Миссис Брэникен, Верн Жюль, Год: 1891

Переводы
Время на прочтение: 309 минут(ы)
Скачать в PDF
Жюль Верн

Миссис Брэникен

Собрание сочинений в пятидесяти томах. М.: ФРЭД, 1996.
Пер. с фр.
OCR Кудрявцев Г.Г.
Печатается по изданию: Книгоиздательство П. П. Сойкина, С.-Петербург, 1912 г.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая. ‘ФРАНКЛИН’
Глава вторая. СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Глава третья. ПРОСПЕКТ-ХАУЗ
Глава четвертая. НА ‘БАУНДАРИ’
Глава пятая. ТРИ МЕСЯЦА
Глава шестая. КОНЕЦ ТЯЖЕЛОГО ГОДА
Глава седьмая. РАЗНЫЕ СЛУЧАЙНОСТИ
Глава восьмая. ЗАТРУДНИТЕЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Глава девятая. РАСКРЫТИЕ ИСТИНЫ
Глава десятая. СБОРЫ
Глава одиннадцатая. ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ В МАЛАЙСКОМ МОРЕ
Глава двенадцатая. ЕЩЕ ОДИН ГОД
Глава тринадцатая. ПЛАВАНИЕ В ТИМОРСКОМ МОРЕ
Глава четырнадцатая. ОСТРОВ БРАУС
Глава пятнадцатая. ЖИВАЯ НАХОДКА
Глава шестнадцатая. ГАРРИ ФЕЛЬТОН
Глава семнадцатая. ПРИ ПОСРЕДСТВЕ ‘ДА’ И ‘НЕТ’

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая. ВО ВРЕМЯ ПЛАВАНИЯ
Глава вторая. ГОДФРЕЙ
Глава третья. ИСТОРИЧЕСКАЯ ШЛЯПА
Глава четвертая. ПОЕЗД В АДЕЛАИДУ
Глава пятая. ЧЕРЕЗ ЮЖНУЮ АВСТРАЛИЮ
Глава шестая. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Глава седьмая. НА СЕВЕР
Глава восьмая. ПО ТУ СТОРОНУ СТАНЦИИ АЛИС-СПРИНГС
Глава девятая. ДНЕВНИК МИССИС БРЭНИКЕН
Глава десятая. ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИЗ ДНЕВНИКА ДОЛЛИ
Глава одиннадцатая. БЕДА И ЕЕ ПРЕДВЕСТНИКИ
Глава двенадцатая. ПОСЛЕДНИЕ УСИЛИЯ
Глава тринадцатая. У ИНДАСОВ
Глава четырнадцатая. ЗАМЫСЕЛ БОРКЕРА
Глава пятнадцатая. ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ
Глава шестнадцатая. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая — ‘ФРАНКЛИН’

Каждый, кто собирается предпринять продолжительное путешествие и расстается с друзьями, подвергается риску никогда более не повстречаться с ними: возможно, что отъезжающие по возвращении не застанут тех, с кем им пришлось расстаться, или же им самим, быть может, не удастся возвратиться обратно. Соображения эти, однако, не тревожили моряков, входивших в состав команды судна ‘Франклин’, снимавшегося с якоря утром 15 марта 1875.
В этот день ‘Франклин’ должен был выйти из порта Сан-Диего в Калифорнии, и ему предстояло совершить плавание в северных водах Тихого океана.
‘Франклин’ — трехмачтовая шхуна, водоизмещением 900 тонн, с большим количеством кливеров, марселей и брамселей на своих мачтах — мог по справедливости быть назван красивым судном. Приподнятая корма, несколько ниже обыкновенного опущенная ватерлиния, рассекающий под весьма острым углом волну нос, наклоненные, расположенные, однако, в строго параллельных плоскостях мачты, снасти из гальванизированной проволоки, по крепости своей ничуть не уступающие полосовому железу, — все это, несомненно, давало право ‘Франклину’ занимать главенствующее место среди самых совершенных по своей конструкции, изящных и стройных клиперов, которые нашли применение в торговом флоте Северной Америки, нисколько не уступая по быстроте хода лучшим паровым судам.
Высокие качества ‘Франклина’, равно как и личные достоинства его капитана, обусловливали настолько безграничную привязанность команды к этому судну, что ни один человек не счел бы для себя выгодным перейти на другой корабль, даже при повышенном вознаграждении. Вся судовая команда радостно готовилась к отплытию.
‘Франклину’ предстояло совершить первое продолжительное плавание за счет торгового дома Уильяма Эндру, в Сан-Диего. Судно было зафрахтовано в Калькутту, через Сингапур, с грузом продукции американской промышленности, на обратном пути в порт, расположенный у берегов Калифорнии, на нем предполагалось привезти продукты из Индии.
Капитану Джону Брэникену было двадцать девять лет. Наружность этого молодого человека была весьма привлекательна и отличалась выражением присущей ему решительности и силы воли. Ему свойственна была та храбрость, ‘храбрость в два часа ночи’, по весьма меткому выражению Наполеона, обладая которой человек ни при каких обстоятельствах, как бы они ни были неожиданны, не потеряет присутствия духа. Густая шапка волос, живой и честный взгляд темных глаз придавали ему выражение больше силы воли, чем красоты. Вряд ли между его сверстниками можно было бы легко отыскать человека, обладающего более мощным организмом. Самым же существенным его достоинством было благородное, самоотверженное, всегда готовое помочь ближнему сердце, бьющееся в его груди. Джон Брэникен обладал темпераментом людей, незаурядное хладнокровие и самообладание которых дают им возможность совершать без малейших колебаний героические поступки. Он успел проявить эти свойства своей души уже в юные годы. Еще ребенком он однажды, во время ледохода, а в другой раз — с опрокинувшейся лодки, спас детей, которым грозила гибель в волнах.
Несколько лет спустя после смерти своих родителей Джон Брэникен женился на Долли Стартер, тоже сироте, семья которой принадлежала к числу наиболее почтенных в Сан-Диего. Весьма скромное приданое молодой девушки соответствовало скромному общественному положению молодого моряка — лейтенанта на коммерческом судне. Впрочем, Долли являлась наследницей очень состоятельного дядюшки, Эдуарда Стартера, землевладельца в самой пустынной части штата Теннесси. Пока же приходилось существовать вдвоем и даже втроем — ибо в течение первого же года после свадьбы появился на свет маленький Уолтер, или Уайт, — на то, что зарабатывал Джон.
Но молодой человек быстро делал карьеру. Он был капитаном дальнего плавания в том возрасте, когда сверстники его занимают обыкновенно должности помощников капитана или лейтенанта на коммерческих судах. Столь раннее производство было обусловлено, с одной стороны, его выдающимися способностями, а с другой — некоторыми особыми обстоятельствами, справедливо обратившими на него внимание.
Действительно, Джон Брэникен пользовался популярностью и в Сан-Диего, и в других портах Калифорнийского побережья. Проявленная им самоотверженность создала ему репутацию не только среди моряков, но и среди судовладельцев Соединенных Штатов. Несколько лет тому назад перуанская шхуна ‘Сонора’ потерпела крушение у входа в Коронадо-Бич, всему экипажу судна грозила гибель, если бы не удалось организовать сообщение между судном и берегом. Но всякая попытка доставить канат на судно неминуемо грозила бы смельчаку гибелью в волнах. Джон Брэникен, однако, не поколебался.
Он бросился в волны, яростно бившие о берег, но вскоре был выброшен назад.
Тщетно хотели удержать его от вторичной попытки, на которую от тотчас же решился, не заботясь о собственной жизни. Настояв на своем, он снова бросился в воду и добрался до судна. Благодаря этому подвигу Джона вся команда ‘Соноры’ была спасена.
На следующий же год Джону Брэникену представился снова случай проявить свое мужество во время бури, разыгравшейся в открытом море, на расстоянии пятисот миль от берега в западной части Тихого океана. Он был в то время лейтенантом на ‘Вашингтоне’, капитан которого был смыт волнами вместе с половиной экипажа. Оставшись с полудюжиной большей частью раненых матросов на корабле, на котором были сбиты все мачты, Джон принял на себя управление судном, которое не слушалось уже более руля, сумел овладеть им, установив запасные мачты, и привести его в порт Сан-Диего. Этот, почти не поддающийся управлению остов корабля, в котором находился груз товаров стоимостью более чем на полмиллиона долларов, принадлежал именно торговому дому Эндру.
Можно представить себе, какая встреча ожидала молодого моряка, когда судно стало на якорь в порте Сан-Диего. Единогласно признано было всеми, что должность капитана, которую Брэникену пришлось принять на себя вследствие несчастья в море, по праву принадлежит ему, и торговый дом Эндру предложил ему тотчас занять место капитана на ‘Франклине’, только что спущенном на воду.
Лейтенант принял это предложение, чувствуя себя способным командовать судном, что же касается команды, то пришлось лишь выбирать из массы изъявивших желание служить с ним, — настолько велико было доверие к молодому капитану.
Вот в каких условиях предстояло ‘Франклину’ совершить первое свое плавание под командой Джона Брэникена.
Отплытие этого корабля являлось событием в городе. Торговый дом Эндру заслуженно пользовался репутацией наиболее почтенного в Сан-Диего. Занимая видное положение как по солидности связей, так и по устойчивости кредита, этот торговый дом находился под умелым управлением Уильяма Эндру. Почтенный судовладелец не только пользовался уважением, но и любовью своих сограждан.
Поступок его по отношению к Джону Брэникену был одобрен всеми без исключения. Поэтому неудивительно, что на набережных утром 15 марта собралась толпа знакомых и незнакомых людей, чтобы прокричать приветствие молодому капитану.
Экипаж ‘Франклина’, не превышавший двенадцати человек с боцманом включительно, состоял из превосходных моряков, причисленных к порту Сан-Диего и проявивших на деле высокие качества. Помощник капитана, некто Гарри Фельтон, пользовался репутацией прекрасного офицера и хотя был старше капитана на пять или шесть лет, тем не менее не тяготился подначальным положением и не завидовал Брэникену. Он признавал за ним неотъемлемое право, в силу его заслуг, занимать положение капитана судна. Им обоим приходилось ранее плавать на одном и том же судне, и они питали друг к другу чувство взаимного уважения. Да и кроме того, все, что делал Уильям Эндру, всегда было удачно и хорошо. Гарри Фельтон и вся судовая команда были преданы ему и телом и душой. Большинство членов команды уже плавали на некоторых из судов, принадлежавших Уильяму Эндру.
Поистине офицеры и матросы, бывшие на службе у торгового дома Уильяма Эндру, составляли как бы одну семью, постепенно увеличивавшуюся по мере преуспевания дел хозяина.
Все эти обстоятельства вызывали подъем энтузиазма в команде ‘Франклина’, отправлявшейся в новое продолжительное плавание без всяких тревог и опасений. Собрались отцы, матери, родственники попрощаться с ними, но все были веселы и спокойны, как бывает при проводах людей, которые не замедлят возвратиться обратно в скором времени. Раздавались пожелания:
— Счастливого пути и скорого возвращения!
И действительно, речь шла только о шестимесячном плавании, совершенно обыкновенном, в благоприятное время года — переходе из Сан-Диего в Калькутту и обратно, а вовсе не о какой-нибудь дальней экспедиции, на несколько лет. Все отъезжавшие уже участвовали во многих, гораздо более опасных плаваниях, и семьи не раз присутствовали при их отплытии.
Все приготовления к тому, чтобы сняться с якоря, подходили к концу. ‘Франклин’ — на одном пока еще якоре — постепенно вытянулся из ряда судов, стоявших на рейде. С места своей стоянки трехмачтовое судно могло спокойно выбраться из пролива без помощи буксира. Достаточно было поднять якорь, поставить паруса, и легкий ветер с моря должен был вывести судно из бухты в открытое море, даже без перемены галса.
Капитан Джон Брэникен не мог пожелать более благоприятной погоды и попутного ветра, чтобы пуститься в открытое море, поверхность которого ярко сверкала от солнечных лучей. К десяти часам утра весь экипаж находился уже на судне. Ни один из матросов не мог отлучиться на берег, и путешествие как бы уже началось. С правой стороны судна, у сходней, находилось еще несколько портовых шлюпок, поджидавших тех, кто пожелал попрощаться с родственниками или друзьями на судне перед самым его отплытием. Хотя приливы и отливы вообще слабы в бассейне Тихого океана, тем не менее предпочтительнее было сняться с якоря во время отлива, который должен был вскоре наступить.
В числе присутствующих на первом плане были Уильям Эндру и миссис Брэникен с кормилицей, державшей на руках маленького Уайта. Их сопровождали Лен Боркер с женой, Джейн Боркер, двоюродной сестрой Долли Брэникен. Помощника капитана Гарри Фельтона, как человека неженатого, не провожал никто. Несомненно, что Уильям Эндру не поскупился на добрые пожелания и ему.
Гарри Фельтон находился в то время на баке, наблюдая за подъемом якоря. Слышен был уже металлический лязг цепи. ‘Франклин’ постепенно выпрямился, и цепь все туже натягивалась. На грот-мачте развевался вымпел с инициалами торгового дома Эндру, тогда как национальный флаг на контр-бизани развернул по ветру свое полосатое полотнище, усеянное звездами, по числу штатов Союза. Раскрепленные паруса были уже приготовлены к установке, как только судно разовьет некоторую скорость.
На самом краю капитанского мостика, следя за всеми действиями команды, стоял Джон Брэникен, выслушивая последние наставления Уильяма Эндру. Затем судовладелец передал коносамент молодому капитану, говоря:
— Если бы вам пришлось почему-либо изменить первоначальный маршрут, поступайте, Джон, как признаете наиболее соответствующим нашим интересам, оповестив нас с первого же пункта, где вы бросите якорь. Быть может, ‘Франклин’ войдет в один из портов на Филиппинских островах, так как вы ведь не предполагаете проходить по проливу Торреса.
— Нет, мистер Эндру, — отвечал на это капитан Джон, — я не намерен подвергать ‘Франклин’ опасностям плавания по морям, омывающим северные берега Австралии. Путь мой лежит через Гавайи, Марианские острова, затем Филиппинские, Целебес, Макасарский пролив, а оттуда в Сингапур, через Яванское море. Из Сингапура же в Калькутту путь прямой. Я не предвижу каких-либо изменений в этом маршруте. На случай же, если будет необходимость передать мне что-либо экстренно, адресуйте либо в Минданао, куда, вероятно, я зайду, либо в Сингапур, где я обязательно брошу якорь.
— Хорошо, Джон. Вы же со своей стороны постарайтесь по возможности безотлагательно осведомиться насчет цен на товары в Калькутте. Возможно, тамошние цены вызовут изменения в первоначальных моих предположениях относительно товаров для обратного пути.
— Не премину сделать это, мистер Эндру, — отвечал Джон Брэникен.
В это время подошел Гарри Фельтон и сказал:
— У нас все готово, капитан.
— Начинается ли отлив?
— Да!
— Прекрасно, будьте готовы!
И, обращаясь к Уильяму Эндру, капитан Джон повторил:
— Еще раз благодарю вас, мистер Эндру, за предоставленную возможность командовать ‘Франклином’. Надеюсь, сумею оправдать ваше доверие!
— Нисколько не сомневаюсь в этом, Джон, — ответил Уильям Эндру, — я уверен, что не мог бы отдать в более надежные руки интересы моего дома.
Крепко пожав руку молодого капитана, судовладелец с капитанского мостика направился к сходням. Тогда к мужу подошли миссис Брэникен в сопровождении кормилицы с ребенком, а также супруги Боркер. Момент разлуки приближался. Капитану Джону Брэ-никену оставалось лишь попрощаться с женой и родственниками.
Известно уже, что Долли была всего только второй год замужем и ребенку их едва минуло девять месяцев. Хотя предстоящая разлука с мужем была для нее и тяжела, тем не менее Долли усилием воли поборола свою печаль. Двоюродная сестра ее Джейн, более слабая, не могла скрыть своего волнения. Она была искренно привязана к Долли, которая не один раз поддерживала и утешала ее в горестях жизни с мужем крутого и невоздержанного характера. Для Джейн не было тайной, что, хотя Долли и не высказывала своих тревог, она тем не менее испытывала их. Конечно, капитан Джон должен был вернуться обратно через шесть месяцев, но им предстояла во всяком случае разлука — первая со дня их свадьбы. Что же касается Лена Боркера, то он, будучи человеком незнакомым с душевными волнениями, ходил взад и вперед по мостику совершенно равнодушный, заложив руки в карманы.
Привлекая к себе жену, капитан Джон обратился к ней со словами:
— Дорогая Долли, разлука наша будет непродолжительной… Мы увидимся через несколько месяцев… Не бойся за меня! Нам нечего опасаться на таком судне и с таким экипажем! Будь мужественной, как и подобает жене моряка. К моему возвращению маленькому Уайту будет пятнадцать месяцев. Он уже будет большим мальчиком. Будет уже говорить, и первое слово, которое я услышу от него по возвращении…
— …будет твое имя, Джон! — отвечала Долли. — Оно будет первым словом, которое я научу его выговаривать! Мы будем постоянно говорить с ним о тебе! Джон, пиши мне при всякой возможности! С каким нетерпением я буду ожидать твоих писем. Пиши мне обо всем. Дай мне уверенность в том, что воспоминания обо мне всегда одинаково живы в твоем сердце и мыслях.
— Да, я буду писать тебе, дорогая Долли… Я буду сообщать тебе последовательно о нашем путешествии. Письма мои будут отчетом о плавании.
— Ах, Джон, я ревную тебя к этому морю, которое увлекает тебя так далеко от меня… Как завидую я тем, которые любят друг друга и могут не разлучаться! Впрочем, напрасно я об этом думаю.
— Дорогая моя, помни лишь одно: эта разлука вызвана только желанием дать тебе и ребенку довольство и счастье! Настанет время, когда мы будем обеспечены, и тогда уже не будет надобности нам разлучаться!
И, крепко поцеловав жену, он обратился к подошедшим к ним в это время Лену Боркеру и Джейн:
— Дорогой Лен, я оставляю на вас жену и сына! Я поручаю их вам, единственным нашим родственникам в Сан-Диего!
— Положитесь на нас, Джон, — отвечал на это Лен Боркер, пытаясь смягчить резкость своего голоса. — Долли не почувствует особой тягости разлуки.
— Мы постараемся ее утешить, — прибавила к этому миссис Боркер. — Ты сама знаешь, дорогая Долли, как я нежно люблю тебя. Я ежедневно буду проводить с тобой по несколько часов…
Разговор этот был прерван Гарри Фельтоном.
— Пора, капитан, сниматься!
— Хорошо, Гарри, — отвечал Джон Брэникен, — распорядитесь поднять кливера и контр-бизань.
Помощник капитана удалился, чтобы исполнить приказание.
— Мистер Эндру, — сказал молодой капитан, обращаясь к судовладельцу, — шлюпка вас ожидает, и если вам угодно…
— Сейчас, Джон, — отвечал Эндру. — Желаю вам еще раз счастливого плавания!
— Да, да… счастливого плавания, — хором подхватили все остальные провожавшие, спускаясь в шлюпку, ожидавшую их с правого борта ‘Франклина’.
— Прощайте, Лен! Прощайте, Джейн! — сказал Джон, пожимая им обоим руки.
— Прощайте!.. Прощайте! — отвечала миссис Боркер.
— И ты, Долли, уезжай!.. Пора! — прибавил Джон. — ‘Франклин’ готов к отплытию.
И действительно, поставленные паруса надувались, и корабль начал уже покачиваться.
Капитан Джон проводил жену к сходням, и в то время, когда она уже заносила ногу на первую ступеньку лестницы, он смог еще раз крепко прижать ее к своей груди.
И вдруг ребенок, которого Долли взяла на руки, потянулся к отцу, развел ручонками и пролепетал:
— Па… па… … па!
— Дж , — воскликнула Долли, — тебе все-таки удалось услышать первое слово, произнесенное твоим сыном, до разлуки с ним!
Несмотря на всю присущую Джону твердость, он не смог удержать слезы, которая омочила щечку маленького Уайта.
— Долли, — тихо промолвил он.
— Прощай!.. прощай!
— Отчаливать! — крикнул он голосом, чтобы положить конец тягостной сцене.
Шлюпка тотчас же отчалила, направляясь к набережной. ‘Франклин’ дрогнул, так как ветер с моря начал уже надувать паруса. Большой фок расправился уже вполне, контр-бизань, как только был закреплен, поставил корабль слегка к ветру. Благодаря этому маневру ‘Франклин’ описал дугу, чтобы избежать возможного столкновения с каким-либо из судов, стоявших на якоре при входе в бухту, и, взяв четверть румба влево, направился в море, держа курс с таким расчетом, чтобы не менять галса.
Зрители, заполнившие набережную, были в состоянии оценить по достоинству эти маневры. Нельзя было представить себе ничего более грациозного, чем это судно, со своими изящными линиями, когда оно, повинуясь своенравным порывам ветра, несколько наклонялось. Маневрируя, судну пришлось в одном месте подойти к набережной совсем близко, и как раз в той именно части ее, где находились Уильям Эндру, Долли, Лен и Джейн Боркер.
Молодой капитан еще раз взглянул на жену, родных и друзей и послал им всем последнее приветствие.
— Прощайте! — крикнул он.
— Ура! — отвечала толпа зрителей, махая сотнями платков. Капитан Джон Брэникен действительно был любим всеми. Разве он не был тем уроженцем Сан-Диего, которым этот город более всего гордился? Несомненно, весь город снова выйдет на набережную в тот день, когда судно возвратится.
‘Франклин’, находившийся уже у выхода из бухты, вынужден был снова лавировать, чтобы разойтись с длинным почтовым пароходом, который втягивался в пролив. Оба судна отсалютовали друг другу, подняв национальный флаг Соединенных Штатов Америки.
Неподвижно продолжала стоять на набережной миссис Брэникен, провожая взглядом постепенно удалявшегося ‘Франклина’, подхваченного свежим северо-восточным ветром. Она решила следить за ним, пока мачты судна будут виднеться над стрелкой Айленда.
Вскоре ‘Франклин’ обогнул острова Коронадо, расположенные вне бухты. На одно лишь мгновение выступил еще один раз, благодаря береговой впадине, вымпел, развевавшийся на грот-мачте, и корабль скрылся.
— Прощай, Джон, прощай! — прошептала Долли. В силу какого-то необъяснимого предчувствия она не в состоянии была закончить словами: ‘До свидания!’

Глава вторая — СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Будет нелишне описать несколько подробнее характер миссис Брэникен, которой придется в этой повести занять одно из главных мест.
К описываемому времени Долли (уменьшительное от Доротея) исполнился двадцать один год. Она была уроженкой Америки. Не вдаваясь в глубокое исследование ее генеалогии, легко было проследить принадлежность к латиноамериканской нации, правильнее выражаясь, мексиканской, от которой происходит большинство семейств в этой местности. Действительно, мать ее была уроженкой Сан-Диего, а город этот существовал уже в то время, когда Нижняя Калифорния еще принадлежала Мексике. Широкая бухта, открытая приблизительно три с половиной века тому назад испанским мореплавателем Хуаном-Род-риго Кабрильо, получившая сначала название Сан-Мигуель, приобрела настоящее свое наименование в 1602. Впоследствии, в 1846 г., провинция эта сменила трехцветное знамя на полосатое, усеянное звездами, — национальный флаг Соединенных Штатов — и окончательно вошла в состав Соединенных Штатов Америки.
Среднего роста, с лицом, оживленным блестящим взглядом больших, глубоких, темных глаз, с густым румянцем на лице, длинными волосами, темная шатенка, с ногами и руками несколько большего размера, чем у чисто испанского типа женщин, с уверенной, но вместе с тем грациозной поступью, с выражением лица, отмеченным одновременно энергией и душевной мягкостью, миссис Брэникен являлась истинной красавицей.
Существуют женщины, относиться к которым безразлично совершенно невозможно, и Долли до своего замужества по справедливости считалась одной из самых красивых девушек в Сан-Диего, хотя красота здесь встречается весьма часто. В ней чувствовались серьезность, вдумчивость, здоровый ум и природные духовные дарования — словом, такие качества, которые еще полнее разовьются после замужества.
Да, не могло быть сомнения в том, что Долли, сделавшись миссис Брэникен, сумеет исполнить свой долг во всяких обстоятельствах, как бы затруднительны они ни были. Давая себе ясный отчет в действительном смысле жизни, она обладала возвышенной душой и твердой волей. Любовь к мужу укрепляла ее в понимании своего долга. Если бы пришлось, она охотно отдала бы свою жизнь за Джона, так же как и Джон за нее свою, и оба они отдали бы жизни за своего ребенка, который пробормотал слово ‘папа’ именно в тот момент, когда молодому капитану приходилось расставаться с ними. Сходство маленького Уайта с отцом уже в то время было разительно, что же касается цвета кожи, то он унаследовал темный колорит своей матери.
Несомненно, миссис Брэникен почитала бы себя счастливейшей женщиной в мире, если бы Джону представилась возможность оставить службу моряка. Но как могла бы она подумать даже удерживать мужа около себя в то время, когда последовало его назначение на должность капитана ‘Франклина’? Наконец, необходимо было позаботиться и о приобретении средств для содержания семьи, которая, вероятно, не ограничится единственным ребенком.
Приданое Долли едва давало средства к существованию. Очевидно, Джон Брэникен мог рассчитывать в будущем на наследство, которое дядюшка должен был оставить своей племяннице, и лишь стечение совершенно неправдоподобных обстоятельств способно было лишить их этого состояния, имея в виду, что Эдуард Стартер, шестидесятилетний старик, не имел иных наследников, кроме Долли. Двоюродная сестра ее, Джейн Боркер, принадлежавшая к женской линии этого семейства, не состояла в родстве с дядюшкой Долли. Таким образом, Долли предстояло быть богатой в будущем, но, быть может, пройдет и десять, и двадцать лет, прежде чем она фактически сделается владелицей этого состояния. А из всего этого вытекала необходимость для Джона Брэникена усердно работать в настоящем, чтобы не опасаться за будущее. В силу всех этих соображений он твердо решил продолжать морскую службу и трудиться для преуспевания торгового дома Эндру, тем более что был заинтересован в специальных торговых операциях ‘Франклина’, а так как он был не только выдающимся моряком, но вместе с тем и весьма опытным коммерсантом, то все предвещало, что ему удастся приобрести известный достаток в ожидании получения наследства дядюшки Стартера.
Скажем несколько слов об этом американце, типичном представителе своей расы.
Он был братом отца Долли, а следовательно, родным дядей молодой девушки, сделавшейся миссис Брэникен. Они остались сиротами, и старший его брат, отец Долли, позаботился о воспитании младшего.
В силу этого Стартер-младший навсегда сохранил к отцу Долли живое чувство признательности. Обстоятельства сложились для него благоприятно: ему удалось попасть на путь, который приводит к богатству, тогда как Стартер-старший неизменно обретался на пролесках, редко приводящих к желанной цели. Братья расстались, но, хотя их и разделяло огромное расстояние, младший брат из штата Теннесси не прекращал сношений со старшим, дела которого удерживали его в штате Нью-Йорк. Овдовев, последний поселился в СанДиего, родном городе своей жены, где и скончался в то время, когда свадьба Долли с Джоном Брэникеном была уже решена. Свадьба эта была сыграна тотчас по истечении срока, положенного для траура, и молодые супруги не обладали никаким иным состоянием, кроме весьма скромных, денежных средств, перешедших к Долли по наследству после смерти ее отца.
Незадолго до этого на имя Долли Брэникен пришло письмо от дядюшки. Письмо это было первым письмом его к племяннице — и последним.
По содержанию своему оно в кратких и вполне определенных выражениях устанавливало следующее.
Несмотря на расстояние, отделяющее Стартера-младшего от племянницы, и то обстоятельство, что последняя совершенно была ему неизвестна, ибо ему не пришлось ни разу ее видеть, он, Стартер-младший, тем не менее памятовал о том, что у него есть племянница, родная дочь его брата. Причиной тому, что ему не пришлось видеть своей племянницы, главным образом служило расстояние, которое между Теннесси и Калифорнией превышает несколько сотен миль, и Стартеру-младшему отнюдь не угодно было совершать такой необходимый для знакомства с племянницей переезд.
Исходя, однако, из соображения, что если Стартеру-младшему такой переезд представлялся слишком утомительным, то он в равной мере должен быть утомительным и для его племянницы, дядя заканчивал свое письмо обращением к ней не беспокоиться.
В действительности человек этот был настоящим медведем, конечно, не американским гризли с пушистым мехом и страшными когтями, а человеком с обликом медведя, избегавшим всякого человеческого общения.
Обстоятельство это не должно было, однако, вызывать тревоги в Долли. Приходилось мириться с положением племянницы медведя, но медведь этот обладал тем не менее сердцем дядюшки. Он не забыл своих обязательств по отношению к Стартеру-старшему, и дочь его брата будет впоследствии единственной наследницей его состояния.
К последнему своему заявлению Стартер-младший присовокуплял, что состояние его и в настоящее время представляло достаточный интерес для того, чтобы не отказываться от него, ибо оно заключалось в сумме до пятисот тысяч долларов, и были налицо все условия к тому, чтобы оно постепенно увеличивалось в будущем, так как все дела по земельной собственности в штате Теннесси последовательно улучшались. Имея в виду, что все состояние его заключалось в земельной собственности и скоте, он выражал уверенность, что ликвидировать дело возможно будет без всяких затруднений на очень выгодных условиях, и не могло быть и речи о недостатке покупателей.
Хотя все приведенное было изложено в столь положительном и несколько грубоватом тоне, свойственном представителям старой Америки, тем не менее сказано было весьма точно и определенно, именно: все состояние Стартера-младшего перейдет целиком по наследству миссис Брэникен или ее детям в том случае, если род Стартеров будет продолжен через ее личное посредство. В случае же преждевременной кончины миссис Брэникен без прямых или иных наследников все состояние должно было перейти во владение государства.
В заключение письма обращалось внимание еще на два пункта.
Стартер-младший был холост. Таковым намеревался он оставаться и впредь.
Ту глупость, которую обычно совершают люди в возрасте от двадцати до тридцати лет, он не намеревался, конечно, совершить в шестидесятилетнем возрасте, — вот буквальная выдержка из его письма.
Стартером-младшим приложены будут все усилия к тому, чтобы обогатить племянницу свою возможно позднее.
Им приняты будут все меры к тому, чтобы отойти в лучший мир не ранее как по достижении столетнего возраста, и не следует ставить ему в вину проявляемого им настойчивого желания продолжать свое существование до крайних пределов, существующих в этом направлении. Наконец, Стартер-младший обращался к миссис Брэникеи с просьбой — даже с приказанием — не отвечать на его письмо! Надлежало не упускать из виду, что не существовало почти никаких путей сообщения между городами и той местностью, которой он владел в Теннесси. Что же касается его лично, то он предупреждал, что не будет более переписываться, и единственное письмо, которое последует от него, во всяком случае не собственноручное, будет заключать в себе уведомление о его смерти.
Таково было содержание странного послания, полученного миссис Брэникен. Не могло быть никакого сомнения в том, что она была единственной наследницей своего дядюшки. Ей предстояло в будущем владеть состоянием в пятьсот тысяч долларов.
Но так как Стартер-младший весьма определенно выражал намерение пережить столетний возраст — а настойчивость северных американцев общеизвестна, — то Джон Брэникен весьма разумно поступил, не покинув своей службы. Весьма вероятным представлялось, что благодаря личным своим дарованиям, мужеству и сильной воле ему удастся приобрести достаточное для жены и ребенка состояние гораздо раньше того времени, когда Стартеру-младшему угодно будет выразить свое согласие на переселение в лучший мир.
Таково было положение, в котором находились молодые супруги в то время, когда ‘Франклин’ отплыл к западной части Тихого океана.
Покончив с изложением всех этих подробностей, относящихся к прошлой жизни семейства Брэникен, естественно теперь перейти к более близкому знакомству с единственными родственниками семейства Брэникен в Сан-Диего, мистером и миссис Боркер.
Последнее существенно необходимо для уяснения себе всех дальнейших происшествий, описание которых и составляет предмет настоящей повести. Лен Боркер, уроженец Америки, которому минул в то время тридцать один год, обосновался в столице Нижней Калифорнии несколько лет тому назад. Он был типичный янки, с невозмутимым выражением лица, с жесткими чертами, это был человек весьма решительный, деятельный и сосредоточенный, крепкого телосложения и неизменно замкнутый в себе. Существуют на свете такие натуры, которые по справедливости могут быть уподоблены домам, входы в которые весьма тщательно заперты и ни для кого и никогда не открываются. Не было, однако, никаких неблагоприятных слухов в Саи-Диего об этом малообщительном человеке, женитьба, которого на Джейн породнила его с Джоном Врэникеном. Неудивительно поэтому, что последний, не имея иных родственников, кроме Боркеров, поручил им Долли и ребенка. Собственно говоря, поручение это главным образом относилось к Джейн ввиду нежной дружбы, которая существовала между двоюродными сестрами.
Доверие капитана Джона к Лену Боркеру, несомненно, не было бы проявлено им, если бы только ему было известно вероломство этого человека, скрытое под непроницаемой маской лица, его презрение ко всем законам, отсутствие уважения как к самому себе, так и к правам ближнего. Увлеченная довольно привлекательной внешностью и попавшая под его влияние, Джейн вышла за него замуж пять лет тому назад в Бостоне, где проживала со своей матерью. Вскоре после этого брака, который оказался впоследствии столь печальным, мать Джейн скончалась. Личное приданое Джейн и наследство после матери были способны обеспечить жизнь молодых супругов, если бы Лен Боркер был человеком, придерживающимся обычных, прямых путей. В действительности произошло совершенно иное, растратив частью состояние своей жены и подорвав личный кредит в Бостоне, Лен Боркер решился покинуть этот город. Переселившись на другой конец Америки, куда не могли дойти вести о его сомнительном прошлом, он рассчитывал, что при возобновлении своей деятельности на далекой окраине сможет еще найти благоприятную для себя обстановку, совершенно для него потерянную в Новой Англии.
Джейн, узнавшая уже к тому времени о делах своего мужа, выразила без малейшего колебания свое согласие покинуть навсегда Бостон, дальнейшее пребывание в котором представлялось весьма неудобным, к тому же она была счастлива открывающейся возможности сойтись с единственной оставшейся у нее родственницей. Они поселились в Сан-Диего, где Долли и Джейн снова сблизились. Впрочем, в течении уже трех лет своего пребывания в этом городе, благодаря умению прятать концы не вполне чистых дел, Лену Боркеру удалось отвлечь от себя всякие подозрения.
Таковы были обстоятельства, которые привели к тому, что обе двоюродные сестры свиделись еще в то время, когда Долли не была замужем за Джоном Брэникеном. Молодая женщина и девушка быстро сблизились и подружились. Хотя можно было ожидать, при нормальном положении вещей, что Джейн будет руководить Долли, но в действительности произошло обратное. Долли была сильна духом, Джейн — слабохарактерная, и вскоре молодая девушка сделалась нравственной опорой молодой женщины.
Положение Лена Боркера между тем постепенно осложнялось. Остаток состояния его жены, вывезенного из Бостона, почти весь был растрачен.
Человек этот, игрок правильнее выражаясь, принадлежал к разряду тех людей, которые рассчитывают исключительно на удачу и все в жизни ожидают от последней. Направление это, идущее совершенно вразрез с разумом, неминуемо должно было повлечь за собой и в действительности повлекло одни лишь весьма прискорбные последствия.
Водворившись в Сан-Диего, Лен Боркер открыл контору на Флит-стрит, одну из тех контор, весьма схожих с притонами, в которых происходят предварительные обсуждения всяческих афер, независимо от того, соответствуют ли они по существу своему общеустановленным понятиям о законности и порядочности, и в которых принимаются решения, служащие началом в задуманном деле… Совершенно небрезгливый в выборе средств, умеющий превращать возражения, делаемые ему, в доводы, подтверждающие справедливость выставляемых им лично положений, весьма склонный рассматривать чужую собственность как свою, Лен Боркер не замедлил смело ринуться в двадцать различных афер, которые одна за другой проваливались, унося каждый раз и часть оставшихся у него денег. К началу этой повести Лен Боркер доведен был до крайности, и нужда постепенно давала уже себя чувствовать даже в домашнем обиходе.
Благодаря, однако, тому, что ему удавалось пока сохранять в тайне все свои неблаговидные делишки, он продолжал пользоваться некоторым доверием, что и позволяло ему увеличивать постепенно число уже обманутых людей, измышляя и осуществляя все новые дела.
Настоящее положение его неминуемо должно было завершиться пагубной для него развязкой. Недалеко было уже время предъявления к нему взысканий. Быть может, тогда предприимчивому янки, переселившемуся в Западную Америку, пришлось бы снова прибегнуть к уже раз испытанному средству избавления, то есть покинуть Сан-Диего, как покинут был им в свое время Бостон. А между тем каждый умный и честный человек, поставленный в одинаковые с ним условия, то есть обосновавшись в городе со столь значительным торговым оборотом, с каждым годом возрастающим, давно бы нашел возможность пробить себе дорогу. Но для этого необходимо было наличие таких качеств, которыми Лен Боркер вовсе не обладал, а именно — прямоты и честности.
Надо заметить, что о таком положении дел Лена Боркера не подозревал решительно никто из его знакомых. В торговых и промышленных сферах не подозревали даже, что этот искатель приключений быстрыми шагами приближался к гибельной развязке. И когда развязка наступила бы, весьма вероятно, что общественное мнение отнеслось бы сочувственно к бедствиям Боркера и приписало бы катастрофу не его нечестности, а неблагоприятно сложившимся обстоятельствам!
Таким образом, хотя Джон и не питал к нему чувства глубокого расположения, тем не менее никогда не сомневался в его добропорядочности.
Он был уверен в том, что Лен убережет Долли во время ее одиночества, что дом Боркера будет всегда открыт для Долли и она найдет в нем радушный прием как родственница и подруга Джейн.
Лен Боркер не только не мешал дружбе двух молодых женщин, но даже всячески поощрял ее, смутно сознавая те выгоды, которые она могла для него представить в будущем. Он хорошо знал и то, что Джейн не проболтается и сохранит в тайне от сестры и недочет в их домашнем обиходе, и запутанность в его делах.
Хотя Джейн и убедилась в совершенном отсутствии совести у своего мужа и в его способности на самые низкие поступки, она тем не менее всецело находилась под его влиянием. Боясь его, она являлась совершенно послушным его воле ребенком, всегда готовым, повинуясь его жесту, всюду следовать за ним, в какой бы части земного шара ему ни пришлось спасаться, ища убежища. И, наконец, просто из самоуважения Джейн никогда бы не решилась жаловаться Долли на свои жизненные неудачи. И хотя Долли смутно подозревала, что Джейн далеко не счастлива в своей семейной жизни, она не слышала от нее самой ни одной жалобы.

Глава третья — ПРОСПЕКТ-ХАУЗ

Тридцать лет тому назад Нижняя Калифорния — приблизительно третья часть штата Калифорния — имела не более тридцати пяти тысяч жителей. Ныне же в этой местности население возросло до ста пятидесяти тысяч. К указанному выше времени вся Нижняя Калифорния, расположенная на крайнем западе Америки, была совершенно необработана и пригодна лишь для скотоводства. Кто мог бы в то время предвидеть, какое блестящее будущее ожидало эту местность, столь уединенную, единственные пути сообщения с которой ограничивались на суше немногими грунтовыми дорогами, а на море — одним лишь рейсом, обслуживавшим береговые пристани. И тем не менее, начиная уже с 1769 , к северу от бухты Сан-Диего, на расстоянии нескольких миль, на материке, существовало городское поселение, что дает Сан-Диего право на признание за собой древнейшего населенного пункта в Калифорнии.
В то время когда население Северной Америки героическим усилием сбросило с себя владычество Англии и образовало союз Северо-Американских Штатов, Калифорния принадлежала мексиканцам, но в 1846 Сан-Диего выступил в защиту своих гражданских прав и, освободившись от власти Мексики, присоединил Калифорнию к союзу Штатов.
Бухта Сан-Диего превосходна. Иногда ее сравнивают с бухтой Неаполя, но правильнее будет сравнивать ее с бухтами Вито или Рио-де-Жанейро. Площадь ее — двенадцать миль в длину и две мили в ширину — совершенно достаточна как для стоянки коммерческого флота, так и для маневрирования военной эскадры, ибо Сан-Диего считается одновременно и военным портом. Почти овальная по форме, с узким выходом в открытое море, на западе стиснутая между стрелками Айленд-Лом и Коронадо, эта бухта укрыта от ветра со всех сторон. Волнение в ней бывает редко и незначительно, и не представляет ни малейшей опасности для судов, глубина же ее позволяет укрываться в ней судам с осадкой в двадцать три фута. Этот порт по своим удобствам является единственным на всем западном побережье, к югу от Сан-Франциско и к северу от Сан-Квентина.
Очевидно, что, обладая такими преимуществами, старый город не мог долго пребывать в прежних границах. Вскоре в окрестностях, доселе покрытых кустарниками, пришлось приступить к постройке бараков для размещения кавалерийского отряда. Там же благодаря почину Хортона возник пригород, который к настоящему времени вошел уже в черту самого города, расположенного на холмах, к северу от бухты. Рост города совершался с обычной у американцев быстротой. Израсходованы были миллионы долларов, и выросли дома частных лиц, общественные здания, конторы и виллы. В 1885 г в Сан-Диего насчитывалось уже пятнадцать тысяч жителей, ныне же — тридцать пять тысяч. Первая железная дорога была проложена к городу в 1881. Ныне же железная дорога, соединяющая Атлантический и Тихий океаны, предоставляет городу возможность сообщения с материком, тогда как учреждение Пароходного Общества по Тихому океану вполне обеспечивает сношения с Сан-Франциско.
Сан-Диего, красивый и весьма удобный для жизни город, расположен в высокой и здоровой местности, климатические условия не оставляют желать ничего лучшего. В окрестностях раскинулись поля, дающие богатые урожаи. Тут же тянутся леса с фруктовыми деревьями, растут виноград, апельсиновые и лимонные деревья.
Нормандия с Провансом могли бы дать представление о климате этой местности.
Что касается самого города, то он был построен при благоприятных условиях, не стеснен пространством и не перенаселен жителями.
Наука и искусство руководили застройкой города. Роскошные здания, широкие площади, скверы и бульвары сделали его очень красивым.
В то же время все, что составляет комфорт и удобства жизни, нашло применение в этом юном городе. Телефон, телеграф, трамваи, электрическое освещение — все явилось к услугам жителей Сан-Диего.
Здания таможни, двух банков, торговой палаты, различных контор, церквей, театров, рынков украшали город.
В нем были лицей, высшая и начальная школы и, наконец, издавались три ежедневные газеты, не считая журналов.
К услугам путешественников помимо десятка второстепенных гостиниц имелись три первоклассных отеля: Гортон-Хауз, Флоренс-Отель, и Герард-Отель, кроме них на другой стороне бухты была сооружена новая роскошная гостиница с сотней номеров, расположенная на возвышенности, у мыса Коронадо.
Туристы Старого и Нового Света, которые пожелают посетить столицу Южной Калифорнии, не пожалеют о своем решении.
Сан-Диего — город, в котором, как и в большинстве американских городов, жизнь бьет ключом, отличается деловым порядком, и для людей, не занятых делом, жизнь в нем проходит довольно монотонно, если не скучно.
Эту томительную скуку пришлось узнать и миссис Брэникен по отплытии ее мужа. С самого начала своей супружеской жизни она принимала участие во всех делах мужа. Последнему приходилось, в силу своих отношений с торговым домом Эндру, быть занятым и в то время, когда он находился на берегу. Независимо от занятий по торговым операциям, в которых он принимал участие, ему приходилось наблюдать за постройкой того трехмачтового судна, которое предполагалось передать под его команду. И с каким усердием, скорее даже любовью, следил он за всеми этапами строительства!
Долли очень часто сопутствовала мужу при посещениях строительной верфи. Разве могли не вызывать значительного интереса в ней и рангоут судна, и причудливые формы самого остова, палуба с широкими прорезами для погрузки и выгрузки товаров, мачты, равнодушно лежащие до того времени, когда они гордо выпрямятся на назначенных им местах, внутреннее расположение жилых помещений, предназначенных для команды, и, наконец, каюты для командного состава? Все это в совокупности составляло жизнь Джона и его товарищей, которых в настоящую минуту оберегает ‘Франклин’ от пучины Тихого океана! Думая обо всем этом, Долли не могла отрешиться от мысли при взгляде на каждую доску, употребляемую на постройку судна, что, быть может, именно этой доске суждено когда-нибудь послужить для спасения ее мужа. Джон вводил ее в круг производимых работ, знакомил со специальным назначением каждого из этих кусков дерева и металла, поясняя последовательный ход сооружения. Долли любила это судно, душой которого предстояло сделаться ее мужу. Не один раз спрашивала она себя, почему не собралась в путь вместе с капитаном, почему не взял он ее вместе с собой, почему она лишена возможности разделить с ним все опасности предстоящего плавания и вернуться обратно вместе с ним на ‘Франклине’ в порт Сан-Диего? Да, она горячо желала бы никогда не расставаться с мужем! И в самом деле, разве не узаконился уже в Старом и Новом Свете обычай, в силу которого семейства моряков допускаются к плаванию на тех судах, где главы их несут службу? При таких условиях возможны совместные плавания моряков с их семьями, продолжающиеся иногда несколько лет подряд.
В данном случае был, однако, налицо ребенок, маленький Уайт, могла ли Долли поручить его всецело заботам кормилицы, лишив материнских ласк? Конечно нет! Могла ли она взять его с собой в плавание и подвергать всем опасностям продолжительного путешествия? Конечно, это было совершенно недопустимо! Она должна была оставаться при ребенке, чтобы сохранить в нем жизнь, не покидая его ни на одну минуту, окружая его непрестанными заботами и лаской, прилагая все старания к тому, чтобы он, бодрый телом и духом, мог приветствовать возвращение отца радостной улыбкой.
Отсутствие капитана Джона, впрочем, не могло продолжаться больше шести месяцев. ‘Франклин’ должен был возвратиться в обычное место своей стоянки по окончании погрузки в Калькутте. Да и, наконец, не должна ли жена моряка рано или поздно приучить себя к необходимости периодических разлук с мужем, даже и в том случае, если сердце ее никогда не примирится с предстоящим при каждой разлуке горем? Приходилось безропотно подчиняться неизбежному, и Долли подчинилась. Но какой безотрадной, одинокой и тусклой казалась бы ей жизнь после разлуки с тем, кто вносил в нее радость и оживление, если бы она лишена была возможности вся отдаваться ребенку, на котором сосредоточила силу своей любви!
Дом, в котором поселился Джон Брэникен, был расположен на одной из последних площадок на тех холмах, которые окаймляют берег с северной стороны бухты. Дом этот был окружен небольшим садом апельсиновых и оливковых деревьев, вокруг усадьбы возвышалась простая деревянная изгородь. Дом, очень нехитрой постройки, но вместе с тем очень привлекательный по внешнему виду, был двухэтажный: к нижнему этажу примыкала открытая галерея, на которую выходили дверь и окна приемной и столовой, в верхнем этаже по всему фасаду выступал балкон, конек крыши разукрашен был изящной резьбой.
Благодаря своему расположению Проспект-Хауз пользовался вполне заслуженной репутацией помещения, особо удачно приспособленного для жилья. С балкона открывался широкий вид на весь город и через бухту до другого берега. Несомненно, дом этот был несколько отдален от деловой части города, но это весьма мало чувствительное неудобство с лихвой окупалось расположением его в высокой и здоровой местности, с доносившимся с моря южным ветром, увлажненным парами Тихого океана.
В этом доме Долли предстояло коротать долгие часы разлуки с мужем. Кормилицы ребенка и одной служанки было вполне достаточно для удовлетворения всех потребностей ее жизни. Единственными ее посетителями были мистер и миссис Боркер. Уильям Эндру, согласно своему обещанию, появлялся для сообщения ей всех полученных им вестей о ‘Франклине’. Самые свежие вести о судах, находящихся в дальнем плавании, могут быть почерпнуты не из писем отсутствующих к их семьям, — письма эти доставляются по назначению гораздо позднее, — а из специальных морских газет, в которых публикуются известия о всех встречах кораблей в пути, стоянках в портах и вообще о всяких происшествиях с судами, представляющих известный интерес для судовладельцев. Таким образом, Долли могла быть уверена в том, что ее будут держать в курсе всего относящегося к ‘Франклину’.
Что же касается чисто светских или соседских отношений, то она, свыкшись с уединенным положением Проспект-Хауз, никогда не искала и не поддерживала их.
Первые дни были очень тяжелы для Долли, хотя Джейн Боркер ежедневно навещала ее. Они ухаживали за маленьким Уайтом и говорили о капитане Джоне. Оставаясь одна, Долли проводила обычно часть дня на балконе. Глаза ее устремлялись вдаль через бухту, стрелку Айленд, острова Коронадо, далеко за видимый горизонт, за которым уже давно скрылся ‘Франклин’. Мысленно догоняла она его, ступала на палубу и снова была вместе с мужем. Каждый раз, когда она замечала в открытом море корабль, приближавшийся к бухте, чтобы бросить якорь, она мысленно утешала себя, что наступит день, когда вдали на горизонте покажется ‘Франклин’, как постепенно он будет виден яснее, приближаясь к бухте, и на палубе этого корабля будет находиться ее Джон…
Однако следовало иметь в виду, что здоровье маленького Уайта могло пострадать при постоянном пребывании в замкнутом пространстве Проспект-Хауз. Со второй недели после отъезда капитана Джона установилась превосходная погода, ветер с моря умерял наступающий зной. Признав полезным продолжительные прогулки на воздухе, миссис Брэникен вместе с кормилицей и ребенком на руках предпринимала их довольно часто. Прогулки эти были очень полезны для ребенка. Один или два раза для более дальней прогулки была нанята по соседству красивая повозка, которая увозила четверых, так как иногда к ним присоединялась миссис Боркер. Таким образом однажды была совершена прогулка на холм Ноб-Гилл, застроенный дачами, на вершине которого возвышался отель Флоренс и откуда открывается вид далеко на запад. В следующий раз они направились в сторону скал Коронадо-Бич, о которые с грохотом разбиваются бешеные морские волны.
Теперь была очередь места, где чудесные утесы берега всегда покрыты пеной, остающейся на них после прилива. Долли как бы входила в более близкое соприкосновение с океаном, приносившем ей в виде эха вести из тех дальних вод, волны которых, быть может, как раз в это время, за тысячи миль, бешено бьются о борт ‘Франклина’. Поглощенная своими мыслями, воображая перед собой корабль, плывущий под командой молодого капитана, она неподвижно стояла на одном месте, и уста ее произносили имя Джона…
Тридцатого марта, часов в десять утра, находясь на балконе своего дома, миссис Брэникен заметила приближающуюся к Проспект-Хауз Джейн Боркер. Джейн видимо торопилась, делая оживленные жесты в подтверждение того, что она несет хорошие вести. Поспешив сойти вниз, Долли встретилась с ней у калитки в то время, когда Джейн собиралась открыть ее.
— Что случилось, Джейн? — спросила она.
— Дорогая Долли, — отвечала миссис Боркер, — ты узнаешь сейчас приятную весть. По поручению Уильяма Эндру могу сообщить тебе, что сегодня утром в Сан-Диего прибыл ‘Баундари’, который имел встречу с ‘Франклином’…
— С ‘Франклином’?
— Да, с ним! Уильям Эндру, которому это стало известно перед тем, как мы встретились с ним на Флитстрит, рассказал мне об этом, и так как лично он может посетить тебя лишь после полудня, то я и поспешила к тебе тотчас же, чтобы поскорее тебя известить.
— И получены также вести о Джойе?
— Да, Долли.
— Какие? Говори же!..
— ‘Франклин’ и ‘Баундари’ повстречались в открытом море неделю тому назад и смогли обменяться почтой. Впоследствии обоим кораблям удалось настолько приблизиться друг к другу, что капитаны могли лично переговариваться и последнее слово, которое уловлено было капитаном ‘Баундари’, было твое имя, Долли,
— Бедный Джон! — воскликнула миссис Брэникен, на глазах которой показались слезы умиления.
— Как счастлива я, Долли, — продолжала миссис Боркер, — что мне удалось первой передать тебе эту радостную весть!
— И я очень признательна тебе за нее! — отвечала Долли. — Если бы ты знала, как я счастлива! Если бы я могла ежедневно иметь вести о Джоне, дорогом моем Джоне! Видел его капитан ‘Баундари’! Джон говорил с ним!.. Это как бы еще одно слово привета, которое он посылает мне через него!
— Да, дорогая Долли, и вновь повторяю тебе: на ‘Франклине’ все обстояло благополучно.
— Джейн, — сказала тогда миссис Брэникен, — мне необходимо лично видеть капитана ‘Баундари’ и услышать от него все подробности. Где произошла встреча?
— Этого я не знаю, — отвечала Джейн, — мы узнаем это из вахтенного журнала, а ‘Баундари’ лично сообщит тебе все подробности.
— Хорошо, я ненадолго задержу тебя…
— Нет, Долли, не сегодня, — отвечала на это миссис Боркер. — Нам нельзя будет сегодня попасть на ‘Баундари’.
— Почему?
— Он прибыл сюда только сегодня утром, и ему назначена карантинная обсервация.
— Надолго?
— На одни сутки. Это просто формальность, но тем не менее доступ туда раньше снятия карантина никому не возможен.
— А каким же путем Уильям Эндру узнал о происшедшей встрече?
— Из записки капитана, переданной ему через агентов таможни. Успокойся, дорогая Долли! Не может быть никакого сомнения в верности всего, что я передала тебе, и ты завтра же лично убедишься в этом… Я прошу тебя вооружиться терпением на одни лишь сутки!
— Ну, что делать, повременим до завтра, — отвечала миссис Брэникен. — К девяти часам утра завтрашнего дня я буду у тебя, Джейн. Ты не откажешь мне съездить со мной на ‘Баундари’?
— Охотно, дорогая Долли. Я буду ожидать тебя завтра, и так как к тому времени карантин уже будет снят, то капитан сможет принять нас.
— Не капитан ли это Эллис, друг Джона? — спросила миссис Брэникен.
— Он самый, Долли, и ‘Баундари’ принадлежит также торговому дому Эндру.
— Хорошо, Джейн. Я буду у тебя в условленное время. Каким бесконечно длинным покажется мне этот день.
— Позавтракаем вместе?
— Охотно, дорогая Долли. Муж вернется домой только к вечеру, и я могу провести с тобой весь день.
— Благодарю тебя, дорогая Джейн, мы будем говорить о Джоне, как и всегда.
— А как здоровье маленького Уайта? — спросила миссис Боркер.
— Прекрасно! — отвечала Долли. — Он весел, как птичка! Как счастлив будет его отец по возвращении! Я возьму его с кормилицей завтра с собой, Джейн! Я не люблю расставаться с ребенком даже на несколько часов! Я буду беспокоиться, если не буду его видеть.
— Ты права, Долли, — сказала миссис Боркер. — Превосходная мысль пришла тебе — дать Уайту воспользоваться прогулкой. Погода прекрасная, бухта спокойная. Это будет первым морским путешествием для него. Итак, решено?
— Да, решено, — отвечала миссис Брэникен. Джейн пробыла в Проспект-Хауз до пяти часов вечера. Расставаясь с двоюродной сестрой, она повторила ей, что ожидает ее к девяти часам утра следующего дня, чтобы посетить вместе с ней ‘Баундари’.

Глава четвертая — НА ‘БАУНДАРИ’

На следующий день все рано поднялись в Проспект-Хауз. Погода стояла чудесная. Береговой ветер сгонял в открытое море последние остатки ночной мглы. Кормилица одела маленького Уайта, пока миссис Брэникен занималась собственным туалетом. Условлено было, что она позавтракает у Боркеров. А потому она лишь закусила в ожидании более плотного завтрака, так как поездка их для свидания с капитаном Эллисом должна была занять не менее двух часов. Им предстояло узнать столько интересного от почтенного капитана!
Миссис Брэникен вместе с кормилицей, которая несла на руках ребенка, покинули дом в то время, когда часы в Сан-Диего били половину восьмого. Быстро прошли они широкие улицы верхнего города, окаймленные дачами и садами, и вскоре вступили в более узкие и застроенные домами улицы торговой части города.
Лен Боркер проживал на Флит-стрит, недалеко от верфи, принадлежащей обществу ‘Пасифик-Кост-Стимшич’.
Было девять часов утра, когда Джейн впустила миссис Брэникен к себе.
Помещение, занимаемое Боркерами, было очень простое и даже неприветливое по внешнему виду, при постоянном почти полумраке в комнатах вследствие закрытых ставней. Принимая у себя исключительно лишь посещающих его по делам, Лен Боркер не поддерживал никаких знакомств. Его мало знали даже на Флит-стрит, так как занятия вызывали постоянные его отлучки из дома в продолжение целого дня. Он много путешествовал, чаще всего совершая поездки в Сан-Франциско по делам, о которых не говорил с женой. В то утро, когда миссис Брэникен навестила Джейн, его не было в конторе.
Джейн Боркер извинилась за своего мужа: он лишен был возможности сопровождать их на ‘Баундари’, но, несомненно, возвратится домой к завтраку.
— Я готова, дорогая Долли, — сказала она, поцеловав ребенка. — Не желаешь ли немного отдохнуть?
— Я не устала, — отвечала миссис Брэникен.
— Тебе ничего не нужно?
— Ничего, Джейн! Я горю нетерпением скорее повидать капитана Эллиса! Отправимся сейчас же, прошу тебя!
В услужении у миссис Боркер была одна лишь мулатка, привезенная ее мужем, когда они переселились из Нью-Йорка в Сан-Диего. Мулатка эта, по имени Но, была кормилицей Лена Боркера. Состоя в продолжение всей своей жизни прислугой в его семействе, она была глубоко предана ему.
Женщина эта, грубая и властолюбивая, была единственным живым существом, влиянию которого подчинялся Лен Боркер, ей-то и поручил он управление домом. Сколько раз приходилось Джейн страдать от проявления властолюбия с ее стороны, доходившего подчас до неуважения к ней. Но она подчинялась этой мулатке почти так же, как подчинялась своему мужу. В силу этого Но не признавала для себя необходимым спрашивать ее указаний или распоряжений по домашнему хозяйству.
Когда Джейн собиралась выйти из дома, мулатка настойчиво напомнила ей, что необходимо возвратиться домой ранее полудня, так как Лен Боркер обещал вернуться рано и нельзя было заставлять его ждать, к тому же ему предстояло переговорить с миссис Брэникен об одном важном деле.
— О каком деле? — спросила Долли свою двоюродную сестру.
— Не знаю, — отвечала миссис Боркер. — Пойдем, Долли, пойдем!
Нельзя было более терять времени. Миссис Брэникен и Джейн Боркер в сопровождении кормилицы, с ребенком на руках, направились к набережной.
‘Баундари’, с которого уже снят был карантин, не занял пока еще своего места для разгрузки у той части набережной, которая отведена была специально в распоряжение торгового дома Эндру. Судно стояло еще на якоре среди бухты, на расстоянии одного кабельтова от стрелки Лома.
Предстояло совершить переезд по бухте, чтобы попасть на судно. Переправа могла быть совершена на одной из паровых лодок, специально совершающих каждые полчаса подобные рейсы приблизительно в две мили расстояния.
Долли и Джейн Боркер поместились в одной из этих лодок вместе с дюжиной других пассажиров, большей частью родственников и друзей экипажа ‘Баундари’, пожелавших воспользоваться первыми же минутами свободного доступа на корабль.
Лодка отвалила от набережной и пересекла наискось бухту, выпуская клубы дыма из трубы.
При ярком солнечном освещении бухта предстала во всей своей красе, и вся площадь ее была доступна зрению помещавшихся в лодке. Совершенно отчетливо виднелись все здания в Сан-Диего, расположенные амфитеатром, холм, возвышавшийся над старым городом, залив между стрелками Айленд и Лом, огромный отель ‘Коронадо’, напоминающий дворец по своей архитектуре, и, наконец, маяк, с которого льются на поверхность моря при закате солнца снопы света.
Миссис Брэникен и Джейн занимали одну из скамеек на корме. Около них поместилась кормилица с ребенком, который не спал и глазки которого воспринимали этот чудный свет, как бы оживляемый дуновением ветерка с моря. Он весь трепетал от радости, когда стаи чаек пролетали над лодкой, испуская пронзительные крики. Он был живым олицетворением здоровья, со свежими щечками и ярко-красными губками, на которых еще не обсохло молоко кормилицы, накормившей его перед уходом из дома Воркеров. Умиленная мать не спускала с него глаз, склоняясь иногда к нему, чтобы поцеловать, и тогда он смеялся, закидывая голову назад.
Вскоре, однако, внимание Долли привлечено было видом ‘Баундари’.
Вся ее жизнь была сосредоточена сейчас во взгляде. Все ее мысли перенеслись к Джону, который теперь шел по волнам на таком же судне.
Увлеченная воображением и отдаваясь потоку воспоминаний, она дала волю своим чувствам и мыслям, и фантазия рисовала ей, как Джон поджидает ее на этом корабле… приветствуя ее рукой, завидя приближение лодки… вот она сейчас очутится в его объятиях… Имя его было у нее на устах… Она звала его, и он отвечал ей, произнося ее имя…
Тихий крик ребенка сразу перенес ее в суровую действительность. Ведь они направлялись теперь к ‘Баундари’, а не к ‘Франклину’, который был далеко, очень далеко от них, на расстоянии нескольких тысяч миль от американского берега!..
— Наступит день, и он будет стоять на этом самом месте! — прошептала она про себя, глядя на миссис Боркер.
— Да, конечно, так, дорогая Долли, — отвечала на это Джейн, — и тогда встретит нас на корабле сам Джон!
Она понимала, что чувство тревоги сжимало сердце молодой женщины в те минуты, когда та думала о будущем.
Паровой лодке понадобилось четверть часа для того, чтобы пройти те две мили, которые отделяли набережную Сан-Диего от стрелки Лома.
Пассажиры высадились с лодки на пристань, устроенную на скалистом берегу, и миссис Брэникен вместе с Джейн, кормилицей и ребенком на руках очутилась на берегу.
Им предстояло пройти немного назад, к месту стоянки ‘Баундари’.
У самого берега, под охраной двух матросов, стояла лодка с ‘Баундари’. Миссис Брэникен назвала себя, и матросы предложили доставить ее на судно, предложение это было ею принято, после того как она убедилась, что капитан Эллис находится на палубе своего судна.
Несколько взмахов весел — и капитан Эллис, узнав издали миссис Брэникен, направился к трапу, он встретил ее, когда она поднималась уже по лестнице в сопровождении Джейн и наказывала кормилице быть осторожной и крепко держать ребенка. Капитан проводил их в каюту, а помощник его приступил к снятию ‘Баундари’ с якоря.
— Мне передали, мистер Эллис, — начала миссис Брэникен, — что вы повстречались в пути с ‘Франклином.
— Да, сударыня, это верно, — отвечал капитан, — и по совести могу уверить вас, что он был в превосходном состоянии, о чем я и не преминул сообщить мистеру Уильяму Эндру.
— Вы видели его… Джона?
— ‘Франклин’ и ‘Баундари’ прошли почти борт о борт, и таким образом капитану Брэникену и мне удалось перекинуться несколькими словами.
— Да!.. Вы видели его! — повторяла миссис Брэникен как бы про себя, пытаясь уловить в глазах капитана отблеск промелькнувшего в них образа ‘Франклина’.
После этих слов миссис Боркер, в свою очередь, обратилась к капитану с некоторыми вопросами, к которым Долли внимательно прислушивалась, хотя глаза ее направлены были в открытое море.
— В тот день море было очень спокойное, — сообщил капитан Эллис, — и ‘Франклин’ держался по ветру, поставив все свои паруса. Капитан Джон был на мостике, с подзорной трубой в руках. Он изменил курс на четверть румба, чтобы подойти к ‘Баундари’, так как мне нельзя было менять курса, держась почти на предельном расстоянии, чтобы идти круто к ветру.
Весьма вероятно, что миссис Брэникен не давала себе ясного отчета в истинном значении всех технических выражений, употребленных капитаном Эллисом, но что неизгладимо запечатлелось в ее памяти, это сознание, что ее собеседник видел Джона и имел возможность говорить с ним.
— Когда мы очутились друг против друга, — продолжал он, — муж ваш, миссис Брэникен, послал мне приветствие рукой, крикнув: ‘Все благополучно, Эллис! Когда вернетесь в Сан-Диего, повидайте мою жену, мою дорогую Долли, и сообщите ей о нашей встрече!’ Затем оба судна разошлись и вскоре потеряли друг друга из виду.
— Когда же произошла ваша встреча с ‘Франклином’? — спросила миссис Брэникен.
— Днем, двадцать третьего марта, в двадцать пять минут двенадцатого, — отвечал капитан.
Ему пришлось войти в детали, указав точно на карте то место, где встретились оба судна. ‘Баундари’ повстречался с ‘Франклином’ на 148 долготы и 20 широты, то есть на расстоянии тысячи семисот миль от Сан-Диего. При благоприятной погоде — а можно было надеяться на это с установлением теплого времени года, — капитан Джон мог рассчитывать на счастливое и быстрое плавание по северной части Тихого океана. А так как ему предстояло тотчас же по прибытии в Калькутту приступить к приему на судно обратного груза, то пребывание судна в Индии должно быть коротким, и возвращение его в Америку не могло затянуться. Таким образом, ‘Франклину’ предстояло отсутствовать всего в течение нескольких месяцев, как и предполагал торговый дом Эндру.
В то время как капитан Эллис отвечал на вопросы, с которыми попеременно обращались к нему миссис Боркер и Брэникен, последняя, увлеченная воображением, продолжала считать себя на палубе ‘Франклина’, а не ‘Баундари’. С ней говорил не Эллис, а Джон… Ей казалось даже, что она слышит его голос…
В это время на мостик поднялся помощник капитана, чтобы предупредить об окончании приготовлений к снятию с якоря.
Матросы на баке ожидали лишь команды сниматься.
Капитан Эллис предложил тогда миссис Брэникен доставить ее обратно на берег в шлюпке, если только она не пожелает продолжить свое пребывание на палубе судна. В последнем случае ей предстояло совершить переезд по бухте на ‘Баундари’ и высадиться на берег, когда судно станет на определенное ему место у набережной. Все это займет не более двух часов. Миссис Брэникен охотно приняла бы это предложение, но ее поджидали к полудню завтракать. Она знала, что Джейн не хотела бы опоздать после слов, сказанных ей мулаткой. Поэтому она попросила капитана Эллиса доставить их обратно к пристани, с которой отходили паровые лодки, чтобы воспользоваться первым же рейсом одной из них.
Капитан тотчас же отдал соответствующие распоряжения, женщины простились с капитаном, который на прощание поцеловал пухленькие щечки Уайта. После этого они поместились в шлюпку, которая доставила их на пристань.
Поджидая прихода к пристани паровой лодки, только что отвалившей от набережной Сан-Диего, миссис Брэникен с живым интересом наблюдала за маневрами ‘Баундари’. Матросы поднимали якорь, судно выпрямлялось на якорной цепи, одновременно с этим по команде помощника капитана были поставлены паруса. С полными парусами при приливе судно легко должно было подойти к месту стоянки.
Вскоре показалась паровая лодка, и тотчас же с нее раздались призывные свистки, которые заставили двух или трех запоздавших прибавить шагу, поднимаясь по стрелке против отеля ‘Коронадо’.
Лодке полагалась лишь пятиминутная стоянка. Миссис Брэникеи, Джейн Боркер и кормилица поместились в лодке, заняв места на скамье у правого борта, в то время как остальные пассажиры, приблизительно около двадцати человек, прогуливались по палубе, от бака к корме. Раздался последний свисток, винт был приведен в движение, и лодка отчалила от берега.
По мере удаления лодки Долли не могла отвести глаз от ‘Баундари’. Якорь был уже поднят, паруса надувались, и судно постепенно снималось с места. С того времени, как оно станет на мертвом якоре у набережной в Сан-Диего, Долли открывалась возможность посещать это судно и видеться с капитаном Эллисом так часто, как ей заблагорассудится.
Дома, расположенные в живописном беспорядке по амфитеатру гор, постепенно выступали перед глазами. Оставалось пройти до пристани не более четверти мили.
— Смотри! — крикнул вдруг один из матросов на носу лодки.
Услышав предупредительный возглас, миссис Брэ-никен окинула взглядом местность около порта, где производились какие-то маневры, обратившие на себя внимание и остальных пассажиров.
Большая шхуна, отделившаяся в то время из ряда остальных судов, стоявших у набережных, приготовлялась выйти из бухты, стоя носом по направлению к стрелке Айленд. Она шла на буксире, который должен был вывести судно за входной бакен, и успела уже развить достаточную скорость. Шхуна эта пересекла путь паровой лодке, и последней во избежание столкновения необходимо было проскользнуть около самой кормы судна. Обстоятельство это и вызвало предупредительный возглас сигнальщика.
Пассажиров охватило чувство беспокойства, вполне естественное, впрочем, при существовавшей в то время в порте обстановке, весьма неудобной для быстрых перемен принятого курса вследствие переполнения акватории порта судами. Понимая опасность, все поспешили продвинуться на корму лодки. Необходимо было застопорить машину, пропустить буксир и шхуну и лишь тогда дать снова ход машине, когда проход оказался бы свободным. Несколько рыбачьих лодок в свою очередь загораживали проход, так как маневрировали у самой набережной.
— Смотри! — снова повторил матрос-сигнальщик с носа.
— Есть! — отвечал рулевой. — Нечего опасаться! Места хватит!
Приведенный в замешательство непредвиденным появлением большого судна, следовавшего непосредственно за ним, буксир сделал совершенно неожиданный поворот и сразу подался влево.
Раздались крики, смешавшиеся с возгласами со шхуны, на которой прилагали со своей стороны все усилия к тому, чтобы облегчить поворот, сделанный буксиром, держась по одному и тому же с судном направлению. Расстояние между буксиром и паровой лодкой не превышало в эту минуту двадцати футов.
Перепуганная донельзя Джейн приподнялась с места. Повинуясь естественному побуждению, миссис Брэникен выхватила маленького Уайта из рук кормилицы и прижала его к своей груди.
— Держи вправо, держи вправо! — громко кричал капитан буксира рулевому паровой лодки, указывая рукой то направление, которого тому следовало держаться. Человек этот не потерял присутствия духа: он круто повернул руль, в надежде отбросить лодку с пути буксира, лишенного уже возможности застопорить свою машину. Повинуясь крутому повороту руля, паровая лодка легла бортом, и, как всегда происходило в подобных случаях, потерявшие равновесие пассажиры устремились в ту же сторону.
Снова раздались крики, но на этот раз крики тревоги, вызванные опасением, что лодка перевернется при подобном крене. В эту минуту стоявшая на ногах, у самого борта лодки миссис Брэникен, потеряв равновесие, была выброшена за борт с ребенком на руках. Шхуна резала в это время нос лодки, и всякая опасность столкновения миновала.
— Долли! Долли! — крикнула Джейн, которую удержал от падения один из пассажиров.
Один из матросов паровой лодки немедленно кинулся в воду спасать миссис Брэникен и ребенка. Поддерживаемая на воде своим платьем, Долли держалась на поверхности, не выпуская из рук ребенка, но силы оставляли ее, и ей грозила неминуемая гибель, опоздай ее спаситель хоть на секунду.
Машина на лодке была тотчас же застопорена, и, казалось, не могло быть сомнения в том, что матросу, сильному и превосходному пловцу, удастся благополучно добраться до лодки с миссис Брэникен. К несчастью, однако, как раз в ту минуту, как ему удалось схватить ее за талию, руки несчастной женщины непроизвольно разжались — и ребенок исчез в волнах…
Когда Долли была доставлена на лодку, она была в глубоком обмороке.
Матрос, человек лет тридцати, по имени Зах Френ, снова кинулся в море, нырнул несколько раз подряд, ища в воде около лодки. Все было тщетно! Он не мог отыскать ребенка, который, вероятно, был отнесен в сторону каким-нибудь нижним течением.
В это время все пассажиры хлопотали возле миссис Брэникен. Донельзя перепуганные Джейн и кормилица пытались привести ее в чувство. Лодка продолжала стоять неподвижно на месте, ожидая наступления того момента, когда Зах Френ потеряет всякую надежду спасти малютку. Наконец Долли начала приходить в себя. Прошептав имя Уайта, она раскрыла глаза, и первый крик ее был:
— Мой ребенок!
Она заметила Заха Френа, в последний раз возвращавшегося из воды в лодку. Уайта не было на его руках!
— Мой ребенок! — снова крикнула Долли. Выпрямившись и оттолкнув от себя окружавших ее, она кинулась к носу лодки.
Пришлось силой удерживать несчастную женщину.
С искаженным от горя лицом и сведенными судорогой руками миссис Брэникен упала на палубу, не подавая признаков жизни.
Через несколько минут лодка причалила к пристани, и Долли перенесли в дом Джейн. Лен Боркер только что вернулся домой. Он тотчас же послал мулатку за доктором.
Благодаря энергичным усилиям врача удалось вернуть сознание миссис Брэникен. Очнувшись, Долли пристально всмотрелась в него и сказала:
— Что такое?.. Что случилось?.. Да!.. Я знаю…
А затем с улыбкой продолжала:
— Это мой Джон!.. Он возвращается!.. Он снова увидится с женой и сыном… Джон, вот он, мой Джон!..
Миссис Брэникен лишилась рассудка…

