МИРСКАЯ ПОМОЩЬ ДРУГ ДРУГУ
МИРСКАЯ ПОМОЩЬ ДРУГ ДРУГУ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Мирская помощь друг другу, Розанов Василий Васильевич, Год: 1889
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
В настоящее время несколько губернских совещаний заняты вопросом о реорганизации общественного призрения. Как известно, призрение это возложено на земства, которые должны оказывать помощь ‘бедным, неизлечимым больным и умалишенным, а также сирым и увечным’. Параллельно земской деятельности и едва ли не превосходя ее, идет частная личная инициатива: христианское милосердие побуждает умирающих и больных отделять крупную часть оставляемого состояния на учреждение разных филантропических учреждений, причем эти последние получают самый разнообразный вид и иногда чрезвычайно специальное назначение. Сословия, как дворянство и купечество, нередко устраивают обособленные сословные приюты, богадельни, стипендии. И, наконец, благородное ведомство Императрицы Марии спешит с помощью всяческою и всюду, от женских институтов до родильных домов в Петербурге, которые призревают в нужный момент несчастную столичную прислугу.
Это — целое море благотворительности, масса света и добра, и неоднократно пытались внести сюда регламентацию. Между тем нельзя не заметить, что благотворительность столь же нужна благотворителям, сколько и убогим, принимающим дар, и, может быть, первым даже больше, чем вторым. Это — культура сердца, и для многих, в особенности для частных людей это — поэзия сердца и очень длительная мечта. Иногда, прочитывая в печати сведения о крупном завещании, поражаешься чрезвычайною подробностью распределения сумм, чрезвычайной обдуманностью, прямо — планом пожертвования. Это — архитектор благотворительности, и он, очевидно, долго обдумывал затейливую башенку своеобразных и капризных иногда учреждений. Это — культура, тут — психология. Отнимите у него мечту, отнимите у него возможность мечтать и придумывать, протяните руку, на которую он положил бы только ‘итог’ своих мечтаний, и, поверьте — он ничего не положит или бросит медный пятак. Завещания, и иногда чрезвычайно крупные, оставляются порою людьми очень черствыми, черствыми к родным, к друзьям, ко всякому видимому и ощущаемому человеку. В случаях такого завещания действует не любовь, да и вообще трудно любить далеких и будущих людей, — а воображение и, как мы выразились, талант организации, инстинкт архитектурной конструкции. Это навсегда было бы убито попыткою ‘урегулировать’, т. е. очень урегулированная благотворительность непременно уменьшилась бы, стала бы мелководна и маловодна. Вот сторона дела, которой не следует забывать. Возьмите всякое даяние, но ко всякому дающему внимательно наклонитесь, выслушайте его, дайте ему совершить все, что он сам задумал и сам хотел бы выполнить.
Вторая сторона дела, на которую нам хотелось бы обратить внимание, — это чрезвычайная пассивность благотворимых. Конечно, есть такие слепые и хромые, есть такие формы несчастия и убожества, когда человек уже только лежит и жует. Но в огромном большинстве случаев призреваемые в богадельнях вовсе не стоят на этой степени инвалидности. Это только очень ослабшие люди, от болезни или от старости. Положение какого-то коечного больного для них невыносимо, как и трудно выносится ими положение какого-то малолетка, за которым гувернер присматривает, чтобы он не запнулся и не расшибся. Режим жизни в наших богадельнях слишком пассивен и слишком казенен: желательно, чтобы самый тип их более приблизился к типу частного дома, частного хозяйства, частного житья-бытья, с кое— какою хозяйственною заботою и ответственностью самих призреваемых в их относительно сильных членах. Дом призрения меньше должен быть монастырьком и больше колонийкой. Известно долгое предубеждение наших крестьян против больниц: больничные халаты — почти арестантские, и страшно влезть в такой халат: кажется, еще больше расхвораешься. И из одной этой пустой причины люди не шли. Не менее стеснял захварывающих и выздоравливающих какой-то рецепт лежания и неподвижности, представление о котором соединяется с больницею. ‘Я еще хожу’, ‘я еще могу двигаться’ — эта мысль и возможность проверить ее уже есть утешение, как отрицание ее может повергнуть человека в отчаяние. В богадельне, в принужденном и страшном бездействии и неподвижности человек видит, что точно отдают его смерти, что он уже приготовлен к смерти и только замедлили с его похоронами. Это неприятно, это пугает. Дома человек умирает незаметно, еще вчера копавшись около живых. Риск жизни, нищенство, бродяжничество — все это предпочитается богадельне, и тут же за стеной ее — и нищета, и болезнь, но на относительной свободе. Конечно, по самым свойствам призрения, свобода эта должна быть очень относительна, но ее суженность не должна переходить в какое-то замковое заключение, только без запоров и замков.
НВ. 1899. 20 авг. No 8433. Б.п.