МИТРОПОЛИТ АНТОНИЙ В ЕГО ИСТОРИЧЕСКИХ ЗАСЛУГАХ
МИТРОПОЛИТ АНТОНИЙ В ЕГО ИСТОРИЧЕСКИХ ЗАСЛУГАХ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Митрополит Антоний в его исторических заслугах, Розанов Василий Васильевич, Год: 1912
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)
М.: Республика, Алгоритм, 2006.
В эпоху, когда все шумело и выходило из берегов своих, из своих рамок и предназначения, когда необузданность и своеволие кичливо ставило ‘нрав свой’ на место закона, когда все стало анормально, все шло ‘боком’, а не прямо, ложилось ‘поперек’, а не вдоль, — естественно не привлек к себе усиленного внимания человек, стоявший все время в стороне от этого дикого движения. Это — ‘наш владыка митрополит’, скажу старорусским термином, как издревле русская паства привыкла называть своих архипастырей. Двадцать пять лет исполнившегося служения его на митрополии с.-петербургской и ‘первоприсутствования’ в Св. Синоде должны бы вызвать знаки горячей любви и преданности ему от паствы. Во всяком случае дело печати оценить его историческое значение и определить нравственную ценность.
Он не ‘предал’ себя, своего места и сана, того ‘престола’ церковного, на котором восседал и который хранил, оберегал собою. Он все ‘продолжил’ в своем лице, своею волею, и передаст преемнику в том самом виде, в той абсолютной целости, как принял от предшественников, без малейшего изгиба, пятнышка, морщинки. Могло бы и не случиться этого: и не случись этого, — мы, может быть, пережили бы мучительные и позорные дни, наконец, в высшей степени опасные. Митрополит Антоний сберег церковь от опасностей: это такая его заслуга, которая прежде всего бросается в глаза и которая никогда не будет оспорена.
И заслуга эта выполнена им положительно, а не отрицательно, не в силу его ‘косности’ и консерватизма, не по его ‘упорству’ и ‘непониманию’ времени и его задач, а совершенно наоборот: по просвещенности его ума и нравственной его чистоте и спокойствию. Два течения образовались за его время около церкви и пытались увлечь церковь, волнуя духовенство, разделяя его на враждующие стороны: течение анархическое, бес-церковное, срывавшее ризы и закон с церкви, и течение изуверно-старообрядное, рвавшее церковь куда-то назад, к временам допетровским, ‘стрелецких бунтов’ в своем роде, к какому-то виду и состоянию, нелепому, невообразимому, мечтательному и нереальному. Во главе второго течения, быстро одолевшего первое, стояли лица и прямо, и подпольно подкапывавшиеся под его личность, пытавшиеся его свергнуть с занимаемого ‘первосвятительского’ места и осыпавшие, наконец, его открыто невыносимою бранью, невыносимыми личными обвинениями и упреками.
Митрополит не поколебался. Он все чувствовал, все видел и понимал, но остался тем, что есть. За эти дни он не мог страшно не переболеть душою: и ни паства, никто его не поддержал. Дни эти, которые можно назвать днями его мученичества, одни могут составить ореол и славу имени человека. По этим-то дням, когда он не произнес ни одного ложного звука и не совершил ни одного слабого поступка, так возможного и даже так извинительного в его положении, мы и должны оценивать нравственное лицо в нем. Буйный ветер рвал с него ризы, но он сотворил краткую священническую молитву, про себя и глухо: и Бог его сохранил, его — и с ним священное его место.