Глава пятая — ТРИ МЕСЯЦА

Как описать то впечатление, которое произвела в Сан-Диего эта двойная Катастрофа — гибель ребенка и потеря рассудка матери! Известно, какой симпатией пользовалось семейство Брэникен со стороны всех жителей города, и какой живой интерес возбуждал к себе молодой капитан ‘Франклина’. Отъезд его совершился лишь две недели тому назад, а он перестал уже быть отцом. Несчастная жена его лишилась рассудка! К своему возвращению он не найдет в своем осиротелом доме ни улыбок маленького Уайта, ни ласк Долли, неспособной даже узнать его! В день, когда ‘Франклин’ вернется в порт, город не встретит его уже радостными криками ‘ура’!
Нельзя было, однако, ожидать возвращения Джона Брэникена, чтобы оповестить о постигшем его тяжком горе. Нельзя было допустить, чтобы Уильям Эндру держал молодого капитана в неведении относительно всего происшедшего, — из опасения хотя бы того, что он мог, благодаря несчастной случайности, узнать от посторонних о страшной катастрофе. Необходимо было немедленно телеграфировать о случившемся одному из корреспондентов торгового дома в Сингапуре.
Однако Уильям Эндру не спешил отправлять такую телеграмму. Быть может, Долли еще не окончательно лишилась разума! Быть может, благодаря тщательному уходу к ней вернется рассудок! Для чего наносить Джону одновременно два столь тяжких удара, уведомляя его и о гибели ребенка, и о безумии жены, если безумие это могло быть устранено в скором времени?
Переговорив с Леном и Джейн Боркер, Уильям Эндру решил повременить до тех пор, пока врачи не вынесут окончательного приговора относительно психического состояния Долли. Разве случаи острого помешательства не оставляют надежд на излечение? Несомненно да! Потому и необходимо подождать несколько дней, а быть может, даже и недель.
Однако все жители города испытывали чувство тяжелого горя. Посетители не переставали справляться в доме на Флит-стрит о состоянии здоровья миссис Брэникен. Производились вместе с тем самые тщательные поиски трупа ребенка в бухте, однако розыски эти не увенчались успехом. Весьма вероятно, что труп отнесен был сначала течением в сторону, а затем отливом в открытое море. Малютке не суждено было даже быть похороненным в могиле, к которой приходила бы его мать молиться, — если бы, конечно, она не лишилась рассудка.
На первых порах доктора смогли установить в помешательстве Долли признаки тихой меланхолии. Не было никаких бурных проявлений психического недуга — проявлений, которые вызывают необходимость помещать больных в особые лечебницы. Таким образом, не было необходимости принимать меры к тому, чтобы уберечь больную и окружающих ее от каких-либо бурных припадков. Долли представляла собой отныне лишь материальную оболочку, покинутую душой, рассудком, из которого изгладилось всякое воспоминание об ужасном несчастье, обрушившемся на нее. Казалось, она ничего более не видела и не слышала.
В таком положении пребывала миссис Брэникен в продолжение первого месяца после ужасного несчастья. Поднят был вопрос о помещении ее в лечебницу для душевнобольных, где она могла бы пользоваться специальным лечением. Мысль эта была высказана Уильямом Эндру и, вероятно, была бы осуществлена, если бы новое предложение со стороны Лена Боркера не изменило это решение.
Посетив Уильяма Эндру в его конторе, Лен Боркер сказал ему:
— Мы теперь уверены в том, что род умопомешательства Долли не представляет той опасности, которая вызывала бы необходимость поместить ее в лечебницу, а так как у нее нет других родственников, кроме нас, то мы и ходатайствуем о том, чтобы она была поручена нам. Долли очень привязана была к моей жене, и, кто знает, не окажется ли уход Джейн более полезным для нее, чем уход посторонних лиц. Всегда будет время принять соответствующие меры в случае наступления более бурных проявлений болезни. Каково ваше мнение на этот счет, мистер Эндру?
На этот вопрос почтенный судовладелец отвечал несколько нерешительно, так как Лен Боркер возбуждал в нем мало симпатий, хотя ему и ничего не было известно о его скомпрометированном положении и он вообще не имел оснований не доверять его порядочности. Но несомненно было, что Долли и Джейн связаны взаимным чувством искренней дружбы, и так как миссис Боркер была единственной ее родственницей, то отчего бы и не поручить Долли ее опеке? Ведь всего важнее было в данном случае обеспечить несчастной женщине заботливый и сердечный уход.
— Раз вы выражаете желание принять на себя эту заботу, — отвечал Уильям Эндру, — то я не вижу препятствий к тому, чтобы Долли передана была под опеку двоюродной сестры, преданность которой не подлежит никакому сомнению.
— Что касается преданности, то больная никогда не будет ощущать недостатка в ней, — прибавил к сказанному Лен Боркер.
Слова эти он произнес, однако, не изменяя свойственного ему сухого, лишенного всякой теплоты и довольно неприятного тона речи.
— Ваше предложение, несомненно, подходяще, — продолжал Уильям Эндру, — но не могу, однако, воздержаться от одного вопроса: будет ли Долли в благоприятных для ее выздоровления условиях в вашем доме на Флит-стрит, в этом шумном и бойком торговом квартале? Ведь ей необходимы абсолютный покой и чистый воздух.
— Совершенно верно, — отвечал Лен Боркер, — потому-то мы и намереваемся вернуть ее обратно в Проспект-Хауз и поселиться там вместе с ней. Она привыкла к этому дому, и постоянное присутствие тех предметов, которые она будет узнавать, окажет благотворное влияние на ее душевное состояние. Находясь там, она будет избавлена от всяких беспокойств. Джейн будет гулять с ней в тех окрестностях, которые ей хорошо знакомы и которые она посещала с ребенком. Я уверен, будь Джон здесь, он одобрил бы мой план. Что почувствует он, когда, возвратясь, узнает, что жена его в лечебнице для душевнобольных и поручена уходу наемных слуг? Не следует ничем пренебрегать, мистер Эндру, из того, что способно оказать хоть малейшее влияние на душевное состояние нашей несчастной родственницы.
Несомненно, что последние слова продиктованы были добрыми побуждениями. Отчего, однако, слова этого человека вызывали всегда невольное сомнение в их искренности?
Как бы там ни было, его предложение в тех условиях, при которых оно делалось, заслуживало быть принятым, а потому Уильяму Эндру оставалось лишь выразить ему свою признательность и уверенность в том, что и капитан Джон, несомненно, будет ему глубоко благодарен.
Двадцать седьмого апреля миссис Брэникен была переселена в Проспект-Хауз, где в тот же вечер поселились Джейн и Лен Боркер. Решение это было всеми одобрено.
Легко догадаться, какими побуждениями руководствовался Лен Боркер. Вероятно, читатели помнят, что он намеревался в день катастрофы поговорить с Долли о каком-то деле. Дело это заключалось в том, чтобы взять у Долли взаймы известную сумму денег. Но затем произошло несчастье, изменившее положение дел. Весьма вероятно, что на Лена Боркера возложена будет забота о его родственнице, быть может даже, он будет назначен опекуном и в качестве последнего снова окажется в состоянии приобрести денежные суммы, хотя бы прибегая к недозволенным средствам. Все это совершенно ясно понимала и Джейн, и если, с одной стороны, она рада была всецело посвятить себя уходу за Долли, то с другой — дрожала от страха, подозревая своего мужа в темных замыслах, которые тот намеревался осуществить под покровом участия к ближнему.
В Проспект-Хауз Долли снова водворена была в ту самую комнату, которую покинула, чтобы испытать самое тяжкое несчастье. Обратно вернулась уже не мать, а живое существо, лишенное рассудка. Ни столь любимый дом, ни комната, где висели на стенах фотографии мужа, ни сад, в котором оба пережили столько счастливых часов, неспособны уже были более вызывать в Долли воспоминаний прошлого. Джейн заняла соседнюю с миссис Брэникен комнату, а Лен Боркер превратил комнату в нижнем этаже, служившую прежде кабинетом капитану Джону, в свою спальню.
Начиная с этого дня Лен Боркер вернулся к своим обычным занятиям. Ежедневно по утрам он спускался в город, в свою контору на Флит-стрит, где продолжал прежние дела. Заметна была, однако, и перемена в его прежних привычках, а именно: он неизменно, каждым вечер возвращался в Проспект-Хауз, а вскоре затем прекратил свои частые отлучки из города.
Само собой разумеется, что мулатка последовала за своим господином в новое помещение, где продолжала проявлять, как и ранее, те качества полной преданности, благодаря которым Лен Боркер мог вполне на нее положиться. Кормилица маленького Уайта была рассчитана, хотя она и предлагала посвятить себя уходу за миссис Брэникен, Что же касается прислуги, то последняя временно была на службе для той работы, которую мулатка не в состоянии была сделать сама,
Впрочем, никто не мог бы заменить Джейн в тех постоянных и нежных заботах, которые необходимы были Долли в ее положении. Ее дружба, можно сказать, еще возросла со времени гибели ребенка — гибели, в которой она считала себя виновной. Не подскажи она Долли мысль повидать капитана ‘Баундари’, ребенок был бы возле матери, утешая последнюю в горести продолжительной разлуки! Долли же не лишилась бы рассудка…
В расчеты Лена Боркера входило, вероятно, чтобы уход Джейн за больной признан был добросовестным со стороны всех тех, кто продолжал проявлять интерес к положению миссис Брэникен. Уильяму Эндру пришлось признать, что несчастная женщина находилась в наиболее соответствующей для нее жизненной обстановке и что вряд ли возможно было бы приискать что-либо лучшее. При своих посещениях больной он обращал главным образом внимание на то, не проявляются ли какие-либо признаки улучшения в состоянии Долли.
Он все еще продолжал надеяться, что первая его телеграмма капитану Джону, отправленная в Сингапур, не будет заключать в себе известия о двойном тяжком испытании — гибели ребенка и духовной смерти жены…
С этим он никак не мог и не хотел примириться! Ему казалось совершенно невозможным допустить, чтобы Долли в полном расцвете сил, с ее возвышенным умом и энергичным характером навсегда лишилась рассудка! Не продолжала ли его искра теплиться под кучей золы! Не могла ли эта искра когда-нибудь снова разгореться и ярко запылать?
Однако прошло пять недель, и ни один проблеск сознания не озарил ее души. Вынужденные признать тихое помешательство, без всяких бурных проявлений, врачи, казалось, потеряли всякую надежду на выздоровление больной и прекратили свои посещения. Вскоре и сам Уильям Эндру, отчаявшись в благополучном исходе тяжелого недуга, стал реже появляться в Проспект-Хауз, настолько тягостно было для него видеть эту несчастную, относящуюся столь безучастно и бессознательно ко всему окружающему.
Каждый раз, когда Лену Боркеру приходилось по той или иной причине отлучаться на сутки из дома, он строго наказывал мулатке не спускать глаз с миссис Брэникен. Нисколько не препятствуя Джейн оказывать больной обычные услуги, она неизменно находилась с ними и подробно передавала своему господину результаты наблюдений над состоянием здоровья больной. Вместе с тем она ухищрялась в изыскании способов выпроваживать тех немногих посторонних лиц, которые появлялись еще, чтобы осведомляться о Долли. Ссылаясь на необходимость для больной совершенного покоя ввиду ее возбужденного состояния, она отклоняла попытки посетить Долли. Этот образ действия получал одобрение со стороны миссис Боркер, озабоченной тем, чтобы оградить больную от посещения любопытных. Таким образом миссис Брэникен очутилась в полной изоляции.
‘Несчастная Долли, — думала про себя Джейн, — если, не дай Бог, ее положение ухудшится, то ее поместят в лечебницу для душевнобольных и она будет потеряна для меня! Дай Бог, чтобы она оставалась на моем попечении! Кто будет ухаживать за ней с такой преданностью, как я?’
Рассчитывая на благотворное действие прогулок на больную, Джейн пожелала испытать это средство с наступлением третьей недели мая. Не возражая против этого, Лен Боркер поставил, однако, условие, чтобы Но обязательно сопровождала их обеих во время прогулок. Условие это не представляло ничего странного и, казалось, вызвано было вполне естественной осторожностью. Под влиянием ходьбы и свежего воздуха Долли, возбужденная, могла попытаться бежать, а воспрепятствовать этому Джейн одна была бы не в состоянии. Можно было опасаться всего от психически больной, вплоть до попыток самоубийства. А потому нельзя было рисковать возможностью нового несчастья.
Таким образом, миссис Брэникен отправлялась на прогулку, опираясь на руку Джейн, послушно следуя туда, куда ее вели, совершенно безвольная и безучастная.
Прогулки эти вначале совершались вполне благополучно.
Вскоре, однако, мулатка заметила, что под влиянием прогулок наступало некоторое изменение в душевном состоянии Долли. Обычное спокойствие ее сменялось заметным возбуждением, которое могло повлечь за собой печальные последствия. Несколько раз при встрече с детьми с Долли делались истерические припадки. Вызваны ли они были воспоминанием о том, кого она потеряла? Не выступал ли в сознании ее образ Уайта? Во всяком случае, допуская даже благоприятный характер подобных проявлений, нельзя было не признавать их все же признаками возбуждения, способного лишь ухудшить ее душевное состояние.
Как-то миссис Боркер и мулатка привели больную на холм Ноб-Гилл. Долли присела, окинула взглядом расстилавшийся перед ней горизонт, но, казалось, в мозгу ее не шевелилось ни одной мысли и глаза не воспринимали никакого впечатления извне. Неожиданно, однако, лицо ее оживилось, она вздрогнула, в глазах промелькнул луч мысли, и дрожащей, протянутой вперед рукой она указала на какой-то предмет, который выделялся на поверхности океана.
— Там!.. Там!.. — воскликнула она.
Это был парус, ярко выделявшийся на горизонте благодаря солнечному освещению.
— Там!.. Там!.. — продолжала повторять Долли. Голос ее, выражавший глубокое волнение, не был, казалось, похож на голос живого человеческого существа.
Тогда как Джейн не могла подавить в себе чувства некоторого страха при проявлении этого неожиданного возбуждения у больной, мулатка многозначительно покачивала головой, явно выражая свое неудовольствие. Поспешив взять Долли за руку, она обратилась к ней с приглашением подняться с места и следовать за ней.
Так как Долли не обратила никакого внимания на нее, Джейн, в свою очередь, пыталась ласковыми словами заставить ее встать с места, на котором та находилась, и, отведя в сторону, отвлечь внимание от паруса, видневшегося на горизонте.
Долли сопротивлялась.
— Нет… нет! — кричала она.
Она оттолкнула мулатку от себя с такой силой, которую нельзя было подозревать в ней.
Миссис Боркер и Но очень встревожились. Они испугались, как бы Долли не вздумала убежать от них, неудержимо притягиваемая этим видением, в котором преобладало воспоминание о Джоне, а затем, пожалуй, устремиться вниз с холма Ноб-Гилл прямо к морю.
Возбуждение это, однако, внезапно улеглось. Солнце скрылось за тучей, и парусов не стало видно.
Снова полная апатия овладела Долли, она продолжала неподвижно сидеть, с опущенными руками, потухшим взглядом, не отдавая себе отчета во всем происходящем с ней.
Рыдания, только что душившие ее, прекратились, и она пребывала в полном оцепенении, как будто ее душа отлетела из тела. Джейн взяла ее за руку. Долли дала увести себя без малейшего сопротивления и спокойно вернулась обратно в Проспект-Хауз.
Но с этого дня Лен Боркер решил, что прогулки Долли должны проходить в пределах ограды дома, и Джейн пришлось подчиниться этому решению.
В это же время Уильям Эндру признал необходимым поставить капитана Джона в известность обо всем случившемся, так как состояние душевного расстройства миссис Брэникен не подавало более никаких надежд на улучшение. Исполняя это решение, он направил в Калькутту пространную телеграмму, адресованную капитану Джону, в расчете, что тот получит ее по прибытии в Индию, так как не надеялся, чтобы телеграфное сообщение в Сингапур могло застать ‘Франклин’ в этом порту.
И тем не менее, хотя Уильям Эндру и не имел более надежды на выздоровление Долли, улучшение ее психического состояния, по мнению врачей, было еще возможно при каком-нибудь сильном душевном потрясении, например при возвращении мужа. Следовало помнить, что это было единственное средство, и как бы слабы ни были надежды, Уильям Эндру все-таки признал необходимым указать на это средство в своей телеграмме Джону Брэникену. Умоляя его не поддаваться отчаянию, он предлагал ему передать командование ‘Франклином’ помощнику капитана Гарри Фельтону и поспешить обратно в Сан-Диего как можно быстрее. Этот превосходный человек готов был на самые большие жертвы, лишь бы иметь возможность совершить последнюю попытку вернуть разум Долли, он заканчивал свое послание просьбой телеграфировать ему о принятом Джоном решении.
Узнав содержание этой телеграммы до отправления ее, Лен Боркер одобрил принятое им решение, но вместе с тем выразил сомнение в возможности столь могучего душевного потрясения у больной вследствие возвращения Джона. Джейн ухватилась, однако, за надежду, что появление Джона могло возвратить рассудок Долли, и Лен Боркер обещал ей написать Джону, чтобы повлиять на него в смысле скорейшего возвращения в Сан-Диего. По обещания этого он так и не привел в исполнение.
В последующие недели не произошло никаких существенных перемен в состоянии здоровья миссис Брэникен. Если, с одной стороны, все физические отправления ее организма совершались нормально и общее состояние ее здоровья, казалось, не оставляло желать лучшего, то, с другой стороны, на ее лице отражались следы тяжкого недуга. Застывшие черты лица, заметно побледневший цвет его, прежде столь яркий, — все это указывало на потухший огонь в душе этой женщины, Впрочем, ее редко можно было видеть, разве только в саду, когда Долли сидела на скамье или гуляла в сопровождении Джейн, продолжавшей по-прежнему окружать ее неустанными заботами.
В начале июня минуло уже два с половиной месяца с того дня, как ‘Франклин’ покинул порт Сан-Диего. Со дня встречи его с ‘Баундари’ о нем не приходило более никаких известий. По расчету, к этому времени он должен был подходить уже к Калькутте, если принять во внимание стоянку его в Сингапуре и отстранить предположения о каких-либо непредвиденных случайностях. Не было также никаких сообщений о бурях или непогодах в Северном Ледовитом, Тихом и Индийском океанах, вследствие чего— такое быстроходное парусное судно могло бы запоздать своим прибытием.
Уильям Эндру начал беспокоиться и удивляться по поводу отсутствия каких-либо новых известий о судне. Ему казалось необъяснимым отсутствие сообщения от представителя торгового дома в Сингапуре относительно прибытия ‘Франклина’ в этот порт. Нельзя допустить, что ‘Франклин’ вовсе не заходил туда, имея в виду полученные капитаном Джоном специальные распоряжения по этому предмету. Во всяком случае, вскоре все эти недоумения должны были рассеяться ввиду предстоящего прихода ‘Франклина’ в Калькутту.
Прошла еще неделя. К 15 июня не было еще никаких известий. Отправлена была телеграмма представителю торгового дома Эндру с просьбой немедленно сообщить о Джоне Брэникене и ‘Франклине’.
Ответ пришел через два дня.
В Калькутте ничего не было известно о ‘Франклине’! Это американское трехмачтовое судно не было даже замечено в водах Бенгальского залива…
Изумление Уильяма Эндру сменилось беспокойством, и так как сохранить телеграфную тайну невозможно, то в Сан-Диего быстро распространился слух о том, что ‘Франклин’ не был ни в Сингапуре, ни в Калькутте.
Неужели семейству Брэникен предстояло испытать новое горе, — горе, которое обрушится и на семьи моряков, отправившихся в плавание на ‘Франклине’?..
Лен Боркер был очень взволнован, когда эти тревожные вести дошли до него. Расположение его к капитану Джону не выражалось никогда особенно заметно, и вообще, ему несвойственно было принимать к сердцу горести ближних, хотя бы это были и члены собственной его семьи. Как бы то ни было, с того самого времени, когда опасения за ‘Франклина’ получили фактическое основание, в нем произошла резкая перемена: он стал гораздо более задумчив, замкнут в себе, и перемена эта отражалась в его личных делах. Редко можно было увидеть его на улицах и в конторе на Флит-стрит, казалось даже, он принял решение совершенно не выходить за ограду Проспект-Хауз.
Что же касается Джейн, то, судя по бледности ее лица, красным от слез глазам и их угнетенному выражению, можно было догадаться, что ей приходилось снова переживать тяжелое испытание. К этому же времени относилась перемена в составе прислуги. Без всяких видимых причин Лен Боркер уволил женщину, которая до того времени служила в доме. Все хозяйство было передано на попечение мулатки. Никто, кроме Джейн и мулатки, не допускался более к миссис Брэникен. Вследствие пошатнувшегося от тяжких испытаний здоровья Уильям Эндру вынужден был прекратить свои визиты в Проспект-Хауз. Да и, наконец, что мог бы он предпринять ввиду почти несомненной гибели ‘Франклина’? Ему известно было, однако, что с прекращением прогулок к Долли снова вернулась прежняя апатия, не нарушаемая более никаким нервным возбуждением. Отныне она жила, вернее, прозябала, совершенно безучастная ко всему окружающему, и состояние ее здоровья не требовало никакого особого врачебного надзора.
В конце июня пришла новая телеграмма из Калькутты на имя Уильяма Эндру. Он извещался, что в морских бюллетенях не появлялось отметок ‘Франклина’ ни с одного из тех пунктов, мимо которых он должен был бы проследовать, то есть с островов Филиппинских, Целебеса, Яванского моря и Индийского океана. А потому приходилось предполагать, что он погиб со всем своим экипажем и грузом при столкновении с другим судном или потерпел крушение до прибытия в Сингапур…

Глава шестая — КОНЕЦ ТЯЖЕЛОГО ГОДА

Все эти катастрофы, жертвой которых сделалось семейство Брэникен, создавали для Лена Боркера особое положение.
Читатели помнят, вероятно, что если материальное положение миссис Брэникен в настоящем было весьма скромно, то она была единственной наследницей своего дяди, богача Эдуарда Стартера. Оригинал этот, по-прежнему пребывавший в совершенном уединении в своем огромном имении, расположенном в самой недоступной части штата Теннесси, — запретил раз и навсегда поддерживать какие-либо сношения с’собой, отказываясь и со своей стороны подавать о себе вести. Так как он не достиг еще шестидесятилетнего возраста, то наследники могли еще долго ожидать перехода к ним его состояния.
Предположение о том, что он уничтожит сделанное им в пользу миссис Брэникен завещание, когда узнает о ее душевном расстройстве, было вполне вероятно. Но о несчастье этом ему не было известно ввиду его добровольного отказа от всякой корреспонденции. Конечно, Лен Боркер мог бы нарушить этот запрет, ссылаясь на резкие перемены, последовавшие в жизни Долли, Джейн со своей стороны указывала ему на обязанность известить об этом Эдуарда Стартера, но он заставил ее молчать и не последовал этому совету.
Решение это обусловлено было сознанием его личной выгоды, а в подобных случаях, когда ему приходилось выбирать между долгом и личной выгодой, — он ни на минуту не колебался, всегда предпочитая последнее. Да к тому же с каждым днем его личные дела настолько ухудшались, что он ни за что не пожелал бы добровольно отказаться от этой последней возможности приобрести состояние. На самом деле положение было весьма несложно: в случае смерти миссис Брэникен без прямого от нее потомства унаследовать все должна была после нее двоюродная сестра ее Джейн, единственная ближайшая родственница и наследница. Несомненно, что Лен Боркер после смерти маленького Уайта признал шансы своей жены, то есть свои собственные, на унаследование состояния Эдуарда Стартера в значительной мере поднявшимися.
В самом деле, все обстоятельства складывались для него в высшей степени благоприятно, и он мог рассчитывать завладеть этим огромным состоянием. Не только погиб ребенок, и не только Долли помешалась, но еще по заключению врачей одно лишь возвращение капитана Джона могло бы изменить к лучшему психическое состояние больной. А тут как раз судьба ‘Франклина’ вызывала основательные тревоги. В случае дальнейшего отсутствия новостей, если в продолжение еще нескольких недель не будет известия о встрече в море какого-либо судна с Джоном Брэникеном, если не будет известия о том, что принадлежавшее торговому дому Эндру судно видели в каком-либо порте, — это должно было несомненно означать, что ни ‘Франклин’, ни экипаж его никогда не возвратятся обратно в Сан-Диего. И в таком случае единственным препятствием к переходу этого состояния к нему, Боркеру, окажется одна лишь Долли, лишенная рассудка. Но тогда, чувствуя себя в тисках отчаянного положения, на что только не решился бы такой бессовестный человек в том случае, если Долли сделается владелицей огромного состояния вследствие смерти Эдуарда Стартера?
Для того чтобы миссис Брэникен могла унаследовать состояние дяди, было необходимо, чтобы она пережила его. Следовательно, Лен Боркер был заинтересован в том, чтобы эта несчастная женщина продолжала влачить свои дни вплоть до того времени, когда состояние Стартера перейдет к ней. Против него были в настоящее время только два шанса: преждевременная кончина Долли или возвращение капитана Джона в том случае, если ему удалось бы, потерпев крушение, найти спасение на каком-нибудь неизвестном острове и способ вернуться на родину. Последнее предположение представлялось, однако, малоправдоподобным, и гибель ‘Франклина’ и всего экипажа казалась несомненной.
В таком положении находился Лен Боркер, таковы были виды его на будущее, и это было как раз в то самое время, когда он был доведен до крайности. Не могло быть сомнения в том, что в случае вмешательства судебных властей ему пришлось бы нести ответственность за совершенные им в различных случаях злоупотребления доверием. Уже давно растрачена была им часть денежных вкладов, которые были внесены ему неосторожными людьми или которые удалось ему привлечь в кассу, прибегая к различным не разрешенным законом приемам. Несомненно, вскоре должны были последовать требования возврата денежных вкладов, которые не могли завершиться иначе как предъявлениями властям жалоб на него, невзирая на практикуемый им способ погашения подобных требований с помощью денежных средств, принадлежащих другим вкладчикам. Подобное положение не могло долго продолжаться. Ему грозило скорое разорение, не только разорение, но и позор, а также — что было всего чувствительнее для подобного человека — тюремное заключение с предъявлением ему самых тяжких обвинений. Миссис Боркер, вероятно, известно было, в каком опасном положении находились дела ее мужа, но она была далека от мысли, что ему грозило вмешательство судебных властей. К тому же недостаток денежных средств не был еще ощутим в Проспект-Хауз.
И вот по какой причине.
Со времени помешательства Долли ввиду отсутствия ее мужа необходимо было назначить ей опекуна. В качестве родственника миссис Брэникен Лен Боркер представлялся наиболее соответствующим лицом, и таким образом он сделался фактически распорядителем ее состояния. Кроме того, в его же распоряжение перешли все денежные средства, оставленные капитаном Джоном перед отъездом в обеспечение расходов семьи. Он не преминул воспользоваться и этими деньгами на покрытие своих личных расходов.
Эти деньги были невелики, ибо назначались только на удовлетворение потребностей Долли во время плавания ‘Франклина’, которое должно было продолжаться, как предполагалось, не более пяти-шести месяцев. Но сверх этих средств было еще приданое Долли, и хотя оно не превышало нескольких тысяч долларов, тем не менее предоставляло Лену Боркеру возможность удовлетворять этими деньгами наиболее неотложные требования и тем выиграть время, что в данном случае было всего существеннее. Бесчестный человек не поколебался злоупотребить своим положением опекуна. Он воспользовался лично для себя теми денежными фондами, которые принадлежали миссис Брэникен, состоящей под его опекой и бывшей его родственницей. Благодаря этим незаконным приемам ему удалось на некоторое время поддержать свои дела и начать новые, не менее подозрительного свойства. Раз вступив на путь, ведущий к преступлению, Боркер готов был идти по нему до конца.
Впрочем, вероятность возращения капитана Джона с каждым днем уменьшалась, и, следовательно, можно было не очень опасаться. Шли неделя за неделей, торговый дом Эндру по-прежнему не получал никаких известий о ‘Франклине’, появление которого не было отмечено нигде в продолжение уже полугода. Миновали август и сентябрь. Представители торгового дома в Калькутте и Сингапуре не могли дать ни малейших указаний насчет судьбы трехмачтового американского судна. В силу этого все без исключения были убеждены в гибели: судна, что вызывало общую печаль. Но как погибло оно? Тут разногласий не могло быть, хотя приходилось тем не менее ограничиваться одними лишь предположениями. Действительно, после ‘Франклина’ несколько торговых судов следовало по одному с ним назначению и по необходимости придерживалось того же пути, по которому он совершал плавание. А так как им не удавалось все-таки отыскать ни малейших его следов, то приходилось принять единственную и весьма правдоподобную гипотезу: ‘Франклин’ погиб со всем экипажем во время одного из страшных ураганов-смерчей, причем ни одному человеку из экипажа не удалось спастись.
15 октября 1875 года истекло уже семь месяцев со времени выхода ‘Франклина’ из порта Сан-Диего, и все уже указывало на то, что ему никогда не придется туда возвратиться.
Это убеждение настолько укоренилось в городе, что тогда же открыта была подписка в пользу семейств, пострадавших от этой катастрофы. Весь экипаж ‘Франклина’ был приписал к порту Сан-Диего, и там оставались жены, дети, родственники погибших, которым угрожала нищета, и необходимо было помочь всем им.
Почин открытия подписки исходил от торгового дома Эндру, внесшего крупную сумму. Руководствуясь соображениями предосторожности, Лен Боркер пожелал также со своей стороны принять участие в этом благотворительном деле. Все остальные торговые дома в городе, домовладельцы, мелкие торговцы последовали его примеру. Благодаря этой подписке представилась возможность оказать существенную помощь семействам погибшего экипажа, что несколько облегчило тяжелые последствия несчастья.
Само собой разумеется, что Уильям Эндру признавал своим долгом обеспечить миссис Брэникен средствами к существованию. Ему известно было, что капитаном Джоном оставлены были перед отъездом денежные суммы, достаточные для удовлетворения потребностей своей семьи на шесть-семь месяцев. Предполагая, однако, что средства эти должны были вскоре прийти к концу и не желая вместе с тем, чтобы Долли была всецело на иждивении родственников, он решил переговорить об этом с Леном Боркером.
Семнадцатого октября после полудня, хотя состояние здоровья судовладельца не было еще вполне удовлетворительным, он отправился в Проспект-Хауз.
С внешней стороны все казалось без изменения, если не упоминать о плотно закрытых решетчатых ставнях в окнах нижнего и верхнего этажей. Можно было предполагать, что дом необитаем, безмолвен, окутан тайной.
Уильям Эндру позвонил у двери в ограде. Никто не показывался. Казалось, никто в этом доме не ждал появления посетителя.
Неужели же никого не было в Проспект-Хауз в этот час? После второго звонка послышался стук отворяемой боковой двери.
Появилась мулатка и, увидав Уильяма Эндру, не могла удержаться от выражения досады, оставшейся, впрочем, не замеченной им.
Когда мулатка приблизилась к нему, Уильям Эндру, перегнувшись через ограду, обратился с вопросом:
— Разве миссис Брэникен нет дома?
— Она отлучилась… господин Эндру, — отвечала Но с заметным смущением, к которому, видимо, примешивался страх.
— Где же она? — спросил Уильям Эндру, выказывая намерение войти.
— Она гуляет с миссис Боркер.
— Я полагал, что прогулки эти уже не происходят более, так как они причиняли ей возбуждение и истерические припадки.
— Да, это правда, — отвечала Но. — А вот теперь мы возобновили эти прогулки потому, что, кажется, они приносят теперь пользу миссис Брэникен.
— Очень сожалею, что меня не предупредили об этом, — заметил Уильям Эндру. — А господин Боркер дома?
— Не знаю!
— Узнайте и, если он дома, скажите, что мне надо переговорить с ним.
Не успела еще мулатка ответить, как раскрылась дверь, ведущая в нижний этаж, и появился Лен Боркер. Подойдя к посетителю, он сказал:
— Не угодно ли вам, господин Эндру, войти? Позвольте мне лично принять вас в отсутствие Джейн, которая вышла вместе с Долли.
Все это произнесено было не с обычным Лену Боркеру хладнокровием: в голосе его слышалось некоторое волнение.
Так как Уильям Эндру явился в Проссгект-Хауз с намерением повидать Лена Боркера, то он вошел за ограду. Отклонив затем предложение перейти в комнату в нижнем этаже, он расположился на одной из скамеек в саду. Приступив к разговору, Лен Боркер прежде всего подтвердил слова мулатки, что миссис Брэникен возобновила несколько дней тому назад прежние свои прогулки в ближайших окрестностях Проспект-Хауз и что эти прогулки теперь весьма полезны для ее здоровья.
— Скоро ли Долли вернется домой? — спросил тогда Уильям Эндру.
— Не думаю, чтобы Джейн привела ее обратно ранее обеденного часа, — отвечал Лен Боркер.
Ответ этот видимо раздосадовал Уильяма Эндру, которому необходимо было вернуться в свою контору к получению почты. К тому же Лен Боркер и не предлагал ему ждать возвращения миссис Брэникен.
— И вы не замечаете никакого улучшения в состоянии здоровья Долли? — снова спросил он.
— К несчастью, никакого! И можно опасаться, что она страдает такой формой умопомешательства, которая не может быть излечена ни временем, ни уходом.
— Кто знает, господин Боркер. Что недоступно людям, доступно воле Божьей!
Лен Боркер покачал головой с видом человека, не допускающего возможности Божьего вмешательства в житейские дела.
— Всего печальнее, — продолжал Уильям Эндру, — что невозможно надеяться на возвращение капитана Джона. Приходится, следовательно, оставить все расчеты на благоприятное влияние, которое могло оказать его появление на душевное состояние Долли. Вам, вероятно, небезызвестно, что мы вынуждены были отказаться от всякой надежды когда-либо снова увидеть ‘Франклин’?
— Мне известно это, господин Эндру, и нельзя не признать, что это новое, и большое несчастье сверх прежних несчастий, уже пережитых. И тем не менее даже без особого вмешательства Провидения, — добавил он иронически, что было довольно неуместно в подобную минуту, — возвращение капитана Джона, на мой взгляд, не представлялось бы делом невозможным.
— Как? По прошествии семи месяцев, в продолжение которых не получено никакого известия о ‘Франклине’, — заметил на это Уильям Эндру, — и после того, как все наведенные мною справки не дали никакого результата?
— Тем не менее нет никаких доказательств, что ‘Франклин’ потерпел крушение в открытом море, — продолжал Лен Боркер. — Разве он не мог разбиться на одном из подводных камней или рифов, усеивающих те моря, по которым ему приходилось совершать свой путь? Кто знает, не удалось ли Джону и его экипажу найти убежище на каком-нибудь пустынном острове? В последнем случае, несомненно, люди эти, столь решительные и энергичные, сумеют найти способ вернуться на родину. Разве они не могут построить барку, пользуясь обломками своего судна? Разве не возможен тот случай, что сигналы, подаваемые ими, будут замечены с судна, могущего случайно проходить мимо этого острова? Очевидно, необходимо некоторое время для осуществления подобных предположений. Нет, я не теряю еще надежды на возвращение Джона, быть может, через несколько месяцев, а быть может, и через несколько недель. Известно весьма много случаев возвращения экипажей потерпевших крушение судов, которые признавались всеми безвозвратно погибшими!
Лен Боркер высказал все это с несвойственной ему в обыкновенное время живостью. Лицо его, всегда столь невозмутимое, оживилось. Можно было думать, что, высказываясь в таком духе, выдвигая более или менее сомнительные соображения по поводу потерпевших кораблекрушение, он возражал, в сущности, не Уильяму Эндру, а лично самому себе, тем вечным опасениям, которые жили в нем непрестанно, именно, что он вдруг увидит если не ‘Франклина’, готовящегося войти в порт Сан-Диего, то по крайней мере какое-нибудь иное судно, на котором возвращается капитан Джон вместе с экипажем. Такое происшествие опрокинуло бы то основание, на котором он рассчитывал соорудить здание будущего своего благоденствия.
— Да, — ответил Уильям Эндру, — все это мне известно. Действительно, бывали случаи подобных, почти чудесных, спасений. Все сказанное вами, господин Боркер, мысленно говорил и я сам себе. Тем не менее я не могу сохранить ни малейшей надежды. Что бы ни произошло в будущем, во всяком случае я решил — и это цель настоящего посещения моего — заявить вам, что не желаю оставить Долли исключительно на вашем иждивении.
— О! Господин Эндру…
— Нет, нет, господин Боркер, надеюсь, вы не будете ничего иметь против того, чтобы жалованье капитана Джона было предоставлено мною в распоряжение его жены пожизненно.
— Приношу вам за нее мою признательность, — отвечал Лен Боркер. — Такая щедрость…
— Я считаю, что исполняю лишь свой долг, — продолжал Уильям Эндру. — Полагая вместе с тем, что сумма, оставленная Джоном при отъезде, вскоре должна быть уже на исходе.
— Это действительно так, господин Эндру, — отвечал Лен Боркер, — но Долли имеет родственников, наша обязанность помочь ей.
— Да… я знаю, что мы можем рассчитывать на привязанность к ней миссис Боркер. Тем не менее позвольте и мне в известной мере позаботиться о том, чтобы обеспечить за женой капитана Джона, вернее, вдовой его, увы!.. то довольство и тот уход, в которых, я уверен, она никогда бы не ощущала недостатка с вашей стороны.
— Пусть будет так, если вам угодно, господин Эндру.
— Я принес для передачи вам, господин Боркер, ту сумму, которая причитается капитану Брэникену со времени отплытия ‘Франклина’, и вы можете в качестве опекуна получать из моей кассы ежемесячно его содержание.
— Если таково ваше желание… — отвечал Лен Боркер.
— Не угодно ли будет вам дать мне расписку в получении этой суммы?
— Сию минуту, господин Эндру, — сказал Лен Боркер и направился в свой кабинет.
По возвращении его Уильям Эндру, очень сожалея, что ему не удалось повидать Долли и подождать ее возвращения, выразил свою признательность за проявленные Леном Боркером и его женой доказательства их добрых чувств к несчастной больной. Он выразил уверенность, что Лен Боркер не преминет тотчас же поставить его в известность о малейшей перемене в состоянии здоровья Долли. После этого Уильям Эндру простился, в сопровождении хозяина дошел до ворот, у которых остановился, высматривая, не возвращается ли Долли. Наконец он ушел.
Как только гость скрылся, Лен Боркер поспешил призвать мулатку и спросил ее:
— Знает ли Джейн о посещении Эндру?
— Весьма вероятно, Лен. Она видела, как он пришел и ушел.
— В случае, если он опять явится сюда когда-нибудь, — это маловероятно по крайней мере некоторое время, — необходимо, чтобы он не видел Джейн, а в особенности Долли! Понимаешь, Но?
— Я буду следить за этим, Лен.
— А если Джейн будет настаивать?
— О, когда ты сказал: я не желаю, — возразила Но, — Джейн не посмеет сопротивляться твоей воле.
— Положим, это так. Необходимо, однако, остерегаться неожиданностей! Может произойти случайная встреча, а в настоящее время это значило бы рисковать всем!
— Я всегда здесь, — отвечала мулатка, — и тебе нечего опасаться, Лен! Никто не войдет в Проспект-Хауз, пока… пока нам обоим не будет угодно.
И действительно, в следующие два месяца дом был еще более замкнут, чем прежде. Джейн и Долли не показывались даже и в садике. Их не было видно ни на веранде, ни в окнах верхнего этажа, всегда запертых. Что же касается мулатки, то она отлучалась из дома на короткое время лишь по хозяйству, и то тогда, когда Лен Боркер был дома, и таким образом Долли никогда не оставалась с одной лишь Джейн. Можно было заметить также, что в последние месяцы Лен Боркер весьма редко посещал свою контору на Флит-стрит, Бывали недели, в продолжение которых он вовсе не появлялся в ней, как бы постепенно сокращая свои дела. Он готовился к новой деятельности.
В этих условиях закончился 1875 год, столь несчастный для всего семейства Брэникен. Джон погиб в море, Долли потеряла рассудок, ребенок утонул в водах бухты Сан-Диего!

Глава седьмая — РАЗНЫЕ СЛУЧАЙНОСТИ

В продолжение первых месяцев 1876 года не пришло никаких известий о ‘Франклине’, Не обнаружилось следов его пребывания у Филиппинских островов, Целебеса и Явы и в водах, омывающих Северную Австралию. Нельзя было, впрочем, и подумать о том, что капитан Джон мог рискнуть войти в пролив Торреса. Но одному американскому судну удалось найти в море, к северу от Зондских островов, на расстоянии тридцати миль от Батавии, обломок судна, доставленный в Сан-Диего для выяснения, не принадлежал ли он, быть может, к деревянной обшивке ‘Франклина’. Тщательное исследование этого обломка привело к отрицательному заключению, основанному на том обстоятельстве, что дерево, из которого был сооружен ‘Франклин’, гораздо моложе. К тому же найденный обломок мог находиться на поверхности моря исключительно лишь вследствие того, что судно разбилось о подводные камни или же погибло при столкновении с другим судном. Невозможно было предполагать, что подобное происшествие могло оставаться в тайне, разве только оба судна пошли ко дну сразу же после столкновения. Отсутствие указаний на гибель какого-нибудь иного судна в этих водах приблизительно десять месяцев тому назад устраняло, однако, всякую вероятность подобного происшествия, маловероятным представлялось также и предположение, что ‘Франклин’ разбился о подводные камни, а потому наиболее верным оставалось заключение, что судно погибло во время одного из тех смерчей, которые свирепствуют в малайских водах и от которых нет спасения.
По прошествии года со времени отплытия ‘Франклина’ из Сан-Диего судно это было окончательно занесено в список погибших или считающихся погибшими, — список, увы, заполненный огромным числом жертв неумолимого грозного моря.
Зима 1875/76 года была очень сурова даже в благодатной области Нижней Калифорнии, с ее всегдашним умеренным климатом. Поэтому никто не, был удивлен, что миссис Брэникен совершенно прекратила всякие прогулки, даже вокруг Проспект-Хауз, неизменно оставаясь дома. Обстоятельство это приписывалось исключительно суровой погоде.
Дальнейшее ее затворничество, вероятно, в конце концов обратило бы на себя внимание соседей, но в таком случае оно было бы приписано ухудшению состояния здоровья миссис Брэникен. Никому, конечно, не могло бы прийти в голову предположение о том, что у Лена Боркера имеется какая-то своя особая цель держать больную взаперти. А потому никто не подумал о каком-либо насилии над больной. Уильям Эндру, при всем горячем желании навещать Долли, чтобы лично видеть, в каком состоянии было ее здоровье, не мог выходить из дома вследствие постоянных недомоганий.
С первой же недели марта миссис Брэникен возобновила прогулки вокруг Проспект-Хауз в сопровождении Джейн и мулатки,
Вскоре Уильям Эндру посетил молодую женщину и убедился, что состояние ее здоровья не внушало ни малейшего опасения. Выглядела она вполне удовлетворительно, в психическом состоянии ее не произошло, однако, никаких перемен, и по-прежнему налицо были все признаки умственного расстройства — отсутствие сознания, потеря памяти.
Миссис Брэникен не испытывала уже более прежнего волнения при встречах с детьми во время прогулок или при виде моря и судов, появлявшихся на горизонте. Она не проявляла более желания бежать, и было вполне безопасно оставлять ее с одной Джейн.
Исчезли всякие признаки какого-либо сопротивления и упрямства, она стала олицетворением совершенного отречения от собственной воли, с полнейшим равнодушием ко всему окружающему. При свидании с ней Уильям Эндру вынужден был признать душевный недуг ее неизлечимым.
Положение дел Лена Боркера в то время было крайне опасно. Бездна, разверзшаяся у него под ногами, не могла быть заполнена состоянием миссис Брэникен, которое уже было все растрачено. Как только иссякнут последние средства, борьба, которую он упорно вел, должна была закончиться неминуемым его крахом. Ему грозило неизбежное судебное преследование по прошествии нескольких месяцев, быть может, даже недель, и единственным спасением его было бегство из Сан-Диего. Правда, существовало одно обстоятельство, которое могло спасти его, сомнительно было, однако, чтобы оно произошло по крайней мере в нужное для него время. Миссис Брэникен продолжала влачить свою тяжкую жизнь, а дядя ее Эдуард Стартер продолжал благоденствовать.
Лену Боркеру удалось весьма осторожно проведать обо всем касающемся настоящего положения этого янки, заживо похоронившего себя в своих владениях в Теннесси.
Сильный и здоровый, в полном расцвете духовных и физических сил, Эдуард Стартер, которому было шестьдесят лет, проводил почти всю жизнь на свежем воздухе, среди полей и лесов своего огромного имения, развлекаясь охотой, так как эта местность была очень богата всякого рода дичью, и рыбной ловлей в многочисленных речках и прудах.
Он был вечно в движении, ходил либо ездил верхом, управлял лично своим обширным поместьем. Это был типичный образец одного из тех землевладельцев Северной Америки, которые расстаются с земной жизнью лишь по достижении столетнего возраста, причем невольно в каждом подобном случае раздается вопрос, в силу каких именно обстоятельств и причин заблагорассудили они изъявить свое согласие отойти в лучший мир?
Таким образом, не было достаточных оснований рассчитывать на получение наследства в ближайшем будущем. Все надежды, которые мог бы питать Лен Боркер в этом отношении, по-видимому, потерпели крушение и неизбежная катастрофа вырастала перед ним.
Прошло еще два месяца, в продолжение которых положение дел Лена Боркера значительно ухудшилось. О нем ходили в Сан-Диего и в окрестностях тревожные слухи. Потеряв всякую надежду на получение доверенных ему денежных средств, некоторые из его клиентов угрожали судом. Узнав впервые о настоящем положении дел Лена Боркера и весьма встревоженный насчет денежных интересов миссис Брэникен, Уильям Эндру решил потребовать отчета по опеке последней от ее родственника. Хотя он и признавал все личные достоинства Джейн Боркер и искреннюю преданность ее двоюродной сестре, он тем не менее готов был в случае необходимости передать опеку над Долли лицу более достойному доверия, чем настоящий ее опекун.
К тому времени уже были растрачены две трети личного состояния миссис Брэникен, и от всей суммы, находившейся на хранении у Лена Боркера, оставалось лишь около тысячи пятисот долларов. Сумма в полторы тысячи долларов по сравнению с общей суммой денежных обязательств Боркера, предъявленных к взысканию, уподоблялась капле воды в бухте Сан-Диего! Однако, не будучи достаточной для покрытия долгов, сумма эта годилась для того, чтобы укрыться от преследований. Но надо было спешить.
Вскоре действительно поданы были в суд жалобы на Лена Боркера, которыми он обвинялся в мошенничестве и злоупотреблении доверием. Непосредственно за ними последовало судебное постановление о его аресте. Но когда полицейские агенты прибыли в его контору на Флит-стрит, оказалось, что он не появлялся в ней еще накануне.
Агенты направились, не теряя времени, в Проспект-Хауз… но Лен Боркер покинул дом прошлой ночью. Добровольно или по его принуждению жена последовала за ним. При миссис Брэникен оставалась одна лишь мулатка Но.
Предприняты были розыски Лена Боркера в Сан-Диего, Сан-Франциско и в других местах Калифорнии, но и они оказались бесплодными.
Возмущение недостойным коммерсантом было всеобщим, как только побег его сделался известным в городе, тем более что стало вскоре известно, что сумма долгов его оказалась весьма значительной.
В тот же день, 17 мая, рано утром, Уильям Эндру посетил Проспект-Хауз и убедился, что все денежные средства, принадлежавшие миссис Брэникен, были растрачены. Долли оказалась совершенно без всяких средств к существованию. Недостойный опекун не оставил даже денег для удовлетворения ближайших житейских потребностей.
Уильям Эндру прибегнул к единственному, бывшему в его распоряжении способу помочь делу: он поместил миссис Брэникен в лечебницу для душевнобольных, отказав Но, которой не доверял.
Таким образом, на первых же порах расчеты Лена Боркера иметь через мулатку, оставленную при Долли, своевременные известия о всех последующих изменениях в состоянии ее здоровья и материального положения, оказались обманутыми.
Но была вынуждена покинуть Проспект-Хауз в тот же день.
Предполагая, что она пожелает присоединиться к семейству Боркер, полиция следила за ней в продолжение некоторого времени. Невзирая, однако, на наблюдение, этой подозрительной и хитрой женщине удалось обмануть бдительность полиции и скрыться, в свою очередь, бесследно.
Проспект-Хауз, в котором Долли и Джон были так счастливы, где столько мечтали о будущем счастье своего ребенка, совершенно опустел.
Уильям Эндру поместил миссис Брэникен в лечебницу доктора Бромлея, который уже лечил ее ранее. Надежды на улучшение душевного состояния Долли под влиянием последних событий оказались тщетными. Она относилась ко всему столь же безучастно, как и ранее.
В ее состоянии проявилась одна лишь особенность — это обнаружившийся у нее какой-то инстинкт, ярко светившийся среди глубокой тьмы, в которой пребывал ее рассудок. Она иногда напевала про себя какую-то песенку, как бы убаюкивая на руках ребенка. Никогда, однако, не произносила она имени маленького Уайта.
В продолжение всего 1876 года не было получено никаких известий о Джоне Брэникене.
Те немногие лица, которые все еще надеялись на возможность возвращения капитана и экипажа ‘Франклина’, вынуждены были признать эти надежды несбыточными. Время разрушает постепенно все, в том числе и надежды. А потому, когда наступил конец 1877 года, то есть истек восемнадцатимесячный период, в продолжение которого ничего не стало известно о судьбе исчезнувшего судна, всякие уже и без того слабые надежды совершенно пропали.
То же самое произошло и с семейством Боркер. Розыски оказались тщетными: неизвестны были ни страна, в которой они нашли убежище, ни город, в котором они скрывались под чужими именами.
Лен Боркер действительно имел основания жаловаться на преследовавшие его неудачи, помешавшие ему сохранить еще на некоторое время свое деловое положение на Флит-стрит. Два года спустя после бегства его осуществилась та комбинация, на которой был построен весь его план, и можно было сказать, что он погиб, находясь у пристани.
Около половины июня 1878 года Уильямом Эндру было получено письмо, адресованное Долли Брэникен, которым последняя извещалась о скоропостижной смерти Эдуарда Стартера вследствие несчастного случая на охоте. Он был убит наповал пулей прямо в сердце по неосторожности одного из участников охоты.
По вскрытии завещания оказалось, что все состояние его переходило по наследству его племяннице Долли, жене капитана Брэникена. Настоящее положение племянницы не могло изменить предсмертных распоряжений его, ибо ему неизвестно было о ее психическом расстройстве, так же как и о гибели капитана Джона.
Ни одно из этих происшествий не проникло в глушь штата Теннесси, в его недоступное и пустынное имение, где, по желанию покойного, никогда не появлялись ни письма, ни газеты.
Все состояние завещателя, заключавшееся в фермах, лесах, скоте, процентных бумагах разных промышленных предприятий, достигало суммы двух миллионов долларов.
Таково было состояние, доставшееся племяннице Эдуарда Стартера вследствие его смерти. С какой радостью было бы принято известие о внезапном обогащении семейства Брэникен, если бы Долли находилась в полном обладании разумом и если бы Джон был жив и мог бы разделить с Долли владение этим состоянием! Как превосходно распорядилась бы своими средствами эта добрая женщина! Скольким несчастным помогла бы она! Всему этому не суждено было осуществиться. Доходы этого состояния должны были за неизрасходованием приобщаться к капиталу без всякой пользы для кого бы то ни было.
Невозможно сказать, дошло ли до того места, где скрывался Лен Боркер, известие о смерти Эдуарда Стартера и огромном состоянии, оставленном им Долли.
Ввиду затруднительности управлять земельной собственностью на таком далеком расстоянии Уильям Эндру, как главный опекун над состоянием Долли, признал наиболее благоразумным продать землю, леса и луга, входившие в состав владений Долли в Теннесси. Явилось большое число желающих приобрести эту недвижимость, и она была продана весьма удачно. Вырученные от продажи имения деньги, обращенные в солидные процентные бумаги, куда приобщены были и те денежные фонды, в которых заключалась главная часть состояния Эдуарда Стартера, были помещены на хранение в Национальный банк в Сан-Диего. Расход по содержанию миссис Брэникен в лечебнице доктора Бромлея составлял весьма небольшую часть ее годового дохода, а потому последовательное присоединение остатков этого дохода к основному капиталу должно было привести к тому, что ее личное состояние со временем обратится в одно из самых крупных во всей Нижней Калифорнии.
Изменившееся материальное положение миссис Брэникен не вызвало, однако, никаких предположений насчет того, чтобы взять ее из лечебницы доктора Бромлея. Уильям Эндру признал это излишним, так как в лечебнице ей Был предоставлен весь необходимый комфорт и уход, лучше которых ее друзья не могли и пожелать. Поэтому она была оставлена в лечебнице, и в ней же, вероятно, суждено было ей окончить свое жалкое и безотрадное существование, которое на заре своей обещало быть столь счастливым.
Время шло, но воспоминания о выпавших на долю семьи Брэникен испытаниях жили по-прежнему среди обитателей Сан-Диего, сохранивших чувства столь же живой симпатии к Долли, как и в тот день, когда обрушилось на нее тяжелое несчастье.
Наступил 1879 год. Но все, кто был уверен, что и этот год протечет, как и прошлые, не принеся с собой никаких изменений в положении вещей, ошиблись. В течение первых же месяцев этого года доктор Бромлей и все остальные врачи лечебницы были поражены изменениями, проявившимися в психическом состоянии миссис Брэникен. Вызывающее отчаяние спокойствие, апатичное равнодушие ко всем мелочам материальной жизни постепенно сменялись весьма характерным оживлением. Выражалось оно не в виде припадков, с неизбежно следующим за ними состоянием еще большего угнетения духа. Наоборот, казалось, в самой Долли появилась потребность вернуться обратно к разумному человеческому существованию, в ней самой происходила борьба со всеми препятствиями для осуществления этой потребности. При нарочно устроенной встрече с детьми она обратила на них внимание, улыбнулась им.
Читатели помнят, что в первый период безумия, когда она жила в Проспект-Хауз, у нее также появлялись мимолетные признаки сознания, быстро исчезавшие с наступлением припадка. Теперь, наоборот, проблески эти сделались продолжительными. Долли прилагала все усилия к тому, чтобы найти в глубине своей памяти какие-то далекие воспоминания.
Неужели миссис Брэникен суждено было вернуть рассудок? Не предстояло ли ей снова пользоваться всей полнотой духовных сил? Увы! В настоящее время, без мужа и ребенка, следовало ли желать для нее этого почти чудесного выздоровления без опасения еще большего, чем в настоящее время, горя для нее?
Оставляя в стороне вопрос, представлялось это желательным или нет, врачи признали тем не менее возможность добиться этого результата. Все средства были приняты к тому, чтобы производить постоянные оздоровляющие толчки на психическое состояние миссис Брэникен. Признано было даже полезным перевести ее из лечебницы доктора Бром лея и поместить в Проспект-Хауз, в прежде знакомой ей комнате.
Когда этот переезд состоялся, она, видимо, осознала происшедшую в ее жизни перемену и проявляла, казалось, интерес к новым условиям своего существования.
С наступлением первых весенних дней — был апрель — возобновлены были прогулки в окрестностях. Несколько раз миссис Брэникен водили на песчаный берег, на стрелку Айленд. Она следила за кораблями, появлявшимися на горизонте, рука ее протягивалась к ним. Но она не проявляла более стремления, как это было ранее, бежать от доктора Бромлея, который сопровождал ее во время прогулок. Не было более признаков возбуждения от шума волн, покрывавших берег пеной.
Можно было предполагать, что воображение уносило ее по тому пути, по которому проследовал ‘Франклин’, покидая Сан-Диего, как раз в то время, когда мачты его скрывались за высокими утесами. Да… быть может, это было и так!
И вот однажды уста ее внятно произнесли имя Джона!
Несомненно было, что недуг, которым страдала миссис Брэникен, был теперь в ином периоде развития, чем ранее, а потому было необходимо внимательно изучать его различные переходные фазы. Последовательно привыкая к новой своей жизни, она мало-помалу узнавала предметы, когда-то ей дорогие. Память возвращалась к ней в той среде, которая принадлежала лично ей. Так, начинал привлекать ее внимание висевший на стене портрет капитана Джона. Она ежедневно рассматривала его, с постоянно возраставшим вниманием, и на ее глазах появлялась иногда невольная слеза.
Если бы можно было думать, что ‘Франклин’ не погиб, что Джон вдруг и неожиданно может предстать перед ней, о, тогда могло быть, что рассудок вернулся бы к Долли!
Но, увы, на возвращение Джона нельзя было рассчитывать.
Вся эта перемена, начавшаяся в Долли, побудила доктора Бром лея произвести над несчастной женщиной испытание в форме потрясения, которое, правда, могло быть и опасным. Он желал воспользоваться тем временем, пока еще замечаемое улучшение в состоянии здоровья больной не пошло вновь на убыль и больная снова не впала в то состояние полнейшего равнодушия ко всему окружающему, которое столь характерно проявлялось в продолжение целых четырех лет. Раз душа ее, казалось, способна еще проявлять себя при воспоминаниях о прошлом, необходимо было заставить эту душу пережить сильное волнение, хотя бы рискуя разбить ее окончательно и навеки. Но все, что угодно, можно было предпочесть дальнейшему пребыванию Долли в этом мраке, равносильном смерти.
Мнение это разделял и Уильям Эндру, который поддерживал доктора в его решении произвести последнее испытание.
Двадцать седьмого мая оба они прибыли в Проспект-Хауз за миссис Брэникен. В поджидавшем их у подъезда экипаже они проехали втроем через весь город на набережную, к пристани, от которой отходили паровые лодки, поддерживающие сообщение между городом и стрелкой Лома.
Доктор Бромлей не имел намерения восстанавливать во всей точности всю обстановку катастрофы, а хотел лишь перенести снова миссис Брэникен в то положение, в котором та находилась в ту минуту, когда ее разум был так внезапно поражен. Глаза Долли сразу чрезвычайно оживились. Видимо, она переживала сильное возбуждение.
В ней происходил какой-то перелом.
Доктор Бромлей и Уильям Эндру проводили ее до паровой лодки, и, едва вступила она на палубу, все поступки ее вызвали среди окружающих крайнее удивление. Повинуясь какому-то инстинкту, она выбрала как раз то самое место на скамейке лодки, которое занимала в день переезда по морю со своим ребенком на руках. Взоры ее обращены были в глубину бухты в сторону стрелки Лома, как будто она глазами искала ‘Баундари’ на месте якорной стоянки этого судна.
Пассажиры лодки узнали миссис Брэникен, и все, будучи предупреждены Уильямом Эндру о предполагаемом испытании, переживали большое волнение. Неужели им предстояло быть очевидцами сцены воскресения, да притом — не тела, а души?
Само собой разумеется, заблаговременно были приняты все меры, чтобы помешать всякой попытке Долли кинуться в море в момент острого припадка умоисступления.
Прошли уже с полмили, а Долли не взглянула еще ни разу на поверхность воды. По-прежнему глаза ее были направлены к стрелке Лома.
Но вот она увидела торговое судно, появившееся у входного бакена и направлявшееся к месту своей стоянки в Карантинной гавани. Лицо ее преобразилось. Она приподнялась с места и следила за движением судна.
Это не был ‘Франклин’, и она не приняла это судно за него. Покачав головой, она сказала:
— Джон!.. Мой Джон!.. И ты вскоре вернешься… И я буду здесь, встречу тебя!..
Тут ее глаза окинули поверхность воды: казалось, она устремляла взгляд их в глубь этой бухты, которую узнала. Испустив раздирающий сердце крик и обращаясь к Уильяму Эндру, она воскликнулд:
— Эндру… Вы ли это? А он, мой маленький Уайт, ребенок мой, моя крошка. Там… там… припоминаю!.. Припоминаю все!..
И, выкрикнув эти слова, она упала как подкошенная, обливаясь слезами.

Глава восьмая — ЗАТРУДНИТЕЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Возвращение рассудка к миссис Брэникен было настоящим воскресением из мертвых.
Возможно ли было, следовало ли надеяться, что благополучно пережитый ею кризис, при котором можно было опасаться, что она не вынесет потрясения, действительно был окончательным? Не следовало ли опасаться возвращения тяжкого недуга, когда ей станет известно об отсутствии всяких вестей о ‘Франклине’ в продолжение уже четырех лет, о том, что его окончательно считают погибшим со всем свете, и что, следовательно, и для нее исчезла всякая надежда когда-либо свидеться с капитаном Джоном.
Совершенно разбитая от только что перенесенного потрясения, Долли была доставлена обратно в Проспект-Хауз. Уильям Эндру и доктор Бром лей не покидали ее, и она передана была ими внимательному и заботливому уходу женской прислуги.
Перенесенное только что потрясение оказалось, однако, настолько сильным, что вызвало непосредственно за собой сильную нервную горячку. Хотя возвращение умственных способностей к Долли было несомненно, тем не менее продолжавшийся несколько дней подряд бред весьма тревожил врачей. Очевидно, необходимо было усилить меры предосторожности при сообщении ей, когда наступит время, о всей тяжести испытаний, назначенных ей Провидением!
На последовавший вскоре вопрос Долли о продолжительности ее болезни доктор ответил, заранее будучи готов к этому, что она болела в продолжение двух месяцев.
‘Двух месяцев… только!’ — тихо повторила она про себя.
Ей казалось, что она пережила целую вечность.
— Только два месяца! Значит, Джон не мог еще вернуться! Известно ли ему, что наш несчастный ребенок…
— Эндру писал ему, — отвечал доктор Бромлей, не задумываясь.
— Получались ли вести о ‘Франклине’?
Последовал ответ, что капитан Джон написал, вероятно из Сингапура, но письма его еще не получены. Судя же по сообщениям, появлявшимся в морских бюллетенях, можно было надеяться, что ‘Франклин’ прибудет в непродолжительном времени в Индию, о чем и ожидались со дня на день телеграфные извещения.
На вопрос Долли о причинах отсутствия Джейн Боркер врач сказал ей, что мистер и миссис Боркер отправились путешествовать и время их возвращения неизвестно. Уильям Эндру взял на себя тяжелую обязанность — сообщить миссис Брэникен о катастрофе с ‘Франклином’.
Решено было по общему соглашению отсрочить сообщение об этом новом для нее тяжелом испытании до того времени, когда психическое состояние ее настолько укрепится, что можно будет не опасаться вновь гибельных последствий для ее рассудка. Признано было вместе с тем необходимым постепенно подготовлять ее к печальной истине с тем, чтобы она оказалась в состоянии прийти постепенно и непосредственно без посторонних указаний к заключению, что никто из состава экипажа не мог спастись при крушении судна.
Отложено было равным образом сообщение о наследстве, перешедшем ей вследствие смерти Эдуарда Стартера, ибо было признано, что не существовало никаких побудительных причин спешить с этим сообщением, раз Долли лишена возможности разделить богатство со своим мужем. Воспрещено было всякое общение миссис Брэникен с внешним миром в продолжение двух недель, и только доктор и Уильям Эндру навещали ее. Очень сильное вначале лихорадочное состояние постепенно спадало и должно было вскоре совершенно прекратиться. Доктор прописал больной полное молчание как ввиду возможного ухудшения состояния ее здоровья, так и для того, чтобы избежать необходимости отвечать ей на слишком определенные и затруднительные вопросы. Более всего, однако, избегали всяких намеков на прошлое, которые могли бы навести ее на догадки о времени, действительно истекшем со дня гибели ее ребенка и отъезда капитана Джона. Необходимо было, чтобы текущий 1879 год казался для нее в продолжение еще некоторого времени 1875 годом.
Впрочем, пока Долли проявляла лишь одно желание, правильнее говоря — большое, весьма естественное нетерпение: получить от Джона письмо. Она рассчитывала, что так как ‘Франклин’ мог уже прибыть в Калькутту, и, наверно, уже прибыл туда, то торговый дом Эндру должен был со дня на день получить об этом телеграмму. А затем вскоре должно было прийти и письмо. Сама же она решила тотчас написать Джону, как только несколько окрепнет.
Увы! Что могло заключаться в этом письме ее — первом адресованном ему после замужества, так как они впервые расстались? О скольких грустных событиях должна она была сообщить ему!
Возвращаясь к прошлому, Долли упрекала себя в гибели ребенка. Она живо припоминала этот злополучный день 31 марта!
Оставь она маленького Уайта в Проспект-Хауз, он бы не погиб! Для чего взяла она его с собой, отправляясь на ‘Баундари’! Зачем не приняла она предложения капитана Эллиса выждать, пока судно пристанет к набережной Сан-Диего?.. Не произошло бы этого страшного несчастья! Точно так же, зачем, повинуясь безотчетному движению, схватила она ребенка с рук кормилицы в то время, как паровая шлюпка круто повернула в сторону, избегая столкновения? Она упала и выпустила из своих рук, из рук матери, маленького Уайта, тогда как ей следовало, наоборот, повинуясь материнскому инстинкту, еще крепче прижать ребенка к себе.
Несчастный ребенок лишился даже могилы, которую могла бы посещать мать, чтобы вечно оплакивать его!
Все эти воспоминания, постоянно возникавшие в ее уме, в значительной мере ухудшали состояние здоровья Долли. Несколько раз у нее возобновлялся сильный бред, вызванный лихорадочным состоянием, который чрезвычайно тревожил Бром лея. Припадки эти, к счастью, постоянно делались слабее, и наконец вовсе прекратились, и скоро уже не было причин опасаться за психическое состояние миссис Брэникен. Приближалось время, когда Уильяму Эндру представится возможность открыть Долли всю правду.
Как только совершенно определенно наступил период выздоровления, Долли разрешено было встать с кровати. Она расположилась в кресле перед окнами, откуда открывался вид на Сан-Диего, за стрелку Лома, вплоть до видимого горизонта. Она оставалась в кресле в продолжение многих часов. Выразив затем желание написать Джону, она излила ему всю горечь по поводу гибели ребенка. Этого письма Джону не суждено было получить никогда. Взяв письмо, Уильям Эндру обещал приложить его к остальной корреспонденции, отправляемой в Индию, после чего миссис Брэникен как бы успокоилась, живя лишь надеждой получить вскоре непосредственно или иными путями известие о ‘Франклине’.
Но долго так продолжаться не могло. Долли должна была неминуемо узнать о том, что скрывали от нее, быть может, с излишней осторожностью. Чем более сосредоточивалась она на мысли, что скоро получит письмо от Джона, что каждый день приближает их встречу, тем тяжелее должен был быть удар.
Справедливость подобного предположения полностью выяснилась вслед за разговором, происходившим 19 июня между миссис Брэникен и Уильямом Эндру.
В тот день Долли впервые вышла в сад, где Уильям Эндру и нашел ее на скамье. Усевшись рядом с ней, он взял ее руки и горячо пожал их. Миссис Брэникен чувствовала себя уже значительно лучше. На лице ее появился прежний румянец, хотя глаза по-прежнему были заплаканы.
— Вы заметно поправляетесь, дорогая Долли, — заметил Уильям Эндру, — не правда ли, вы чувствуете себя лучше?
— Совершенно верно, мистер Эндру, — отвечала Долли, — но мне кажется, что я значительно постарела за эти два месяца. Бедный мой Джон найдет, что я очень изменилась! Я теперь совершенно одинока и одна ожидаю его возвращения!
— Не унывайте, дорогая Долли, не унывайте! Запрещаю вам падать духом! Я заменяю вам теперь отца… да, отца… и требую послушания с вашей стороны.
— Дорогой мистер Эндру, вы отправили мое письмо Джону? — спросила Долли.
— Конечно, но необходимо вооружиться терпением! Почта из Индии весьма часто запаздывает. Ну вот, вы снова плачете! Пожалуйста, не плачьте!
— Могу ли я сдержать слезы при воспоминаниях… И разве не должна я винить себя?..
— Нет, нет, вам, бедная мать, не в чем винить себя! Господь послал вам тяжкое испытание, но воля Его такова, что каждое испытание должно закончиться!
‘Господь… — тихо про себя повторила миссис Брэникен, — Господь, которому угодно будет вернуть мне Джона!’
— Был ли у вас сегодня доктор, дорогая Долли? — спросил Уильям Эндру.
— Да, и остался доволен состоянием моего здоровья. Силы возвращаются, и мне можно будет вскоре выходить.
— Не раньше, чем он это разрешит, Долли.
— Конечно, мистер Эндру, я обещаю вам быть осторожной.
— Я рассчитываю, что вы сдержите свое обещание.
— Вы не получали больше известий о ‘Франклине’, мистер Эндру?
— Нет, не получал, и это не удивляет меня. Весьма часто корабли, идущие в Индию, очень опаздывают.
— Джон мог написать из Сингапура? Разве он не заходил туда?
— Несомненно, он писал из Сингапура, Долли! Возможно, однако, что он запоздал лишь на несколько часов, чтобы отправить письмо с только что отошедшим в установленный срок почтовым пароходом, и этого достаточно, чтобы письмо его задержано было на две недели.
— Таким образом, вас не удивляет неполучение до сего времени письма Джона?
— Нисколько, — отвечал Уильям Эндру, все более и более затрудняясь продолжать разговор в этом направлении.
— А в морских бюллетенях не появлялось отметок о ‘Франклине’? — спросила Долли.
— Нет, не появлялось, со времени встречи с ‘Баундари’, то есть приблизительно…
— Да… два месяца тому назад. И для чего нужна была эта встреча! Не произойди она, я не поехала бы на ‘Баундари’, и дитя мое…
На лице миссис Брэникен появилось выражение тяжелой скорби, и она горько заплакала.
— Не плачьте, дорогая Долли, не плачьте, умоляю вас, — успокаивал ее Уильям Эндру.
— Не знаю, мистер Эндру… Я часто мучаюсь ужасным предчувствием… Я и сама не понимаю, что это такое?.. Я предчувствую новое для себя несчастье… Я чрезвычайно тревожусь о Джоне.
— Не надо тревожиться, Долли! Нет никаких причин для этого.
— Не пришлете ли вы мне, мистер Эндру, те газеты, в которых помещены морские бюллетени? Я желала бы их просмотреть.
— Охотно, дорогая Долли, я пришлю их вам… Но ведь мне первому сделалось бы известным обо всем, что могло иметь хоть малейшее отношение к ‘Франклину’, О встрече его с другим судном в пути, приходе его в Индию, и, само собой разумеется, я не преминул бы тогда…
Необходимо было, однако, переменить тему разговора, ибо миссис Брэникен, несомненно, заметила бы в конце концов все недомолвки в ответах Уильяма Эндру, невольно избегавшего ее взглядов, когда она обращалась к нему с более настойчивыми вопросами. Достойный судовладелец собирался поэтому перевести разговор на тему о кончине старика Эдуарда Стартера и огромном состоянии, оставленном им племяннице, но Долли предупредила его следующим вопросом:
— Мне передавали, что Джейн Боркер с мужем путешествуют? Давно ли они выехали из Сан-Диего?
— Нет, недавно… Две или три недели тому назад…
— А скоро ли ожидают их обратно?
— Не знаю, — отвечал Уильям Эндру, — мы не получали никаких известии от них.
— Неизвестно, куда они направились?
— Неизвестно, дорогая Долли. Лен Боркер вел весьма рискованные дела, которые могли потребовать отлучки его в далекие, весьма далекие места…
— А Джейн?
— Миссис Боркер должна была сопровождать своего мужа… и я не могу сказать вам о том, что с ними произошло.
— Бедная Джейн! — сказала миссис Брэникен. — Я очень люблю ее и счастлива была бы видеть ее… Она единственная моя родственница!
Она, очевидно, не думала даже об Эдуарде Стартере и своем родстве с ним.
— Как могло случиться, что Джейн до сих пор ничего не написала мне? — спросила она.
— Вы были очень больны, дорогая Долли, когда Боркер и жена его покинули Сан-Диего.
— Это так, господин Эндру, для чего писать человеку, лишенному возможности понимать! Жаль бедную Джейн! Тяжела ее жизнь. Я всегда опасалась, что Лен Боркер кончит плохо. Кажется, и Джон разделял эти опасения.
— Никто, однако, не был подготовлен к столь печальному исходу, — отвечал Уильям Эндру.
— Разве отъезд Лена Боркера из Сан-Диего вызван был неблагоприятным положением его дел? — с живостью спросила Долли, смотря на Уильяма Эндру, видимо смущенного. — Отвечайте, господин Эндру, — продолжала она. — Не скрывайте от меня ничего! Я желаю все знать.
— Хорошо, Долли, я не буду скрывать от вас несчастья, о котором вам пришлось бы рано или поздно узнать. Действительно, дела Лена Боркера за последнее время очень расстроились! Он не мог выплатить своих обязательств, последовали жалобы на него, и он просто-напросто бежал, спасаясь от преследования закона.
— И Джейн последовала за ним?
— Вероятно, он принудил ее к этому, а вам известно полное ее подчинение его воле.
— Бедная, бедная Джейн! — тихо промолвила миссис Брэникен. — Как жаль мне ее, и как была бы я счастлива помочь ей в чем-нибудь.
— Вы могли бы помочь! — сказал Уильям Эндру. — Да, вы могли бы спасти Лена Боркера, если не ради его самого, ибо он вовсе не заслуживает ни малейшей симпатии, то по крайней мере ради его жены.
— Я уверена, что Джон одобрил бы употребление на это скромных наших средств.
Уильям Эндру благоразумно воздержался от сообщения ей о растрате всего ее приданого Леном Боркером, ибо пришлось бы пояснить ей, что Лен Боркер был назначен ее опекуном, а при этом мог явиться вопрос, каким образом столько крупных событий произошло в такой короткий промежуток времени.
Поэтому Уильям Эндру ограничился тем, что ответил ей:
— Вам не приходится, дорогая Долли, упоминать более о вашем скромном имущественном положении… Оно значительно изменилось в настоящее время!
— Что хотите вы сказать этим, господин Эндру? — спросила миссис Брэникен.
— Я желаю сказать, что вы в настоящее время богаты, и очень богаты.
— Я?
— Да, вы! Дядя ваш, Эдуард Стартер, скончался.
— Скончался? Он скончался? И когда же?
— Да, уже…
Уильям Эндру едва не выдал себя, указав точное время кончины Эдуарда Стартера, последовавшей два года назад, это раскрыло бы сразу истину, но Долли была вся поглощена мыслью, что кончина дяди и бегство двоюродной сестры делали ее круглой сиротой. Узнав затем, что вследствие смерти родственника, который был почти ей незнаком и о наследстве которого
Джон и она говорили между собой как о деле, которое могло осуществиться лишь в очень далеком будущем, она сделалась владелицей состояния в два миллиона долларов, Долли получила от этого известия лишь радость, что теперь может оказывать помощь нуждающимся.
— Да, да, Эндру, — сказала она, — я помогла бы несчастной Джейн! Спасла бы ее от разорения и позора! Где она? Где может она быть? Что станется с ней?
Уильяму Эндру пришлось сообщить ей о неудачных розысках Лена Боркера. Невозможно было узнать, скрывается ли он в каком-нибудь отдаленном штате или же покинул Америку.
— Однако, быть может, удастся еще узнать, где они находятся, раз Джейн и он покинули Сан-Диего всего лишь несколько недель тому назад? — заметила на это миссис Брэникен.
— Да, несколько недель тому назад! — поспешил подтвердить ее слова Уильям Эндру.
Долли думала в это время лишь об одном: Джону не придется более плавать благодаря наследству Эдуарда Стартера. Они больше не расстанутся. Путешествие его на ‘Франклине’ по делам торгового дома Эндру будет последним. И действительно, путешествие это было последним, ибо капитану Джону не суждено было вернуться обратно.
— Дорогой Эндру! — воскликнула Долли. — Как только вернется Джон, это будет последним его плаванием! Он должен будет пожертвовать своей любовью к морю ради меня! Мы будем тогда жить вместе, всегда вместе! Никто не разъединит нас тогда.
При одной мысли о том, что все эти мечты о счастье должны были потерпеть крушение от одного лишь слова, которое неизбежно надо будет произнести, если не тотчас, то в ближайшем будущем, Уильям Эндру чувствовал, как самообладание постепенно покидало его. Он поспешил закончить разговор, но прежде чем удалиться, взял у Долли обещание, что она будет вести себя благоразумно, не покинет своего теперешнего местопребывания и не вернется к прежнему образу жизни раньше получения разрешения врача. В свою очередь, ему пришлось вновь повторить обещание не замедлить сообщением в Проспект-Хауз обо всем, что удастся узнать о ‘Франклине’, прямо или через других лиц.
Когда Уильям Эндру передал доктору Бромлею содержание этого разговора, последний выразил опасение, как бы миссис Брэникен не узнала всей истины вследствие какой-либо неосторожности, — не узнала бы действительной продолжительности ее болезни, а также и того, что о судьбе ‘Франклина’ ничего не известно уже четыре года и что ей не суждено уже увидеться с Джоном. В силу таких соображений он предпочитал, чтобы Долли была поставлена в известность обо всем происшедшем либо Уильямом Эндру, либо им самим, так как в обоих случаях можно было принять все меры предосторожности.
В заключение решено было открыть истину миссис Брэникен по прошествии недели, когда не будет уже никаких обстоятельств и причин, оправдывающих дальнейшее пребывание Долли в имении.
— И пошли ей Господь силы вынести это испытание! — заключил Уильям Эндру.
Прежний жизненный обиход миссис Брэникен в Проспект-Хауз оставался неизменным в продолжение всей последней недели июня. Физические силы и энергия постепенно возвращались к ней благодаря тщательному уходу. Задача, выпавшая на долю Уильяма Эндру, представлялась весьма затруднительной, потому что Долли настойчиво предлагала ему такие вопросы, отвечать на которые было преждевременно.
Он навестил ее 23-го числа, чтобы передать крупную сумму денег в личное ее распоряжение и дать ей отчет о состоянии ее капитала, помещенного в Национальном банке в Сан-Диего и заключающегося в разных процентных бумагах. Во время этого свидания Долли проявила полное равнодушие ко всему тому, о чем сообщал Уильям Эндру. Она едва слушала его. Она говорила только о Джоне, все мысли ее были о нем. Как! Нет еще письма!.. Это очень беспокоило ее. Как могло случиться, что торговый дом Эндру не получил еще телеграммы с извещением о прибытии ‘Франклина’ в Индию? Судовладелец пытался успокоить Долли, сообщая ей о телеграммах, посланных им в Калькутту и ожидаемых со дня на день ответах на них. Словом, если и удалось отвлечь ее внимание, то ему пришлось все-таки испытать чувство большого недоумения вследствие неожиданного обращения ее к нему с вопросом:
— Есть один человек, о котором я до сих пор не заговаривала еще с вами, господин Эндру… Человек этот спас мне жизнь, но ему не удалось спасти моего ребенка… Этот матрос…
— Матрос? — повторил за ней Уильям Эндру, видимо смущенный.
— Да, именно тот храбрый человек, которому я обязана жизнью. Получил ли он вознаграждение?
— Да, он был вознагражден, Долли.
И это действительно было сделано в свое время.
— И он теперь в Сан-Диего?
— Нет, дорогая Долли. Его здесь нет!.. Мне передавали, что он в плавании.
И последнее было верно. Матрос переменил службу на паровых лодках, поддерживающих сообщение по бухте, после чего совершил несколько плаваний на коммерческих судах и находился в настоящее время на одном из них.
— Можете ли вы мне сказать по крайней мере, как зовут его? — спросила миссис Брэникен.
— Его зовут Зах Френ.
— Зах Френ? Хорошо! Благодарю вас, господин Эндру! — отвечала Долли.
После этого она более не осведомлялась о том матросе, имя которого только что узнала.
С того дня Зах Френ не выходил из головы Долли. Отныне имя его неразрывно связано было в ее уме со всеми воспоминаниями катастрофы, разыгравшейся в бухте Сан-Диего. Она решила отыскать Заха Френа по возвращении его обратно. Он отправился в плавание несколько недель тому назад, вероятно, на одном из судов, приписанных к порту Сан-Диего. Она наведет справки, на каком именно корабле он отправился. Корабль этот вернется обратно через полгода, год — тогда… Несомненно, ‘Франклин’ возвратится ранее этого… Джон и она вместе решат насчет вознаграждения Заха Френа — заплатят ему этот долг их признательности. Да, Джон уже недолго будет в отсутствии. Скоро возвратится ‘Франклин’, а после того Джон сдаст командование над ним… И они больше не будут расставаться!
‘И зачем это так устроилось, — думала она, — чтобы наши поцелуи в день встречи смешались с нашими слезами?’…

