они сами в себе, но как они быть могут или долженствуют, а подражание есть следование во всем естеству описанием вещей и дел по вероятности и подобию правде. Всяк видит, что стих есть все не то, творение, вымышление и подражание есть душа и жизнь поэмы, но стих есть язык оныя. Поэзия есть внутреннее в тех трех, а стих токмо наружное. Можно творить, вымышлять и подражать прозою и можно представлять истинные действия стихами. Первое сделал Иоанн Барклаий в своей ‘Аргениде’ и Фенелон в ‘Телемаке’, а другое — Лукан в описании ‘Фарсалическия брани’, посему первые оба — пииты, хотя и прозою писали, но последний есть токмо стихотворец, даром что он пел стихами. Сие разумение есть Аристотелево, он в своей ‘Поэзии’, переведенной Александром Павийским, в главе 7 определяет: ‘Стих и проза не различают историка с пиитом, ибо хотя Геродотова история и стихами будет сочинена, однако она всегда будет, как и прежде, историею. Но сим они между собою разнятся, что историк деяния, как были, а пиит, как оные быть могли, предлагает’.
От сего, что пиит есть творитель, вымыслитель и подражатель, не заключается, чтоб он был лживец. Ложь есть слово против разума и совести, то есть когда или разум прямо не знает, так ли есть то, что язык говорит, или когда совесть точно известна, что то не так, как уста блядословят. Но пиитическое вымышление бывает по разуму, то есть как вещь могла быть или долженствовала. Пиит также есть и не мастеровый человек: всякий художник делает разным способом от пиита. Творить по-пиитически есть подражать подобием вещей возможных истинных образу. Но другие художества рукомесленные так дела свои представляют, как они прямо и действительно в естестве находятся или в каком состоянии находились. ‘Возможность пиитическая есть возможность философская, разумом доказываемая, но возможность художническая есть возможность, равно как историческая, коя повествуется, а от художников, будто как истинным повествованием, механически производится и истинно представляется’. Впрочем, пииты называются еще и прорицателями. Древние предали, что они о будущем предвозвещали, бывши наполнены иногда божественным духом.
Итак, нет сомнения, что иное есть поэзия, а иное совсем стихосложение. Но той и другому было между человеками начало. Видно по всему, что поэзия родилась с человеками или в некоторых влита свыше по мере их сил. Чего ради Цицерон в слове ‘За Архия-пиита’ утверждает, говоря, ‘что пиит от самого естества силу себе получает, действием ума возбуждается и как некоторым божественным одушевляется духом’, ибо каждый как животное разумное может творить, вымышлять и подражать, все ж то иной способнее, а иной не столько. Но видно и сие, что стих есть человеческое изобретение в различие обыкновенному их слову. К сему могли найтись многие побуждения, а между прочими и отмена от всех прочих вещания. Посмотрим для сего, какое приписывают первона-чалие поэзии и какому ему быть по правде должно, дабы увидеть, кто есть начало стиху, то есть какому состоянию и чину человеков приличнее было восхотеть отменить себя словом от прочих.
В баснословии приписывается изобретение поэзии Аполлину, после как он убил змия Питона вскоре по Девкалионовом потопе. Мнение сие весьма темно, а хотя оно и полагает изобретенную поэзию в отдаленной древности, однако после потопа. Но поэзия, всеконечно, была прежде, как то мы увидим ниже. Некоторые отдают сие изобретение Делфическому его ответу. А понеже ответ сей произносим был устами жрицыными и стихами, то сие может токмо разуметься о соединенной поэзии с стихами, а не об одной поэзии. Впрочем, не токмо поэзия, но и стихи старее ответов: ответы начались уже по большой части тогда, когда человеки начали жить в обществе.
Полагается еще изобретателем поэзии Бакхус, для того что он давал ответы прежде еще Аполлина. Посему и сие разуметь должно больше о стихах с поэзиею. Отдается сия честь изобретения и египетскому Озириду. Но сей Озирид многими приемлется, особливо ж из христиан Евсевием, а из язычников Диодором Сицилийским, за греческого Феба, или Аполлина, и потому, что говорено об оном греческом божке в рассуждении сего, то самое должно разуметь и о сем египетском. Повествуют, что поэзию изобрел некто Македонянин именем Пиерид и оной дочерей своих обучил, а за сие отцом назван Муз, называемых от его имени Пиеридскими, или Пиеридовнами. Но кто он, о сем точно не известно. Может быть, что он токмо в большее употребление ввел поэзию в Македонии и воспевал с дочерьми своими, ходя по улицам, какие-нибудь песни, сочиненные стихами, наподобие французских водевилей, а для того не можно сего инако разуметь, как токмо о соединенной же уже поэзии с стихами. Орфей и Амфион, из которых первый уставоположник и свя-щенноначальник Фракийский, а другой Тебанского города создатель, равным же образом изобретателями почитаются поэзии, ибо по песням одного тигры и свирепые звери плясали, другого ж по сладости гласа сами камни на стены всходили и клали себя порядочно. Сие значит, что они оба живущих по лесам людей собрали в едино, уговоривши красноречием, умягчили дикие их нравы наставлениями и просветили разум, да и ввели порядочное сожитие уставами. Однако больше сие принадлежать может до стихов при поэзии, которыя начало еще долженствует быть отдаленнейшее.
Мудрые люди начало поэзии сводят с неба, утверждая, что она влита в человеческие разумы от Бога, как то я дал знать выше, а сие и всеконечно есть праведно. Чего ради Энний и называет пиитов святыми, по свидетельству Цицеронову в слове ‘За Архия-Пиита’. Та ж причина, что и Овидий признавает некоторое вдохновение свыше в пиитов, говоря в шестой своей книге ‘О фастах’: ‘Есть бог в нас, и его движением мы воспламеняемся: устремление сие имеет семена святого ума’. По силе сего, древние нам предали, что поэзия была священнейшею и первейшею фило-софиею, которая с начала веков образу жития научала, путь показывала к добродетелям и провождала по нем, а особливо прославляла бога и его величие и свойства. Основательно Платон написал в третией своей книге об уставах, говоря: ‘Род пиитов есть божественный’. Также и Блаженный Августин написанное негде оставил: ‘Первые пииты теологами названы, для того что они многое о бессмертном боге воспевали’. Сим же, почитай, самым образом и упомянутый Платон в ‘Федре’ утверждает еще: ‘Пииты, божеским благодеянием поданные, многую пользу грекам принесли’. Так и на другом месте Овидий еще ж говорит: ‘Мы священными пиитами и божеским попечением именуемся’. Так и Лукан восклицает: ‘О! Священный и великий всех пиитов труд’. И поистине нет труда, который бы большею ума силою и сильнейшим духа напряжением и стре-мительством был производим, коль оные высокие пиитов размышления!