Митрополит Антоний — из преподавателей академии: едва ли не из священников, и только когда он овдовел, а вскоре после вдовства потерял двух малюток-детей, он поступил в монашество. От этого своего прошлого он никогда не отрицался, не забыл его и не изменил ему, и, можно сказать, этот ‘уют старопрофессорский’, священнический и семейный, дух и приемы этого ‘уюта’, внес и на высоту митрополичьего сана и церковного ‘первосвятительства’. Он таким и остался, так говорил, так поступал. Со временем только будет оценено все это. Он внес учительскую, педагогическую упорядоченность, ответственность, скромность, деликатность в дела митрополии, Синода и церкви. Это страшно много значит. Это незаметно, и в незаметности — велико и прекрасно. Никто, вероятно, никогда им не был оскорблен, никогда и никого он не придавил, не притеснил, никто не ушел от него оскорбленный, униженный, подавленный. Он щепочки не потопил собою: а он был большой корабль и имел великий путь. Это редчайшее качество человека в высшей степени редкостно, как мы знаем, у людей его сана, класса, сословия. И имя прекрасного христианина совершенно ему приличествует. Еще раз повторим: это качество исключительно у людей его сана.
И с этим органически связана его простая благожелательность, прямая и просвещенная. Его можно назвать питомцем нравственной школы покойного протопресвитера И. Л. Янышева, читавшего ‘Нравственное богословие’ в Петербургской духовной академии, — и эти ‘чтения’ составили в свое время эпоху и были переворотом. На место сухих, черствых, закостенелых канонов в их буквальности он дал место порыву благородного, великодушного сердца, веря, что ‘все, что добро, — тем самым и церковно, канонично’. Ибо ‘церковь’ и ‘сумма добра’ были для него нераздельны. Поэтому он не думал, что прежде, чем подать убогому копейку, — надо произвести археологические изыскания, имеет ли это себе ‘прецеденты’ и почву в ‘канонах’. Вот этою высшею и нравственною верою в церковь был одушевлен и митрополит Антоний. ‘Все хорошее — по Богу’, ‘прекрасное — не может противоречить воле Божией’: с этим упованием он творил дела церковные, вел корабль церковный. Вся самостоятельность ума его и прекрасный, прямой характер выразились в том, что он был первым лицом в его сане, которое склонилось к помощи семье, вместо той сухой монашеской отчужденности, какая всегда стояла на ‘митрополичьем месте’ и в отношении семьи не знала других слов, кроме отказа и ‘не могу’. Имя митрополита Антония никогда не может и не должно быть забыто в истории русской семьи и ее правового положения. Ему принадлежит инициатива и доброе ‘благословение’ в отношении положения внебрачных детей, ему принадлежит полное способствование и благожелательство в отношении облегчения развода. Это гораздо многозначительнее, целебнее и, наконец, это священнее и религиознее ‘изнурений плоти’, ‘ввалившихся щек’ и других знаков ‘поста и сокрушений сердечных’, которые обычно стяжали ‘славу’ лицам его сана и положения. ‘Veto’ митрополита петербургского и вместе первоприсутствующего члена Св. Синода — не дало бы ‘провес— тись’ всем этим новым законам. Множество русских детей, множество русских женщин обязаны в этот день помянуть в своих молитвах ‘доброго владыку Антония’.
И он был вообще, все 25 лет, добрый и разумный пастырь, без исканий славы и чести, без гордости и превозношения, без ‘буйства’, покрывшего позором многих его современников и многих из личных его врагов. Никакого ‘грима’ он на себя не накладывал, не ‘потрясал ни жезлом, ни словесами’. Эта-то его тишина и была причиною, что он как бы отошел в сторону и для многих стал неприметен. Но здесь выразилась прекраснейшая черта, и церковная, и русская. Вспомним, что любимейший из русских государей прозван народом ‘Тишайшим’. Шум — не русский идеал. Слава и блеск — не русские качества. Еще менее — это церковные идеалы. Помолимся же все, что в эпоху шумную и опасную, когда могло быть бесчисленное множество ‘драгоценностей’ снесено ветром и волнами с нашего церковного корабля, на нем стоял тихий кормчий, который себя не берег, чтобы сберечь корабль и его сокровища. И из этих сокровищ ничему не дал ‘упасть в море’. А когда окончилось или почти окончилось плавание, — вынул тихо из-под своей святительской ризы и несколько драгоценных ‘новин-подарков’ смиреннейшим из русских людей, которые были забыты и законом, и обычаем, и соседями.
НВ. 1912. 5 мая. No 12983.