Глава девятая — РАСКРЫТИЕ ИСТИНЫ

Между тем Уильям Эндру и опасался и жаждал объяснения с миссис Брэникен, чтобы сказать об окончательном исчезновении ‘Франклина’, гибели его экипажа и капитана, в чем уже более никто не сомневался в Сан-Диего. Выдержит ли ее рассудок этот новый удар, не помешается ли она снова, как и после первого испытания? Не представится ли ей, что Джон только что погиб, хотя он и покинул Сан-Диего четыре года тому назад? Время, столь целительное средство против горестей, ее совсем не коснулось, не оказало на нее действия. Можно было надеяться, что пока миссис Брэникен живет в Проспект-Хауз, не случится никакой неосторожности, никто прежде времени не проговорится.
Воспретив доставку газет и иной корреспонденции, Уильям Эндру и доктор Бромлей обеспечили себя с этой стороны. Однако Долли могла отлучиться из Проспект-Хауз, не предупредив никого, так как чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы выйти из дома, хотя, собственно говоря, на это и не последовало разрешения доктора. А потому нельзя было более медлить и следовало привести в исполнение принятое решение сообщить Долли в возможно скором времени о полном отсутствии всякой надежды на возвращение ‘Франклина’.
Между тем миссис Брэникен вслед за разговором с Уильямом Эндру решила отлучиться из дома, не предупредив о том свою прислугу, которая могла начать уговаривать ее, чтобы она никуда не ходила. Хотя прогулка ее не могла представлять никакой опасности при настоящем состоянии ее здоровья, но она могла повлечь за собой весьма тяжелые последствия в том случае, если бы ей пришлось узнать неожиданно без предварительной подготовки всю горькую истину. Долли намеревалась навести справки о Захе Френе.
Одна мысль неотвязно была у нее в голове с того времени, как она узнала имя матроса.
‘Его тогда не оставили, — думала она. — Несомненно, это так! Ему выдали в награду некоторую сумму денег, а я лично не могла участвовать в этом. Зах Френ пять или шесть недель тому назад отправился в плавание. Но, быть может, у него есть семья, жена, дети, и, вероятно, люди они небогатые! Обязанность моя навестить этих людей, помочь им, обеспечить им достаток! Я повидаюсь с ними и сделаю для них все, что обязана сделать!’
Мог ли Уильям Эндру отсоветовать миссис Брэникен выполнить этот долг, основанный на чувствах признательности и любви к ближнему, даже в том случае, если бы она и пожелала выслушать мнение его по этому вопросу?
В девять часов утра, 21 июня, Долли незаметно вышла из дома. Она была в трауре по своему ребенку, умершему, как она полагала, около двух месяцев тому назад. Глубоко взволнованная, переступила она, совершенно одна, без провожатых, порог своего дома, чего с ней давно уже не бывало.
Стояла превосходная погода, было жарко, как обыкновенно бывает в эти первые недели лета в Калифорнии, хотя зной умерялся ветром с моря.
Миссис Брэникен шла между заборами верхнего города. Вся поглощенная мыслью о том, что ей предстоит сделать, она не замечала всех тех перемен, которые произошли в этом квартале, — некоторых недавних построек, которые, казалось, должны были обратить на себя внимание. Во всяком случае, она вынесла весьма смутное представление о них. Впрочем, все эти изменения не были сами по себе настолько значительны, чтобы могли помешать ей отыскать дорогу, ведущую к бухте. Она не замечала удивления на лицах некоторых бывших ее знакомых при встрече с ней. Долли почувствовала непреодолимую потребность зайти по пути в католическую часовню, которую прежде усердно посещала. Обедня только что начиналась, когда она опустилась на колени в темном углу часовни. Она вся ушла в молитву — за мужа, ребенка и всех тех, кто были ей дороги.
Уходя, она заметила некоторые перемены внутри часовни. Ей показалось, что произведены какие-то перестройки в алтаре, перед которым она прежде опускалась на колени. Алтарь этот казался богаче, более современной архитектуры и как бы более выдвигался вперед. Разве часовня была недавно перестроена и расширена?.. Впечатление это было, однако, мимолетное, и оно вскоре рассеялось, как только миссис Брэникен начала спускаться по улицам торговой части города, весьма оживленной уже в то время дня. Однако истина могла раскрыться на каждом шагу: какая-нибудь афиша с обозначением времени, расписание железнодорожных поездов, отправления пароходов по Тихому океану, какое-либо объявление о предстоящем представлении, с обозначением на нем 1879 года. И тогда Долли сразу могла бы понять, что Уильям Эндру и доктор Бромлей обманывали ее и психическое расстройство ее продолжалось четыре года, а не несколько недель. А отсюда один лишь шаг к тому, чтобы узнать, что ‘Франклин’ покинул Сан-Диего четыре года, а не два месяца тому назад, и если все скрыли от нее, то единственно потому, что Джон еще не вернулся обратно и ему не суждено было никогда вернуться! В то время как она быстро шла к портовым набережным, ей пришло вдруг в голову пройти около дома Лена Боркера, а для этого надо было только сделать небольшой крюк в сторону.
— Бедная Джейн, — проговорила она тихо, про себя.
Дойдя до конторы на Флит-стрит, она с некоторым трудом отыскала это помещение, что вызвало в ней чувство не только удивления, но и смутного, тревожного беспокойства.
И действительно, вместо знакомой ей узкой и мрачной постройки возвышался громадный многоэтажный дом англосаксонской архитектуры с высокими решетчатыми окнами в нижнем этаже. Над крышей высился фонарь, а над ним развевался флаг, на полотнище которого красовались начальные буквы Н. W. У входной двери висела доска, на которой было начертано золочеными буквами:
Harris Wadanton & Co.
Долли вначале показалось, что она ошиблась. Оглядев, однако, улицу, она убедилась, что находилась действительно на углу Флит-стрит, у того дома, в котором навещала Джейн Боркер.
Долли провела рукой по глазам… Сердце ее сжималось от необъяснимого предчувствия. Она не в состоянии была дать себе отчет в том, что испытывала.
Торговый дом Эндру был недалеко. Прибавив шагу, Долли скоро увидела его за поворотом улицы. Вначале она хотела пойти туда. Нет… она зайдет на обратном пути, повидав семейство Заха Френа. Она рассчитывала узнать адрес квартиры матроса в конторе паровых шлюпок, на пристани.
Растерянная, нерешительная, с бьющимся тревожно сердцем, продолжала Долли свой путь. Она испытывала непреодолимое влечение к прохожим, хотела начать расспрашивать их, сама не зная о чем.
Ее несомненно приняли бы за безумную!.. Да была ли она и сама уверена в том, что снова не лишится рассудка? Не было ли по-прежнему пробелов в ее памяти?
Так дошла она до набережной. Вдали виднелась бухта. Несколько судов качалось от зыби на стоянках. Другие суда готовились сняться с якоря. Все это движение в порту вызывало разнообразные воспоминания у Долли. Не прошло еще двух месяцев, как она стояла на конечном пункте этой набережной и именно с этого места глядела в последний раз, как ‘Франклин’ маневрировал, чтобы выйти из бухты. Здесь Джон нежно попрощался с ней!
Сделав еще несколько шагов вперед, Долли подошла к конторе паровых шлюпок. Как раз в это время отваливала от пристани одна из этих шлюпок по направлению к стрелке Лома.
Долли следила за ней, прислушиваясь к шуму пара, выходившего из отверстия черной трубы.
Она увлеклась тяжелыми воспоминаниями о своем ребенке, погребенном в этих водах, которые манили ее к себе… Она чувствовала, что силы покидают ее, как будто она теряла почву под ногами… У нее закружилась голова… она едва удержалась на ногах. Минуту спустя она вошла в контору.
Агент, сидевший за столом, видя женщину со скорбным лицом, бледную, приподнявшись со своего места, пододвинул ей стул и сказал:
— Вы нехорошо себя чувствуете?
— Нет… ничего, — отвечала Долли. — Это так, слабость… Это скоро пройдет.
— Не угодно ли вам присесть в ожидании ближайшей шлюпки, она отваливает не более как через десять минут.
— Благодарю вас, — отвечала миссис Брэникен. — Мне нужна лишь справка. Быть может, вы мне дадите ее?
— О чем именно, сударыня?
Долли присела и провела рукой по лбу, как бы собираясь с мыслями.
— У вас, — сказала она, — состоял на службе один матрос, которого зовут Зах Френ?
— Да, сударыня, — отвечал агент. — Матрос этот недолго состоял у нас на службе, но я хорошо знал его.
— Не правда ли, ведь это он рисковал своей жизнью, чтобы спасти одну женщину, несчастную мать!..
— Да, действительно, я помню об этом… Это была миссис Брэникен… Да!… Это именно он.
— Он в настоящее время в плавании?
— Да.
— На каком судне плавает он?
— На трехмачтовом судне ‘Калифорния’.
— Из Сан-Диего?
— Нет, сударыня, из Сан-Франциско.
— А куда ушло это судно?
— В европейские моря.
Почувствовав большую, чем предполагала, усталость, миссис Брэникен замолчала на несколько минут, а агент ожидал новых вопросов.
Несколько успокоившись, она продолжала:
— Зах Френ уроженец Сан-Диего?
— Да.
— Не можете ли вы указать мне, где живет его семейство?
— Я всегда слышал от Заха Френа, что он совсем одинок. Не думаю, чтобы у него оставались родственники в Сан-Диего или в другом месте.
— Он не женат?
— Нет, не женат.
Не могло быть ни малейшего сомнения в точности всех справок, добытых от этого агента, который, видимо, хорошо знал Заха Френа.
Таким образом, нельзя было ничего предпринять в настоящее время, раз у этого матроса не было семейства, и, следовательно, миссис Брэникен приходилось ожидать возвращения ‘Калифорнии’ в Америку.
— Не известно ли, сколько времени будет продолжаться отсутствие Заха Френа? — спросила она.
— Не сумею сказать вам, сударыня, так как ‘Калифорния’ отправилась в дальнее плавание.
— Очень вам признательна, — сказала миссис Брэникен. — Мне доставит большое удовольствие повидаться с Захом Френом, но, несомненно, долго еще придется ждать его?
— Да!
— Впрочем, возможно, что будут получены вести о ‘Калифорнии’ через несколько месяцев, даже недель?
— Вести? — отвечал агент. — Полагаю, что торговый дом в Сан-Франциско, которому принадлежит это судно, уже несколько раз получал о нем вести.
— Уже?
— Да!
— Несколько раз даже?
Повторяя эти слова, миссис Брэникен встала с места и глядела на агента, как будто не поняла смысла его слов.
— Вот, — продолжал последний, подавая ей газету. — Это ‘Судовая газета’. В ней есть объявление, что ‘Калифорния’ вышла из Ливерпуля неделю тому назад.
— Неделю тому назад! — пробормотала миссис Брэникен, взяв газету дрожащими руками.
После этого она спросила голосом столь взволнованным, что агент едва мог расслышать ее вопрос:
— Как давно отправился Зах Френ? — спросила она.
— Около восемнадцати месяцев тому назад.
— Восемнадцать месяцев?
Долли пришлось опереться на угол письменного стола. Ее сердце замерло на несколько секунд. Тут она случайно взглянула на стену и увидела расписание времени прихода и отхода паровых шлюпок. В заголовке расписания напечатаны были следующие слова и цифры:
Март 1879 года.
Март 1879 года!.. Ее обманули! Четыре года прошло, как погиб ее ребенок!.. Четыре года, как Джон покинул Сан-Диего! Следовательно, она лишена была рассудка в продолжение четырех лет. Несомненно так! И если Уильям Эндру и доктор Бромлей уверяли ее, что она была психически больна в продолжение двух месяцев, то исключительно для того, чтобы скрыть от нее истину о ‘Франклине’. В действительности четыре года уже протекло и не было получено никаких известий о Джоне и его судне!
К большому изумлению и смущению агента, с миссис Брэникен сделался сильный нервный припадок. Но ей удалось побороть слабость, она быстро вышла из конторы и направилась по улицам верхнего города. Все прохожие, которые встречались с этой женщиной, мертвенно-бледной, с блуждающим взглядом, должны были бы принять ее за безумную.
И если несчастная Долли не была еще пока безумной, то не предстояла ли ей эта участь?
Куда направлялась она? К дому Уильяма Эндру, куда и прибыла через несколько минут. Она прошла по комнатам мимо агентов, которые не успели удержать ее, и открыла дверь той комнаты, в которой находился судовладелец.
Вначале Уильям Эндру был поражен появлением миссис Брэникен, а затем его охватила тревога, когда он заметил ее расстроенный вид и страшную бледность.
Прежде чем он успел сказать хоть слово, она воскликнула:
— Я знаю… Я знаю! Вы обманули меня! Я была безумной в продолжение четырех лет!
— Упокойтесь, дорогая Долли…
— Отвечайте!.. ‘Франклин’?.. Ведь четыре года уже, как он вышел отсюда?
Уильям Эндру опустил голову.
— Вы не получали вестей в продолжение четырех лет?
Уильям Эндру продолжал молчать.
— ‘Франклин’ считают погибшим! Никто из экипажа его уже более не вернется, и никогда более я не увижу Джона!
Слезы на глазах Уильяма Эндру были ответом.
Миссис Брэникен лишилась сознания.
Уильям Эндру крикнул прислугу, которая поспешила помочь Долли. Один из конторщиков послан был за доктором Бромлеем, жившим в той же части города.
Не без труда удалось доктору привести несчастную Долли в чувство, причем оставалось еще неизвестным, выдержал ли ее рассудок это последнее испытание, наиболее тяжелое из всех, перенесенных ею до того времени.
Постепенно приходя в себя, миссис Брэникен отчетливо осознала все то, что ей сделалось известным! Она вернулась к жизни в полном рассудке. Обливаясь слезами, глядела она вопрошающе на Уильяма Эндру, стоявшего на коленях перед ней и державшего ее руки в своих.
— Говорите, говорите, Эндру! — могла только сказать она.
Тогда голосом, прерываемым рыданиями, Уильям Эндру сообщил ей, какие беспокойства вызывало сначала отсутствие вестей о ‘Франклине’, как были отправлены телеграммы и письма в Сингапур и Индию, куда судно вовсе не приходило, как произведено было дознание по пути, по которому прошло судно Джона, и как все оказалось тщетным и нельзя было напасть ни на какие следы кораблекрушения.
Неподвижно, безмолвно, со взглядом, устремленным вдаль, слушала миссис Брэникен, и когда Уильям Эндру закончил свою тяжелую повесть, она пробормотала про себя:
‘Ребенок мой погиб… муж мой погиб… Ах, зачем не дал мне Зах Френ также погибнуть!’
Вскоре, однако, лицо ее оживилось и свойственная ей энергия проявилась с такой силой, что доктор Бромлей устрашился за нее.
— Итак, о ‘Франклине’ со времени последнего дознания ничего не удалось узнать? — спросила она решительным голосом.
— Ничего, — отвечал Уильям Эндру.
— И вы считаете его погибшим?
— Да, погибшим.
— Не получено было также никаких известий о Джоне и экипаже судна?
— Никаких известий, бедная моя Долли, и теперь у нас нет более надежды.
— Нет более надежды! — отвечала на это миссис Брэникен почти иронически.
Она приподнялась с места и протянула руку по направлению к одному из окон, из которого виднелось вдали море.
Уильям Эндру и доктор Бромлей смотрели на нее со страхом, опасаясь за ее рассудок.
Но Долли вполне владела своим рассудком, и взгляд освещен был светом ее души.
— Нет более надежды! — повторила она. — Вы говорите, нет более надежды! Если Джон погиб для вас, мистер Эндру, то он не погиб для меня! Я не хочу владеть этим состоянием без него! Я посвящу все это состояние тому, чтобы отыскать Джона и его товарищей с ‘Франклина’! И, с Божьей помощью, я их отыщу! Да, я их отыщу!

Глава десятая — СБОРЫ

Для миссис Брэникен началась новая жизнь. Несомненна была гибель ее ребенка, но нельзя было признавать столь же несомненной гибель мужа. Ведь Джон и его товарищи могли спастись при кораблекрушении и найти убежище на одном из островов, рассеянных в водах, омывающих берега Филиппинских островов, Целебеса и Явы? Ведь возможно же было, что они находились во власти какого-нибудь туземного племени и лишены были возможности бежать? Надежда эта была так сильна у миссис Брэникен, что она произвела перемену и в общественном настроении Сан-Диего. Нет, она решительно отказывалась верить и не желала признавать, что Джон и экипаж судна погибли, весьма возможно, что столь настойчивое ее убеждение способствовало тому, что ей удалось сохранить на этот раз свой рассудок. У нее теперь была одна цель в жизни — отыскать Джона, и она стремилась к этой цели с такой энергией, которая все более и более возрастала, в зависимости от обстоятельств. Джон был жив, и ей удастся спасти его, раз Господу Богу угодно было, чтобы Зах Френ спас ее. Рассудок вернулся к ней, и судьба предоставила ей необходимые денежные средства для производства розысков. Она решила употребить свое состояние на поиски, выдачу денежных вознаграждений и снаряжение экспедиций. Будет произведено самое тщательное исследование всех без исключения островов и островков по пути, пройденному молодым капитаном. Миссис Брэникен совершит для Джона Брэникена все то, что совершено было леди Франклин для Джона Франклина.
Друзья Долли понимали, что им следовало сплотиться с ней, поддерживать в ее стремлениях, приложить свои усилия к ее усилиям.
Так и поступил Уильям Эндру, хотя и сомневался в счастливом исходе попыток отыскать спасшихся от кораблекрушения. Вместе с капитаном ‘Баундари’, судно которого было разгружено и находилось в то время в Сан-Диего, он сделался одним из самых горячих сторонников миссис Брэникен. Капитан Эллис, решительный человек, на которого можно было во всем положиться, преданный друг Джона, был приглашен на совещание с миссис Брэникен и Уильямом Эндру. Совещание происходило в Проспект-Хауз. Долли не пожелала покинуть скромный дом, в котором Джон оставил ее перед своим отъездом и где он снова встретится с нею по возвращении. До возвращения мужа в Сан-Диего ничего не должно было измениться в ее прежней жизни. Она будет жить так же просто, употребляя все свои средства на розыски и добрые дела.
Все это сделалось известным в городе и увеличило чувства симпатии к этой благородной женщине, не желавшей признавать себя вдовой Джона Брэникена.
Она и не подозревала, что ею восхищались, даже преклонялись перед ней.
Многие не ограничивались только пожеланиями ей успеха в предпринимаемых розысках, но и сами горячо верили в успех. Перед Долли почтительно снимались шляпы и склонялись головы, когда она шла из верхнего города, направляясь в торговый дом Эндру, или к капитану Эллису, и появлялась ее строгая и печальная фигура всегда в трауре, постаревшая на десять лет, тогда как в действительности ей было всего 25 лет от роду. Она, однако, совершенно не замечала всех этих проявлений почтения к ней.
На совещаниях, происходивших между миссис Брэникен, Уильямом Эндру и капитаном Эллисом, последний позаботился прежде всего восстановить возможно точнее путь, пройденный ‘Франклином’. Торговый дом Эндру отправил принадлежавшее ему судно в Индию, с предварительным заходом в Сингапур, для сдачи части перевозимого груза. Весьма правдоподобно было, что капитан Джон придерживался островов Гавайских или Сандвичевых. Пройдя область Микронезии, ‘Франклин’ должен был, чтобы добраться до Сингапура, направиться к Марианским и Филиппинским островам и пройти через Целебесское море и Макассарский пролив в Яванское море, омывающее с южной стороны Зондские острова. У западной оконечности Малакского пролива, образуемого полуостровом того же названия и островом Ява, расположен Бенгальский залив, в котором потерпевшие кораблекрушения не могли нигде в другом месте найти убежища, как только на Никобарских или Андаманских островах.
Не могло быть, впрочем, ни малейшего сомнения в том, что Джон Брэникен не заходил в Бенгальский залив. И так как было достоверно известно, что он не заходил в Сингапур, то последнее, несомненно, указывало на то, что он не выходил из пределов Яванского моря и архипелага Зондских островов.
Ни один моряк не мог бы признать правильным предположение, что ‘Франклин’ предпочел труднейший путь в Калькутту вместо обычного, придерживаясь северного австралийского берега, по извилистому фарватеру пролива Торреса!
Капитан Эллис удостоверял, что капитан Джон Брэникен не мог допустить такой неосторожности, как опасное плавание по этому проливу. На основании всех этих соображений мысль о направлении поисковой экспедиции в пролив Торреса была окончательно оставлена и принято было решение производить розыски исключительно лишь в малайских водах.
И действительно, тысяча островов и островков разбросаны в морях, омывающих Каролинские острова, Целебес и Яву, и на одном из них только и могли найти убежище люди экипажа ‘Франклина’, если им удалось спастись, или они могут находиться там в плену у дикарей без всякой надежды когда-либо снова попасть на родину.
Решено было немедленно снарядить экспедицию в малайские воды. При этом последовало предложение со стороны миссис Брэникен, которому она придавала большое значение, а именно: не пожелает ли капитан Эллис сам стать во главе этой экспедиции?
Так как ‘Баундари’ был в то время разоснащен и Эллис был свободен, то капитан, хотя и был изумлен неожиданностью сделанного ему предложения, поспешил отдать себя в распоряжение миссис Брэникен, заручившись предварительно согласием со стороны Уильяма Эндру, который не только не затруднился его дать, но даже горячо поблагодарил Эллиса за проявленное им желание принять личное участие в предстоящем трудном деле.
— Я лишь исполняю свой долг и совершу все, что только от меня зависит, чтобы отыскать тех, кому удалось спастись с ‘Франклина’. Если капитан жив…
— Джон жив! — заявила Долли столь уверенно, что даже упорно не верящий в это человек не дерзнул бы противоречить ей.
Вслед за этим капитан Эллис приступил к обсуждению различных деталей плана. Не было затруднений подыскать соответствующий состав экипажа. Оставалось решить вопрос о самом судне. Очевидно, нельзя было и помышлять о том, чтобы воспользоваться ‘Баундари’ для подобного рода экспедиции: парусное судно не годилось, необходимо было паровое судно.
Несколько вполне соответствующих для подобного плавания паровых судов стояло в то время в Сан-Диего. Предоставив необходимые денежные средства в распоряжение капитана Эллиса, миссис Брэникен поручила ему приобрести самое быстроходное паровое судно дальнего плавания.
Несколько дней спустя все было сделано и Долли сделалась владелицей ‘Давитта’, получившего новое имя ‘Долли Хоуп’ — ‘Надежда Долли’. Это было паровое судно водоизмещением 800 тонн, приспособленное к большому запасу каменного угля, что позволяло ему делать большие переходы, не заходя в порты для возобновления запасов топлива. Судно это по типу своему было трехмачтовой шхуной с достаточной парусностью и машиной в 1200 паровых сил, развивающей скорость до 15 узлов в час. ‘Долли Хоуп’ хорошо слушалось руля и совершенно соответствовало всем условиям плавания в морях, усеянных островами, островками и подводными рифами. Нельзя было бы найти более подходящее судно для предстоящей экспедиции.
Потребовалось не более трех недель, чтобы привести ‘Долли Хоуп’ в совершенный порядок, а именно: испробовать паровые котлы, проверить машину, исправить оснастку и паруса, выверить компасы, погрузить уголь и провизию в расчете на плавание в продолжение одного года. Капитан Эллис решил не покидать вод, в которых ‘Франклин’ мог потерпеть крушение, пока не будет произведено самое тщательное исследование всех мест, где в той области возможно было найти убежище. Он связал себя словом моряка, будучи из числа тех людей, которые всегда держат свое слово.
Хорошее судно при хорошем экипаже — двойной шанс успеха, и капитан Эллис мог лишь поздравить себя в этом отношении, встретив со стороны морского кружка Сан-Диего активное содействие. Самые лучшие моряки пожелали поступить на службу под его начальство. Происходило соревнование среди моряков, выражавших желание идти на поиски погибших, которые все были уроженцы Сан-Диего.
Экипаж ‘Долли Хоуп’ состоял из помощника капитана, лейтенанта, боцмана, квартирмейстера и двадцати пяти человек команды, в том числе машинистов и кочегаров. Капитан Эллис был уверен в том, что матросы сделают все возможное для успеха экспедиции, как бы продолжительна она ни была.
Само собой разумеется, что миссис Брэникен не бездействовала во время этих приготовлений.
Она, чем могла, помогала капитану Эллису, устраняя многие затруднения путем добавочных денежных средств, не упуская из виду ни малейшего обстоятельства, способного обеспечить удачный исход экспедиции.
Вместе с тем добрая женщина не забывала и о тех семьях, которые терпели нужду вследствие гибели судна.
Ей пришлось несколько расширить те меры, которые были приняты в свое время непосредственно торговым домом Эндру. Отныне дальнейшая судьба этих семейств была обеспечена в должной мере до того времени, когда люди с ‘Франклина’ будут найдены и возвращены домой благодаря розыскам, предпринимаемым миссис Брэникен.
Весьма сожалела Долли о том, что была не в состоянии распространить заботы свои также и на Джейн Боркер! Ей стало известно, как несчастная женщина была добра к ней во время ее болезни. Она знала, что Джейн не покидала ее ни на минуту. Несомненно, и в настоящее время Джейн была бы в Проспект-Хауз, не будь она вынуждена вследствие расстроенных дел своего мужа покинуть Сан-Диего и, вероятно, Соединенные Штаты. Какие бы упреки ни заслуживал Лен Боркер, бесспорно было, что Джейн оставалась все время безупречна, как любящая и вполне преданная родственница. Долли сохранила к ней чувство глубокой дружбы и, представляя себе ее тяжелое положение, не могла не сожалеть, что лишена возможности выразить Джейн свою признательность и благодарность. Невзирая, однако, на все старания Уильяма Эндру, ничего не удалось узнать о том, что сталось с семейством Боркер. Конечно, миссис Брэникен не могла бы вернуть их обратно в Сан-Диего даже в том случае, если бы ей известно было, где они укрывались, ибо над Леном Боркером висело обвинение в мошеннических проделках, но она поспешила бы перевести в распоряжение Джейн денежную помощь, в которой несчастная женщина несомненно крайне нуждалась.
‘Долли Хоуп’ было вполне готово к 27 июля. Миссис Брэникен посетила судно утром этого дня, в последний раз умоляя капитана Эллиса не останавливаться ни перед чем, лишь бы отыскать следы ‘Франклина’.
Она не сомневалась в удаче. Джон вернется на родину, а с ним и его экипаж. Она выражала эту надежду так убежденно, что матросы рукоплескали ее словам.
При отплытии судна капитан Эллис обратился со следующими словами к миссис Брэникен и сопровождавшему ее Уильяму Эндру:
— Даю клятву перед вами, миссис Брэникен, перед Уильямом Эндру за себя, моих офицеров и экипаж судна, что никакие опасности, никакие трудности не заставят нас потерять надежду отыскать капитана Джона и экипаж ‘Франклина’. Судно, снаряженное вами, носит название ‘Долли Хоуп’ — надежда, и оно сумеет быть достойным этого названия.
— С Божьей помощью и преданностью тех, которые уповают на Его милосердие! — отвечала миссис Брэникен.
— Ура! Ура! Джону и Долли Брэникен!
‘Ура’ это было подхвачено всей толпой, занимавшей портовые набережные.
‘Долли Хоуп’ тронулось с места и направилось к выходу из бухты. Выйдя за бакен, судно взяло курс на юго-запад и благодаря своей сильной машине вскоре очутилось в открытом море.

Глава одиннадцатая — ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ В МАЛАЙСКОМ МОРЕ

После перехода в две тысячи двести миль перед ‘Долли Хоуп’ показалась на горизонте гора Моуна-Кеа, возвышающаяся на пятнадцать тысяч метров над островом Гавайя, самым южным из группы Сандвичевых островов.
Кроме пяти больших и трех малых в группу Сандвичевых островов входят еще несколько островков, на которых нельзя было рассчитывать отыскать какие-либо следы ‘Франклина’. Нельзя было сомневаться, что весть о крушении ‘Франклина’ уже давно разнеслась бы повсюду даже и в том случае, если бы он разбился на рифах Медо-Ману, обитаемых лишь морскими птицами. Сандвичевы острова населены довольно густо, на одном лишь острове Гавайя насчитывается до ста тысяч жителей, кроме того, на этих островах имеют постоянное пребывание французские, английские и американские миссионеры, благодаря которым весть о гибели судна быстро дошла бы до калифорнийских портов.
Наконец, встреча капитана Эллиса с ‘Франклином’ четыре года тому назад в открытом море произошла в таком месте, которое определенно устанавливало, что оба судна оставили за собой группу Сандвичевых островов. А потому ‘Долли Хоуп’ продолжало свой путь на юго-запад по Тихому океану, плавание по которому в продолжение нескольких теплых месяцев вполне безопасно.
Шесть дней спустя быстроходное паровое судно перешло ту условную линию, которую географы провели с юга на север между Полинезией. Капитану Эллису не было необходимости исследовать западную часть Полинезийских островов. Микронезийские острова окружены рифами, а потому ‘Долли Хоуп’ предстояло отыскивать здесь следы кораблекрушения.
Двадцать второго августа брошен был якорь в Отия, наиболее значительном острове группы Маршалловых островов, который посетили русские под начальством капитана Коцебу в 1817 году. Группа этих островов в тринадцать миль с севера на юг включает в себя не менее шестидесяти пяти островков.
Хотя ‘Долли Хоуп’ вполне могло бы возобновить запас пресной воды из цистерн, имевшихся на острове, в продолжение всего нескольких часов, тем не менее оно простояло тут пять суток.
Тщательно исследовав окружающие рифы на паровом баркасе, капитан Эллис лично убедился в том, что ни одно судно не потерпело на них крушения за последние четыре года. Вдоль Мюльгравских островков найдены были, правда, будто обломки, но они по исследовании оказались сосновыми, пальмовыми и бамбуковыми пнями, прибитыми северными и южными течениями к берегу. Такие пни и стволы деревьев служат туземным жителям материалом для сооружения лодок.
Губернатор острова Отия сообщил капитану Эллису, что с 1872 года всего лишь одно судно разбилось о подводные камни на восточной стороне, а именно английский бриг, экипаж которого был впоследствии возвращен на родину.
Выйдя из архипелага Маршалловых островов, ‘Долли Хоуп’ направилось к Каролинским островам. По пути произведено было также безуспешное исследование острова Уалат. Уже 3 сентября судно вступило в воды этого обширного архипелага, расположенного между 12 северной и 3 южной широты, 129 восточной и 170 западной долготы, иначе говоря — на протяжении двухсот двадцати пяти миль с севера на юг, по обеим сторонам экватора, и приблизительно на тысячу миль с запада на восток. ‘Долли Хоуп’ пробыло около трех месяцев в этих морях, достаточно уже в настоящее время исследованных благодаря смелому русскому мореплавателю Литке и французам Дюперре и Дюмон-Дюрвилю. В продолжение трех месяцев были исследованы главные группы островов, образующие этот архипелаг.
Центральным пунктом производимых исследований выбраны были острова Ян и Гуап, входящие в состав группы Каролинских островов, где расположено не менее 500 островов. С этого пункта паровое судно приступило к исследованию наиболее отдаленных из них,
Усердие и рвение всего экипажа ‘Долли Хоуп’ в продолжение всего этого времени были выше всяких похвал. Ни один из них не считался ни с опасностями, ни с утомлением, неизбежными при плавании среди бесконечного множества подводных камней, в узких проливах, усеянных коралловыми рифами. В довершение затруднений наступил период сильных ветров, в продолжение которого особенно часты случаи кораблекрушений.
Шлюпки и баркасы ежедневно отправлялись с судна для исследования бухт, в которые течения могли занести какие-либо обломки. Люди были всегда вооружены, ибо приходилось исследовать не безлюдные полярные местности, как это было при розысках адмирала Франклина, а на островах, большей частью населенных дикими племенами, а потому капитану Эллису приходилось придерживаться приемов, примененных ранее Антрекасто, когда тот производил розыски погибшего Лаперуза. Важнее всего было завязать сношения с туземцами. Не раз приходилось экипажу ‘Долли Хоуп’ встречать враждебный прием со стороны туземных племен. Случались даже нападения, которые приходилось отбивать с оружием. Двое или трое матросов были при этом ранены, но, к счастью, не особенно тяжело.
Капитан Эллис отправил первые свои письма к миссис Брэникен с архипелага Каролинских островов, с кораблями, направлявшимися к американскому берегу. Решено было возобновить неудавшиеся у Каролин исследования, продвигаясь к западу, включив в крут изысканий всю систему малайских вод.
Ко 2 декабря ‘Долли Хоуп’ бросило якорь у одного из главнейших островов Филиппин — не только наиболее важного архипелага Малайских островов, но и наиболее значительного из всех остальных, известных географам как в малайских водах, так и в остальных океанах и морях. Группа этих островов, открытая Магелланом в 1521 году, находится в семистах милях к западу от Каролин и расположена от 5 до 21 северной широты и от 114 до 123 восточной долготы.
‘Долли Хоуп’ не бросало якоря у большого острова Люсон, иначе называемого Манилой, ибо никаким образом нельзя было предполагать, чтобы ‘Франклин’ мог так далеко зайти в китайские моря, держа курс на Сингапур. Соображения эти привели к тому, что капитан Эллис выбрал центром предстоящих ему изысканий остров Минданао, расположенный к югу от архипелага, то есть на пути, по которому, несомненно, следовал Джон Брэникен.
К указанному числу ‘Долли Хоуп’ стояло на якоре у юго-западного берега в порте Замбоанга, резиденции губернатора, управляющего тремя алькадиями, на которые разделен весь остров.
Минданао разделен на две части: одну — испанскую, вторую туземную, последняя подчинена султану, столица владений которого Селанган. Само собой разумеется, что капитану Эллису пришлось прежде всего обратиться к губернатору и алькадам за необходимыми ему справками — не известно ли им о каком-либо кораблекрушении у берегов Минданао. Местные власти проявили большую предупредительность, но категорически ответили, что у берегов Минданао, состоящих во владении Испании, никаких кораблекрушений не было в продолжение пяти последних лет.
К этому заявлению было, однако, прибавлено, что губернатор лишен возможности сообщить что-либо по отношению к той части острова, которая не подчинена испанскому управлению.
Берег этой части острова населен минданайцами, карагосами, лутасами, субанисами и иными племенами дикарей, которых по многим причинам можно подозревать в людоедстве. Все эти туземцы лично заинтересованы в том, чтобы слухи о кораблекрушении не распространялись, и принимают соответствующие к тому меры, а потому весьма возможны случаи кораблекрушений, которые навсегда остались неизвестными. Значительное число малайцев систематически занимаются морским разбоем и преследуют коммерческие суда, в случае если их прибивает ветром к берегу. Если такое судно делается добычей малайцев, то после разграбления оно обыкновенно исчезает бесследно.
И если бы ‘Франклин’ подвергся подобной участи, губернатор не был бы поставлен об этом в известность.
Полученные сведения не имели никакого значения, и капитан Эллис решил продолжать плавание в этих опасных водах. Они медленно продвигались вдоль берега, производя высадки для исследования, причем не раз углублялись в чудные леса тамариндовых, бамбуковых, корнепусковых деревьев, черного, красного дерева, магнолий, которые составляют богатства Филиппинских островов. Капитану Эллису и экипажу пришлось посетить несколько селений, расположенных в плодороднейших долинах, где произрастают все растения умеренного и тропического поясов. Посещения эти вызваны были надеждой напасть на какие-либо следы кораблекрушения, обломки судов, людей, находящихся в плену у какого-нибудь племени. Но поиски их не увенчались, однако, успехом, и ‘Долли Хоуп’ пришлось вернуться обратно в Замбоанга после крайне тяжелого плавания, в продолжение которого благодаря лишь чуду удалось не разбиться о какой-нибудь подводный камень в этих водах.
Исследование в архипелаге Филиппинских островов потребовало не менее двух с половиной месяцев, так как пришлось приставать у более чем сотни островов, из которых наиболее значительными, после Люсона и Минданао, были: Миндоро, Лейте, Самар, Панай, Негрос, Зебу, Масбате, Палаван, Катандуанес и другие. Капитаном Эллисом исследована была также группа островов Бассилан, к югу от Замбоанга, после чего он направился к архипелагу островов Холо, куда и прибыл 25 февраля 1880 года.
Архипелаг этот — в полном смысле — гнездо пиратов, в котором живут туземцы, скрываясь в чаще джунглей.
Единственный посещаемый изредка порт — это порт Бевуан, расположенный на главном острове, по имени которого и названа вся группа островов.
‘Долли Хоуп’ бросило якорь в Бевуане. Благодаря тому, что капитан Эллис не жалел подарков, как вещами, так и деньгами, ему удалось войти в сношения с султаном и князьками, которые управляют племенем в шесть или семь тысяч человек. Туземцы указали ему следы нескольких кораблекрушений, происшедших у этих островов, вокруг которых возвышаются ряды коралловых рифов и подводных камней.
Были найдены некоторые обломки, но не удалось отыскать среди них ни одного, который мог бы принадлежать ‘Франклину’. Потерпевшие кораблекрушения команды либо погибли, либо были возвращены на родину.
Несмотря на возобновление запаса каменного угля в Минданао, количество его значительно сократилось ко времени окончания плавания ‘Долли Хоуп’ в лабиринте островов группы Холо. Запас топлива был достаточен, однако, для перехода Целебесского моря по направлению к островам Маратуба, с тем чтобы стать на якорь в порту Банджер-Массинг, расположенном на южном Борнео.
Капитан Эллис втянулся в этот закрытый, наподобие озера, водный бассейн, окаймленный с одной стороны Малайскими островами, а с другой — целым поясом островков… Невзирая, однако, на эти естественные защиты, бури на Целебесском море чрезвычайно часты и сильны. Свирепствующие там тифоны в значительной мере разрушают то великолепное впечатление, которое производит это море, сияющее всеми цветами радуги благодаря инфузориям и моллюскам.
‘Долли Хоуп’ пришлось испытать на себе всю тяжесть плавания в этих водах в ночь с 28 на 29 февраля. Ветер постепенно свежел в продолжение дня и хотя значительно ослабел к вечеру, тем не менее огромные багровые тучи на горизонте предвещали бурную ночь.
Сильнейший ураган разразился действительно около 11 часов вечера, и море мгновенно сделалось бурным.
Капитан Эллис, опасавшийся за машину ‘Долли Хоуп’, желая обезопасить себя от всяких осложнений, способных затруднить выполнение задачи, распорядился поставить судно по ветру, с тем чтобы иметь возможность ограничиваться лишь такой работой паровой машины, которая достаточна была, чтобы сообщать винту небольшую скорость: это необходимо было для того, чтобы судно продолжало повиноваться рулю. Невзирая, однако, на принятые меры предосторожности, смерч был настолько силен, а волны — настолько яростны, что ‘Долли Хоуп’ бросало во все стороны. Несколько волн принесли с собой сотни тонн воды на палубу судна, откуда она залилась и в трюм.
Водонепроницаемые переборки выдержали и воспрепятствовали воде залить кочегарни и помещение паровой машины. Это было большим счастьем, потому что в противном случае ‘Долли Хоуп’ оказалось бы не в силах бороться с рассвирепевшей стихией и, не повинуясь рулю, бросаемое из стороны в сторону, неминуемо погибло бы.
Экипаж судна выказал в этих критических обстоятельствах столько же хладнокровия, сколько и мужества, беззаветно борясь со стихией.
Судну удалось спастись благодаря лишь искусному и быстрому маневрированию.
Море успокоилось после страшной бури, свирепствовавшей пятнадцать часов подряд, успокоение наступило, можно сказать, внезапно при приближении к острову Борнео, и утром 2 марта ‘Долли Хоуп’ оказалось в виду островов Маратубас. В продолжение первой половины марта произведены были самые тщательные исследования этих островов, входящих в область острова Борнео. Благодаря щедрой раздаче подарков старейшины различных племен, населяющих эти острова, оказали всяческое содействие в расследовании. Последнее, однако, не выяснило ничего, способного навести на причины гибели ‘Франклина’. Можно было опасаться, имея в виду частые случаи разбоев в этих водах, что Джон Брэникен и экипаж его были уничтожены все до последнего человека.
Однажды, беседуя по этому поводу со своим помощником, капитан Эллис сказал:
— Весьма правдоподобно, что ‘Франклин’ погиб при нападении пиратов. Тогда ясно, почему нам не удалось до сего времени напасть на какие бы то ни было следы кораблекрушения. Понятно, что пираты не трубят о своих подвигах. И каждый раз, как исчезает какое-либо судно, катастрофа эта приписывается тайфуну, после чего все успокаиваются.
— Вы правы, — отвечал на это помощник капитана ‘Долли Хоуп’. — Что касается пиратов, то их достаточно в этих морях, и нам лично придется принять все меры предосторожности, когда мы будем спускаться по Макассарскому проливу.
— Несомненно, нам придется сделать это, — продолжал капитан Эллис, — но мы находимся в гораздо более выгодных условиях, чем был Джон Брэникен, для того чтобы спастись от этих разбойников. Затруднительно для парусного судна маневрировать, как того требуют обстоятельства, при непостоянных и меняющих направление ветрах, но пока машина наша исправна, нам нечего опасаться, и никакие малайские суда не в состоянии нагнать нас.
‘Долли Хоуп’ втянулось в Макассарский пролив, отделяющий берег Борнео от столь прихотливо изогнутого берега острова Целебес. Капитан Эллис подверг самому внимательному исследованию все бухты восточного берега в продолжение двух месяцев, от 15 марта до 15 мая, предварительно возобновив запас угля в порту Демаринг.
Остров Целебес, открытый Магелланом, имеет сто девяносто две мили в длину и двадцать пять миль в ширину.
Очертанием своим он напоминает, по сравнению некоторых географов, тарантула, огромные лапы которого изображают полуострова. Он вполне выдерживает сравнение с Борнео красотой своего местоположения, богатством почвы и удачным расположением горных цепей. Бесчисленное множество извилин береговой линии острова, образуя значительное число убежищ для пиратов, приводят к тому, что плавание по этому проливу представляет весьма большие опасности. Невзирая, однако, на эти затруднения, капитан Эллис с прежней настойчивостью и добросовестностью продолжал свои поиски. Постоянно поддерживая пар в котлах судна на должном уровне, он производил исследования всех береговых бухт на баркасах, всегда готовый при малейшей опасности принять их обратно на судно. По мере приближения к южной оконечности пролива ‘Долли Хоуп’ подвергалось все меньшим опасностям, так как эта часть острова Целебес находилась под голландским владычеством. Главный город в этих владениях— Макассар, прежний Влаардинген, защищаемый фортом Роттердам. Там-то бросил 17 мая капитан Эллис якорь, признавая необходимым предоставить несколько дней отдыха судовой команде, а также возобновить запас угля. Если не удавалось до сих пор напасть на какие-либо следы Джона Брэникена, то ему сделалось известным в этом порту по крайней мере о весьма важных данных, относящихся к тому пути, которого должен был придерживаться ‘Франклин’, а именно: судно это отмечено было 3 мая 1875 года проследовавшим в открытое море, в расстоянии десяти миль от Макассара, по направлению к Яванскому морю. Таким образом, получены были неопровержимые доказательства того, что судно не погибло в опасных малайских морях. Следовательно, необходимо было производить розыски за островами Целебес и Борнео, иначе говоря, в Яванском море, вплоть до Сингапура.
Капитавг Эллис известил миссис Брэникен об этом письмом, вновь подтверждая данные им обещания держать ее в курсе всех исследований, которые будут предприняты.
Вначале ‘Долли Хоуп’ не имело причин переходить за Сингапурский меридиан, который должен был быть конечным пунктом на западе. Предполагалось на обратном пути дополнить начатые исследования тщательным осмотром южных берегов Яванского моря и посетить ряд островов, образующих пограничную линию, после чего намечалось, проходя среди группы Молукских островов, снова идти в Тихий океан для возвращения к американским берегам.
‘Долли Хоуп’ покинуло Макассар 23-го числа и после перехода по нижней части пролива, отделяющего остров Целебес от островд Борнео, бросило якорь в Банджер-Массинге — местопребывании губернатора острова Борнео, или Калематана, по первоначальному названию, присвоенному этому острову географами.
После подробного просмотра портовых ведомостей выяснилось полное отсутствие в них каких-либо указаний на проход ‘Франклина’ в виду этих берегов. Обстоятельство это представлялось, впрочем, весьма естественным, раз судно держалось открытого моря.
Направившись затем на юго-запад, десять дней спустя капитан Эллис бросил якорь в порту Батавии, на крайней оконечности обширного острова Ява, вулканического происхождения, вечно окутанного дымом огнедышащих кратеров его вулканов.
Достаточно было несколько дней для того, чтобы экипаж судна сделал закупку свежих запасов провизии в этом большом городе — наиболее значительном в океанских владениях Голландии. Осведомленный через газеты о предпринятых миссис Брэникен розысках потерпевших кораблекрушение, генерал-губернатор острова отнесся весьма приветливо к капитану Эллису. Он не в состоянии был, однако, сообщить ему какие-либо указания относительно ‘Франклина’. Общее мнение моряков в Батавии в то время заключалось в том, что американское трехмачтовое судно пошло ко дну со всем своим экипажем и грузом во время какой-нибудь бури.
В подтверждение справедливости подобного предположения приводились указания на несколько судов, пропавших без вести в первой половине 1875 года, причем ни один обломок не был прибит морскими течениями к берегу.
Покинув Батавию и оставив влево от себя Зондский пролив, соединяющий Яванское и Тиморское моря, ‘Долли Хоуп’ направилось к островам Биллитау и Банга. Когда-то острова эти кишели пиратами, и появлявшимся около них судам для приема железа и олова приходилось бдительно охранять себя от нападений. Со временем, однако, удалось истребить разбойников, и можно было надеяться, что ‘Долли Хоуп’ и его экипаж не подвергнутся нападению.
Последовательно продвигаясь на северо-запад и исследуя по пути острова у берега Суматры, утром 20 июля, после перехода, замедленного встречными ветрами, минуя полуостров Малакка, ‘Долли Хоуп’ бросило якорь у острова Сингапур. Капитан Эллис был вынужден пробыть в порту, расположенном на южной стороне острова, в продолжение двух недель, ибо оказалось необходимым произвести некоторые исправления в паровой машине.
С того времени, как англичане основали в Сингапуре, в 1818 году, первую торговую контору, владения эти, далеко не обширные, не более двухсот семидесяти квадратных миль, приобрели чрезвычайное значение как пункт, обеспечивающий английские торговые сношения между Европой и Америкой, и постепенно заняли первенствующее положение среди колоний на Дальнем Востоке.
Как известно, ‘Франклин’ должен был сдать в Сингапуре часть своего груза за счет торгового дома Эндру по пути в Калькутту. Но выяснилось, что это трехмачтовое американское судно никогда не появлялось там.
Тем не менее капитан Эллис имел намерение воспользоваться своим прибытием в Сингапур, чтобы собрать справки по поводу всех бурь, свирепствовавших в Яванском море за последние годы.
Так как доказано было прохождение ‘Франклина’ в виду Макассара, а, с другой стороны, так как судно это не прибыло в Сингапур, то несомненно было, что ‘Франклин’ потерпел крушение на пути между этими двумя пунктами, — разве только капитан Джон Брэникен решился покинуть Яванское море и пройти по одному из тех проливов, которые разделяют между собой Зондские острова, с тем чтобы спуститься к Тиморскому морю. Выполнение этого решения представлялось тем не менее совершенно необъяснимым, невероятным, имея в виду конечное назначение его пути — Сингапур!
Так как произведенное в Сингапуре дознание привело лишь к отрицательным результатам, капитану Эллису оставалось откланяться губернатору и направиться обратно в Америку.
Сниматься с якоря назначено было на 25 августа. Погода в этот день была бурная.
Зной был чрезвычайный, обычный в жарком поясе в августе. ‘Долли Хоуп’ пришлось пострадать от непогоды в продолжение последних недель.
Тем не менее исследованы были все пункты побережья при проходе у архипелага Зондских островов. Посещены были последовательно острова Мадура, Бали — наиболее значительный по коммерческому обороту, равно как и Ломбок и Сумбава. Посещение последнего из указанных островов происходило в то время, когда имелось опасение извержения вулкана Томбово: оно вскоре и осуществилось, принеся с собой столь же тяжелые последствия, как после извержения в 1815 году. Между всеми этими островами существует много проливов, через которые возможен доступ в Тиморское море. Пришлось маневрировать с возможной осторожностью, дабы избежать течений, столь сильных, что они увлекают за собой суда даже при дующих с запада муссонах. Легко представить себе поэтому, насколько опасно плавание в этих морях, а в особенности для парусных судов. Причинами этими и обусловлены столь частые в малайском поясе кораблекрушения.
Исследования, произведенные капитаном Эллисом, начиная с острова Флорее, по всей сети островов, расположенной на юг от Молукского моря, не привели ни к каким результатам. Неудивительно было, что экипажем судна овладело отчаяние после стольких неудач. Тем не менее нельзя было терять надежды отыскать ‘Франклин’. Возможно было, что капитан Джон прошел вдоль архипелага и по Молукскому морю, направляясь мимо острова Целебес, к Яванскому морю, вместо того чтобы пройти по Макассарскому проливу.
Время шло, и по-прежнему ничего не было занесено в путевой журнал по поводу судьбы ‘Франклина’. Не удалось получить никаких указаний о гибели какого-нибудь судна, весной 1875 года в водах, омывающих Тимор, три группы островов, составляющих Молукский архипелаг, группу островов Амбоин, — местопребывание генерал-губернатора, в которую входят острова Церам и Буру, так же как и в группах островов Банда и Жилоло.
‘Долли Хоуп’ прибыло 23 сентября в Тимор и лишь 27 декабря в Жилоло, в продолжение трех месяцев произведены были самые подробные исследования, которым оказывали полное содействие голландцы, и тем не менее не удалось ничего узнать.
‘Долли Хоуп’ завершило программу своей экспедиции. Остров Жилоло замыкал собой ту окружность, которую капитан Эллис обещал исследовать вокруг малайских владений. Экипажу дано было несколько дней для отдыха. Несомненно было, однако, что те же мужественные люди, невзирая на утомление и разочарования, вновь готовы были бы подвергнуться еще большим опасностям, если только появятся перед ними самые слабые указания и надежды.
‘Долли Хоуп’ возобновил все свои запасы в количестве, необходимом для возвращения домой, в Тернате, главном городе на острове Жилоло, занимающем господствующее положение на Молукском море, резиденции представителя Голландии. Утром 9 января капитан Эллис снялся с якоря и взял курс на северо-восток.
Погода не благоприятствовала плаванию: встречные ветры сильно замедляли переход, который оказался весьма тяжелым. Лишь 23 января появились на семафорах в Сан-Диего сигналы о приближении ‘Долли Хоуп’.
Экспедиция в Малайское море продолжалась девятнадцать месяцев. Тайна ‘Франклина’ была погребена по-прежнему в морских пучинах, невзирая на все усилия капитана Эллиса и самоотверженность его экипажа.

Глава двенадцатая — ЕЩЕ ОДИН ГОД

Письма, полученные миссис Брэникен о результатах производимых розысков, не оставляли ей ни малейшей надежды на успех предприятия, и по получении последнего письма капитана Эллиса о предпринятых исследованиях в Молукском море она уже ни на что не рассчитывала.
Миссис Брэникен в сопровождении Уильяма Эндру направилась в порт, как только стало известно о приближении судна к Сан-Диего.
Достаточно было взглянуть на капитана Эллиса и команду, чтобы понять, что и вторая половина плавания закончилась столь же неудачно, как и первая.
Пожав руку капитану, миссис Брэникен направилась ко всем эти людям, вынесшим столько тяжких испытаний в продолжение плавания, и твердым голосом сказала:
— Очень признательна вам, капитан Эллис, и всем вам, друзья мои! Вы выполнили все, чего только могла я ожидать! Вы потерпели неудачу и, быть может, потеряли веру на успех в будущем? Лично я не теряю надежды! Я продолжаю надеяться снова свидеться с Джоном и его товарищами. Вся моя надежда на Господа Бога!..
Слова эти, проникнутые убеждением, только подкрепляли твердое намерение миссис Брэникен не изменять принятому ею решению и выражали такую энергию, что ее уверенность не могла не воодушевить всех присутствующих. Тем не менее, хотя ее речь и выслушана была с тем благоговейным вниманием, которое вызывало ее положение, никто не сомневался в том, что ‘Франклин’ и экипаж его безвозвратно погибли.
После встречи с экипажем судна миссис Брэникен и Уильям Эндру направились в судовую каюту, где капитан Эллис дал им подробный отчет о своей экспедиции.
На столе разложены были карты Полинезии и Малайского моря, где нанесен был путь, который прошло ‘Долли Хоуп’, остановки его в тех пунктах, которые были исследованы, данные, добытые в главнейших портах и поселениях туземцев, розыски в архипелагах. Заканчивая свое сообщение, капитан Эллис сказал:
— Позвольте мне, миссис Брэникен, обратить особое ваше внимание на следующие обстоятельства. Последний раз ‘Франклин’ был усмотрен третьего мая тысяча восемьсот семьдесят пятого года у южной оконечности острова Целебес, приблизительно через семь недель по отплытии из Сан-Диего,* после чего он исчез. А так как он не прибыл в Сингапур, то, очевидно, катастрофа произошла в Яванском море. Какая же именно катастрофа? Возможны лишь два предположения. Первое: ‘Франклин’ пошел ко дну под парусами или столкнулся с другим судном, причем не осталось никаких следов от обоих судов. Второе: он разбился о подводные камни или же уничтожен малайскими пиратами. Но в обоих случаях, несомненно, были бы найдены какие-либо обломки. Тем не менее, невзирая на все наши розыски, нам не удалось напасть на вещественные доказательства гибели ‘Франклина’.
Все это приводило к предположению, что ‘Франклин’ погиб во время одного из столь частых в малайских водах ураганов.
Уильям Эндру убежден был в этом и горестно поник головой, встретив упорный вопрошающий взгляд миссис Брэникен.
— А все-таки нет, — сказала она, — нет! ‘Франклин’ не пошел ко дну! Нет, быть не может! Джон и его товарищи не погибли!
По желанию Долли разговор продолжался, и капитану Эллису пришлось войти в мельчайшие подробности. Она не переставала задавать все новые и новые вопросы и настойчиво отстаивала свои предположения.
Беседа длилась три часа. Когда она закончилась и миссис Брэникен собиралась домой, капитан Эллис спросил, входит ли в ее планы распустить экипаж?
— Отнюдь нет, капитан, — отвечала она, — и я весьма буду сожалеть, если вы и экипаж ваш имеете намерение покинуть судно. Разве есть вероятность, что нам не придется предпринять в скором времени новую экспедицию, в силу неожиданных указаний? Не считаете ли вы поэтому возможным сохранить за собой команду над ‘Долли Хоуп’?
— Весьма охотно, — отвечал капитан Эллис, — но так как я состою на службе торгового дома Эндру, то, быть может, последнему угодно будет возложить на меня какие-нибудь иные обязанности?..
— Прошу вас, дорогой Эллис, не затрудняться подобными соображениями, — отвечал на это Эндру. — Я буду очень счастлив, если вы останетесь по-прежнему в распоряжении Долли, раз она того желает.
— Охотно отдаю себя в распоряжение миссис Брэникен. Экипаж и я не покинем ‘Долли Хоуп’.
— В таком случае буду просить вас, капитан, держать судно в постоянной готовности!
Выражая свое согласие, судовладелец имел в виду лишь удовлетворить желание Долли.
Капитан Эллис и он были убеждены, однако, что неудачный исход первой экспедиции должен был заставить ее отказаться от снаряжения второй.
Таким образом, подчиняясь воле миссис Брэникен, ‘Долли Хоуп’ не закончило своей кампании. Капитан Эллис и весь экипаж числились по-прежнему в судовых списках и получали вознаграждение, как во время плавания.
После тяжелого девятнадцатимесячного плавания в малайских водах существенно необходимы были серьезные исправления судна, подробный осмотр подводной части, замена некоторых снастей, новые котлы и части паровой машины. Закончив эти исправления и приняв полный груз угля и провизии, ‘Долли Хоуп’ снова готово было сняться с якоря по первому же приказу.
Миссис Брэникен вернулась к обычному образу жизни в Проспект-Хауз, принимая у себя липгь Уильяма Эндру и капитана Эллиса. Двойное несчастье по-прежнему угнетало ее, и она жила исключительно лишь воспоминаниями о прошлом и надеждами на будущее. Маленькому Уайту было бы теперь уже семь лет — возраст, когда впервые проявляются проблески сознания. А между тем он погиб! Последовательно мысли Долли переносились к тому лицу, которое проявило столько самоотвержения ради нее, матросу Заху Френу, которого она так желала увидеть и который все еще не вернулся в Сан-Франциско. Возвращение его ожидалось, однако, в ближайшем будущем. Неоднократно помещены были сведения о ‘Калифорнии’ в морских известиях, и, вероятно, судно это должно было прибыть обратно к концу 1881 года в тот порт, к которому оно было приписано. Миссис Брэникен решила тотчас же по возвращении судна вызвать Заха Френа к себе и выразить ему свою признательность, обеспечив его будущность.
А пока что миссис Брэникен по-прежнему поддерживала своей помощью семьи моряков, погибших на ‘Франклине’. Она спускалась в нижнюю часть города, чтобы посетить обездоленные семьи в их скромных жилищах и оказать им материальную и духовную поддержку.
В начале 1881 года она совещалась с Уильямом Эндру по поводу одного своего проекта, который желала возможно скорее осуществить, предполагая основать в Сан-Диего убежище для малолетних круглых сирот.
— Я желаю обеспечить это учреждение необходимыми средствами и посвятить себя всецело ему, в память погибшего ребенка. Я убеждена, Эндру, что Джон, когда вернется обратно, одобрит меня. Можем ли мы найти лучшее употребление нашему состоянию?
Вполне понимая ее, Уильям Эндру мог лишь предложить свои услуги для приведения этого проекта в исполнение. Ассигнован был капитал в сто пятьдесят тысяч долларов как для приобретения соответствующей недвижимости, так и на расходы по содержанию учреждения. Благодаря содействию, оказанному миссис Брэникен городским управлением, проект был осуществлен весьма быстро. Впрочем, не пришлось ничего и сооружать. Приобретено было готовое здание, расположенное на отлогостях Сан-Диего, по направлению к Старому городу, в превосходной, здоровой местности. Благодаря искусному архитектору постройка быстро была приспособлена для помещения пятидесяти детей и необходимого персонала воспитателей и наставников. Здание это среди большого тенистого сада, в котором протекали ручейки, совершенно соответствовало всем современным требованиям гигиены. Приют, получивший наименование ‘Уайт-Хауз’, был освящен 19 мая в присутствии почти всех жителей города, пожелавших воспользоваться случаем выразить миссис Брэникен чувства всеобщей симпатии. Благотворительница не пожелала, однако, присутствовать при церемонии открытия. Но с того времени, как в приют приняты были несколько детей-сирот, она ежедневно навещала их, заменяя им материнские ласки и уход. Дети-сироты должны были оставаться в приюте до двенадцатилетнего возраста. Они обучались там чтению, письму, какому-нибудь ремеслу в соответствии с их природными способностями, им давали там нравственное и религиозное воспитание.
Некоторые из них, из семей моряков, которые выказывали врожденную любовь к морю, приготовлялись к морской службе в будущем и предназначались на корабли в качестве юнг.
Долли чувствовала к последним как бы большее расположение — несомненно, в память капитана Джона.
К концу 1881 года не было получено по-прежнему никаких вестей о ‘Франклине’. Обещаны были значительные денежные вознаграждения каждому, кто укажет на какие-либо следы, но никаких указаний не поступило, а без этого нельзя было и помышлять снарядить судно в новую экспедицию.
Что же, однако, осталось с Боркерами? Куда мог скрыться Лен Боркер, спасаясь от розысков? Так как в конце концов полицейские власти прекратили розыски, то миссис Брэникен пришлось проститься с надеждой снова свидеться когда-либо с Джейн.
Обстоятельство это очень огорчало ее, ибо она по-прежнему скорбила об участи своей несчастной родственницы. Она немало удивлялась тому, что Джейн ни разу не написала ей, хотя могла сделать это без всяких опасений за мужа. Неужели им обоим не было ничего известно о том, что Долли выздоровела и снарядила экспедицию на розыски ‘Франклина’ и эта последняя не увенчалась успехом? Это было совершено неправдоподобно. Ведь отчеты о последовательных результатах экспедиции появились во всех газетах Старого и Нового Света, и невозможно было предположить, чтобы Лен и Джейн Боркер не ознакомились своевременно с этими отчетами? Несомненно также, что им известно было о том, что миссис Брэникен наследовала состояние своего дяди Эдуарда Стартера и могла помочь им! И тем не менее ни тот, ни другая не сделали ни малейшей попытки войти с нею в сношения, хотя их материальное положение несомненно было крайне тяжелым.
Прошли январь, февраль и март 1882 года, и казалось, что и в этом году нельзя было ожидать никаких перемен в положении вещей, как вдруг, совершенно неожиданно, произошло нечто, давшее кое-какие указания на катастрофу с ‘Франклином’.
Паровое судно ‘Калифорния’, на котором состоял на службе матрос Зах Френ, бросило якорь в бухте Сан-Франциско 27 марта, после плавания в морях Европы в продолжение нескольких лет.
Узнав о возвращении этого судна, миссис Брэникен тотчас написала Заху Френу, который исполнял уже обязанности боцмана ‘Калифорнии’, приглашая его приехать в Сан-Диего и повидаться с нею.
Так как Зах Френ и без того намеревался побывать в родном городе и отдохнуть в нем в продолжение нескольких месяцев, то он поспешил ответить, что соберется в Сан-Диего, как только дела дозволят отлучку, и по приезде тотчас направится в Проспект-Хауз.
Одновременно в газетах появилось известие, что ‘Калифорнии’ удалось выловить обломок, принадлежавший, по всей вероятности, ‘Франклину’. В одной из газет Сан-Франциско сообщено было, что обломок этот выловлен к северу от Австралии, в водах, заключенных между Тиморским и Арафурским морями, против острова Мелвилла к западу от пролива Торреса. Уильям Эндру и капитан Эллис, извещенные телеграммой, тотчас же поспешили в Проспект-Хауз.
Миссис Брэникен страшно побледнела, выслушав первые слова этого сообщения, и потом убежденно сказала:
— Найден обломок, найдут и ‘Франклина’, а после ‘Франклина’ Джона и его товарищей!
Обломок этот имел, несомненно, большое значение.
Это был первый след судна, найденный после его гибели. В руках миссис Брэникен оказалось одно звено той цепи, которая соединяла настоящее с прошлым.
Была тотчас же разложена географическая карта Океании, и так как миссис Брэникен настоятельно требовала, чтобы безотлагательно принято было решение приступить к новой экспедиции, то Уильяму Эндру и капитану Эллису пришлось тотчас же приступить к рассмотрению этого вопроса.
— Таким образом выясняется, что ‘Франклин’ направлялся в Сингапур, не придерживаясь пути на Филиппинские и Малайские острова, — заметил прежде всего Уильям Эндру.
— Но предположение это совершенно невероятное, — отвечал на это капитан Эллис.
— Однако каким образом попал бы этот обломок в Арафурское море, к северу от острова Мелвилла?
— Я не в состоянии объяснить этого, мистер Эндру, — отвечал капитан Эллис. — Но мне точно известно лишь одно: что ‘Франклин’ был замечен к северо-западу от острова Целебес, непосредственно по выходе его из Макассарского пролива. Выбрав путь по этому проливу, несомненно, он прибыл с севера, а не с востока. Таким образом, он не мог направляться по проливу Торреса.
Положение это было подвергнуто всестороннему обсуждению и закончилось признанием правоты капитана Эллиса. Безмолвно прислушивалась миссис Брэникен к происходившему обмену мнений. Одна лишь складка на лбу указывала, насколько она с прежними настойчивостью и упрямством не желала признавать гибели Джона и его товарищей. Никогда и ни за что не поверит она этому, пока ей не будут предъявлены неопровержимые вещественные доказательства их смерти.
— Пусть будет так, — сказал наконец Уильям Эндру. — Я присоединяюсь к вашему мнению, дорогой Эллис, что ‘Франклин’ следовал по Яванскому морю, направляясь в Сингапур…
— Он проходил по крайней мере по некоторой части этого пути, мистер Эндру, и мог погибнуть между Сингапуром и островом Целебес.
— Согласен, вновь повторяю. Но объясните мне, каким образом, если ‘Франклин’ погиб в Яванском море, обломок мог очутиться вблизи берегов Австралии?
— Это объясняется, если допустить предположение, что этот обломок был подхвачен течением по Зондскому проливу или одному из других проливов, которые отделяют архипелаг Зондских островов от Тиморского и Арафурского морей, — отвечал на это капитан Эллис.
— Разве морские течения направлены в эту сторону?
— Именно в эту сторону, мистер Эндру, и я добавлю еще, что, если ‘Франклин’ потерял свои мачты во время бури, он мог быть отнесен течением в один из этих проливов, где и разбился окончательно о скалы северной части австралийского берега.
— Действительно, дорогой Эллис, если ваше предположение единственно допустимое, — согласился Уильям Эндру, — тогда нахождение обломка против острова Мелвилла шесть лет спустя после крушения может быть объяснено лишь тем, что обломок этот недавно отделился от тех скал, о которые разбился ‘Франклин’.
Объяснение это было настолько серьезно обоснованно, что ни один моряк не признал бы возможным оспаривать его.
Внимательно разглядывая все время разложенную карту, миссис Брэникен сказала наконец:
— Допуская предположение, что ‘Франклин’ разбился у берега, и так как до сих пор неизвестно, где находятся спасшиеся, можно прийти к заключению, что они в плену у какого-нибудь племени туземцев!
— Нет ничего невероятного в этом, Долли — ответил на это Уильям Эндру.
— Необходимо еще убедиться в том, — сказал капитан Эллис, — действительно ли обломок, который добыт ‘Калифорнией’, принадлежит ‘Франклину’.
— А вы сомневаетесь? — спросила Долли.
— Мы вскоре убедимся в этом, так как я распорядился, чтобы обломок был доставлен нам сюда, — отвечал Эндру.
Три дня спустя после этого разговора приехал боцман Зах Френ. Ему было в то время тридцать семь лет. Сильный, с решительным выражением загорелого и обветренного лица, приветливый и открытый, он был типичным моряком, возбуждающим тотчас же большое доверие к себе.
Миссис Брэникен приняла его так приветливо и с таким выражением чувства признательности, что моряк совершенно смешался.
— Друг мой, — сказала она после первых приветствий. — Это вы… вы, который спасли меня и совершили все возможное для спасения моего ребенка… Чем могу я отблагодарить вас теперь?
Боцман пробормотал только, что он не совершил ничего необычного для матроса. Он исполнил лишь долг свой! Всякий матрос поступил бы так же, ибо в противном случае он недостоин был бы называться матросом. Он сокрушается лишь об одном: что ему не удалось возвратить ребенка матери!.. Во всяком случае, он не признает, что заслужил какую-либо награду. Очень признательный миссис Брэникен за добрые ее намерения, он просил разрешения изредка навещать ее, пока будет на берегу.
— Много, много лет поджидала я вашего возвращения, Зах Френ, — отвечала ему миссис Брэникен, — и не теряю надежды, что вы будете со мной вместе в тот день, когда капитан Джон вновь появится.
— В тот день, когда капитан Джон вновь появится?
— Как, разве вы могли поверить, Зах Френ?..
— …что капитан Джон погиб? Этому поверить! Конечно нет! — возразил на это боцман.
— Значит… вы надеетесь?
— Более чем надеюсь, миссис Брэникен, я твердо уверен в этом. Разве такой капитан, как Джон, погибнет, как какой-нибудь картуз, который сдуло ветром!.. Возможно ли это? Разве это бывало когда-нибудь?
Сердце забилось от радости у Долли при этих словах Заха Френа, произнесенных с такой несокрушимой уверенностью. Значит, не одна она верила, что Джон будет найден. Веру эту разделял с ней другой человек, и человек этот был именно тот, которому она обязана была жизнью. Она усматривала в этом как бы указание Провидения.
— Благодарю вас, Зах Френ, — благодарю, — сказала она. — Вы не знаете, сколько добра вы сделали мне! Повторите мне еще раз, что капитан Джон спасся при кораблекрушении.
— Да, конечно, конечно, миссис Брэникен. А наилучшим доказательством, что он спасся, будет то, что его несомненно отыщут!
Тут Заху Френу пришлось войти в подробности тех обстоятельств, при которых ‘Калифорния’ выудила обломок. В заключение миссис Брэникен сказала ему:
— Зах Френ, я решила немедля приступить к новым розыскам.
— Превосходно, и они увенчаются на этот раз успехом, и если вы позволите, сударыня, я буду участвовать в них!
— Вы согласны присоединиться к капитану Эллису?
— Весьма охотно!
— Очень признательна вам, Зах Френ! Раз вы на ‘Долли Хоуп’, у меня будет одной надеждой больше.
— Верю этому, миссис Брэникен, верю! — отвечал на это боцман, подмигивая. — И я готов в путь!
Долли взяла руку Заха Френа и пожала ее, как руку друга. Быть может, воображение увлекало, сбивало ее. Но ей хотелось верить в успех боцмана в том деле, которое не удалось другим. Хотя миссис Брэникен и была уверена, тем не менее необходимо было иметь, как уже было замечено капитаном Эллисом, неопровержимые доказательства того, что доставленный ‘Калифорнией’ обломок в действительности принадлежал ‘Франклину’.
Обломок этот, отправленный из Сан-Франциско по просьбе Уильяма Эндру, был доставлен со станции железной дороги на кораблестроительную верфь, где был подвергнут самым тщательным исследованиям корабельных инженеров и мастеров, принимавших участие в сооружении ‘Франклина’.
Обломок, найденный экипажем ‘Калифорнии’ против острова Мелвилла, на расстоянии приблизительно десяти миль от берега, был куском обшивки, или, правильнее выражаясь, куском от того резного украшения, которое обычно помещается на носовой части парусных судов. Этот деревянный обрубок был сильно попорчен не столько от продолжительного пребывания в воде, сколько от атмосферных влияний.
Последнее обстоятельство придавало большую степень вероятия тому предположению, что обломок этот находился в продолжение долгого времени на одном из камней, о которые разбилось судно, после чего, смытый водой и унесенный течением, плавал в продолжение нескольких недель, а быть может и месяцев, пока не был усмотрен экипажем ‘Калифорнии’. Что же касается вопроса, принадлежал ли он судну капитана Джона, то ответ получалея положительный, ибо сохранившаяся резьба на обломке признана была той, которой была украшена носовая часть ‘Франклина’.
Последнее было точно установлено в Сан-Диего. Само дерево, послужившее для того резного украшения, признано было совершенно схожим с тем сортом, который был в портовом складе. Найдены были даже следы железной скобки, служившей для прикрепления резьбы к деревянной обшивке, и следы прежней окраски суриком с золотой каймой.
Таким образом было установлено, что доставленный ‘Калифорнией’ обломок несомненно принадлежал судну торгового дома Эндру, безуспешно разыскиваемому в бассейне Малайского моря.
Раз было установлено это положение, можно было и признать правильным высказанное капитаном Эллисом объяснение: так как ‘Франклин’ усмотрен был в Яванском море, к юго-западу от островка Целебес, то приходилось допустить, что он увлечен был в Тиморское или Арафурское море через Зондский или иные проливы, где и разбился об утесы австралийского берега.
Посылка судна для исследования бассейна, заключенного между Зондскими островами и северным берегом Австралии, представлялась, таким образом, вполне основательной.
Можно было надеяться, что экспедиция эта имела больше шансов на успех, чем предыдущая.
Миссис Брэникен даже собиралась лично участвовать в этой экспедиции вместе с экипажем ‘Долли Хоуп’.
Не без труда удалось, однако, Уильяму Эндру и капитану Эллису, к которым присоединился и Зах Френ, отговорить ее от этого решения. Присутствие женщины на судне, которому предстояло несомненно длительное плавание, могло значительно затруднить успешное разрешение предстоящей задачи. Само собой разумеется, что Зах Френ поступил на судно ‘Долли Хоуп’ в качестве боцмана, а капитан Эллис принял все зависящие от него меры к тому, чтобы сняться с якоря возможно скорее.