Хотя ж и все сие есть бесспорно, однако все сие полагает поэзию по изобретении ея, употребленную уже в дело и с стихами соединенную. Праведно утверждается, что она влита в человеческие разумы от Бога. Но кто первый из человеков ощутил в себе такую способность и начал творить, вымышлять и подражать естеству? Для сего надобно взойти до первых человеков. Священное Писание в книге ‘Бытия’, в гл. 4, стих 21, предызъявляет, что Иувал, меньший брат Иовила, начавшего жить в кибитках и упражняться в пастушеской должности прежде потопа и немного после создания света, есть показатель певницы и гуслей. Чего ж больше? Сей есть точно первый из человеков, который ощутил в себе оное божеское движение в разуме. Сей есть самый первый пиит и первый музыкант. Певница тропологически означает песнь (ибо мнится, что без нужды б священный писатель одну мусикию изобразил двумя инструментами) и, следовательно, поэзию, а гусли — мусикию. Надобно ему было сперва петь какую-нибудь материю, надобно, чтоб сия материя имела начало, средину и конец, надобно, чтоб все сие сходствовало с тем, что его окружало, то есть надобно ему было творить, вымышлять и подражать так и столько, как и сколько он что знал, видел и понимал. Невероятно, чтоб сия его поэзия была сперва стихами: первая мысль обыкновенно приводит к подобной другой, поемая ж материя (ибо поэзия его природно долженствовала состоять в песенках) прямо могла его довесть до исправнеишия мусикии, а не до состава стиха: сладость, какова могла быть в начале мусикии, могла подать мысль после о сладости речи, о которой, чтоб дать ей оное совершенство, надобно было долго еще размышлять, но с него довольно быть могло творения, вымышления и подражания, поемого, а притом еще и приигрывания на гуслях. Итак, пел он первый творение свое, вымышление и подражание, да еще иногда соглашал свое пение и с гуслями.
Некоторые его товарыщи и сверстники, такие ж пастухи стад, как и он (ибо без сомнения, жизнь его подобна жизни, заведенной от большего брата), начали у него перенимать и ему в том следовать. Вот же поэзия и мусикия, от пастуха к пастуху переходя, дошла и до Ноя, и до Ноевых детей. Потом мир весь потоплен, но не весь род человеческий. После потопа первая жизнь была равно ж пастушеская, первые пастухи возобновили преданную от Иувала поэзию и мусикию, не стараясь еще усладить свою речь стихами, которые не могли им вдруг прийти на мысль. Между тем умножаются человеки, удаляются по столпотворении друг от друга, расходятся по лицу земли, иные забывают Сотворшего и вместо Его тварям покланяются, а чрез то род человеческий стал состоять из двух поклонников: из верующих и язычников, но все пастушеския жизни не отлагают и долго еще не отложили. Итак, поэзия и по Потопе осталась при пастухах как некоторое наследие, ибо они ее изобретатели и распространители.
Того ради правильно говорит господин де Фонтенель в красной своей речи о натуре эклоги: ‘Пастушеская поэзия есть древнейшая из всех поэзии, для того что пастушеское состояние есть старее всех состояний. Весьма вероятно, — продолжает он, — что первые пастухи вздумали в спокойствии своем и в праздности петь увеселения свои и любовь, да и вводили они по пристойности часто в те песни стада свои, леса, источники и все вещи, кои знакомее им были’. Итак, распространение поэзии сделалось от пастухов разных племен, а самое начало произошло от Иувала, Ламехова сына, пастуха ж. Сия есть и причина, что Евсевий Памфилов в II книге о ‘Предуготовлении Евангельском’ утверждает, говоря, что, ‘как все прочие преизящные науки и знания от евреев, так и сия благороднейшая от них же проистекла и, до нынешнего времени, отчасу большее получая совершенство, достигла’. По сему Евсевиеву месту можно ясняе видеть истину сказанного Ролленем в предисловии на всю ‘Древнюю’ свою ‘историю’ на странице III, где он говорит следующее моим переводом: ‘Узнаваем по ней (по истории), следуя за теми (за науками) повсюду, их начало и приращение и видим с удивлением, что чем больше приближаемся к местам, где Ноевы дети жили, то больше находятся науки и знания в совершенстве, а напротив того, оные кажутся быть забыты или презрены у тех народов, которые от них были в большем отдалении, так что когда надобно стало их возобновлять, то надлежало восходить к их источнику, из которого оные проистекли’.
Нашедши прямое начало поэзии, поищем теперь вероятного, буде не достоверного, начала стиху, дабы сей соединить с оною. Много уже людей скитается с места на место по степям. Житие их еще особенное: в каждой фамилии главным есть отец, он ей царь, священник и учитель. Но одна фамилия была многолюднее другой и, следовательно, сильняе. Итак, сильнейший истреблял без всякия опасности бессильного, ежели в том состояла его польза. Разумнейшие увидели, что то смертоносный вред: надобно стало всех в округе фамилий соединить пользу и для того оные совокупить в едино общество. Но надобно было всех преклонить прежде к оставлению особенного пребывания, показав им знатнейшую пользу в общем сожитии. Уговаривание сие не могло быть без слова и слова еще такова, которое было б совокупно и сильно, и сладостно. Силу слову могла подать изобретенная уже поэзия, но сладость не могла быть в слове без некоторого различия. Весьма вероятно, что сия нужда первым оным политикам дала случай к различению в речениях долгих и кратких слогов, меряющихся временем при их ударении (которому невозможно было с самого начала вещания не быть, ибо невозможно ни слога токмо выговорить без напряжения голоса) возвышением звона, а чрез то к некоторому немерному роду стиха. Такая речи сладость, неслыханная еще по то время, могла чувствительнее поразить человеческие сердца толь наипаче, что она соединена с твердостию доказательств, именно ж с поэзиею, для того что бесспорно она есть самая первая человеческая София, то есть мудрость. Итак, я полагаю, что первый опыт стихов сделали первейшие мудрецы и уставоположники. Сей опыт не мог быть сперва-самого во всем своем совершенстве, надобно было время к приведению того в крайнюю исправность: первая мысль, приводя к подобной, делает во второй премены или исправлением, или прибавлением, или уменьшением.
