Сигизмунд Кржижановский
Мишени наступают
Сигизмунд Кржижановский
Мишени наступают
Мишени наступают, Кржижановский Сигизмунд Доминикович, Год: 1927
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Их было много, этих плоских солдат, намалеванных яркими красками поверх кое-как сколоченных досок. Они были расставлены цепью у края стрельбища. Во избежание дипломатических осложнений маляры одели их в мундиры своей же страны, сунули им в охряные руки плоские коричневые винтовки системы своей же страны. Возле людей-мишеней были вырыты длинные могильные рвы, в которых прятались во время учебной стрельбы еще живые и не плоские солдаты-махальные. Их задачей было: отмечать попадания, прикладывать яркий флажок на длинном шесте к деревянной раме деревянного солдата всякий раз, как пуля проскакивала через его тело.
Ран этих — с годами — накапливалось все больше и больше. Офицеры, сидя на ранцах у стрелковой цепи, отмечали их в журнале огня крестиками. Когда неплоские, кончив ученье с плоскими, уходили, вскинув винтовки на плечо, людям-мишеням затыкали их раны паклей и деревянными колышками. Но снова наступал день стрельбы, и снова пули щелкали по телам намалеванных людей. Намалеванные стояли, вытянувшись во весь рост и держа винтовки наперевес.
Это случилось пасмурным осенним днем. С неба дождило тяжелыми свинцовыми каплями. В этот день была назначена стрельба.
Дежурному по стрельбе было приказано еще с рассветом расставить оцепление и проверить мишени. Плоских людей оцепили. Дежурный — это был старый строевой офицер — в сопровождении субалтерна и нескольких солдат начал обход молчаливой шеренеги мишеней. От его взгляда не ускользало никакой мелочи. Одна из мишеней наклонилась, вопреки уставу, несколько вперед. Офицер приказал подправить. У другой из круглой ранки вывалился деревянный тычок. Офицер сделал знак глазами одному из солдат. Но тут случилось нечто странное. Не успел солдат шагнуть к такому же, как он, только плоскому изрешеченному пулями солдату, как тот вдруг с винтовкой наперевес сделал шаг навстречу.
— Ну, ты, не видишь — ветер… — прикрикнул офицер на замешкавшегося солдата, но тотчас же сам отбежал назад.
Вся длинная шеренга людей-мишеней, держа винтовки наперевес, молча двинулась вслед. Не было слышно команды, не было слышно и шага, но мишени шли. Оцепление уже через минуту было разорвано и разбросано в стороны, как брызги кружащегося колеса. Некоторые из беглецов наткнулись на подходившие к стрельбищу войска. Узнав, что мишеней на месте нет, командир недоуменно пожал плечами и скомандовал ‘кругом’. Тем временем подошел запыхавшийся дежурный по стрельбе, который шепотом, задыхаясь, что-то сказал командиру. Тот заколебался, потом приставил к глазам бинокль, который через десяток секунд выскользнул из его рук. Привстав на стременах, командующий приказал надбавить шагу, а сам, вместе с адъютантом, поскакал рысью по направлению к городу.
Это была первая победа, одержанная мишенями.
Они шли мерным деревянным шагом, прижав винтовки к груди, иссеченной сотнями пуль. Несколько автомобилей, ехавших из города по шоссе, наткнувшись на наступающую цепь, круто, под углом в сто восемьдесят градусов, повернули назад. Один из них увяз передними колесами в канаве: пассажиры, выскочив на шоссе, пустились бегом к городу.