Глава тринадцатая — ПЛАВАНИЕ В ТИМОРСКОМ МОРЕ

‘Долли Хоуп’ покинуло порт Сан-Диего 3 апреля 1882 года в десять часов утра. В открытом море в виду американского берега капитан Эллис взял курс несколько более на юго-запад, чем при первом своем плавании. Он имел намерение направиться кратчайшим путем в Арафурское море, через пролив Торреса, по выходе из которого найден был обломок резного украшения с ‘Франклина’.
Двадцать шестого апреля показались острова Жильберта, рассеянные в этих водах. Оставив к северу обе группы островов Скарборо и Кингсмилль, образующих этот архипелаг, расположенный на расстоянии восьмисот миль от австралийского берега, к юго-востоку от Каролинских островов, капитан Эллис втянулся между островами, составляющими группу Ваникоро.
Эти острова, покрытые непроходимыми лесами на всем своем пространстве с весьма плодородной почвой, принадлежат архипелагу Вити. Подход к ним чрезвычайно опасен, так как они окружены со всех сторон коралловыми рифами. Здесь, как известно, Дюмон-Дюрвиль и Дильон напали на следы кораблей Лаперуза, ‘Поиски’ и ‘Надежда’, которые отплыли из Бреста в 1791 году и которым не суждено было возвратиться, так как они разбились об утесы Ваникоро.
Живя одной мыслью, вся команда ‘Долли Хоуп’ не могла не подумать об ожидавшей их каждую минуту подобной же участи при появлении на горизонте этого пользующегося столь печальной известностью острова.
Двести миль далее путь ‘Долли Хоуп’ наискось перерезал архипелаг Соломона, носивший ранее наименование Новой Георгии, или Арсацидовой земли.
Архипелаг этот заключает в себе десять больших островов, занимающих пространство в двести миль длиной и сорок шириной. Между ними заключаются острова Картерэ, называемые также островами Резни, что указывает на кровавые сцены, происходившие раньше на этих островах.
Капитану Эллису не предстояло ни наводить какие бы то ни было справки у туземных жителей этих островов, ни производить какие-либо исследования в этих водах. Поэтому, не останавливаясь там, он держал курс по направлению к проливу Торреса, горя желанием не менее Заха Френа добраться поскорее до Арафурского моря, где найден был обломок. Там предполагалось произвести самое тщательное исследование, неустанно и последовательно, в надежде на успешный исход. Земля папуасов, называемая также Новой Гвинеей, была уже недалеко. Несколько дней спустя после прохода Соломоновых островов показался архипелаг островов Луизиады. ‘Долли Хоуп’ прошло мимо островов Россель, Антрекасто, Тробриян и множества иных островков, совершенно скрытых под роскошными сводами растущих на них кокосовых пальм.
Наконец, после трехнедельного плавания сигнальщики рассмотрели на горизонте возвышенности Новой Гвинеи, а после этого — стрелки мыса Йорк, выдвигающиеся от австралийского берега, который ограничивает с севера и юга пролив Торреса.
Пролив этот весьма опасен. Капитаны судов дальнего плавания избегают его, и если заходят туда, то исключительно лишь в силу крайней необходимости. Опасность плавания по нему так велика, что морские страховые общества отказываются принимать на страхование те суда, которым предстоит плавание в этих водах.
Тут приходится опасаться тех течений, которые постоянно появляются со стороны Тихого океана по направлению к Индийскому океану, делая там плавание для судов чрезвычайно опасным.
Возможно рисковать проходом в этих водах лишь в продолжение нескольких часов ежедневно в то время, когда положение солнца дает возможность усмотреть валы морской зыби. Подходя к проливу Торреса, капитан Эллис спросил Заха Френа:
— Итак, верно, что ‘Калифорния’ нашла осколок с ‘Франклина’ против острова Мелвилла?
— Да, совершенно верно, — отвечал Зах Френ.
— Значит, это произошло на расстоянии приблизительно пятисот миль по направлению к Арафурскому морю от пролива?
— Да, именно так, капитан. Но я понимаю, что именно затрудняет вас. Считаясь с правильными морскими течениями, представляется логичным заключение, что если этот кусок был найден против острова Мелвилла, то, несомненно, ‘Франклин’ должен был погибнуть у входа в пролив Торреса.
— Совершенно правильно, Зах Френ, а потому надо бы заключить, что Джон Брэникен избрал именно этот опасный путь, направляясь в Сингапур. А я никогда не приму этого предположения. Я продолжаю верить, что так как судно усмотрено было в последний раз к югу от острова Целебес, то ясно, что оно, несомненно, проходило по Малайскому морю.
— А так как это представляется несомненным, — заметил, в свою очередь, лейтенант, — то отсюда неизбежно вытекает заключение, что если капитан Брэникен cказался в Тиморском море, то он мог попасть туда исключительно лишь через один из проливов Зондских островов.
— Это не подвержено ни малейшему сомнению, — отвечал капитан Эллис, — и я не понимаю теперь, каким образом ‘Франклин’ мог вдруг оказаться так далеко на востоке? Ведь что-нибудь одно: если судно лишилось всякой оснастки, морские течения должны были неминуемо отнести его на сотни миль на восток от пролива Торреса. Если же все на нем было исправно, то зачем ему было возвращаться в этот пролив, если Сингапур совсем в противоположной стороне?
— Я совершенно сбит с толку, — продолжал лейтенант. — Если бы обломок был найден в Индийском океане, это можно было бы объяснить последствием крушения, происшедшего либо у Зондских островов, либо у западного австралийского берега…
— Между тем, — подхватил капитан, — обломок найден в виду острова Мелвилла, а это как бы указывает на гибель ‘Франклина’ в той части Арафурского моря, которая находится по соседству с проливом Торреса, или даже в самом этом проливе.
— Но, быть может, — заметил Зах Френ, — вдоль австралийских берегов существуют встречные течения, которые и отнесли обломок по направлению к проливу? В таком случае судно могло потерпеть крушение и к западу от Арафурского моря.
— Мы проверим это, — отвечал капитан Эллис. — А пока что будем держать курс, в предположении, что ‘Франклин’ разбился об утесы в проливе Торреса.
— Я уверен, что мы отыщем капитана Джона, если нам удастся взять правильный курс, — вновь повторил Зах Френ.
Заключение, к которому они пришли, было наиболее правильным, и на нем пока остановились. Ширина пролива — приблизительно тридцать миль. Трудно себе представить то огромное количество островков и подводных камней, которыми усеяно это море. Невзирая на тщательные работы наилучших гидрографов, не удалось еще пока нанести их все на морские карты. Число этих островков, по большей части выступающих над водой, не менее девятисот, причем наиболее значительные из них не превышают трех или четырех миль в окружности. Они населены племенем андаменов, весьма кровожадных и опасных для мореплавателей, имеющих несчастье попасть в их власть, что и подтверждается умерщвлением экипажей ‘Честерфилда’ и ‘Ормюзи’. Туземцы эти употребляют для сообщений между островками легкие пироги малайской конструкции, которые служат им и для дальних морских переходов, например из Новой Гвинеи в Австралию и обратно. Капитан Джон и товарищи его не имели бы затруднений, если бы они нашли убежище на одном из этих островков, добраться сначала до австралийского берега, а затем — до какого-нибудь поселения, расположенного в заливе Карпентария или же на полуострове Йорк, откуда возвращение их на родину представлялось лишь вопросом времени. Но так как никто из них пока не появился, то приходилось остановиться на одном наиболее вероятном предположении, что все они находились во власти дикарей, — а от последних нельзя было ожидать ничего иного, как только того, что они сначала убили их всех, а потом съели.
Таково было мнение капитана Эллиса и всего экипажа ‘Долли Хоуп’. Несомненно, такова была бы участь переживших крушение ‘Франклина’, если последнее произошло в проливе Торреса! Оставалось, правда, предположение, что судно не вступало в пролив, но тогда каким образом найти ключ к разгадке того, что обломок найден был в виду острова Мелвилла?
Капитан Эллис отважно вступил в эти опасные проходы, приняв, разумеется, все меры предосторожности. Он рассчитывал благополучно выбраться из этого лабиринта подводных камней и дать отпор туземцам в случае, если бы они дерзнули напасть на него благодаря совершенной уверенности в превосходных качествах своего парового судна, бдительности начальствующих на судне лиц, храбрости и хладнокровия экипажа.
Те корабли, которые по той или иной причине вынуждены входить в пролив Торреса, предпочитают обыкновенно придерживаться ближе к австралийскому берегу, ибо вход в этот пролив буквально усеян грядами коралловых рифов со стороны Тихого океана. К югу же от земли папуасов расположен большой остров Муррей, который необходимо было тщательно исследовать.
‘Долли Хоуп’ предстояло для этого пройти между двумя весьма опасными рифами — Истерн-Филдс и Бут-Риф. Так как последний издали весьма схож с остовом судна, потерпевшего крушение, то можно было по первому впечатлению предположить, что исследователи набрели, наконец, на остатки ‘Франклина’. Понятно то чувство тревоги, которое охватило на время весь экипаж, тревога вскоре, однако, рассеялась. Паровой катер обследовал местность и удостоверился, что тут простая игра случая.
Около острова Муррей видели несколько челноков, выдолбленных с помощью огня или топора из древесных стволов, устойчивое положение этих челноков на воде достигается через посредство особых противовесов, приводятся они в движение с помощью весел, на каждом из этих челноков помещалось от пяти до шести дикарей, которые ограничивались тем, что неистово кричали или, правильнее выражаясь, — выли, наподобие диких зверей. Они не решились, однако, произвести открытое нападение на ‘Долли Хоуп’, которое тихим ходом обошло вокруг всего острова. Нигде не было замечено никаких следов кораблекрушения. Видны были на всех островах и островках одни лишь чернолицые туземцы атлетического телосложения, с волосами, выкрашенными в красный цвет, с лоснящейся кожей лица и толстым, но не приплюснутым носом. В знак своего враждебного настроения они, укрываясь за кокосовыми пальмами, тысячами произрастающими в этом проливе, махали копьями, луками и стрелами.
Капитан Эллис, возобновив запас угля в Сомерсете, одном из портов Северной Австралии, употребил целый месяц, до 10 июня, для того, чтобы исследовать самым тщательным образом все пространство, заключенное между заливом Карпентария и Новой Гвинеей. Он заходил на острова Мильграв, Банкс, Горн, Альбани, на остров Буби, весь изрытый пещерами, в одной из которых помещается почтовый ящик для писем с судов, следующих по проливу Торреса. Мореплаватели не ограничиваются, однако, лишь одним вскрытием этого почтового ящика (эта операция, понятно, не происходит в определенное время). В силу международного соглашения моряки всех стран обязываются последовательно возобновлять запасы каменного угля и съестных продуктов в складах на острове Буби, доступ к которому для туземцев невозможен вследствие сильных морских течений, непреодолимых для их легких челноков.
С помощью подарков, представляющих незначительную денежную стоимость, удавалось несколько раз завязывать сношения с некоторыми мадосами, или старшинами племен, населяющих эти острова. Взамен получаемых подарков они преподносили ‘кайзо’, или панцири черепах, и ‘инкрасы’, ожерелья из раковин, заменяющих им денежные знаки. Не владея их наречием и не имея возможности добиться понимания ими английской речи, не удалось, однако, узнать от этих андаменов, не известно ли было им о каком-нибудь кораблекрушении в тот период, когда предполагалось, что погиб ‘Франклин’. Насколько представлялось, однако, возможным судить по внешним признакам, нельзя было предположить, что дикари эти располагали какими-нибудь предметами, оружием или вещами домашнего обихода американского производства. Точно так же не было найдено ни железа, ни обломков дерева или мачт или кусков судовой обшивки, которые могли быть добыты туземцами при разборке судна.
Результаты этих исследований привели капитана Эллиса к заключению, когда он покидал этот остров, что, если у него и не было неопровержимых доказательств того, что ‘Франклин’ не разбивался у этих утесов, то, во всяком случае, он не располагал и вескими доказательствами противного.
Предстояло произвести исследование Арафурского моря — продолжения Тиморского моря, заключенного между цепью Зондских островков, с северной стороны, и австралийским берегом с южной стороны. Что же касается залива Карпентария, то капитан Эллис решил оставить его без исследования исходя из уверенности, что в случае кораблекрушения у его берегов слухи о последнем несомненно дошли бы до соседних поселенцев. Он решил перенести исследования прежде всего на побережье земли Арнгейма, предполагая затем на обратном пути исследовать северную часть Тиморского моря, так же как и многочисленные проливы между островами, дающие доступ в это море.
Плавание в водах, омывающих землю Арнгейма, усеянных островками и рифами, потребовало не менее месяца. Розыски оказались, однако, тщетными на всем пространстве от западной части залива Карпентария вплоть до залива Ван-Димена. Нигде не удавалось экипажу ‘Долли Хоуп’ напасть на какие-либо следы остатков корабля, потерпевшего крушение, не дали никаких указаний ни австралийские туземцы, ни китайцы, промышляющие ловлей трепангов в этих морях. Притом что все местные австралийские племена — людоеды, если люди с ‘Франклина’ попали в их руки, несомненно, что ни один из них не мог спастись без чуда.
Одиннадцатого июля на 130 долготы капитан Эллис приступил к исследованию островов Мелвилла и Батурста, отделенных между собой узким проливом. Обломок с ‘Франклина’ был найден на десять миль далее, по северному направлению от этой группы островов. Имелись основания предполагать, что морское течение увлекло этот обломок от рифа незадолго до того времени, когда он был выловлен ‘Калифорнией’, ибо в противном случае обломок отнесен был бы далеко на запад. На основании этих соображений можно было предполагать, что место крушения судна находилось недалеко.
Обследование это продолжалось более четырех месяцев, ибо оно заключало в себе не только все побережье обоих островов, но также и береговые линии земли Арнгейма до канала Королевы и даже далее — до устья Виктория-Ривер.
Углубляться внутрь страны представлялось не только затруднительным, но и было связано с бесполезным риском, без надежды получить необходимые справки, так как все дикие племена, кочующие в северной части Австралии, опасные людоеды, о чем свидетельствовал бывший незадолго перед тем случай с голландским судном ‘Гронингель’, о котором рассказывали капитану Эллису во время одной из его остановок. Это судно сначала было завлечено ложными сигналами на рифы у острова Ватурст и потерпело там крушение, после чего весь экипаж был уничтожен этими хищными зверями — самое соответствующее подобным извергам название. Каждый попадающий к ним в неволю обречен заранее на самую ужасную смерть.
Но представлялась ли, однако, капитану Эллису возможность напасть хоть на какие-нибудь следы кораблекрушения, если уж ему никак не удавалось узнать, когда и как экипаж ‘Франклина’ попал в руки этих дикарей? Вопрос этот представлялся тем более уместным, что не истекло еще восьми месяцев с того времени, как ‘Калифорнии’ удалось выловить у острова Meлвилл тот кусок обшивки судна, о котором несколько раз было упомянуто выше.
Основываясь на этой надежде, капитан Эллис приступил непосредственно к поискам во всех береговых впадинах и бухтах, около утесов, не считаясь не только со всеми трудностями подобных розысков, но и с несомненной их опасностью. Тщательность розысков, естественно, требовала весьма много времени.
Не один раз ‘Долли Хоуп’ грозила опасность разбиться о береговые рифы этого недостаточно обследованного морского берега. Много раз приходилось отражать боевым огнем нападения на судно дикарей и даже вступать с ними в рукопашный бой, прибегая к помощи топоров. Розыски оказались бесплодными как в окрестностях Мелвилла, так и у земли Арнгейма, вплоть до истока Виктории, также и в проливе Торреса не удалось найти никаких следов кораблекрушения шли выловить какой-либо обломок. Таковы были результаты экспедиции к 3 ноября. Какое решение предполагал принять капитан Эллис? Признавал ли он данное ему поручение исполненным по крайней мере в отношении австралийского берега, островов и островков, расположенных здесь? Не думал ли он о возвращении в Сан-Диего по окончании исследования маленьких островков Зондского архипелага, в северной части Тиморского моря? Словом, вправе ли он был признавать, что им добросовестно исполнено было все зависящее от него?
Понятно, что этот благородный моряк колебался признать данную ему задачу решенной, даже доведя исследование до австралийских берегов. Случайность положила предел его сомнениям.
Четвертого ноября, в то время как он вместе с Захом Френом ходил по палубе парохода, Зах обратил его внимание на какие-то предметы, которые плавали в полумиле от ‘Долли Хоуп’.
Это были не деревянные обломки, не части обшивки или древесные пни, а огромные пучки травы, род морских водорослей, желтоватого цвета, всплывавшие на поверхность воды.
— Как это странно, — заметил Зах Френ, — Готов биться об заклад, что трава эта плывет сюда с запада и даже с юго-запада. Значит, есть какое-то течение, которое относит эту траву в сторону пролива?
— Вероятно, это так, — отвечал капитан Эллис, — но течение это местное и направлено к востоку, а может быть, это просто волна прилива.
— Вряд ли это так, капитан, — отвечал Зах Френ. — Я теперь припоминаю, что мной была замечена на рассвете масса подобных же пучков зелени, гонимых течением.
— Вы уверены в этом, боцман?
— Столь же уверен, как в том, что нам удастся найти капитана Джона.
— Если подобное течение действительно существует, — продолжал капитан Эллис, — то возможно, что обломок с ‘Франклина’ принесен был с запада.
— По-моему, так, — отвечал Зах Френ.
— В подобном случае нечего нам сомневаться более, боцман. Необходимо продолжать исследование этих берегов Тиморского моря, вплоть до оконечностей западной Австралии!
— Мне всегда думалось, что оно так и есть, капитан Эллис, что несомненно существует береговое течение с весьма заметным направлением в сторону острова Мелвилла. Если допустить, что капитан Брэникен погиб в западных водах, то вполне возможно, что какой-либо обломок его судна отнесло в те воды, где он выловлен был ‘Калифорнией’.
Капитан Эллис пригласил к себе лейтенанта для обсуждения с ним вопроса о целесообразности решения продолжать исследование, взяв курс на запад.
Лейтенант признал необходимым продолжать по крайней мере до исходной точки появления морского течения, если существование последнего не подвержено сомнению.
— Будем продвигаться на запад, — отвечал на это капитан Эллис. — Мы обязаны доставить в Сан-Диего совершенно обоснованное убеждение, а не ограничиваться одними лишь предположениями. Словом, мы должны иметь в руках неопровержимые факты в подтверждение тому, что не осталось более никаких следов ‘Франклина’, если последний погиб у австралийского берега!
В силу этого весьма основательного решения ‘Долли Хоуп’ снова направилось к острову Тимор для возобновления запасов угля.
По прошествии двух суток судно спустилось вниз к мысу Лондон-дерри, выступающему у угла, образуемого западной частью Австралии.
Выйдя из канала Королевы, капитан Эллис, насколько возможно было, придерживался ближе к берегу и прошел вдоль материка, начиная от мыса Тортль.
Береговое течение в этом месте совершенно определенно имело направление с запад на восток.
Это явление отнюдь не было обусловлено действием прилива и отлива, оно существовало вследствие постоянного перемещения масс воды, происходящего в южной части Тиморского моря. Приходилось, следовательно, попытаться подняться вверх по этому течению, исследуя попутно все бухты и рифы до тех пор, пока ‘Долли Хоуп’ не дойдет до открытого моря на границе Индийского океана.
Подойдя к устью Кембриджского залива, омывающего подножие горы Кокбурн, капитан Эллис признал безрассудным рисковать, втягиваясь с судном в эту длинную воронку, усеянную рифами, берега которой посещаются весьма опасными племенами дикарей. Последствием этого решения была посылка парового баркаса под начальством Заха Френа с командой в шесть хорошо вооруженных матросов для исследования пролива.
— Очевидно, — заметил капитан Эллис, передавая ему свои наставления, — невозможно допустить мысли о том, что Джону Брэникену и его экипажу удалось сохранить жизнь, если они имели несчастье попасть во власть дикарей. Но нам существенно важно знать, сохранились ли еще какие-либо останки ‘Франклина’ в том случае, если дикарям удалось посадить его на какой-нибудь камень в Кембриджском заливе.
Вполне определенная задача, порученная боцману, была исполнена в высшей степени добросовестно.
Он добрался на паровом катере вплоть до острова Адольфуса, расположенного в глубине бухты, обошел его кругом и не нашел там ничего такого, что могло побудить его продолжать дальнейшие исследования.
После этого ‘Долли Хоуп’ продолжало прерванный путь и, оставив за собой Кембриджский залив, обогнуло мыс Дюссежур и поднялось к северо-западу, придерживаясь берега западной Австралии. В этой части расположено множество островков и заливы имеют весьма прихотливые очертания. Столь утомительные и производимые с таким самоотвержением со стороны всего экипажа исследования не увенчались никаким успехом.
Однако экипажу судна предстояло вынести еще более тяжкие испытания, когда ‘Долли Хоуп’ обогнуло мыс Лондон-дерри. У этого берега, непосредственно подверженного всей ярости прибоя огромных волн Индийского океана, почти нет убежищ, где мог бы укрыться корабль, потерявший оснастку. Но ничто не в состоянии было охладить рвения экипажа, и среди матросов даже установилось соревнование в этом крайне опасном деле.
Выйдя из бухты Коллье, капитан Эллис смело направился через архипелаг Буканир. Он не имел в виду, однако, переходить за мыс Левек, оконечностью которого заканчивается с северо-запада Кинг-Зунд.
Решение это не было вызвано опасениями наступления дурной погоды. Октябрь и ноябрь в этой части Индийского океана соответствуют апрелю и маю северного пояса. Таким образом, плавание могло происходить в благоприятных условиях. Однако не было возможности продолжать его совершенно неопределенное время, а потому заранее было признано конечным пунктом исследования то место, где прекращалось береговое течение, которое поднималось к востоку, увлекая за собой обломки, вплоть до острова Мелвилла.
В конце января 1883 года экспедиция признана была законченной, когда ‘Долли Хоуп’ удалось, хотя и безрезультатно, завершить исследование обширного бассейна Кинг-Зунда, в который впадает река Фицрой. Паровой шлюпке пришлось выдержать бешеное нападение со стороны дикарей в устье этой реки. Два человека команды были ранены при этом нападении, к счастью не опасно. Благодаря лишь редкому хладнокровию, выказанному капитаном Эллисом, эта стычка не имела более печального исхода.
Как только ‘Долли Хоуп’ вышло из Кинг-Зунда, оно остановилось на параллели мыса Л евек. Капитан Эллис держал совет с лейтенантом и боцманом.
После внимательнейшего изучения карт решено было закончить экспедицию именно в этом месте, на восемнадцатой параллели южного полушария. Берег за Кинг-Зундом совершенно открытый, встречаются небольшие островки, и эта часть земли Тасмана, которую он ограничивает со стороны Индийского океана, изображена пока еще белым пятном на самых новых географических картах. Не было никакой необходимости направляться далее к юго-западу, так же как и посещать остров Дампир. Да кроме того, запасы угля на ‘Долли Xoуп’ подходили к концу, и наиболее целесообразным представлялось взять непосредственно курс на Батавию для возобновления там запаса топлива. По исполнении этого предстояло возвратиться в Тихий океан через Тиморское море, мимо Зондских островов. Итак, судно взяло курс на север, и вскоре австралийский берег пропал из виду.

Глава четырнадцатая — ОСТРОВ БРАУС

На пространстве между северо-западным берегом Австралии и южной частью Тиморского моря нет значительных островов. Чаще всего встречаются надводные камни причудливой формы кораллового происхождения, обозначаемые на картах названиями: ‘банки’, ‘утесы’, ‘рифы’. В большинстве случаев положение всех этих надводных камней точно обозначено на географических картах. Весьма вероятно, что в будущем предстоит найти здесь еще большее число опасных рифов, среди множества камней выступающих на поверхности. Вследствие этого плавание там весьма опасно, требует непрестанного внимания, хотя в этих водах и попадаются изредка суда на обратном пути из Индийского океана.
Погода стояла благоприятная, море было спокойное.
Превосходная паровая машина ‘Долли Хоуп’ совершенно не требовала исправлений со времени выхода судна из Сан-Диего: котлы были в полной исправности. Все обстоятельства складывались благоприятно для перехода от мыса Левек до острова Ява. Но, в сущности, это было началом возвращения.
Капитан Эллис не предвидел иных задержек, кроме необходимых остановок для дополнительных исследований островков Зондского архипелага. Никаких приключений в первые дни отправления судна с параллели острова Левек не произошло. Установлены были самые бдительные вахты, поставлены матросы на вантах, которые обязаны были сигнализировать, насколько возможно заблаговременно, о замечаемых ими рифах и банках, из которых некоторые едва выступали над поверхностью моря.
В девять часов утра 7 февраля раздался предупредительный крик одного из матросов:
— Риф впереди, с левой стороны!
Так как риф не заметен был матросами с палубы, то Зах Френ бросился на ванты, чтобы лично убедиться в верности указанного направления.
Когда он взобрался наверх, ему удалось разглядеть на расстоянии шести миль с левой стороны скалистую возвышенность. В действительности это был не риф, а островок, напоминающий своей формой ослиную спину, вырисовывавшийся на северо-западе. Принимая в расчет расстояние, с которого он был усмотрен, можно было даже предполагать, что это довольно значительный остров, в том случае, если он представлялся глазу не в длину, а в поперечнике. Зах Френ доложил капитану Эллису о замеченном. Последний распорядился взять на четверть румба к ветру, чтобы подойти ближе к этому островку.
По произведенному в полдень наблюдению для определения высоты и долготы капитан отметил в путевом журнале, что ‘Долли Хоуп’ находилось в то время на 1407′ южной широты и 13313’восточной долготы. По нанесении пункта на карту оказалось, что последний соответствует положению острова, названного новейшими географами островом Браус и лежащего в двухсотпятидесяти милях от Йорк-Зунда, у австралийского берега. Так как этот остров был почти на пути, который предстояло пройти ‘Долли Хоуп’, то капитан Эллис решил обследовать внешние береговые его линии, хотя он и не имел в виду останавливаться у островка.
Через час остров Браус был лишь на расстоянии одной мили от ‘Долли Хоуп’. Не было возможности судить о величине острова. Он имел вид волнистого плато, над поверхностью которого не выступало никакой возвышенности.
Так как нельзя было терять времени, то капитан Эллис намеревался уже приказать дать снова прежний ход судну. В это время Зах Френ сказал ему:
— Поглядите-ка туда, капитан! Не мачта ли это над мысом?
И боцман указал рукой по направлению мыса, который заканчивался почти отвесной скалой.
— Мачта? Нет! Мне думается, что это дерево, — отвечал капитан Эллис.
Взяв подзорную трубу, он принялся внимательнее разглядывать предмет, на который обратил его внимание Зах Френ.
— А вы правы, боцман! Это действительно мачта, и мне кажется, что на ней флаг, истрепанный ветром. Да! Да! Это должен быть какой-нибудь сигнал!
— Коли так, нам следовало бы подойти ближе, — сказал боцман.
— Я того же мнения, — отвечал капитан Эллис.
И он распорядился приблизиться к острову Браус малым ходом.
Распоряжение это было безотлагательно исполнено. ‘Долли Хоуп’ постепенно стало приближаться к рифам, которые опоясывали остров.
Вскоре стало возможно разглядеть все береговые контуры острова даже невооруженным глазом.
Берег этот представлялся до крайности диким, бесплодным и безотрадным, без малейшего даже намека на какую-нибудь растительность, виднелись лишь одни отверстия пещер, в которые проникали волны с грохотом, подобным громовым ударам. Изредка на общей линии скал выступал кусок желтоватого песчаника и над скалами летали морские птицы. С этой стороны, однако, не видно было никаких остатков кораблекрушения, ни обломков мачт или корпуса корабля. Возвышающаяся на оконечности мыса мачта была взята, вероятно, из верхней части бушприта, что же касается полотнища флага, жалкие лохмотья которого развевались от ветра, то не было никакой возможности разобрать его первоначальный цвет. — Здесь есть спасшиеся от кораблекрушения! — вскрикнул Зах Френ.
— Да, либо есть, либо были! — отвечал на это лейтенант.
— Ничего нет невероятного в том, — сказал капитан Эллис, — что корабль мог разбиться у этого острова.
— Не менее вероятно и то, — продолжал лейтенант, — что здесь нашли убежище спасшиеся от кораблекрушения, потому что они, конечно, и выставили эту сигнальную мачту, и, быть может, они еще не покидали этого убежища, потому что суда, идущие в Австралию и Индию, очень редко проходят мимо острова Браус.
— А вы, капитан, предполагаете обследовать этот остров? — спросил Зах Френ.
— Да, боцман, но пока я не заметил ни одного места, где мы могли бы бросить якорь. Обойдем остров, прежде чем на что-нибудь решимся.
— Если несчастные, спасшиеся после кораблекрушения, находятся еще там, то невозможно, чтобы они нас не заметили и не подали сигналов.
— А если мы никого не увидим, что вы намерены предпринять? — спросил Зах Френ.
— Тогда мы попытаемся высадиться, как только представится возможность, — отвечал капитан Эллис. — Если остров безлюден, то должны на нем были сохраниться какие-нибудь следы кораблекрушения, а это весьма важно для нашего плавания.
— ‘Кто знает?..’ — пробормотал про себя Зах Френ.
— Вы хотите сказать, боцман, что ‘Франклин’, быть может, выкинулся на остров Браус, расположенный в стороне от того пути, которого он должен был придерживаться.
— А почему бы и нет, капитан?
— Хотя это и невозможно, — отвечал капитан Эллис, — тем не менее мы должны попробовать высадиться!
Принятое решение обогнуть остров Браус приведено было тотчас же в исполнение. Придерживаясь из предосторожности на расстоянии кабельтова, ‘Долли Хоуп’ вскоре обогнуло различные пункты острова, расположенные на северной его стороне. Общие контуры берега оставались неизменными: ряд утесов, как бы застывших в одной и той же форме, подступы к ним, о которые разбивались волны, камни, покрытые пеной, — все это делало высадку невозможной. На заднем плане виднелись группы низкорослых кокосовых пальм, возвышавшихся над каменистым плато, по-видимому невозделанном. Людей и жилищ не было видно, не видно было и ни одной шлюпки или лодки. Пустынно было море, и столь же пустынным был остров.
Лишь многочисленные чайки, перелетавшие от одного конца острова к другому, вносили некоторое оживление.
Остров этот не был, конечно, тем убежищем, о каком мечтает потерпевший кораблекрушение, однако на нем все же могли укрыться те, которым удалось спастись.
Остров Браус имеет от шести до семи миль в окружности: площадь его определена была, как только ‘Долли Хоуп’ обогнуло южную сторону острова и определило его контур. Но тщетны были все попытки экипажа найти нечто вроде гавани, а при отсутствии ее или хотя бы бухточки между скалами, где бы паровое судно могло найти убежище хоть на несколько часов, высадка на берег могла быть совершена исключительно лишь на шлюпках, и то необходимо было предварительно обследовать фарватер.
К часу пополудни ‘Долли Хоуп’ стало за ветром, который дул с северо-запада, и волны не так сильно били в берег. В этом месте была глубокая береговая впадина вроде обширного природного рейда, в котором судно могло безопасно бросить якорь и укрываться до перемены ветра. Решено было тотчас же воспользоваться этой впадиной, если не для того, чтобы стать в ней на якорь, то по крайней мере чтобы маневрировать там в продолжение того времени, которое потребуется для перехода паровой шлюпки с корабля на берег и обратно. Оставалось лишь выбрать место для высадки.
Исследуя контур берега с помощью подзорной трубы, капитан Эллис наконец заметил впадину в плато, которая служила ложем для ручейка, впадающего в море. Зах Френ также полагал, что высадка могла быть совершена близ этой расщелины. Подъем на нее казался менее крутым.
Капитан Эллис распорядился приготовить паровую шлюпку к спуску, на что потребовалось всего полчаса. Отправлялись на ней кроме него и Заха Френа рулевой, матрос для действия багром, кочегар и машинист. Взяты были с собой, из предосторожности, два ружья, два топора и несколько револьверов. Лейтенант должен: был маневрировать на этом природном рейде и зорко следить за всеми сигналами, которые могли быть подаваемы с берега. Паровая шлюпка отвалила в половине второго, направляясь к берегу, находившемуся на расстоянии одной мили.
Несколько минут спустя шлюпка пристала к песчаному берегу. Оставив машиниста и кочегара на шлюпке с приказанием не спускать паров в котле, капитан Эллис, Зах Френ и двое матросов высадились тотчас же на берег.
Поднимаясь по сухому ложу ручейка, вымытому в толще берега, они вскоре добрались до верхней части плато.
На расстоянии нескольких сотен метров возвышался пригорок, вершина которого была приблизительно на пятнадцать сажень выше песчаного берега. Капитан Эллис и его товарищи тотчас же направились к этому пригорку, на который взобрались не без труда. С этой высоты видна была вся поверхность острова.
По внешнему виду остров представлял овальный массив, напоминающий черепаху, причем выступающий мыс изображал ее хвост. Поверхность острова покрыта была кое-где плодородной почвой, самый массив острова не принадлежал к коралловым образованиям, каковы, например, Малайские острова или группы островов в проливе Торреса. Там и сям пробивалась между гранитными громадами зелень, было, однако, гораздо больше мха, чем травы, камней, чем растений, сорной поросли, чем кустарников. Но откуда мог явиться этот ручеек, который прихотливо извивался по косогору плато? Не питался ли он подземными ключами?
Выяснить это было затруднительно, хотя взор мог охватить все пространство, вплоть до сигнальной мачты.
С вершины пригорка капитан Эллис и сопровождавшие его исследовали окрестности. Не видно было ни подымавшегося дыма, ни живого существа. Ясно было, что если остров Браус и был некогда обитаем людьми — а в этом нельзя было и сомневаться, — то в настоящее время он совершенно пустынен.
— Печальное убежище для потерпевших кораблекрушение! — сказал наконец капитан Эллис. — Если им пришлось долго пробыть здесь, то как могли они просуществовать?
— Да… — отвечал Зах Френ. — Плато совершенно пустынно. Конечно, нельзя быть слишком прихотливым, когда спасаешься после кораблекрушения! Кусок твердой скалы под ногами во всяком случае лучше ямы, наполненной водой выше головы.
— В первые минуты после спасения, конечно, да, — сказал Эллис, — ну а впоследствии…
— Впрочем, — заметил Зах Френ, — весьма вероятно, что те, которые нашли убежище на этом острове после кораблекрушения, вскоре взяты были отсюда каким-нибудь судном.
— Но возможно ведь, боцман, и то, что они погибли от лишений.
— Почему вы думаете так, капитан?
— А потому, что, покидая остров, они, наверно, позаботились бы снять сигнальную мачту. Я опасаюсь даже, что последний из этих несчастных погиб ранее, чем возможно было спасти его. Впрочем, подойдем поближе к сигнальной мачте. Может быть, нам удастся напасть на какие-нибудь следы для выяснения национальности погибшего здесь судна.
Капитан Эллис, Зах Френ и двое матросов, спустившись по откосу пригорка, направились к мысу, выступавшему вперед, по направлению к северу. Едва они сделали несколько шагов, как один из матросов нагнулся, чтобы поднять какой-то предмет, который задел ногой при ходьбе.
— Что это такое? — сказал он.
— Дай-ка сюда! — отвечал на это Зах Френ.
Это был клинок ножа, из тех, которые обычно носят моряки на поясе в кожаном футляре. Клинок, отбитый от рукоятки, зазубренный, брошенный, вероятно, за негодностью.
— Ну, что же, боцман? — спросил, в свою очередь, капитан Эллис.
— Я разыскиваю фабричное клеймо, чтобы определить происхождение этого клинка, — отвечал Зах Френ.
Фабричное клеймо, вероятно, некогда и было на клинке, но он покрыт был толстым слоем ржавчины, которую необходимо было соскоблить. К этому и приступил Зах Френ, после чего ему удалось, хотя и не без труда, разобрать следующие слова, вырезанные на стали: ‘Шеффилд. Англия’. Итак, значит, нож был английского происхождения. Отсюда нельзя было, однако, заключать, что потерпевшие кораблекрушение были несомненно англичане, подобное заключение было бы слишком поспешным. Разве нож не мог принадлежать матросу другой национальности? Ведь произведения Шеффилда распространены по всему свету!
Необходимо было продолжать поиски. Капитан Эллис и его товарищи продолжали путь к мысу. Ходьба без дорог и тропинок была довольно затруднительна.
Если же по этому пути некогда и проходили люди, то, во всяком случае, невозможно было определить, как давно это было, так как следы человеческих ног давно уже изгладились. После перехода, приблизительно в две мили, капитан остановился у группы тщедушного вида кокосовых пальм, плоды которых, упавшие на землю, уже успели обратиться в пыль.
В нескольких шагах от группы деревьев, по откосу небольпюго холмика, можно было без труда разглядеть некоторые следы обработки земли. В качестве таких следов прежней культуры перед путниками предстали несколько одичавших экземпляров картофеля и земляной груши. Случайно найдена была одним из матросов среди густой травы заброшенная лопата. Судя по форме, лопата эта была американского происхождения: железо покрыто было густой ржавчиной.
— Что скажете об этом, капитан Эллис? — спросил боцман.
— Мне кажется, что пока еще нельзя делать никаких заключений, — отвечал капитан.
— Идем в таком случае дальше, — ответил на это Зах Френ, жестом предлагая двум матросам следовать за собой.
Спустившись с плато по отлогим местам, они достигли той части, к которой примыкал пригорок с северной стороны. Здесь они заметили узкую расщелину в скале, благодаря которой удалось без особого труда спуститься на небольшую песчаную площадку. Окруженная скалами, она постоянно омывалась приливом. На песке были разбросаны предметы, неопровержимо доказывавшие пребывание на острове человеческих существ: то была битая стеклянная и глиняная посуда, черепки каменной посуды, жестянки от консервов, американское происхождение которых было несомненно, кроме того, различные предметы, употребляемые в морском деле, как-то: обрывки цепей, разбитые кольца, куски гальванизированной проволоки, служившей снастью, якорная лапа, несколько блоков от воротов, клапан пожарной трубы, обломки запасных мачт, листы обшивки водяного бака и тому подобное.
— Здесь выкинулся не английский корабль, а американское судно, — сказал капитан Эллис.
— Можно даже утверждать, что судно это построено в одном из наших тихоокеанских портов, — подтвердил Зах Френ, мнение которого разделяли и матросы.
Пока, однако, ничто не доказывало, что погибшее судно было именно ‘Франклин’.
Во всяком случае, возникал вопрос: так как не было видно ни шпангоута, ни обшивки кузова неизвестного корабля, то нельзя ли допустить, что само судно погибло в море, а команда высадилась на шлюпках?
На этот вопрос получен был вскоре отрицательный ответ, и капитан Эллис пришел к несомненному убеждению, что судно разбилось именно на этих рифах.
Перед глазами путников, приблизительно в расстоянии одного кабельтова от песчаного берега, среди груды остроконечных скал и камней, вскоре вырос жалкий остов корабля, выбросившегося на берег в то время, когда море ревело, бешеные волны перекатывались, уничтожая все на своем пути, срывая железные и деревянные части, ломая обломки и унося их далеко за рифы.
Глубоко взволнованные капитан Эллис, Зах Френ и оба матроса молча рассматривали остатки того, что называлось когда-то кораблем. От корпуса оставались лишь искривленные ребра, разорванные обшивки, в которых торчали лопнувшие болты, изогнутые бруски, часть руля, несколько палубных наковок, но не было никаких обломков наружных частей надводной части судна, то есть обломков мачт: очевидно, судно или потеряло мачты еще во время пребывания его в море, или же они были срублены после того, как судно выбросилось на берег, — для постройки жилых помещений на острове спасшимися после кораблекрушения. Не было ни одной целой решетины, ни одной целой части киля.
— Посмотрим, — сказал капитан Эллис, — быть может, нам удастся найти название, букву, клеймо, которые укажут нам, к какой национальности принадлежало это судно.
— Да, и дай Бог, чтобы это оказался не ‘Франклин’, — отвечал Зах Френ.
Но могли ли сохраниться те признаки, которые необходимы были капитану? Если даже допустить, что приливы и отливы не смыли части доски, где нанесено бывает обычно наименование корабля, то все же невероятно было, чтобы непогода и морские волны пощадили надпись.
Впрочем, не удалось найти ни одного обломка кормовой доски и большого щита. Все розыски закончились безрезультатно, и, если некоторые из найденных на песчаном берегу предметов и были американскими, то, во всяком случае, нельзя было утверждать, что они принадлежали именно ‘Франклину’.
Но если потерпевшие кораблекрушение нашли убежище на острове Браус — а сигнальная мачта у оконечности мыса подтверждала это, — то они должны были где-нибудь укрываться от непогоды, вероятнее всего, им пришлось укрываться в какой-нибудь пещере, по возможности ближе к песчаному берегу, чтобы легче пользоваться обломками судна, нагроможденными между скалами.
Вскоре одному из матросов удалось открыть пещеру, которую занимали несчастные. Она была выдолблена в огромной гранитной толще у угла, образуемого песчаным берегом и плато.
Капитан Эллис и Зах Френ поспешили на зов матроса. Быть может, тайна кораблекрушения скрыта была в этой пещере? Быть может, удастся наконец узнать название судна?
Вход в пещеру был столь низок, что приходилось сильно нагибаться, у входа сохранилась зола очага, который помещался снаружи и дым которого закоптил скалистую стену. Внутреннее помещение пещеры, высотой десять футов, глубиной двадцать и шириной пятнадцать футов, было достаточно для жилья пятнадцати человек. Постелью служила подстилка из травы, покрытая парусиной, была скамейка, сделанная из частей корабельной обшивки, две табуретки из того же материала, стол без одной ножки, вероятно из судовых кают. Из утвари было несколько железных тарелок и блюд, три вилки, две ложки, нож, три металлические кружки — все покрытое ржавчиной. В углу стоял бочонок, служивший, вероятно, для пресной воды из ручья. На столе находилась судовая лампа, помятая, покрытая ржавчиной и негодная к употреблению. Там и сям разбросана была кухонная посуда, а на подстилке изодранное носильное платье.
— Несчастные! — воскликнул Зах Френ. — Какую страшную нужду пришлось им терпеть во время пребывания на острове!
— Им не удалось почти ничего спасти с корабля и воспользоваться его обломками, — отозвался капитан Эллис, — и это указывает, с какой силой выброшено было это судно на берег! Все разбито, все! Как эти несчастные поддерживали свое существование? Они посеяли, вероятно, немного семян, питались солониной, консервами, которые съели до последней жестянки. Что за ужасное существование! Как должны были они страдать!
Все сказанное капитаном было весьма правдоподобно, вероятно также, что они поддерживали свое существование рыбной ловлей. Что же касается вопроса о том, проживают ли несчастные на острове и в настоящее время, то казалось очевидным, что этот вопрос решается отрицательно.
Самые тщательные розыски, произведенные внутри и снаружи пещеры, не привели ни к каким результатам.
— Это позволяет мне выразить надежду, — заметил Зах Френ, — что несчастные были приняты на какое-нибудь судно и возвратились на родину.
— Да каким же образом могло бы это произойти? — спросил капитан. — Разве они могли построить из обломков корабля достаточно большое судно, чтобы держаться на море?
— Нет, они, конечно, не могли этого сделать, капитан. У них не было даже материалов, чтобы сбить лодку. Скорее можно допустить, что подаваемые ими сигналы были замечены проходящим судном.
— Я не могу присоединиться к этому предположению, боцман.
— Почему, капитан?
— Потому что в случае, если они приняты были на какое-нибудь судно, весть об этом облетела бы весь мир, разве только и это судно погибло в свою очередь, — предположение трудно допустимое. Поэтому я отвергаю мысль о том, что несчастные спаслись с острова.
— Пусть так! — отвечал Зах Френ, который не отличался сговорчивостью. — Но если они не могли сами соорудить лодки, так ничто не указывает и на то, что все судовые шлюпки погибли при крушении судна, и тогда…
— Если так, то почему же о том, что экипаж был спасен при подобных условиях, совершенно не было слышно в продолжение нескольких уже лет? Тогда надо допустить, что лодка погибла во время перехода в несколько сот миль от острова Браус до австралийского берега!
Зах Френ понял, что трудно возражать на подобное рассуждение, тем не менее, не желая отказаться от дальнейшего выяснения участи спасшихся от кораблекрушения, он обратился к капитану со следующим вопросом:
— Полагаю, капитан, что вы посетите и остальные части острова?
— Да, больше для успокоения совести, — отвечал капитан. — Мы направимся к сигнальной мачте, чтобы сбить ее, иначе она только будет вводить в заблуждение другие суда.
Выйдя из пещеры, капитан, Зах Френ и оба матроса исследовали в последний раз песчаный берег. После этого, поднявшись на плато, они направились к оконечности мыса. Им пришлось обойти глубокую впадину, в которой скоплялась дождевая вода, после чего они снова вернулись к прежнему направлению. Вдруг капитан Эллис остановился.
На этом месте заметны были как бы четыре параллельные друг другу (борозды. Они были настолько незначительны, что, вероятно, остались бы незамеченными, если бы на них не были водружены небольшие деревянные, почти сгнившие кресты. Это были могилы. Здесь расположено было кладбище, на котором покоились останки потерпевших кораблекрушение.
— Наконец-то! — воскликнул капитан. — Быть может, удастся здесь все узнать?
Разрытие могил, извлечение из них тел, освидетельствование их с целью отыскания признаков принадлежности их к той или иной нации, — все это, конечно, не было в данном случае святотатственным делом.
Двое матросов принялись за работу, разрывая землю ножами. Оказалось, что погребение совершено было уже много лет тому назад, ибо найдены были лишь одни кости. По распоряжению капитана могилы были снова засыпаны землей и на них водружены кресты. Однако по-прежнему не была еще найдена руководящая нить, которая выяснила бы все обстоятельства, относящиеся к этому кораблекрушению. Что сталось с тем человеком, который выполнил последний свой долг по отношению к четырем его товарищам, похороненным на этом месте? Где именно умер он, в свою очередь, когда настал его последний час, и неужели не удастся найти его останков на том же острове? Капитан Эллис не надеялся на это.
— Неужели нам так и не удастся узнать название судна, потерпевшего крушение! — воскликнул он. — Неужели придется вернуться обратно в Сан-Диего, не найдя следов ‘Франклина’, не узнав ничего, что стало с Джоном Брэникеном и его экипажем?
— А почему бы этому судну и не быть ‘Франклином’, — сказал один из матросов.
— Почему же это судно должно быть именно ‘Франклином’? — отвечал на это Зах Френ.
И действительно, не было никаких признаков, на основании которых можно было бы утверждать, что обломки принадлежали ‘Франклину’. Обстоятельства складывались так, что можно было опасаться столь же неудачного исхода второй экспедиции, как и первой. Капитан безмолвно глядел вниз, как бы пронизывая взглядом поверхность земли, в недрах которой несчастные люди успокоились лишь после того, как закончились их земные страдания. Покоились ли здесь земляки его, такие же американцы? Не те ли это, кого разыскивало ‘Долли Хоуп?’
— К сигнальной мачте! — сказал он.
Зах Френ и матросы последовали за ним, взбираясь по длинному, усеянному камнями подъему, которым мыс соединялся с островом. Потребовалось двадцать минут, чтобы подняться до сигнальной мачты, — настолько подъем этот был труден ввиду множества камней и терновых кустов. Добравшись наконец до мачты, заметили, что она прочно водружена в глубокую расщелину в скале, вот почему она выдерживала бури и непогоды в продолжение стольких лет. Мачта эта представляла наружный конец бушприта, взятого с корабля. Что же касается тряпки, которая была прикреплена к мачте, то это был кусок парусины, совершенно истрепанный ветром, без каких-либо признаков, по которым можно было бы выяснить национальность судна.
Матросы уже приступили было к тому, чтобы по приказанию капитана Эллиса свалить мачту, как вдруг Зах Френ вскрикнул:
— Капитан, взгляните-ка туда!
— Что там такое, боцман?
— Колокол!
На довольно еще солидных козлах висел колокол, сплошь покрытый ржавчиной. Потерпевшие кораблекрушение не удовольствовались тем, что водрузили сигнальную мачту с флагом, они перенесли на это место судовой колокол, в надежде, что звон будет услышан каким-нибудь судном… Не было ли, однако, по общепринятому обычаю, названия судна на колоколе? Капитан Эллис направился было к козлам, но остановился…
У козел был распростер скелет человека, вернее, куча костей, покрытых остатками лохмотьев.
Итак, их было пятеро, нашедших убежище на острове Браус! Четверо умерли ранее, а пятый пережил других.
Покинув пещеру, он дотащился до самой оконечности мыса, привел язык колокола в движение, в надежде быть услышанным, и затем упал на землю, чтобы никогда более уже не подняться…
Приказав двум матросам вырыть яму, чтобы похоронить в ней эти кости, капитан жестом пригласил Заха Френа следовать за собой, чтобы рассмотреть колокол.
На металле ясно виднелась выгравированная выпуклыми буквами надпись:

‘Франклин’ 1875

Глава пятнадцатая — ЖИВАЯ НАХОДКА

Миссис Брэникен, ее друзья и семейства погибшего экипажа переживали муки ожидания все время, пока длилась вторая экспедиция ‘Долли Хоуп’ по Тиморскому морю, экспедиция, окончившаяся при известных уже читателям обстоятельствах. Сколько надежд связано было с этим деревянным обломком, который был выловлен ‘Калифорнией’ и несомненно принадлежал ‘Франклину’! Дастся ли капитану Эллису отыскать остатки судна у одного из островов в этом море или где-нибудь у австралийского берега? Дастся ли ему найти Джона Брэникена, Гарри Фельтона и двенадцать матросов, плававших под их начальством? Дастся ли ему, наконец, доставить в Сан-Диего одного или нескольких человек, переживших эту катастрофу? С того времени, как ‘Долли Хоуп’ покинуло Сан-Диего, получено два письма. В первом письме заключалось сообщение о неудачном ходе исследований, предпринятых в водах пролива Торреса. Вторым письмом Эллис извещал о своем посещении островов Мелвилла и Батурст, не приведших также ни к каким результатам. Таким образом, миссис Брэникен предупреждена была о том, что дальнейшие исследования предположено было вести по Тиморскому морю до западной части Австралии. Закончив свое исследование среди островков Зондского архипелага, ‘Долли Хоуп’ должно было возвратиться, потеряв всякую надежду напасть на какие-либо следы.
Корреспонденция была закончена этим письмом. После этого прошло несколько месяцев, и в настоящее время со дня на день ожидалось извещение с семафоров в Сан-Диего о приближении ‘Долли Хоуп’.
Наступил конец 1882 года, и хотя миссис Брэникен не было получено никаких вестей от Эллиса, тем не менее это обстоятельство не должно было вызывать никаких беспокойств, если принять во внимание затруднительность и медленность почтовых сношений с Тихим океаном. И действительно, не было причин тревожиться о ‘Долли Хоуп’, что, конечно, не исключало вполне естественного чувства нетерпения поскорее увидеть его.
Уильям Эндру решил к концу февраля, что экспедиция слишком затянулась.
Несколько человек направлялись ежедневно на мыс Айленд в надежде усмотреть появление корабля на горизонте. Несомненно, моряки Сан-Диего распознают это судно, как только оно появится, и ему не потребуется для этого предъявить свой номер, корабли узнаются по их внешности, подобно тому как распознают француза, немца или отличают англичанина от американца.
Утром 27 марта появилось наконец на горизонте ‘Долли Хоуп’, его заметили еще в открытом море шедшим на всех парах, подгоняемым свежим северо-восточным ветром. Оно должно было через час пройти у входного бакена и занять якорную стоянку в глубине бухты Сан-Диего.
Быстро облетела эта весть весь город, и большая толпа собралась, частью на набережных, частью на стрелках Аи лен да и Лома.
Горя нетерпением войти в сношение с ‘Долли Хоуп’, миссис Брэникен и Уильям Эндру с несколькими друзьями направились на буксире навстречу судну.
Казалось, всей толпой овладело какое-то смутное беспокойство, ибо не раздалось ни одного крика и приветствия, когда отвалил буксир. Казалось, весть об успехе экспедиции, если бы она действительно была удачной, облетела бы уже давно весь мир.
Через двадцать минут миссис Брэникен, Уильям Эндру и их товарищи пристали к ‘Долли Хоуп’.
Еще несколько минут — и результаты экспедиции сделались известными.
‘Франклин’ погиб у острова Браус, у западной оконечности Тиморского моря! На этом острове нашли убежище спасшиеся от кораблекрушения. Там же они и скончались!
— Все? — спросила миссис Брэникен.
— Все! — отвечал капитан Эллис.
‘Долли Хоуп’ бросило якорь среди бухты, с приспущенным наполовину флагом, в знак траура по погибшим на ‘Франклине’.
Отправившись в плавание 3 апреля 1882 года, ‘Долли Хоуп’ возвратилось 27 марта 1883 года. Экспедиция эта закончилась лишь тем, что разбила окончательно все надежды.
Капитан Эллис мог только в общих чертах набросать картину гибели ‘Франклина’.
Несмотря на выслушанное сообщение о полном отсутствии надежд на спасение капитана Джона и его товарищей, ничто не изменилось в обычном душевном состоянии миссис Брэникен. Глаза ее не увлажнились. Она не задала ни одного вопроса. Да, впрочем, о чем она могла бы еще спрашивать, раз обломки ‘Франклина’ найдены у этого острова и не осталось в живых ни одного из тех, которым удалось найти на нем убежище? Со временем ей сообщат все подробности экспедиции. Пожав руки капитану Эллису и Заху Френу, она направилась на бак, углубленная в свои мысли, и, несмотря на все доказательства, все же не терявшая надежды найти Джона Брэникена.
Как только ‘Долли Хоуп’ стало в бухте на якорь, Долли вернулась в каюту и обратилась с просьбой к Уильяму Эндру, капитану Э л лису и Заху Френу посетить ее в тот же день в Проспект-Хауз. Она прибавила, что будет ждать их после полудня, чтобы выслушать во всех подробностях отчет о поисках.
После этого миссис Брэникен сошла на берег. Перед ней почтительно расступилась толпа, давая ей дорогу на набережной.
Около трех часов дня в Проспект-Хауз приехали Уильям Эндру, капитан Эллис и боцман, их приняли тотчас же и провели в комнату в нижнем этаже, где уже находилась миссис Брэникен.
Когда они заняли места вокруг стола, на котором разложена была карта северной Австралии, Долли сказала:
— Не угодно ли вам будет, капитан Эллис, познакомить меня с ходом экспедиции?
Капитан Эллис тотчас приступил к передаче всего совершенного в такой последовательности, как будто перед ним лежал путевой журнал, не упуская ни малейших подробностей, упоминая о каждом случае, изредка лишь обращаясь к Заху Френу для подтверждения своих слов. Самым подробным образом описаны были им все исследования, произведенные в проливе Торреса, в Арафурском море, у острова Мелвилла, на архипелаге у земли Тасмана, невзирая на кажущуюся бесполезность всего этого сообщения.
Но миссис Брэникен, видимо, заинтересована была всем этим и слушала его, не спуская ни на одну минуту глаз с капитана.
Когда он дошел по порядку до рассказа о происшедшем у острова Браус, ему пришлось передать все до мельчайших деталей с того момента, как устроена была сигнальная мачта, водруженная на мысе. По-прежнему неподвижная, с несколько дрожащими руками, переживала миссис Брэникен все эти эпизоды, как если бы они разворачивались перед ней: высадку капитана Эллиса и его команды у устья ручейка, подъем на пригорок, нахождение лезвия ножа, брошенной лопаты, следов обработки земли, видела песчаный берег, у которого были навалены обломки судна после кораблекрушения, пещеру, служившую жилищем спасшихся, открытие могилы четырех из числа этих несчастных, скелет пятого у подножия сигнальной мачты, вблизи колокола. При этом Долли даже приподнялась с места, как бы прислушиваясь к ударам этого колокола среди безмолвия Проспект-Хауз.
Вынув из своего кармана медальон, совершенно потускневший от сырости, капитан Эллис передал его Долли.
В нем был ее портрет, наполовину выцветшая фотография, переданная ею Джону при отправлении ‘Франклина’. Этот медальон удалось отыскать в темном углу пещеры. Он неопровержимо свидетельствовал о том, что капитан Джон был в числе тех, которые нашли себе убежище на острове Браус.
Но откуда же все-таки следовало, что он погиб в числе пяти найденных ими? Разве он не мог спастись один или с другими товарищами?
На столе лежала развернутая карта австралийских
морей, та карта, перед которой столько раз в продолжение семи лет Долли вызывала воспоминания о Джоне. Она попросила капитана указать ей остров Браус, ту едва заметную точку, затерянную в морях, в которых свирепствуют тайфуны Индийского океана.
— И подумать, что несколько лет ранее, — добавил капитан Эллис, — быть может, удалось бы застать в живых Джона… и его товарищей!
— Да, может быть, — промолвил Уильям Эндру, — вот куда следовало направить ‘Долли Хоуп’ в первую же экспедицию! Но кому могло прийти в голову, что ‘Франклин’ погиб у какого-то острова в Индийском океане?
— Никому, — отвечал капитан Эллис, — судя по тому пути, которого должен был придерживаться ‘Франклин’ и которого он действительно придерживался. Несомненно, что, потеряв возможность управлять судном, капитан увлечен был через Зондский пролив в Тиморское море, где и был выброшен у острова Браус.
— Да, все это именно так и происходило, — отвечал Зах Френ.
— Отыскивая ‘Франклин’ в малайских морях, вы, конечно, поступали так, капитан Эллис, как обязаны были поступать, — сказала миссис Брэникен. — А между тем надо было прежде всего направиться к острову Браус! Да! Там следовало искать!
А затем, продолжая настойчиво отстаивать свою идею, она сказала:
— На ‘Франклине’ находились Джон, Гарри Фельтон и двенадцать человек матросов. Вами найдены на острове останки четырех человек похороненных и пятого, умершего у сигнальной мачты. Каково ваше мнение о судьбе остальных?
— Нам это неизвестно, — отвечал капитан Эллис.
— Я знаю это, — сказала миссис Брэникен, — но спрашиваю вас тем не менее: каково ваше мнение о судьбе остальных?
— Быть может, они погибли во время крушения ‘Франклина’,
— Таким образом, вы полагаете, что только пятерым удалось спастись после крушения?
— Заключение это, к несчастью, самое правдоподобное! — добавил Уильям Эндру.
— А я его не разделяю, — отвечала миссис Брэникен. — А почему Джон, Фельтон и все двенадцать матросов не могли бы, в свою очередь, благополучно добраться до острова Браус? И почему девятерым из них не могло удаться выбраться с острова?
— Но на чем же, миссис Брэникен? — с живостью спросил капитан Эллис.
— На лодке, сооруженной из обломков.
— Зах Френ, так же как и я лично, может засвидетельствовать вам, что предположение это явилось и у нас, но, судя по состоянию судовых обломков, это было совершенно неосуществимо, — возразил капитан Эллис.
— Ну, тогда на одной из судовых шлюпок.
— Допуская даже, что шлюпки ‘Франклина’ остались целыми, считаю невозможным совершить на них переход к австралийскому берегу или Зондским островам.
— Да к тому же, — заметил Уильям Эндру, — зачем было оставаться пятерым на острове, когда остальным представлялась возможность покинуть его?
— К уже сказанному прибавлю, — сказал капитан Эллис, — что те, которые, имея в своем распоряжении шлюпку, пустились на ней в открытое море, несомненно, либо погибли в нем, либо сделались жертвой австралийских дикарей, потому что они нигде пока не появились.
Не выказывая ничем ни малейшей душевной слабости, миссис Брэникен вместо ответа обратилась к боцману со следующим вопросом:
— А вы, Зах Френ, разделяете во всем взгляды капитана Эллиса?
— Я полагаю, — отвечал Зах Френ, покачивая головой, — что, возможно, все и происходило таким образом, но возможно также, что было и иначе.
— А потому, — отвечала миссис Брэникен, — я того же мнения, что мы не располагаем данными, на основании которых могли бы прийти к неопровержимому заключению, что именно сталось с теми девятью людьми, останки которых не найдены были на острове. Что же касается вас, капитан Эллис, и всего экипажа, то вами было выполнено все, что может быть достигнуто при выдающемся самоотвержении.
— Я счастлив был бы достигнуть лучших результатов, миссис Брэникен!
— Нам пора разойтись, дорогая Долли, — сказал Уильям Эндру.
— Вы правы, друг мой, — отвечала миссис Брэникен, — мне необходимо остаться одной. Я буду счастлива снова говорить с капитаном Эллисом каждый раз, когда ему угодно будет навестить меня в Проспект-Хауз, о Джоне и его товарищах.
— Я всегда в вашем распоряжении, миссис Брэникен, — отвечал на это капитан.
— Не забывайте и вы, Зах Френ, что мой дом — ваш.
— Это мой дом? — переспросил боцман. — Но что станется тогда с ‘Долли Хоуп’?
— С ‘Долли Хоуп’? — повторила миссис Брэникен, как бы признавая этот вопрос лишним.
— Не полагаете ли вы, дорогая Долли, — заметил Уильям Эндру, — что, если представится случай продать судно…
— Продать ‘Долли Хоуп’! — воскликнула миссис Брэникен. — Продать его? Нет, Эндру, никогда.
Миссис Брэникен и Зах Френ обменялись взглядами и поняли друг друга.
С этого дня Долли повела уединенный образ жизни в Проспект-Хауз, куда перенесли по ее приказанию те предметы, которые были найдены на острове Браус: судовую лампу, кусок паруса, находившийся на сигнальной мачте, колокол с ‘Франклина’ и другие.
‘Долли Хоуп’ отведено было в глубь порта, поставлено там на мертвый якорь, разоснащено и поручено Заху Френу. Вся команда, щедро вознагражденная, была обеспечена в будущем, и на нее вполне можно было рассчитывать в том случае, если бы ‘Долли Хоуп’ снова пришлось предпринять новую экспедицию.
Зах Френ часто наведывался в Проспект-Хауз. Миссис Брэникен приятно было видеть его, беседовать с ним и вновь выслушивать все подробности последней экспедиции.
Одни и те же взгляды постепенно сближали их с каждым днем. Оба они не верили тому, что сказано было последнее, заключительное слово о катастрофе с ‘Франклином’, и Долли не переставала повторять боцману:
— Зах Френ, Джон и его восемь товарищей не погибли, я уверена в этом!
— Что касается восьмерых, то я не уверен в этом, — отвечал на это неизменно боцман. — Но, без сомнения, капитан Джон жив.
— Да!.. Он жив!.. Но где искать его?.. Где он, мой бедный Джон?
— Он в том месте, где он находится! Я уверен в том, что нам сделается это известным, хотя, вероятно, не через почту.
— Джон жив, Зах Френ!
— Конечно, жив, миссис Брэникен. Иначе мог ли я спасти вас? Никогда Господь не допустил бы этого. Нет, никогда… Это было бы слишком немилосердно с Его стороны!
Таким образом и Зах Френ со своеобразной своей речью, и миссис Брэникен со своей настойчивостью находились оба в совершенном согласии, вопреки убеждениям Уильяма Эндру и капитана Эллиса.
Ничего не произошло в течение 1883 года, что могло бы снова возбудить интерес к погибшему ‘Франклину’. Капитан Эллис снова находился в плавании по поручению торгового дома Эндру. Уильям Эндру и Зах Френ были единственными посетителями Проспект-Хауз. Что же касается миссис Брэникен, то она всецело посвятила себя приюту Уайт-Хауз.
В то время в этом приюте воспитывались до 50 сирот. Миссис Брэникен навещала их ежедневно, заботясь об их здоровье, образовании и будущности. Значительные денежные средства, определенные на содержание Уайт-Хауз, давали возможность предоставлять этим детям столько радостей в жизни, сколько возможно иметь круглым сиротам. По достижении учебного возраста Долли помещала их в мастерские, торговые конторы и на корабельную верфь в Сан-Диего, продолжая следить за ними. Трое или четверо сыновей умерших моряков отправились в этом году впервые в плавание под начальством честных и надежных капитанов. Они поступили на первое время в качестве юнг, по достижении возраста от тринадцати до восемнадцати лет они могли быть зачислены в команду молодых матросов, чтобы затем стать настоящими матросами и, наконец, боцманами, перед ними открывались перспективы честной и прибыльной трудовой деятельности в зрелые годы и обеспеченного существования в старости. В будущем же твердо установилась за Уайт-Хауз репутация училища тех моряков, которые составляют славу населения Сан-Диего. Независимо от этих занятий миссис Брэникен не переставала усердно Заниматься благотворительностью. Ни один нуждающийся не отходил от порога Проспект-Хауз без того, чтобы ему не была оказана помощь. Значительные доходы, которые давало состояние миссис Брэникен при управлении Уильямом Эндру, предоставляли ей возможность участвовать во всех делах благотворительности, причем наибольшая часть ее пожертвований всегда предназначалась семействам погибших матросов с ‘Франклина’. А она по-прежнему не переставала надеяться, что из числа всех отсутствовавших некоторые когда-нибудь да возвратятся.
Об этом исключительно она беседовала с Захом Френом. Какова была участь тех, следы которых не найдены были на острове Браус? Что бы ни утверждал капитан Эллис, они могли покинуть этот остров на сооруженной ими же шлюпке! Правда, прошло уже несколько лет и было безумием продолжать надеяться на их спасение.
Чаще всего ночью во время тревожных снов Джон появлялся перед Долли.
Он был спасен и нашел убежище в дальних краях… Корабль, на котором он возвращался на родину, уже приближался… Джон вернулся обратно в Сан-Диего.
Но что представлялось наиболее удивительным, так это то, что эти грезы не исчезали после сна и настолько сильно овладевали ее воображением, что Долли сживалась с ними как с действительностью. В равной же мере упорствовал и Зах Френ. По образному выражению его, эти мысли вбиты были в его мозг, наподобие болтов в обшивку корабля. Он со своей стороны не переставал повторять, что из числа четырнадцати спасшихся людей были останки лишь пятерых, а остальные могли покинуть остров Браус, что ошибочно было утверждение о невозможности сооружения шлюпки из обломков ‘Франклина’. Правда, неизвестно, что сталось с ними впоследствии. Но Зах Френ не желал и думать об этом.
Уильям Эндру не без тревоги следил за Долли. Вполне естественными представлялись опасения за ее рассудок, уже поколебленный однажды безумием. Но каждый раз, как Уильям Эндру приступал к попыткам разубедить боцмана, последний упорствовал в своих мыслях и неизменно отвечал ему:
— Я не сдамся и буду держаться, как держится якорь, пока целы лапы.
Прошло время. В 1890 году минуло уже пятнадцать лет с того дня, как Джон Брэникен и команда ‘Франклина’ покинула порт Сан-Диего. Миссис Брэникен исполнилось 36 лет. Волосы ее начали седеть, густой румянец на лице несколько поблек, но глаза по-прежнему блестели внутренним огнем. Казалось, физические и духовные силы ее оставались неизменными, равно как и свойственная ей энергия, всегда готовая проявить себя при первой необходимости.
Как несчастна была она, что не имела возможности, по примеру леди Франклин, организовывать одну экспедицию за другой, отдать все свое состояние и время на отыскание следов Джона и его товарищей? Но где их искать?.. Ведь общественное мнение единогласно признавало, что эта драма закончилась так же, как и экспедиция знаменитого английского адмирала? Моряки ‘Франклина’ погибли в водах, омывающих берега острова Браус так же, как моряки ‘Эребуса’ и ‘Террора’ погибли среди льдов полярных морей.
В продолжение всех этих лет, не принесших с собой никаких разъяснений этой таинственной катастрофы, миссис Брэникен не переставала наводить справки по поводу Лена и Джейн Боркер. И с этой стороны не было никаких вестей, не было получено ни одного письма в Сан-Диего. Вероятнее всего, Лен Боркер, покинув Америку, поселился в какой-нибудь дальней, стране под вымышленным именем. Обстоятельство это тоже печалило миссис Брэникен. Как счастлива была бы она иметь около себя Джейн, которую так горячо любила! Джейн была бы ей верной подругой! Но она далеко и так же потеряна для нее, как и капитан Джон.
Миновало первое полугодие 1890 года, и вдруг в одной из газет, издававшихся в Сан-Диего, 26 июля появилась перепечатка статьи, в которой заключалось следующее сообщение:
‘Вероятно, все еще помнят, что последние розыски оставшихся в живых людей с ‘Франклина’, произведенные семь лет тому назад на судне ‘Долли Хоуп’, не увенчались успехом. Оставалось признать, что все спасшиеся погибли, либо не достигнув острова Браус, либо после того, как покинули этот остров. Однако этот вопрос далеко еще не решен окончательно.
В Сидней только что прибыл один из офицеров с ‘Франклина’, Гарри Фельтон, помощник капитана Джона Брэникена. Его нашли на берегу Паррю, одного из притоков Дарлинга, почти на границе Нового Южного Уэльса и Квинсленда, и доставили в Сидней. Но он настолько слаб, что нельзя было получить от него никаких разъяснений, и есть опасение, что он может умереть от чрезвычайного истощения.
Обращаем внимание на это сообщение тех лиц, которые заинтересованы катастрофой с ‘Франклином’.
Как только Уильям Эндру прочел это сообщение, переданное в Сан-Диего по телеграфу, он тотчас же направился в Проспект-Хауз, где застал и Заха Френа.
Прочитав заметку, миссис Брэникен сказала:
— Я еду в Сидней.
— В Сидней? — спросил Уильям Эндру.
— Да, — ответила Долли.
И, обратясь к боцману, спросила его:
— Поедете со мной, Зах Френ?
— Всюду, куда вы поедете, миссис Брэникен.
— ‘Долли Хоуп’ в состоянии идти в море?
— Нет, — отвечал Уильям Эндру, — необходимо три недели, чтобы его снарядить.
— Мне надо быть в Сиднее раньше чем через три недели! — сказала миссис Брэникен. — Не отправляется ли какой-нибудь пароход в Австралию?
— ‘Орегон’ отходит из Сан-Франциско этой ночью.
— Зах Френ и я будем в Сан-Франциско к вечеру.
— Дай Бог, дорогая Долли, — сказал Уильям Эндру, — чтобы вы снова соединились с вашим Джоном!
— Господь соединит нас снова, — отвечала миссис Брэникен.
К вечеру того же дня миссис Брэникен и Зах Френ прибыли в столицу Калифорнии на экстренном поезде, заказанном Долли.
В час ночи судно ‘Орегон’ отправилось из Сан-Франциско в Сидней.

Глава шестнадцатая — ГАРРИ ФЕЛЬТОН

Паровое судно ‘Орегон’ совершило этот переход со средней скоростью семнадцать узлов, погода благоприятствовала плаванию, что представлялось, впрочем, совершенно естественным в этой части Тихого океана в это время года. Прекрасное судно, по меткому замечанию Заха Френа, как бы разделяло нетерпение миссис Брэникен. Само собой разумеется, что все офицеры, пассажиры и экипаж были единодушны в выражениях симпатии этой благородной женщине, столь достойной общего уважения как вследствие обрушившегося на нее горя, так и за проявляемую ею энергию, с которой она его переносила.
Сигнальщики дали знать о приближении к берегу, когда ‘Орегон’ находился на 3351′ южной широты и 14840′ восточной долготы. 15 августа, после перехода в семь тысяч миль, совершенного за девятнадцать дней, паровое судно втягивалось в бухту порта Джексон, заключенную между высокими базальтовыми утесами, образующими как бы огромный портал, открытый в Тихий океан.
Оставляя направо и налево маленькие заливы, усеянные загородными дачами и коттеджами, носящими названия ‘Уотсон’, ‘Воклюз’, ‘Роза’, ‘Дубль’, ‘Елизавета’, ‘Орегон’ прошел мимо Ирм-Лов, Сидней-Лов и бросил якорь у набережной в Дарлинг-Гарбуре, который и есть, собственно говоря, Сиднейский порт.
Миссис Брэникен обратилась к первому же лицу, появившемуся на корабле, таможенному чиновнику, с кратким вопросом:
— Гарри Фельтон?
— Он жив, — отвечал ей чиновник, тотчас догадавшийся, что с ним говорит миссис Брэникен.
Весь Сидней знал, что она отправилась на ‘Орегоне’, и поджидал ее с нетерпением. — Где помещается Гарри Фельтон?
— В морском госпитале.
Миссис Брэникен в сопровождении Заха Френа тотчас же сошла на берег.
Она была встречена толпой с теми же выражениями почтения к ней, какие видела в Сан-Диего и какие сопутствовали бы ей всюду.
Они отправились в морской госпиталь и встречены были там дежурным врачом.
— Заговорил ли Гарри Фельтон? В памяти ли он? — спросила миссис Брэникен.
— Нет, — отвечал врач. — Этот несчастный не приходит в сознание. Видимо, он не в состоянии говорить. С часу на час он может скончаться.
— Нельзя, чтобы Гарри Фельтон скончался! — сказала миссис Брэникен. — Один он знает, живы ли еще капитан Джон и его товарищи! Один он может сказать, где находятся они. Я прибыла повидать Гарри Фельтона и выслушать его.
— Я тотчас же проведу вас к нему, — отвечал на это врач.
Несколько минут спустя миссис Брэникен и Зах Френ введены были в палату, занятую Гарри Фельтоном.
Шесть недель тому назад какие-то путешественники, находясь в провинции Угшкарра, в Новом Южном Уэльсе, у границы Квинсленда, набрели на человека, распростертого у дерева на левом берегу реки Паррю.
Человек этот, в лохмотьях, изможденный, до крайности изнуренный, так и не приходил до сего времени в сознание.
Если бы не бумаги, устанавливающие его звание офицера торгового флота, то не удалось бы узнать, кто был этот несчастный.
Это был Гарри Фельтон, помощник капитана ‘Франклина’.
Откуда появился он? Из каких дальних и неизвестных мест Австралии он выбрался? Сколько времени бродил он в этой страшной, безлюдной пустыне? Был ли он в плену у дикарей и ему удалось бежать? Где оставил он своих товарищей, если они у него были? Но, быть может, он один пережил катастрофу, происшедшую пятнадцать лет тому назад?.. Все эти вопросы оставались пока без разрешения.
Но было очень важно узнать, откуда появился Гарри Фельтон, и вообще все о его испытаниях со времени гибели ‘Франклина’ на рифах острова Браус, словом, узнать последнее слово во всей этой катастрофе.
Гарри Фельтон доставлен был на ближайшую железнодорожную станцию — Окслей, оттуда по железной дороге в Сидней.
И вот в настоящее время миссис Брэникен находилась у изголовья Гарри Фельтона, которого она никогда бы не узнала.
Ему было сорок шесть лет, а можно было дать все шестьдесят. И это был единственный человек — почти труп, — который в состоянии был сообщить, что сталось с капитаном Джоном и его экипажем!
До этого дня самый тщательный уход ни в чем не улучшил положения Гарри Фельтона, вызванного, вероятно, чрезмерным утомлением.
Последние слабые признаки тлевшей в нем жизни могли угаснуть с минуты на минуту во время обморочного состояния. Он едва открывал глаза, с того времени, как находился в больнице, неизвестно было, сознает ли он, что совершалось вокруг него. Его поддерживали, искусственно вводя ему пищу и вино, а он, казалось, и не сознавал этого. Можно было опасаться, что чрезмерные страдания совершенно уничтожили в нем психическую жизнь и изгладили всякие воспоминания о прошлом, а на этом-то именно и основывалось, быть может, спасение всех остальных потерпевших кораблекрушение.
Поместившись у изголовья Гарри Фельтона, миссис Брэникен стала следить, не взглянет ли он на нее, не моргнет ли, не издаст ли какой-либо звук. Зах Френ, поместившись тут же, с таким же вниманием следил, не промелькнет ли хоть проблеск сознания у несчастного, но все ожидания были тщетны.
Гарри Фельтон не подавал ни малейшего признака сознания и даже не открывал глаз.
Но ни миссис Брэникен, ни Зах Френ не теряли надежды и не приходили в отчаяние.
Узнай только Гарри Фельтон жену своего капитана, он сумеет заставить себя понять даже и без слов.
Да! Необходимо было, чтобы он узнал миссис Брэникен, и можно было даже надеяться, что это окажет на него благотворное влияние! Решено было поступать крайне осмотрительно, пока он не привыкнет к присутствию Долли.
Надеялись на постепенное восстановление у него воспоминаний о ‘Франклине’ и были уверены, что он сумеет передать жестами то, чего он не сможет передать словами.
Как ни уговаривали миссис Брэникен не оставаться безотлучно у изголовья Гарри Фельтона, она не пожелала удалиться из палаты ни на минуту, чтобы отдохнуть.
— Гарри Фельтон может скончаться, — говорила она, — и я должна быть здесь, чтобы уловить с уст его последнее, ожидаемое мной слово. Я не покину его.
К вечеру, однако, наступило небольшое облегчение в состоянии больного. Несколько раз он открывал глаза, но взгляд их не был направлен на миссис Брэникен. Последняя между тем склонялась к нему, называя его по имени, и повторяя имя Джона — капитана ‘Франклина’, из Сан-Диего. Неужели все эти имена не напоминали ему о его товарищах?.. Ожидали от него одного лишь слова: ‘живы’! Живы ли они? Сознавая все мучения, которые должен был претерпеть Гарри Фельтон, чтобы дойти до такого состояния, Долли живо рисовала в своем воображении те мучения, которые должен был претерпеть и Джон. Ей представлялось, что Джон умер в пути… Но нет… Джон не последовал за Гарри Фельтоном… Он остался там… Со всеми остальными… Но где?.. Во власти какого-нибудь племени австралийских дикарей? Но какого?.. Один Гарри Фельтон мог объяснить все, а между тем, казалось, разум его навсегда уснул и уста его были немы!
Гарри Фельтон значительно ослаб в продолжение ночи. Глаза его не открывались более, руки холодели, и весь остаток жизненной энергии сосредоточился в сердце. Неужели он так и отойдет в вечность, не проронив ни единого слова? Невольно думала Долли о том времени, когда она была лишена разума и памяти в продолжение стольких лет! Как тогда ничего нельзя было добиться от нее, так и теперь бессильна была она узнать от этого несчастного что-либо из той тайны, которая была известна лишь одному ему…
К утру положение больного настолько ухудшилось, что наиболее сильные средства, к которым вынужден был прибегнуть встревоженный врач, не оказали ни малейшего действия. Кончина его близилась.
Таким образом, все надежды, которые возродились у миссис Брэникен с появлением Гарри Фельтона, рассыпались в прах. Вместо луча света, которым он мог бы осветить непроглядную тьму, он еще усилил эту тьму, и ничто не в состоянии было рассеять этот мрак даже когда-либо в будущем! Наступал конец всем надеждам, и на этот раз бесповоротный конец!
Собран был, по желанию Долли, консилиум всех лучших врачей города. Освидетельствовав больного, они признали себя бессильными.
— Вы не в состоянии ничем помочь этому несчастному? — спрашивала их миссис Брэникен.
— Ничем, сударыня, — отвечал один из врачей.
— Вы не в состоянии вернуть ему хотя бы на одну минуту его разум, память?
За эту минуту миссис Брэникен отдала бы все свое состояние.
Но там, где бессилен человек, всемогущ Господь. К Нему одному должен обращаться человек в своем бессилии…
После ухода врачей Долли преклонила колени, и Зах Френ по возвращении застал ее углубленной в молитву у постели умирающего.
Подойдя к умирающему, чтобы удостовериться, дышит ли он еще, Зах Френ вдруг воскликнул:
— Сударыня!.. Сударыня…
Полагая, что Гарри Фельтон умер, Долли, приподнявшись с колен, пробормотала:
— Скончался?
— Нет, сударыня, нет! Поглядите. Он открыл глаза… Он смотрит…
И действительно, раскрытые глаза Гарри фельтона горели необычайным блеском. Легкая краска выступила на лице, и он судорожно повел несколько раз руками. Казалось, он вышел из оцепенения, в котором был столько времени.
Взгляд его скользнул по миссис Брэникен, и уста сложились в слабую улыбку.
— Он узнал меня! — воскликнула Долли.
— Да! — отвечал Зах Френ. — Он осознает, что жена его капитана около него! Он заговорит!
— Дай Господи!
И взяв в свои руки руку Гарри Фельтона, ответившего ей слабым пожатием, Долли наклонилась к нему.
— Джон?.. Джон?.. — говорила она.
Искорка, промелькнувшая в глазах Гарри Фельтона, показала, что он услышал ее.
— Жив? — спросила она.
— Да! — чуть слышно произнес он, но Долли все-таки сумела уловить долгожданный ответ.

