О. Е. Майорова
Минаев Д. Д.: биобиблиографическая справка, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1990
Время на прочтение: 7 минут(ы)
МИНАЕВ, Дмитрий Дмитриевич [21.Х(2.ХI).1835, Симбирск — 10(22).VII.1889, там же] — поэт-сатирик, пародист, фельетонист, переводчик. Родился в семье строевого офицера (позднее — военного чиновника, дослужившегося до чина подполковника), увлекавшегося живописью и литературой, выступавшего со своими произведениями в печати (наиболее известное — поэтическое переложение ‘Слова о полку Игореве’), некоторые его стихотворения были одобрены В. Г. Белинским. Любовь к искусству, в особенности к словесному, поддерживала в семье и мать
М., симбирская дворянка Е. В. Зимнинская, получившая хорошее образование, владевшая иностранными языками. По свидетельству домашнего учителя М. (в будущем заметного беллетриста Г. Н. Потанина), он еще ребенком знал много стихов, ‘чутко их понимал и временами силился так же торжественно читать их, как читал его отец’ (Потанин Г. Н. Речь на могиле поэта Минаева // Симбирские губернские ведомости.— 1899.— No 47). В 1847 г. родители М. на время переселились из Симбирска в Петербург, где М. отдали в Дворянский полк (военно-учебное заведение). В эти годы на него оказали значительное влияние преподаватель словесности, известный переводчик И. И. Введенский, будущий поэт В. С. Курочкин (учившийся тогда же в Дворянском полку), а главное — вольная атмосфера, царившая в то время в доме отца М., который поддерживал дружеские отношения с некоторыми петрашевцами (см.: Дело петрашевцев.— М, Л., 1941.— Т. 2.— С. 112, 1951.— Т. 3.— С. 205, 248, 278—280), встречался с Н. Г. Чернышевским и обсуждал с ним необходимость социальных преобразований (см.: Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.— М., 1939.— Т. 1.— С. 371, 395, 400, 402).
Уже в годы учебы М. начал сочинять: его не дошедший до нас рассказ был включен в рукописный журнал Дворянского полка. Вернувшись в 1852 г. в Симбирск и определившись на службу в губернскую казенную палату, он не оставлял литературных занятий. Один из симбирцев вспоминал позднее о шумном успехе его ходившего по рукам стихотворения ‘У нас бульвар устроили большой…’, где карикатурно изображались городские обыватели (см. об этом: Бейсов П. ‘Губернская фотография’ Д. Д. Минаева // Уч. зап. Ульяновского ГПИ, 1948.— Вып. 1). Накопленные, вероятно, именно тогда наблюдения легли в основу написанной им позднее поэмы ‘Губернская фотография’ (напечатана не полностью в ‘Гудке’, 1862): ‘Поставив ящик фотографа / И против правды не греша’, М. сделал больше ста ‘снимков’ — сатирических портретов горожан, едко высмеивая при этом уродливые стороны провинциальной жизни, ‘отчизны вони, грязи, сплетен’. Полный текст поэмы, получившей в Симбирске широкое распространение в списках, ‘вызвал целую бурю’ в городе, его ‘вся губерния читала и декламировала’ (Никольский Н. // Симбирские губернские ведомости.— 1899.— No 47).