Начиналась паника. Люди наспех собирали свой скарб, готовились к бегству. Неустанно звонили телефонные звонки. В полчаса автомобильные гаражи опустели. Магазины загородились железными решетками. Места в поездах брались с бою. Губернатор города с балкона здания магистрата пытался успокоить многоголовую толпу, говоря, что бежать от мишеней столь же нелепо, как ‘от этих вывесок, развешенных над нашими головами’, — закончил он, ораторским жестом указывая на груды домов и паутины улиц. Но возбуждение, с каждым ударом секундного маятника, с каждым шагом наступающих, росло и росло. Губернатора на балконе сменил начальник полиции: он обещал толпе, что не пройдет и пяти-шести часов, как все увидят войска противника, сложенные повзводно штабелями — вот на этой самой площади, как на складе.
Но не успел он закруглить свою мысль, как в подвале магистрата, точно из-под земли, с шумом распахнулось окно и чей-то резкий и высокий голос крикнул: ‘Да здравствуют мишени, смерть убийцам’. Так же мгновенно створы окна захлопнулись. Несколько сыщиков нырнуло по ступенькам лестницы вслед за скрывшимся под землею криком. По толпе зыбью проскользил смутный говор. И тотчас же смолк.
В штабе положение расценивалось гораздо серьезнее. Военный совет, экстренно созванный, знал, что каждая минута на весу. У карты, развернутой на столе, сидело трое: генерал с длинными и тонкими, как крысиные хвосты, бровями, генерал с безбровым лицом, генерал с подоткнутой стеклышком монокля правой бровью. Против стола навытяжку знакомый уже нам полковник. Он отрапортовал о происшедшем и ждал.
Генерал с хвостатыми бровями, председательствовавший на совете, постучал карандашом о доску стола и выдвинул предложение: поступить с потоком наступающих мишеней по методу сплавщиков леса, которые перегораживают путь несущимся по реке бревнам запрудой. Отвести войска внутрь города, поставить у застав баррикады, и люди-мишени, наткнувшись на баррикадную стенку, собьются в кучу, попадают наземь, после чего их можно будет вылавливать поодиночке, голыми руками.
Оба других генерала согласно качнули головами — и председательствующий уже протянул руку к телефону, чтобы бросить в трубку приказ, но телефон предупредил его длинным звонком.
Пока старший генерал слушал, лицо его резко менялось: сперва крысиные хвосты бровей резко выгнулись кверху, потом вильнули кончиками, затем срослись у переносья, образовав подобие фигурной скобки.
— Что? На заводе центрального треста? Полиция не может справиться? Хорошо, прикажу выслать.
И, кончив свой ответ трубке, генерал повернулся к членам совета:
— Новости не из самых лучших. Пока мы здесь совещаемся, рабочие тоже собрали митинг, какой-то там их вождь, или как там называют этих оборванцев, призвал бросить станки и взяться за оружие. Наш план, хотя я и сам его выдвинул, должен быть отодвинут. Баррикада, господа, может работать на обе стороны. Строить ее для себя имеет смысл, но для других абсолютно нерационально. Кто имеет предложения?
Наступила длительная пауза. Воспользуемся ею, чтобы перенестись на минуту на обведенный каменным забором двор сталелитейной фабрики. Двор был до отказу забит рабочими. Все головы были повернуты в сторону человека, стоявшего на двух нагроможденных друг на друга ящиках. Человек говорил, рассекая воздух ладонью правой руки:
— Я слышал выкрики: ‘Они деревянные, они плоские’. Да, плоские и деревянные. Но разве мы, рабочие, для капиталиста не существа с плоскими желудками и плоскими легкими, не имеющие права трехмерно дышать и есть? Разве мы для них, для богатых, не простые мишени, а наши тела, тела рабочих, разве для них, для мешков, набитых золотом, не из того же дерева, из которого делают дешевые гробы? Пусть мишени плоски, но они нам братья, каждый из них принял на себя сотни и сотни пуль, и кто знает — может быть, теперь очередь за нами. Я предлагаю помочь товарищам мишеням…
Первым ответил на вопрос генерала безбровый:
— Я бы вышел в поле противнику во фланг и открыл бы сосредоточенный продольный огонь…
— Разрешите дол… — вытянулся еще более полковник.