Однако общества уже начались, наступили и обывателям, то есть членам общества, другие обстоятельства. Городы повсюду застроены и построены. Сделались и пространные и сильные области. Разность как преимуществ, так достоинств и состояний завелась и утвердилась. Между сими некоторое непосредственное по верховной власти, а часто и соединенное с нею пред всеми прочими предшествовать начало: сие есть священническое. Должность сего была чина молить Бога о благосостоянии, призывать Его в помощь, славословить величие Его, умилостивлять Его жертвами, благодарить Ему за благодеяния и наставлять народ о достодолжном к Нему почтении. Таких особ не могли люди не почитать мудрейшими прочих. Все в них было отменное от других: житие, поступка, одеяние, в собраниях место, почтение, сила, превеликое во всех мнение об их просвещении разума и, следовательно, крайняя им от тех поверенность. При толикой им чести, отмене и мнении об них надлежало им всячески стараться, чтоб не токмо не дать причины к умалению себе того, но и отчасу более подавать случай к умножению оного или по крайней мере к содержанию всего на одной безвредно степени. Отменяли они и сами себя всем обхождением от прочих, чтоб стоять всегда твердо на оной. Вероятно и почти достоверно, чтоб восхотеть им себя отличить от множества и словом. С одной стороны, величество провозвещаемого и произносимого ими невидимого существа (а сие как в истинном, так и в ложном богочтении, для того что и идолопоклонники отдавали честь божеству под видом и именем многих божеств, не смысля, что многобожие есть совершенное безбожие), а с другой, и собственное честолюбие, как то невозможно, чтоб того в них не было, а оно всегда зрит и почитает себя быть лучше прочих, ибо самомнительное — приводили их к тому. Ведома уже поэзия, коя весьма способна прославлять и показывать великость, но слово ея высотою токмо отменно от обыкновенного. При высоте надобна и нежная сладость, чтоб не токмо поражать, но и внедряться во внутренность сердец. К сей путь показан от первейших законоположников чрез различение в словах долгих и кратких слогов. Изрядный и действительный способ, но не совершенный. Чего ж тут недоставало? Повторения по известным местам оных долгих и кратких совокупно слогов и сему повторению определенныя меры, коя долженствовала быть средственная по равномерности человеческого духа, дабы выразнее произносить всякий состав речи и чрез то действительнее возбуждать человеческие сердца и наставлять разумы. Мнится, что не было другая причины к изобретению стихов, названных тогда или потом гексаметрами, пентаметрами, тетраметрами, триметрами и диметрами, смотря по различию материй, произносимых или поемых, и к изобретению тех не другим кому, но токмо и точно священствующим. {Сие равным образом я разумею и о наших самых первоначальных стихах, вероятно по всему, что и наши поганские жрецы были первыми у нас стихотворцами. И хотя нет ни одного оставшегося у нас образчика языческия нашея поэзии, однако видно и ныне по мужицким песням, что древнейшие стихи наши, бывшие в употреблении у жрецов наших, состояли стопами, были без рифм и имели тоническое количество слогов, да и односложные слова почитались по вольности общими. Стопы по большой части в них или хорей, или хорей с дактилем, или один дактиль, также ямб, или ямб с анапестом, или один же анапест, а по вольности за хорея и ямба полагается стопа пиррихий. Прошу читателя не зазрить меня и извинить, что сообщаю здесь несколько отрывченков от наших подлых, но коренных стихов: делаю я сие токмо в показание примера.
Хорей:
Отставала | лебедь бела|я
Как от стада лебе | динова.
Хорей с дактилем:
У ко | лодезя | у сту | денова
Доброй | молодец сам ко|ня поил,
Красна | девица | воду | черпала.
Дактиль:
Ярка не | ярка, ба|ран не ба|ран,
Стара о | вечка не | ярино|чка.
Ямб:
Дале | че, ох | дале | че во | чистом | поле
Не трав | ка, не | мурав | ка за | шата | лася
Ямб с анапестом:
Не шуми, | мати | зеле | на дубро | ва
Не мешай | цвести | лазо | реву цве | ту.
Анапест:
Ой ты по | люшко по | люшко чи | стое,
Ничево | мне ты, по | ле, не ро | дило,
Ох ты ро | дило толь | ко роки | тов куст.}
Вот же приданы к высоте поэзии и совершенная сладость и красота, то есть количество слогов и мера, ограниченная стопами. Начала поэзия стихом уже быть предлагаема или воспеваема. Умножены празднования, умножены служения, умножены и песни. Прославилась вяще стиховная поэзия: большее к ней прилежание отчасу прилагается. Ею превозносится божество, ею прорицается истинно от правых, ложно от льстецов, ею преподаются наставления о добродетельном житии, ею и законы предна-писуются — словом, все самое важное и превеликое ею объемлется, пока наконец по многих веках употребили уже ее и на мирские многие потребности, отвративши от первого установления. Сим образом соединенную поэзию с стихами, то есть начало стиховныя поэзии, преизрядно описывает Роллень, в самом начале второго на десять тома ‘Древния’ своея ‘истории’. Я рассудил за благо все оное его описание внесть сюда и тем окончить сие сочинение. Уповаю, что оно не неприятно будет читателям как нежное, высокое и праведное.