Глава семнадцатая — ПРИ ПОСРЕДСТВЕ ‘ДА’ И ‘НЕТ’

Миссис Брэникен распорядилась тотчас же призвать врача. Тот сразу понял, что сознание Гарри Фельтона выражало собой последний проблеск жизни и агония была близка. Мгарающий, казалось, видел одну лишь миссис Брэникен. Он не обращал внимания ни на врача, ни на Заха Френа. Весь остаток душевных сил был сосредоточен на супруге его капитана, Джона Брэникена.
— Гарри Фельтон, — спросила миссис Брэникен, — если Джон жив, где оставили вы его?.. Где он?..
Гарри Фельтон не отвечал.
— Он не в состоянии говорить, — сказал доктор, — но, быть может, нам удастся получить от него ответ знаками.
— Я все пойму по его глазам! — отвечала миссис Брэникен.
— Постойте, — сказал Зах Френ. — Необходимо ставить ему вопросы в известном порядке, и мы, моряки, лучше понимаем друг друга. Позвольте мне спрашивать. Пусть миссис Брэникен держит в своих руках руку Фельтона и не спускает глаз с него. Он будет отвечать глазами ‘да’ и ‘нет’, и этого будет достаточно!
Склонившись над Гарри Фельтоном, миссис Брэникен взяла его за руку.
Приступи Зах Френ непосредственно к вопросу, где находится капитан Джон, невозможно было бы ожидать удовлетворительного ответа, заключающего в себе дельные указания, так как для этого потребовалось бы указать название страны, провинции, местечка, на что, очевидно, умирающий не имел сил. Предпочтительнее было постепенно подойти к этому вопросу, возобновляя в памяти все события, с последнего дня, когда был замечен ‘Франклин’, вплоть до того времени, когда Гарри Фельтон расстался с Джоном Брэникеном.
— Фельтон, — сказал Зах Фред отчетливым и ясным голосом, — перед вами миссис Брэникен, жена Джона Брэникена, капитана ‘Франклина’. Узнали ли вы ее?
Уста Гарри Фельтона оставались без движения, движением же век и легким пожатием руки он отвечал утвердительно.
— После того как ‘Франклин’ встречен был к югу от острова Целебес, его нигде более не видели? — продолжал Зах Френ. — Вы слышите меня, Фельтон?
Последовало снова подтверждение взглядом.
— Слушайте, — продолжал Зах Френ, — я буду узнавать, правильно или нет то, что будет мною сказано, по тому, будете ли вы открывать или закрывать глаза.
Несомненно было, что Гарри Фельтон понял все сказанное Захом Френом.
— Капитан Джон направился по Тиморскому морю по выходе из Яванского моря? — продолжал он.
— Да!
— Через Зондский пролив?
— Да!
— По собственному желанию?
На этот вопрос последовал знак отрицания, в истинном значении которого нельзя было сомневаться.
— Нет! — повторил Зах Френ.
Это вполне соответствовало убеждениям капитана Эллиса и его личным. ‘Франклин’ был вынужден избрать путь по Тиморскому морю по выходе из Яванского моря.
— Была буря? — спросил Зах Френ.
— Да!
— Вероятно, вас захватил ураган в Яванском море?
— Да!
— Который погнал вас через Зондский пролив?
— Да!
— Быть может, ‘Франклин’ потерял мачты, руль?
— Да!
Стремив глаза в глаза Гарри Фельтона, миссис Брэникен безмолвно ждала. Желая последовательно восстановить различные фазы катастрофы, Зах Френ продолжал спрашивать.
— Капитан Джон, лишенный возможности произвести наблюдения для определения широты и долготы, не мог знать, где именно он находится?
— Да!
— Увлеченный к западной части Тиморского моря, после того как его носило в продолжение некоторого времени, он разбился о рифы острова Браус?
Слабым жестом проявилось удивление Гарри Фельтона, очевидно не знавшего названия острова, у которого разбился ‘Франклин’ и положение которого в Тиморском море оставалось ему неизвестным.
Зах Френ продолжал:
— При выходе из Сан-Диего вас было на корабле четырнадцать человек: капитан Джон, вы, Гарри Фельтон, и двенадцать человек экипажа. Осталось ли у вас четырнадцать человек после крушения ‘Франклина’?
— Нет!
— Значит, несколько человек погибло в то время, как судно разбилось?
— Да!
— Один? Двое?
Утвердительный знак появился при втором вопросе.
Таким образом, недоставало двух матросов, когда потерпевшие кораблекрушение нашли убежище на острове Браус.
Пришлось, по требованию врача, прекратить на время разговор, видимо утомлявший Гарри Фельтона.
Вопросы возобновились по прошествии нескольких минут, и Заху Френу удалось получить различные указания, каким путем десять матросов удовлетворяли свои жизненные потребности. Спасшиеся от кораблекрушения погибли бы от голода, если бы им не удалось собрать на берегу часть груза судна, состоявшую из консервов и муки, а также пробавляться рыбной ловлей. Очень немного кораблей прошло мимо них в открытом море. А между тем у них не было иной надежды вернуться на родину, как только, если они будут замечены с какого-нибудь судна.
На вопрос Заха Френа:
— Сколько времени прожили вы на острове Браус?.. Два года, три года, шесть лет?..
Гарри Фельтон ответил утвердительным знаком при обозначении последнего числа.
Капитан Джон и его товарищи прожили, следовательно, на острове с 1875 по 1881 год.
Наиболее интересным теперь представлялось, каким образом удалось им покинуть этот остров.
И Зах Френ приступил к разъяснению этого.
— Далось вам соорудить барку из судовых обломков?
— Нет!
Это вполне соответствовало тому заключению, к которому пришли капитан Эллис и боцман после осмотра места крушения. Каким же путем удалось спасшимся от кораблекрушения покинуть остров Браус?
— Вы утверждаете, что сигналы ваши не были замечены с кораблей?
— Да!
— Значит, пристали к берегу какие-нибудь лодки малайцев или австралийских дикарей?
— Нет!
— Так, значит, пристала, быть может, к берегу какая-нибудь сорвавшаяся с корабля шлюпка?
— Да!
После этого ответа Заху Френу уже легко было сообразить, что было дальше.
— Вам удалось приспособить эту шлюпку для перехода по морю?
— Да!
— И капитан Джон воспользовался ею, чтобы добраться до ближайшего берега?
— Да!
Необходимо было выяснить, почему не покинули этот остров все спасшиеся от кораблекрушения.
— Вероятно, шлюпка эта не могла взять двенадцать человек? — спросил Зах Френ.
— Да!
— И вас отправилось всего семь человек: капитан Джон, вы и пять человек команды?
Во взгляде умирающего ясно можно было прочесть тогда вопрос, нельзя ли еще спасти тех, которые остались на острове Браус.
Повинуясь знаку Долли, Зах Френ воздержался, однако, от сообщения, что эти пять матросов уже погибли.
Снова даны были несколько минут отдыха Гарри Фельтону, закрывшему глаза.
Переносясь мысленно на остров Браус, Долли лично переживала все эти сцены. Она видела Джона, пытавшегося осуществить невозможное, лишь бы только спасти своих товарищей. Она слышала его, говорила с ним, ободряла его…
В каком месте пристала эта шлюпка?
Глаза Гарри Фельтона снова раскрылись, и Зах Френ возобновил вопросы.
— Таким именно путем удалось капитану Джону, вам и пятерым матросам покинуть остров Браус?
— Да!
— Шлюпка взяла курс на восток, чтобы пристать к ближайшему берегу?
— Это был австралийский берег?
— Да!
— Не выброшена ли она была на берег бурей к концу перехода?
— Нет!
— Вам удалось высадиться в одной из бухт австралийского берега?
— Да!
— Вероятно, около мыса Левек?
— Да!
— Быть может, в Йорк-Зунде?
— Да!
— Высадившись на берег, вы попали в руки дикарей?
— Да!
— Они захватили вас?
— Да!
— Всех?
— Нет!
— Некоторые из вас, значит, погибли при высадке на берег в Иорк-Зунде!
— Да!
— Были убиты дикарями?
— Да!
— Один… два… три… четыре? — Да!
— Вас осталось трое, когда вас увели австралийцы вглубь страны?
— Да!
— Капитан Джон, вы и один из матросов?
— Да!
— А матрос этот все еще с капитаном Джоном?
— Нет!
— Он скончался до вашего побега?
— Да!
— Давно?
— Да!
Таким образом, капитан Джон и Гарри Фельтон были единственными пережившими всех остальных, спасшихся после крушения ‘Франклина’, а одному из них суждено было прожить еще только несколько часов.
Нелегко было получить от Гарри Фельтона разъяснения, относящиеся к капитану Джону, тем более что необходимо было получить эти разъяснения весьма определенными и ясными. Пришлось Заху Френу несколько раз прерывать допрос, а по возобновлении его миссис Брэникен заставляла снова задавать вопросы за вопросами, чтобы осветить весь девятилетний промежуток, истекший со времени, когда капитан Джон и Гарри Фельтон попали в руки дикарей-кочующего австралийского племени. Пленникам пришлось следовать за ними во время бесконечных их кочевий по земле Тасмана, ведя самое убогое и тяжкое существование. Почему их пощадили? Имелось ли в виду воспользоваться их услугами или же при случае получить за них выкуп от английских властей?
— Да! И этот последний, столь существенно важный факт удалось твердо установить через ответы Гарри Фельтона.
Весь вопрос заключался, значит, в выкупе, лишь бы удалось добраться до этих дикарей. Благодаря некоторым другим вопросам удалось также установить, что капитана Джона и Гарри Фельтона настолько бдительно охраняли, что они не имели случая бежать в продолжение девяти лет.
Наконец был найден способ бегства. Определено было заранее место, куда должны были прийти оба пленника и бежать оттуда вместе, но по неизвестным Гарри Фельтону причинам капитан Джон не прибыл на место встречи. Гарри Фельтон поджидал его несколько дней, не желая бежать один, он вернулся к становищу дикарей, но последние уже покинули прежнее место. Твердо решив направиться для отыскания своего капитана, как только удастся ему добраться до какого-нибудь поселения внутри страны, он пустился в путь, укрываясь все время, чтобы не попасть вновь в руки дикарей, изнемогая от зноя, умирая от голода и жажды.
Пробродив таким образом в продолжение шести месяцев, он упал наконец в полном изнеможении на берегу Паррю, на южной границе Квинсленда.
Как известно, он был найден там и опознан благодаря бывшим при нем бумагам. Оттуда привезли его в Сидней, где он жил еще благодаря чуду, казалось, только затем, чтобы поведать о том, что так тщетно стремились узнать в продолжение стольких лет.
Итак, один капитан Джон пережил всех своих товарищей, но он был в плену у дикарей, которые кочевали по пустыням земли Тасмана. После того как Захом Френом произнесены были названия некоторых племен дикарей, обычно посещающих эти местности, Гарри Фельтоном дан был утвердительный знак при названии индасов. Заху Френу удалось даже понять, что племя это обычно разбивало становище на зиму на берегах Фицроя, одной из рек, впадающих в залив Левек на северо-западном берегу Австралийского материка.
— Мы отправимся туда разыскивать Джона! — воскликнула миссис Брэникен.
Слова эти поняты были Гарри Фельтоном, и взгляд его на минуту заблестел, как бы от сознания, что наконец-то капитан Джон будет спасен, и спасен именно ею.
Гарри Фельтон выполнил свой долг. Миссис Брэникен знала теперь, в какой стороне Австралийского материка надо искать капитана, — и он закрыл глаза.
И вот во что обратили непосильные труды и лишения, а главное, влияние ужасного австралийского климата этого мужественного и крепкого человека! Испытав все эти ужасы, ему суждено было умереть как раз тогда, когда они закончились! Не подобная ли участь ожидала и капитана Джона, если бы он попытался бежать через пустыни Центральной Австралии? И не предстояли ли те же опасности всем, кто устремится на поиски этого племени индасов?
Подобная мысль, однако, не пришла в голову миссис Брэникен. Она обдумала и скомбинировала проект новой экспедиции еще в то время, когда ‘Орегон’ уносил ее к Австралийскому материку, оставалось лишь привести этот проект в исполнение.
К 9 часам вечера Гарри Фельтон скончался. Еще один раз Долли назвала его по имени. И еще один раз он услышал ее. Глаза его раскрылись, и уста наконец промолвили:
— Джон… Джон!
После этого он глубоко вздохнул в последний раз, и сердце его перестало биться.
Вечером, при выходе миссис Брэникен из больницы, к ней подошел мальчик, поджидавший у двери.
Это был юнга с торгового судна ‘Брисбан’, обслуживающего австралийские порты между Сиднеем и Аделаидой.
— Миссис Брэникен? — обратился он к ней взволнованным голосом.
— Что вы желаете, дитя мое? — отвечала Долли.
— Гарри Фельтон умер?
— Да, умер.
— А капитан Джон?
— Капитан жив! Он жив!
— Благодарю вас, миссис Брэникен, — ответил ей юнга.
Долли едва приметила черты лица мальчика, удалившегося после этого, не сказав ни своего имени, ни причин, вызвавших его вопросы.
На следующий же день прошли похороны Гарри Фельтона, на которых присутствовали все бывшие в порту матросы и часть жителей Сиднея.
Миссис Брэникен сопровождала до кладбища останки того, кто был преданным и верным другом капитана Джона. Около нее шел юнга, которого она и не заметила среди всех тех, кто пожелал отдать последний долг помощнику капитана ‘Франклина’.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая — ВО ВРЕМЯ ПЛАВАНИЯ

Правы те, которые утверждают, что Африканский материк обратился в остров со времени прорытия Суэцкого канала Лессепсом. С не меньшей справедливостью можно будет называть островами Северную и Южную Америку с прорытием Панамского канала. Обе части Америки будут тогда окружены со всех сторон морями. Но так как, невзирая на это, их будут по-прежнему называть материками из-за их величины, то не менее справедливо присваивать подобное наименование Австралии, или Новой Голландии, которая находится в таких же условиях.
И действительно, Австралия имеет в длину с востока на запад три тысячи девятьсот километров и в ширину, с севера на юг, три тысячи двести километров. Произведение этих двух величин равняется четырем миллионам восьмистам тридцати тысячам квадратных километров, иначе говоря, представляет собой площадь, приблизительно равную девятой части площади всей Европы.
Составители новых географических атласов {Ж. Верн пользуется данными конца XIX века. (Примеч. ред.)} разделяют Австралийский материк на семь областей, разграниченных между собой произвольно проведенными линиями, пересекающимися под прямыми углами, линии эти проведены совершенно независимо от каких бы то ни было орографических и гидрографических условий. На востоке расположены в самой населенной части страны — Квинсленд с главным городом Брисбен, затем Уэльс с главным городом Сидней и Виктория с главным городом Мельбурн.
В центре — Северная Австралия и земля Александра, в которых нет главных городов, и Южная Австралия с главным городом — Аделаида.
На Западе — Западная Австралия, тянущаяся с севера на юг, с главным городом — Перт. Следует упомянуть здесь, что австралийцы стремятся образовать соединенные штаты под названием Республика Австралия. Английское правительство не желает признавать этого названия, но оно, несомненно, будет присвоено этой части света, когда отделение от метрополии станет уже свершившимся фактом.
Однако вернемся к нашим героям. Миссис Брэникен намеревалась покинуть Сидней, как только это представится возможным. Она могла рассчитывать на беспредельную преданность Заха Френа, равно как и на его трезвый и практичный ум. Подробно изучая карту Австралии, они вместе обсудили наиболее действенные меры, которые могли обеспечить успех этой новой попытки. Чрезвычайно важно было выбрать надлежащий пункт отправления экспедиции. Был определен план действий:
1. Миссис Брэникен приступала безотлагательно, при личном своем участии и на свои личные средства, к организации экспедиции. Экспедиция эта должна была обладать всеми средствами передвижения, которые потребуются для путешествия по Центральной Австралии.
2. К исследованию следовало приступить безотлагательно, а потому необходимо было как можно скорее добраться до конечного пункта внутри страны, до которого существовали какие-либо благоустроенные пути сообщения.
Прежде всего был обсужден вопрос, нужно ли направиться к северо-западному берегу, то есть к тому месту земли Тасмана, где высадились спасшиеся с ‘Франклина’? Это представляло отклонение в сторону, которое потребовало бы значительной траты времени и вызвало большие затруднения. А между тем не существовало никакой уверенности в том, что экспедиция может скорее напасть на следы того племени дикарей, во власти которых томился Джон Брэникен, если приступить к розыскам с запада.
Бродячие племена кочевали, однако, и в земле Александра, и в Западной Австралии. Соображения эти привели к тому, что первый вопрос был решен отрицательно. Затем перешли к обсуждению второго вопроса — и решили, что экспедиции следует придерживаться того пути, по которому шел Гарри Фельтон во время своих скитаний по Центральной Австралии.
Хотя путь и не был хорошо известен, но его можно было проследить с того места, где найден был лейтенант ‘Франклина’, то есть на берегу реки Паррю, на границе Квинсленда и Нового Южного Уэльса.
С 1770 года, то есть с того времени, когда капитан Кук исследовал Новый Южный Уэльс и занял именем короля Англии ту страну, которая раньше него была уже открыта португальцем Мануэлем Годенбьо и голландцами Верхехоором, Хартохом, Карпентером и Тасманом, — восточная часть этой области в значительной уже мере была заселена колонистами, которые и внесли в нее некоторое развитие и культуру.
В 1787 году коммодор Филипп основал там колонию преступников Ботани-Бей, она и послужила ядром будущего поселения иммигрантов-англичан, численность которого возросла до трех миллионов жителей в течение менее ста лет.
В настоящее время значительное число населенных пунктов в Квинсленде, Новом Южном Уэльсе, Виктории и Южной Австралии связаны между собой рельсовыми путями, между береговыми портами устроены пароходные рейсы.
Переведя через Уильяма Эндру до своего отъезда из Сан-Диего значительную сумму денег в Центральный австралийский банк в свое личное распоряжение, миссис Брэникен, находясь в Сиднее, располагала всеми средствами, необходимыми для снаряжения экспедиции. Она не встретила никаких затруднений в отыскании необходимых людей, экипажей, верховых, упряжных и вьючных животных. Тем не менее следовало ли останавливаться на Сиднее как на исходном пункте отправления экспедиции? По всестороннем обсуждении этого вопроса, основываясь на мнении американского консула, весьма сведущего во всех вопросах, относящихся к географии Австралии, наилучшим базисом для предстоящих операций была признана Аделаида, столица Южной Австралии. Продолженный там рельсовый путь вдоль телеграфной линии, идущей от Аделаиды до Ван-Дименского залива, то есть по направлению с юга на север приблизительно по длине сто тридцать девятого меридиана, перешедший уже за ту параллель, до которой добрался Гарри Фельтон, предоставлял экспедиции все средства к тому, чтобы скорее и глубже проникнуть в самые отдаленные углы земли Александра и Западной Австралии. Таким образом, было принято решение, по которому третья по счету экспедиция, снаряженная на поиски капитана Джона, будет организована в Аделаиде, откуда и направится до самого конца железнодорожного пути, проложенного по направлению к северу на расстоянии семисот километров. Предстояло еще решить вопрос: каким путем доберется миссис Брэникен из Сиднея в Аделаиду? Железная дорога еще не шла прямо в Аделаиду, и существовал только путь, проходящий по Муррею, на границе области Виктория, до станции Албюри, далее, до Мельбурна, через Беналлу и Ки-льмор, а от этого пункта до Аделаиды, но путь этот заканчивался пока на станции Горшань.
Исходя из этого миссис Брэникен приняла решение направиться в Аделаиду морем. Для этого требовалось четверо суток да, кроме того, двое суток стоянки в Мельбурне.
Наступил август, соответствующий февралю в северном полушарии, но погода была тихая, дули северо-западные ветры, и плавание должно было проходить в виду берега. Совершив незадолго до этого морской переход из Сан-Франциско до Сиднея, миссис Брэникен не боялась нового переезда.
Пароход ‘Брисбен’ как раз должен был отвалить на следующий день в одиннадцать часов вечера, планируя прибыть в Аделаиду 27 августа утром, с заходом по пути в Мельбурн.
Миссис Брэникен заказала на пароходе две каюты, распорядилась о переводе денег в банк Аделаиды на текущий счет и, покинув морскую больницу, временно поселилась в гостинице.
Все помыслы ее сосредоточивались на одной мысли: ‘Джон жив’. Вся поглощенная рассматриванием карты Австралийского материка, со взглядом, блуждающим по этим громадным пустыням на севере и северо-западе, увлеченная своим воображением, она искала его, встречалась с ним, освобождала его…
Зах Френ, сознавая, что миссис Брэникен в эти минуты лучше быть одной, отправился погулять и вполне естественно захотел осмотреть пароход и каюту, отведенную миссис Брэникен.
Этот осмотр доставил ему удовольствие.
Осмотрев все, он уже собирался оставить судно, когда юнга, провожающий его по пароходу, обратился к нему с вопросом:
— Так это верно, боцман, что миссис Брэникен отправляется завтра в Аделаиду?
— Да, завтра, — отвечал Зах Френ.
— На ‘Брисбене’?
— Да, да!
— Дай Бог ей успешно отыскать капитана Джона!
— Ты можешь быть спокоен, мы все сделаем для этого.
— Я убежден в этом, боцман!
— Ты плаваешь на ‘Брисбене’?
— Да, боцман.
— Прекрасно, малый, до завтра!
Зах Френ воспользовался последними часами пребывания в Сиднее, чтобы побродить по Питт-стрит и Йорк-стрит, по обеим сторонам которых возвышаются прекрасные постройки из красновато-желтого песчаника, затем побывал в Виктория-парке и Гайд-парке, где установлен памятник капитану Куку.
Он посетил Ботанический сад, чудесное место прогулки на берегу моря, наполненное благоуханием всевозможных растений жаркого и умеренного пояса, дубов и араукарий, кактусов и мангустансов, пальм и оливковых деревьев. Сидней хотя и не столь правильно разбит, как позднее построенные Аделаида и Мельбурн, но зато этот наиболее старый из всех австралийских городов имеет преимущество перед своими более молодыми конкурентами в живописности расположения.
К вечеру следующего дня миссис Брэникен и Зах Френ перебрались на пароход, который через бухту Порт-Джаксон, обогнув Иннер-Саут-Хэд, взял курс на юг, держась на расстоянии нескольких миль от берега.
Долли сидела на палубе на баке, разглядывая очертания берега, смутно выступающие среди тумана. Так вот он, этот материк, в который предстояло ей проникнуть как в огромную тюрьму, из которой Джону не удалось до сего времени бежать! Пятнадцать лет, как они разлучены друг с другом!
— Пятнадцать лет! — тихо сказала она.
При проходе ‘Брисбена’ мимо Ботани-Бей и Джорис-Бей миссис Брэникен удалилась в свою каюту немного отдохнуть. На следующее утро в обычный час она уже была на ногах, когда проходили мимо той части берега, где виднелись на горизонте сначала гора Дромадер, а за ней гора Костюшко, которые входят в горную систему Австралийских Альп.
Зах Френ и Долли стояли на спардеке и разговаривали о том, о чем оба неизменно думали.
Смущенный и нерешительный, подошел к миссис Брэникен юнга, чтобы спросить, по приказанию капитана, не желает ли она чего-нибудь.
— Нет, ничего, дитя мое, — отвечала Долли.
— Ба! Да это тот мальчуган, который говорил со мной здесь, когда я был вчера на ‘Брисбене’, — сказал Зах Френ.
— Совершенно верно, боцман, это был я!
— Как зовут тебя?
— Меня зовут Годфрей.
Годфрей глядел на Долли с таким уважением, что она была тронута этим до глубины души.
Одновременно она была поражена звуком голоса юнги. Она уже слышала однажды этот голос и вспоминала где именно.
— Дитя мое, — сказала она, — не вы ли обращались ко мне у входа в сиднейскую больницу?
— Да, это был я.
— Не вы ли спрашивали меня, жив ли еще капитан Джон?
— Я, сударыня.
— Вы принадлежите, значит, к команде парохода?
— Да, вот уже год, — отвечал Годфрей. — Надеюсь, однако, с Божьей помощью покинуть скоро эту команду.
Сказав это, не желая или не смея продолжать разговор, Годфрей удалился.
— Вот мальчуган, в котором, на мой взгляд, течет кровь моряка, — заметил Зах Френ. — Это сейчас видно. У него честные, ясные и решительные глаза. А голос вместе с тем твердый и нежный.
‘Голос его!’ — проговорила Долли про себя.
Ей показалось почему-то, что она только что слышала голос Джона, правда, более мягкий, соответственно возрасту юнги.
Конечно, она заблуждалась, но и черты лица этого мальчика напомнили ей черты лица Джона, того Джона, которому не было еще тридцати, когда ‘Франклин’ разлучил ее с ним на столько лет.
— Видите, миссис Брэникен, — сказал Зах Френ, потирая руки, — англичане ли, американцы ли — все относятся к вам с одинаковой симпатией. Вы встретите в Австралии ту же преданность, что и в Америке. В Аделаиде будет то же самое, что и в Сан-Диего. Все желают вам того же, что и этот молодой англичанин.
‘Англичанин ли он?’ — спросила себя миссис Брэникен, глубоко взволнованная.
Переход в продолжение первого дня путешествия был весьма удачен. Дул береговой ветер, и море было совершенно спокойное. Можно было ожидать, что и дальше, обогнув мыс Гау, при повороте берега Австралийского материка, при входе в Бассов пролив, плавание будет так же спокойно.
Долли не покидала палубы в продолжение всего этого дня. Все пассажиры выказывали глубочайшее почтение к ней и искали возможности вступить с ней в беседу. Им всем хотелось познакомиться с женщиной, о несчастьях которой было известно и которая не задумывалась над предстоящими ей опасностями в надежде освободить своего мужа, если Провидению угодно было сохранить ему жизнь. Никто, конечно, не позволил бы себе выразить ей ни малейшего сомнения в этом. Да и можно ли было не разделять ее надежд, когда приходилось воочию убеждаться, насколько она была мужественно воодушевлена, когда излагала все свои предположения. Бессознательно слушатели переносились вслед за ней в дебри Центральной Австралии. И многие из них охотно последовали бы за ней не только мысленно, но и в действительности. Отвечая им, Долли иногда вдруг замолкала. Взгляд ее принимал тогда совсем особое выражение, глаза блестели, и один лишь Зах Френ а состоянии был понять, чем занят был ее ум.
Между тем юнга интересовал ее все больше и больше. Она не в состоянии была подавлять в себе волнение, наблюдая его походку, внешность и жесты, ту настойчивость, с которой он следил за ней, тот род инстинкта, который, казалось, притягивал их друг к другу, все это захватывало ее настолько, что Джон и юнга сливались в одно целое в ее мыслях. Долли не могла скрыть от Заха Френа, что нашла поразительное сходство между Джоном и Годфреем. И Зах Френ начинал испытывать беспокойство в том, что она целиком отдавалась во власть этого впечатления, вызванного совершенно случайным обстоятельством. Небеспричинно опасался он, что это сходство слишком живо напоминает ей о погибшем ребенке. Весьма прискорбно было, что присутствие этого мальчика так сильно волновало миссис Брэникен. Так как служебные обязанности Годфрея не призывали его на корму парохода, отведенную исключительно пассажирам первого класса, он не приходил туда, но издали не раз глядели они друг на друга, и Долли едва воздерживалась, чтобы не подозвать его к себе. Достаточно было одного знака с ее стороны, и Годфрей поспешил бы на зов… Но Долли не делала этого знака, и Годфрей не подходил.
Вечером, когда Зах Френ провожал миссис Брэникен в ее каюту, она сказала:
— Нужно будет узнать, Зах, кто этот юнга, где он родился… Быть может, он не английского происхождения.
— Это можно, — отвечал Зах Френ.
— Быть может, он американец.
— Если вам угодно, я наведу справки у капитана ‘Брисбена’.
— Нет, Зах, не нужно, я сама расспрошу Годфрея. И боцман расслышал, как миссис Брэникен прошептала:
— Дитя мое, бедный мой Уайт, ровесник ему. ‘Вот этого-то я и опасался’, — подумал Зах Френ, направляясь к себе в каюту.
На рассвете миссис Брэникен вышла из своей каюты и расположилась на палубе. Зах Френ вскоре присоединился к ней и заметил в ней большую перемену. Она не обращала более внимания на полосу земли, расстилавшуюся по направлению к северо-западу. Поглощенная своими мыслями, она едва отвечала Заху Френу, когда последний осведомился, как она провела ночь.
Боцман не настаивал. Главное было, чтобы Долли забыла о странном сходстве Годфрея с капитаном Джоном, не пожелала видеть его и расспрашивать. Возможно, она и забыла об этом, а мысли ее приняли иное направление. И действительно, она не обращалась с просьбой к Заху Френу привести к ней этого мальчика, служебные обязанности которого удерживали его на носу парохода.
Позавтракав, миссис Брэникен вернулась в свою каюту и появилась вновь на палубе между тремя и четырьмя часами пополудни. В это время ‘Брисбен’ на всех парах направлялся к проливу, отделяющему Австралию от земли Тасмана, или земли Ван-Димена.
Земля, открытая голландцем Янсеном Тасманом, оказалась чрезвычайно важной для англичан, равным образом этот остров, представлявший собой естественное продолжение материка, значительно выиграл под владычеством англосаксонской расы. Колонизация этого острова усилилась с 1642 года, когда он был открыт. Почва здесь чрезвычайно плодородна, и он покрыт богатейшими лесами. Со свойственными им настойчивостью и последовательностью англичане приступили с начала прошлого столетия к эксплуатации этого острова, нимало не заботясь о судьбе туземных рас, разбив всю территорию на округа, они основали значительные города, как-то Гоббарт-Таун, Джордж-Таун и другие, воспользовавшись многочисленными природными береговыми впадинами, соорудили порты, куда заходят сотни судов. Все это превосходно, но, с другой стороны, много ли сохранилось представителей черной расы, аборигенов этой страны? Несчастные эти были далеко не цивилизованны, в них усматривали самых низких представителей человеческой расы, их признавали ниже африканских негров, фиджийцев Огненной земли. Англичане могут кичиться тем, что блистательно довели до конца поставленную себе задачу, если она заключалась в том, чтобы доказать всему миру, что последнее слово в деле колонизации есть уничтожение без остатка целой человеческой расы!

Глава вторая — ГОДФРЕЙ

‘Брисбен’ прошел Бассов пролив вечером. В августе под этими широтами сумерки наступают уже в пять часов. Темнота не позволяла следить за контуром берега.
Переход по проливу был чувствителен вследствие появившейся килевой качки. Течения различных направлений встречаются и бурлят в этом проливе, доступном водам Тихого океана. К рассвету следующего дня, 23 августа, ‘Брисбен’ уже входил в бухту Порт-Филипп.
Для того чтобы попасть в бухту, необходимо лавировать весьма осторожно, в особенности когда приходится огибать длинную песчаную отмель Нипин с одной стороны и такую же отмель Квинсклиф — с другой. Бухта эта, в достаточной мере закрытая, вмещает в себя несколько портов, которые служат превосходными стоянками для глубокосидящих судов, порты эти носят названия Гелонг, Сандриг и Уильям-Таун, причем два последних составляют, собственно говоря, Мельбурнский порт.
Берег этот по внешнему своему виду крайне однообразен и печален. Здесь очень мало зелени, он напоминает высохшее болото, где вместо лагун и прудов глубокие впадины, с затвердевшей и растрескавшейся тиной. В будущем намечено заменить тощие, искривленные деревца, растущие в беспорядке на этой равнине, правильными древесными посадками, которые быстро вырастут в прекрасные, тенистые леса при благодатном австралийском климате.
‘Брисбен’ пристал к одной из набережных Уиль-ямс-Тауна для высадки части своих пассажиров.
Предстояла полуторадневная остановка в Мельбурне, и миссис Брэникен пожелала перебраться на это время в город. Чем же в таком случае вызвано было ее решение сойти с ‘Брисбена’? Если она думала, что ей не удастся избавиться от слишком назойливых любопытных, то, очевидно, ей гораздо легче было для этого остаться у себя в каюте, нежели перебираться в гостиницу.
Совершенно озадаченный подобным, непостижимым для него, решением, Зах Френ не мог не заметить, что в ней произошла резкая перемена по сравнению с ее состоянием в Сиднее.
Не обусловлена ли была эта перемена в настроении слишком живым воспоминанием о погибшем ребенке, снова выступившим наружу под влиянием встречи с Годфреем? Предположения Заха Френа соответствовали действительности. Встреча с юнгой настолько сильно повлияла на нее, что она почувствовала потребность уединиться. Не оставила ли она прежнего решения своего расспросить его? Быть может и да, так как она не привела его в исполнение даже на следующий день. Она словно стремилась убежать от этого четырнадцатилетнего мальчика, к которому влекло ее что-то необъяснимое. Что же удерживало ее от разговора с ним и выяснения всего интересующего ее — его национальности, происхождения и семейного положения? Не опасалась ли она разрушения смутных мечтаний, неосуществимых надежд, возродившихся в ее воображении, — надежд, которых она не в состоянии была скрыть от Заха Френа?
Рано утром миссис Брэникен высадилась на берег в сопровождении боцмана. Ступив на мостки, она обернулась.
Годфрей стоял на носу парохода, прислонившись к борту, и на лице его выразилась такая печаль, настолько ясно было его желание удержать ее на пароходе, что Долли едва не сказала ему: ‘Дитя мое, я вернусь’. Но она удержалась, однако, от этих слов, жестом пригласив Заха Френа следовать за ней, и направилась на железнодорожный вокзал, соединяющий город с портом.
Мельбурн расположен вдали от морского берега, на правом берегу реки Яра-Яра, в двух километрах от моря, на расстоянии, которое поезда проходят в^ несколько минут. Там расположена эта столица богатейшей колонии Виктория, насчитывающая около миллиона жителей, из которых 300 тысяч живут в одном лишь Мельбурне. На эту колонию начиная с 1851 года, можно сказать, вылилось все золото, которое было добыто из недр горы Александра.
Мельбурн весьма напоминает Сан-Франциско по внешнему виду, хотя и не столь блестящему и богатому: широкие улицы, пересекающиеся под прямыми углами, скверы, лишенные пока обильной зелени и тенистых деревьев, сотни банков, торговые дома, в которых совершаются крупные сделки, часть города, в которой сосредоточены большие магазины, общественные здания, церкви, храм, университет, музеи, выставки, библиотека, больницы, городское управление, школы, дворцы, памятники, сооруженные в честь двух исследователей — Борка и Уильса, погибших при попытке пересечь Австралийский материк с севера на юг. За исключением деловой части города, на улицах встречалось не много прохожих — несколько иностранцев, в особенности немецких евреев, занимающихся продажей золота, как другие занимаются продажей скота или шерсти.
Деловые люди, однако, проводят в Мельбурне возможно меньшую часть своего времени. В’Окрестностях города построено множество вилл и коттеджей, и некоторые из них отличаются роскошью княжеских дворцов. Благодаря этому Мельбурн имеет значительные преимущества перед Сан-Франциско, таково мнение Д. Шарнея, одного из наиболее интересных путешественников из тех, которые посетили эту страну. Лесные насаждения самых разнообразных пород успели уже разрастись и образовать обширные тенистые парки. Большое число ручейков обеспечивает благодатную свежесть в продолжение долгих знойных месяцев. Словом, не много городов расположено, подобно Мельбурну, в столь очаровательной рамке живой зелени.
Все это великолепие даже и тогда, когда Зах Френ проводил миссис Брэникен за город, не вызвало у нее никакого восторга. Ничто не указывало на то, чтобы тот или иной дом, как бы прекрасно он ни был устроен, та или иная местность, как бы величественна она ни была, с расстилавшейся далекой перспективой, произвели на нее какое-либо впечатление. Казалось, вот-вот она обратится к Заху Френу с какой-то просьбой под влиянием угнетающей ее мысли.
К ночи они оба вернулись в гостиницу. Долли почти не дотронулась до обеда, который был ей подан. После этого она легла в постель и провела всю ночь в полудремоте, постоянно видя перед собой образы мужа и своего ребенка.
На следующий день миссис Брэникен не покидала гостиницы до двух часов пополудни. Она написала длинное письмо Уильяму Эндру, которым извещала его об отъезде из Сиднея и скором прибытии в столицу Южной Австралии, и снова подтвердила все надежды, которые имела по отношению к исходу экспедиции.
К великому своему удивлению и еще большей тревоге, получив это письмо, Уильям Эндру не мог не усмотреть из него, что если Долли говорила о Джоне с совершенной уверенностью найти его в живых, то вместе с тем она говорила и о своем ребенке, маленьком Уайте, как о живом. Теперь он не в состоянии был отогнать от себя опасения за рассудок женщины, столь тяжело пострадавшей от ударов судьбы.
Все пассажиры ‘Брисбена’ были уже на пароходе, когда миссис Брэникен вернулась из города в сопровождении Заха Френа. Высматривавший ее издали, Годфрей с криком радости бросился к ней навстречу.
Заху Френу это не понравилось, и густые брови его заметно сдвинулись. Он дорого бы дал, лишь бы юнга покинул пароход или по крайней мере не попадался на глаза Долли, раз его присутствие вызывало в ней такие тяжелые воспоминания.
Миссис Брэникен сразу заметила Годфрея. Она на минуту приостановилась, пронизывая его насквозь взглядом, а затем, не сказав ни слова, потупив голову, прошла в свою каюту.
Приняв причалы, ‘Брисбен’ отвалил от набережной и направился к выходному бакену, затем, обогнув стрелку Квинсклиф, взял курс на Аделаиду, держась на расстоянии трех миль от берега Виктории.
Пароход принял в Мельбурне около сотни новых пассажиров, большей частью жителей Южной Австралии, возвращавшихся домой. Между ними были несколько человек иностранцев, один китаец с совершенно заспанным лицом, наподобие крота, желтый, как лимон, круглый, как горшок, жирный, как мандарин с тремя пуговками. Впрочем, это не был мандарин. Это был просто слуга человека, достойного более подробного описания.
Вообразите себе сына Туманного Альбиона, наиболее яркого представителя этого типа, высокого, худого, костлявого, настоящего скелета, состоящего лишь из шеи, торса и ног, в возрасте сорока пяти лет, ростом не менее шести английских футов. Белокурая неподстриженная борода, белокурые же волосы, перемешанные с прядями золотисто-желтого цвета, маленькие, яркие глаза, нос с ущемленными ноздрями, наподобие клюва пеликана или цапли, редко встречающейся длины череп, по которому наименее внимательный френолог не мог не прийти к заключению, что обладатель его отличается чрезвычайной настойчивостью, — все это, вместе взятое, представляло собой внешний облик одной из тех человеческих голов, которые обращают на себя внимание, вызывая улыбку, когда изображены карандашом на бумаге. Этот англичанин имел установленный обычаем костюм: шапку с двойным козырьком, застегнутый до подбородка жилет, куртку с двадцатью карманами, бриджи из клетчатой суконной материи, высокие штиблеты с металлическими светлыми пуговицами, башмаки с подбитыми гвоздями подошвами и легкую накидку от пыли, белого цвета, которая висела складками на его туловище, усиливая скелетообразную худобу.
Никому не было известно, кто был этот оригинал, потому что на австралийских пароходах не принято справляться, откуда прибыли и куда направляются пассажиры. Единственные справки, которые можно было бы получить от капитана парохода относительно этого англичанина, заключались в том, что последний занял одну каюту для себя, Джоза Мерита из Ливерпуля (Соединенное королевство), в сопровождении своего слуги, Джина Ги из Гонконга (Китай).
Тотчас же по отплытии парохода Джоз Мерит занял одно из мест на палубе и удалился оттуда лишь в четыре часа дня, когда раздался колокол, призывающий к завтраку.
В половине пятого он вернулся на прежнее место и покинул его в семь часов вечера для обеда, вернулся снова туда же в восемь часов вечера и сидел с неподвижностью манекена, с распростертыми руками на коленях, не водя глазами ни вправо, ни влево, держа их постоянно устремленными по направлению к берегу, до 10 часов вечера. С наступлением десяти часов он встал и направился в отведенную ему каюту размеренным шагом, который не могла поколебать судовая качка.
Несмотря на наступившую свежесть, миссис Брэникен, поднявшаяся на палубу несколько ранее девяти часов вечера, провела на ней часть ночи.
Рой мыслей, всецело поглощавших ее, не давал заснуть. Она задыхалась в своей каюте, у нее была потребность вдыхать этот бодрящий морской воздух, насыщенный сильным запахом акации, доносившимся с берега, присутствие которого ощущается даже в море, на расстоянии пятидесяти миль от берега. Не думала ли она о встрече с юнгой и вопросах, которые задаст ему, чтобы узнать у него… Что же, в сущности, узнать?..
Окончив вахту в десять часов вечера и обязанный заступить на следующую в два часа ночи, Годфрей не был на палубе во время прогулки Долли, и утомленная женщина вернулась в свою каюту.
‘Брисбен’ обогнул среди ночи мыс Отуэй, лежащий у оконечности округа Полфарф. Начиная с этого пункта пароходу предстояло взять курс на северо-запад, вплоть до параллели острова Дискавери, куда упирается конец той условной линии, которая проведена по 141 меридиану и которая отделяет провинции Виктория и Новый Южный Уэльс от юга Южной Австралии. Джоз Мерит с утра снова появился на палубе, как будто не покидал ее с предыдущего дня. Что же касается китайца Джина Ги, то тот еще крепко спал. Зах Френ не мог не разглядывать с некоторым удивлением этого чудака. Каково же было его удивление, когда, приблизившись к этому длинному и неподвижному джентльмену, он услышал, что последний обратился к нему лично со следующими словами, произнесенными жидковатым голосом: — Если не ошибаюсь, вы — боцман Зах Френ?
— Собственной персоной, — отвечал Зах Френ.
— Спутник миссис Брэникен?
— Совершенно верно. Я вижу, это вам известно. — Я знаю… Она разыскивает своего мужа… пропавшего уже пятнадцать лет назад. Хорошо. Да! Прекрасно.
— Как? Прекрасно?
— Да… Миссис Брэникен… Прекрасно… И я также разыскиваю.
— Супругу вашу? — Нет!.. Я не женат!.. И это очень хорошо… Если бы жена моя пропала, я бы не стал ее разыскивать.
— Ну, тогда что же вы разыскиваете? — Разыскиваю… шляпу.
— Вашу шляпу?.. Вы потеряли вашу шляпу?
— Мою шляпу?.. Нет!.. Это шляпа… особая… Вы засвидетельствуете мое почтение миссис Брэникен?.. Хорошо!.. Да!.. Очень хорошо!..
После этого, плотно сжав губы, Джоз Мерит не проронил более ни одного слова.
‘Он вроде помешанного’, — решил про себя Зах Френ.
И ему показалось пустым делом продолжать заниматься этим джентльменом.
При появлении Долли на палубе боцман подошел к ней, и они оба уселись против англичанина. Последний оставался неподвижным, наподобие каменного бога Терма.
Поручив Заху Френу засвидетельствовать свое почтение миссис Брэникен, он признавал, вероятно, излишним выполнить это лично.
Впрочем, Долли не замечала присутствия этого странного пассажира.
Она вела продолжительную беседу со своим верным спутником по поводу всех приготовлений к предстоящему путешествию, чтобы заняться ими по прибытий в Аделаиду, она обращала его внимание на необходимость не терять ни часа, дабы экспедиция могла достаточно заблаговременно дойти и перейти, если последнее представится возможным, ту область центральной части страны, которая превратится несколько позднее в совершенно выгоревшую пустыню под действием невыносимого зноя тропических лучей.
Помня крепкое сложение Джона, его несокрушимую энергию, Долли выражала уверенность, что ему удалось выдержать все ужасы плена. Так как она в течение этого разговора совсем не упоминала о Годфрее, то Зах Френ начал уже надеяться, что она забыла о мальчике, как вдруг Долли сказала:
— А я еще не видела сегодня этого юнгу. Вы, Зах, видели его?
— Нет, сударыня, — отвечал боцман, которому вопрос этот, видимо, был неприятен.
— Не могу ли я сделать что-нибудь для этого ребенка? — продолжала Долли. Она говорила все это, как бы прикрываясь равнодушием, но Зах Френ не дал себя ввести этим в обман.
— Этого малого? — отвечал он. — Он на хорошем пути. Он выберется на дорогу. Я уверен, он займет место квартирмейстера уже через несколько лет. С усердием и при хорошем поведении…
— Все это так, — продолжала Долли, — но он интересует меня… Он интересует меня до такой степени… Да, притом, Зах, сходство… да!., столь разительное сходство его с моим Джоном… Кроме того, он ровесник моего Уайта…
Долли побледнела при последних словах, ее голос прервался, она глядела так пристально и вопрошающе на Заха Френа, что боцман невольно опустил глаза под ее взглядом.
После этого она добавила:
— Вы приведите его ко мне сегодня после полудня, Зах. Не забудьте этого… Я желаю говорить с ним… Завтра мы прибудем в Аделаиду. Мы никогда более не свидимся, а я желаю знать… прежде чем покинуть ‘Брисбен’. Да, я желаю знать…
Зах Френ вынужден был обещать Долли, что приведет к ней Годфрея, после чего она удалилась к себе.
Вплоть до колокола, призывающего к завтраку, боцман продолжал свою прогулку по палубе, задумчивый и весьма встревоженный. Англичанин, идя в рубку при первых звуках колокола, столкнулся с ним нос к носу.
— Хорошо! Очень хорошо! — сказал Джоз Мерит. — Засвидетельствовали ли вы по моей просьбе мое почтение?.. Ее муж исчез… Хорошо!.. Очень хорошо!..
И он направился в столовую занимать выбранное им за обеденным столом место — само собой разумеется, наиболее удобное, ближе к буфету, что давало ему возможность первым выбирать лучшие куски с обносимых вокруг стола блюд с кушаньями.
К трем часам пополудни ‘Брисбен’ показался у входа в Портленд, главный порт округа Нормандия, в который упирается железная дорога из Мельбурна, обогнув затем мыс Нельсона, пароход прошел мимо бухты Дискавери и почти прямо, поднимаясь к северу, проходил на очень близком расстоянии от берега Южной Австралии.
Как раз в это время Зах Френ предупредил Годфрея о желании миссис Брэникен переговорить с ним.
— Переговорить со мной? — воскликнул юнга. Сердце так сильно забилось у него, что он едва удержался за ванты, чтобы не упасть. Затем в сопровождении боцмана направился в каюту, где его поджидала миссис Брэникен. Долли молча глядела на него в продолжение некоторого времени. Он стоял перед ней, держа шапку в руке. Она сидела на диване. У притолоки двери Зах Френ с волнением наблюдал за ними обоими. Он знал, о чем будет Долли спрашивать Годфрея, но не знал того, что юнга будет отвечать.
— Дитя мое, — сказала миссис Брэникен, — я желала бы иметь сведения о вас и вашем семействе. Если я спрашиваю вас, то исключительно потому, что интересуюсь вашим положением. Желаете ли вы отвечать на мои вопросы?
— Весьма охотно, — отвечал Годфрей дрожащим от волнения голосом.
— Который вам год? — спросила Долли.
— Точно не знаю, но полагаю, что четырнадцать или пятнадцать лет.
— Да… четырнадцать или пятнадцать лет! Когда вы начали плавать?
— Я начал плавать, когда мне было приблизительно восемь лет, в качестве юнги, и вот уже два года, как плаваю на этом корабле.
— Делали ли вы дальние переходы?
— Да, сударыня, по Тихому океану вплоть до Азии, и по Атлантическому океану вплоть до Европы,
— Вы англичанин?
— Нет, сударыня, я американец.
— Но вы на службе на английском пароходе?
— Недавно продано в Сидней то судно, на котором я служил ранее. Тогда я и перешел на ‘Брисбен’ до получения места на американском корабле.
— Хорошо, дитя мое, — отвечала Долли, жестом приглашая Годфрея подойти ближе к ней.
Годфрей повиновался.
— Я желала бы узнать теперь, где вы родились?
— В Сан-Диего.
— Да!.. В Сан-Диего! — повторила за ним Долли, не выказав при этом удивления, как будто предчувствуя подобный ответ.
Что же касается Заха Френа, то последний был весьма взволнован всем тем, что пришлось ему выслушать.
— Да, в Сан-Диего, — продолжал Годфрей. — О, я хорошо знаю вас!… Да, я знаю вас! Мне доставило большое удовольствие, когда я узнал о вашем приезде в Сидней… Если бы вы только знали, насколько я интересуюсь всем, что касается капитана Джона Брэникена!..
Долли взяла юнгу за руку и держала ее несколько минут в своих руках, не говоря ни слова. Потом она продолжила:
— Как вас зовут?
— Годфрей.
— Годфрей? А как ваша фамилия?
— У меня нет другого имени.
— Кто ваши родители?
— У меня нет родных.
— Нет родных! — отвечала миссис Брэникен. — Где же вы воспитывались?
— В Уайт-Хауз, — отвечал Годфрей, — благодаря вашим заботам. Я часто видел вас, когда вы навещали детей в приюте. Вы не замечали меня среди самых маленьких, но я-то хорошо помню вас. Так как я выказывал способности к морскому делу, то, когда подрос, отправился юнгой, так же как и другие сироты Уайт-Хауз, и все мы никогда не забудем того, чем обязаны миссис Брэникен, нашей матери.
— Вашей матери! — воскликнула Долли, которая вздрогнула, как будто слово это потрясло ее до глубины души.
Она притянула к себе Годфрея…
Она целовала его… Он целовал ее, в свою очередь. Он плакал. Между ними сразу установилась душевная связь, которая ничуть не удивляла их, настолько она представлялась им обоим вполне естественной.
Зах Френ между тем, прижавшись в углу, бормотал про себя:
‘Бедная женщина!.. Бедная женщина!.. Куда дает она увлечь себя!’
Приподнимаясь со своего места, миссис Брэникен сказала:
— Идите, Годфрей, дитя мое. Я еще увижусь с вами!.. Мне необходимо остаться одной!
Взглянув еще раз на нее, юнга медленно удалился. Зах Френ намеревался последовать за ним, но Долли удержала.
— Постойте, Зах.
Продолжая говорить отрывистыми фразами, что указывало на чрезвычайное ее возбуждение, она сказала:
— Зах, этот ребенок воспитан вместе с найденными детьми в Уайт-Хауз. Он родился в Сан-Диего… Ему четырнадцать или пятнадцать лет… Он живой портрет Джона… Это его открытое лицо, его решительное выражение. Подобно ему, он любит море. Это сын моряка… Это сын Джона… Это мой сын! Предполагали, что малютка погиб в бухте Сан-Диего… Он не погиб, его спасли! Те, которые спасли его, не знали его матери. А мать его — это я, я, безумная… Дитя это — не Годфрей, это Уайт, сын мой. Господу угодно вернуть мне его ранее, чем соединить меня с его отцом!
Зах Френ слушал миссис Брэникен, не решаясь прерывать ее. Он понимал, что несчастная не могла говорить иначе. Все обстоятельства сложились так, что ей представлялись правильными ее заключения. И благородный моряк чувствовал, как сердце его сжималось, потому что считал своим долгом разбить ее мечтания. Необходимо было безотлагательно удержать Долли на покатой плоскости, на которую она ступила и которая неминуемо должна была привести ее в новую бездну. Он исполнил это, не колеблясь и почти грубо.
— Вы ошибаетесь, миссис Брэникен, — сказал он. — Я не желаю и не вправе допускать, чтобы вы думали то, чего не существует в действительности. Сходство это — просто случайность. Ваш маленький Уайт умер, да, он умер, и Годфрей не ваш сын.
— Уайт умер? — воскликнула миссис Брэникен. — Откуда вы знаете это? Кто может это утверждать?
— Я, сударыня!
— Вы?
— Восемь дней спустя после катастрофы у стрелки Лома всплыл труп ребенка и был выброшен на берег. Я нашел его, предупредил Уильяма Эндру. И он признал маленького Уайта, который и покоится на кладбище в Сан-Диего, куда мы часто носили цветы на его могилу.
— Уайт, мой маленький Уайт, там, на кладбище! И никто не говорил мне никогда об этом!
— Нет! — отвечал Зах Френ. — Вы не владели тогда своим рассудком, а четыре года спустя, когда рассудок вернулся к вам, опасались сказать вам это. Уильям Эндру имел основания опасаться снова напоминать вам о ваших горестях, и он предпочел молчать! Сын ваш погиб, и Годфрей не может быть им.
Долли упала на диван. Глаза ее закрылись. Ей показалось, что глубокая тьма окутала ее внезапно и скрыла яркий свет.
Повинуясь жесту, Зах Френ удалился, оставив ее в одиночестве, погруженной в скорбь и поглощенной воспоминаниями о прошлом.
На следующий день, 26 августа, миссис Брэникен не выходила еще из своей каюты, как ‘Брисбен’, пройдя против Бекстерс, между островом Кенгуру и мысом Жервис, вошел в залив Св. Викентия и бросил якорь в порту Аделаиды.

Глава третья — ИСТОРИЧЕСКАЯ ШЛЯПА

Из трех столичных городов Австралии Сидней самый старый, Мельбурн следует за ним, а Аделаида самый молодой. Но хотя последний из этих городов и самый младший, он все же наиболее красивый из всех трех. Город этот появился на свет Божий в 1853 году, родительница его, Южная Австралия, существует политически начиная лишь с 1837 года, а признается официально независимой лишь с 1856 года.
Весьма возможно также, что Аделаида бесконечно долго будет юной благодаря своему несравненному климату, самому здоровому на материке, в местности, где неизвестны ни чахотка, ни лихорадки, ни какие-либо иные заразные, эпидемические болезни. Изредка и там умирают, но последнее, по остроумному замечанию Д. Шарнея, может быть признано исключением.
Почва Южной Австралии отличается от почвы соседней области тем, что в недрах ее нет месторождений золота, зато в ней есть богатые медные рудники. Открытые лет сорок тому назад, медные рудники в Канунда, Бурра, Валлару и Мунта привели в эту местность тысячи иммигрантов и обогатили весь округ.
Аделаида находится не на берегу залива Св. Викен-тия. Город этот, как и Мельбурн, расположен на расстоянии приблизительно двенадцати миль от берега, на материке, и между городом и портом пролегает рельсовый путь. Ботанический сад в Аделаиде может с успехом выдержать сравнение с садом в Мельбурне. В этом саду есть такие оранжереи, подобных которым не найти во всем свете, плантации роз, которые можно сравнить с парками, чудные тенистые места под сенью самых красивых экземпляров растительного царства умеренного пояса вперемежку с разнообразнейшими древесными породами, свойственными полутропическому поясу.
Ни Сидней, ни Мельбурн не могут сравниться с Аделаидой и по внешней красоте. Удачно разбитые, широкие улицы города превосходно содержатся. На некоторых из них возвышаются прекрасные памятники, как, например, на Кинг-Уильям-стрит. С архитектурной стороны замечательны здания почтамта и городского совета.
Миссис Брэникен остановилась в гостинице на Кинг-Уильям-стрит, куда ее проводил Зах Френ. Материнское чувство в ней только что пережило тяжелое испытание, в продолжение которого она вынуждена была отказаться от последних своих мечтаний.
Существовало, по-видимому, столько предположений, что Годфрей мог быть ее сыном, что она тотчас же дала себя увлечь этой мечте.
Но с того момента, как вся надежда ее была разбита, казалось, бесповоротно, она не пожелала более видеться с юнгой и не говорила с ним. В памяти ее сохранилось лишь поразительное сходство, которое так живо воскрешало перед ней образ Джона.
Отныне Долли решила исключительно отдаться задуманному ей делу и без проволочек организовать все необходимое для предстоящей экспедиции. Она была намерена обратиться к общему сочувствию. Она сумеет, если потребуется, употребить все свое состояние для этих новых поисков и деньгами возбудить сочувствие тех, которые присоединятся к ней.
Она не должна была ощущать недостатка в смельчаках. Эта область Южной Австралии — родина по преимуществу смелых исследователей. Отсюда направились самые знаменитые пионеры через неведомые центральные местности. Отсюда родом Варбуртон, Джон Форрест, Джильс, Стурт, Линдсей, которые обследовали вдоль и поперек обширный этот край, пройденные ими пути нанесены на географические карты.
Путь, который предстояло совершить миссис Брэникен, должен был пересечь все уже пройденные наискось. В 1784 году подполковник Варбуртон пересек Австралию по 20 с востока на северо-запад, Джон Форрест в том же году прошел в противоположном направлении от Перта до порта Августа, Жиль в 1876 году, отправившись, в свою очередь, из Перта, дошел до залива Спенсера.
Решено было собрать и личный, и подвижной составы не в самой Аделаиде, а на крайнем пункте железной дороги, которая тянется к северу, к озеру Эйр. Пройденные при этом пятьсот миль давали значительный выигрыш во времени и сбережение сил. Возможно было собрать необходимое количество повозок и животных, лошадей для охранной стражи, волов для перевозки съестных припасов и лагерных принадлежностей среди местности, прилегающей к горной области Флиндерс. Нужно было запастись всем необходимым для экспедиции, считая в ней сорок человек кроме прислуги и небольшого конвоя.
Что же касается набора участников экспедиции, то Долли намеревалась закончить все хлопоты по этой части в Аделаиде. Ей оказывал в этом постоянное и весьма энергичное содействие губернатор Южной Австралии, который предложил свои услуги. Благодаря ему приняли предложение миссис Брэникен тридцать человек с прекрасными верховыми лошадьми, хорошо вооруженные, некоторые из них были туземного происхождения, другие из европейских колонистов. Она обеспечила им очень крупное денежное вознаграждение на все время экспедиции и премию в размере ста фунтов стерлингов каждому из них по окончании экспедиции, независимо от ее исхода. Они должны были находиться под начальством бывшего офицера окружной стражи Тома Марикса, сильного и решительного человека, за которого губернатор вполне ручался. Том Марикс лично тщательно выбирал среди людей, предлагавших наперебой свои услуги, самых сильных и надежных кандидатов.
Таким образом, возможно было надеяться на преданность этой стражи.
Весь служебный персонал поступал под начальство Заха Френа.
В сущности же, и над Томом Мариксом, и Захом Френом настоящим, несомненным начальником была миссис Брэникен, душа экспедиции.
Корреспонденты Уильяма Эндру перевели в распоряжение миссис Брэникен значительные денежные суммы, и она могла не стесняться в расходах.
Закончив приготовления, было решено, что Зах Френ выедет сам не позднее ЗО-го числа в Фарина-Таун, конечную железнодорожную станцию, где и будет ожидать миссис Брэникен со всеми остальными членами экспедиции, отъезд миссис Брэникен из Аделаиды должен был последовать тоже немедля.
— Зах, — сказала она ему. — Вы примете все меры к тому, чтобы наш караван был готов к выступлению к концу первой же недели сентября. Припасы будут доставлены вам отсюда по железной дороге, и вы распорядитесь погрузить их на повозки в Фарина-Таун.
Мы должны обо всем позаботиться заблаговременно, чтобы обеспечить успех нашей экспедиции.
— Все будет готово, миссис Брэникен, — отвечал боцман. — Когда вы приедете, вам придется лишь дать сигнал к отправлению.
Нетрудно представить себе, как был занят Зах Френ в последние дни пребывания в Аделаиде. Но он так усердно работал, что мог взять железнодорожный билет для переезда в Фарина-Таун уже 29 августа. Двенадцать часов спустя по приезде на эту станцию он уже телеграфировал миссис Брэникен о приобретении предметов, необходимых для экспедиции.
Со своей стороны миссис Брэникен, при содействии Тома Марикса, выполняла принятую на себя задачу, относящуюся к вооружению, снаряжению и обмундированию людей охраны. Необходим был тщательный подбор лошадей, что, впрочем, не представляло затруднений, потому что австралийские животные отличаются своей выносливостью. Не было причин беспокоиться об их корме во все время передвижения экспедиции по лесам и лугам, так как там всегда можно найти и корм, и воду. При переходе же по песчаной пустыне их надо было заменить верблюдами. Начиная с пункта Алис-Спрингс миссис Брэникен и ее товарищам предстояло вступить в упорную борьбу с теми естественными затруднениями, благодаря которым всякая экспедиция в Центральной Австралии подвергается таким опасностям.
Усиленные занятия несколько рассеяли эту энергичную женщину и отчасти изгладили из ее памяти последние происшествия на ‘Брисбене’. Она как бы забылась благодаря кипучей деятельности, не оставлявшей ей свободной ни одной минуты. Оставалось лишь воспоминание о той мечте, которую она лелеяла, окончательно убитой одним словом Заха Френа. Ей было известно теперь, что ребенок ее лежит на кладбище в Сан-Диего и ей возможно будет посещать его могилу. А между тем сходство этого юнги!.. И образы Джона и Годфрея сливались вместе в ее воображении.
Со времени приезда своего в Аделаиду миссис Брэникен не видела мальчика. Ей было даже неизвестно, искал ли он случая повстречаться с ней. Так или иначе Годфрей не появлялся в гостинице на Кинг-Уильям-стрит. И для чего, в сущности, пришел бы он туда? Долли уединилась в своем номере и не призывала его более к себе после того разговора. Впрочем, ей известно было, что ‘Брисбен’ ушел в Мельбурн и вернется обратно в Аделаиду, когда она уже докинет этот город.
Одновременно с миссис Брэникен и другое лицо с не меньшей настойчивостью готовилось к такому же путешествию. Личность эта занимала помещение в одной из гостиниц на Хиндлей-стрит, состоящее из комнаты с окнами на улицу и другой комнаты, с окнами во двор. В этом помещении находились странные представители арийской и желтой рас, — англичанин Джоз Мерит и китаец Джин Ги. Откуда прибыли эти оба типа, выходцы из дальней Азии и дальней Европы? Куда направлялись они? Что делали они в Мельбурне и для чего прибыли в Аделаиду? И, наконец, при каких обстоятельствах сошлись эти господин и слуга: один — наниматель, другой — служащий, с тем чтобы вместе бродить по свету? Это выяснится из разговора, происходившего вечером 5 сентября, между Джозом Меритом и Джином Ги.
Теперь необходимо познакомить читателя также и с жителем Поднебесной империи.
Китаец сохранил свой национальный костюм — сорочку ‘ханшаоль’, куртку ‘макуаль’, халат ‘хаоль’, с боковыми застежками и широкие шаровары с цветным поясом. Он вполне подходил к имени своему Джин Ги, что означает в буквальном переводе ‘ленивый человек’. И действительно, он был на редкость ленив и беспечен как в отношении дела, так равно и к опасностям. Он не сделал бы десяти шагов, чтобы исполнить приказание, и двадцати шагов, чтобы избежать опасности. Несомненно было, что Джоз Мерит должен был обладать чрезвычайным запасом терпения для того, чтобы держать у себя подобного человека в качестве слуги. В сущности говоря, это обусловлено было привычкой, так как они путешествовали вместе в продолжение уже пяти-шести лет. Они повстречались в Сан-Франциско, и господин пригласил слугу на испытание, как он сначала объявил ему, но, видимо, испытанию этому суждено было продолжаться вплоть до неизбежной для всех смертных разлуки.
Следует упомянуть при этом, что Джин Ги, выросший в Гонконге, говорил по-английски как уроженец Манчестера.
Впрочем, Джоз Мерит никогда не раздражался. Хотя он и грозил иногда подвергнуть Джина Ги самым страшным пыткам, обычным в Поднебесной империи, где судебному ведомству присвоено наиболее соответствующее название министерства пыток, тем не менее он не в состоянии был бы лично дать ему даже щелчок в нос. Когда приказания его оказывались неисполненными, он ограничивался тем, что исполнял самолично нужное для себя. Этим упрощалось каждое дело.
Быть может, недалек был уже тот день, когда он лично будет служить китайцу, и, весьма вероятно, последний склонялся к тому, чтобы признавать, со своей точки зрения, подобный порядок вещей наиболее соответствующим принципам справедливости. Тем не менее пока что в ожидании подобной, счастливой для него, перемены судьбы, Джину Ги приходилось следовать за своим господином всюду, куда заносила последнего его бродячая фантазия. В этом Джоз Мерит не допускал никаких уступок. Добровольно или по принуждению, а слуга обязан был следовать за ним неукоснительно, хотя мог потом по желанию предаваться полной беспечности в пути. Таким именно образом совершалось передвижение этих двух существ на протяжении нескольких тысяч миль по Старому и Новому Свету, и результатом этого постоянного передвижения было пребывание их обоих в столице Южной Австралии.
— Хорошо! О! Очень хорошо! — сказал в этот вечер Джоз Мерит. — Я полагаю, что мы приготовились?
Совершенно непонятно было, почему обращался он к Джину Ги с подобным вопросом, имея в виду, что он должен был сам лично все приготовить. Тем не менее он никогда не забывал задать этот вопрос ради принципа.
— Все готово десять тысяч раз! — неизменно имел обыкновение отвечать на подобный вопрос китаец, который никак не мог отвыкнуть от оборотов речи, принятых среди обитателей Поднебесной.
— Чемоданы?..
— Завязаны.
— Оружие?..
— В исправном состоянии.
— Запасы провизии?
— Вы сами, господин мой Джоз, поместили их на хранение на железнодорожной станции. Да к тому же, необходимо ли запасаться провизией, когда рано или поздно придется быть самому съеденным.
— Быть съеденным, Джин Ги! Хорошо!.. Да!.. Очень хорошо!.. Вы все по-прежнему рассчитываете быть съеденным?
— Это произойдет рано или поздно, и немного недоставало полгода тому назад, чтобы мы закончили наше путешествие в брюхе людоеда, а в особенности мне лично грозила подобная участь.
— Вам лично, Джин Ги?
— Да, мне лично, и по той простой причине,, что я жирный, тогда как вы, господин мой Джоз, вы тощи, и, несомненно, люди эти предпочтут меня вам.
— Предпочтут вас?.. Хорошо!.. О! Очень хорошо.
— Да притом, как известно, австралийцы явно предпочитают желтое мясо китайцев, гораздо более нежное, так как они питаются исключительно рисом и овощами.
— А потому-то я усердно курил и уговаривал вас, Джин Ги, курить, — отвечал на это флегматичный Джоз Мерит. — Вам известно ведь, что людоеды не одобряют мяса курильщиков табака.
Последняя рекомендация давно уже была принята осторожным жителем Поднебесной империи, который хотя и воздерживался от курения опиума, но зато неукоснительно уничтожал тот запас табака, который предоставлял в его полное распоряжение Джоз Мерит. Есть основания считать, что австралийцы, равно как и все собратья их по людоедству в других странах, питают непреодолимое отвращение к человеческому мясу, насыщенному никотином. На основании этого Джин Ги добросовестно принимал все меры к тому, чтобы постепенно сделаться несъедобным.
Был ли, однако, такой случай, когда господину и слуге грозило уже выступить в качестве лакомого блюда в трапезе людоедов, но отнюдь не в качестве приглашенных? Да, такой случай в действительности был, и Джозу Мериту и его слуге не раз грозило закончить таким образом их бродячее существование. Десять месяцев тому назад в Квинсленде, к западу от Рокгамптона и Грасемэра, в нескольких сотнях миль от Брисбена, забрели они в местность, населенную племенами самых хищных людоедов. Можно сказать, что людоедство в этой местности явление постоянное. Не вступись за них местная вооруженная сила, пришлось бы Джозу Мериту и Джину Ги, попавшим в руки этих дикарей, неизбежно погибнуть. Вовремя освобожденные, они благополучно вернулись обратно в столицу Квинсленда, а оттуда в Сидней, откуда и прибыли на пароходе непосредственно в Аделаиду. Тем не менее все происшедшее не отвело англичанина от страсти подвергать опасностям собственную свою особу, а также и своего слугу, ибо он намеревался, по словам Джина Ги, посетить центральную часть Австралийского материка.
— И все это ради какой-то шляпы! — воскликнул китаец. — Ай, ай! Когда подумаю только об этом, слезы капают у меня из глаз, наподобие дождевых капель, падающих на желтые хризантемы!
— Когда же прекратится, наконец, это капание слез ваших, Джин Ги? — возразил на это Джоз Мерит, сдвигая брови,
— Если вам удастся даже, господин мой Джоз, отыскать эту шляпу, то она будет уже вся в лохмотьях.
— Довольно, Джин Ги!.. Слишком даже довольно!.. Воспрещаю вам выражаться так об этой шляпе, и безразлично о какой-либо иной!.. Слышите вы меня?.. Хорошо! Да! Очень хорошо! Если это будет продолжаться, я распоряжусь, чтобы вам дали от сорока до пятидесяти ударов камышовкой по пяткам ваших ног.
— Мы не в Китае, — возразил на это Джин Ги.
— И лишу вас пищи!
— Я похудею.
— Я отрежу косу вашу у самого черепа.
— Отрезать мою косу?
— Я лишу вас табака!
— Бог Фо сохранит меня!
— Он не сохранит вас!
Угроза эта совсем смирила Джина Ги.
О какой же шляпе шла речь и почему употреблял Джоз Мерит всю свою жизнь в поисках этой шляпы? Этот оригинал, как уже сказано было выше, был англичанином из Ливерпуля. Разве не встречаются подобные же субъекты и на берегах Луары, Эльбы, Дуная и Шельды, равно как и в местностях, по которым протекают Темза, Клайд или Твид? Джоз Мерит был очень богат и известен в Ланкастере и соседних графствах своей страстью собирателя. Он не собирал ни картин, ни книг, ни предметов искусства, ни даже безделушек. Отнюдь нет! Он собирал шляпы — целый музей головных уборов, имеющих историческое значение, служивших когда-либо мужчинам и женщинам, как-то треуголки, двууголки, каретки, клаки, цилиндры, каски, шапки с наушниками, береты, ермолки, тюрбаны, токи, митры, пуфы, представительские ступки, илантусы инков, средневековые хеннены, клобуки духовных лиц, головные украшения венецианских дожей и прочее и прочее — словом, сотни и сотни экземпляров в более или менее плачевном состоянии, ветхих, без тульи и полей. По его словам, в коллекции были замечательные исторические экземпляры: каска Патрокла, которая была на голове этого героя, когда последний был убит Гектором при осаде Трои, и берет Фемистокла, украшавший его голову в битве при Саламине, головные уборы Гальена и Гиппократа, шляпа Цезаря, унесенная ветром с его головы при переходе Рубикона, головные уборы Лукреции Борджиа во время трех ее свадеб со Сфорцею, Альфонсом д’Эсте и Альфонсом Арагонским, шапка Тамерлана, в которой он переправлялся через Синд, Чингис-хана, когда завоеватель этот разрушал Бухару и Самарканд, головной убор Елизаветы во время ее коронования и Марии Стюарт при побеге из Лоелевен-ского замка, Екатерины II во время ее коронования в Москве, Петра Великого, когда государь этот работал на Саардамской верфи, Мальбрука в битве при Рамили, Олая, короля Датского, убитого в Стеклестаде, Гесслера, которому не пожелал поклониться Вильгельм Телль, Уильяма Питта, ношенную в двадцатитрехлетнем возрасте, когда он стал главой кабинета министров, треуголку Наполеона I, ношенную им в битве при Ваграме, и еще сотни других, не менее замечательных. Более всего сокрушался он о том, что в его коллекции недоставало ермолки, украшавшей голову Ноя в тот день, когда ковчег остановился на вершине горы Арарат, равно как и шапки Авраама, когда этот патриарх готовился принести в жертву Исаака. Однако Джоз Мерит не отчаивался, веря, что когда-нибудь приобретет и эти сокровища. Что же касается головных уборов, которые, вероятно, носили Адам и Ева при изгнании из рая, то он уже отчаялся достать когда-либо таковые, ибо достойные доверия историки неопровержимо установили, что прародители наши имели обычай ходить с непокрытыми головами. Из приведенного перечня достопримечательностей музея Джоза Мерита можно судить о том, в каких чисто детских занятиях протекала жизнь этого оригинала. Это был вполне убежденный человек, нисколько не сомневавшийся в подлинности своих находок. Сколько потребовалось посетить стран, городов и деревень, перерыть лавок и ларей, посетить старьевщиков и скупщиков, израсходовать времени и денег, прежде чем добиться после розысков, длившихся в продолжение нескольких месяцев подряд, приобретения на вес золота какой-либо рваной тряпки! Он собирал дань со всей вселенной, лишь бы только завладеть каким-нибудь недоступным для других предметом.
Исчерпав до дна все запасы Европы, Африки, Азии, Америки и Океании как непосредственно, так и с помощью своих доверенных лиц и агентов, он собирался исследовать Австралийский материк во всех сокровеннейших его тайниках.
Для этого подвига существовала у него одна причина, которая, несомненно, не была бы признана достаточной для других, но которая представлялась лично ему чрезвычайно веской. Осведомленный о том, что бродячие племена Австралии охотно украшают свои головы мужскими и женскими шляпами — легко вообразить себе, в каком ужасном состоянии были эти шляпы, а с другой стороны, что целые транспорты этой рвани регулярно доставлялись в береговые порты, — он вывел из всего этого заключение о возможности напасть на какое-нибудь особо выгодное дело, придерживаясь выражений, усвоенных любителями древностей. Как раз в то время Джоз Мерит был во власти одной идеи, охвачен одним желанием, которое грозило совершенно лишить его рассудка, — да он наполовину уже и лишен был его: дело шло о том, чтобы отыскать одну шляпу, которая, по его словам, должна была увенчать всю его коллекцию.

Глава четвертая — ПОЕЗД В АДЕЛАИДУ

Что же представляло собой это чудо? Каким мастером древних или настоящего веков оно было сооружено? Чью королевскую, благородную, гражданскую или простонародную голову украшала она, и при каких обстоятельствах? Джоз Мерит никому еще не поведал пока этой тайны. Как бы то ни было, получив драгоценные указания и следуя им с рвением, достойным какого-нибудь Чингачгука или Чуткой Лисицы, он был непоколебимо убежден в том, что эта пресловутая шляпа после целого ряда предшествовавших злоключений заканчивала ныне жизненное свое поприще на голове какого-нибудь главы австралийского племени и, таким образом, вдвойне удовлетворяла своему назначению служить ‘покрышкой главы’. Джоз Мерит решил, что только ему удастся добыть эту драгоценную покрышку, — дать за нее любую цену, какую ни потребуют, и даже похитить ее при отказе продать. Она должна была быть трофеем его компании, завлекшей его первоначально на юг материка. Но так как он потерпел неудачу при первой своей попытке, то ныне решил храбро подвергнуть себя настоящим опасностям экспедиции по Центральной Австралии. Вот по каким причинам приходилось Джину Ги подвергаться снова опасностям закончить свои дни в пасти людоедов, да каких еще людоедов! Самых лютых из всех тех, в пасть которых он мог попасть до того времени. В сущности говоря, надо признать, что слуга был сильно привязан к своему господину — привязанность двух уток, породы мандаринов, — столько же по расчету, сколько и по привычке.
— Мы выезжаем завтра из Аделаиды с курьерским, — сказал Джоз Мерит.
— На второй страже ночи?
— Ну, на второй страже, коли хотите, это все равно, только примите меры к тому, чтобы все было приготовлено к отъезду.
— Постараюсь, господин мой Джоз, но покорнейше прошу вас обратить внимание ваше на то, что я не владею десятью тысячами рук богини Куан-Ин!
— Мне неизвестно — десять ли тысяч рук у богини Куан-Ин, — отвечал на это Джоз Мерит, — но я знаю, что вы лично владеете двумя руками, и прошу вас употребить их для моей службы.
Несомненно, что и на этот раз Джин Ги не прибегал к помощи своих рук более энергично, чем имел обыкновение, предпочитая рассчитывать на вмешательство самого господина. Таким образом, оба оригинала покинули Аделаиду на следующий день, уносимые на всех парах по железной дороге к этим неведомым странам, в которых Джоз Мерит надеялся-таки отыскать наконец ту шляпу, которой недоставало в его коллекции.
Несколько дней спустя после Заха Френа миссис Брэникен, в свою очередь, покинула столицу Южной Австралии. Том Марикс собрал отряд, состоявший из пятнадцати человек белых, служивших прежде в местных полициях, и пятнадцати туземцев, также служивших до того времени в полиции. Стража эта предназначалась для того, чтобы охранять караван от нападения бродяг, но не для того, чтобы воевать с племенем индасов. Не следует забывать, что было сказано Гарри Фельтоном: необходимо было найти средства выкупить капитана Джона, и напрасно было бы пытаться вырвать его силой из рук туземцев.
В двух багажных вагонах были нагружены съестные припасы в количестве достаточном для пропитания более сорока человек в продолжение целого года. Ежедневно Долли получала письма от Заха Френа, в которых тот сообщал ей о каждом своем шаге. Купленные по распоряжению боцмана животные уже были собраны, так же как и проводники. Повозки стояли в станционных сараях, в ожидании ящиков со съестными припасами и тюков с платьем, посудой, платками, патронами — словом, со всем необходимым для экспедиции. Караван мог выступить два дня спустя по прибытии миссис Брэникен, которая назначила днем своего отъезда 9 сентября. Губернатор не скрыл от нее тех опасностей, которые придется ей испытать.
— Опасности эти двоякого рода, миссис Брэникен, одни из них от свирепых племен, кочующих в этих местностях, которыми мы не владеем, а вторые — от естественных условий путешествия. В совершенно пустынной, безводной местности вам придется испытать ужасные страдания. И я думаю, что было бы предпочтительно выступить попозже, к концу знойного периода.
— Я все это знаю, — отвечала на это миссис Брэникен, — и ко всему подготовлена. Со времени своего отъезда из Сан-Диего я изучала Австралийский материк, прочла и несколько раз перечитала описания всех путешествий по исследованию этого материка, отчеты Бурка, Стюарта, Джильса, Форреста, Стурга, Грегори и Варбуртона. Я читала также отчет смелого Дэвида Линдсея, которому удалось с сентября 1887 по апрель 1888 года пройти по Австралии с севера — от порта Дарвина, на юг — до Аделаиды. О, мне очень хорошо известно, какие предстоят трудности и опасности. Но я иду туда, куда призывает меня долг.
— Исследователь Дэвид Линдсей, — отвечал губернатор, — ограничился тем, что прошел по исследованным местностям, вдоль которых была проведена уже телеграфная линия, пересекающая материк. И поэтому им взяты были с собой только один молодой туземец и четыре вьючные лошади. Вам же, миссис Брэникен, разыскивающей бродячие племена, придется направлять караван в сторону от этой телеграфной линии и углубиться внутрь материка.
— Я пойду до места, где находится Джон. То, что совершено было Дэвидом Линдсеем и его предшественниками ради интересов культуры, науки и торговли, я совершу ради освобождения моего мужа. Со времени его исчезновения, вопреки всеобщему мнению, я утверждала, что Джон Брэникен жив, и оказалась права. Я употреблю полгода, быть может, год, если это потребуется, и исследую эти местности, твердо убежденная, что найду его. Я рассчитываю на преданность моих товарищей, господин губернатор, и наш девиз будет: никогда не отступать!
— Девиз этот принадлежит дому Дугласов, и я не сомневаюсь в том, что он приведет вас к цели.
— Да… с Божьей помощью!
Миссис Брэникен попрощалась с губернатором, выразив ему признательность за оказанное ей содействие. Вечером того же дня, 9 сентября, она покинула столицу Южной Австралии. Австралийские железные дороги превосходно оборудованы: комфортабельные вагоны бесшумно и без всяких толчков катятся по рельсам благодаря прекрасному содержанию пути. Поезд состоял из шести вагонов, включая и два багажных. Миссис Брэникен занимала особое купе вместе с женщиной, по имени Гарриет, по происхождению наполовину англичанкой, наполовину туземкой, которую она приняла к себе на службу. Том Марикс и остальные люди охранного отряда размещались в других отделениях. Поезд останавливался только на главных станциях. Выйдя из Аделаиды, он направился в Гоулберн. С правой стороны пути возвышались горы, покрытые лесом, которые находятся в этой части территории. Австралийские горы вообще невысокие, не более двух тысяч метров над поверхностью моря, и расположены большей частью по окружности материка. Они весьма давнего геологического образования, так как состоят из гранитов и силлурийских напластований.
Железнодорожный путь благодаря неровностям почвы извивался змеей и проходил то по длинным ущельям, то среди густых лесов, в которых произрастает поразительно большое количество разновидностей эвкалиптового дерева.
Начиная с Гоулберн, узловой станции, от которой идет ветка к Грит-Бенд, река Муррей образует излом по направлению к югу. Пройдя его и идя вдоль границы округа Лэйт, поезд очутился в округе Стенли, на 34 параллели. Так как наступила уже ночь, то нельзя было увидеть последней вершины горы Брайант, наиболее возвышенной в горной цепи, которая тянется к востоку от железнодорожной колеи. Начиная с этого пункта горный кряж остается на западе и рельсовый путь пролегает у подошвы этой цепи. Отроги их заканчиваются у берегов озера Торренс, имеющего, вероятно, сообщение с заливом Спенсера, глубоко врезающегося в австралийский берег.
На следующий день с восходом солнца поезд прошел мимо отрогов Флиндерс-Ренжес, среди которых возвышается гора Серл. Миссис Брэникен разглядывала все эти новые для нее места из окна своего вагона. Так вот какова она, эта Австралия, ‘земля парадоксов’, центральная часть которой — обширная котловина, расположенная ниже уровня моря, где водные потоки, получающие свое начало большей частью из песков, мало-помалу заволакиваются песком до впадения в море, где ощущается недостаток влаги как в воздухе, так и в почве, где живут самые странные в мире животные, где кочуют свирепые племена в местностях, расположенных в центральных и западных частях страны. Там далее, на севере и западе, расположены эти бесконечные пустыни земли Александра и Западной Австралии, где экспедиция намеревалась искать следы капитана Джона.
Куда предстояло направить путь экспедиции с того момента, как она оставит за собой последние населенные пункты?
Возникало сомнение, жив ли Джон и не съеден ли он дикарями, но миссис Брэникен отвергала эту мысль на основании слов Гарри Фельтона.
Примером тому, что дикари иногда берегут своих пленных, мог служить исследователь Уильям Классен, который исчез 38 лет тому назад и которого все-таки считали живым, хотя он и находился в плену у одного из племен Северной Австралии!
Поезд шел между тем вперед. Проведенная несколько далее на запад, железная дорога обогнула берег озера Торренс, изогнутого наподобие лука, длинного и узкого, около которого впервые яснее обозначаются волнообразные возвышенности Флиндерс-Ренжес. Было жарко. Температура в этой местности в это время года соответствовала температуре в северном поясе в марте — в тех странах, через которые проходит 30 параллель, как, например, Алжир, Мексика и Кохинхина. Можно было опасаться дождей или даже одной из тех гроз, которые караван тщетно будет желать и о ниспослании которых страстно будет молить, как только экспедиция углубится в долины центральной части материка. Миссис Брэникен прибыла к 3 часам пополудни на станцию Фарина-Таун. Станция эта — пока конечная, но инженеры уже заняты дальнейшим продолжением колеи на север.
Зах Френ и его люди поджидали миссис Брэникен на платформе. Все они встретили ее с выражением большой к ней симпатии и почтительным радушием.
Почтенный боцман был тронут до глубины души. Прошло двенадцать, целых двенадцать дней, в продолжение которых ему не приходилось видеть супругу капитана Джона. Долли, в свою очередь, была очень счастлива тем, что снова свиделась со своим другом, на преданность которого могла вполне положиться. Она улыбнулась, пожимая ему руку, — она, которая почти разучилась улыбаться.
Миссис Брэникен не было необходимости оставаться на этой станции. Зах Френ проявил массу энергии. Подвижной состав, собранный им, заключался в четырех повозках, запряженных волами, с проводниками, двух бричек, запряженных парой добрых коней, каждая с особым кучером.
Повозки уже были загружены. По выгрузке вещей из багажного вагона все могло считаться законченным и повозки могли двинуться в путь. На погрузку же должно было потребоваться не более одних — полутора суток. Миссис Брэникен тотчас же подробно осмотрела все. Том Марикс одобрил все принятые Захом Френом меры. Возможно было рассчитывать без труда добраться при хороших погодных условиях до границы той местности, в которой кони и волы легко отыщут себе подножный корм, а главное — воду, добыча которой будет представлять существенные затруднения в пустынях центральной части материка.
— Миссис Брэникен, — сказал Том Марикс, — пока мы будем придерживаться телеграфной линии, мы не будем испытывать затруднений и животные не будут страдать от лишений. Но когда мы отойдем от нее и караван направится к западу, нам придется заменить коней и волов верблюдами. Только этим животным не страшны обожженные солнцем степи.
— Я знаю это, Том Марикс, — отвечала Долли, — и доверяю вашей опытности.
— Не забывайте только, сударыня, — добавил Том Марикс, — что со станции Алис-Спрингс начнутся настоящие трудности нашей экспедиции.
— Мы поборем их! — отвечала Долли.
Следуя намеченному плану, первая часть пути, около трехсот пятидесяти миль, должна была совершиться на лошадях и волах, причем лошадьми пользовались одни белые из конвоя, туземцы же совершали путь пешком. Но это не было для них обременительно, так как благодаря лесистой местности все путешествие совершалось медленно. Дальше, в Алис-Спрингс, волы и кони заменялись верблюдами, которые опять отдавались в распоряжение европейцев, причем на них возлагалась обязанность производить разведку и отыскивать редкие в этой местности колодцы.
К слову сказать, со времени разведения верблюдов в Австралии все путешествия вглубь страны совершаются на них, и если бы имели их в своем распоряжении первые исследователи, они не испытывали бы столько лишений и страданий.
Этих полезных животных впервые привез в Австралию в 1866 году некто Эльдер, и они сразу акклиматизировались и стали быстро размножаться.
Несомненно, только благодаря верблюдам удалось полковнику Варбуртону благополучно завершить смелую экспедицию, которая начата была из Алис-Спрингс и закончилась в Рокботе, на морском берегу земли Уита, в Николь-Вей. Если впоследствии и удалось Дэвиду Линдсею пересечь материк с севера на юг исключительно лишь с вьючными конями, то успех этот объясняется тем, что он не отдалялся от тех местностей, по которым прошла телеграфная линия, где он свободно доставал необходимые фураж и воду. Зах Френ не мог не рассказать при обсуждении предстоящего пути о своей недавней встрече.
— А знаете, миссис Брэникен, что нас опередили по дороге в Алис-Спрингс?
— Опередили, Зах?
— Да, не припоминаете ли вы англичанина и его китайца-слугу, которые следовали на ‘Брисбене’, от Мельбурна до Аделаиды?
— Да, припоминаю, — отвечала Долли, — но пассажиры эти высадились в Аделаиде. Разве они там не остались?
— Нет. Три дня тому назад Джоз Мерит, так зовут его, прибыл в Фарина-Таун по железной дороге. Он даже подробно осведомлялся у меня обо всем, относящемся к нашей экспедиции, и все говорил: ‘Хорошо!.. О! Очень хорошо!’ — тогда как китаец его, покачивая головой, казалось, думал: ‘Скверно!.. О! Очень скверно’! Затем они оба на следующий же день покинули Фарина-Таун, направляясь к северу.
— А на чем же они путешествуют? — спросила Долли.
— Выехали они оттуда на лошадях, но намерены, по прибытии на станцию Алис-Спрингс, так сказать, заменить свои паровые лодки на парусные, то есть сделать то же, что имеем в виду и мы.
— Англичанин этот какой-нибудь исследователь?
— Не думаю, он, скорее, похож на чудака и маньяка, так себе, что-то вроде юго-западного ветра.
— А он не говорил о целях своего путешествия?
— Он не сказал о том ни одного слова. Полагаю, однако, что он не намеревается один со своим китайцем рисковать удаляться от обитаемых частей этого округа. Желаю ему счастливого путешествия! Быть может, мы снова свидимся с ним в Алис-Спрингс.
На следующий же день, 11 сентября, к пяти часам пополудни все было готово. Среди припасов были мясные консервы и прессованные овощи наилучших американских фирм, мука, чай, сахар и соль, не считая лекарств, заключавшихся в аптеке. Был запас виски, джина и водки в бочонках, которые должны были перейти на спины верблюдов. Запас табака был тоже значителен, так как рассчитан был служить не только для потребностей участников экспедиции, но также и в качестве предмета обмена с туземцами, среди которых он пользуется разменной монетой. Водной и табаком можно купить целые племена Западной Австралии. Выкуп капитана Джона заключался в значительной партии табака, нескольких кипах ситца и огромного количества разных мелких вещей.
Что же касается лагерных принадлежностей, как-то: палаток, одеял, сундуков, в которых помещались лично принадлежащие миссис Брэникен и Гарриет белье и платья, так же как и вещи, принадлежащие Заху Френу и начальнику охраны, кухонная посуда, керосин, патроны, — то вся эта поклажа размещена была на повозках, которые должны были тащить волы.
Оставалось лишь дать сигнал к выступлению.
Нетерпеливо ожидавшая этого момента, миссис Брэникен назначила выступление на следующий же день. Решено было, что караван снимется с рассветом со станции Фарина-Таун и направится к северу, придерживаясь направления Оверлэндской телеграфной линии.
В 9 часов вечера Долли и Гарриет в сопровождении Заха Френа вернулись в дом, который занимали вблизи станции. Они собирались уже разойтись по своим комнатам, как послышался легкий стук у входной двери.
Зах Френ направился к выходу и, открыв дверь, не мог удержаться от восклицания.
Перед ним стоял юнга с ‘Брисбена’, с небольшим узелком под мышкой и шляпой в руке.
Казалось, Долли знала, кто именно постучался! Да это и было так в действительности! Хотя она и не ожидала снова увидеть этого мальчика, но, вероятно, думала, что он будет искать случая снова встретиться с ней… Как бы то ни было, независимо от ее воли уста ее сказали еще ранее, чем она увидела его: Годфрей!
Годфрей прибыл полчаса тому назад с поездом из Аделаиды.
За несколько дней до отправления парохода юнга попросил расчет у капитана ‘Брисбена’ и, получив его, высадился на берег. Очутившись на берегу, он и не пытался заявиться в гостиницу на Кинг-Уильям-стрит, где остановилась миссис Брэникен. Но много раз, совершенно незаметно, следовал он за нею, не пытаясь заговорить с ней. Осведомленный обо всем свершившемся, он знал об отъезде Заха Френа в Фарина-Таун для снаряжения каравана. А затем, узнав об отъезде миссис Брэникен из Аделаиды, тотчас же решил присоединиться к ней.
Чего же, собственно, желал Годфрей и чем вызвано было его появление?..
Войдя в дом, он очутился перед миссис Брэникен.
— Это вы… дитя мое… Вы, Годфрей? — сказала она, взяв его за руку.
— Да, это он, и что ему нужно? — пробормотал Зах Френ, не скрывая своего неудовольствия.
— Что мне нужно? — отвечал Годфрей. — Я желаю следовать за вами, как бы далеко вы ни отправились, и никогда не расставаться более с вами. Я желаю отправиться вместе с вами на поиски капитана Джона, отыскать его и привезти его обратно в Сан-Диего, вернуть его друзьям и родине.
Долли не в состоянии была более удержаться. Черты лица этого ребенка так живо напоминали ей черты ее Джона!
— Хорошо, дитя мое, хорошо! — воскликнула она и порывисто прижала его к сердцу.