— Вам что? — открысились на него красноватые глазки председателя.
— Разрешите почтительнейше доложить, что мишени по самому, так сказать, телосложению своему рассчитаны на обстрел с фронта, пули же, летящие сбоку, в ребро, даже с близкой дистанции дадут ничтожнейший процент попадания, почти нулевое поражение.
— Тогда, э, я бы применил газы…
— Виноват, господин генерал, но осмелюсь напомнить, что газы действительны лишь против существ, имеющих возможность вдохнуть их, но поскольку наличие легких в данном случае сомнительно, то…
— Разрешите мне, — вмешался третий, выбросив из-под дужки брови сверкнувшее стеклышко, — полковник, по-моему, прав. Кстати, зачем вы стоите? Присядьте. Так. Мой проект прост: надо бросить в лоб наступающим мишеням конницу — и она их изрубит саблями на дрова.
— К сожалению, — полковник придвинулся со стулом ближе к членам совета, — действие, производимое внешним видом солдат противника, как я уже рапортовал, на наших людей, делает ваш блистательный план, господин генерал, несколько рискованным. Ведь если даже допустить, что наши доблестные кавалеристы и не дрогнут, то лошади, животные, как известно, легко пугающиеся непривычных им объектов, в то время как всадники ринутся на врага, лошади могут вдруг взять да и…
— Ну да, — почти взвизгнул председатель, стукнув ногтями левой руки по столу, — хорошо. Вернее: плохо. Ну, а вы, полковник, нет ли у вас какой-нибудь идеи? Дьявол, уймите этот телефон!
— Так, некий контур плана, может быть, не вполне точный…
— Ну?
— Предлагаю следующую диверсию. Малая часть войска с музыкой и раскрытыми знаменами выходит навстречу противнику, к городской черте. Главные же силы на автокарах делают глубокий обход и ударяют в тыл войску мишеней.
— Да, ну, а если вместо того, чтобы ударить, они ударятся в бегство? Ведь вы же сами говорили об устрашающем действии людей-мишеней. Не уясняю, в чем нерв вашей операции. Не годится. Отставить.
— Минуту терпения — и я обнажу нерв. Мишень, движущаяся на стрелке, деморализует его. Но что такое та же мишень с тыльной стороны? Так, несколько голых, кое-как сколоченных досок, лишенных всякого человеческого обличил. Страшен человеку лишь человек. На все остальное, живое и мертвое, нам свистать в оба кулака.
— Гм, пожалуй, ну, дальше, дальше.
— Дальше — просто, — заканчивал автор проекта, забросив ногу на ногу и раскачивая лакированным носом сапога в такт словам, — открываем огонь с тылу по пустым доскам — противник поворачивается лицом к дождю пуль, отходим, не принимая боя и самого вида враждебных цепей, в то время как заслон наш у заставы, в свою очередь, очутившись перед пустыми досками, сыплет в них градом пуль. И так до полного истребления. Бить в спину, только в спину и отступать перед лицом.
— Ага, понятно. Как вы находите, господа? — И председатель царапнул ногтем по сукну стола.
— Принять.
И машина боя, разбуженная коротким рывком рычага, задвигала своими ротами, батальонами, копытами коней, колесами легких автокаров и стальным гусеничным ползом тяжелых танков.
Лейтенант Энде еще накануне случайно расшиб колено. Проснувшись поутру и увидев ползущие по окну капли дождя, он не без удовольствия ощутил легкую боль в ноге. Встал, набросил халат и подошел, чуть прихрамывая, к телефону. Сонный голос батальонного врача (лейтенант служил в отдельном егерском) обещал заехать, освидетельствовать и оформить. Энде, чтобы не покидать второй раз теплой постели, присел к столу и начал писать рапорт о болезни. В это время в дверь постучали: на пороге стоял вестовой, торопливо доложивший, что батальону приказано стать под ружье и всем быть на местах.