‘Сие достоверно, — говорит он, — когда рассуждается о поэзии в чистоте первого ея установления, что найдена она сперва на засвидетельствование Божественному Величеству всеобщего почтения поклонением и благодарением и притом в научение человеков самым важным истинам в законном богочтении. Сия наука, которая кажется ныне оскверненная светским употреблением, родилась посредине празднований, учрежденных в честь высочайшему Существу. В сии торжественные дни (в кои евреи прославляли память чудес, проявленных Богом Израилевым в их пользу, и в которые, будучи свободны от своих трудов, попускались они в непорочное и необходимое веселие) все гремело священными песньми, которых слог благородный, высокий и величественный сходствовал с величием Бога, прославляемого оными. Неисчетное множество живых красот и одушевленных в сих божественных песнях! Реки возвращаются вспять к своим истокам, моря расступаются и убегают, холмы скачут, горы тают, как воск, и исчезают, небо и земля, слушая, внушают с почтением и в молчании — все естество приходит в движение и колеблется от лица своего Зиждителя.
И как простой человеческий глас не мог снесть бремя толь дивных чудес и казался народу преизлишно слабым к изъявлению сильнейшим образом чувствий благодарения и поклонения, коих он был преисполнен, то он призывал в свою помощь гремящий звук тимпанов, труб и других мусикийских орудий. Вступая еще в некоторый род восторга и восхищения законного, восхотел он, чтоб и тело восприяло участие в святом веселии души устремленными, но сличными движениями, дабы в человеке все отдавало почтение божеству. Сии были начала мусикии, плясанию и поэзии.
Кой человек, одаренный знанием силы в вещах, хотя б он и не был исполнен почтения к Священным книгам и читал бы Моисеевы песни равно так, как Пиндаровы оды, не будет принужден признаться, что Моисей, ведомый нам как первый законодавец в свете, есть совокупно и высочайший из пиитов? В писаниях его начинающаяся поэзия {Сие может разуметься так, что начиналась тогда соединенная с стихами поэзия у исшедшего из Египта еврейского народа, но у египтян уж быть ей надлежало, хотя мы и не знаем в отдаленной и преглубокой сей древности их пиитов, ибо уже у них были городы, области, закон и, следовательно, законники, которые долженствовали по тогдашнему употреблять поэзию. Сам Бог дал славное засвидетельствование в Деяниях, в главе 7, стих 22, что Моисей изучен был всей премудрости египетской, следовательно, и поэзии как первенствующей тогда философии и богословии, которую он употребил толь достолепно между свободившимися евреями от ига на прославление Свободителя их, то есть Единого Всемогущего Бога.} является вдруг совершенная, для того что сам Бог оную в него вдыхает, ибо что необходимость к достижению совершенства по степеням есть способ, соединенный с художествами, изобретенными от человеков. Пророки и Псалмы представляют пред нас еще подобные ж образцы, в них блещет своим величественным сиянием оная существенная поэзия, возбуждающая благополучные страсти, умиляющая сердца, а не прельщающая, угождающая нам, а не благоприятствующая нашим слабостям, пригвождающая нас, но не забавляющая сказаниями беспутными и смешными, подающая наставление без отвращения от себя, приводящая нас в познание Бога, но не представляющая Его изображениями, не достойными божества, удивляющая нас всегда, но не водящая между пустыми чудесностями. Будучи приятна и всегда полезна, благородна смелыми своими изглашениями, живыми начертаниями, а больше еще проповедуемою и возвещаемою истиною, она одна достойна именоваться Божиим языком.
Когда ж человеки пренесли на твари почтение, должное токмо Творцу, тогда и поэзия следовала за участию закона, однако всегда храня следы первого своего начала. Употребили ее в начатии на возблагодарение ложным богам за их мнимые благодеяния и на испрошение от них новых. Правда, определили ее вскоре на другие употребления, однако ж во всякое время старались прилежно возвращать ее к первому оныя пределу.
Гезиод составил стихами родословие богов, некто из весьма древних пиитов сочинил гимны, кои обыкновенно приписываются Гомеру, Каллимах потом изложил подобные ж. Самые сочинения, которые обращались в других материях, вели и совершили приключения помощию и споспе-шеством божественных сил. Они научали человеков почитать богов за производителей всего, что случается в естестве. Гомер и другие пииты представляют нам их повсюду как одних таких, кои имеют власть над нашею участию. Они у них возносят и понижают мужество, даруют и отьемлют благоразумие, посылают победу и насылают разбитие. Ничего не делается великого и героического без вспомоществования тайного или видимого от некоторого божества. А из всех правд, предвозвещаемых нам, сия следующая представляется чаще и утверждается с большим тщанием, именно ж, что храбрость и мудрость бессильны сами по себе без помощи от провидения Божиего.
Едино из главных намерений поэзии, и которое было как природное воспоследование от первого, состояло также и в том, чтоб исправлять нравы. Что ж бы о сем удостовериться, то должно токмо взирать на собственный предел в каждом роде поэм и на общественные действия пиитов самых славных. Эпическая поэма намерилась с самого начала подавать нам наставления, прикрытые аллегорией) важного и героического действия. Ода — прославлять деяния великих людей и чрез то привлещи всех других к подражанию оным. Трагедия — вдохнуть в нас ужас от злодеяния смертоносными воспоследованиями, кои происходят от оного, а почтение к добродетели праведными ей похвалами и воздаяниями, которые за нею следуют. Комедия и сатира — исправить нас, забавляя, и воевать непримирительно на пороки и на все, что смеха достойно. Элегия — проливать слезы на гробе особ, заслуживших сожаление. Эклога — воспевать беззлобие и увеселения поселянского и пастушеского жития. Что ж, хотя по прошествии времен и употреблены сии роды поэм на другое, однако сие есть верно и известно, что оные отвращены от природного им предела и что с самого начала все они шли к одной цели, а именно, чтоб сделать человеков лучшими’.
HP, л. 86—98.