В 1855 г. М. перевелся на службу в Петербург, через два года вышел в отставку и полностью посвятил себя литературной деятельности. Сотрудничал сначала во второстепенных столичных изданиях (‘Иллюстрация’, ‘Ласточка’, ‘Русский мир’, ‘Развлечение’), затем в более заметных (‘Светоч’ и выходивший при нем ‘Карикатурный листок’, ‘Русская речь’). В 1860 г. в печати появился составленный им очерк жизни Белинского — первая, хотя и очень краткая биография критика, позволяющая судить об общественной позиции молодого М.: обильно цитируя статьи Белинского и восхищаясь его’ ‘светлой, передовой личностью’, М. опирался в своих оценках на ‘Очерки гоголевского периода русской литературы’ Чернышевского и на, работу Герцена ‘О развитии революционных идей в России’, порой дословно повторяя их основные положения и полностью разделяя радикальный, пафос этих книг. Впоследствии взгляды М. не претерпели существенных изменений, хотя их некоторая размытость представлялась поверхностному взгляду беспринципностью, что порождало многочисленные упреки современников. Тем не менее, систематически выступая с внутриполитическими и литературно-критическими обозрениями, заметками, фельетонами, М. всегда отстаивал общедемократические идеалы. С 1865 он находился под негласным надзором полиции а весной 1866 г. после каракозовского выстрела был арестован и на два месяца заключен в Петропавловскую крепость — за сотрудничество в изданиях, ‘известных своим вредным направлением’ (из материалов следственной комиссии по делу о покушении на Александра II).
Литературная биография М. действительно неотделима от судьбы ведущих демократически журналов — ‘Искры’, ‘Русского слова’, ‘Современника’, ‘Гудка’ (первые 14 номеров которого вышли под редакцией М.), ‘Будильника’, ‘Отечественных записок’, ‘Дела’. Постоянно поддерживая с ними творческие контакты, имея потому редкую возможность оперативно реагировать на самые значительные события дня, М. регулярно печатал в этих изданиях наиболее острые свои произведения: юмористические стихотворения, фельетоны, пародии, эпиграммы, запечатлевшие разнообразные эпизоды общественной борьбы тех лет и сатирические портреты ее участников. Либерал, ‘крикун сороковых годов’, ‘везде чужой, где нужен труд’ (‘Ренегат’, 1868), изнеженный аристократ, ‘вельмож потомок’, заявляющий: ‘Бедняк привык нуждаться вечно — / До нужд его нам нет нужды’ (‘Протест’, 1871), прогрессист-демагог, взывающий к народу: ‘Тяжел твой крест — всей жизни ноша, / Не предложу тебе я гроша, / Но плакать, плакать буду рад’ (‘Мотивы русских поэтов’, 1865), осторожный обличитель, переродившийся в ‘общественного фигляра’, веселящий ‘лакеев и господ / Дождем копеечных острот’ (‘Золотой век’, 1872, ‘Шут’, 1867) — эти сквозные в творчестве М, образы, созданные, как правило, с конкретны полемическим заданием и списанные чаще всего ‘с натуры’, с конкретных людей, в то же время осмыслены поэтом как типические, неотделимые от основных тенденций социальной жизни. В качестве мощного средства типизации и вместе с тем как гибкий полемический прием М. использовал и сатирические имена-маски, часто перераставшие в его постоянные псевдонимы, за которыми скрывались и благодаря их саморазоблачительным монологам высмеивались представители враждебного М. общественного лагеря. ‘Как рекрут, выучись смиряться, / Но забегать не хлопочи: / Похвалят — крикни: ‘Рад стараться!’, / А не похвалят — промолчи’ (‘Жизнь наша вроде плац-парада…’, 1864) — защитник этой немудреной житейской философии, отставной майор Михаил Бурбонов, тупой и самоуверенный ретроград, возомнивший себя стихотворцем и навязывающий литературе казарменные порядки,— один из самых популярных псевдонимов М. (наряду с Обличительным поэтом, Темным человеком, Общим другом), М. ‘приписал’ ему целый сборник своих произведений (‘Здравия желаю!’ — Спб., 1867) — ‘штыковой работы стихи’, за которыми сквозит ироничная усмешка автора: ‘Рука, рожденная для шпаги, / Сошлася с новым ремеслом… / Чего ни стерпит лист бумаги / И муза под моим пером’.