Энде, оставив рапорт недописанным, оделся с помощью денщика, когда тот натягивал на больную ногу сапог, лейтенант поморщился и выругался сквозь зубы: чего им захотелось — стрелять по воробьям или сражаться с облаками?
Лейтенант еще не успел дойти до казарм, как уже увидел голову батальона, частым шагом во взводных колоннах движущегося на него. Примкнув к своей роте, он зашагал вместе с другими, спрашивая на ходу, в чем дело? И кто противник? Лица у солдат были веселые: им, очевидно, нравилось, что ведущий знает обо всем этом меньше их, ведомых.
— Не знаю. Говорят, против плоских каких-то.
— Нет, — послышался негромкий голос из рядов, — это расстрелянные взбунтовались, господин лейтенант.
Энде подумал было: ‘Может быть, я дописал рапорт, лег — и это мне снится’. Но боль в ноге, с каждым шагом усиливающаяся, возрастала. Нет — вот знакомый поворот на шоссе, вот под ногами зазвенел железом мост, переброшенный через железнодорожную выемку, вот потянулись низкие дома предместья, дальше огороды, а впереди виднеется и поле. Разговоры примолкли, слышался только мерный шаг сотен ног. Энде с трудом удерживался в строю, на правом фланге второй полуроты. Каждый шаг точно железной иглой впивался в больное колено.
Шоссе было пусто. Вдруг, на закраине его, показался оркестр. Зачем?
Ветер, дующий в спину, гнал и людей и тучи вперед. В голубых просветах заблистало солнце, заблестели и трубы оркестра, который вдруг показался лейтенанту сбившимся в кучу стадом зверей, над суконной шерстью которых торчали медные пасти, клыки и вытянутые раструбчатые морды. Вдруг стадо заревело, раскачивая воздух в такт и толкая колонну туда же, куда гнал все крепчавший, до свиста в ушах, ветер. Боль в ноге исчезла. Почти переходя в бег, колонна достигла вершин небольшого всхолмья, откуда было видно на несколько километров вперед. Навстречу, по разрыхленному полю, скакали два всадника на вспененных конях. ‘От кого они бегут?’ — подумал Энде и поднял глаза к тому направлению, откуда двигался конный патруль. Прямо на колонну шла длинная — от края до края поля — шеренга странных плоских человечьих пестрых существ. Хотя солнце прорвалось сквозь синие окна меж облаков, но впереди колонны ползли клочья тумана — и шеренга наступающих мишеней была недостаточно ясно видна. Но можно было различить молча идущие пестрые (как это ни странно) тени людей, которые, прижав к грудям тени винтовок, молча, без единой тени звука, шли и шли вперед.
Энде слышал голос батальонного, старающийся не быть унесенным ветром, несущимся в сторону мишеней-людей:
— Солдаты, сколько раз мы учились колке соломенных чучел, неужели теперь…
Ветер оторвал конец фразы. Лейтенант увидел, что в первой полуроте примыкают штыки. Он автоматически повторил не услышанную им команду. Наступающие мишени были в трехстах шагах. Передняя цепь, наклонив штыки, вслед за серыми струями тумана, побежала вперед. Энде поднял руку (голоса в горле не было) — и резервная цепь двинулась вперед. И именно в это мгновение, меж началом и концом безмолвной команды, вокруг головы Энде засвистали так знакомые его уху пули.
— Мишени стреляют.
— Эти плоские тоже умеют.
— Носилки.
— Убитых не убьешь, а они…
Что-то острое и тугое, как растянутая до предела резина, ударило под хрящ левого плеча Энде. Он терял сознание не сразу, а по дробям: сначала он видел бегущих вокруг него людей — потом рваные тучи запрокинулись над его глазами — потом одинокую плоскую фигуру человека-мишени, который шел прямо на него: все тело мишени было из тысячи глаз, раскрытых тысячью пуль. Она шла, эта грубо раскрашенная мишень, качаясь на деревянных ногах и тупо глядя вперед круглыми, как пули, глазами: дальше — но дальше сознание лейтенанта Энде защелкнулось, как объектив фотоаппарата.