Глава пятая — ЧЕРЕЗ ЮЖНУЮ АВСТРАЛИЮ

Караван выступил в путь 12 сентября на рассвете. Погода была хорошая, зной умеренный вследствие легкого ветра с моря.
Теплый период прочно устанавливался на 31 параллели в это время на всем пространстве Австралийского материка.
Исследователям слишком хорошо известно, как опасны летние месяцы, когда зной не умеряется в центральных долинах ни дождем, ни тенью деревьев.
Несомненно, жаль было, что обстоятельства не позволили миссис Брэникен предпринять экспедицию на пять или шесть месяцев раньше,
Легче было бы выносить все тяжести подобного путешествия зимой. Гораздо безопаснее морозы, во время которых ртуть в термометре опускается ниже 0, чем жара, во время которой ртутный столбик показывает в тени 40.
Ранее, в мае, испарения обращаются в обильные ливни, ручейки снова оживают, колодцы наполняются, и не приходится делать суточных переходов для отыскания питьевой воды под палящим солнцем, австралийская пустыня более тяжела для караванов, чем африканская Сахара: в последней есть оазисы, тогда как первая по всей справедливости может быть названа страной жажды.
Миссис Брэникен не приходилось, однако, выбирать ни времени, ни места. Она тронулась в путь, потому что это было необходимо, и приготовилась ко всем опасностям климата, так как нельзя было избежать их.
Нельзя было терять ни минуты, чтобы отыскать капитана Джона, вырвать его из рук туземцев, хотя бы ей и пришлось поплатиться за это своей жизнью, как это пришлось Гарри Фельтону. Нельзя было не согласиться, однако, с тем, что экспедиция ее не была обречена на те страдания, которые вытерпел этот несчастный, так как она организована была с таким расчетом, чтобы одолеть всякие препятствия, насколько это возможно для человека.
Личный состав экспедиции, увеличившийся на одного человека с прибытием Годфрея, уже известен.
Остановлен был следующий порядок во время переходов к северу от Фарина-Таун,’ по лесам и вдоль ручейков, где не могло быть никаких серьезных опасностей.
Впереди выступали 15 австралийцев, одетых в шаровары и казакины из полосатой бумажной материи, в соломенных шляпах и босиком, каждый с оружием, с сумкой, заключавшей в себе патроны, они составляли авангард под предводительством одного европейца, исполнявшего обязанности разведчика.
Вслед за ними ехали миссис Брэникен с Гарриет, в бричке, запряженной парой лошадей, с кучером-туземцем. Приделанный к легкому экипажу верх, который мог быть спущен, укрывал их во время дождя или грозы. В следующей бричке помещались Зах Френ и Годфрей. Видя искреннюю привязанность юнги к миссис Брэникен, боцман на первых порах хотя и был очень недоволен его появлением, тем не менее вскоре совершенно переменился и полюбил юношу. За ними следовали по порядку четыре повозки, запряженные волами, с четырьмя погонщиками, приходилось равнять ход всего каравана с ходом этих животных, которые хотя и недавно появились в Австралии, тем не менее быстро вошли в употребление и в полевых работах, и для перевозки тяжестей.
По бокам и позади маленького отряда следовала охранная стража Тома Марикса, одетая, как и их начальник, в шаровары, вдетые в голенища длинных сапог, в шерстяные казакины, стянутые в талии, в белых легких касках, со скатанной легкой резиновой накидкой через плечо, вооружены они были одинаково с туземцами. Люди эти следовали верхом, и в их обязанности входила разведка пути и выбор места для привалов.
Караван мог при подобных условиях делать не более тринадцати миль в день, ибо приходилось идти по каменистой почве через густые леса, где повозки могли следовать с большими затруднениями.
При таких условиях нужно было дней тридцать, чтобы пройти около трехсот пятидесяти миль от Фари-на-Таун до Алис-Спрингс. Таким образом, нельзя было добраться до этой станции ранее первой трети октября.
Покинув Фарина-Таун, экспедиция имела возможность следовать на протяжении нескольких миль вдоль земляных работ, произведенных уже для продолжения рельсовой колеи.
Миссис Брэникен интересовалась всем относящимся к маршруту и подробно расспрашивала Тома Марикса о телеграфной линии, вдоль которой они продвигались.
— В тысяча восемьсот семидесятом году, — отвечал Том Марикс, — колонисты задумали прокладку этой линии между портом Аделаида и портом Дарвина. Линию эту повели настолько успешно, что она была уже закончена к середине тысяча восемьсот семьдесят второго года.
— Разве не представилось необходимостью произвести предварительные изыскания?
— Совершенно верно, и изыскания эти к востоку и западу произведены были уже на десять лет раньше, в тысяча восемьсот шестидесятом и шестьдесят первом годах, Стюартом, одним из наших самых смелых исследователей.
— А кто провел эту линию? — спросила миссис Брэникен.
— Столь же смелый, сколько и сведущий инженер Тодд, директор почт и телеграфов в Аделаиде, который пользуется всеобщим уважением в Австралии.
— Нашел ли он здесь, на месте, весь необходимый ему материал?
— Нет, сударыня, ему пришлось выписывать из Европы изоляторы, проволоку и даже телеграфные столбы. А в настоящее время колония в состоянии оборудовать какое угодно промышленное предприятие.
— И туземцы допустили производство работ без всяких помех?
— В самом начале они не только мешали работам, но и делали все возможное, чтобы испортить каждый столб. Они уничтожали материалы, проволоку, спиливали телеграфные столбы, и поэтому приходилось на протяжении почти трех с половиной тысяч верст содержать строгую охрану, невзирая на то, что стычки заканчивались неудачно для туземцев, они все-таки добивались своих целей, и мне думается, что пришлось бы в конце концов бросить начатое дело, если бы Тодду не пришла в голову очень удачная, можно сказать гениальная мысль. Завладев несколькими старшинами туземных племен, он распорядился подвергнуть их действию сильного электрического тока, что навело на них такой страх, что товарищи их боялись с того времени даже близко подходить к страшным для них столбам и проволокам. Это дало возможность закончить телеграфную линию, и она действует ныне вполне исправно.
— Разве линия не охраняется особыми агентами?
— Особыми агентами — нет, но она охраняется стражей, которую мы называем здесь ‘черной полицией’.
— Полиция эта никогда не появляется в центральных и западных местностях?
— Никогда или по крайней мере весьма редко. Здесь столько преступников и бродяг, за которыми приходится охотиться, что полиции нельзя отлучаться далеко.
— Но тогда почему же не направили эту ‘черную полицию’ по следам индасов, когда стало известно, что капитан Брэникен у них в руках?.. А это продолжается уже целых девять лет?!
— Вы забываете сударыня, что об этом стало известно нам и даже вам лично через Гарри Фельтона всего несколько недель тому назад!
— Да, это верно, — сказала Долли, — только несколько недель тому назад.
— Впрочем, мне известно, — продолжал Том Марикс, — что ‘черная полиция’ получила предписание исследовать местность в земле Тасмана и что предстоит отправка туда довольно значительного отряда, но я очень опасаюсь, однако… — Том Марикс вовремя остановился, и миссис Брэникен не заметила его смущения.
Необходимо сознаться, что, хотя Том Марикс принял решение до конца выполнять принятые на себя обязанности, он тем не менее весьма сомневался в благополучном исходе предпринятой экспедиции. Ему известно было, насколько неуловимы эти кочующие племена Австралии. А потому он не мог разделять ни пламенной веры миссис Брэникен, ни убеждений Заха Френа, ни инстинктивной уверенности Годфрея. Однако, как сказано, он намерен был добросовестно исполнять свои обязанности.
Вечером 15 августа, обогнув холмы Дерой, караван расположился на ночлег в местечке Бурлу. По направлению к северу вдали виднелась вершина горы Маунт Этрекшен, позади которой тянутся долины, называемые Иллюзьонс-Пленс. Из сопоставления этих названий приходится вывести заключение, что, если гора притягивает, то долина — обманчива. Надо заметить, что на географических картах Австралии сплошь и рядом встречаются названия, которые заключают в себе понятия физического и духовного мира. Телеграфная линия делает в Бурлу крутой поворот, почти под прямым углом, по направлению к западу, пересекая ручей Кабана-Крик, на расстоянии около двенадцати миль от Бурлу. Но то, что не представляет затруднений для телеграфной линии, должно было оказаться нелегким для пешего и конного отряда. Пришлось отыскивать брод. Юнга вызвался найти его и, смело бросившись в реку, быстро отыскал мелкое место, по которому повозки и брички переправились на левый берег.
Семнадцатого числа караван мог расположиться лагерем у последних отрогов горного кряжа Норд Уэст, который тянется приблизительно на расстоянии десяти миль к югу.
Так как местность эта населена, то миссис Брэникен и ее спутникам оказано было радушное гостеприимство в одной из тех обширных ферм, у которых площадь обрабатываемой земли заключает в себе обыкновенно несколько тысяч акров.
В этих поместьях встречаются овцеводческие фермы, поля всяких хлебных культур, обширные магазины в которых сложены семена, превосходно содержащиеся леса, плантации оливковых деревьев и иных пород, свойственных жаркому поясу, несколько сотен рабочего скота, и, наконец, многочисленный отряд рабочих, которые подчиняются почти воинской дисциплине, обращающей человека чуть не в раба.
Не будь караван миссис Брэникен снабжен всем необходимым, он без труда мог бы пополниться благодаря щедрости богатых фермеров, владельцев этих земельных угодий.
Восемнадцатого сентября Том Марикс разбил лагерь на ночь на южной оконечности озера Саус-Лэйк-Эйр. На лесистых берегах его виднелись стаи замечательных птиц, среди которых наибольшей известностью пользуются жабиру, а также черные лебеди, бакланы, пеликаны и цапли, с перьями серого и синего цветов.
Озера эти расположены весьма своеобразно. Цепь их тянется с юга на север Австралии, а именно: озеро Торренс, по дуге которого проложен рельсовый путь, Маленькое озеро Эйр, Большое озеро Эйр, озера Фром, Белое, Амедея. Все эти озера представляют обширные водные площади и заключают в себе соленую воду: это естественные древние водохранилища, остатки прежнего внутреннего моря.
И действительно, геологи склонны предполагать, что Австралийский материк в весьма еще недавнее время представлял собой два острова. Замечено уже, что окружность этого материка, образовавшегося вследствие каких-то неведомых геологических процессов, проявляет постоянное стремление к возвышению над поверхностью моря, равным образом несомненно, что подобное же явление отмечается и в самом центре. Таким образом, в будущем можно ожидать поднятия дна прежнего бассейна, что повлечет за собой и уничтожение озер, которые тянутся между 130 и 140 широты.
Караван совершил переход приблизительно в семнадцать миль от оконечности Саус-Лэйк-Эйр вплоть до станции Эмеральд-Спрингс, куда он прибыл к вечеру 20 сентября.
Переход совершен был по местности, покрытой лесами, где имеются деревья в двести футов высотой.
Как ни привыкла Долли к лесным чудесам у себя в Калифорнии, она не могла бы не восторгаться этой поразительной растительностью, если бы только была в состоянии отделаться, хоть на время, от постоянных мыслей, переносящих ее к северу и западу от этой местности, в дикие пустыни, где произрастают одни лишь тощие кустарники на бесплодных песчаных равнинах. Она совсем не замечала ни чудных папоротников, самые замечательные экземпляры которых произрастают в Австралии, ни огромных куп эвкалиптовых деревьев с мокрой листвой, растущих целыми группами по легким склонам этой местности.
Интересно, что почва, на которой они произрастают, совершенно свободна от кустарников, причем нижние их ветви начинаются на высоте от двенадцати до пятнадцати футов от корней. Виднеется лишь золотисто-желтоватая трава, которая никогда не высыхает. Молодые поросли уничтожены животными, а также бивачными кострами, которые спалили все кустарники и деревца. Хотя в этих лесах не проложены дороги, тем не менее проход по ним не представляет затруднений. Нельзя не указать при этом, насколько отличаются эти леса от африканских, через которые приходится проходить в продолжение целых шести месяцев и все-таки не видеть конца этих огромных лесных пространств. Таким образом, повозки и брички свободно могли двигаться в пространстве между этими широко расставленными деревьями под сенью их густой листвы. Кроме того, Мариксу знакома была эта местность, в которой ему приходилось не раз бывать в то время, когда он находился во главе полиции округа Аделаида. Миссис Брэникен не могла бы довериться более опытному проводнику. Ни в одном начальнике охраны нельзя было бы одновременно найти столько усердия, соединенного с разумной решительностью. Да, кроме того, Тому Мариксу удалось найти в лице юнги ценного сотрудника, деятельного и решительного, который настолько привязался к Долли, что готов был в случае необходимости пуститься один в пустыни центральной области. Том не мог не восторгаться тем воодушевлением, которым был охвачен этот юноша и которого, наверное, не смогли бы никак удержать в отряде с того момента, когда удалось бы напасть хоть на какие-либо следы капитана Джона. Сильный для своего возраста, уже закаленный тяжелой морской жизнью, он чаще всего шел впереди каравана и оставался на своем месте только лишь по настойчивому приказанию Долли. Несмотря на любовь Годфрея к Заху Френу и Тому Мариксу, ни тот, ни другой не могли бы заставить его делать то, что он беспрекословно делал по одному лишь ее взгляду. Все это привело к тому, что Долли, видя в нем живой портрет Джона, стала питать к нему чисто материнскую любовь. Если Годфрей не ее сын, то он сделается им, потому что она решила усыновить его, чтобы не расставаться с ним. Джон разделит это чувство к ребенку.
Однажды, когда Годфрей вернулся из далекой разведки, заставив беспокоиться о своем отсутствии, она сказала ему:
— Дитя мое, я желаю, чтобы ты обещал мне никогда не удаляться от каравана без моего согласия. Не видя тебя, я беспокоюсь. Мы не знаем, что с тобой делается в продолжение целых часов!
— Необходимо было, миссис Долли, сделать разведку. Говорили о племени кочующих туземцев, которое расположилось на берегу речки Уормер. Я и решил повидать старшину этого племени, чтобы расспросить его.
— Что же он сказал? — спросила Долли.
— Он сказал, что до него доходили слухи об одном белом, который шел с запада, направляясь в Квинсленд.
— Кто же это был?
— Я понял, что он говорил о Гарри Фельтоне, а не о капитане Джоне.
— Мы все-таки разыщем его!
— Несомненно, мы разыщем его!
— Ах, я люблю его так же, как люблю вас, а вас люблю как мать!
— Мать! — тихо повторила миссис Брэникен.
— Но вас я знаю, его же, капитана Джона, я никогда не видел. И не дай вы мне фотографии, которая всегда при мне, портрет, к которому я обращаюсь и который как бы отвечает мне…
— Ты узнаешь когда-нибудь его, дитя мое, — отвечала Долли, — и он полюбит тебя не менее, чем я!
Двадцать четвертого сентября, после привала в Строн-Уэй-Спрингс, за Уормер-Крик, экспедиция расположилась в сорока двух милях к северу от станции Эмеральд. Слово ‘Спринте’ означает ‘ключ’, и можно заключить, что водная система в местности, по которой проведена линия телеграфа, довольно обширна. Но летняя жара уже наступила, и все ключи должны были пересохнуть, так что не приходилось отыскивать брода в тех ручьях, через которые надо было переправляться каравану. Однако еще не видно было никаких признаков уменьшения роста и пышности растений. Деревни попадались редко, но на каждом переходе встречались фермы, окруженные живыми непроницаемыми изгородями из акаций вперемежку с шиповником, благоухающие цветы которого насыщали ароматом воздух. В лесах менее густых, чем только что пройденные, теперь реже встречались европейские древесные породы: дуб, клен, ива, тополь, тамаринд, но зато во множестве росли эвкалипты и род каменного дерева.
— Какое же, однако, это странное дерево! — воскликнул Зах Френ, когда увидел рощу из пятидесяти-шестидесяти этих деревьев. — Право слово, ствол их раскрашен всеми цветами радуги!
— А между тем, боцман, — отвечал на это Том Марикс, — это совершенно природная окраска. — Цвет коры у этих деревьев меняется соответственно их росту. Вот белые, вот розовые, а там красные. Взгляните, вот дерево, у которого ствол полосатый, причем полосы голубого и желтого цвета…
— Да, это еще новая штука, которую приходится присоединить ко всем тем, какими уже отличается ваш материк, Том Mapикс.
— Пускай штука, если вам так угодно назвать это, но поверьте, мне, Зах, что вы говорите комплимент моим соотечественникам, заявляя, что родина их не похожа ни на какую другую страну в мире. И страна наша будет тогда лишь вполне совершенна…
— …когда не останется в ней более ни одного туземца, это известно, — возразил на это Зах Френ.
Интересно также было и то, что, несмотря на невозможность найти хоть признак тени в листве этих деревьев, множество птиц все-таки садилось на них. В числе их было несколько сорок, попугайчиков, снежной белизны какаду, ‘тандалы’ с красными шейками, которые безостановочно болтают, летучие белки, ‘летяги’ или ‘полетуши’, которых охотники приманивают, подражая крику ночных птиц, райские птицы и между ними рифль бэрд, с бархатными перьями, который признан самым красивым представителем пернатого царства в Австралии. На поверхности лагун и болот встречаются журавли и птицы-лотосы, которые могут благодаря строению своих лапок бегать по поверхности листьев кувшинок.
Из дичи немало было зайцев, на которых усердно охотились, куропаток и диких уток, что позволяло Тому Мариксу разнообразить стол экспедиции. Дичь жарили на бивачном огне. Иногда удавалось откапывать яйца игваны — лакомства туземцев охраны.
В полувысохших ручьях ловились окуни, щуки с остроконечными головами, головли и мириады угрей. Приходилось, однако, беречься крокодилов, которых тоже немало в этих водах. Ввиду всего этого каждый путешествующий по Австралии должен, как рекомендует полковник Варбуртон, брать с собой удочки и рыболовные сети.
Утром 29-го числа караван выступил со станции Умбум и пошел по весьма неровной местности, крайне тяжелой для пешеходов. Двое суток спустя караван добрался до станции Ти-Пик, недавно сооруженной для нужд телеграфа, на запад от Денисонского кряжа.
Благодаря подробному описанию путешествий Стюарта, сделанному Томом Мариксом, миссис Брэникен узнала, что этот исследователь направился отсюда к северу, проходя по почти неизвестным до него местам.
Начиная с этой станции каравану пришлось на расстоянии приблизительно 60 миль почувствовать в первый раз те трудности, которые предстояли ему при следовании по австралийской пустыне. Пришлось двигаться по совершенно бесплодной почве вплоть до берега Макумба-Ривер, оттуда пройти такое же расстояние при тех же условиях до станции Леди Шарлотта.
По пути попадалась масса дичи и изредка встречались купы деревьев с блеклой листвой, кругом прыгали маленькие кенгуру ‘валлабисы’, составлявшие большие стада, бегали опоссумы. Изредка попадались казуары с гордым и вызывающим видом и жирным питательным мясом, немногим отличающимся от воловьего.
Из древесных пород встречались: ‘бунгэс-бунга’, род араукарии, которые достигают высоты двухсот футов, и особой породы сосны, на которых растут питательные орехи. Том Марикс предупредил заранее всех о возможной встрече с медведями, которые обычно устраиваются на жилье в дуплах каменных деревьев. Встреча эта действительно произошла, но обошлась совершенно благополучно, ибо эти хищники, называемые ‘поторус’, не опасней двуутробок с длинными когтями.
Что же касается туземцев, то караван почти не встречался с ними. Дикие племена действительно кочуют с места на место к северу, к востоку и западу от Оверлэндской телеграфной линии.
Проходя по этим местам, постепенно делающимся все более и более бесплодными, Тому Map иксу пришлось воспользоваться инстинктом волов, которые были запряжены в повозках. Инстинкт этот, постепенно развивавшийся у животных со времени их переселения в Австралию, приводит их к воде, и они редко ошибаются, так что людям остается лишь следовать за ними.
Утром 7 октября волы передней повозки внезапно остановились. Их примеру тотчас же последовали волы остальных повозок.
Тщетно подгоняли их проводники — волы стояли на месте как вкопанные.
Извещенный об этом Том Марикс тотчас же направился к бричке миссис Брэникен.
— Я догадываюсь, в чем дело, — сказал он. — Хотя мы не повстречались еще ни с одним туземцем, но в настоящее время нам приходится пересекать тропинку, по которой они имеют обыкновение следовать, а так как волы почуяли их следы, то и отказываются двигаться далее.
— Откуда у них такое отвращение к туземцам? — спросила Долли.
— Причина этому в точности неизвестна, — отвечал Том Марикс, — но тем не менее факт этот не подвержен сомнению. Считаю, однако, наиболее вероятным, что первые волы из тех, которые ввезены были впервые в Австралию, подверглись безжалостному обхождению со стороны туземцев, воспоминания об этом сохранились у них, и они передавали их из одного поколения другому.
Так это или нет, но волов нельзя было принудить идти вперед по этой дороге. Пришлось распрячь их, повернуть в обратную сторону и затем бичами и палками заставить их пятиться по дороге шагов двадцать. Только так удалось заставить их перешагнуть через тропинку, оскверненную следами туземцев, а затем их снова запрягли в повозки в обычном порядке и погнали по дороге.
С приходом каравана к берегу реки Макумба каждому предоставилась возможность утолить жажду. Правда, уровень воды в реке значительно уже спал вследствие жары, однако оставшегося было вполне достаточно для того, чтобы утолить жажду сорока одного человека и около двух десятков животных.
Экспедиции пришлось перейти через речку Гамильтон по затопленным наполовину камням, которые загромождали русло реки. Всего пройдено было триста двадцать миль со времени отправления экспедиции со станции Фарина-Таун.
Экспедиция находилась теперь на границе, отделяющей землю Александра от Южной Австралии, первая известна также под названием Северной Территории и была открыта в 1860 году Стюартом, в то время, когда он поднимался по 131 меридиану до 21 широты.

Глава шестая — НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

По прибытии к станции Леди Шарлотта Марикс обратился к миссис Брэникен с предложением суточного отдыха. Хотя поход и совершен был без затруднений, тем не менее животные сильно утомились от жары. Предстоял еще длинный переход до Алис-Спрингс, и необходимо было набраться сил.
Долли согласилась, и отряд разместился на отдых. Так как число членов экспедиции было в три раза больше числа жителей на этой станции, а сама станция имела всего лишь несколько хижин, то пришлось разбить лагерь для всех.
Управляющий одной обширной фермы, расположенной по соседству, предложил миссис Брэникен более удобное помещение у себя и так настойчиво упрашивал ее воспользоваться его гостеприимством, что она согласилась и направилась в Вальдек-Хилл, где действительно получила довольно комфортабельное помещение.
Хозяин дома, в котором она временно поместилась, заведовал одним из тех обширных поместий, которые известны в Австралии под названием рун. Есть руны, которые занимают иногда площади в шесть тысяч гектаров, наиболее крупные находятся в провинции Виктория. Хотя поместье Вальдек-Хилл и не заключало в себе такого количества земли, тем не менее оно принадлежало к разряду крупных. Обнесенное кругом заборами, по местному названию ‘паддоке’, имение это специально назначено было для овцеводства, что вызывало необходимость содержать довольно значительное число служащих — пастухов.
Большое значение при устройстве руна играет свойство почвы, предпочитают поля, на которых произрастает так называемый salt bush, то есть соленый кустарник. В этих кустарниках заключается питательный сок, по вкусу своему напоминающий отчасти спаржу, отчасти — анис, кустарники эти усердно поедаются овцами из породы ‘pig’s faces’ (со свиными головами).
Богатство австралийских областей составляет овечья шерсть, и в настоящее время там насчитывают не менее ста миллионов голов овец.
В поместье Вальдек-Хилл были расположены вокруг главного и жилых помещений, предоставленных служащим, широкие пруды, предназначенные для мытья овец до их стрижки. Напротив были сараи, в которые складывались кипы овечьей шерсти, отправляемые затем в Аделаиду.
Стрижка овец в Вальдек-Хилл была в то время в полном разгаре. Несколько дней назад туда прибыла артель кочующих стригунов, чтобы заняться прибыльным ремеслом.
Переступив за ограду, миссис Брэникен, которую сопровождал Зах Френ, была поражена царящим в огороженном пространстве оживлением. Стригуны, занятые своим делом, не теряли ни одной минуты, и самые ловкие из них, успевая остричь до сотни овец в продолжение одного дня работы, могут зарабатывать в сутки до одного фунта стерлингов. Интересно было следить за этой работой под лязг широких ножниц в руках стригуна, мычание овец, крики, смех и шутки людей, Весь этот шум покрывался криком мальчуганов: ‘tar’ (деготь), с которым они приносили на место работы горшки с дегтем для обмазки ран у овец, нанесенных ножницами.
Вдруг, к своему удивлению, миссис Брэникен услышала свое имя, произнесенное кем-то позади нее.
В ту же минуту к ней подбежала женщина и с криком бросилась перед ней на колени, протянув с мольбой руки.
Женщина эта оказалась Джейн Боркер. Джейн, постаревшая от времени и пережитых горя и лишений, с седыми волосами, загорелым лицом, почти неузнаваемая, хотя Долли тотчас же узнала ее.
— Джейн! — воскликнула она, наклонясь к ней, и двоюродные сестры горячо обнялись.
Как же протекала жизнь Боркеров на протяжении последних двенадцати лет, ужасная и даже порочная жизнь, по крайней мере для мужа несчастной Джейн? Покинув Сан-Диего, вынужденный скрываться, чтобы избежать кредиторов, Лен Боркер основался в Мазатлане, одном из портов западного берега Мексики. Как известно, он оставил в Проспект-Хауз мулатку Но, поручив ей смотреть за Долли Брэникен, к которой рассудок еще не возвратился в то время. Но так как вскоре после этого несчастная безумная помещена была, благодаря заботам Уильяма Эндру, в лечебницу для душевнобольных доктора Бромлея, то мулатка, которая осталась без дела, поспешила присоединиться к своему господину.
Лен Боркер жил в Мазатлане под вымышленным именем, и калифорнийская полиция не могла отыскать его, да и пробыл он в этом городе не более четырех-пяти недель.
Все его состояние заключалось лишь в трех тысячах пиастров. Продолжить вести дела в Соединенных Штатах было невозможно, и он решил покинуть Америку. Ему показалось, что Австралия наиболее подходящая страна для того, чтобы попытаться восстановить там потерянное и приобрести каким бы то ни было путем состояние, прежде чем истратить последний свой доллар.
Джейн, которая продолжала находиться по-прежнему в полном подчинении у своего мужа, послушно последовала за ним. Единственная ее родственница миссис Брэникен была лишена рассудка. Что же касается капитана Джона, то не могло быть никакого сомнения в том, что ‘Франклин’ погиб. Джон никогда не возвратится обратно в Сан-Диего. Ничто не могло вырвать Джейн из той бездны, в которую увлекал ее Лен Боркер, при таких условиях и совершилось переселение ее в Австралию.
Лен Боркер высадился в Сиднее. Там он начал с оставшимися у него деньгами новые аферы, там нашел людей, которых удалось ему обмануть, и на этот раз более удачно, чем в Сан-Диего. Не довольствуясь первыми успехами, он пустился в новые, еще более рискованные предприятия, которые закончились неудачей, и он потерял на них все свои барыши.
И, наконец, после восемнадцатимесячного пребывания в Австралии Лен Боркер вынужден был удалиться из Сиднея, испытывая нужду, граничащую с нищетой. Судьба не улыбнулась ему и в Брисбене, откуда он вынужден был вскоре же бежать и укрываться в отдаленных углах Квинсленда.
Джейн последовала за ним.
Ей, безответной жертве, пришлось для добывания средств к жизни лично искать работы. Испытывая грубое обращение со стороны мулатки, этого злого гения Лена Боркера, несчастная не раз помышляла о бегстве, с тем чтобы покончить навсегда с издевательствами и лишениями, которые ей приходилось испытывать, но для выполнения этого нужен был не ее слабый и нерешительный характер. Она походила на жалкого пса, которого бьют и который все-таки не смеет покинуть своего господина.
Лен Боркер знал из газет о попытках отыскать спасшихся с ‘Франклина’. Благодаря двум экспедициям ‘Долли Хоуп’, предпринятым по почину миссис Брэникен, он узнал и о перемене в положении дел, о том, что Долли снова овладела рассудком после четырехлетнего пребывания в лечебнице и что благодаря огромному состоянию своего дяди Эдуарда Стартера, умершего в Теннесси, нашла возможным снарядить две экспедиции в Малайское море и к берегам северной Австралии. Что же касается окончательных результатов этих двух экспедиций, то они неопровержимо установили, что ‘Франклин’ погиб на скалах острова Браус, а также погиб на этом же острове и последний человек из тех, которым удалось спастись при крушении ‘Франклина’.
Таким образом оказывалось, что единственной помехой для перехода всего состояния к Джейн являлось существование одной лишь женщины — матери, потерявшей ребенка, супруги, лишившейся своего мужа, здоровье которой, несомненно, подорвано вследствие стольких пережитых ею ударов. Все это отлично понял Лен Боркер. Но что он мог предпринять?
Совершенно невозможно было снова восстановить прежние родственные отношения с миссис Брэникен. Обратиться к ней за помощью через Джейн он не считал возможным, опасаясь быть выданным американскому правительству. Тем не менее необходимо было изыскать средства к тому, чтобы Джейн стала наследницей после смерти Долли.
В продолжение следующих семи лет, считая от возвращения ‘Долли Хоуп’ из последней экспедиции до времени, когда найден был Гарри Фельтон, существование Лена Боркера было несчастнее, чем кого-либо. Он постепенно спускался по скользкому пути преступления. Он не мог даже иметь постоянного места жительства, и Джейн пришлось подчиниться всем тяготам кочевой жизни.
Мулатка Но умерла, однако со смертью этой женщины влияние которой на ее мужа было пагубным, не произошло никаких улучшений в жизни Джейн.
После наплыва золотоискателей в округ Виктория, когда золото истощилось, вся масса искателей легкой наживы разбрелась по стране и пополнила ее преступлениями.
Эти бесшабашные авантюристы скоро стали известны всей южной Австралии и под страшным именем ‘larricins’ бродили по всей стране, повсюду оставляя за собой следы совершенных злодеяний и постоянно преследуемые полицией.
К этим-то людям и примкнул Лен Боркер, когда репутация его сделалась слишком уже известной городам, лишив его возможности жить в них. Он вступал в шайки преступников-бродяг, между прочим, к так называемым ‘bush rangers’, которые появились на первых же порах колонизации края и не были еще истреблены.
Лен Боркер мог бы поведать о своем участии в грабежах и разбоях, совершенных за последние годы, против которых власти оказывались бессильными. Да! Но только он один, так как Джейн, бросаемая им без всякого призора где-нибудь в деревушке, не была полностью посвящена в тайны его преступных дел.
Прошло еще двенадцать лет, и снова с появлением Гарри Фельтона взбудоражилось общественное мнение. Сообщения об этом появились во всех газетах, а в особенности в австралийской прессе. Лену Боркеру стало известно об этом через газету ‘Sydney Morning Herald’ в Квинсленде, где он укрывался после одного грабежа с поджогом, закончившегося, благодаря своевременному вмешательству полиции, не совсем благополучно для лесных бродяг. Тут же вскоре он узнал и об отъезде миссис Брэникен из Сан-Диего в Сидней для свидания с лейтенантом ‘Франклина’. Затем сделалось известным о смерти Гарри Фельтона и его посмертном сообщении о судьбе капитана Джона. Приблизительно недели через две Лен Боркер узнал о прибытии миссис Брэникен в Аделаиду и ее намерении организовать экспедицию с целью исследования пустыни центральной и северо-западной Австралии. Узнав о прибытии своей двоюродной сестры в Австралию, Джейн твердо решила бежать и искать у нее убежища. Лен Боркер догадался о ее планах и заставил отказаться от них.
Этому негодяю тотчас пришла мысль встретиться с миссис Брэникен на ее пути, снова войти в доверие к ней и получить позволение сопутствовать ей в поисках. Он совершенно не допускал мысли, что можно найти Джона, но допускал возможность, что Долли может погибнуть среди лишений и опасностей пути. В последнем случае все состояние погибшей должно было перейти по наследству к единственной ее родственнице Джейн… Кто знает, каких не бывает в пути случайностей, а в особенности когда обладают способностью создавать их…
Само собой разумеется, что Лен Боркер воздержался от сообщения Джейн этих проектов. Он отделился от лесных бродяг и направился в сопровождении Джейн на станцию Леди Шарлотта, находящуюся в ста милях от той местности, в которой он временно пребывал, в расчете, что экспедиция неизбежно должна была пройти у этой станции, направляясь к Алис-Спрингс. Вот почему он находился в руне Вальдек-Хилл в качестве надзирателя. Поджидая там Долли, он твердо решил не останавливаться ни перед какими преступлениями, чтобы завладеть ее состоянием. Джейн ни о чем не догадывалась, прибыв на станцию Леди Шарлотта. Очутившись совершенно неожиданно перед миссис Брэникен, вся охваченная волнением, она неудержимо дала себя увлечь этому вполне естественному чувству. Последнее слишком входило в расчеты Лена Боркера, чтобы он пытался помешать ей.
Обняв Джейн, миссис Брэникен провела ее в одну из комнат предоставленного ей помещения, где обе женщины свободно могли отдаться своим чувствам. Долли помнила лишь о заботах Джейн во время пребывания в Проспект-Хауз. Она ни в чем не в состоянии была упрекнуть Джейн и готова была простить все ее мужу, лишь бы последний согласился более не разъединять их обеих. Долго продолжалась их беседа, Джейн рассказала о своем прошлом, стараясь ничем не скомпрометировать Лена Боркера, впрочем, и Долли была очень сдержанна в своих вопросах. Она чувствовала, сколько выстрадала эта женщина. Достаточно было того, что она достойна была ее жалости. И они говорили о капитане Джоне, о ее несокрушимой надежде отыскать его, о всех усилиях, которые она употребит для того, чтобы добиться его освобождения, а также говорили и о маленьком Уайте. И когда она вызвала вечно живущее в ней воспоминание о нем, Джейн вдруг так сильно побледнела, что Долли встревожилась, полагая, что с ней сделалось дурно.
Джейн удалось, однако, собрать все свои силы и не потерять сознание. После этого она стала передавать повесть своей жизни с того печального дня, когда Долли лишилась рассудка, до того времени, когда Лен Боркер принудил ее покинуть Сан-Диего.
— Возможно ли, бедная моя Джейн, — сказала тогда Долли, — возможно ли, что в продолжение всех этих четырнадцати месяцев, когда ты заботилась обо мне, ни разу не появилось просветления в моем уме?.. Неужели было возможно, что я совершенно не вспоминала о моем бедном Джоне?.. Возможно ли, что никогда не произносила его имени… Ни имени бедного моего Уайта?
— Ни разу, Долли, ни разу, — пробормотала Джейн, не в силах удерживать слез.
— А ты, Джейн, ты друг мой, родная мне по крови, ничего не прочла в душе моей?.. Не заметила ли ты в словах, поступках моих, что я сознавала все происшедшее?
— Нет… Долли!
— Слушай же, Джейн, скажу тебе сейчас то, о чем до сих пор никому не говорила ни одного слова. Да… когда ко мне вернулся рассудок… да… во мне было предчувствие, что Джон жив и я не овдовела… И мне казалось также…
— Что?.. — спросила Джейн. Она ждала того, что должна была сказать Долли, с глазами, полными необъяснимого ужаса.
— Да! Джейн, — продолжала Долли, — во мне сохранилось сознание, что я по-прежнему мать!
Приподнявшись с места, двигая руками, как бы отгоняя от себя страшный призрак, Джейн беззвучно шевелила губами. Отдавшись своим мыслям, Долли не заметила волнения Джейн, и той удалось овладеть собой в тот момент, когда ее муж появился на пороге комнаты. Остановившись у входа, Лен Боркер глядел на свою жену, как бы спрашивая: ‘Что ты сказала’?
Неодолима власть сильного ума над слабым. Взгляд Лена Боркера подчинял себе волю Джейн.
Долли поняла все это… Появление перед ней Лена Боркера воскресило в ее памяти прошлое, и она подумала, сколько пришлось Джейн перенести при совместной жизни с ним… Но она тотчас же подавила в себе чувство возмущения. Долли твердо решила не выказывать ему своего отвращения, только бы сохранить при себе Джейн.
— Вам известна причина моего приезда в Австралию, Лен Боркер? — сказала она. — На мне тяготеет долг, и я всецело посвящаю себя ему до тех пор, пока не увижусь с Джоном. Судьбе угодно было, чтобы вы встретились на моем пути! Я снова нашла свою Джейн, свою единственную родственницу. Оставьте ее со мной и дозвольте ей присоединиться ко мне, как она того желает!
Лен Боркер ответил не сразу. Сознавая, насколько сильно было неудовольствие против него Долли, он желал, чтобы она закончила предложение свое приглашением присоединиться к экспедиции, обращенным лично к нему. Продолжавшееся молчание Долли вынудило его выйти из выжидательного положения и непосредственно обратиться с предложением своего участия в экспедиции.
— Долли, — сказал он, — я отвечу вам без околичностей и добавлю при этом, что я ожидал вашего предложения. Я не отвечу на него отказом и охотно выражаю свое согласие на то, чтобы жена моя оставалась при вас. Ах! Жизнь сложилась для нас обоих весьма тяжело с того времени, как неблагоприятное стечение обстоятельств вынудило меня покинуть Сан-Диего! Мы оба много страдали в продолжение последних лет, и, как видите, судьба не улыбнулась мне в Австралии, потому что я вынужден зарабатывать себе кусок хлеба изо дня в день. С окончанием стрижки овец в Вальдек-Хилл я опять буду без дела и не знаю даже, где отыщу его снова. А так как мне тяжело будет расставаться с Джейн, то прошу вас разрешить мне принять личное участие в вашей экспедиции. Мне известны туземцы центральной местности, с которыми мне приходилось не раз уже сталкиваться, и потому я в состоянии быть вам полезным. Да, кроме того, я уверен, что и вы, Долли, не сомневаетесь в том, что я был бы счастлив присоединить мои личные усилия к тем, которые вы и сотрудники ваши делаете для освобождения Джона Брэникена.
Долли тотчас же поняла, что ей поставлено было категорическое условие, и только согласившись на него, она и могла оставить при себе Джейн. Спорить с подобным человеком было бесполезно. Да кроме того, присутствие его могло быть и полезно, при том условии, конечно, что у него нет каких-нибудь затаенных мыслей. Ему пришлось в продолжение многих лет вследствие своей разнообразной деятельности, обусловленной бродячим образом жизни, не один раз посещать центральные части континента. Потому Долли ограничилась тем, что ответила ему довольно сухим голосом:
— Я согласна, Лен Боркер, вы войдете в состав нашего отряда, но приготовьтесь к отъезду, так как мы выступим отсюда завтра же на рассвете.
— Я буду готов, — отвечал Лен Боркер, удалившись вслед за этим и не дерзнув протянуть руки миссис Брэникен.
Узнав о том, что Лен Боркер будет участвовать в экспедиции, Зах Френ остался недоволен. Он знал этого человека, и ему рассказал Уильям Эндру, как недобросовестно он вел себя по отношению к оказанному ему доверию, растратив личное состояние Долли. Кроме того, ему известно также было, при каких обстоятельствах пришлось этому недобросовестному опекуну и мошеннику-маклеру скрыться из Сан-Диего. Он догадывался, что имелись многие и многие причины относиться с большой подозрительностью к образу жизни и деятельности Боркер а за последние четырнадцать лет, проведенных им в Австралии. Он воздержался, однако, от каких бы то ни было замечаний, признавая весьма счастливым обстоятельством, что Джейн будет находиться отныне при Долли. Во всяком случае, он про себя твердо решил не спускать глаз с Лена Боркера.
День кончился без дальнейших приключений. Лен Боркер более не появлялся и был занят приготовлениями к отъезду. Он заключил счет с управляющим Вальдек-Хилл. Расчеты эти были несложны, не вызывали никаких недоразумений, и управляющий принял уже на себя заботу достать прежнему своему служащему коня, на котором тот мог бы следовать за караваном до станции Алис-Спрингс, где предложено было его переснарядить.
Долли и Джейн провели все время вместе от полудня до вечера. Долли избегала говорить о Лене Боркере, не давала никаких намеков по поводу его образа жизни с того времени, как он покинул Сан-Диего, сознавая, что Джейн не может упоминать о многом.
Ни Том Марикс, ни Годфрей, которым было поручено навести справки у оседлых туземцев в соседних со станцией Леди Шарлотта деревушках, не появлялись в тот вечер в Вальдек-Хилл. Только на следующий день Долли могла представить Годфрея Джейн, пояснив ей при этом, что она усыновила его.
Джейн была так поражена сходством юнги с капитаном Джоном, что едва решалась глядеть на него. Трудно выразить чувство, которое она испытала в то время, когда Долли сообщила ей все, что касалось Годфрея и обстоятельств, при которых она нашла его на ‘Брисбене’. Он был подкидыш, его нашли на улице в Сан-Диего, он был воспитан в Уайт-Хауз, и ему было в настоящее время приблизительно четырнадцать лет. Бледная, с едва бьющимся сердцем, безмолвная и неподвижная, выслушала Джейн эту историю.
Оставшись наедине, она бросилась на колени, сложив руки для молитвы. После этого черты ее лица оживились и как бы преобразились.
— Он!.. Он!.. — воскликнула она. — Он около нее! Видно, так было угодно Богу!..
Минуту спустя Джейн вышла из дома и, пробежав по внутреннему двору, стремительно направилась к бараку, в котором жила вместе с мужем.
Лен Боркер был там, укладывая в чемодан платье и иные предметы, которые брал с собой. Заметив чрезвычайное волнение стремительно вбежавшей в барак жены, он вздрогнул.
— Что случилось? — резко спросил он ее. — Говори же!.. Да скажешь ли ты?.. Что случилось?..
— Он жив! — воскликнула Джейн. — Он здесь… Около своей матери… он, кого мы считали…
— Около своей матери?.. Живой?.. Он? — повторил ее слова Лен Боркер, пораженный этим сообщением.
Он слишком хорошо понял, к кому именно могло относиться это слово ‘он’.
— Он, — повторяла Джейн, — он, второй ребенок Джона и Долли Брэникен!
Достаточно будет в коротких словах рассказать здесь о том, что произошло в Проспект-Хауз пятнадцать лет тому назад.
По прошествии одного месяца после переезда в Проспект-Хауз Боркеры заметили, что Долли, потерявшая рассудок со времени ужасного происшествия, находилась в положении, значения которого она лично не сознавала. Тогда под предлогом болезни Долли, за которой неустанно следила мулатка Но, невзирая на мольбы Джейн, была совершенно отрезана от всех своих друзей и соседей. Семь месяцев спустя, лишенная по-прежнему рассудка, она родила второго ребенка.
Обо всем этом у нее не сохранилось вследствие тогдашнего ее психического состояния ни малейшего воспоминания. Гибель капитана Джона признавалась в то время всеми без исключения, а потому появление на свет этого ребенка являлось значительным препятствием к осуществлению проектов Лена Боркера, относящихся к будущему состоянию Долли. Решив скрыть от всех предстоящее появление ребенка, он удалил прежнюю прислугу Долли и не допускал к ней никого из ее знакомых. Джейн вынуждена была подчиниться этому преступному образу действий своего мужа, — не будучи в состоянии в чем-либо ему помешать. Оставленный сейчас же после рождения на улице мулаткой Но ребенок, к счастью, был поднят прохожим и доставлен им в приют. Переведенный потом в основанный впоследствии миссис Брэникен Уайт-Хауз, он по выходе оттуда поступил в качестве юнги на морское судно и ушел в плавание. И таким образом все делается понятным — сходство Годфрея с капитаном Джоном, его отцом, инстинктивное влечение к нему Долли, Долли-матери, не сознававшей этого,
— Да, Лен, — воскликнула Джейн, — это он!.. Это его сын! И нам необходимо во всем сознаться!..
Но при одной мысли о том, что признание это должно разрушить весь план, на котором основано было его будущее, Лен Боркер сделал угрожающий жест и разразился ругательствами.
Схватив несчастную Джейн за руку и глядя ей в упор в глаза, он сказал глухим голосом:
— Советую тебе молчать как в интересах Долли, так и в интересах Годфрея.

Глава седьмая — К СЕВЕРУ

Не могло быть никакого сомнения в том, что Годфрей действительно был вторым ребенком Джона и Долли Брэникен. Расположение Долли к нему вытекало непосредственно из ее материнского инстинкта. Но ей неизвестно было о том, что юнга действительно был ее сын, да и каким путем могло бы это сделаться ей когда-нибудь известным, раз Джейн, запуганной Леном Боркером, приходилось отныне молчать, чтобы спасти Годфрея?
Раскрытие истины повело бы за собой выдачу этого ребенка Лену Боркеру, а негодяй, уже однажды решившийся от него отделаться, конечно, нашел бы подходящий случай во время опасной экспедиции. Необходимо было, следовательно, чтобы матери и сыну оставалось неизвестным, какие узы связывали их друг с другом. У Лена Боркер а, при беглом взгляде на Годфрея, поразительном сходстве его с Джоном и сопоставлении воедино всех фактов, относящихся к его рождению, — не осталось насчет мальчика никаких сомнений.
Так, значит, когда он считал гибель Джона Брэникена несомненной, появился на горизонте второй сын его? Ну, пусть будет так! Но горе обрушится на ребенка, если только Джейн дерзнет сказать слово! Лен Боркер был, однако, спокоен: Джейн будет молчать!
Одиннадцатого октября после отдыха караван снова тронулся в путь, Джейн поместилась в бричке вместе с Долли. Верхом на коне Лен Боркер появлялся то впереди, то позади, охотно беседовал с Томом Мариксом о местности вдоль телеграфной линии, когда-то им уже посещенной. Он не искал общества Заха Френа, явно выказывавшего свою антипатию к нему. Вместе с тем он избегал встречаться и с Годфреем, взгляд которого стеснял его.
Когда юнга подходил к Долли и Джейн, Лен Боркер тотчас же удалялся, не желая встречаться с ним.
По мере приближения к центральным областям менялся характер местности. Встречались фермы, где занимались исключительно скотоводством, необозримые пастбища, разбросанные там и сям, купы деревьев, камедных и эвкалиптовых.
Двенадцатого октября в шесть часов вечера после тяжелого перехода под палящим солнцем Том Марикс расположился лагерем на берегу Финк-Ривер, недалеко от горы Даниель, вершина которой виднелась на западе.
Географы единогласно признают ныне реку Финк, называемую туземцами Ларра-Ларра, главной водной артерией в центре Австралии. Вечером Том Марикс обратил на это внимание миссис Брэникен в разговоре, в котором принимали участие Зах Френ, Лен и Джейн Воркер.
— Необходимо было выяснить, — сказал Том Марикс, — впадает ли Финк-Ривер в озеро Эйр, которое мы обошли, отправившись из Фарина-Таун? Решению этого вопроса посвятил Дэвид Линдсей конец тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Дойдя до станции Ти-Пин, которую мы уже оставили позади, он шел вдоль этой реки вплоть до того места, где она теряется в песке, к северо-востоку от Далузии. Но можно предполагать, что во время половодья, в период дождей, река эта достигает озера Эйр, куда и впадает.
— А какова длина течения Финк-Ривер? — спросила миссис Брэникен.
— Около девятисот миль, — ответил Том Марикс.
— Долго ли придется нам придерживаться этой реки?
— В продолжение лишь нескольких дней, потому что ее течение извилисто, и в конце концов она направляется к западу через кряж Джейм-Рэнжис.
— Я знал Дэвида Линдсея, о котором вы упоминали, — отозвался Лен Боркер.
— Вы знали его! — повторил Зах Френ тоном, выражающим некоторое недоверие.
— А что же в этом удивительного? — отвечал Лен Боркер. — Я повстречался с Дэвидом Линдсеем в то время, когда он находился около станции Далузия. Он направился к западной границе Квинсленда, где я в то время был по поручению одного торгового дома в Брисбене.
— Это верно, — продолжал Том Марикс, — он придерживался как раз этого пути. Возвратясь затем в Алис-Спрингс и обогнув кряж Мак-Доннель, он произвел довольно подробную разведку реки Герберт, после этого направился к заливу Карпентария, где и закончил второе свое путешествие с юга на север через Австралийский материк.
— Прибавлю еще к этому, — сказал Лен Боркер, — что Дэвида Линдсея сопровождал немец-ботаник, по имени Дитрих. В караване их были лишь верблюды для перевозки тяжестей. Насколько мне известно, вы намереваетесь, Долли, таким же путем направить и вашу экспедицию, и я уверен, что она увенчается такой же удачей.
— Да, нам удастся, это, Лен, — сказала миссис Брэникен.
— И никто не сомневается в этом! — добавил Зах Френ.
Можно было поверить, что Лен Боркер действительно повстречался с Дэвидом Линдсеем при тех обстоятельствах, о которых он только что рассказал, Это и Джейн подтвердила. Однако он, быть может, и затруднился бы дать ответ на вопрос Долли, если бы она его сделала, а именно, за счет какого торгового дома в Брисбене путешествовал он тогда.
В продолжение тех нескольких часов, которые миссис Брэникен и ее спутники провели на берегу Финк-Ривер, были получены некоторые известия об англичанине Джозе Мерите и китайце Джине Ги, его слуге. Оба они следовали впереди каравана, на расстоянии приблизительно двенадцати переходов, но с каждым днем караван, придерживаясь того же пути, нагонял их.
Вести об этом знаменитом собирателе шляп получены были через посредство одного из туземцев. Джоз Мерит и его слуга отдыхали в деревне Кильна, в одной миле от станции, пять дней тому назад.
В Кильне насчитывается несколько сот туземцев — мужчин, женщин и детей, — живущих в шалашах. Шалаши эти называются на австралийском наречии ‘виллумс’, и нельзя не обратить внимания на странное совпадение этого туземного слова со словами ‘город, деревня’ во всех романских языках. Среди туземцев попадаются замечательные типы, люди высокого роста, пропорционально сложенные, сильные, ловкие, неутомимые. В большинстве случаев у них имеется характерная особенность, которая встречается у всех диких племен, — острый лицевой угол, у них выдающиеся брови, волнистые волосы, узкий, покатый лоб, приплюснутый, с широкими ноздрями нос, огромный рот, вооруженный крупными, наподобие клыков хищных зверей, зубами. Туземцы эти не были обезображены обычными у австралийских негров огромными животами при сухопаром общем телосложении.
Откуда родом туземцы, населяющие эту пятую часть света? Существовал ли когда-то, как пытались установить некоторые ученые, особый материк на месте нынешнего Тихого океана, от которого сохранились лишь части в виде отдельных островов, разбросанных по всей поверхности этого обширного бассейна? Не представляют ли собой настоящие австралийцы один из остатков многочисленных человеческих рас, населявших этот континент с незапамятных времен?
Женщина-туземка способна выдерживать как тяготы кочевой жизни, так и самые тяжелые работы, таскать на себе детей и все принадлежности для разбивки шалашей на привалах. Несчастные эти создания по достижении двадцатипятилетнего возраста становятся старухами, и притом в полном смысле этого слова, мерзкими старухами, они постоянно жуют листья питури, которые поддерживают их силы во время длинных переходов, совершаемых при постоянных, неизбежных лишениях в пище и питье.
Почти невероятно, но тем не менее неоднократно подтверждено, что эти же женщины, вступая в сношение с европейскими колонистами в различных местечках, живо воспринимают европейскую моду. Они желают иметь платья с длинными шлейфами, шляпы с перьями. Равным образом и мужчины не относятся безразлично к выбору своих головных украшений, опустошая для удовлетворения этой страсти лавчонки старьевщиков.
Несомненно, Джозу Мериту известно было о замечательном путешествии, совершенном Карлом Лумгольцем по Австралии. И конечно, не мог изгладиться из его памяти нижеприводимый отрывок из отчета этого смелого норвежского путешественника о шестимесячном пребывании его среди свирепых людоедов северо-восточной Австралии:
‘Я повстречался на полпути с двумя туземцами’. Они принарядились: один из них гордо выступал вперед, облачившись в сорочку, а другой разукрасил голову свою дамской шляпой. Эти предметы туалета в большой чести у австралийских негров, переходя от одного племени к другому, от более цивилизованных, живущих по соседству с колонистами, к тем, которые никогда не входили в сношения с белыми. Некоторые из туземцев, сопровождавших меня, попеременно примеряли эту шляпу, выказывая при этом чувство гордости. Один из шедших впереди, нагота которого ничем не была прикрыта, обливаясь потом от тяжести моего ружья, которое тащил на себе, вызывал невольный смех с этой дамской шляпой, криво надетой на голове’. Об этом подлинно известно было Джозу Мериту, и, быть может, ему суждено было напасть наконец на разыскиваемую им шляпу, ради которой он уже безуспешно, рискуя своей жизнью, посетил людоедов Австралийского материка.
Тринадцатого октября, лишь начало светать, Том Марикс подал сигнал к выступлению. Караван тронулся в путь в обычном порядке. Долли испытывала истинное удовольствие, находясь вместе с Джейн, которая, в свою очередь, чувствовала большое утешение в том, что снова нашла миссис Брэникен. Пользуясь отсутствием посторонних лиц в бричке, в которой они помещались, они могли поделиться друг с другом многими сокровенными мыслями и признаниями. Прискорбно было, что Джейн не смела идти по этому пути до конца и была вынуждена утаивать истину. Воочию убеждаясь в силе материнской и сыновней любви, проявлявшейся ежеминутно между Долли и Годфреем в жестах и словах, она думала подчас, что не в состоянии будет удержать в себе тайну. Однако, помня угрозы Лена Боркера и опасаясь за жизнь юнги, она быстро овладевала собой и выказывала даже по отношению к последнему как бы совершенное равнодушие, что вызывало в миссис Брэникен несколько неприятное чувство. Легко представить себе, что должна была она почувствовать, когда Долли однажды сказала ей:
— Ты должна понять меня, Джейн: я могла думать некоторое время, что мой ребенок спасся и что это было неизвестно Уильяму Эндру и остальным моим друзьям, чувство это вызвано было поразительным сходством этого мальчика с Джоном и каким-то неодолимым инстинктом, который заговорил во мне. Нет! Нет!.. Бедненький Уайт мирно покоится теперь на кладбище в Сан-Диего.
— Да, это верно, дорогая Долли, мы перенесли его туда! Там могилка его… среди цветов, — отвечала Джейн.
— О, Джейн! — воскликнула Долли. — Господу не угодно было вернуть мне моего ребенка! Пусть же вернет он мне его отца! Пусть вернет он мне Джона!
Пятнадцатого октября в шесть часов вечера караван, оставив позади горную вершину Хемфри, остановился у Пальмер-Крик, одного из притоков Финк-Ри-вер. Ручей этот почти высох, так как уровень воды в нем, как и в большинстве местных ручейков, поддерживался исключительно лишь дождевой водой. Переправа через этот ручеек, как и следующая, три дня спустя, через Юз-Крик, расположенный на 34 мили далее на север, не представила никаких затруднений. И в этом направлении по-прежнему висели над поверхностью земли провода телеграфной линии, наподобие нити Ариадны, которой следовало держаться для переходов от одной станции до другой.
Встречались изредка по пути группы домов и еще реже фермы, где Тому Мариксу удавалось доставать за хорошую цену парное мясо. Годфрей и Зах Френ, в свою очередь, наводили там справки. Поселенцы знакомили их со всем, что было им известно о кочевых племенах в этой местности. На вопросы же, не доходили ли до них слухи о каком-нибудь белом, находящемся в плену у северных и западных индасов, не известно ли было о каких-либо путешественниках, исследовавших в недавнее время эти местности, они неизменно получали одни и те же отрицательные ответы. Не было получено до сего времени ни малейшего, самого смутного, указания, которое могло бы навести на следы капитана Джона.
Затруднения в пути последовательно, начиная от Юз-Крик, увеличивались, и средняя дистанция ежедневного перехода значительно уменьшалась. Местность была гористая: ряд узких ущелий, пересеченных почти непроходимыми оврагами, извивающимися между отрогами цепи гор Ватер-Гауз. Том Марикс и Годфрей держались впереди, отыскивая ущелья, удобные для перехода. Пешие и верховые довольно легко проходили по этим ущельям, точно так же и лошади, запряженные в брички, пробирались там без особого труда, и не было поэтому причин беспокоиться, другое дело было с повозками, которые продвигались лишь с чрезвычайными затруднениями, причем волы совсем почти выбивались из сил. Особенно важно было избежать всяких случайностей, как-то: поломка колес и осей, исправление которых неминуемо повело бы за собой продолжительные остановки, а быть может, даже необходимость бросить и саму повозку.
Караван вступил 19 октября в ту местность, где телеграфные провода не могли уже быть провешены по прямой линии, что и вызвало необходимость отклонить ее на запад, то же направление избрано было и Томом Мариксом для каравана.
Местность эта была чрезвычайно неровная, очень лесистая благодаря близкому соседству горных кряжей. Постоянно приходилось обходить так называемые brigalows-scrubs, представлявшие собой непроницаемые чащи, где преобладает акация. Группы казуарий, совершенно безлистных, как будто зимние ветры оголили их ветки, росли по берегам ручейков. У входов в ущелья попадались тыквенники, стволы которых напоминают бутылки и называются у австралийцев бутылочными деревьями. Эти деревья поглощают всю влагу почвы, наподобие эвкалипта, который осушает колодец. Вся древесина тыквенника так пропитана влагой, что заключающийся в растении крахмал может служить кормом для скота.
В этих чащах водились двуутробки в довольно значительном количестве и между ними быстроногие валлабисы, туземцы, охотясь за ними, вынуждены заключать их в пространство, окруженное огнем, для чего поджигают траву в округе. В некоторых местах водились во множестве кенгуру-крысы и кенгуру-гиганты, на которых белые охотятся исключительно лишь ради охоты, ибо нужно быть негром, да притом австралийским негром, чтобы довольствоваться твердым и невкусным их мясом. Тому Мариксу и Годфрею удалось убить лишь две или три пары этих животных, бег которых может быть сравнен по скорости с конским галопом. Нелишне упомянуть, что навар из хвостов этих кенгуру дает весьма вкусную похлебку, которая оценена была всеми по достоинству в тот же вечер за ужином.
Ночью на лагерь напали крысы. Подобные нападения происходят исключительно лишь в Австралии, во время переселений этих грызунов из одной местности в другую. При подобных нападениях нельзя оставаться в постелях, не рискуя быть искусанным, а потому никто и не спал в лагере.
Проклиная этих мерзких животных, миссис Брэни-кен и ее спутники продолжали свой путь на следующий день. Караван добрался к вечеру до последних отрогов хребта Мак-Доннелль. Дальше в пути уже не предвиделось затруднений. Оставалось пройти еще около сорока миль до станции Алис-Спрингс, чтобы закончить первую половину пути, который предстояло совершить экспедиции. 23 октября экспедиция вступила на огромные равнины, которые расстилались далеко за пределы видимого горизонта. Равнины эти имели волнообразный характер, и однообразие их нарушалось купами деревьев. Повозки придерживались узкой дороги, проложенной вблизи телеграфных столбов. Почти невероятной представлялась возможность существования недостаточно охраняемой линии в столь пустынных местностях и то, что она не уничтожалась дикарями.
На замечания по этому поводу Том Марикс дал следующее объяснение: — Кочевники, испытав на себе карательные свойства электричества, воображают, что молния бежит по этой проволоке, и весьма остерегаются дотрагиваться до нее. Они уверены даже, что концы проволок прикреплены к солнцу и луне и что эти два огненных шара неминуемо свалятся им на головы, если только они посмеют дотронуться до проволок.
В 11 часов утра сделали привал. Караван расположился под купой эвкалиптов, листва которых, ниспадавшая наподобие хрустальных подвесок у люстр, давала весьма мало тени. Там же протекал ручеек, скорее, струйка, едва достаточная, чтобы смачивать поверхность тех камней, которыми усеяно было его ложе. На противоположном же берегу местность представляла собой весьма крутую возвышенность. Вдали виднелись выше горизонта очертания горной цепи Мак-Доннелль. Привал продолжался два часа. Этим устранялись переходы в самое жаркое время дня. В сущности, это была лишь остановка, а не привал, ибо Том Марикс не распоряжался ни распряжкой волов, ни разнуздыванием лошадей. Равным образом не разбивали палаток и не разводили огонь. Закусывали во время подобных остановок лишь холодной солониной и консервами. Это представляло собой второй завтрак, первый был при восходе солнца.
Полчаса спустя, утолив голод, погонщики волов, охранная стража, белые и негры засыпали, в ожидании сигнала к дальнейшему выступлению в путь.
Миссис Брэникен, Джейн и Годфрей сидели отдельно. Гарриет поставила перед ними корзину с провизией. Закусывая, они беседовали по поводу предстоящего прибытия каравана к станции Алис-Спрингс. По-прежнему юнга разделял ту же надежду, которая ни на один миг не покидала Долли. Впрочем, и все участники экспедиции верили в ее успех и твердо решили не покидать Австралийского материка до того времени, пока они окончательно не выяснят судьбу капитана Джона.
Само собой разумеется, что и Лен Боркер, выражавший свою солидарность с решением остальных, не скупился при случае на всяческие подбадривания. Это входило в его расчеты, для него существенно необходимо было, чтобы миссис Брэникен не возвратилась обратно в Америку, раз доступ туда был ему воспрещен. Не догадываясь о действительных причинах его действий, Долли была весьма ему признательна за оказываемую ей поддержку.
Пользуясь остановкой, Зах Френ и Том Марикс беседовали между собой о переснаряжении экспедиции, которое предстояло закончить до выступления со станции Алис-Спрингс.
Вопрос этот был чрезвычайно важен. Ведь только тогда и предстояло столкнуться с настоящими трудностями перехода через Центральную Австралию.
Приблизительно в половине второго пополудни вдруг послышался глухой шум, шедший с севера, как будто непрекращающаяся барабанная дробь, дальние отзвуки которой доносились до места привала. Приподнявшись со своих мест, все прислушивались к этому шуму.
— Отчего может происходить этот шум? — спросила Долли.
— Гроза, быть может? — сказал боцман.
— Скорее, будто прибой, — заметил, в свою очередь, Годфрей.
Не было, однако, никаких предвестников грозы и не чувствовалось особого насыщения воздуха электричеством. Что же касается объяснения шума потоком воды, обусловленным наводнением, вследствие переполнения ручейков, объяснения, высказанного Захом Френом, то Том Марикс ответил на это:
— Наводнение в этой части материка в это время года после такой засухи? Будьте покойны, это совершенно невозможно.
И он был прав.
Бывают, конечно, случаи, что после сильных гроз и ливней образуются паводки, которые производят наводнения в низменных местностях, но случаи эти бывают лишь в период дождей. В конце же октября подобное объяснение было недопустимо.
Том Марикс, Зах Френ и Годфрей вскарабкались на возвышение и тревожно осматривали местность по направлениям к северу и востоку.
Ничего не было видно на всем пространстве унылых равнин. Однако выше горизонта вздымалось странного вида облако, и его нельзя было смешать с теми испарениями, которые скапливаются у линии слияния земли и неба во время продолжительного зноя. Равным образом это не было мглистым туманом, скорее, это напоминало скопление облаков с резко очерченными контурами, которые образуются после пушечных выстрелов. Что же касается шума, доносившегося из этого облака пыли, то шум этот быстро усиливался, походя на ритмичный топот огромной, — по числу участвующих, кавалькады.
Откуда происходил этот шум?
— Я знаю теперь… я уже испытал это… Это овцы! — воскликнул Том Map икс.
— Овцы? — спросил Годфрей, смеясь.
— Если это не более как овцы…
— Не смейтесь, Годфрей! — отвечал начальник каравана. — Ведь мчатся тысячи и тысячи овец, охваченных паникой. Они бегут наподобие лавины, все сокрушая на своем пути!
Том Марикс нисколько не преувеличивал. Когда эти животные охвачены паникой, ничто не в состоянии остановить их. Старая поговорка гласит: ‘Перед овцами останавливается карета самого короля’, и совершенно справедливо, ибо глупые животные предпочитают быть смятыми и задавленными, но ни за что не уступят места, давая себя задавить, они сами, однако, также давят, когда кидаются вперед большими массами. А это как раз и случилось. Глядя на облако пыли, расстилавшееся на пространстве двух миль, нельзя было определить общего количества овец, охваченных паникой и мчавшихся к месту расположения каравана. Ясно было, что они остановятся лишь тогда, когда совершенно выбьются из сил от этого бешеного бега.
— Что делать? — спросил Зах Френ.
— Укрыться за откосом, — отвечал Том Марикс.
Как ни недостаточны казались меры предосторожности, указанные Томом Мариксом, тем не менее они были тотчас же приняты. Лавина овец была на расстоянии лишь двух миль от места привала. Облако пыли все более и более сгущалось, и из него глухо доносилось непрерывное блеяние.
Повозки были укрыты под откосом. Всадники и погонщики волов принудили животных лечь на землю, чтобы успешнее выдержать предстоящее столкновение с живой лавиной, которая пронесется, быть может, не задевая их. Люди прижались к откосу. Годфрей встал около Долли, чтобы защищать ее. Наступила минута ожидания. Стадо приближалось со страшным шумом и огромной скоростью, занимая почти треть видимого горизонта. Как и предполагал Том Марикс, число голов в стаде, несомненно, превышало сотню тысяч. Вся эта лавина должна была налететь на место привала не более чем через две минуты.
— Берегись, они близко! — крикнул Том Марикс. Сказав это, он живо спустился вниз по откосу к тому месту, где расположились миссис Брэникен, Джейн, Годфрей и Зах Френ, плотно прижавшись друг к другу.
Вслед за этим появился на гребне первый ряд овец. Он не останавливался, да и не мог бы остановиться.
Все это продолжалось не более пяти минут, а когда Том Марикс, Годфрей и Зах Френ приподнялись с земли, они могли еще видеть последние ряды этой живой лавины, двигающейся в южном направлении.
— На ноги! На ноги! — крикнул начальник охранной стражи.
Все поднялись на ноги. Благодаря защите откоса люди и животные отделались незначительными ушибами и ссадинами, а подвижной состав — только незначительными поломками. Вскоре живая лавина исчезла позади завесы песчаной пыли, по направлению к югу. Насколько мог объять взор, вся поверхность долины в северном направлении была изрыта.
Вдруг Годфрей крикнул:
— Смотрите туда! Смотрите-ка!
На расстоянии приблизительно пятидесяти шагов от откоса лежали на земле два человека, вероятно увлеченные, смятые и раздавленные этим нашествием овец.
Том Марикс и Годфрей бросились к ним.
Но каково было их удивление!
Это были Джоз Мерит и слуга его Джин Ги, оба — в обмороке!
Они, однако, еще дышали и вскоре благодаря старательному уходу оправились от последствий ушибов, которые пришлось им испытать. Едва раскрыв глаза, оба они, хотя и сильно контуженные, тотчас приподнялись.
— Хорошо!.. О, очень хорошо!.. — сказал Джоз Мерит.
Обернувшись затем в сторону, он спросил:
— А Джин Ги?
— Джин Ги здесь, или по крайней мере здесь его тело! — отвечал китаец, потирая поясницу. — В самом деле, слишком много овец, господин мой. десять тысяч раз слишком много.
— Никогда не может быть слишком много жиго, слишком много котлет, Джин Ги, а следовательно, не может быть и слишком много овец! — отвечал этот джентльмен. — А вот досадно, что не удалось поймать ни одной, когда они промчались!
— Упокойтесь, Мерит, — отвечал Зах Френ.
— Внизу, под откосом, сотня овец к вашим услугам.
— Очень хорошо!.. О, очень хорошо!.. — серьезно закончил флегматичный господин.
Обращаясь затем к слуге, который перешел к массажу своих плеч, закончив массаж поясницы, он сказал:
— Джин Ги?
— Что, господин?
— К вечеру две котлетки, да, две котлетки… в соку!
Джоз Мерит и Джин Ги сообщили затем, что с ними произошло. Они находились на три мили впереди каравана в то время, как были настигнуты лавиной овец, несмотря на все принятые меры, их лошади умчались. По ним прошли тысячи ног, и нельзя было не считать чудом, что они не были задавлены, так же как и то, что миссис Брэникен и ее спутники вовремя прибыли им на помощь.
Словом, всем удалось спастись от этой серьезной опасности, и к вечеру караван добрался до Алис-Спрингс.