6 Путеанский / Путеан
19 оныя. Поэзия есть внутреннее / оныя: поэзия есть внутреннее
26 Павийским / Павием
121 в гл. 4 / в главе 4
123 есть показатель певницы / есть показатель песни
126—128 Певница тропологически означает песнь (ибо мнится, что без нужды б священный писатель одну мусикию изобразил двумя инструментами) и, следовательно, поэзию вписано на правом поле / [Песнь означает поэзию]
136 довесть до исправнейшия мусикии / довесть до мусикии
137 о сладости речи / к сласти речи
230 ибо самомнительное / ибо как самомнительное
245 не другим кому / не другим
С. 106. Примеч. подклеено внизу листа, видно и ныне по мужицким песням / видно и ныне по песням, подлых, но коренных стихов/ простых [песен] стихов, также ямб / иль также ямб.
251 от льстецов / от лесцев
255 отвративши от первого установления / отвративши ея от первого [ея] установления [оныя]
290 ибо что необходимость / и что необходимость
302 живыми начертаниями / живыми фигурами
340 сделать / сделали
Печатается по СП (т. 1, с. 156—177) с учетом правки по HP (л. 86—98).
‘Мнение о начале поэзии и стихов вообще’ может считаться первой русской филологической статьей, носящей научный, а не декларативный (как ‘Рассуждение о оде вообще’ или ‘Письмо о правилах российского стихотворства’ Ломоносова) характер. При этом ‘Мнение о начале поэзии…’ и следующая за ним статья ‘Письмо приятелю о нынешней пользе гражданству от поэзии’ тесно примыкают к ‘Способу к сложению российских стихов’, образуя вместе с ним единое учение о поэзии. Обе статьи представляют собой модернизированный вариант обязательного раздела поэтик, в том числе ‘школьных’, рассказывающих о происхождении поэзии, ее значении. Дополняя ‘Способ к сложению российских стихов’ двумя рассуждениями, Тредиаковский воссоздавал полноту поэтик, в которых наука о поэзии не ограничивалась правилами стихосложения и учением о жанрах, но претендовала на универсальность и онтологическую целостность. Вместе с тем, превращая рассуждения о происхождении поэзии и ее пользе в самостоятельные статьи, Тредиаковский наносил традиции поэтик решительный удар. Впервые оказывалось, что проблематика знакомых по поэтикам вопросов имеет самостоятельное, не связанное с руководствами значение. В таком подходе Тредиаковский ориентировался на традицию французской филологии, воссоздавая на русской почве тип литературно-критической статьи эпохи классицизма. Вопрос о начале поэзии, восходящий к ‘Поэтике’ Аристотеля и ‘Эпистоле к Пизонам’ Горация, широко обсуждался в литературе французского классицизма, его решение иллюстрировало основополагающую для этой культурной эпохи идею подобия и единства разных культур, незыблемости законов искусства, не зависящих от различия времен и народов. Изложение Тредиаковским начальной истории поэзии испытало влияние поэтики Н. Буало (см.: ‘Наука о стихотворении и поэзии’, Песнь вторая), однако здесь существенно расширен в сравнении с ней рассказ о древнееврейской поэзии. Прямо цитирует Тредиаковский лишь двух французских авторов: Ш. Роллена и Б. Фонтенеля, но, вероятно, в работе над статьей пользовался и другими, не установленными пока источниками, видимо французскими. При очевидной зависимости от французской критической литературы ‘Мнение о начале поэзии…’ Тредиаковского представляет собой труд в большой степени самостоятельный: центральная часть рассуждения более спекулятивна, чем это допускалось во французской классицистической филологии, и принадлежит, по-видимому, самому Тредиаковскому. Возможно, что оригинальным является и ракурс, в котором рассматривается начальная история поэзии и параллельно, но отдельно, — стиха.
Разграничение понятий поэзия и стих, поэзия и стихотворство, восходящее к Аристотелю, характеризует определенный этап развития поэтологической мысли. Хотя знаменитое аристотелевское противопоставление поэзии и истории, на которое ссылается и Тредиаковский, приводилось в русских ‘школьных’ поэтиках, и в них также говорилось об истинной и мнимой поэзии, однако о божественной природе поэзии в них говорилось кратко. Само учение о поэзии как ‘скрытой теологии’, восходя в культуре Нового времени к Ф. Петрарке (Le familiari. X. 4, Франческо Петрарка. Эстетические фрагменты / Пер., вступ. ст. и примеч. В. В. Бибихина. М., 1982. С. 107—108, см. об этом, например: Curtius Е. R. Europische Literatur und lateinische Mittelalter. Bern, Mnchen, 1984. S. 233—234), становится актуальным в литературе классицизма. Ощущаемая Тредиаковским потребность утверждения в России учения о высокой, божественной природе поэзии свидетельствует о его приверженности классицизму в важнейшем вопросе всего направления. Уже начало статьи, полемичное по отношению к обыкновенному в его время употреблению термина ‘стихотворение’ в значении и стихотворства, и поэзии, показывает новизну позиции в этом вопросе Тредиаковского.