Одним из самых сильных средств полемики стала для М. пародия. Дискредитируя поэтическую систему В. Г. Бенедиктова, А. Н. Майкова, Н. Ф. Щербины (на них М. нападал особенно часто), он вместе с тем высмеивал и их общественную позицию. Так, пародируя стихотворение А. А. Фета ‘Шепот, робкое дыханье…’, М. не только резко снизил лирическую тему (как бы намекая на ‘беспредметность’ фетовского лиризма), но одновременно комически заострил консервативную позицию Фета-публициста, писавшего о трудном положении помещика в пореформенной деревне: ‘Холод, грязные селенья, / Лужи и туман, / Крепостное разрушенье, / Говор поселян, / От дворовых нет поклона, / Шапки набекрень, / И работника Семена / Плутовство и лень’ (‘Лирические песни с гражданским отливом’, 1863). Задачам литературной полемики, в частности борьбе с реликтами романтического стиля и с теорией ‘чистого искусства’, подчинен и поэтический язык М.: подобно Некрасову, он не только вводил (даже в стихотворения лирического характера) прозаизмы и обыденную интонацию, но и смело смешивал высокую лексику с низкой, поэтический стиль — с разговорной речью: ‘Роса на листьях, как алмаз, / Слезами крупными дрожала, /А в небесах луна, как таз, / Суконкой вытертый сейчас, /Над темным городом всплывала’ (‘Отрывок из романа, который никогда не напечатается…’, 1861).
Незаурядное литературное дарование М., его блестящий талант полемиста проявились в излюбленном поэтами-‘искровцами’ жанре ‘перепева’, который в отличие от пародии не предполагал дискредитации поэтического материала, а был ориентирован лишь на осмеяние предмета изображения. Так, в поэме ‘Евгений Онегин нашего времени’ (1865—1877), опираясь на сюжетно-композиционную структуру пушкинского романа и полностью повторяя онегинскую строфу,
М. карикатурно изобразил ‘нового человека’, шестидесятника: ‘Онегин, добрый мой приятель, / Был по Базарову скроен: / Как тот, лягушек резал он, / Как тот, искусства порицатель…’
В произведениях М. общественная борьба сливалась с литературной: поэтическими средствами он разоблачал чуждые ему взгляды, а в литературной жизни видел наиболее яркое проявление господствующих общественных тенденций. Современники не без основания усматривали в этом излишнюю сосредоточенность на ‘искусственных’, специфически-петербургских проблемах (хотя М. обращался и к жизни низших слоев общества, нередко рисуя ее в чисто некрасовских тонах). Теневые стороны дарования М. выявляли не только идейные противники, но и представители революционно-демократических кругов. Добролюбов, рецензируя самый первый поэтический сборник М. (Перепевы. Стихотворения Обличительного поэта.— Спб., 1859), справедливо расценил некоторые его шутки как поверхностные, а многие пародии — как ‘вялые и робкие’, основанные лишь на незначительной утрировке мысли подлинника (Современник.— 1860.— No 8.— С. 216). Позже Салтыков-Щедрин упрекал М. в ‘невыдержанности мысли’ (Отечественные записки.— 1868.— No 5.— Рецензия на сборник М. ‘В сумерках’.— Спб., 1868), Н. С. Курочкин — в недостатке самобытности (Дело.— 1868.— No 1.— Статья ‘Библиографическая параллель’). И все же никто из единомышленников М. не отрицал общественного значения его выступлений, в особенности в нач. 60 гг., в период творческого расцвета М., когда его стихотворения и фельетоны обретали порой значительную глубину и масштабность — в них слышались ‘сильные ноты’, которые вызывали ‘не одну улыбку, но и слезы’ (Русское слово.— 1863.— No 4.— Рецензия на сборник М. ‘Думы и песни’.— Спб., 1863).