Глава восьмая — ПО ТУ СТОРОНУ СТАНЦИИ АЛИС-СПРИНГС

На следующий день, 24 октября, миссис Брэникен приступила к реорганизации экспедиции ввиду предстоящей продолжительной и тяжелой кампании в этих почти неисследованных местностях Центральной Австралии.
Алис-Спрингс — не более как станция Оверлэндской телеграфной линии, — заключает в себе около двадцати домов и по внешнему виду едва заслуживает даже наименования деревни.
Прежде всего Долли посетила начальника станции, Флинта. Не имел ли он каких-либо сведений об индасах? Не спускалось ли иногда это племя, у которого томился в плену капитан Джон, из Западной Австралии в центральной местности? Флинт затруднился сообщить что-либо положительное по этому поводу, однако добавил к сказанному, что индасы бродили иногда по западной части земли Александра. Ему никогда не приходилось слышать до того времени о Джоне Брэникене.
Что же касается Гарри Фельтона, то единственное, что ему известно было о нем, — это то, что он найден был в восьмидесяти милях на восток от телеграфной линии, на границе Квинсленда. Всего лучше было, по мнению Флинта, строго придерживаться тех довольно точных указаний, которые успел дать этот несчастный перед смертью. Он рекомендовал продолжать экспедицию, придерживаясь линии, наискось направленной к областям Западной Австралии. Он надеялся, впрочем, на благоприятный исход, хотя сам и потерпел неудачу, когда выступил шесть лет тому назад на поиски Лейхгарда. Флинт изъявил готовность предоставить миссис Брэникен все средства, которыми располагала станция. Таким же образом, по его словам, поступил он и по отношению к Дэвиду Линдсею, когда этот путешественник останавливался в 1886 году в Алис-Спрингс, прежде чем направиться к озеру Наш и восточному массиву горной цепи Мак-Доннель-Рэнжес.
Западная Австралия наиболее обширная и наименее исследованная и населенная из всех семи больших округов, на которые разделяется континент.
Современные географы обозначают в середине этой территории три самостоятельные пустыни:
1. На юге — пустыня, заключенная между 30 и 28 широты, исследованная в 1869 году Форрестом, начиная от морского берега до 123 меридиана, через нее прошел на всем ее протяжении в 1875 году Джил лье.
2. Пустыня Гибсона, заключенная между 28 и 23, огромные равнины которой были также исследованы Джилльсом.
3. Великая Песчаная пустыня, заключенная между 23 и северным морским берегом, которую удалось полковнику Варбуртону пересечь с востока на северо-запад в 1873 году.
Экспедиции миссис Брэникен предстояло произвести розыски именно в пределах последней из названных территорий.
Исходя из тех указаний, которые были даны Гарри Фельтоном, экспедиции следовало придерживаться маршрута полковника Варбуртона.
Долли просила Заха Френа и Тома Марикса не терять ни одного дня, и им удалось при содействии Флинта быстро собраться в путь.
Уже недели две, как на станции Алис-Спрингс собраны были тридцать верблюдов, приобретенных по дорогой цене за счет миссис Брэникен вместе с афганскими проводниками.
Верблюды появились в Австралии не более тридцати лет тому назад. В 1860 году доставлено было из Индии некоторое количество этих животных, сильных, невзыскательных, грубого склада, способных нести на себе груз в 150 килограммов и делать по 40 километров в сутки, не меняя своего обычного аллюра. Кроме того, они могут оставаться без корма в продолжение целой недели, а без воды — в продолжение шести дней зимой и трех дней — летом. Таким образом, на этом бесплодном материке они оказывают те же неоценимые услуги, какие оказывают в знойных пустынях Африки. Там и здесь они выносят все лишения, вызываемые недостатком воды и чрезмерным зноем.
Миссис Брэникен располагала 30 верблюдами, из них 20 было верховых и 10 упряжных.
Самцов было более, чем самок.
Большая часть верблюдов были молодые, но сильные и здоровые. ‘Командовал’ ими верблюд-самец, самый старый, которому остальные животные охотно подчинялись. Он направлял остальных, собирал во время остановок, не позволял убегать. Издохни или заболей он, и можно было опасаться, что все стадо разбредется: проводники оказались бы бессильными водворить и поддерживать порядок. Само собой разумеется, что это ценное животное назначено было Тому Мариксу, и таким образом оба начальника — один, везший на себе другого, — заняли подобающее место во главе каравана.
Решено было оставить коней и волов, служивших для доставки участников экспедиции от станции Фари-на-Таун до Алис-Спрингс, на попечении Флинта. Там же оставлены были повозки и брички. Предполагалось воспользоваться всем этим на обратном пути. Судя по всему, экспедиции придется, возвращаясь в Аделаиду, держаться того же пути, обозначенного столбами Овер-лэндской телеграфной линии.
Долли и Джейн занимали вместе палатку, схожую с теми, какие употребляют арабы, и помещенную на одном из самых сильных верблюдов. Находясь в этой палатке, они могли укрываться с помощью плотных занавесок от солнечных лучей и от дождей, к сожалению слишком редко поливающих равнины центральной части материка. Гарриет, женщина, состоявшая в услужении миссис Брэникен, привыкшая к длинным переходам кочевников, предпочитала следовать пешком. Ей казалось, что эти огромные двугорбые животные гораздо более годятся для переноски тяжестей, чем людей. Назначены были три верховых верблюда для Лена Боркера, Годфрея и Заха Френа. Часть персонала экспедиции должна была следовать пешком. Пришлось бы прибегнуть к рыси лишь в случае необходимости выдвинуться несколько вперед каравана для поисков колодца или источника во время переходов по Великой Песчаной пустыне. Остальные 15 верховых верблюдов предназначались 15 белым из охранной стражи, тогда как негры, приставленные в качестве проводников к вьючным верблюдам, должны были совершать пешком те двенадцать-четырнадцать миль, которым равнялись ежедневные переходы и которые не должны были быть утомительны для них. Все это было скомбинировано по предварительном одобрении миссис Брэникен. Можно было надеяться, что экспедиция достигнет цели, так как она была в сравнении с предыдущими экспедициями лучше снабжена перевозочными средствами, съестными припасами и лагерными принадлежностями.
Однако что же станется с Джозом Меритом и придется ли этому джентльмену и его слуге Джину Ги оставаться на станции Алис-Спрингс? В случае, если они покинут эту станцию, намерены ли они продолжать путь свой на север, придерживаясь телеграфной линии? Не предпочтут ли они, скорее, направиться на восток или на запад в поисках туземных племен? Там-то именно собирателю коллекции легче всего отыскать ту шляпу, которой он не мог до сих пор найти, и по следам которой охотился столько времени. Но каким образом мог он продолжать свой путь, лишившись лошади, багажа и без всякого запаса провизии?
С того времени, как между Захом Френом и Джином Ги завязались дружеские отношения, первый несколько раз спрашивал второго об этом. Но обитатель Поднебесной империи неизменно оставался в неведении относительно решений своего господина по той простой причине, что и господину его об этом ничего не было известно. Об одном только мог он вполне утвердительно высказаться — о том, что Джоз Мерит ни за что не согласится возвратиться, пока его желание не будет удовлетворено, что же касается его, Джина Ги, уроженца Гонконга, то, по-видимому, ему нескоро придется увидеть вновь тот край, ‘где молодые китаянки, одетые в шелк, срывают своими тонкими пальчиками белые цветы Ненюфара’.
Подходило время выступления каравана, а Джоз Мерит по-прежнему не обмолвился ни единым словом о своих проектах, наконец Джин Ги доложил миссис Брэникен, что джентльмен ходатайствует у нее об аудиенции. Готовая оказать содействие этому оригиналу, миссис Брэникен распорядилась передать, что просит достопочтенного Джоза Мерита не отказать пожаловать в дом мистера Флинта, где она ныне помещается.
Джоз Мерит поспешил ‘пожаловать’. Это произошло после полудня 25 октября. Заняв место напротив Долли, он приступил к разговору.
— Миссис Брэникен… Хорошо!.. Я не сомневаюсь, нет, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы отыщете капитана Джона… И мне также желательно было бы вступить во владение той шляпой, поискам которой посвящены все мои силы… Хорошо! Вы должны узнать, для чего прибыл я сюда и желаю перерыть самые неизвестные местности Австралии.
— Мне это известно, мистер Мерит, — отвечала миссис Брэникен, — и со своей стороны я не сомневаюсь в том, что наступит когда-нибудь день, когда вы будете награждены за проявленную вами настойчивость.
— Настойчивость… Хорошо! О, очень хорошо!.. Но видите ли, сударыня, шляпа эта единственная во всем мире!
— Ее-то и недостает в вашей коллекции?
— К сожалению, да… и я готов отдать голову, лишь бы увенчать этой шляпой свою коллекцию!
— Это мужская шляпа? — спросила Долли, выказывавшая внимание скорее по доброте, нежели из любопытства.
— Нет, сударыня, нет… Это дамская шляпа… Но какой дамы… Вы не посетуете на меня, если я не сообщу ее имени и звания, чтобы не возбуждать конкуренции?
— Но знаете ли вы приметы этой шляпы?
— Приметы? О, очень хорошо! Мне удалось благодаря продолжительным и тщательным справкам и путем расспросов и исследований на месте убедиться, что эта шляпа попала в Австралию после крайне трогательных приключений, причем спустившись… да… с большой высоты, она ныне украшает голову какого-то князька туземного племени…
— Какого же племени?
— Одного из тех, которые бродят на севере и западе континента. Мне безразлично, начинать ли с той или другой стороны света, а потому я испрашиваю вашего разрешения следовать с вашим караваном до встречи с индасами.
— Охотно разрешаю, мистер Мерит, — отвечала Долли, — и я сейчас распоряжусь, чтобы достали, если можно, двух добавочных верблюдов.
— Одного будет достаточно, сударыня, для моего слуги и для меня, тем более что я намереваюсь ехать на этом животном, а Джин Ги удовольствуется тем, что пойдет пешком.
— Вам известно, что мы выступаем завтра?
— Завтра? Хорошо!.. Я не задержу вас, миссис Брэникен. Но условимся, что я не буду заниматься ничем, что может касаться поисков капитана Джона. Это дело ваше, я же ищу только мою шляпу.
Джоз Мерит после этого откланялся, заявив, что столь интеллигентная, энергичная и благородная женщина заслуживает того, чтобы отыскать мужа, как и сам он заслуживал сокровища, приобретение которого украсит его коллекцию исторических шляп.
Джину Ги пришлось спешно собрать те немногие вещи, которые удалось спасти после встречи с овцами. Что же касается верблюда, которым должен был пользоваться джентльмен, то Флинту удалось достать его, за что он и удостоился услышать слова: ‘Хорошо!.. О, очень хорошо!’ — от крайне признательного ему Мерита.
На следующий день, 26 октября, дан был сигнал к отправлению. Том Марикс и Годфрей ехали впереди. Долли и Джейн занимали свои места в палатке, имея Заха Френа с одной, а Лена Боркера — с другой стороны. Затем величественно выступал Джоз Мерит, восседавший между двумя горбами своего верблюда, в сопровождении Джина Ги. Замыкали шествие остальные вьючные верблюды и негры охранной стражи.
Оставив с правой стороны Оверлэндскую телеграфную линию, так же как и станцию Алис-Спрингс, экспедиция в шесть часов утра скрылась за одним из выступающих отрогов горной цепи Мак-Доннель-Рэн-жес. Жара в октябре в Австралии очень сильная. И потому Том Марикс советовал передвигаться лишь в продолжение первых дневных часов, от четырех до девяти утра, и после полудня от четырех до восьми часов вечера. Даже ночи стояли очень душные, и необходимы были более продолжительные остановки, пока караван не привыкнет ко всем тяготам путешествия.
Это еще не была пустыня с ее бесплодными, бесконечными равнинами, совершенно высохшими ручьями, колодцами с горьковато-соленой водой, а то и совсем иссякшими. У подошвы гор пролегала та местность, куда врезаются отроги горных цепей Мак-Доннеля и Стрэнгуэйс-Рэнжес и по которой протянута телеграфная линия.
Караван вынужден был, однако, оставить это направление, чтобы податься на запад, почти по параллели, которая сходится с тропиком Козерога. Джильс придерживался в 1872 году почти того же пути, направление, взятое Стюартом, пересекало его на расстоянии 25 миль к северу от станции Алис-Спрингс.
Верблюды медленно передвигались по этой сильно изрезанной местности, которую лишь кое-где орошали редкие ручейки. Это давало возможность людям находить проточную, свежую воду под сенью деревьев, животные также пользовались водопоем, чтобы утолять жажду на несколько часов.
Следуя по редкой опушке этих кустарников, охотникам удалось убить несколько кроликов. Как известно, кролики в Австралии играют ту же роль, что саранча в Африке. Эти плодовитые грызуны, если своевременно не будет обращено на них должного внимания, перегрызут решительно все. Персонал каравана относился к ним до того времени с некоторым пренебрежением, так как достаточно было настоящей дичи. Всегда можно будет воспользоваться этим пресным мясом, когда будет ощущаться недостаток в зайцах, куропатках, дрофах, диких утках, голубях и иной крупной и мелкой дичи. Но в этой пограничной местности приходилось довольствоваться тем, что попадалось, то есть кроликами, которых здесь было множество.
Вечером 31 октября Годфрей, Джоз Мерит и Зах Френ собрались вместе, и разговор зашел об этих представителях отряда грызунов, уничтожение которых просто необходимо.
На вопрос Годфрея, всегда ли водились кролики в Австралии, Том Марик-с объяснил ему:
— Нет, любезный друг. Они ввезены сюда только тридцать лет тому назад. Хороший подарок сделали нам, нечего сказать! Эти зверьки настолько расплодились, что совершенно разоряют наши поля. В некоторых округах их так много, что нельзя заниматься скотоводством. Все поля сплошь в норках, как решето, а трава съедена до корня. Это настоящее разорение, и я склонен думать, что не колонисты съедят кроликов, а кролики сожрут колонистов.
— Но разве не прибегали к более энергичным средствам, чтобы избавиться от них? — спросил Зах Френ.
— Средства-то употреблялись всякие, но они не достигали цели, — отвечал Том Марикс, — количество их увеличивается, вместо того чтобы уменьшаться. Я знаю одного землевладельца, которому пришлось израсходовать сорок тысяч фунтов стерлингов на уничтожение кроликов, разорявших его поместье. Правительство назначило премию за каждого убитого кролика, как в Индии за голову тигра и змеи. Но что ни делают, тут, как на гидре, головы вырастают снова и в большем числе, по мере того как их сносят.
Прибегали к стрихнину: подохли сотни тысяч кроликов, но это едва не вызвало чумы в стране. Никакие меры не помогли.
— Мне пришлось слышать, — сказал Годфрёй, — что один французский ученый, Пастер, предложил уничтожать этих грызунов, прививая им куриную холеру. Правда ли это?
— Да, быть может, эта мера окажется действенной. Но следовало испытать ее, а это не было сделано, хотя для того назначена специальная премия в двадцать тысяч фунтов стерлингов. Все это привело к тому, что Квинсленд и Новый Южный Уэльс соорудили заборы на протяжении восьмисот миль, чтобы оградить восточную часть континента от нашествия кроликов. Это истинное бедствие.
— Настоящее бедствие! — подтвердил Джоз Meрит. — Совсем как желтая раса, которая кончит тем, что завоюет всю вселенную. Китайцы — кролики будущего!
К счастью, Джина Ги не было поблизости, иначе он не преминул бы выразить протест на такое обидное для обитателей Поднебесной империи сравнение, по крайней мере он ограничился бы тем, что пожал плечами, смеясь характерным, свойственным его расе смехом,
— Итак, — сказал Зах Френ, — австралийцы отказываются продолжать борьбу?
— А как же им бороться? — спросил, в свою очередь, Том Марикс.
— Я думаю, существует верное средство уничтожить кроликов, — сказал Джоз Мерит.
— Какое? — спросил Годфрей.
— Надо исходатайствовать у английского парламента следующий закон: в Соединенном королевстве и зависящих от него колониях разрешается носить лишь касторовые шляпы. А так как касторовые шляпы не что иное, как шляпы, выделанные из кроличьих шкурок, то… хорошо! О! Очень хороню!
Этим выражением Джоз Мерит и закончил свою фразу.
Как бы то ни было, но пока парламент не издал этого закона, оставалось лишь питаться убитыми по пути кроликами. Имея в виду, что хоть таким путем несколько уменьшится их количество в Австралии, участники экспедиции усердно охотились за ними.
Что касается остальных животных, то их нельзя было употреблять в пищу, замечены были некоторые экземпляры млекопитающих, весьма интересные для естествоиспытателей, совершенно особой породы. Один из них принадлежал к семейству ехидн, с трубчатыми губами и иглами на теле, как у ежа, главная пища его — насекомые, которых он хватает с помощью нитевидного языка, выставляемого наружу из норы. Другой экземпляр был утконос, с челюстями утки, рыжевато-коричневым волосом на тощем теле в фут длиной. Самки этих двух пород отличаются той особенностью, что кладут яйца, но кормят вылупляющихся из яиц детенышей молоком.
Однажды Годфрей проследил и подстрелил одного ‘ярри’, род очень дикого кенгуру, раненный, он укрылся в ближайшей чаще. Юнга не очень сокрушался об этом, так как, по объяснению Тома Марикса, это млекопитающее интересно лишь потому, что охота на него очень затруднительна, а вовсе не по вкусу своего мяса’ То же самое повторилось с одним ‘бунгари’ — большим животным, которое крадется между высокими ветками деревьев, цепляясь своими кошачьими когтями и балансируя длинным хвостом. Это ночное животное так ловко прячется среди веток, что его там весьма трудно разыскать.
Том Марикс заметил между прочим, что бунгари очень вкусная дичь, которую предпочитают кенгуру, в особенности если изжарена она на угольях. Очевидно было, однако, что по мере удаления на запад каравану предстояло рассчитывать исключительно лишь на собственный запас провизии.
Несмотря на изрезанность местности, Тому Мариксу удавалось пока выдерживать в среднем переходы от 12 до 14 миль в сутки, то есть не нарушать тех средних величин, на которых основан был весь расчет экспедиции. Зной был уже очень силен, от 30 до 35 в тени, путники, однако, выдерживали его. Правда, в продолжение дня встречались еще кое-где купы деревьев, под сенью которых можно было разбивать лагерь, тем более что не было еще недостатка в воде, хотя уровень ее в ручейках значительно уже понизился. Ежедневные привалы от девяти часов утра до четырех пополудни достаточно восстанавливали силы людей и животных.
Местность была необитаемая. Последние поселения остались позади. Не видно было ни паддоксов, ни огороженных пространств, ни многочисленных овечьих стад, которые не могли найти здесь достаточного количества подножного корма, среди короткой и спаленной солнцем травы. Изредка встречались лишь одиночные туземцы, направлявшиеся к станциям Оверлэндской линии.
Седьмого ноября, направившись после полудня на разведку, Годфрей по возвращении в лагерь сообщил о том, что видел какого-то человека на лошади. Всадник этот следовал по узкой тропинке у гранитного подножия кряжа Мак-Доннель. Заметив караван, всадник пришпорил коня и вскоре подъехал к нему. Персонал каравана только что закончил приготовления к привалу у двух или трех тощих эвкалиптов, не дававших почти никакой тени. Там же извивался маленький ручеек, поддерживаемый ключами центральной горной цепи, но вода в нем вся была высосана корнями эвкалиптов.
Годфрей подвел этого человека к миссис Брэникен. Она велела прежде всего поднести ему стакан виски. Это был австралиец, белый, в возрасте приблизительно тридцати пяти лет, один из тамошних наездников, привычных к дождю, который стекает с их лоснящегося лица, как с вощеной клеенки, привычных к солнцу, которое не действует на их совершенно опаленную кожу. По служебному положению человек этот был развозчиком писем и телеграмм, он исполнял свои служебные обязанности весьма усердно, сохраняя неизменно хорошее расположение духа, перемещаясь по провинции, развозя письма и новости от одной станции к другой, от одной деревни до другой. Он возвращался теперь из Эму-Спрингс, поста, расположенного на южном склоне кряжа Блюфф, проехав по той местности, которая тянется вплоть до массива Мак-Доннель. Этого курьера можно было бы отнести к симпатичному типу французских почтальонов. Терпеливо перенося голод и жажду, уверенный в том, что везде будет желанным посетителем, даже и в том случае, если в сумке его не найдется ни одного письма для вручения, решительный, храбрый, сильный, с револьвером за поясом, с ружьем через плечо, верхом на коне, он путешествовал днем и ночью, не опасаясь лихих встреч.
Миссис Брэникен с удовольствием беседовала с ним, расспрашивала его о племенах туземцев, с которыми ему приходилось иметь дело.
Славный малый отвечал на все вопросы охотно и просто. Ему пришлось, как и всем, слышать о катастрофе с ‘Франклином’, тем не менее ему неизвестно было, что из Аделаиды выступила экспедиция, организованная миссис Брэникен для исследования центральных местностей Австралийского материка. Миссис Брэникен сообщила ему также и о том, что на основании указаний Гарри Фельтона капитан Джон уже девять лет содержался в плену у одного из племен индасов.
— Не приходилось ли вам при ваших разъездах иметь сношения с туземцами этого племени? — спросила она его.
— Нет, сударыня, хотя индасы эти иногда и приближались к земле Александра и мне приходилось часто слышать о них.
— Быть может, вы в состоянии указать нам, где они теперь находятся? — спросил Зах Френ.
— Это трудно сказать по отношению к кочевникам. В продолжение одного сезона они здесь, а на следующий уже в ином месте.
— Где же были они в последний раз? — повторила вопрос миссис Брэникен, настаивавшая на более точном ответе.
— Эти индасы бродили полгода тому назад в северо-восточной Австралии, по течению реки Фицрой. Племена земли Тасмана посещают преимущественно эти местности. Но знаете ли вы, что для того, чтобы попасть в эти местности, необходимо пройти по пустыням, и не мне, конечно, предупреждать вас о том, каким опасностям придется подвергаться. Впрочем, можно всего достигнуть при храбрости и энергии. А потому вооружитесь тем и другим, миссис Брэникен. Желаю вам счастливого пути.
Курьер выпил еще один стакан виски и с признательностью принял несколько коробок консервов, которые опущены были им в седельный вьюк. Сев на своего коня, он скрылся, обогнув последнюю гору Мак-Доннель.
Два дня спустя караван, оставив позади крайние отроги этой горной цепи, в которой возвышается гора Либиха, очутился наконец на границе пустыни, на расстоянии ста тридцати миль к северо-западу от станции Алис-Спрингс.

Глава девятая — ДНЕВНИК МИССИС БРЭНИКЕН

При слове ‘пустыня’ невольно рисуется в воображении Сахара, с ее необозримыми равнинами, пересеченными свежими и зеленеющими оазисами. Однако нет ничего общего между центральными местностями Австралийского материка и северными местностями Африки, разве лишь общий недостаток воды в обеих пустынях. ‘Вода удалилась в тень’, — говорят туземцы, и путешественнику приходится бродить от одного колодца к другому. Хотя песок — где в виде дюн, где на поверхности земли в виде толстого слоя, покрывает большую часть Австралийского материка, тем не менее почва не может считаться бесплодной. Кустарники, разукрашенные цветочками, там и сям растительность — камедные деревья, акации и эвкалипты, — все это придает австралийской пустыне не столь унылый вид, какой имеет пустыня Сахара. Деревья, кустарники не носят ни плодов, ни листьев, которые могли бы служить пищей для караванов, а потому приходится брать с собой все необходимое для пропитания, и животная жизнь в этих пустынях изредка лишь проявляется перелетом птиц.
Миссис Брэниквн обстоятельно вела дневник во время экспедиции. Передача некоторых выдержек из этого дневника позволит читателю лучше уяснить себе все подробности этого тяжелого перехода, чем пересказ в форме обыкновенной повести. Вместе с тем это рельефнее обрисует нравственный облик Долли: ее благородную натуру, силу характера, несокрушимую энергию, поддерживавшую ее даже в такую минуту, когда большинство ее спутников совершенно падали духом. Эти выдержки из дневника миссис Брэникен показывают, наконец, на что способна женщина, когда посвящает себя исполнению долга.
10 ноября. — Мы выступили с нашего привала у горы Либиха в четыре часа утра. Курьер дал нам ценные указания. Они соответствуют указаниям бедного Фельтона. Несомненно, надо искать племя индасов на северо-западе, а в особенности по течению реки Фиц-рой. Предстоит пройти около восьмисот миль. Но мы пройдем их! Я пойду, даже если бы я осталась одна и мне предстояло попасть в плен к этому племени. По крайней мере я буду разделять неволю вместе с Джоном. Мы направляемся к северо-западу, придерживаясь маршрута полковника Варбуртона. Маршруты наши почти одинаковы до реки Фицрой. Лишь бы только не пришлось нам испытать тех же затруднений, которые пришлось испытать ему, и лишиться по пути некоторых спутников наших, гибнувших от лишений! К несчастью, обстоятельства складываются для нас менее благоприятно. Полковник Варбуртон выступил из Алис-Спрингс в апреле, что соответствует октябрю в Америке, следовательно, в конце лета, а наш караван выступил в ноябре, то есть в начале лета. Жара чрезвычайная — 33 по Цельсию в тени. А мы можем рассчитывать на тень лишь когда солнце скроется на время за облаком или же когда попадутся нам купы деревьев.
Порядок движения каравана, принятый Томом Ма-риксом, весьма практичен. Совершенно правильное соответствие между продолжительностью переходов и остановок: первый переход — от четырех до восьми часов утра с последующим отдыхом до четырех часов пополудни, второй переход — от четырех часов дня до восьми часов вечера с отдыхом в продолжение всей ночи. Мы избегаем таким образом переходов во время знойных полуденных часов. Но сколько потерянного времени, сколько запозданий! При полном даже отсутствии затруднений мы можем прибыть к берегам Фицроя едва через три месяца. Я весьма довольна деятельностью Тома Марикса. Зах Френ и он — люди решительные, на которых я могу положиться при всяких обстоятельствах. Годфрей пугает меня страстностью своей натуры. Он всегда впереди и часто скрывается из наших глаз. Мне очень трудно удерживать его около себя, хотя этот ребенок любит меня, как будто бы был мой сын. Том Марикс выговаривал ему за его чрезмерную смелость. Надеюсь, он подчинится.
Лен Боркер постоянно в арьергарде и как будто предпочитает общество черных нашему. Он издавна знаком с их вкусами, побуждениями и привычками. Он весьма полезен нам при встречах с туземцами, ибо достаточно владеет их языком, чтобы понять их и быть понятным ими. Хорошо было бы, если бы муж моей бедной Джейн действительно исправился, но я опасаюсь!.. Взгляд глаз его не изменился, по-прежнему неискренний, скользящий.
13 ноября. — Ничего нового не произошло в продолжение этих трех дней. Присутствие Джейн приносит мне много облегчения и утешения.
Какие беседы ведем мы с ней в нашей палатке! Она совершенно разделяет теперь мои убеждения и не сомневается в том, что мы отыщем Джона. Бедная, она всегда в грустном настроении!
Я не спрашиваю ее о прошлом. Мне понятно, что она не может быть совершенно откровенной. Иногда мне кажется, что она собирается сказать что-то… Можно подумать, что Лен Боркер постоянно следит за ней. С приближением его она тотчас же уходит в себя и выражение ее лица меняется. Она боится его! Несомненно, этот человек поработил ее и она последует за ним хоть на край света.
По-видимому, Джейн расположена к Годфрею, однако, когда он приближается к нашей палатке поговорить, она не решается не только говорить с ним, но даже отвечать ему… Она глядит тогда в сторону, понурив голову. Можно подумать, что она страдает в его присутствии.
Мы проходим сегодня, в первый переход наш, по болотистой местности, на которой есть даже несколько луж с почти соленой водой. Том Map икс сообщил нам, что болота эти — остатки прежних озер, когда-то образовавших море вместе с озерами Эйр и Торренс. По счастью, у нас был запас воды, сделанный на последнем привале, и наши верблюды напились вдоволь.
Подобные лагуны встречаются, как оказывается, не только в таких котловинах, но также и на более высоких местах.
Почва влажная, и, проникая в верхний слой песка, ноги верблюдов вытаскивают из него липкую грязь, а иногда случается, что у них из-под ног летят брызги жидкой грязи.
С большими затруднениями прошли мы по этим болотам, которые тянутся на десять миль по направлению к северо-западу.
Мы встречали уже и змей со времени выступления нашего из Аделаиды. Они довольно распространены в Австралии, а в особенности их много на поверхности этих лагун, усеянных мелкой порослью и кустарниками. Одна из этих ядовитых змей, длиной не менее трех футов, коричневого цвета, которая называется Trimesurus ikaheca, укусила одного человека нашей охраны. Том Map икс тотчас же прижег ранку на руке этого человека щепоткой пороха, которую зажег, высыпав на ранку. Человек этот, белый, даже не вскрикнул. Я держала ему руку во время операции. Он поблагодарил меня. Я распорядилась дать ему удвоенную порцию виски. Мы надеемся, что ранка благополучно заживет.
Нужно осторожно продвигаться вперед. Нельзя считать себя убереженным от укуса змей, находясь даже на верблюжьей спине.
Я все опасаюсь какой-нибудь неосторожности Годфрея и дрожу, когда черные кричат: ‘Виндоха’, что означает змея на туземном наречии.
Вечером при разбивке лагеря на ночь двое туземцев снова убили большую змею. Том Марикс утверждает, что если две трети змей, водящихся в Австралии, ядовиты, то среди них только пять видов опасны для человека. Убитая только что змея имеет в длину около двенадцати футов. Это род боа. Наши австралийцы собирались приготовить ее к ужину. Им предоставлена была полная свобода, и они поступили так: вырыв яму в песке, один из них расположил в ней несколько раскаленных на огне камней, на которые положил пахучие листья. Затем отрезали у змеи хвост и голову и положили ее на самое дно ямы, прикрыв теми же листьями, на которые накладываются раскаленные камни. Поверх всего насыпается земля и утрамбовывается ногами, чтобы пар во время жаренья не мог выходить наружу. Мы присутствовали при этой кулинарной операции не без брезгливости, но должны были признать, что когда изжаренная змея была вытащена из этой своеобразной печи, то ее мясо превосходно пахло. Хотя Том Марикс и заверил Джейн и меня, что печень этих змей весьма лакомое блюдо, признавая, однако, само мясо безвкусным, мы все-таки не решились испробовать этого лакомства.
Оно близко напоминает по вкусу самую нежную дичь, например рябчика.
— Рябчики!.. Хорошо!.. О!.. Очень хороню! Очень вкусны рябчики! — воскликнул тогда Джоз Мерит.
Попросив небольшой кусочек печени на пробу, он снова повторил порцию и готов был бы уничтожить всю печень! Такова уж британская бесцеремонность. Что касается Джина Ги, то он не заставил просить себя. Он даже повеселел, съев добрый кусок дымящегося мяса с видом настоящего гурмана.
— Ай, ай! — воскликнул он после этого, глубоко вздохнув. — Будь здесь еще несколько устриц и бутылка вина из Тао-Чина, можно было вообразить себя в Те-Кун-Юан.
При этом Джину Ги угодно было сообщить мне, что это был знаменитый чайный домик ‘Железный Лук’ в Пекине,
Подавляя чувство отвращения, Годфрей и Зах Френ тоже попробовали остатки змеи и нашли ее съедобной. Я предпочла поверить им на слово.
Само собой разумеется, что туземцы съели ее всю, до последнего кусочка, вылизав остатки жира.
Ночью сон наш был встревожен страшным воем стада ‘динго’, бродивших неподалеку. ‘Динго’ — австралийский шакал, напоминает собаку и волка. Мех у него желтоватый. К счастью, звери эти удовольствовались тем, что выли, но не нападали на лагерь. При большом числе они были бы опасны.
19 ноября. — Зной все усиливается, ручейки на нашем пути почти высохли. Необходимо раскапывать их дно, чтобы наполнять наши бочонки. Вскоре нам останутся лишь колодцы.
Мне приходится признать совершенно необъяснимую, как бы прирожденную взаимную антипатию между Леном Боркером и Годфреем. Они никогда не говорят друг с другом. Заметно, что они, насколько возможно, взаимно избегают друг друга.
Как-то раз я заговорила об этом с Годфреем.
— Ты не любишь, значит, Лена Боркера? — спросила я его.
— Нет, не люблю, — отвечал он мне, — и не требуйте от меня, чтобы я полюбил его.
— Но он приходится мне родней, — продолжала я. — Он родственник мой, Годфрей, а так как ты любишь меня…
— Я люблю вас, но никогда не буду любить его. Дорогой Годфрей, какая ттайная причина заставляет его говорить так?
27 ноября. — Сегодня расстилаются перед нами широкие пространства, унылые степи, покрытые колючкой, справедливо названной травой-дикобразом. Приходится пробираться между пучками травы, высотой иногда в пять футов над землей, острые концы которых легко могут поранить верблюдов. Пучки этой травы окрашены особым цветом, и достаточно одного взгляда на них, чтобы признать негодными в качестве подножного корма. Верблюды не отказываются от этой травы, когда она желтого или зеленого цвета, но теперь она совершенно иная, и они избегают уколоться о ее стебли. В подобных условиях очень затруднительно двигаться вперед. Приходится, однако, мириться с этим, так как нам предстоит проходить сотни миль по равнинам, покрытым такой колючкой. Это единственное в пустыне растение, которое может еще произрастать на этой бесплодной почве. Зной постоянно усиливается, никакой тени. Пешие чрезвычайно страдают от зноя. И возможно ли поверить тому, как утверждает полковник Варбуртон, что пять месяцев назад ртуть опускалась много ниже 0, ручейки покрывались льдом в один дюйм толщины! К тому времени ручьи были полны водой, теперь же, как ни углублять их русло, не найти ни капли воды. Том Марикс распорядился, чтобы те из стражи, которым даны верблюды, временно уступали свои места пешим. Мера эта принята для удовлетворения требований туземцев. Мне неприятно было, что Лен Боркер выступил при этом в качестве их уполномоченного. Несомненно, нельзя не пожалеть этих людей: действительно, тяжело идти пешком во время зноя, нестерпимого даже ранним утром и поздним вечером, постоянно рискуя наколоться. Однако не дело Лена Боркера возбуждать черных против белых. Он впутывается не в свое дело. Я прошу его быть осторожнее.
— Я поступаю так, Долли, — отвечает он мне, — в ваших интересах.
— Я хочу верить этому, — возразила я.
— Необходимо правильно распределить тяготы между всеми.
— Предоставьте эту заботу мне, мистер Боркер, — сказал на это Том Марикс, вмешавшийся в разговор, — я сам приму необходимые меры.
Мне ясно было, что Лен Боркер отошел недовольный, злобно глядя на нас. Джейн заметила это, когда взгляд ее мужа остановился на ней, и бедная женщина отвернула голову в сторону.
Том Марикс обещал мне позаботиться, чтобы ни белые, ни черные из состава охраны не могли ничем быть недовольными.
5 декабря. — Мы очень страдаем на привалах от белых муравьев. Мириады этих насекомых нападают на нас. Незаметные для глаза, под тонким слоем песка, при легком шаге они тотчас же появляются на поверхности.
— У меня жесткая и сухая кожа, — сказал мне Зах Френ, — настоящая кожа акулы, однако проклятые твари не брезгают и ею!
Оказывается, что даже шкура животных не предохраняет от укуса этих насекомых. Мы не можем лечь на землю, чтобы тотчас же не быть покрытыми ими. Единственное спасение от них — лечь на солнце, они не выносят солнечных лучей. Но это было бы: ‘из огня, да в полымя’!
Менее всех страдает от муравьев китаец. Я не знаю, по врожденной ли лени или по иным причинам, но несомненно, что в то время, как мы кидаемся с одного места на другое, боремся, раздражаемся, счастливый Джин Ги, расположившись у пучка колючки, спит себе спокойно, как будто эти зловредные насекомые относятся с почтением к его желтой коже.
Джоз Мерит выказывает такое же терпение. Он не жалуется, хотя длинное туловище его — богатая добыча. Обе руки его подымаются автоматически и регулярно, уничтожая сразу тысячи муравьев.
Глядя на своего слугу, застрахованного от всяких укусов, он объявляет:
— И в самом деле, эти китайцы особо облагодетельствованы природой. Слушай-ка, Джин Ги!
— Что, господин мой Джоз?
— Необходимо нам поменяться нашими кожами.
— Охотно, — отвечает житель Поднебесной империи, — при условии, что мы также поменяемся и нашим положением.
— Хорошо! Но для того, чтобы совершить эту перемену, необходимо прежде всего ободрать кожу с одного из нас, и начнем с вас.
— Мы переговорим об этом через три луны, — отвечает Джин Ги.
После этого он снова засыпает, до пятой стражи, употребляя образ его речи, то есть вплоть до того момента, когда караван снова выступит в путь.
10 декабря. — Казнь эта заканчивается лишь когда Том Марикс дает сигнал трогаться. Счастье еще, что муравьи не ползают по ногам верблюдов. Что же касается наших пешеходов, то они тоже страдают от этих несносных насекомых.
Кроме того, во время движения на нас нападают еще другие, не менее неприятные враги, один из самых тяжелых бичей Австралии. Стада рогатого и иного скота в период дождей, обессиленные от их укусов, тощают и дохнут, и невозможно ничем спасти их.
И тем не менее, чего бы мы ни дали, лишь бы теперь был период дождей? Бич — муравьи и комары — ничто в сравнении с пыткой жаждой во время зноя австралийского декабря. Недостаток в воде сокрушает совсем физические и моральные силы. А запасы наши истощаются, в бочонках пустовато… Наполненные в последнем водоеме, они теперь содержат теплую, густую, мутную влагу, которой невозможно утолить жажду. Мы скоро будем в положении кочегаров-арабов на пароходах в Красном море: несчастные падают полумертвыми у топок.
Весьма странно также, что наши верблюды волочат ноги вместо обычного для них приподнятого шага. Шеи их направлены к далекому горизонту этой длинной и широкой равнины без малейшей неровности. Все одна и та же степь, покрытая колючкой, которая держится благодаря длинным своим корням. Нигде не видно никакого деревца, не заметно признака колодца или ключа.
15 декабря. — Караван едва прошел девять миль в два перехода. Впрочем, мне пришлось отметить в продолжение уже нескольких дней подряд, что средняя длина наших переходов значительно сократилась. Невзирая на свои силы, верблюды, особенно вьючные, едва передвигают ноги. Том Марикс просто выходит из себя, когда люди останавливаются до его сигнала. Он подходит тогда к вьючным верблюдам и бьет их своим хлыстом, что, впрочем, мало чувствительно для этих животных.
Джоз Мерит говорит тогда, с присущей ему всегда флегматичностью:
— Хорошо! О! Очень хорошо, Марикс! Я дам вам, однако, добрый совет: бейте проводника, а не верблюда!
И, несомненно, Том Марикс охотно последовал бы этому совету, если бы я не вступилась.
Будем по крайней мере настолько осторожны, чтобы не увеличивать тяготы людей еще побоями. Это может кончиться тем, что некоторые из них убегут. Я продолжаю опасаться этого, в особенности со стороны туземцев, хотя Том Марикс по-прежнему успокаивает меня.
С 17 по 27 декабря, — Путешествие продолжается.
В продолжение первых дней этой недели погода изменилась благодаря сильному ветру. С севера появились на небе облака, которые можно сравнить с большими бомбами, готовыми разорваться. 23-го числа молния озарила все небо. Послышались страшные удары грома, но без всяких раскатов, обычных в гористых местностях. Вместе с тем ветер стал настолько силен, что мы не в состоянии были держаться на верблюдах. Пришлось спуститься с них и лечь на землю. Много труда стоило Заху Френу, Годфрею, Тому Мариксу и Лену Боркеру спасти нашу палатку от неистовых порывов ветра. Невозможно было и помышлять о том, чтобы разбить палатки между пучками колючки. В один миг все было бы разнесено по сторонам, разорвано на куски и приведено в негодность.
— Это пустяки, — сказал Зах Френ, потирая руки, — гроза скоро проходит.
— Пусть будет гроза, была бы лишь вода! — ответил на это Годфрей.
И он прав: воды! воды! Но пойдет ли дождь? В этом весь вопрос, потому что он для нас что манна небесная. К несчастью, воздух настолько сух, что влага в облаках может сохраниться в парообразном состоянии.
Однако нельзя и представить себе более сильной грозы, более оглушающих ударов грома и ослепительной молнии.
Мне представилась возможность видеть, какое впечатление производит это явление природы на туземцев. Они не боятся грома, не закрывают глаз при сверкании молнии. Они вовсе не испытывали того чувства угнетения, которое испытывается каждым живым существом, когда воздух кругом насыщен электричеством и когда облака разверзаются на небе, объятом пламенем.
Нервная система действительно мало чувствительна у этих первобытных существ, а быть может, они ликовали в ожидании ливня.
— Миссис Брэникен, — говорил между тем Годфрей, — ведь над нашими головами вода, чистая небесная вода! Молния разрывает облака, а ничего не льется из них!
— Немного терпения, дитя мое, — отвечала я ему, — не будем отчаиваться.
— И в самом деле, — сказал тогда Зах Френ, — облака в одно и то же время сгущаются и опускаются вниз. Если только стихнет ветер, то весь этот треск закончится ливнем!
И действительно, более всего надо было опасаться, чтобы ураган не отогнал всей этой массы паров по направлению к югу, не дав нам ни капли воды.
К трем часам пополудни казалось, что горизонт с севера просветляется и вскоре наступит конец грозы. Это будет горьким разочарованием для нас.
— Хорошо! О! Очень хорошо!
Джоз Мерит не воздержался от обычного своего восклицания. Никогда это восклицание не было столь подходящим. Наш англичанин показывает свою руку, смоченную несколькими крупными каплями дождя.
Ливень не замедлил хлынуть. Нам пришлось хорошенько укрыться под непромокаемыми накидками. Мигом, не теряя минуты, выставлена была наружу вся посуда каравана, чтобы собрать благодетельную влагу. Разостлали даже белье, парусину, одеяла, которые можно было потом выжать и дать напиться животным.
Впрочем, верблюдам представилась возможность тотчас же утолить жажду. Между пучками колючки быстро образовались ручейки и лужи. Вся равнина превратилась в болото. Воды хватило всем.
Наш запас воды был обеспечен на несколько дней. Мы могли теперь продолжать путь со значительно подкрепленными силами. Бочонки были наполнены. Все ткани намокли. Что же касается верблюдов, то они не замедлили набрать воды во внутренний мешок, которым снабдила их природа и в котором помещается до 67 литров воды.
К несчастью, подобные ливни, насыщающие временно поверхность земли Австралийского материка, весьма редки, особенно в это время года, когда зной наиболее силен.
Гроза продолжалась не более трех часов, и вскоре уже накаленная поверхность пустыни должна была поглотить без остатка все выпавшие с неба осадки. Правда, колодцы должны теперь дополниться и нам возможно будет пользоваться ими в пути, если только ливень этот не был местным. Будем надеяться, что он освежил всю австралийскую равнину на несколько сотен миль.
29 декабря. — Придерживаясь возможно ближе маршрута полковника Варбуртона, нам удалось добраться без новых приключений до Ватерлоо-Смрингс на расстоянии ста сорока миль от горы Либиха. Экспедиция наша находилась на 126 долготы, и мы только что перешли условную линию, образующую на карте прямую, проведенную с юга на север и отделяющую соседние области от той обширной части материка, которой присвоено название Западной Австралии.

Глава десятая — ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИЗ ДНЕВНИКА ДОЛЛИ

Ватерлоо-Спрингс не только не местечко, но даже и не деревня. Там расположены только несколько шалашей туземцев, и то пустых в настоящее время. Кочевники бывают здесь только в то время года, когда сплошные дожди наполняют здешние водохранилища, благодаря чему они и могут жить здесь некоторое время.
Ватерлоо ничем не заслуживает придатка ‘спрингс’, общего для всех станций в пустыне. Здесь не было никакого ключа, и если встречаются в Сахаре прохладные оазисы, затененные деревьями, орошаемые родниковой водой, то тщетно было бы искать их здесь, среди австралийской пустыни.
30 декабря. — Придется пробыть двое суток в Ватерлоо-Спрингс. Эти проволочки приводят меня в отчаяние, когда только подумаю о расстоянии, которое отделяет нас от той долины, где протекает река Фицрой. И кто знает, не придется ли нам еще искать племя индасов дальше этой долины? Какова была жизнь бедного моего Джона с того дня, как Гарри Фельтон покинул его? Не выместили ли дикари на нем своей злобы за побег товарища?.. Нет, не нужно думать об этом… Мысль эта убивает меня! Зах Френ старается успокоить.
— Раз капитан Джон и Гарри Фельтон уже столько лет находились в плену у индасов, — сказал он мне, — то ясно, что у них есть расчет так поступать. Гарри Фельтон дал вам понять это. Туземцы эти распознали в капитане влиятельного белого вождя и выжидают за него богатого выкупа. На мой взгляд, побег Гарри Фельтона не должен был ухудшить положения капитана Джона!
Дай Бог, чтобы это оказалось так!
31 декабря, — Сегодня закончился 1890 год. Пятнадцать лет тому назад ‘Франклин’ покинул порт Сан-Диего. Пятнадцать лет! А караван наш выступил из Аделаиды лишь четыре месяца и пять дней тому назад. Как завершится для нас этот наступивший в пустыне год?
2 января. — Спутники пожелали поздравить меня. Чрезвычайно взволнованная, поцеловала меня дорогая моя Джейн, и я долго держала ее в своих объятиях. Зах Френ и Том Марикс пожелали пожать мне руку.
Я знаю, что имею в их лице двух друзей, готовых пожертвовать за меня своей жизнью. Все нашей люди окружили меня, выражая наилучшие пожелания.
Я говорю — все, за исключением черных, которые проявляют теперь свое неудовольствие при каждом случае. Видимо, Тому Мариксу не без труда удается держать их в повиновении.
Лен Боркер уверял меня снова в несомненном успехе экспедиции обычным ему ледяным тоном. Он не сомневается в том, что нам удастся добраться до цели.
Тем не менее, однако, он сомневается, следует ли продолжать путь к реке Фицрой. Он того мнения, что индасы принадлежат к числу кочевников, которые чаще встречаются в соседних с Квинслендом местностях, то есть на востоке материка.
— Правда, — закончил он, — что мы направляемся к тому месту, где Гарри Фельтон покинул своего капитана, но кто может уверять, что индасы не снялись с этого места.
Все это высказывается таким тоном, который не возбуждает к себе доверия, причем Лен говорит, избегая встречаться со мной глазами.
Более всего тронуло меня внимание Годфрея. Он собрал букет цветов, растущих между пучками колючек, и поднес его мне, сказав при этом столько нежных слов, что слезы показались у меня на глазах.
Как горячо поцеловала я его, моего Годфрея, и как горячо отвечал он на мои поцелуи. Почему возвращаются ко мне прежние мысли, что мой маленький Уайт его ровесник и, наверное, был бы таким же ласковым, как и он?
Джейн присутствовала при этом, она так была взволнованна и так сильно побледнела при появлении Годфрея, что я боялась, не упадет ли она в обморок.
Но ей удалось справиться, и ее тотчас увел муж. Мы снова тронулись в путь в четыре часа дня при пасмурной погоде. Зной был несколько меньше. Все верховые и вьючные верблюды, несколько отдохнувшие, шли более скорым шагом. Пришлось даже несколько придерживать их, чтобы пешие могли успевать за ними!
15 января. — Нам удалось удержать этот довольно быстрый ход в продолжение нескольких дней подряд. Выпали еще два или три раза обильные дожди. Мы не страдали от жажды, и у нас не оскудевает запас воды’
Мы довольствуемся теперь исключительно нашим запасом провизии. Нельзя рассчитывать на какую-нибудь дичь в этой мрачной пустыне. Изредка виднеется несколько пар голубей, но к ним нельзя подойти. Они отдыхают между кустами колючек после продолжительных перелетов, когда крылья уже не держат их на воздухе.
Пропитание наше обеспечено еще на несколько месяцев, и с этой стороны я спокойна. Зах Френ зорко наблюдает за тем, чтобы все съестные припасы, консервы, чай, мука, кофе выдавались с соблюдением порядка и в установленное время. Мы сами подчинены этому общему порядку. Ни для кого нет исключений.
Туземцы не могут жаловаться на несправедливость.
Там и сям летают воробьи, которые заблудились в этой пустыне, но они не стоят того, чтобы за ними охотиться.
По-прежнему мириады белых муравьев чрезвычайно мучают нас на привалах.
Что же касается комаров, то места эти слишком сухи, чтобы они могли досаждать нам.
— Мы снова встретим их в сырых местах, — заметил на это Том Марикс.
Но все согласны примириться с их укусами, раз близко будет вода, это не будет слишком дорогой платой.
Мы дошли 23 января до Мария-Спрингс, на расстоянии девяноста миль от Ватерлоо.
Здесь растет купа тощих деревьев.
Это несколько эвкалиптов, которые высосали всю почвенную влагу и наполовину засохли.
— Листья их опущены, наподобие языков, высохших от жажды, — сказал Годфрей.
Сравнение это очень меткое.
Я замечаю, что этот мальчик, горячий, решительный, по-прежнему весел. Здоровье его не пострадало, хотя я и опасалась этого. И тот же взгляд, когда он глядит на меня, те же интонации голоса, когда он говорит со мной!
И при этом разговор его, все его мысли сближают его с моим бедным Джоном!
Однажды я обратила внимание Лена Боркера на эту особенность.
— Да, нет же Долли, — отвечал он мне, — это просто обман ваших чувств. Что касается меня, то я совсем не нахожу никакого сходства. На мой взгляд, сходство это существует лишь в вашем воображении. Впрочем, это безразлично, раз вы интересуетесь этим мальчиком.
— Нет, Лен, — перебила я его, — если я так сильно привязалась к Годфрею, то потому, что я убедилась, как он увлекается тем, что составляет единственную цель моего существования — отыскать и спасти Джона. Он умолял меня взять его с собой, и, тронутая его просьбами, я согласилась. Да, кроме того, он один из моих детей из Сан-Диего, один из тех круглых сирот, которые получили воспитание в Уайт-Хауз. Годфрей как бы брат моего маленького Уайта.
— Я знаю, знаю Долли, — отвечал на это Лен Боркер, — и я понимаю вас некоторым образом. Дай Бог вам, однако, никогда не раскаиваться в вашем поступке, который основан более на чувстве, чем на рассудке.
— Я не хотела бы выслушивать от вас подобных вещей, Лен Боркер, — возразила, я ему довольно резко. — Подобные замечания обижают меня. В чем можете вы упрекнуть Годфрея?
— Ни в чем, пока по крайней мере ни в чем! Но кто знает, быть может, позже не пожелает ли он злоупотребить вашим расположением? Ведь это найденыш, неизвестно откуда он, кто он, какая кровь течет в его жилах?
— Я уверена, что это кровь честных и достойных людей! Я отвечаю за это! — вскричала я. — Все без исключения, начальники и товарищи на ‘Брисбене’, любили его, и капитан передавал мне, что Годфрей не заслуживал никогда ни малейшего замечания. Зах Френ, который знает толк в людях, также ценит его не менее меня. Но скажете ли вы мне, Лен Боркер, почему вы не любите этого ребенка?
— Я, Долли? Я отношусь к нему совершенно безразлично, вот и все. Дружбу свою я не расточаю так легко первому встречному и думаю лишь о Джоне, как бы вырвать его у дикарей.
Если Лен Боркер желал дать мне урок, то я не принимаю его, так как сказанное им неверно. Я не забываю моего мужа ради этого ребенка, но я счастлива сознавать, что Годфрей присоединяет свои усилия к моим для того же дела. Я уверена, что Джон одобрит все то, что сделано мной теперь и будет сделано впоследствии для обеспечения будущего этого мальчика.
Когда я передала этот разговор Джейн, бедная женщина поникла головой и ничего не ответила.
Я не буду больше настаивать. Джейн не желает, не может признавать Лена Боркера неправым. Я понимаю эту сдержанность, с ее стороны это обязанность.
29 января. — Мы прибыли на берег небольшого озера, вроде лагуны, которое Том Марикс считает озером Уайт (то есть Белое). Оно вполне соответствует своему названию, ибо вместо испарившейся воды на дне его бассейна — осадок соли. Это — еще один остаток внутреннего моря, когда-то разделявшего Австралию на два больших острова.
Зах Френ возобновил запас соли, мы же предпочли бы воду, годную для питья.
В окрестностях много крыс меньше обыкновенных. Необходимо обеспечить себя от их нападений. Это такие прожорливые животные, что грызут все, что им попадается.
Впрочем, туземцы нашли, что не следует пренебрегать подобной дичью. Поймав несколько дюжин крыс, они изжарили их и полакомились этим довольно-таки противным мясом.
Вот мы и достигли границы пустыни, известной под названием Великой Песчаной пустыни.
Почва постепенно изменилась на последних двадцати милях. Пучки колючек попадаются реже, и кажется, что и эта тощая зелень вскоре совсем исчезнет. Неужели столь бесплодна эта почва, что не в состоянии даже поддерживать жизнь столь нетребовательного растения? Однако ни у кого не могло зародиться ни малейшего в этом сомнения при одном взгляде на эту огромную равнину, с бугорками красного песка и без всяких следов какой-либо воды.
Можно на основании этого предполагать, что не выпадет никаких осадков в этой местности, обожженной солнцем даже в период зимы.
Глядя на это печальное бесплодие, на эту возбуждающую беспокойство сушь, у каждого из нас, наверное, шевельнулись самые тяжелые предчувствия.
Том Марикс указал мне на карте эти пустыни, это белое, пустое место, по которому проведены линии, изображающие собой маршруты Джилльса и Гибсона. К северу нанесен маршрут полковника Варбуртона, представляющий собой ломаную линию, указывающую, насколько неуверенно продвигался он вперед в силу необходимости делать частые повороты в поисках колодцев. Тут персонал его экспедиции, больной и голодный, выбился из сил. В другом месте вьючные животные пали, сын его умирал. Лучше вовсе не знакомиться с описанием его путешествия тем, которые предпринимают такое же…
Самые смелые попятились бы назад. Я же читала описание это и вновь перечитываю его. То, чему подвергался этот путешественник ради исследования неизвестных местностей Австралийского материка, я готова испытать ради спасения Джона. В этом единственная цель моей жизни, и я добьюсь ее исполнения..
3 февраля. — Мы вынуждены были уже пять дней сокращать длину наших переходов. Безвозвратная потеря! Ничто не способно вызвать большего сожаления! Из-за крайней пересеченности местности караван не может придерживаться прямого направления: нам приходится идти по крутым подъемам и спускам.
Местами равнина пересечена дюнами. Верблюды не могут проходить через них, и приходится отыскивать другую дорогу. Встречаются также песчаные холмы высотой до ста футов. Пешие вязнут в этом песке, и продвигаться вперед становится все тяжелее.
Зной невыносимо тягостен. Нельзя и вообразить, как печет солнце. Его лучи пронизывают вас насквозь, словно огненные стрелы. Нам, Джейн и мне, едва удается укрываться в палатке. Какие тяжелые испытания приходится переносить моим товарищам во время утренних и вечерних переходов! Как ни вынослив Зах Френ, а и он очень страдает, но он не жалуется, так же весел, как и прежде, этот верный друг, жизнь которого связана с моей.
Джоз Мерит выносит все испытания так спокойно и с такой выдержкой, что можно, право, позавидовать ему. Джин Ги, менее терпеливый, жалуется, но ему не удается растрогать своего господина. И когда подумаешь, что оригинал этот подвергается подобным испытаниям, чтобы отыскать шляпу…
— Хорошо!.. О! Очень хорошо! — отвечает он, когда ему замечают это. — Да, но какая редчайшая шляпа!
— Старый шут! — бормочет про себя Зах Френ, подымая вверх плечи.
— Да, ветошь какая-то, — вставляет, в свою очередь, Джин Ги, — ветошь, которую никто бы не согласился носить.
В продолжение дня между восемью часами утра и четырьмя часами дня невозможно было бы сделать ни одного шага. Располагаются привалом безразлично где и разбивают две или три палатки.
Люди охраны, белые и черные, располагаются кто как может, укрываясь за верблюдами. Что всего страшнее, так это недостаток воды, который грозит нам в ближайшее время. Что будет с нами, если по-прежнему будем встречать лишь высохшие колодцы?
Я подозреваю, что Том Марикс чрезвычайно встревожен, хотя и старается скрыть это от меня. Напрасно он так делает. Лучше было бы ничего не скрывать. Я все могу выслушать и не потеряю присутствия духа.
14 февраля. — Прошло одиннадцать дней, и в течение этого времени дождь шел всего один раз в продолжение двух часов. Едва удалось наполнить наши бочонки, людям утолить жажду, верблюдам — возобновить свой запас. Мы прибыли в Эмилия-Спрингс и нашли там ключ совсем высохшим. Верблюды выбились из сил, Джоз Мерит исчерпал все средства принуждения по отношению к своему верблюду. Он, однако, не бьет его, а старается воздействовать на его чувства. Я слышала, как он говорил:
— Бедное мое животное! Верно, ты мучаешься, но по крайней мере не страдаешь душой!
Думаю, что бедное животное не способно понять этого преимущества.
Мы возобновляем свой путь более чем когда-либо встревоженные.
Два верблюда больны. Они едва тащатся и не будут в состоянии продолжать дальнейший путь. Пришлось переместить запас провизии с вьючного верблюда на верхового из-под одного белого охранника.
Мы можем считать себя счастливыми из-за того, что верблюд, на котором едет Том Марикс, до сего времени бодр. Иначе все остальные, а в особенности самки, разбежались бы и ничем не удалось бы их удержать.
Приходится приканчивать бедных больных животных. Оставить их издыхать от голода и жажды в тяжелой агонии гораздо более жестоко, чем закончить с одного раза их страдания.
Караван удаляется и обходит песчаный бугор… Раздаются два выстрела… Том Марикс возвращается к нам, и путешествие продолжается.
Еще более тревожит нездоровье двух людей нашей охраны. Это чрезвычайно беспокоит меня. У них лихорадка, и мы усиленно лечим их сернокислым хинином, которого имеется много в дорожной аптечке. Их томит страшная жажда. Запас же нашей воды на исходе, и ничто не указывает на близость колодца.
Больные лежат, каждый на верблюде, которого ведут их товарищи в поводу. Нельзя оставлять людей, как оставляют животных. Мы будем за ними ухаживать, это нагла обязанность, и мы ее исполним. Но эта немилосердная температура доконает их постепенно.
Несмотря на закаленность ко всем тяжким испытаниям, которые приходится выносить в пустыне, несмотря на всю опасность, которую он выказывает в случаях, если надо оказать помощь кому-либо из каравана, Том Марикс начинает теряться и не знает, что предпринять. Воды! Воды! Вот о чем молим мы небеса, раз мы не можем получить ее от земли. Туземцы охранной стражи выносят лучше нас усталость и этот ужасный зной.
Тем не менее, хотя они и страдают менее других, недовольство их усиливается с каждым днем. Тщетны старания Тома Марикса успокоить их. Наиболее возбужденные держатся — в стороне от белых на привалах, сговариваются, все более и более раздражаются и проявляют явные признаки близкого возмущения.
Днем 21-го числа все с общего согласия отказались продолжать путь по направлению к северо-западу, заявляя, что умирают от жажды. Причина эта, увы, слишком серьезна. Вот уже полсуток, как нет ни одной капли воды в наших бочонках. Мы вынуждены прибегать к спиртным напиткам, действие которых крайне печальное.
Мне пришлось лично уговаривать этих туземцев, которые уперлись на своем решении. Приходилось вразумлять их, что остановка при подобных условиях не могла облегчить их страданий.
— Вот потому-то, — отвечал мне тогда один из них, — мы и желаем вернуться обратно.
— Вернуться обратно?.. Куда же?
— В Мария-Спрингс.
— В Мария-Спрингс нет воды, — отвечала я, — и вы хорошо знаете это!
— Если нет более воды в Мария-Спрингс, — возразил туземец, — можно найти ее несколько выше, в сторону холма Уилсона, по направлению к Сторт-Крик.
Я смотрю на Тома Марикса. Он принес специальную карту, на которой нанесена песчаная пустыня. Мы рассматриваем ее.
И действительно, к северу от Мария-Спрингс есть довольно значительный ручей, который, быть может, еще и не высох. Но каким образом туземец мог знать о существовании этого ручья?.. Я расспрашиваю его. Он сперва колеблется и наконец сообщает мне, что мистер Боркер рассказал им об этом. Предложение направиться к Сторт-Крик исходит от него лично.
Мне очень досадно, что Лен Боркер был настолько неосторожен, а впрочем, одна ли это неосторожность возбудить часть охранной стражи предложением возвратиться обратно на восток? Последствиями этого будет не только значительная задержка, но и весьма серьезное изменение в нашем маршруте, что привело бы к отклонению от реки Фицрой.
Я совершенно определенно высказываю ему все свое недоумение.
— Что же вы хотите, Долли? — отвечает он. — Предпочтительнее мириться с задержками и даже отклонениями, чем упорствовать, следуя по пути, где нет колодцев.
— Во всяком случае, Боркер, — резко сказал ему Зах Френ, — вам лучше было бы сообщить ваши соображения миссис Брэникен, а не туземцам.
— Вы так ведете себя с нашими черными, что я не могу более справляться с ними. Вы здесь начальник, Боркер, или я? — прибавляет Том Марикс.
— Я считаю ваши замечания непристойными, Том Марикс, — говорит на это Лен Боркер.
— Непристойные или пристойные, но во всяком случае они вызваны вашим поведением, и я советую вам иметь это в виду.
— Я не согласен получать здесь приказаний ни от кого, разве только от одной миссис Брэникен.
— Хорошо, Лен Боркер, — отвечала я. — На будущее, если захотите сделать какое-либо замечание, я прошу вас обращаться лично ко мне, а не к другим.
— Миссис Брэникен, — сказал тогда Годфрей, — дозвольте мне выехать вперед каравана и поискать колодец? Я уверен, что найду!
— Без воды! — пробормотал Лен Боркер, удаляясь и пожимая плечами.
Воображаю, что испытывала Джейн, присутствовавшая при этой сцене. Образ действий ее мужа, разрушающий согласие во взаимных отношениях членов каравана, может вызвать для нас крупные осложнения. Мне пришлось присоединиться к Тому Мариксу, чтобы добиться от туземцев согласия продолжать путь.
Это удалось нам не без труда.
Они, однако, заявили, что, если нам не удастся отыскать колодец в продолжение двух суток, они все вернутся обратно к Мария-Спрингс с тем, чтобы направиться к Сторт-Крик.
23 февраля, — Какие пришлось вынести страдания в последние два дня! Состояние здоровья наших двух товарищей ухудшилось. Трое верблюдов пали и не в состоянии были подняться. Пришлось прикончить их тут же. Это были два верховых и один вьючный верблюды. Четырем белым охранной стражи приходится уже продолжать пешком свой путь, и без того столь тяжелый даже для верховых.
И ни одного живого существа в этой песчаной пустыне! Ни одного австралийца, уроженца этих местностей и земли Тасмана, который мог бы дать нам какие-нибудь справки о нахождении колодцев!
Очевидно, караван наш отклонился в сторону от маршрута полковника Варбуртона, так как последнему не приходилось совершать столь продолжительные переходы без возобновления запасов воды. Правда, весьма часто бывали случаи, что наполовину высохшие колодцы не заключали в себе ничего, кроме теплой гущи, почти негодной к употреблению, но мы удовольствовались бы и подобной водой.
Наконец, сегодня, к концу первого нашего перехода, нам удалось утолить жажду. Годфрей нашел колодец!
С утра 23-го числа этот храбрый ребенок отправился на несколько миль вперед и два часа спустя спешно возвратился обратно.
— Колодец! Колодец! — крикнул он, как только голос его мог дойти до нас.
Услышав этот крик, наш небольшой отряд оживился. Верблюды сразу поднялись на ноги, как будто по возвращении своем им передал ту радостную весть их товарищ, на котором ездил Годфрей.
— Вода! Вода!
Час спустя караван остановился у купы деревьев е высохшими ветками, ограждающей колодец. К счаcтью, это были камедные деревья, а не эвкалипты, которые высосали бы всю воду из колодца.
У Годфрея оказалась счастливая рука. Колодец, у которого мы разбили лагерь, к одиннадцати часам утра заключал в себе более воды, чем требовалоеь для того, чтобы напоить наших верблюдов и полностью возобновить запас воды. Вода эта была прозрачная, так как, профильтрованная через песок, она сохранила свою свежесть.
Каждый из нас с особым наслаждением утолил жажду. Пришлось уговаривать даже наших товарищей быть осторожнее, можно было опасаться, что они обопьются. Нельзя полностью дать себе отчета в благодетельном воздействии воды на организм, когда не приходилось испытывать продолжительного мучения жажды! Действие мгновенное: самые слабые тотчас поднимаются на ноги, силы их возвращаются мгновенно, а с силами — мужество. Это не только восстановление сил, это — перерождение!
В 4 часа утра на следующий день мы тронулись в путь, направляясь на северо-запад, чтобы добраться по возможности скорее до Анна-Спрингс, находящемуся в 190 милях от Мария-Спрингс.
Эти отрывочные выдержки из дневника миссис Брэникен достаточны для того, чтобы показать не ослабевавшую в ней энергию.

Глава одиннадцатая — БЕДА И ЕЕ ПРЕДВЕСТНИКИ

Последние строчки дневника миссис Брэникен, приведенные в предыдущей главе, свидетельствовали, что мужество и вера снова вернулись к личному составу каравана. В съестных припасах еще ни разу не испытывалось недостатка, и запаса достаточно было на несколько месяцев. Не было лишь воды в продолжение нескольких переходов, с открытием же колодца Год-фреем и этот недостаток был восполнен с лихвой, а потому все смело тронулись в путь. Правда, по-прежнему испытывали изнуряющий зной и дышали раскаленным воздухом, проходя по этим бесконечным равнинам, лишенным деревьев и тени. Найдется очень немного путешественников, способных выдерживать этот зной, если только они не уроженцы Австралии. И там, где туземец выдерживает, чужеземец погибает.
По-прежнему шла полоса дюн и красных песков. Сама почва настолько была накалена, что для европейцев совершенно невозможно было встать на нее необутой ногой. Что же касается негров, то огрубелая кожа их позволяла им совершенно свободно погружать голые ноги в раскаленный песок.
Несмотря на удовлетворение жажды, туземцы продолжали глухо волноваться, и недоброжелательство с их стороны проявлялось при каждом случае все резче и резче. Одни лишь соображения о необходимости сохранить полностью весь наличный состав охранной стражи для отражения нападения какого-либо племени туземных дикарей побуждали Тома Марикса не обращаться к миссис Брэникен с предложением распустить туземцев, находящихся у нее на службе.
Том Марикс вообще предвидел впереди массу осложнений, и надо было удивляться, с каким самообладанием он вел себя, особенно если принять во внимание, что он считал всю эту экспедицию бесполезной. О его внутреннем убеждении догадывался один лишь Зах Френ.
— А знаете, Том, — сказал он ему однажды, — я не считал вас человеком, способным падать духом.
— Способным падать духом?.. Вы ошибаетесь, Зах Френ. По крайней мере во мне сохранится всегда достаточно мужества для доведения принятого мной на себя дела до конца. Меня не тревожит переход по этой пустыне, и если я задумываюсь, так только о том, как нам придется возвращаться обратно.
— Разве вы полагаете, Том, что капитан Джон погиб после побега Гарри Фельтона?
— Ничего я не знаю об этом, Зах, так же как и вы.
— Нет, я уверен, что он жив еще.
— Искренне желаю, чтобы вы остались правы. Допустим, однако, что капитан Джон жив, он тем не менее во власти индасов, а где находятся индасы?
— Они находятся там, где они пребывают в настоящее время, Том, и туда именно направится караван, хотя бы и пришлось проболтаться по степи еще в продолжение целого полугодия. Черт возьми! Когда нельзя идти вперед против ветра, идут назад по ветру и все-таки в конце концов попадают снова на настоящую свою дорогу!..
— На море — да, Зах, когда известно, где тот порт, куда идут, но разве известно это в пустынях?
— Во всяком случае, не узнаешь этого, сокрушаясь!
— Я отнюдь не сокрушаюсь, Зах!
— Нет, вы сокрушаетесь, Том, а самое опасное в том, что в конце концов вы не в состоянии будете более скрывать настоящих ваших мыслей. Плох тот капитан, который не умеет скрывать своего беспокойства. Он вызывает подобное же беспокойство и в своем экипаже. Наблюдайте за собой, Том, не ради миссис Брэникен, которую ничто не в состоянии поколебать, но ради белых нашей охраны! Не вздумалось бы им присоединиться к черным…
— Я уверен в них как в самом себе.
— А я лично отвечаю за вас, Том, как за самого себя! А потому не будем говорить о спуске флага, пока целы мачты!
— Кто говорит об этом, Зах, разве один только Лен Боркер?
— О, что касается его, Том, то будь я здесь капитаном, давно бы он сидел у меня в трюме, с ядром на ноге! Пусть он остерегается, однако я не теряю его из виду!
Зах Френ был прав, наблюдая за Леном Боркером. В случае беспорядков среди личного состава экспедиции последние всецело были бы его делом. Он не переставал возбуждать к беспорядкам тех черных, на которых Том Mapикс полагался. Это был один из способов помешать успеху экспедиции. Но Том Марикс и без того не сохранял никаких иллюзий насчет возможности отыскать индасов и освободить капитана Джона. Допуская даже, что караван избрал совершенно правильный путь, направляясь к реке Фицрой, вполне возможно, что какие-нибудь непредвиденные обстоятельства, например усобица между отдельными племенами, принудили индасов давно покинуть землю Тасмана. Закоренелая, вековая вражда, требующая крови, могла вызвать между ними жестокую войну. У этих людоедов война — синоним охоты. Враг — не только враг, он вместе с тем и добыча, победитель съедает побежденного. Этим и объясняются их постоянные столкновения между собой, преследования и кочевания из одной местности в другую на далекие расстояния.
Поэтому теперь надо было точно узнать, находятся ли индасы на своем обычном месте или покинули его, а узнать это можно было только случайно от австралийца, прибывшего с северо-запада.
Отыскать туземца стало задачей Тома Марикса, которому деятельно помогал, в свою очередь, Годфрей, нередко выезжавший на несколько миль вперед, не слушая ни уговоров, ни приказаний миссис Брэникен. Он неустанно совершал разведки в поисках или колодцев, или туземцев, разведки эти были до этого времени безуспешны.
Наконец, 9 марта, приблизительно в половине десятого утра, послышался вдруг крик, состоящий из двух слогов: ‘куу-и’!
— Туземцы вблизи, — сказал Том Марикс.
— Туземцы? — переспросила его Долли.
— Да, они так перекликаются между собой.
— Постараемся добраться до них, — отвечал на это Зах Френ.
Караван продвинулся вперед, приблизительно на сотню шагов, и Годфрей закричал, что видит двух черных между дюнами, но захватить их представлялось нелегким делом, так как австралийцы убегают от европейцев, едва замечают последних. Замеченные Годфреем дикари пытались укрыться за высокой дюной красноватого цвета, между кустами колючек, но людям каравана удалось окружить их и привести к миссис Брэникен. Одному из них было около пятидесяти лет, а другому, его сыну, около двадцати. Оба они направлялись к станции у озера Вуд, входящей в телеграфную сеть. Вскоре с помощью подарков, главным образом нескольких фунтов табака, удалось приручить их, и они выказали готовность ответить на некоторые вопросы, заданные Томом Мариксом, который тотчас же переводил ответы туземцев. Прежде всего австралийцы указали место, куда они направлялись, что представляло, в сущности, мало интересного. Тогда Том Марикс спросил их, откуда они шли, что являлось более важным.
— Мы идем оттуда, издалека, — отвечал отец, указывая по направлению к северо-западу. — С морского берега?
— Нет… с материка.
— Из земли Тасмана? — Да… с реки Фицрой.
Как уже известно, караван направлялся именно к этой реке.
— Из какого вы племени? — спросил Том Марикс
— Из племени гурзи.
— Вы — кочевники?
Казалось, туземец не понял, что хотел сказать этим Том Марикс.
— Вы ходите от одного становища к другому? — пояснил Том Марикс — Не живете постоянно на одном месте в деревне?
— Мы живем в деревне гурзи, — отвечал на это сын, который казался довольно понятливым.
— А деревня эта близко от Фицроя?
— Да, в десяти днях больших переходов от того места, где он впадает в море.
Фицрой впадает в залив Короля, и там именно закончилась вторая кампания ‘Долли Хоуп’ в 1883 году. Десять дней пути, обозначенные молодым человеком, указывали на расположение деревни гурзи приблизительно в расстоянии ста миль от морского берега.
На это указал Годфрей на подробной карте Западной Австралии, на которой нанесено было течение реки Фицрой на протяжении двухсот пятидесяти миль от истока ее в неизвестной местности земли Тасмана.
— Знаете ли вы племя индасов? — спросил тогда Том Марикс туземцев. При произнесении этого слова в глазах отца и сына промелькнули как бы искорки.
— Очевидно, индасы и гурзи — два враждебных племени, которые ведут постоянные войны, — заметил Том Марикс, обращаясь к миссис Брэникен.
— Весьма вероятно, — отвечала Долли, — возможно, что этим гурзи известно, где находятся в настоящее время индасы! Расспросите их об этом, Том Марикс, и постарайтесь получить от них возможно более точный ответ. От него зависит успех наших поисков.
На вопрос Тома Марикса последовал вполне ясный ответ, что племя индасов находилось в то время в верхнем течении Фицроя.
— В каком расстоянии от деревни гурзи находятся они? — спросил Том Марикс.
— В расстоянии двадцати дней пути, направляясь к восходящему солнцу, — отвечал на это молодой.
Расстояние это, переведенное на карту, указывало становище индасов в двухстах восьмидесяти милях от того места, на котором находился караван.
— Часто ли воюет ваше племя с племенем индасов? — продолжал Том Марикс.
— Вечно! — отвечал на это сын.
И одновременно тон его ответа, и жесты, его сопровождающие, — все вместе указывало на свирепость этих людоедов.
— И мы будем преследовать их, — добавил к сказанному отец, челюсти которого прыгали от ярости, — и победим их тогда, когда не будет с ними белого начальника, который помогает им своими советами.
Можно было представить себе то волнение, которое охватило миссис Брэникен и всех присутствовавших, когда Том Марикс перевел им этот ответ. Этот белый начальник, столько уже лет пленник индасов, был, несомненно, капитан Джон!
Удовлетворяя настойчивым требованиям Долли, Том Марикс предложил еще ряд вопросов обоим туземцам. Они в состоянии были передать, однако, совершенно поверхностные сведения по отношению к белому начальнику. Они заверяли, однако, что три месяца тому назад, при последней битве гурзи и индасов, он находился еще во власти последних.
— И не будь его, — воскликнул молодой австралиец, — у индасов оставались бы в настоящее время одни лишь женщины!
Итак, удалось узнать главное. Джон Брэникен и индасы находились в трехстах милях по направлению к северо-западу. Необходимо идти к ним на берега Фицроя.
Караван собирался уже выступать, а оба туземца готовились продолжить свой путь после того, как миссис Брэникен вторично одарила их, а Джоз Мерит задержал их, и, обращаясь к Тому Мариксу, попросил последнего допросить дикарей по поводу тех шляп, которыми украшали старшины свои головы в высокоторжественных случаях.
И, ожидая ответа дикарей на вопрос, Джоз Мерит был не менее взволнован, чем Долли при расспросах о своем муже.
Достойный коллекционер имел основание быть довольным и: ‘Хорошо! О, очень хорошо!’ — так и посыпались с его уст, когда ему сделалось известным, что шляпы иностранного происхождения не были редкостью между племенами северо-запада.
В высокоторжественных случаях головы важнейших австралийских вождей обыкновенно покрыты были ими.
— Вы понимаете, миссис Брэникен, — заметил Джоз Мерит, — отыскать капитана Джона, несомненно, очень хорошо. Но еще лучше завладеть тем историческим сокровищем, которое я разыскиваю во всех пяти частях света!
— Очевидно! — отвечала на это миссис Брэникен.
— Слышали вы, Джин Ги? — добавил к сказанному Джоз Мерит, обращаясь к своему слуге.
— Я слышал, господин мой Джоз, — -отвечал китаец. — А когда мы отыщем эту шляпу…
— …мы поедем в Англию, вернемся обратно в Ливерпуль, и там на вас, Джин Ги, одетого в нарядную черную шапочку, в красном шелковом халате, с шелковой, желтого цвета, накидкой, — возложена будет одна лишь обязанность — показывать мою коллекцию любителям. Довольны ли вы?
— Доволен, наподобие цветка хайтана, который готов распуститься при ветерке с моря, тогда как черный кролик спустился к западу, — отвечал на это поэтически настроенный Джин Ги.
Тем не менее он покачивал в раздумье головой, столь же мало убежденный в грядущем своем счастье, как если бы его господин объявил ему о назначении его мандарином с семью пуговками.
Лен Боркер присутствовал при допросе туземцев Томом Мариксом. Внимательно прислушиваясь ко всему происходившему, он отмечал в уме все, имеющее отношение к настоящему положению индасов. Он рассматривал то место на карте, где должны были находиться, по предположениям, индасы. Он высчитывал в уме расстояние, которое предстояло каравану пройти, так же как и время, необходимое для перехода этих местностей земли Тасмана.
В сущности говоря, на все это не должно было понадобиться более нескольких недель. Предчувствуя прилив энергии во всех, Лен Боркер выходил из себя от злобы.
Как! Неужели предстояло освобождение капитана Джона и Долли удастся вырвать его из рук индасов?! От этих мыслей на лбу Лена Боркера появились глубокие складки, глаза налились кровью. Джейн заметила совершающуюся в ее муже перемену, и в ней шевельнулось предчувствие близкой беды. Почувствовав одновременно, что взгляд мужа остановился на ней, она едва не лишилась сознания.
Несчастная женщина поняла, что происходило в душе этого человека, способного совершить все преступления, лишь бы обеспечить за собой состояние Брэникенов.
И действительно, Лен Боркер думал теперь о том, что, удайся Джону и Долли снова встретиться, все его будущее должно было неминуемо рухнуть. Рано или поздно последует усыновление Годфрея. Тайна эта должна была в конце концов быть открытой, если только он лично не помешает этому.
Но тайну Годфрея может открыть Джейн, и для Лена стало необходимым разлучить ее с Долли, после чего нужно было опередить прибытие каравана к индасам и погубить Джона. Осуществление этого плана представлялось вполне возможным для человека столь бессовестного и вместе с тем решительного, каким был Лен Боркер, да к тому же и сами обстоятельства должны были вскоре благоприятно сложиться для него. Выступление каравана последовало в этот день по сигналу Тома Марикса в четыре часа пополудни. Порядок сохранялся обычный. Все перенесенные тяготы были позабыты. Энергия, воодушевлявшая Долли, передалась всему каравану. Цель была на виду, и к ней приближались. Успех казался уже несомненным.
Туземцы охранной стражи проявляли теперь большее подчинение, и Том Марикс управился бы с ними, если бы только не было Лена Боркера, который постоянно возбуждал в них недовольство.
Караван следовал по маршруту полковника Варбуртона. Зной усиливался, и ночи были чрезвычайно душные. Недостаток воды снова начинал чувствоваться и грозил муками жажды. Приходилось разыскивать колодцы на далеких расстояниях, а это отвлекало экспедицию от пути, который неизбежно удлинялся вследствие этих отклонений. Чаще всего жертвовали собой всегда готовый на это Годфрей и вечно неутомимый Том Марикс. Сердце каждый раз сжималось у миссис Брэ-никен, когда она видела их отъезжавшими на разведку. Надежды на грозу было очень мало, так как грозы в это время года весьма редки. На небосклоне не видно было ни малейшего облачка.
Возможно было надеяться исключительно лишь на почвенную воду. С открытием какого-нибудь колодца Томом Мариксом или Годфреем караван направлялся в ту сторону. Снова двигались, понукали верблюдов и находили тинистую жидкость в яме, в которой кишели крысы.
Черные и белые охранной стражи не колеблясь утоляли жажду, но Долли, Джейн, Годфрей, Зах Френ и Лен Боркер были настолько брезгливы, что терпеливо выжидали, когда наступит возможность получить уже очищенную воду. Тогда только решались напиться и они. После этого наполнялись бочонки водой, которой должно было хватить до следующего колодца.
Таким образом пришлось двигаться вперед в продолжение почти восьми дней — с 10 по 17 марта — без особых приключений, но с возрастающим утомлением, которое дошло наконец до крайних пределов.
Состояние здоровья обоих больных не только не улучшалось, но грозило смертью. Лишившись уже пяти верблюдов, Том Марикс затруднялся в размещении поклажи.
Не менее его беспокоилась и сама миссис Брэникен, хотя ничем не выказывала этого. Всегда впереди всех и последней уходившая на покой, она подавала пример необычной энергии, соединенной с верой, которую ничто не в состоянии было поколебать. И на какие жертвы ни согласилась бы она для того, чтобы избежать постоянных задержек и сократить это нескончаемое путешествие! Однажды она спросила Тома Марикса, почему тот не желал держать путь прямо к верхнему течению реки Фицрой, где должна была находиться стоянка индасов?
— Я думал об этом, — отвечал Том Марикс, — но этот вечный вопрос о воде удерживает и тревожит меня. Направляясь к Иоанна-Спрингс, мы обеспечены водой колодцев, о которых упоминал полковник Варбуртон.
— А разве нет подобных же колодцев в местностях на севере? — спросила тогда Долли.
— Быть может, и есть, но я в этом не уверен, — отвечал Том Марикс. — Да кроме того, можно предполагать колодцы эти высохшими, тогда как, продолжая наш путь к западу, мы уверены в том, что дойдем до реки Оксовер, у которой стоял полковник Варбуртон. А река эта даст нам возможность легко возобновлять наши запасы до самого вступления в долину Фицроя.
— Хорошо, Том, — ответила миссис Брэникеи, — если это необходимо, будем направляться к Иоанна-Спрингс!
Последнее и было приведено в исполнение, причем те трудности, которые пришлось испытать, превысили все те, которые одолели до сих пор. Температура все время в среднем была не ниже 40 по Цельсию в тени, подразумевая под словом ‘тень’ ночь. И, действительно, тщетны были бы поиски какого-нибудь облачка на небосклоне или дерева на этой равнине. Продвигались вперед среди удушливой атмосферы. В колодцах не было достаточно воды. Едва удавалось проходить по десяти миль в один переход.
Невзирая на ухаживания самой Долли, состояние здоровья двух больных не улучшалось. Необходимо было бы иметь более продолжительную остановку, в какой-либо деревне и выждать понижения температуры. А ничего подобного нельзя было сделать.
В продолжение 17 марта пали еще два вьючных верблюда, из них один, на котором навьючены были все предметы, предназначенные в качестве выкупа Джона. Груз с этих верблюдов по распоряжению Тома Марикса перенесен был на двух верховых, благодаря чему еще двум людям пришлось следовать пешком.
Эти достойные люди приняли без возражений такое решение.
Между тем туземцы продолжали волноваться и выражать недовольства по поводу каждого случая, так что Том Марикс начал опасаться, что в один скверный день они оставят караван и уйдут, предварительно ограбив его.
Наконец, к вечеру 19 марта, караван остановился на расстоянии пяти миль от Иоанна-Спрингс, у колодца, вода в котором скрывалась под песком, на глубине шести футов. Не представлялось никакой возможности продолжать переход до указанного пункта.
Было чрезвычайно душно. Раскаленный воздух, проникая в легкие, жег их огнем. Небо, чистое, темно-лазуревое, как в некоторых местностях на берегах Средиземного моря, когда бушует мистраль, имело странный и угрожающий вид.
Том Марикс смотрел на небо с такой тревогой, что это не укрылось от Заха Френа.
— Вы что-то чуете, — сказал он, — и что-то вам не совсем по сердцу?
— Да, Зах, — отвечал Том Марикс, — я предвижу самум, вроде тех, которые свирепствуют в пустынях Африки.
— Если будет ветер, то будет, вероятно, и вода? — заметил на это Зах Френ.
— Нет, Зах, наступит еще более страшная сушь, этот ветер в Центральной Австралии, Боже упаси, что может натворить!..
Это замечание опытного человека способно было вызвать опасения во всем караване.
Поэтому приняты были все предосторожности на случай быстрой перемены в состоянии погоды.
Было девять часов вечера. Палатки не были разбиты, это представлялось излишним в эти горячие ночи, посреди песчаных дюн. Утолив жажду, каждый получил свою порцию на ужин.
Однако пища не шла никому. Необходим был чистый воздух, желудок менее страдал, чем органы дыхания. Более пользы принесли бы этим бедным людям несколько часов сна, чем несколько глотков пищи, но не было возможности заснуть в этой тяжелой атмосфере. До самой полуночи не произошло ничего особенного. Том Марикс, Зах Френ и Годфрей бодрствовали поочередно, то тот, то другой из них приподнимались со своего места для наблюдения горизонта по направлению к северу. Он был настолько светел и даже ясен, что вызывал невольно какой-то суеверный страх. Закатившееся одновременно с луной, солнце скрылось за дюнами, расположенными на западе. Сотни звезд блестели у Южного Креста. И вдруг, около трех часов ночи, небо померкло и наступила непроглядная тьма.
— Скорей!.. Скорей!.. — закричал Том Марикс.
— Что случилось? — спросила миссис Брэникен, быстро поднявшись со своего места.
Бывшие около нее Джейн, Гарриет, Годфрей и Зах Френ старались разглядеть друг друга среди этой темноты. Лежавшие на земле животные приподымали головы, и, объятые страхом, испускали пронзительные, отрывистые крики.
— Что случилось? — переспросила миссис Брэникен.
— Самум! — отвечал Том Марикс.
Это были последние слова, которые можно было еще расслышать.
Поднялся такой шум в воздухе, что ухо не могло уловить ни малейшего звука, в то же время глаз не был в состоянии что-либо различить.
Это был самум, один из тех внезапно наступавших ураганов, которые опустошают австралийские равнины на огромных пространствах. С юга показалось огромное облако, которое опускалось на равнину, облако, заключавшее в себе песок и воду, захваченные с поверхности этой пустыни, обугленной солнцем.
Дюны, около которых расположен был привал, пришли в движение, как морские волны, и разлетались во все стороны не в виде жидкой пены, а в виде неосязаемой пыли, которая ослепляла, оглушала, душила.
Все чувствовали, что над ними пролетал поток воздуха и песка непреодолимой силы со свистом картечи. Годфрей держал Долли обеими руками, опасаясь, что страшный ураган разметет весь караван и разлучит их.
Так именно и произошло, и никакое сопротивление было немыслимо. В продолжение часа, пока свирепствовала буря, миссис Брэникен и ее спутников, в том числе и двух больных, бросало, как щепки, по пространству в четыре-пять миль, они приподнимались, чтобы снова свалиться на землю.
Они не могли ни видеть, ни слышать друг друга. Таким образом донесло их до окрестностей Иоанна* Спрингс, как раз к тому времени, когда над горизонтом всходило солнце.
Все ли оказались налицо при перекличке? Миссис Брэникен, Гарриет, Годфрей Джоз Мерит, Джин Ги, Зах Френ, Том Марикс, оставшиеся на постах своих белые, — все оказались налицо вместе с четырьмя верховыми верблюдами. Но туземцы все исчезли с двадцатью остальными верблюдами, припасами и выкупом капитана Джона!
И когда Долли позвала Джейн, та не откликнулась Лен и Джейн Боркер тоже исчезли…