Заявленное в статье различие понятий поэзия и стих, имеющее для автора явно принципиальное значение, помогает уточнить время создания статьи. Слово ‘поэзия’, долго означавшее поэтику, т. е. науку о сочинении стихов (см.: [Вейсман Э.]. Немецко-латинский и русский лексикон. SPb., 1737. С. 471, Словарь Академии Российской. СПб., 1793. Ч. IV. Стб. 1023, 1794. Ч. V Стб. 737), в современном смысле было употреблено Тредиаковским в ‘Новом и кратком способе к сложению российских стихов’ (с. 366) и, вероятно, именно он и ввел этот термин в новом его значении в русский язык. Однако в ‘Письме, в котором содержится рассуждение о стихотворении…’ (осень 1750 г.) отвлеченная совокупность произведений, написанных стихами, последовательно называется им ‘стихотворением’, например: ‘Помнит ли почтенный автор, что он оду сочинял, то есть самый высокий род стихотворения?’ (с. 456), ‘с самого еще начала нового нашего стихотворения’ (с. 476), а ‘поэзией’ — поэтика: ‘не обучался он надлежащим университетским образом грамматике, реторике, поэзии, философии…’ (с. 496). Но уже в ‘Предуведомлении’ к ‘Аргениде’, написанном вскоре после ‘Письма, в котором содержится рассуждение о стихотворении…’ (конец 1750 г.), Тредиаковский всюду вместо ‘стихотворения’ употребляет термин ‘поэзия’, например: ‘подобна она эпической поэзии’ (с. XI), ‘коренная наша поэзия была без рифм’ (с. LXVII). Той же последовательностью в употреблении терминов отмечен ‘Способ к сложению российских стихов’, в котором ‘стихотворение’ означает ‘стихосложение’. В статье ‘Мнение о начале поэзии…’ обосновывается различие понятий поэзия и стихотворение, что, в свою очередь, служит доказательством необходимости употребления термина ‘поэзия’. Таким образом, ‘Мнение о начале поэзии…’, связанное со ‘Способом к сложению российских стихов’ и терминологически, написано, вероятно, вскоре после него, т. е. в конце 1751—начале 1752 г. Проведенное Тредиаковским в статье разграничение понятий стихотворение и поэзия определило всю концепцию поэтического искусства, легшую в основу ‘Сочинений и переводов’ (см., например, название перевода поэтики Буало). Однако, по-видимому, учение Тредиаковского опережало русскую поэтологическую мысль. Уже в статье ‘О древнем, среднем и новом стихотворении’ (1755) сам Тредиаковский отказывается от жесткого разграничения понятий стихотворение и поэзия и употребляет их как синонимичные, а Сумароков на протяжении всего своего творчества удовлетворяется терминами ‘стихотворение’, ‘стихотворство’ и лишь в поздних своих статьях (сер. 1770-х гг.) дважды говорит о ‘поэзии’. Только к 1790-м гг. понятие поэзия, а вместе с ним и термин становятся наконец органичными для русской мысли и речи. Таким образом, предложенное Тредиаковским учение о божественной природе поэзии, не оказав, по-видимому, прямого влияния на современников, предопределило понимание поэзии в литературе сентиментализма и романтизма.
В комментариях использована работа Г Ахингер: Achinger С. Der franzsische Anteil an der russischen Literaturkritik des 18. Jahrhunderts unter besonderer Bercksichtigung der Zeitschriften (1730—1780). Berlin, Zrich, 1970. S. 34—38.
C. 100. Преизрядно после Горация уподобляется поэзия живописи… — Уподобление поэзии живописи — общее место поэтик эпохи Возрождения и Нового времени, вплоть до Лессинга (‘Лаокоон’, 1766). Это уподобление лежит в основе популярного во французской критике первой половины XVIII в. трактата Ж. Дюбо ‘Критические размышления о поэзии и живописи’ (Les Rflexions ctitiques sur la posie et sur la peinture. Paris, 1719), возможно, известного Тредиаковскому.
С. 100. …Эризий Путеанский написал ~ ‘Иное быть пиитом, а иное стихи слагать’. — Эрик Путеанус (Ericius Puteanus, 1574—1646) — гуманист, выдающийся историк древностей и литературы, издатель, историограф. Тредиаковский, скорее всего, не был знаком с трудами Путеануса. Источник цитаты не установлен.
С. 100. Наш язык весьма сему подвержен, когда поэзию называет стихотворением… — См. выше преамбулу к коммент.
С. 100. Первое сделал Иоанн Барклаий в своей ‘Аргениде’ и Фенелон в ‘Телемаке’, а другое — Лукан в описании ‘Фарсалическия брани’… — Иоанн Барклай (Barely J., 1582—1621) — автор романа ‘Аргенида’, переведенного и изданного Тредиаковским в 1751 г., Фенелон (F. S. Fnlon, de la Mothe, 1651—1715) — автор романа ‘Les Aventures de Tlmaque’, впоследствие переложенного Тредиаковским (Тилемахида. СПб., 1766). Схожая оценка обоих романов высказана Тредиаковским в 1735 г. в ‘Новом и кратком способе к сложению российских стихов’ (с. 417). Лукан — см. коммент. к с. 21, ст. 98 Песни первой ‘Науки о стихотворении и поэзии’, с. 519. Оценка Тредиаковского ‘Фарсалии’ повторяет устойчивое о ней мнение, сложившееся уже во вторую половину I в. (см.: Квинтилиан. Наставление ораторам. X. 1, 90, Марциал. Эпиграммы. XIV. 194), а затем постоянно фигурирующее в европейской критике (ср.: ‘Наука о стихотворении и поэзии’ Буало, Песнь четвертая, с. 47, ст. 83—84, см. коммент. на с. 533—534). Более развернуто такое мнение о ‘Фарсалии’ высказано Тредиаковским в ‘Предызъяснении о ироической пииме’, где, в частности, приводятся слова Квинтилиана: ‘Квинтилиан присвояет его более к риторам, нежели к пиитам’, с отсылкой в примечании к указанному месту ‘Наставления ораторам’ (с. XVII).
С. 100—101. Сие разумение есть Аристотелево, он в своей ‘Поэзии’, переведенной Александром Павийским… — Имеется в виду ‘Поэтика’ Аристотеля. Ее перевод с греческого на латинский язык был выполнен Александром Пакийским (Paccius, 1483—1530) и издан в 1536 г..
С. 101. От сего, что пиит есть творитель ~ пиитическое вымыш-ление бывает по разуму… — Этот фрагмент почти дословно совпадает с соответствующим местом поэтики Киево-Могилянской академии ‘Lyra’ (1696): ‘…на том основании, что поэт вымышляет, нельзя обвинять его, а равно и поэзию, в бессовестной лжи, потому что вымысел поэта не есть ложь, как обыкновенно понимают это слово, и не противное разуму говорит он, как лжецы, но преимущественно изображает предметы, согласные с разумом…’. Этот пример возможного заимствования Тредиаковским из киевской поэтики приведен в собственном переводе с латыни В. Н. Перетцем в доказательство глубокой зависимости Тредиаковского от школьных поэтик (см.: Перетц В. Н. Историко-литературные исследования и материалы. СПб., 1902. Т. 3. С. 59). Однако вероятность знакомства Тредиаковского с киевской поэтикой требует доказательств. Не исключено, что Тредиаковский и автор поэтики ‘Lyra’ пользовались одним источником. Защита поэтов и поэзии от обвинений в вымысле (лжи) имеет, по-видимому, давнюю традицию. Так, например, в словаре Э. Вейсмана слово ‘Dichter, factor, poeta’ толкуется как ‘вымышленник, выгадыватель’, а слово ‘Dichtkunst, poesis’ как ‘пиитическая хитрость’ (Немецко-латинский и русский лексикон. S. 133, рус. переводчики: И. Ю. Ильинский, И. С. Горлицкий, И. П. Сатаров).