Едва ли не чаще всего М. критиковали за самодовлеющий интерес к поэтической форме, ‘желание щегольнуть’ виртуозным стихом (<Дмитриев И. И.> Думы и песни Д. Д. Минаева // Современник.— 1863.— No 11). Вместе с тем верификационный талант М. был связан с его подлинной поэтической культурой, с органичным использованием литературных, традиций. М. с пиететом относился к наследию Пушкина и Лермонтова (что явилось одной из причин его разрыва в 1864 г. с журналом ‘Русское слово’, отстаивавшим писаревские идеи ‘разрушения эстетики’) и широко опирался на достижения писателей-сатириков — Грибоедова (напр., образ Михаила Бурбонова возник не без влияния образа Скалозуба и др. персонажей ‘Горя от ума’), А. К. Толстого и бр. Жемчужниковых (тот же Бурбонов — явный литературный потомок Козьмы Пруткова), М. Е. Щедрина, Н. А. Добролюбова, Н. А. Некрасова (на которого М., однако, не раз нападал в печати за оду М. Н. Муравьеву). Завоевания М. в области поэтической техники, его публицистически заостренные стихи, в свою очередь, нашли продолжение в поэзии XX в., прежде всего в творчестве В. В. Маяковского.
Обладавший незаурядным импровизационным даром, легко и быстро писавший, виртуозно подбиравший богатые рифменные созвучия (за что заслужил репутацию ‘короля рифм’), М. в течение всей жизни много занимался переводами: русскоязычный читатель благодаря ему познакомился со многими произведениями Байрона, Гейне, Шелли, Данте, Мольера, Гюго, Мюссе, Чосера. Но, поскольку М. знал лишь французский язык, он часто вынужден был обращаться к подстрочникам, и потому ему далеко не всегда удавалось передать своеобразие подлинника. С 70 гг. М. выступал и как драматург, но его пьесы (‘Либерал’, 1870, ‘Разоренное гнездо’, 1874) ни у зрителя, ни у читателя особого успеха не имели (хотя последняя и была удостоена Уваровской премии).
К концу жизни положение М. в литературе усложнилось, отчасти потому, что круг демократических изданий, постоянно подвергавшихся цензурным гонениям, неуклонно сужался, отчасти потому, что М. тяжело болел и уезжал из Петербурга лечиться, отчасти — в силу богемных привычек и его неуживчивого нрава. Хотя близко знавшие его люди характеризовали М. как человека с ‘добрым сердцем’ (Мартьянов П. К. Дела и люди века.— Спб., 1896.— Т. 3.— С. 95) и ‘благородной душой’ (Михайловский Н. К. Литературные воспоминания и современная смута.— Спб., 1905.— Т. 1.— С. 36), на многих он производил отталкивающее впечатление своими язвительными шутками и едкими эпиграммами, быстро разносившимися в литературной среде и нажившими М. множество врагов. В 80 гг. М. приходилось сотрудничать по преимуществу в мелких журналах и газетах (‘Новостях’, ‘Биржевых ведомостях’, ‘Петербургской газете’, ‘Молве’, ‘Наблюдателе’), в его творчестве стали отчетливо различимы мрачные интонации. Последние два года жизни М. провел на родине, вдали от литературных боев. После его смерти в крупнейших периодических изданиях появились некрологи, в которых — при всем различии оценок — наследие М. осмыслялось как документ эпохи, как один из важнейших факторов литературной жизни 60—80 гг. XIX в.
Соч.: Поэты ‘Искры’: В 2 т. / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. И. Г. Ямпольского.— Л., 1987.
Лит.: Ямпольский И. Г. Сатирическая журналистика 1860-х гг. Журнал революционной сатиры ‘Искра’ (1859—1873).— М., 1964, Гордон Я. И. Д. Минаев в русской гейниане // Писатель и литературный процесс.— Душанбе, 1974.— Вып. 2, Геллер Т. А. Архивные документы об издательской деятельности Д. Д. Минаева // Вопросы источниковедения русской литературы 2-й половины XIX века,— Казань, 1983, Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика,— М., 1984.— С. 19а, 195, 198—199, Сватов Н. Н. Некрасов. Современники и продолжатели. Очерки.— М., 1986.— С. 77—99.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990