Войска бежали. В плане была, как и предупреждал автор плана, неточность. Две части армии, заслон и бьющие в тыл мишеням главные силы, были разлучены стратегической тайной. Одна часть армии стреляла по другой, — и узнать об этом было нельзя, поскольку их разделяла линия движущихся мишеней. Лейтенант Энде не мог бежать, с ним было кончено, но все окружающие его многоножие бежало, роняя винтовки и знамена. Еще раньше оставили город, штаб и магистрат. Все препятствия, все барьеры, стоящие перед наступательным маршем расстрелянных мишеней, пали.
Но все же того, чего ждали все, не произошло. Когда большее становится наименьшим, тогда малое претендует на роль наибольшего. У края огородов, куда уже подходила первая цепь (за ней шли неисчисленные другие цепи) наступающих, был брошен тлеющий костер собранного огородниками мусора. Под ударами ветра костер, как раз в ту минуту, когда подходила цепь мишеней, вспыхнул и зажег одну из них. Человек-мишень скорчился своим плоским телом и засычал, поднимая к небу огненные языки. Новый удар ветра — и огонь, перебрасываясь с мишени на мишень, охватил все войско наступающих. Миллионноязыкий пожар наполнил дымом и огнем все пригородные поля. И когда огонь упал к земле и дымы ушли в небо, на поле битвы остались лишь кучи серого стынущего пепла.
Прошло около года. Новые события оттеснили старые. Палец, поставленный меж солнцем и глазом, является достаточным заслоном от солнца. В центральном ресторане города, где происходили описанные выше события, совершенно случайно — прогулка наткнулась на прогулку — встретились знакомые уже нам генерал с крысиными бровями и полковник, в одной из петлиц которого поблескивала синяя орденская ленточка. Помимо официанта почетным гостям служил сам главный ресторации.
Полковник скользнул глазом по карточке вин, генерал внимательно изучал список закуски. Требуемое было подано. Лакей, вильнув черным хвостом фрака, исчез. Шеф продолжал почтительно стоять на расстоянии двух шагов от стола. Тронули вилками овощной салат, присосались губами к спарже. Генерал поднял красноватые глаза к носу и сказал одобряющим голосом:
— У вас в этом году очень хорошие овощи. Чем вы это объясняете, любезный?
Шеф наклонился:
— Тем, ваше превосходительство, что овощи мы получаем с огородов у западной заставы, там, где в прошлом году произошел бой между нашими доблестными войсками, ведомыми десницей вашего превосходительства, и этими мишенями, или как их звать… Пепел же, древесный пепел, с примесью отходов от расплавленной огнем краски, является лучшим удобрением для корнеплодов.
— Ах так… — протянул генерал и движением кончиков бровей дал понять шефу, что тот может идти.
В течение минуты или двух был слышен хруст капустных листов и сосущее движение губ, справляющихся со спаржей. Затем генерал вытер салфеткой узкий рот и сказал:
— А все-таки мне часто приходит на ум, почему мы тогда, дорогой полковник, не ввели в дело артиллерию и не уничтожили их с воздуха?
— Потому, — отвечал полковник, притронувшись губами к своему бокалу, — что мишени, с которыми нам тогда пришлось иметь дело, были обыкновенными стрелковыми, для полевого боя, мишенями. Мы привыкли разговаривать с ними пулями, привычка эта вросла в нас, как корень в землю, — и быстрый бег событий (ведь вы же помните) не дал нам времени психологически перестроиться…
— Гм, вы, полковник, как почти всегда, подчеркиваю, — почти правы.
Бокалы собеседников с тихим хрустальным звоном — встретились.