С. 101. Творить по-пиитически есть подражать подобием вещей возможных, истинных образу. — Это положение, лежащее в основе понимания искусства как подражания, принадлежит Аристотелю.
С. 101. …Цицерон в слове ‘За Архия-пиита’ утверждает, говоря, нгпо ‘пиит от самого естества силу себе получает ~ божественным одушевляется духом’… — Цитата из ‘Речи в защиту поэта Авла Лициния Архия’ Цицерона была общим местом в трудах о поэзии эпохи Возрождения и Нового времени.
С. 101. …отмена… — т. е. отличие, см. ниже: ‘отменить’ — т. е. отличить.
С. 102. Но сей Озирид многими приемлется, особливо ж из христиан Евсевием, а из язычников Диодором Сицилийским… — Евсевий Памфил (Eusebi Pamphil, 263—340) — раннехристианский историк церкви и философ, см. также коммент. к с. 104, Диодор Сицилийский (ок. 90—21 до н. э.) — историк эпохи эллинизма.
С. 102. Пеирид — легендарный царь Македонии, обучивший своих дочерей музыке и поэзии, отчего они возомнили себя равными музам, Аполлон наказал их, превратив в ворон.
С. 102. …отцом назван Муз, называемых от его имени Пиеридскими, или Пиеридовнами. — Ср.: …у греков есть в отечествах свой равномерный наш -ич <...> Есть у греков имена, называемые патронимика, а по-нашему отчеименными, переведены они в грамматике, из которых мужеские обще (не говоря об ионических и эолических окончаниях, также и об окончаниях женских) кончатся на -дис, как то: от Приамос (Приам) Приамидис (Приамович), от Кронос (Сатурн) Кронидис (Кронович), отЛаертис (Лаерт) Лаертиадис (Лаертович), от Атрей Атреидис (Атридович), так и от Архилохос — Архилохидис, а сие точно по нашему Архилохович’ (Письмо, в котором содержится рассуждение о стихотворении… С. 484).
С. 102. …наподобие французских водевилей… — См. коммент. к с. 31, ст. 182 Песни второй ‘Наука о стихотворении и поэзии’ (с. 525).
С. 102. Орфей и Амфион ~ ввели порядочное сожитие уставами. — Ср.: ‘Наука о стихотворении и поэзии’ (Песнь четвертая, с. 48—49, ст. 133—155). Оба поэта упоминались в поэтиках в разделах о происхождении поэзии (см., например: Феофан Прокопович. О поэтическом искусстве. С. 341).
С. 102. Чего ради Энний и называет пиитов святыми… — Эта ссылка на Энния (см. о нем коммент. к с. 54 ‘Эпистолы к Пизонам’ (с. 538)) находится в ‘Речи в защиту поэта Авла Лициния Архия’ Цицерона сразу после процитированного выше Тредиаковским места (см. коммент. к с. 101).
С. 102. …Овидий признавает ~ ‘Есть бог в нас ~ семена святого ума’. — Стихи Овидия (‘Est deus in nobis, agitante calescimus illo, / Impetus hie sacrae semina mentis habet’ (Fasti, lib. 6, 5—6)) были взяты Тредиаковским в качестве эпиграфа к ‘Новому и краткому способу к сложению российских стихов’ (1735) и сопровождены переводом:
Стихотворчеству нас Бог токмо научает,
И Святый охоту в нас пламенну рождает.
В новом переводе Тредиаковский привел их в ‘Предызъяснении о ироической пииме’:
Есть Бог в нас, его сотрясением мы пламенеем:
Семя священна ума имать стремленность сия.
(с. IV)
С. 103. Основательно Платон написал в третией своей книге об уставах, говоря: ‘Род пиитов есть божественный’. — См.: Платон. Законы. III, 682а.
С. 103. …Блаженный Августин написанное негде оставил: ‘Первые пииты ~ о бессмертном боге воспевали’. — Августин (Sanctus Aurelius Augustinus, 354—430) — раннехристианский богослов. Источник цитаты найти не удалось.
С. 103. …Платон в ‘Федре’ утверждает еще: ‘Пииты ~ многую пользу грекам принесли’. — В ‘Федре’ Платон называет Тиртея ‘божественным поэтом’ (629Ь), приведенной Тредиаковским цитаты в тексте нет.
С. 103. Овидий еще ж говорит: ‘Мы священными пиитами и божеским попечением именуемся’. — ‘At sacri vates et divum cura vocamur’ (Amores, lib. Ill, 9,17)
С. 103. Так и Лукан восклицает: ‘О! Священный и великий всех пиитов труд’. — ‘О sacer et magnus vatum labor…’ (Фарсалия. IX, 981).
С. 103. …тропологически… — т. е. метафорически, от слова троп.
С. 103. …первая мысль обыкновенно приводит к подобной другой… — Ср.: ‘Рассуждение о комедии вообще’ (с. 251), см. коммент. на с. 627.
С. 103. …природно… — т. е. естественно.
С. 104. …’Пастушеская поэзия ~ кои знакомее им были’. — Цитата из трактата ‘О природе эклоги’ (‘Trait sur la natur de l’glogue’, 1688) Б. Фонтенеля.
