МИМОЛЕТНОЕ
МИМОЛЕТНОЕ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Мимолетное, Розанов Василий Васильевич, Год: 1903
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая
М.: Республика, СПб.: Росток, 2010.
Эх, старость, старость… Еду по Бассейной, вынимаю папироску, чтобы закурить, но беру ее не обыкновенным способом, раскрыв портсигар, а вытаскиваю через широкую щель оставшейся половинки. Пальто на мне новое, портсигар — старый, и не радует новое, не печалит худое, некрасивое. Это — старость.
Куда я девался, умер что ли? Мои привычки, мои привязанности, моя любовь к вещам осыпаются с меня как старые листья с дерева. Я расхолаживаюсь к жизни, жизнь на мне не держится. Я решительно не могу сидеть посредине пролетки. Прижмусь в уголке. И совершенно равнодушен, кто меня обгоняет или кто едет навстречу.— ‘Куда, барин?’. И так равнодушно скажешь вознице адрес.
Конечно, я замечал это и прежде, но сегодня, когда вытащил папиросу через щель в портсигаре, чуть не заплакал. ‘Это окончательная старость’. Я не люблю теперь ничего красивого, не ищу ничего красивого. А ведь как я, бывало, любил в молодости именно портсигары! Помню, раз сам даже посмеялся над собой. Это было давно. Я где-то сидел в гостях и от скуки подошел к столу, за которым шла картежная игра, не большая, но благородная. У всех партнеров портсигары их лежали под рукой. Были из них серебряные, с вензелями и разными глупостями. Они все были некрасивы. Но у одного партнера портсигар был из столь чудной кожи, без всяких украшений,— что лет десять спустя, уже состоя на службе и имея лишних рублей десять, я все подыскивал в Москве такой же — и не мог найти. В форме, в цвете кожи были отступления. Я увидел идеал и не хотел подобия. Читатель скажет: ‘Глупость’. Но представьте: я понял особую красоту кожаных вещей и вообще оценил коже в ее изящных проявлениях именно по этому помятому портсигару.
Да, я любил красивые вещи. И красивую жизнь, и красивых людей.
И вот теперь в пыльной шляпе, новом пальто и с продырявленным портсигаром я еду по Бассейной, столь глубоко равнодушный и к себе, и к окружающему. ‘Да, я вышел весь. Выдохся, как выдыхается табак, как выдыхаются духи. Были духи, а через тридцать лет при открытом горлышке остается просто дрянная, не чистая, но отнюдь не душистая вода. Пить ее нельзя, душиться ею нельзя. Можно только выплеснуть. И меня нужно выплеснуть’.
И я почти плакал. Так проходит жизнь. Куда проходит? Нет, в самом деле, куда проходит жизнь? Водопад падает в море, железная дорога доходит до станции, а человек? Неужели человек без станции, без конца и цели?!.. Неужели жизнь похожа на железную дорогу, которая на достаточном протяжении прерывается среди пустого поля, просто потому что у строителя не хватило ни шпал, ни рельсов, чтобы вести ее далее? Неорганично? Смерть без бессмертия или загробной жизни превращает жизнь нашу в механическое явление. Бессмысленно. Невозможно.
Впрочем, мне все равно, со станцией мы или без станции. В этом-то и старость моя, что мне все равно. Это в молодости я развил бы такую философию о бессмертии души, и размазал бы, и увлекся бы, и увлек бы читателя, и размякли бы мы оба. ‘А, есть бессмертие души! Верим!! Хорошо! Отлично! Пойдемте есть осетрину’. Теперь мне ни осетрины, ни бессмертия не нужно. Просто, ничего не нужно. Еду, и чтобы не трясло.
Листков на мне уже немного. Так по осени торчат голые и некрасивые, острые сучья, не все без зелени, но многие без зелени. И более всего я благодарен человечеству, что оно щадит меня, не ломает этих сучьев, не убирает этого ненужного брюзги — Я.
Северные цветы. Третий альманах книгоиздательства ‘Скорпион’. М., 1903. С. 151-153.