Глава двенадцатая — ПОСЛЕДНИЕ УСИЛИЯ

туземцев, верховых и вьючных животных ставило миссис Брэникен и оставшихся ей верными спутников в почти безвыходное положение.
Зах Френ первым произнес слово ‘измена’, за ним повторил его Годфрей. При сопоставлении всех обстоятельств, сопровождавших исчезновение части каравана, измена становилась вполне очевидной. К этому мнению присоединился и Том Марикс, которому известно было пагубное влияние Лена Боркера на туземцев охраны.
Долли еще сомневалась. Она не могла предполагать такого вероломства и подлости.
Разве Лен Боркер не мог быть обманут и уведен?
— Уведен-то уведен, но вместе с черными, — заметил на это Зах Френ, — и одновременно с теми верблюдами, на которых съестные припасы!
— А бедная моя Джейн! — тихо сказала Долли. — Она разлучена со мной, и я даже не могла заметить этого!
— Лен Боркер не пожелал даже, чтобы и она осталась при вас, — сказал Зах Френ. — Негодяй же он после этого!
— Негодяй?.. Хорошо!.. О!.. Очень хорошо! — добавил, в свою очередь, Джоз Мерит. — Если все это не измена, я согласен никогда не напасть на след этой шляпы… исторической… которая…
И обращаясь затем к китайцу, он спросил:
— И что вы думаете об этом, Джин Ги?
— Ай, ай, мой господин Джоз! Я думаю, что я тысяча и десять тысяч раз лучше сделал бы, если бы никогда не вступал ногой в эту столь мало комфортабельную страну.
— Быть может! — ответил на это Джоз Мерит. Измена, в сущности, была настолько очевидна, что и миссис Брэникен должна была наконец сдаться перед фактами.
‘Но зачем было обманывать? — спрашивала она себя. — Что такое сделала я Лену Боркеру? Разве я не позабыла о прошлом? Разве я не приняла их как родственников, несчастную его жену и его лично? А он покидает нас, оставляет нас беспомощных и похищает у меня цену свободы Джона! Зачем же все это сделано им?’
Никто не знал тайны Лена Боркера, и никто не мог бы ответить миссис Брэникен. Одна лишь Джейн могла бы поведать о том, о чем известно было ей из гнусных проектов ее мужа, но Джейн уже не было.
Между тем все предположения соответствовали истине. Лен Боркер привел в исполнение давно уже задуманный план, который, казалось, должен был несомненно сопровождаться удачей. Чернокожие из охраны легко поддались его уговорам, подкрепленными обещанием щедрой награды.
В самый разгар урагана, в то время как двое черных увлекли Джейн, крики о помощи которой не могли быть услышаны, остальные погнали верблюдов, которые разбрелись вокруг лагерной стоянки по направлению к северу. Никто не заметил их среди окутывавшей все кругом темени, еще более сгущенной облаками пыли, и еще до наступления рассвета Лен Боркер вместе со всеми сообщниками находился уже на расстоянии нескольких миль к востоку от Иоанна-Спрингс.
Джейн была разлучена с Долли, ее мужу нечего было более опасаться, что она под давлением угрызений совести откроет тайну рождения Годфрея. Да кроме того, он имел все основания рассчитывать, что лишенным съестных припасов и средств передвижения, миссис Брэникен и ее спутникам предстоит неминуемая гибель в этих пустынях.
И действительно, будучи в Иоанна-Спрингс, караван еще был удален от Фицроя приблизительно на триста миль. Каким образом мог бы обеспечить Том Марикс необходимые потребности, хотя и в значительной мере убавившегося теперь персонала экспедиции, в продолжение предстоящего еще столь долгого путешествия?
Оксовер-Крик — главный приток реки Грей, впадающей в Индийский океан в области земли Уайта.
Том Марикс нашел здесь, на берегах той реки, которая никогда не пересыхает, даже при самом знойном лете, те же тенистые места, то же местоположение, о которых с таким радостным чувством упоминает полковник Варбуртон.
Какое счастье видеть зелень, проточную воду после бесконечных песчаных равнин, покрытых дюнами и колючкой! Но если, прибыв сюда, полковник Варбуртон был почти уверен в том, что он дойдет до поставленной цели, ибо ему оставалось лишь спуститься по ручейку Рокбон для того, чтобы добраться до морского берега, то далеко не в таком положении находилась миссис Брэникен. Положение ее, наоборот, должно было значительно ухудшиться при предстоящем переходе по бесплодным местностям, отделяющим Оксовер от реки Фицрой.
Весь караван состоял теперь из двадцати двух человек вместо сорока трех, бывших при отправлении со станции Алис-Спрингс. Долли и женщина-туземка Гарриет, Зах Френ, Том Марикс, Годфрей, Джоз Мерит, Джин Ги и с ними еще пятнадцать человек белых из состава охранной стражи, в числе которых двое были тяжело больны, из средств передвижения только четыре верблюда, так как остальные были уведены Леном Боркером, в том числе и тот самец, который был вожаком, а также и тот, на котором погружена была палатка. Равным образом исчезло и то животное, качества которого были оценены Джозом Меритом по достоинству, что поставило англичанина в необходимость продолжать путешествие пешком, наравне со слугой. Что касается съестных припасов, то осталось лишь незначительное число жестянок с консервами, которые были найдены в ящике, упавшем с одной из верблюдиц. Не было более муки, кофе, чая, сахара, соли, спиртных напитков, лекарств, без которых Долли была лишена возможности лечить двух людей, бывших в сильнейшей лихорадке. Словом, ощущался полный недостаток во всем.
С рассветом миссис Брэникен созвала всех своих спутников. Эта доблестная женщина нисколько не потеряла присущей ей энергии, и ей удалось своими словами, призывающими к мужеству, подкрепить силы товарищей. Она главным образом указывала им на близость цели и возможность добраться до нее.
Путешествие снова было возобновлено, но при таких тяжелых условиях, что самый верующий в возможность успеха должен был признать последний едва ли осуществимым. Пришлось предоставить двух верблюдов из числа четырех больным, ибо нельзя было оставлять их в Иоанна-Спрингс, одной из необитаемых станций, из числа тех, на которые полковник Варбуртон указывает в своем маршруте. Хватит ли, однако, сил у этих несчастных людей, чтобы выдержать дорогу до Фицроя, где, быть может, откроется возможность переправить их в какую-нибудь больницу, расположенную по берегам этой реки? Это представлялось сомнительным, и сердце миссис Брэникен болезненно сжималось при мысли, что еще новые жертвы увеличат собой число жертв, которое насчитывали уже с катастрофы ‘Франклина’. И тем не менее Долли не отказывалась от своих проектов.
Нет! Она не прекратит розысков! Ничто не в состоянии удержать ее от исполнения долга, хотя бы ей пришлось остаться совсем одной!
Покинув Оксовер-Крик, который перешли вброд на одну милю выше Иоанна-Спрингс, караван направился на северо-восток. Взяв это направление, Том Марикс надеялся добраться до Фицроя в ближайшем пункте неправильной дуги, описываемой этой рекой, до впадения ее в залив Короля.
Зной был не так силен. Потребовались самые настоятельные уговоры, почти насилие со стороны Тома Марикса и Заха Френа, для того чтобы Долли согласилась взять одного из верблюдов для себя лично. Годфрей и Зах Френ шли бодрым шагом впереди, равно как и Джоз Мерит, длинные ноги которого походили по своей несгибаемости на пару ходуль. А когда миссис Брэникен предлагала ему временно занять ее место, он отклонял это предложение, говоря:
— Хорошо!.. О, очень хорошо!.. Англичанин всегда англичанин, китаец всегда только китаец. И я не вижу никакого неудобства в том, чтобы вы сделали то же предложение Джину Ги, но только я воспрещаю ему принимать такое предложение.
А посему Джин Ги и шел пешком, не без того, чтобы не жаловаться, помышляя о далеких прелестях Су-Чеу, города лодок-цветов, обожаемого жителями Поднебесной империи.
Четвертый верблюд служил либо Тому Мариксу, либо Годфрею, когда требовалось несколько опередить караван. Запас воды, взятый из Оксовер-Крик, подходил к концу, и тогда снова вопрос о колодцах должен был выступить на первый план.
Покинув берега реки, двинулись к северу по равнине несколько волнистой, с едва намеченными контурами песчаных дюн, которые тянулись вплоть до крайних пределов видимого горизонта. Пучки колючек попадались чаще, а также кое-какие кустарники с пожелтевшей листвой, что придавало менее унылый вид всей местности. Быть может, представится какой-нибудь счастливый случай и встретится какая-нибудь дичь. Том Марикс, Годфрей и Зах Френ, никогда не расстававшиеся со своим оружием, сохранили, к счастью, ружья и револьверы и при случае сумели бы воспользоваться ими. Правда, небольшой запас патронов требовал крайне расчетливого расходования.
Продвигались таким образом в продолжение нескольких дней, делая один переход утром и один вечером. Русла ручейков, которыми была покрыта эта местность, состояли лишь из камней, лежавших среди выгоревшей от солнца травы. В песке не было заметно и следов влажности. Необходимо было во что бы то ни стало отыскивать колодцы, хотя бы по одному каждые сутки. Годфрей занимался этими поисками.
— Дитя мое, — уговаривала его миссис Брэникен, — будь осторожен! Не подвергай себя опасности.
Благодаря его преданности, а также как бы инстинкту, руководившему им, были найдены колодцы, хотя и совсем в стороне, подчас на несколько миль на севере или юге. Таким образом, если караван и не был вовсе избавлен от мук жажды, то по крайней мере они не были чрезмерными в той части земли Тасмана, которая заключена между Оксовер-Крик и Фицроем. Наибольшие лишения были сопряжены с недостатком перевозочных средств, крайне скудной пищей, ограниченной лишь весьма небольшим запасом консервов, недостатком чая, кофе, табака, столь тяжелым для людей охранной стражи, очень давал себя чувствовать и недостаток спирта, которым можно было бы подправлять вкус почти негодной для питья воды. Самые сильные люди изнемогали от усталости и лишений после перехода, продолжавшегося не более двух часов.
Кроме того, не было почти никакого подножного корма для верблюдов, кроме сухих кустарников, на которых не было ни ветки, ни листа, годного в пищу. Не было и тех акаций-карликов, довольно питательная смола которых употребляется туземцами в пищу во время голода. Верблюды еле тащились, опустив головы, с подгибающимися задними ногами, падали, и не без труда удавалось снова поставить их на ноги.
Двадцать пятого числа Тому Мариксу, Годфрею и Заху Френу удалось раздобыть немного свежей пищи. Появилось стадо диких голубей. Быстрый их полет чрезвычайно затруднял подход к ним. В конце концов, удалось убить несколько штук. Они показались очень вкусными, но и не будь они таковыми в действительности, несчастные голодающие все равно признали бы их самой лакомой дичью. Их поджарили на огне, разведенном из высохших корней, и Том Марикс мог сберечь часть консервов в продолжение двух дней.
Но что достаточно было для пропитания людей, не годилось для пропитания животных. Утром 26-го числа верблюд, на котором помещался один из больных, пал. Тому Мариксу пришлось прикончить его, пустив ему пулю в голову. Не желая вместе с тем ничего терять из этой туши, которая могла служить для пропитания каравана в продолжение нескольких суток, невзирая на чрезвычайную худобу животного, он разделил ее на куски, придерживаясь австралийского способа.
Тому Мариксу известно было, что все части верблюда могут быть употребляемы в пищу. Из костей и части верхнего покрова, сваренных в единственной оставшейся посуде, получился бульон, который показался весьма вкусным проголодавшимся желудкам. Что же касается мозга, языка, щек животного, то куски эти, надлежаще приготовленные, были более питательной пищей.
Все остальное мясо, разрезанное тонкими длинными полосами, быстро высушенными на солнце, было сохранено впрок, равно как и ноги — самая лучшая часть животного. Весьма прискорбно было, что не было соли, так как солонина сохранялась бы лучше.
Путешествие продолжалось при подобных условиях не более как по нескольку миль в день. К несчастью, состояние больных не улучшалось, за недостатком средств, но никак не от недостатка ухода за ними. Видно было, что не удастся всем добраться до той цели, куда устремлены были все усилия миссис Брэникен.
Действительно, на следующий день больные скончались от слишком продолжительного истощения. Они оба были уроженцы Аделаиды, одному из них было всего двадцать пять лет от роду, другому около сорока лет.
Бедные люди! Они первые изнемогли от непосильных трудов, и товарищи их были чрезвычайно удручены их кончиной. Разве не всех их ожидала подобная же участь с тех пор, как благодаря измене Лена Боркера все они очутились в такой местности, где даже животные не могут отыскать корм для себя?
Что мог ответить Зах Френ, когда Марикс сказал ему:
— Два человека погибли, чтобы спасти одного, не считая тех, которые еще погибнут вслед за ними!
Миссис Брэникен сотворила молитву над телами умерших, и над могилой их был водружен небольшой крестик, которому суждено было вскоре обратиться в прах благодаря разрушительным свойствам климата.
Караван снова пустился в путь.
Все люди из числа наиболее утомленных попеременно ехали на оставшихся в живых трех верблюдах для временного восстановления своих сил, ибо миссис Брэникен отказалась от исключительного пользования одним из этих животных. Во время остановок на этих же животных Годфрей или Том Марикс производили разведки, но не попадался ни один туземец, у которого можно было бы навести справки. Это как бы указывало на перекочевку туземцев к северо-востоку от земли Тасмана. В подобном случае пришлось бы идти по следам индасов, углубляясь в долину Фицроя. Это обстоятельство представлялось крайне прискорбным, ибо удлиняло весь путь на несколько сотен миль.
В начале апреля Марикс заметил, что запас консервов приходит к концу. Пришлось пожертвовать одним из трех верблюдов. Получался, таким образом, запас провизии на несколько дней, в продолжение которых возможно было надеяться добраться до Фицроя, от которого караван должен был находиться не далее как на расстоянии пятнадцати переходов.
Необходимо было пожертвовать верблюдом и примириться с этим. Выбрано было наиболее истощенное животное. Оно было убито, разделено, разрезано на длинные полосы, которые, высушенные на солнце, сохраняют еще питательные свойства. Что же касается остальных частей животного, в том числе сердца и печени, то они оставлены были про запас. Годфреем было убито несколько пар голубей, слабое подспорье, когда необходимо было обеспечивать прокорм двадцати человек. Томом Мариксом вновь отмечено было появление пучков акаций, и можно было употреблять в пищу их зерна, предварительно изжарив на огне.
Случись задержка на несколько дней, и большинство этих несчастных людей не будет иметь уже достаточно сил добраться до Фицроя. 5 апреля совсем не оставалось консервов в запасе, равно и верблюжьего мяса. Миссис Брэникен и ее товарищи вынуждены были довольствоваться одними семенами акации, потому что осторожный Том Марикс колебался пожертвовать последними двумя верблюдами. Он не мог решиться на это, помня о том пути, который предстоял им еще. Он вынужден был, однако, прибегнуть к этому средству в тот же вечер, ибо никто не ел в продолжение уже пятнадцати часов.
Но как раз перед остановкой человек из охранной стражи подбежал к нему, крича:
— Том Марикс, Том Марикс, оба верблюда пали!
— Попробуйте поднять их!
— Невозможно.
— Убить немедленно!
— Убить их? — переспросил охранник. — Они сами сейчас сдохнут, если уже не сдохли.
— Сдохли! — воскликнул Том Марикс.
И он не мог удержаться от жеста отчаяния, ибо, раз животное сдохло, мясо его уже не годится в пищу.
Том Марикс направился к тому месту, где только что пали оба животных. Распростертые на земле, с судорожно сведенными членами, с пеной у рта, с тяжело подымающейся грудью, животные неминуемо должны были сдохнуть, да притом неестественной смертью.
— Что случилось с ними? — спросила Долли. — Это не от утомления, не от истощения.
— Нет, не от этого, — отвечал Том Марикс. — Я опасаюсь, не действие ли это какого-нибудь вредного растения!
— Мне известно, что это, — отвечал Джоз Мерит. — Я видел это в восточных провинциях, в Квинсленде! Эти верблюды отравлены.
— Отравлены? — повторила Долли.
— Да, — сказал Джоз Мерит, — это отрава.
— Ну, и так, — продолжал Джоз Мерит, — раз у нас нет более других средств, нам остается лишь брать пример с людоедов, разве только предпочесть умереть с голоду!.. Что делать? Каждая страна имеет свои обычаи, и всего лучше приноравливаться к ним.
Джентльмен говорил это все с такой иронией, что страшно было глядеть на него, более чем когда-либо худого и с выпученными от голода глазами.
Итак, оба верблюда сдохли. И отрава эта, Джоз Мерит не ошибался, была вызвана ядовитой крапивой, довольно, впрочем, редкой на этих северо-западных равнинах. Это так называемая ‘Maroides laportea’, которая дает плод вроде малины и обладает листьями с колючими остриями.
Одно прикосновение к ним вызывает сильную и продолжительную боль. Что же касается самого плода, то он сильно ядовит, единственное противоядие против него — сок ‘colocasia macrorhizu’, другого растения, произрастающего обычно там же, где растет ядовитая крапива.
Инстинкт, предохраняющий обыкновенно животных от прикосновения к вредным для них растениям, на этот раз был побежден, и оба животных, не воздержавшиеся от искушения съесть этой крапивы, издохли в страшных мучениях.
Ни миссис Брэникен, ни ее спутники не сохранили в памяти, как проведены были последующие два дня. Пришлось оставить на месте, где они пали, обоих животных, ибо час спустя их трупы уже разлагались, — настолько быстро действует этот растительный яд. Караван тащился по направлению к Фицрою.
Ищется ли им всем добраться туда?.. Нет, и некоторые из них молили уже о том, чтобы их поскорее прикончили на месте, чтобы избежать более страшной агонии*.
Миссис Брэникен переходила от одного к другому. Она пыталась подбодрить их. Она умоляла их сделать еще одно последнее усилие. Цель была близка. Оставалось еще несколько переходов. Там спасение!.. Но чего могла она добиться от этих несчастных.
Вечером 8 апреля ни у кого уже не было сил разбить лагерь. Несчастные ползали около колючих кустов, чтобы пожевать их покрытые пылью листья.
Они не могли более говорить, все их силы были исчерпаны до конца! Все свалились на этом последнем привале.
Миссис Брэникен еще сопротивлялась. Стоя на коленях перед ней, Годфрей глядел на нее с мольбой во взгляде. Он называл ее ‘мама, мама!’, как ребенок, умоляющий ту, которая родила его на свет, не дать ему умереть.
А Долли, одна на ногах среди всех своих спутников, окидывала взглядом весь расстилавшийся перед ней горизонт, крича:
— Джон!.. Джон!..
Как будто последняя помощь могла ей прийти от капитана Джона!

Глава тринадцатая — У ИНДАСОВ

Племя индасов, состоявшее в то время из нескольких сотен туземцев-мужчин, женщин и детей, занимало берега Фицроя приблизительно в ста сорока милях от истока реки. Туземцы эти возвращались из местностей, расположенных в земле Тасмана, по которым протекает верхняя часть реки.
Как раз в то время, когда караван закончил последний свой привал, испытав предварительно такие лишения, которые превосходят всякие человеческие силы, это племя перекочевало в местность, расположенную на расстоянии двадцати пяти миль от того самого места, где капитан Джон и помощник его Гарри Фельтон провели девять лет среди племени индасов.
Благодаря последующим событиям можно было восстановить всю жизнь их в продолжение этого долгого периода времени, восполняя этим рассказ Гарри Фельтона на смертном одре.
Как уже сказано выше, экипаж ‘Франклина’ нашел убежище после крушения судна на острове Браус, лежащем приблизительно в двухстах пятидесяти милях от ближайшего берега Австралийского материка. Потерпевшие крушение проживали на этом острове в продолжение шести лет, то есть с 1875 по 1881 год. Так как два матроса погибли во время крушения судна, то весь состав экипажа последнего, которому удалось спастись, состоял из двенадцати человек, лишенных возможности вернуться на родину в продолжение всего указанного времени, и за совершенным отсутствием каких-либо для этого средств. Средство это наконец представилось им в виде прибитой к берегу острова шлюпки.
Предполагая воспользоваться этой шлюпкой для общего спасения, капитан Джон распорядился привести ее в такое состояние, чтобы можно было на ней добраться до австралийского берега, на шлюпку взяли запас провизии, рассчитанный на несколько недель. Так как шлюпка могла вместить в себя только семь человек, то в ней отправились капитан Джон и Гарри Фельтон с пятью матросами, а на острове осталось пятеро, спасшихся с ‘Франклина’, временно, до прихода корабля, который предполагалось выслать за ними, как только представится к тому возможность. Известно уже, как эти несчастные погибли, не дождавшись своего спасения, а также при каких обстоятельствах были найдены их останки капитаном Эллисом при второй экспедиции ‘Долли Хоуп’ в 1883 году.
Шлюпка пристала к берегу около мыса Левек. После крайне опасного перехода по этим бурным водам Индийского океана ей удалось войти в тот же залив, в который вливается река Фицрой.
Но злому року угодно было, чтобы на них напали туземцы, причем убиты были четверо из команды.
Туземцы, принадлежавшие к племени индасов, увлекли капитана Джона, Гарри Фельтона и последнего матроса, оставшегося в живых, в глубь страны. Матрос был ранен, не мог вылечиться, и несколько недель спустя капитан Джон и Гарри Фельтон оказались единственными, пережившими всех потерпевших крушение. На первых порах начавшейся для них новой жизни им грозила опасность быть убитыми, ибо, как было сказано выше, индасы, как и все без исключения оседлые и кочевые племена Северной Австралии, свирепы и кровожадны. Людоедство — наиболее глубоко укоренившийся обычай среди этих туземцев, настоящих диких зверей. Почему же пощажены были капитан Джон и Гарри Фельтон? Это произошло по следующим причинам. Как известно, междоусобные войны туземцев, кочующих внутри материка, и тех, которые располагаются по морскому берегу, постоянны и передаются от одного поколения другому. Оседлые нападают населением одной деревни на население другой и взаимно уничтожают друг друга, как во время самой схватки, так и потом, после победы, пожирая своих пленников. Таков же обычай и племен кочующих, они преследуют друг друга от становища до становища, и каждая победа заканчивается страшными сценами людоедства. Эти кровавые распри приведут к окончательному истреблению австралийской расы с такой же неизбежностью, как и практикуемые англосаксонцами для той же цели приемы. Почему нельзя не признать эти приемы в некоторых случаях в высшей степени варварскими и ничем не оправданными. Возможно ли, например, отнестись иначе как с полным возмущением к таким мерам, как организация охот на черных с облавами и гоном, словно на дичь. Завоеватели прибегали даже к массовому отравлению дикарей стрихнином как средству, дающему наиболее быстрые результаты. Уместно будет поэтому привести здесь фразу, сорвавшуюся с пера одного австралийского колониста: ‘Я стреляю и убиваю каждого туземца, когда встречаю его на своих пастбищах, потому что они убивают скотину, всякую женщину-туземку, потому что она производит на свет тех, которые убивают скот, и всех детей, потому что они сделаются впоследствии убийцами скота’.
Понятной делается и ненависть австралийцев к их палачам, ненависть, сохраняющаяся из поколения в поколение по закону атавизма.
Весьма редки случаи, чтобы не были убиты ими те белые, которые попадают им в руки.
Почему же индасы пощадили спасшихся с ‘Франклина’?
Весьма вероятно, что только вскоре наступившая смерть матроса спасла последнего от неизбежно ожидавшей его участи. Старейшина племени, туземец по имени Вилли, приобрел, благодаря своим сношениям с береговыми колонистами, достаточно опытности, для того чтобы распознать двух офицеров в лице капитана Джона и Гарри Фельтона, от которых он мог получить двоякую пользу. В качестве военачальника Вилли открывалась возможность использовать их способности и знание в борьбе с враждебными племенами, в качестве же негоцианта он предвидел выгодное дело, иначе говоря, богатый выкуп за этих двух пленников.
В силу этих соображений их жизнь была пощажена, но им пришлось испытывать на себе все тяготы кочевого образа жизни, усугубляемые непрестанным наблюдением за ними со стороны индасов. Их стерегли денно и нощно, тщетно пытались они дважды бежать и за это едва не поплатились жизнью.
Между тем им представилась возможность во время непрестанных столкновений племен оказывать ценную помощь индасам своими советами, каковыми Вилли сумел воспользоваться, чтобы обеспечить за собой постоянную победу над своими врагами. Благодаря своим успехам это племя сделалось самым могущественным из всех, кочующих в различных местностях Западной Австралии.
Северо-западные племена принадлежат, вероятно, к смешанной расе австралийцев и папуасов. Как и их единоплеменники, индасы носят длинные и вьющиеся волосы, цвет лица их не так темен, как у туземцев южных провинций, которые принадлежат, по-видимому, к более сильной расе, они не так высоки ростом: в среднем от одного метра тринадцати сантиметров до одного метра тридцати сантиметров. Мужчины лучше сложены, чем женщины, хотя лоб у них несколько покат, но он выступает над выпуклыми бровными дугами, что, как известно, считается признаком умственных способностей, если верить выводам этнологов. Глаза их, очень темные, со зрачками, светящимися ярким огнем, волосы темного цвета, волнистые, но не курчавые, как у африканских негров, объем черепа, однако, невелик, и природа не особенно щедро наделила их мозговым веществом. Их зовут ‘черными’, хотя они не столь черны, как нубийцы, они шоколадного цвета, если дозволено употребить это слово, благодаря которому дается совершенно точное определение окраски их кожи.
Австралийский негр обладает чрезвычайным чутьем, которое успешно может выдерживать сравнение с чутьем наилучших охотничьих собак. Ему достаточно понюхать землю, траву и кустарники, чтобы распознать тотчас же следы человека или животного. Равным образом весьма чувствителен у него и слух, и благодаря этому ему удается будто бы распознавать шум муравьев, работающих в муравьиной куче. Что же касается причисления этих туземцев к породе ползунов, то это определение очень метко, ибо не существует в природе такого высокого и гладкоствольного дерева, на которое они не в состоянии оказались бы влезть до самой вершины, пользуясь для этого упругой камышиной, которую они называют ‘камин’, а главным образом благодаря особому устройству большого пальца на ноге.
Как уже было ранее отмечено, по отношению к туземцам Финк-Ривер австралийская женщина скоро старится и никогда не доживает до сорока лет, тогда как мужчины в некоторых местностях обычно достигают пятидесятилетнего возраста.
Их несчастные женщины обречены на самые тяжёлые домашние работы, они рабыни под гнетом самых жестоких владельцев, вьючные животные для переноски на себе тяжестей, домашних принадлежностей, оружия, на их обязанности лежит отыскивать годные для пищи растения, ящериц, червей и змей, которыми питаются эти племена. Все это сказано было уже ранее, и если повторяется снова, то ради того, чтобы добавить к приведенному, что они нежно и заботливо относятся к своим детям, тогда как их отцы проявляют мало интереса к ним, усматривая в каждом ребенке помеху его матери предаваться исключительно лишь одним заботам кочевой жизни.
А потому у некоторых племен замечено было, что негры заставляют своих жен отрезать груди, чтоб лишать их возможности кормить детей. С другой стороны, однако, наблюдались такие факты, которые явно противоречат целесообразности этой, направленной против размножения, меры, бывают случаи, что во время голодовок у некоторых племен, где процветает людоедство, детей пожирают и, значит, нет расчета их истреблять зря.
У австралийских негров весь смысл существования заключен в одном лишь акте: ‘аммери’. Слово это постоянно встречается в туземном обиходе и означает голод. Самый обычный жест у этих дикарей — похлопывание себя по животу, ибо последний в большинстве случаев пуст. В этих странах, лишенных дичи и обрабатываемых земель, принимают пищу во все часы дня и ночи, тогда, когда представляется к тому случай, с преобладающим над всем и всегда опасением грядущего и продолжительного голодания. И в самом деле, чем могут питаться эти туземцы, несомненно самые убогие из дикарей, какие рассеяны природой на поверхности всех материков? Пищу их составляют: род грубой лепешки, ‘дампер’, испеченной из небольшого количества ржи, без дрожжей, не в печи, а на горячих углях, мед, для добычи которого иногда приходится валить то дерево, на верхушке которого пчелы соорудили свой улей, ‘каджера’, род белой кашицы, получаемой из протертых плодов определенного вида пальм, яйца куропаток, водящихся в джунглях, голубей особой австралийской породы.
Наконец, они употребляют в пищу еще личинки некоторых пород жуков, которые находят либо среди веток акации, либо в древесном перегное, на поверхности земли, в лесных чащах. Вот и все. И этой ожесточенной борьбой за существование объясняется процветание среди них людоедства со всеми его возмутительными ужасами. Это даже не показатель врожденной свирепости, а исключительно лишь последствие властного требования самой природы, которое приходится австралийскому негру удовлетворять, ибо он иначе умирал бы от голода. Что же может происходить при подобных условиях?
Дикари, обитающие в нижнем течении реки Муррей, и племена северных местностей завели обычай умерщвлять детей, чтобы пожирать их. При отнятии у матери каждого ребенка у ней отрезают по одному суставу пальца. Когда нет иной пищи, матери пожирают собственных детей, и путешественники слышали, как несчастные рассказывали об этих гнусностях как о самом естественном поступке.
Однако все-таки не один лишь голод побуждает австралийца к людоедству, они явно предпочитают человеческое мясо, или, как они его называют, на своем местном наречии, ‘талгоро’, то есть ‘говорящее мясо’, — выражение прямо ужасающее по своей образности и реальности — всякой другой пище. Если они не пожирают друг друга в одном и том же племени, то охотятся за чужаками. При непрестанных междоусобицах эти люди преследуют только одну цель: добыть ‘талгоро’, которое пожирается и свежим, и заготовленным впрок. Вот, например, что рассказывал доктор Карл Лумгольц. Негры его охраны не переставали обсуждать вопрос о пище в продолжение всего его путешествия через северо-восточные области страны. При этом они говорили, что ничего не может считаться для австралийца вкуснее, чем человеческое мясо. Следует, однако добавить, что они не любят мяса европейцев, потому что в нем есть весьма неприятный, на их вкус, привкус соли.
Существует, впрочем, еще одна победительная причина к взаимоистреблению туземцев. Австралийцы чрезвычайно суеверны. Они трепещут, слыша голос ‘квингана’, злого духа, посещающего поля и ущелья гор, хотя этот голос не что иное, как меланхолическое пение прелестной птицы, самого любопытного представителя австралийского пернатого мира. Признавая существование злого духа, по свидетельству самых достойных доверия путешественников, никогда ни один туземец не творит молитвы и нигде не находили и не находят у них никаких намеков на религиозные обычаи. В действительности они чрезвычайно суеверны и так как твердо убеждены в том, что их враги могут извести их колдовством, то и спешат убивать их, что в связи с обычаем людоедства и обрекает все племена в этих местностях к беспредельному взаимному уничтожению. Попутно следует отметить, что австралийцы чтут мертвых. Они не допускают прикосновения земли к телу, а потому заворачивают труп в листву или лыко, хоронят его в неглубоких ямах, с ногами, обращенными к востоку, если только не хоронят стоя, как это практикуется некоторым племенами. На могиле старейшины племени воздвигается шатер, вход в который расположен на восток. Между менее дикими племенами существует странное поверие: умершие должны воскреснуть в образе белых людей, и, по замечанию Карла Лумгольца, на местном наречии одно и тоже слово совмещает одновременно понятие ‘ума’ и ‘человека белого цвета’. По другому поверию туземцев, животные были ранее людьми, что представляет собой учение о переселении душ, только наоборот.
Вот каковы эти племена австралийского материка, которым суждено, вероятно, когда-нибудь в будущем совершенно исчезнуть, как уже исчезли обитатели Тасмании. Таковы были и те индасы, во власть которых попали Джон Брэникен и Гарри Фельтон. По смерти матроса, Джону Брэникену и Гарри Фельтону пришлось следовать за индасами по центральным и северо-западным местностям. То в качестве нападающих, то в качестве обороняющихся, они неизменно оказывались победителями над врагами: благодаря советам пленников, которые успешно применялись Вилли на деле. Пройдены были сотни миль, от залива Короля до залива Ван-Димена, между долиной реки Фицрой и долиной реки Виктория до равнин земли Александра. Таким образом пришлось капитану Джону и его помощнику пройти по этим неведомым для географов местам, отмеченным белым пятном на современных картах в восточной части земли Тасмана, в земле Арнгейма и в области Великой Песчаной пустыни.
Эти бесконечные путешествия чрезвычайно утомляли их, но индасы относились к этому совершенно безразлично. Они привыкли к подобному образу жизни и не обращают внимания ни на расстояния, ни на время, о котором имеют весьма смутное представление. Действительно, указывая на какое-нибудь явление, которое должно произойти через пять или шесть месяцев, туземец говорит, что это осуществится через два-три дня или на будущей неделе. Его возраст неизвестен ему, как и время дня. Австралиец занимает как бы совершенно отдельное место на лестнице живых существ, почти такое же, как и некоторые животные его родины, Джону Брэникену и Гарри Фельтону пришлось приспособиться к подобным нравам. Им пришлось выносить все тягости, вызываемые ежедневными перемещениями. Им пришлось довольствоваться часто недостаточной и очень противной пищей.
Проявляя внешнее подчинение, капитан Джон и Гарри Фельтон решили усыпить бдительность дикарей с тем, чтобы бежать при первом же случае. Но за обоими пленниками был такой бдительный надзор, что случаи к побегу были чрезвычайно редки.
Однажды лишь, за год до экспедиции миссис Брэникен в Австралию, побег мог бы удаться, и вот при каких обстоятельствах.
После ряда битв с племенами, кочующими внутри материка, индасы расположились лагерем на берегах озера Амедея, к юго-западу от земли Александра. Обыкновенно они не проникали так далеко и не разбивали лагеря своего в отдаленных от морского берега местностях. Зная, что лагерь находился лишь на расстоянии 300 миль от Оверлэндской телеграфной линии, капитан Джон и Фельтон признали обстоятельства удобными для побега. Решили бежать порознь, с тем чтобы сойтись снова в нескольких милях от лагеря. Усыпив бдительность туземцев, Фельтону удалось благополучно дойти до условленного пункта. К несчастью, Вилли потребовал к себе Джона, чтобы перевязать рану, полученную им при последнем столкновении. Джон не имел поэтому возможности удалиться, и Гарри Фельтон напрасно прождал его несколько дней.
Гарри Фельтон отправился один, но ему пришлось вынести такие невероятные страдания и лишения, что четыре месяца спустя его нашли умирающим на берегу Паррю, в округе Упакарра, в Новом Южном Уэльсе. Доставленный в сиднейскую больницу и проболев там несколько недель, он умер, рассказав миссис Брэникен перед смертью обо всем, что касается Джона.
Отсутствие товарища было тяжелым испытанием для Джона. Кому он будет теперь передавать свои думы о родине, о Сан-Диего, обожаемых им существах, оставленных им, о жене, о сыне Уайте, который рос вдали от него и которого ему, быть может, и не суждено было когда-либо снова увидеть, об Уильяме Эндру, о всех его друзьях? Прошли уже девять долгих лет, в продолжение которых Джон томился в неволе, и сколько еще лет пройдет, прежде чем будет снова возвращена ему свобода? Впрочем, он все еще не терял надежды, поддерживаемый мыслью, что Гарри Фельтон сделает все доступное человеческим силам для освобождения своего капитана, если только ему удастся добраться до одного из городов австралийского побережья.
Джон быстро выучился говорить на туземном наречии. Язык этот, по стройности и логичности грамматического построения, точности выражений, изяществу форм как бы указывает на существование прежде известной умственной культуры среди австралийских туземцев. А потому он не раз указывал Вилли на те выгоды, которыми он мог бы воспользоваться, если бы отпустил их в Квинсленд, или Южную Австралию, откуда они в состоянии были бы доставить ему выкуп в размере, который будет им указан. Будучи крайне недоверчив по природе, Вилли не склонялся на эти предложения, поясняя, что Джон и его помощник будут немедленно отпущены, как только будет доставлен выкуп.
Побег Гарри Фельтона привел Вилли в раздражение и усилил строгость его по отношению к капитану Джону. Ему воспрещены были отдельные прогулки во время стоянок и при переходах, и к нему назначена была стража, которая отвечала за пленника своей головой.
Долгие месяцы прошли, и пленнику ничего не было известно о его товарище. Не погиб ли он в пути? Неужели он не попытался бы вырвать его из рук индасов, если бы ему удалось добраться до Квинсленда или Аделаиды?
В первую четверть 1891 года, то есть в начале австралийского лета, индасы вернулись обратно в долину Фицроя, где Вилли обычно проводил наиболее знойный период лета и где можно было найти все необходимое для существования дикарей. Индасы находились там еще в первые дни апреля, и становище их было расположено на одном повороте реки, при впадении в нее небольшого притока, спускающегося с северных равнин.
Со времени расположения на этом становище капитан Джон, которому известно было, что морской берег довольно близок, помышлял о том, чтобы попытаться добраться до него. В случае удачи он рассчитывал на возможность найти убежище в одном из поселений, расположенных дальше на юг, там, где полковник Варбуртон закончил свое путешествие.
Джон решил рискнуть хотя бы и жизнью, лишь бы покончить с этим постылым существованием. К несчастью, изменения в первоначальных предположениях индасов совершенно уничтожили все надежды, которые мог питать пленник. Во второй половине апреля выяснилось, что Вилли собирался покинуть становище и расположиться на зимние месяцы в верхнем течении реки.
Что же произошло и чем обусловлено было подобное изменение в привычках индасов?
Капитану Джону удалось узнать это не без труда. Решение подняться по течению реки на восток вызвано было сообщением о появлении черной полиции в нижнем течении реки Фицрой.
Читатели не забыли, вероятно, сообщение Тома Марикса о том, что черная полиция получила приказание, на основании указаний Гарри Фельтона о положении капитана Джона, направиться в северо-западные территории.
Полиция эта, которую туземцы очень боятся, проявляет страшную жестокость по отношению к ним, когда приходится их преследовать. Командует ею капитан, называемый мани, у которого под начальством сержант, около тридцати белых и восьмидесяти черных, верхом на хороших лошадях, вооруженные ружьями, саблями, пистолетами. Этого учреждения, известного под названием native-police, туземная полиция, достаточно, чтобы гарантировать безопасность обитателей тех местностей, которые она посещает периодически, применяя безжалостные средства для укрощения туземцев. Если одни порицают ее с точки зрения человеколюбия, то другие, наоборот, восхваляют, ссылаясь на необходимость обеспечения общественной безопасности. Она очень деятельна, и ее личный состав перемещается из одного конца округа в другой с невероятной быстротой. А потому кочевые племена боятся встречаться с этой полицией. Это-то и было причиной того, что, узнав о пребывании ее поблизости, Вилли решил направиться вверх по течению реки.
Но то, что представляло опасность для индасов, могло быть спасением для капитана Джона. Удайся ему присоединиться к одному из отрядов этой полиции, и его освобождение было бы обеспечено. Быть может, ему удастся усыпить бдительность туземцев в то время, когда будут сниматься со стоянки?
Можно предполагать, что Вилли догадывался о проектах своего узника, так как дверь шалаша, в котором Джон помещался на ночь, оказалась запертой утром 20 апреля и не была отперта в обычный час. У двери сторожил туземец, который оставил сделанные ему Джоном вопросы без ответа. На выраженное им желание быть отведенным к Вилли последовал отказ, и старейшина не явился навестить его.
Что же произошло? Торопились ли индасы спешно и тайно сняться со стоянки? Это было возможно, и до слуха Джона долетали звуки поспешных шумных передвижений вокруг его шалаша, куда Вилли присылал ему лишь пищу.
Прошел целый день. Не произошло никакого изменения. По-прежнему пленника усиленно стерегли. Но в течение ночи с 22 на 23 апреля он мог заметить, что шум снаружи прекратился, он спрашивал себя, не покинули ли индасы окончательно свое становище?
На следующий день утром дверь в шалаш быстро отворилась. Какой-то человек, белый, предстал перед Джоном. Это был Лен Боркер…

Глава четырнадцатая — ЗАМЫСЕЛ БОРКЕРА

Прошло 32 дня с момента бегства Лена Боркера. Самум, столь пагубный для каравана, предоставил ему возможность выполнить его проекты. Увлекая за собой Джейн в сопровождении черной стражи, он угнал здоровых верблюдов и в числе их тех, на которых погружен был выкуп за Джона Брэникена.
Обстоятельства складывались более благоприятно для Лена Боркера, чем для Долли. Ему случалось уже ранее, во время его бродячей жизни, иметь частые сношения с кочевыми австралийцами, он говорил на их наречии и знал их обычаи. Похищенный выкуп обеспечивал ему хороший прием со стороны Вилли. Если удастся освободить Джона, последний окажется в его власти, и тогда…
Покинув караван, Лен Боркер поспешил взять направление на северо-запад, и к рассвету он и товарищи его успели уйти на несколько миль.
Джейн обратилась к мужу с мольбой не покидать Долли и ее спутников в этой пустыне, призывая его искупить все совершенные им по отношению к семье Брэникен преступления.
Но Джейн не добилась от него ничего. Не было силы, которая способна была бы остановить Лена Боркера на намеченном пути. Еще несколько дней — и он будет у цели. Долли и Годфрей погибнут от лишений и бедствий, Джон Брэникен — исчезнет, наследство Эдуарда Стартера перейдет к Джейн, то есть в его руки, а он сумеет распорядиться этими миллионами!
Ничего доброго нельзя было ожидать от этого негодяя. Он заставил жену молчать, и последняя вынужден на была подчиниться его угрозам, сознавая, что, если бы он не нуждался в ней для завладения состоянием Долли, он давно бы уже покинул ее, а быть может, совершил и нечто худшее. Вместе с тем она не могла и помышлять о том, чтобы бежать и пытаться присоединиться к каравану! Что сталось бы с нею, совершенно одинокой! Кроме того, к ней приставлены были двое негров, которые должны были находиться при ней безотлучно.
Мы не станем подробно описывать путешествия Лена Боркера. Он не испытывал недостатка ни в съестных припасах, ни во вьючных животных. При подобных условиях он мог совершать длинные переходы, постепенно приближаясь к Фицрою, располагая персоналом служащих, привычных к подобному образу жизни и менее утомляемых переходами, нежели белые.
Через 17 дней, к 8 апреля, Лен Боркер дошел до левого берега реки как раз в тот день, когда миссис Брэникен и ее спутники спали в изнеможении на последнем привале.
Лен Боркер повстречался здесь с несколькими туземцами, от которых и получены были им все необходимые указания относительно местопребывания индасов. Узнав, что последние проследовали по долине, придерживаясь направления на восток, он решил спуститься вниз, чтобы войти в сношения с Вилли.
Переход этот не представил затруднений. В апреле в Северной Австралии, хотя и расположенной на довольно низкой широте, зной не так велик. Удайся каравану миссис Брэникен добраться до Фицроя, наступил бы конец ее бедствиям. Через несколько дней она вошла бы в сношения с йндасами. Джона и Долли разделяло в то время расстояние не более 85 миль.
Когда Лен Боркер убедился в том, что ему оставалось не более двух— или трехдневных переходов, он признал необходимым остановиться. Он не хотел рисковать, взяв с собой Джейн к индасам, и позволить ей увидеться с Джоном, которому она могла раскрыть истину. Лагерь был разбит на левом берегу реки, и там несчастная женщина оставлена была им под наблюдением двух черных охранников. Сделав это, Лен Боркер в сопровождении товарищей продолжал путь на запад, имея с собой верховых верблюдов и тех двух, на которых помещались предметы для выкупа.
Двадцатого апреля Лен Боркер повстречался с индасами в то самое время, когда последние проявляли естественное беспокойство ввиду близкого соседства черной полиции, которая находилась на расстоянии всего десяти миль от становища, выше по реке.
Это обстоятельство вызвало со стороны Вилли решение сняться с места и искать убежища в возвышенных местах земли Арнгейма.
Тогда-то, по приказанию Вилли, в целях предупреждения всяких попыток к бегству со стороны Джона, последовало заточение его в шалаш. Таким образом, он не мог узнать чего-либо о тех переговорах, которые завязались предварительно между Леном Боркером и старейшиной племени. Переговоры эти не вызвали никаких затруднений. Лен Боркер вел уже ранее дела с этими туземцами, и потому пришлось лишь обсудить вопрос о выкупе Джона.
Вилли выказал полную готовность обменять пленника на выкуп. На него произвели благоприятное впечатление выставленные для осмотра предметы: куски материй, погремушки, а главное — табак, предлагаемые в качестве выкупа за его пленника. Но будучи ловким торгашом, он все же выразил сожаление, что должен расстаться со столь значительным человеком, каким был капитан Джон, который провел с ними столько лет, оказывая им весьма ценные услуги.
Кроме того, ему известно было, что капитан был американец и что снаряжена особая экспедиция для его освобождения, последнее подтвердил и сам Лен Боркер, прибавивший, что он и есть начальник этой экспедиции. Узнав о том, что Вилли был обеспокоен близким соседством черной полиции, расположенной у верхнего течения Фицроя, и ловко воспользовавшись этим обстоятельством, он настойчиво рекомендовал ему скорее покончить с вопросом о выкупе. И в самом деле, в интересах Боркера важно было сохранить в тайне освобождение капитана Джона.
При молчании черных его охраны — а он сумеет обеспечить это молчание — никогда нельзя будет обвинить его в исчезновении Джона Брэникена.
В конце концов, так как Вилли согласился принять выкуп, сделка была окончательно завершена 22 апреля. Вечером индасы снялись со становища и направились вверх по течению реки.
Вот что было совершено Леном Боркером, вот какими путями достиг он своей цели.
Дверь шалаша Джона открылась, как уже сказано, 23 апреля в восьмом часу утра, и он очутился лицом к лицу с Боркером.
Пятнадцать лет прошло с того дня, когда капитан Джон пожал Лену в последний раз руку пред отправь лением ‘Франклина’ из Сан-Диего.
Он не узнал его, но Боркер был поражен тем, как незначительно изменился Джон по внешности. Конечно, он несколько постарел, ему было тогда 43 года, но выглядел он гораздо моложе, чем можно было ожидать после столь продолжительного пребывания среди туземцев.
По-прежнему у него были те же черты лица, решительный взгляд еще не потух, столь же густые волосы, правда несколько поседевшие. Сохранив силы и бодрость, быть может, Джон и лучше перенес бы, чем Гарри Фельтон, все тяготы побега через австралийские пустыни, тяготы, которые свели его товарища в могилу.
Завидя Боркера, капитан Джон сначала попятился назад. Впервые со времени своего нахождения в плену у индасов сталкивался он лицом к лицу с, белым. Впервые незнакомый белый обращался к нему.
— Кто вы такой? — спросил он.
— Американец из Сан-Диего.
— Из Сан-Диего?
— Я — Лен Боркер.
— Вы!
Капитан Джон кинулся тогда к Лену Боркеру, взял его за руки, обнял его. Как? Человек этот был Лен Боркер. Нет! Это невозможно… Это только так показалось. Джон не расслышал хорошо… Это галлюцинация… Лен Боркер, муж Джейн!..
В эту минуту капитан Джон и не помышлял о той антипатии, которую он питал когда-то к Боркеру, к тому человеку, которого столь справедливо подозревал.
— Лен Боркер? — повторил он вновь.
— Я, Джон.
— Здесь, в этой местности! И вы, Лен… Вы были пленником?
Каким образом мог бы себе иначе объяснить Джон присутствие Боркера в становище индасов?
— Нет, — поспешил ответить Лен Боркер, — нет, Джон, я прибыл сюда исключительно лишь для того, чтобы выкупить вас, освободить.
— Освободить меня!
Капитану Джону удалось подавить свое волнение, призвав на помощь всю силу воли. Ему казалось, что он сходит с ума, что разум вот-вот покинет его. Ему пришла мысль выскочить из шалаша, но он не посмел сделать этого. Действительно ли он был свободен? А Вилли! А индасы?
— Говорите, Лен, говорите! — сказал он, скрестив на груди руки.
Лен Боркер уже намеревался приступить к передаче всего совершившегося и приписать себе, согласно выработанному заранее плану, всю заслугу экспедиции, но Джон перебил его, голосом, дрожащим от страшного волнения и крикнул:
— А Долли? Долли?
— Она жива, Джон.
— А Уайт, мой ребенок?
— Живы!.. оба… и оба они в Сан-Диего.
— Жена моя… Сын мой… — тихо прошептал Джон.
Затем он добавил:
— Теперь говорите, Лен, говорите! Я достаточно силен, чтобы выслушать вас!
И тогда, нагло глядя ему в глаза. Лен Боркер сказал:
— Несколько лет тому назад, Джон, когда никто уже не сомневался в окончательной гибели ‘Франклина’, жена и я вынуждена были покинуть Сан-Диего. Серьезные дела требовал моего присутствия в Австралии, и я прибыл в Сидней, где и открыл торговую контору. Со времени нашего отъезда Долли и Джейн вели постоянную переписку, так как вам известно, какая дружба соединяет их.
— Да, я знаю, — отвечал Джон. — Долли и Джейн были подругами, и разлука должна была быть для них тяжела.
— Чрезвычайно тяжела, Джон, — продолжал Боркер. — Наступил, однако, день, когда разлуке этой должен был наступить конец. Мы собирались уже одиннадцать месяцев тому назад покинуть Австралию и вернуться обратно в Сан-Диего, когда вдруг совершенно неожиданное известие остановило наши приготовления к отъезду. Наконец-то узнали, что сталось с ‘Франклином’ в каких водах он погиб, и одновременно распространился слух о том, что единственный человек, оставшийся в живых из спасшихся после крушения, томился в плену у австралийского племени дикарей, и что это были вы, Джон.
— Но как могли вы узнать об этом, Лен?… Разве Гарри Фельтон…
— Да, весть эта принесена была Гарри Фельтоном. Товарищ ваш найден был на берегу реки Паррю, на юге Квинсленда, и доставлен в Сидней.
— Гарри, храбрый мой Гарри! — воскликнул Джон. — Ах, я уверен был в том, что он не забудет обо мне! Так, значит, едва только его доставили в Сидней, он организовал экспедицию.
— Нет, он скончался, — отвечал Боркер, — скончался от испытанных им лишений!
— Скончался, — повторил Джон. — Бог мой! Скончался! Гарри Фельтон, Гарри!
И слезы потекли из его глаз.
— Но перед смертью, — продолжал Боркер, — Гарри Фельтону удалось рассказать обо всем происшедшем после гибели ‘Франклина’, крушении на утесах у острова Браус, о том, каким образом удалось вам добраться до берега. Все это узнал я, находясь у его изголовья. После этого он закрыл глаза, Джон, произнося ваше имя.
— Гарри, мой бедный Гарри… — тихо шептал Джон, при мысли о страданиях, вынесенных верным его товарищем, которого ему не суждено было более видеть.
— Джон, — продолжал Лен Боркер, — весть о гибели ‘Франклина’, о которой неизвестно было в продолжение пятнадцати лет, быстро распространилась повсюду и вызвала всеобщее внимание. Вы легко можете вообразить, какое впечатление произвела весть о том, что вы живы? Гарри Фельтон оставил вас несколько месяцев тому назад в плену туземного племени. Тотчас же я телеграфировал об этом Долли, предупреждая ее, что немедленно выступаю в путь для освобождения вас из рук индасов, так как, по словам Фельтона, все дело шло лишь о выкупе. Организовав караван и став во главе его, Джейн и я покинули Сидней. Это было семь месяцев тому назад. Нам понадобилось столько времени, чтобы добраться до Фицроя. Наконец с Вожьею помощью прибыли мы к становищу индасов.
— Благодарю вас, Лен, благодарю вас!— воскликнул Джон. — То, что вы сделали для меня…
— …вы сделали бы для меня при подобных же обстоятельствах, — отвечал Лен Боркер.
— Несомненно. А жена ваша, Лен, эта добрая Джейн, которая не убоялась стольких лишений, где она?
— В трех днях пути отсюда, выше по реке, с двумя моими людьми, — отвечал Лен Боркер.
— Я увижу ее, значит?
— Да, Джон, и если ее нет со мною здесь, то потому, что я не знал, как встретят мой маленький караван туземцы…
— Но вы не один? — спросил капитан Джон.
— Нет, со мной моя охрана, человек двадцать черных. Я уже два дня, как прибыл в эту долину.
— Два дня уже?
— Да, и я употребил их для переговоров. Вилли очень дорожил вами. Долго пришлось вести переговоры, пока он согласился отпустить вас за выкуп.
— Итак, я свободен?
— Так же свободны, как и я!
— А туземцы?
— Они ушли отсюда вместе со старейшиной, и мы одни в становище.
— Снялись со становища?
— Посмотрите!
Капитан Джон одним прыжком выскочил тогда из шалаша. На берегу реки в то время были одни негры из охраны Лена Боркера. Индасов не было.
Читатель видит, насколько истина была перемешена с ложью во всем, что передано Боркером Джону. Им ничего не было сказано с сумасшествии миссис Брэникен, он ничего не сказал и о смерти Эдуарда Стартера, об унаследованном Долли его состоянии, о розысках ‘Долли Хоуп’ по Филиппинским островам и проливу Торреса в 1879 и 1882 годах, о том, что происходило между миссис Брэникен и Гарри Фельтоном у смертного одра последнего. Словом, ничего не было сказано об экспедиции, организованной этой женщиной, брошенной в песчаной пустыне. Боркер приписал себе все ее заслуги. Это он, рискуя своей жизнью, освободил капитана Джона!
Мог ли Джон сомневаться в правдивости всего этого повествования? Мог ли он не выражать горячей признательности тому, кто спас его от индасов и возвращал его жене и сыну?
Он сделал это, да притом в таких выражениях, которые тронули бы всякое человеческое существо, не столь испорченное, как Лен Боркер. Но последний не знал уже более упреков совести, и ничто не в состоянии было удержать его от исполнения преступных замыслов. Теперь Джон Брэникен должен был поспешить последовать с ним до того места, где поджидала его Джейн. Что могло бы остановить его? По дороге, заботами Боркера Джон исчезнет, не возбуждая даже подозрения у черной охраны, которая не сможет выдать его впоследствии. Капитан Джон стремился в дорогу, и решено было сняться со становища индасов в тот же день. Он горел желанием поскорее свидеться снова с Джейн, верной подругой его жены, говорить с ней о Долли, об их ребенке, Уильяме Эндру, о всех тех, кого найдет в Сан-Диего.
Тронулись в путь 23 апреля пополудни. У Боркера было с собой съестных припасов на несколько дней. Караван был обеспечен водой на весь предстоящий переход. Верблюды, на которых должны были следовать Джон и Боркер, могли в случае необходимости доставить их скорее до места, обогнав охрану на несколько переходов. Последнее должно было помочь Боркеру привести свои планы в исполнение. Он не должен был допустить, чтобы Джон прибыл к месту привала… и Джон не дойдет туда!
В 8 часов вечера Лен Боркер расположился на левом берегу реки на ночевку. Они были еще слишком далеко от того места, где он мог бы привести преступный замысел в исполнение, так как в этой местности, где всегда можно было опасаться встретиться с враждебно настроенными дикарями рискованно было выдвигаться вперед одному, без охраны.
Поэтому на следующий же день с рассветом он снова тронулся в путь. День разделен был на два перехода, между которыми был промежуток лишь в 2 часа. Не всегда было легко придерживаться течения Фицроя, так как берега реки были пересечены то глубокими оврагами, то были совершенно недоступны вследствие непроходимых чащ камедных деревьев и эвкалиптов. День выдался тяжелый. Подкрепившись, негры заснули. Капитан Джон спустя некоторое время также спал крепчайшим сном. Казалось, Боркеру представлялся как раз подходящий случай, которым он мог бы воспользоваться, убив Джона. Казалось, вся обстановка складывалась как нельзя более удобно для совершения этого преступления. А затем произведены были бы розыски Джона, которые оказались бы тщетными.
В два часа ночи Боркер, бесшумно приподнявшись с места, с кинжалом в руке, подполз к своей жертве, он уже заносил руку, чтобы ударить его, когда Джон проснулся.
— Мне показалось, что вы позвали меня? — сказал Боркер.
— Нет, дорогой Лен, — отвечал Джон. — Проснулся я как раз в то время, когда видел во сне мою дорогую Долли и нашего ребенка!
В шесть часов утра Джон и Боркер снова тронулись в путь вдоль Фицроя. Во время полуденного привала, снова решив осуществить свой замысел, так как им предстояло прибыть к вечеру к месту расположения каравана, Боркер предложил Джону выехать вперед.
Джон согласился, так как с нетерпением ожидал свидания с Джейн, чтобы поговорить с ней более откровенно, чем он мог беседовать с Леном Боркером.
Оба собирались уже отправиться в путь, когда один из негров заметил в ста шагах какого-то белого, который продвигался вперед, видимо принимая известные меры предосторожности.
Лен Боркер вскрикнул. Он узнал Годфрея.

Глава пятнадцатая — ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ

Увлеченный каким-то инстинктом, бессознательно Джон бросился навстречу мальчику. Боркер застыл на месте. Перед ним был Годфрей, сын Долли и Джона. Так, значит, караван миссис Брэникен не погиб? Она была недалеко отсюда, в нескольких тысячах, сотнях шагов… Или, быть может, Годфрей один остался в живых из всех покинутых им?
Как бы то ни было, эта неожиданная встреча могла расстроить план Боркера. Достаточно было юнге заговорить, и сделалось бы известным с его. слов, что миссис Брэникен стояла во главе экспедиции… Он сообщил бы о том, что Долли подвергала себя всевозможнейшим лишениям и опасностям в этих австралийских пустынях для того, чтобы освободить своего мужа. Он рассказал бы, что она вблизи и следует за ним, поднимаясь по течению реки.
И все это так и было на самом деле. Покинутый Боркером, маленький караван выступил утром 22 марта. Как известно, эти несчастные, ослабевшие от голода, мучимые жаждой, выбившись из сил, замертво свалились 8 апреля. Поддерживаемая сверхъестественной силой миссис Брэникен пыталась воодушевить своих товарищей, умоляя их снова пуститься в путь, напрячь последние усилия, чтобы добраться до реки, где они могли рассчитывать найти некоторую помощь… Но все увещевания ее были тщетны.
Но душа экспедиции была еще жива, она сосредоточилась в самой Долли, и Долли совершила подвиг, который не по силам было совершить ее товарищам. Они направлялись к северо-западу, по этому направлению протянуты были ослабевшие руки Тома Марикса и Заха Френа. Долли ринулась вперед одна, в бесконечную необъятную равнину, без съестных припасов, без средств передвижения! На что надеялась эта энергичная женщина? Направлялась ли она к Фицрою, надеясь на помощь белых или кочующих туземцев, одушевлена ли она была иной надеждой? Она сама не могла бы сказать этого, она вила и шла вперед. Таким образом пройдены были ею двадцать миль в продолжение трех дней. В конце концов силы изменили ей, и она упала и погибла бы, если бы не была спасена Провидением. Черная полиция производила в то время обследование пограничной с Великой пустыней местности. Оставив около 30 человек у Фицроя, начальник полиции, мани, во главе остальной команды, около 60 человек, двинулся в ту сторону для рекогносцировки. Он-то и нашел миссис Брэникен. Придя в себя, Долли была в состоянии указать, где были ее товарищи, и ее привели к ним. Мани и людям его отряда удалось привести в чувство несчастных людей, из которых не нашли бы в живых ни одного сутками позже.
Знавший ранее мани по своей прежней службе, Том Марикс сообщил ему обо всем происшедшем со времени отправления каравана из Аделаиды. Этому офицеру известно было, какую цель преследовал караван, во главе которого находилась миссис Брэникен, а раз Провидению угодно было, чтобы он спас ее, то он предложил присоединиться к каравану.
На упоминание об индасах со стороны Марикса мани указал, что племя это занимает становище на берегу Фицроя, в расстоянии не более 60 миль. Нельзя было терять времени, раз нужно было помешать осуществлению проектов Лена Боркера, которого мани обязан был задержать, в силу полученного им ранее предписания, когда этот злодей состоял еще в шайке лесных бродяг, занимавшейся разбоем в Квинсленде. Несомненно было, что если Боркеру удастся освободить Джона, у которого не было никаких причин не доверять ему, то невозможно будет напасть на их следы.
Миссис Брэникен могла вполне положиться на мани и людей его отряда, они поделились съестными припасами с ее товарищами и дали им своих лошадей. В тот же вечер весь отряд тронулся в путь и 21 апреля пополудни перед ним показались вершины, окаймляющие равнину, почти на границе семнадцатой параллели. Мани нашел здесь и остальных людей своего отряда, оставленных им для наблюдения за берегами Фицроя. Последние сообщили ему, что становище индасов находилось на расстоянии ста миль от этого места, по верхнему течению реки. Необходимо было возможно скорее догнать их, хотя миссис Брэникен и лишилась всех предметов, предназначенных для уплаты выкупа за мужа.
Впрочем, мани, к которому присоединились еще Том Марике, Зах Френ, Годфрей, Джоз Мерит и остальные участники экспедиции, решили в крайности прибегнуть к силе, чтобы вырвать Джона из рук индасов.
Поднявшись по долине до становища туземцев, они убедились, что последние уже снялись с места. Мани последовал за ними, и вот почему 25 апреля пополудни, в то время как Годфрей выдвинулся на полмили вперед, он неожиданно очутился около капитана Джона.
Боркеру удалось, однако, овладеть собой, и он глядел в упор на Годфрея, выжидая, что предпримет и скажет молодой юнга.
Годфрей не замечал его! Он не в состоянии был отвести глаз от капитана. Хотя он никогда не видел его, но черты его лица глубоко запечатлены были в его памяти благодаря той фотографии, которую дала ему миссис Брэникен. Для него не могло быть сомнения: человек этот был капитан Джон.
Джон рассматривал Годфрея с не меньшим волнением. Несмотря на то, что он не мог отгадать, кто был этот мальчик, он пожирал его глазами. Он протягивал к нему руки. Он звал его прерывающим от волнения голосом… Да! Он звал его к себе, как будто это был его сын.
Годфрей кинулся ему в объятия, со словами:
— Капитан Джон?
— Да, я… Это я! — отвечал капитан Джон. — Но ты, дитя мое, кто ты? Откуда ты знаешь мое имя?
Годфрей не в состоянии был отвечать.
Он вдруг увидел здесь Лена Боркера и не в силах был победить чувства омерзения, овладевшего им при виде этого злодея.
Лен Боркер, однако, быстро проанализировал все последствия этой неожиданной встречи, признав ее для себя в высшей степени благоприятной.
Разве не являлся удачей этот случай, отдававший в его руки одновременно и Годфрея, и Джона?
Возможно ли было мечтать о большей удаче, чем эта, которая делала его единственным вершителем судьбы отца и Сына? И, обернувшись к черным, он жестом приказал им разлучить Годфрея и Джона, схватив их обоих.
— Лен Боркер!— воскликнул Годфрей.
— Да, дитя мое, — отвечал Джон, — это Лен Боркет, тот, который, спас меня…
— Он спас вас! — воскликнул Годфрей. — Нет, капитан Джон, нет, Лен Боркер не спас вас! Он желал погубить вас и для этого покинул нас, украв у миссис Брэникен ваш выкуп.
Услыхав это имя, Джон крикнул, схватив Годфрея за руку:
— Долли, Долли?
— Да, капитан Джон, ваша жена миссис Врэникен недалеко отсюда!..
— Долли! — вскрикнул Джон.
— Малый этот обезумел! — сказал Лен Боркер, приближаясь к Годфрею.
— Да, безумный! — прошептал капитан Джон. — Бедный ребенок — безумный!
— Лен Боркер, — продолжал тогда Годфрей, дрожа от негодования, — вы предатель, вы убийца! И если убийца этот здесь, капитан Джон, то потому, что решил погубить и вас, покинув миссис Брэникен и ее товарищей!
— Долли! Долли! — воскликнул снова капитан Джон. — Нет! Ты не безумный, дитя мое! Я верю тебе! Я верю тебе! Пойдем! Пойдем!
Но в этот момент Лен Боркер и его люди бросились на Джона и Годфрея, Годфрею, выстрелив из револьвера, удалось убить одного из черных, но тем не менее Джон и он были схвачены.
К счастью, звук выстрела был услышан. Послышались крики на расстоянии нескольких сот шагов, и через минуту показались мани и люди его отряда, Том Марикс со своими товарищами, миссис Брэникен, Зах Френ, Джоз Мерит и Джин Ги.
Лен Боркер и негры не были в состоянии даже оказать сопротивления, и вскоре Джон был в объятиях Долли.
Лен Боркер проиграл свою партию.
Понимая, что ему не будет пощады, он бросился бежать, за ним последовали и его туземцы. Мани, Зах Френ, Том Марикс, Джоз Мерит и дюжина людей отряда кинулись за ними в погоню.
Как описать чувства безмерного счастья и волнения, которые охватили сердца Долли и Джона? Они оба плакали, а Годфрей обнимал их обоих, присоединяя свои поцелуи к их поцелуям, свои слезы к их слезам.
Прилив долгожданного счастья сломил силы Долли и сделал то, чего не могли сделать все испытания, вынесенные ею. Силы изменили ей, и она лишилась чувств.
Годфрей и Гарриет стали помогать ей. Они знали, что Долли однажды под влиянием горя лишилась рассудка и теперь боялись, чтобы не случилось бы то же под влиянием радости.
— Долли! Долли! — звал ее Джон.
А Годфрей, держа ее руки в своих руках, повторял:
— Мама, мама!..
Долли открыла глаза, и рука ее пожала руку Джона.
Джон, слыша слова Годфрея, привлек его к себе со словами:
— Уайт, сын мой!
Но Долли не захотела оставлять его в заблуждении относительно Годфрея.
— Нет, Джон, — сказала она. — Годфрей не наш сын! Наш маленький Уайт скончался вскоре после твоего отъезда.
— Скончался?! — воскликнул Джон, не переставая глядеть на Годфрея.
Долли собиралась уже рассказать ему о том несчастье, которое обрушилось на нее пятнадцать лет тому назад, как раздался выстрел с той стороны, куда направилась погоня за Леном Боркером.
Свершилось ли, наконец, правосудие над этим злодеем или же Лену Боркеру удалось совершить новое преступление?
На берегу реки появилась группа людей. Двое из них несли на руках раненую женщину.
Женщина это была Джейн.
Вот что произошло с ней.
Бросившиеся в погоню не теряли Лена Боркера из вида, и их разделяло уже только несколько сот шагов, когда Лен Боркер внезапно приостановился, заметив приближающуюся Джейн.
Несчастной женщине удалось накануне бежать. Она брела наугад. И когда раздались первые выстрелы, она находилась на расстоянии всего четверти мили от того места, где произошла встреча Джона и Годфрея. Она поспешно бросилась на шум выстрелов и очутилась лицом к лицу со своим мужем.
Схватив ее за руку, Лен Воркер пытался тащить ее за собой. Обезумев от злобы, при одной мысли о том, что Джейн увидит Долли и раскроет ей тайну рождения Годфрея, он повалил ее на землю и, когда она стала сопротивляться, поразил ударом кинжала, но в то же мгновение раздался ружейный выстрел, сопровождаемый возгласом:
— Хорошо!.. О, очень хорошо!..
Это был Джоз Мерит, который спокойно прицелился в Лена Боркера, спустил курок и выстрелил.
Злодея не стало, пуля пронзила его сердце.
Том Марикс кинулся к Джейн, которая еще дышала. Двое людей взяли несчастную женщину на руки и принесли к миссис Врэникен.
Увидя Джейн в таком положении, Долли вскрикнула и, склонившись над умирающей, пыталась расслышать биение ее сердца. Но Джейн была ранена смертельно.
— Джейн! Джейн! — звала ее Долли громким голосом.
Услышав голос, напоминавший ей о единственной привязанности в ее жизни, Джейн раскрыла глаза, взглянула на Долли, слабо улыбнулась и прошептала:
— Долли, Долли!
Взгляд ее оживился. Она заметила капитана Джона.
— Джон… и вы… Джон! — прошептала она.
— Да, Джейн, — отвечал капитан, — это я, я, которого Долли спасла!
— Джон… Джон здесь, — снова прошептала она.
— Да, около нас, моя Джейн, — сказала Долли. — Он не разлучится более с нами… мы привезем его обратно.
Джейн не слышала. Казалось, глаза ее искали кого-то, и она произнесла наконец имя:
— Годфрей! Годфрей!
На ее лице, уже искаженном агонией, выразилась чрезвычайная тревога. Жестом Долли подозвала Годфрея.
— Он, наконец-то! — сказала Джейн и, собрав последние силы, взяла Долли за руку.
— Подойди ближе… подойди ближе, Долли, — сказала она. — Джон и ты, слушайте, что я скажу вам!
Оба они наклонились над Джейн, чтобы не проронить ни одного ее слова.
— Джон, Долли, — сказала она, — Годфрей… тот Годфрей, который стоит вот здесь, Годфрей — ваш ребенок.
— Наш ребенок! — прошептала Долли.
— У нас нет более сына, — сказал Джон. — Он погиб.
— Да, верно, — отвечала Джейн, — маленький Уайт, там, в бухте Сан-Диего. Но Господь дал вам другого, и этот ребенок — Годфрей!
В нескольких словах, прерываемых предсмертными судорогами, удалось Джейн передать, что произошло после отъезда капитана Джона, о появлении на свет Годфрея в Проспект-Хауз и безумии Долли, сделавшейся матерью, не сознавая этого, и о том, как маленькое создание, подкинутое по приказанию Лена Боркера и подобранное несколько часов спустя, впоследствии было воспитано в приюте Уайт-Хауз под именем Годфрея.
— Простите меня, Долли моя, и вы, Джон, если я повинна в том, что не имела достаточно мужества сознаться вам ранее во всем этом!
— Можешь ли ты говорить о прощении, Джейн, ты, вернувшая нам ребенка!
— Да, вашего ребенка! — прошептала Джейн. — Джон! Долли! Клянусь Господом Богом, что это истинная правда! Годфрей ваш ребенок!
При виде того, как оба они заключили Годфрея в свои объятия, на лице Джейн появилась блаженная улыбка, с которой она и скончалась.

Глава шестнадцатая — ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После долгих совещаний решено было возвратиться тем же, уже раз пройденным путем. Тело Джейн Боркер было погребено у подножия группы камедных деревьев. Опустившись на колени, Долли помолилась об упокоении души этой безвременно погибшей несчастной женщины.
Двадцать пятого апреля капитан Джон, его жена и все их спутники покинули лагерь у Фицроя, предоставив начальство над караваном мани, предложившему свои услуги до ближайшей станции.
Все были так счастливы достигнутой целью, что тяжесть путешествия почти не чувствовалась, а Зах Френ, вне себя от радости, не переставал повторять Тому Мариксу:
— Вот видите Том, разыскали же мы капитана?
— Верно, Зах, но как немного нужно было, чтобы этого не случилось!
— Достаточно, чтобы Провидению угодно было дать один решительный поворот руля! И все готово! Следует всегда рассчитывать на Провидение!
Огорчен был только один Джоз Мерит. Миссис Брэникен нашла капитана Джона, знаменитому же коллекционеру так и не удалось отыскать той шляпы, поиски которой стоили ему стольких мучений и жертв.
Добраться до индасов и не войти в сношение с этим Вилли, голова которого увенчена была, быть может, исторической шляпой! Нужно же было испытать подобную неудачу! Джозу Мериту оставалось только утешаться тем мастерским выстрелом, благодаря которому семейство Брэникен освободилось от этого ‘гнусного Лена Боркера’, как выражался о нем Зах Френ.
Обратное путешествие совершено было очень быстро. Так как колодцы заполнены были уже обильными осенними ливнями и температура была сносная, то каравану не пришлось страдать от жажды. Да, кроме того, следуя указаниям мани, караван направился непосредственно к местности, по которой пролегала телеграфная линия, где не было недостатка в станциях, снабженных съестными припасами и предоставляющих возможность сношений с главным городом Южной Австралии. Благодаря телеграфу скоро сделалось известным, что миссис Брэникен удалось довести до желанного конца свою смелую экспедицию. Долли, Джону и их спутникам удалось добраться до одной из станций Оверлэндской телеграфной линии, расположенной против озера Вуд… Теперь оставалось только пройти часть земли Александра до станции Алис-Спрингс, куда караван и прибыл вечером 19 июня, после путешествия, продолжавшегося уже семь недель. К 3 июля караван прибыл к станции Фарина-Таун, а на следующий день на вокзал Аделаиды. Какой прием ожидал там капитана Джона и его верную подругу! Весь город приветствовал их, и когда капитан Джон Брэникен появился на балконе гостиницы на Кинг-Уильям-стрит, раздалось такое ‘ура’, что гул голосов должен был, по мнению Джина Ги, распространиться до крайних пределов Поднебесной империи.
Пребывание в Аделаиде было непродолжительно. Джон и Долли Брэникен жаждали скорейшего возвращения в Сан-Диего, свидания с друзьями и своим домом в Проспект-Хауз. Снова возвращалось к ним счастье. Они попрощались с Томом Марйксом и его подчиненными, выдав им щедрое вознаграждение. Попрощались и с Джозом Меритом, который также решил покинуть Австралию в сопровождении своего верного слуги.
Однако, если знаменитую шляпу невозможно было найти здесь, так где же находилась она? В королевском дворце, где и сохранялась с почестями, заслуженными подобным сокровищем. Да! Шесть месяцев спустя выяснилось, что Джоз Мерит был введен в заблуждение и напрасно гонялся, проехав все пять частей света за шляпой, которая хранилась в Виндзорском замке! Эта шляпа украшала ее величество королеву при посещении ее Людовиком Филиппом в 1845 году, и нужно было быть сумасшедшим по меньшей мере, чтобы вообразить, что это чудо искусства могло закончить свою карьеру на какой-нибудь башке с курчавыми волосами австралийского дикаря! Таким образом положен был естественный конец путешествиям Джоза Мерита.
Три недели спустя по отплытии из Аделаиды на ‘Аврааме Линкольне’ Джон, Долли и Годфрей Брэни-кены в сопровождении Заха Френа и Гарриет прибыли в Сан-Диего.
Там встретили их Уильям Эндру и капитан Эллис вместе со всеми жителями города. Все были рады, что к ним возвратился капитан Джон, в лице которого они могли приветствовать одного из самых доблестных своих сограждан.
Верн Жюль
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Два года каникул, Верн Жюль, Год: 1888
  2. 80000 километров под водой, Верн Жюль, Год: 1870
  3. Золотой вулкан, Верн Жюль, Год: 1906
  4. Завещание чудака, Верн Жюль, Год: 1899
  5. Южная звезда, Верн Жюль, Год: 1884
  6. Юные путешественники, Верн Жюль, Год: 1903
  7. Север против Юга, Верн Жюль, Год: 1887
  8. Приключения капитана Гаттераса, Верн Жюль, Год: 1866
Электронная библиотека