С. 104. …Евсевий Памфилов в II Книге о ‘ Преду готовлении Евангельском’ ~ ‘как все прочие преизящные науки ~ совершенство, достигла’. — Во II книге ‘О приготовлении евангельском’ (Praeparationis Evangelica, lib. I—XI) Евсевия Памфила приведенной Тредиаковским цитаты нет. Схожее положение он высказывает в XI книге (5, 7—11). Ссылка на мнение Евсевия о происхождении поэзии была обыкновенной в поэтиках. Ср.: ‘Евсевий в III книге ‘О приготовлении Евангельском’ говорит, что впервые поэзия процвела у древних евреев, которые жили гораздо раньше греческих поэтов, и что Моисей, перейдя через Чермное море, воспел благодарственную песнь Богу, составленную в стихах гекзаметрах’ (Феофан Прокопович. О поэтическом искусстве. С. 340).
С. 104. …истину сказанного Ролленем ~ ‘Узнаваем по ней (по истории) ~ из которого оные проистекли’. — Тредиаковский дословно цитирует свои перевод Ш. Роллена: ‘Предисловие. Польза языческия истории, а особливо в рассуждении закона и богопочитания’ (Древняя история… СПб., 1749, Т. 1. С. III).
С. 105. …случай к различению в речениях долгих и кратких слогов, меряющихся временем при их ударении ~ возвышением звона, а чрез то к некоторому немерному роду стиха. — Тредиаковский не сомневался, что первые стихи были тоническими.
С. 105. …первая мысль, приводя к подобной ~ или уменьшением. — Ср.: ‘Рассуждение о комедии вообще’ (с. 251), см. коммент. на с. 627.
С. 106. …выразнее… — т. е. выразительнее, ср.: ‘Наука о стихотворении и поэзии’ (Песнь третья, с. 38, ст. 238).
С. 106—107, примеч. Сие равным образом я разумею и о наших самых первоначальных стихах ~ Ох ты ро | дило толь | ко рокщтов куст.— Здесь дается первое научное описание русского народного стиха. Первоначально обращение Тредиаковского к народному стиху было обусловлено поисками тонического звучания русского стиха в период реформы (см.: Новый и краткий способ к сложению российских стихов. С. 383—384). На опыт народной поэзии он ссылался и в дальнейшем, отстаивая правомерность безрифменного стиха: ‘Простых наших людей песни все без рифмы, хотя идут то хореем, то ямбом, то анапестом, то дактилем, а сие доказывает, что коренная наша поэзия была без рифм и что она тоническая’ (Предуведомление. С. LXXVII) или: …самое природное и первенствующее наше стихосложение было, всеконечно, без рифм, хотя и состояло стопами как двусложными, так и трисложными по тоническому количеству (рифми-ческие стихи бесстопные от поляков, а ямвические пришли к нам от германцев)… (Предызъяснение. С. L). Вместе с тем интерес Тредиаковского к народному стиху не ограничивался практическими задачами, а носил научный характер. В использовании ‘подлых, но коренных стихов’ как полноправного материала по истории и теории стиха сказалось, по-видимому, влияние французского классицизма, с пробудившимся в нем интересом к фольклору. Для русской культуры середины XVIII в. такой подход к народной поэзии был смелым новаторством. Теория народного стиха, предложенная Тредиаковским, не обратила на себя внимания его современников, однако, по-видимому, оказывала определенное влияние на последующее отношение к народной поэзии. Начавшееся в конце 1760-х гг. увлечение русским фольклором, проявившееся, в частности, в подражаниях былинному стиху, подтвердило намеченную Тредиаковским оппозицию народного и книжного стиха, за народным стихом уже в 1770-е гг. закрепилось данное Тредиаковским название ‘русский стих’. А. Байбаков во 2-м издании ‘Правил пиитических’ дал описание ‘русского стиха’, в целом совпадающее со схемами Тредиаковского (см.: Байбаков, 1780. С. 16—17, 18—19).
Природа русского народного стиха оказалась иной, — только в 1810-е гг. к ее пониманию подошел А. X. Востоков. В период создания им ‘Опыта о русском стихосложении’ (СПб., 1817) возникло, по-видимому, обсуждение и теории Тредиаковского. Г. Р. Державин накануне смерти запросил мнения Евгения Болховитинова о правомерности тонических схем Тредиаковского для народного стиха, сопроводив свое письмо (от 20 июня 1816 г.) выпиской примеров из настоящего примечания (см.: Москвитянин. 1842. No 1. С. 169—171). Теория народного стиха Тредиаковского в целом неверна. О ‘русском стихе’ см.: Бейли Дж. Избранные статьи по русскому народному стиху. М., 2001, Западов В. А. ‘Русские размеры’ в поэзии конца XVIII века // XVIII век. СПб., 1999. Сб. 21. С. 391—400.
С. 107. …соединенную поэзию с стихами ~ описывает Роллень. в самом начале второго на десять тома ‘Древния’ своея ‘истории’. — Двенадцатый том ‘Древней истории’ не был переведен Тредиаковским, ниже следующий перевод был им сделан специально для этой статьи. Строки из него (292—296) цитируются и в ‘Рассуждении об оде вообще’ (с. 158).
С. 108, примеч. Сам Бог дал славное засвидетельствование в Деяниях, в главе 7, стих 22, что Моисей изучен был всей премудрости египетской… — ‘и научен был Моисей всей мудрости египетской, и был силен в словах и делах’ (Деян. 7, 22).
С. 108. …Пророки и Псалмы представляют пред нас еще подобные ж образцы… — Имеются в виду песни пророков (например, переложенные Тредиаковским песни Моисея, пророка Аввакума и песнь Деворы) и псалмы Давида, традиционно считавшиеся образцами высочайшей поэзии.
С. 109. Гезиод составил стихами родословие богов… — Имеется в виду одно из сохранившихся произведений древнегреческого поэта Гесиода (ок. 700 г. до н. э.) ‘Теогония’ (‘Происхождение богов’).
С. 109. …гимны, кои обыкновенно приписываются Гомеру… — Речь идет о так называемых ‘гомеровских гимнах’, приписывавшихся по старой традиции (VI в. до н. э.) Гомеру.
С. 109. Каллимах (ок. 310—235 до н. э.) — древнегреческий поэт александрийской эпохи, знаменитый своими элегиями, в его разнообразном поэтическом наследии много гимнов.