Игнатий Потапенко
Игнатий Потапенко
Милая Муся
Милая Муся
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
—————————————————-
Милая Муся, Потапенко Игнатий Николаевич, Год: 1913
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Приехала из деревни Муся…
Но еще дня за три перед этим Катерина Сергеевна получила от нее письмо, которое начиналось так: ‘Ради Бога, сейчас же сожги это письмо’…
Имело такой вид, будто письмо написано единственно для того, чтобы Катерине Сергеевне было чем растопить камин. Но она предварительно прочитала его.
В письме, однако, не оказалось ни одного слова, из-за которого его следовало бы сжечь. ‘Выезжаю в понедельник одна. Вася же приедет недели через две. Его задерживают какие-то дела. Остановлюсь, конечно, у тебя. Но, пожалуйста, не делай никаких приготовлений. Буду спать на диване. Из Москвы пошлю телеграмму, но встречать меня не нужно. Передай мой привет Андрею Михайловичу.
P. S. Извини, что пишу на клочке и неразборчиво. Приказчик едет на станцию, тороплюсь отослать’.
Вот все. И при этом — ‘ради Бога, сейчас же сожги это письмо’. Почему? Никто не понял бы, а Катерина Сергеевна поняла, потому что она знала Мусину голову и Мусино сердце.
Когда Муся писала это письмо, у нее были преступные мысли. Слова-то самые простые, о, она, ведь, — сама осторожность. Но ей казалось, что они окрашиваются в преступный цвет ее мыслей.
И Катерина Сергеевна прочитала письмо не так, как оно было написано, а так, как Муся думала, когда писала его:
‘Мне удалось-таки вырваться на две недели раньше мужа. О, какое блаженство. Я устроила так, что ему предстоит еще две недели сидеть из-за дел. Пожалуйста, не хлопочи об устройстве для меня комнаты, потому что я, может быть, буду только считаться у тебя, а жить… в другом месте… Телеграмму пришлю для порядка, но встречать не беспокойся, так как встретит меня кой-кто другой.
P. S. Пишу на клочке, в кухне, карандашом и все время оглядываюсь, не вошел бы Вася’.
Катерина Сергеевна показала письмо мужу, а потом все-таки сожгла его, просто, чтобы исполнить просьбу сестры.
И вот Муся приехала. Явилась, конечно, гораздо позже, чем следовало по расписанию поездов. Поезд пришел в девять, а она приехала в одиннадцать и, так как предполагалось, что Андрей Михайлович, муж Катерины Сергеевны, тайны ее не знает, то она начала врать ему невообразимый вещи.
Поезд где-то на пути сошел с рельсов, ей чуть не оторвало ногу… Ну, вот и опоздала.
Квартира наполнилась шумом, — правда, милым, приятным шумом, потому что Муся была симпатична и мила. Она пила кофе с усилием, потому что давно сделала это уже в другом месте, а теперь пила для Андрее Михайловича и рассказывала о деревенских делах, о муже, о своей пятилетней девочке, об урожае и обо всем, что приходило ей в голову.
Потом, когда Андрей Михайлович ушел на службу, начались конфиденциальные сообщения. И Катерина Сергеевна узнала от нее то, в чем никогда не сомневалась.
Две недели свободы. Да, у нее всего только две недели, пока приедет Вася, и эти четырнадцать дней должны быть покрыты непроницаемой тайной.
— Ради Бога, ради Бога, милая Катя, помоги мне. Понимаешь, Зимогоров свободен на десять дней — я это знала, потому и устроила этот приезд и Васю убедила, что нам необходимо быть здесь, Ну, так вот. Мы можем, например, поехать на Иматру и там провести эти десять дней. Но как это сделать? Как мотивировать?
Катерина Сергеевна думала. У нее была изобретательная голова. Конечно, может быть, ей следовало бы отказаться от участия в этой интриге против Василия Петровича, к которому она относилась с уважением. Но дело в том, что Муся все равно это сделает, только глупо, нерасчетливо. Сошьет белыми нитками, и потом ей же, Катерине Сергеевне, придется выпутываться.
Она и придумала. У Муси образовалась какая-нибудь болезнь. Ну… нарыв где-нибудь. Нужно полежать в больнице неделю. Так и будет всем сказано, притом с просьбой не беспокоить ее.
Муся уедет с Зимогоровым на Иматру, а потом вернется и ‘выйдет из больницы’. Андрей, конечно, будет знать все, но делать вид, что ничего не знает.
Зимогоров… А кто же это такой? Он — значительный чиновник и премилый человек. Старый знакомый их семьи.
Давно ухаживал за Мусей, думали даже, что женится, а она влюбилась в Василия Петровича и вышла за него.
Муся уехала в деревню, там проскучала три года и это у нее все прошло. Ну, вот и завязалась история с Зимогоровым.
Тайная переписка, свидания в Кисловодске, куда она ездила летом, беспричинные, но ловко обставленные, приезды в Петербург.
Вдруг оказалась безумная любовь. Почему? Никак нельзя было понять. Зимогоров остался таким, как был, даже ухудшился — отяжелел, лысинка на голове обозначилась, а Муся вдруг сделала его своим героем.
Он, разумеется, счастлив, но он порядочный человек и его это тяготит. Тайный роман — не в его вкусе, он предпочел бы, чтобы Муся была его женой.
Кроме того, Василий Петрович — его приятель и ему тяжело обманывать его.
А вот обманывает. И Катерина Сергеевна, по натуре честная и корректная, за свой счет никогда не лгавшая, обманывает. И Андрей Михайлович, ее муж, тоже в высшей степени прямой человек, косвенным образом принимает участие в обмане. Целая цепь лжи из-за Муси.
И на другой день после приезда в Петербург Муся ‘легла в больницу’, где, в какой именно, это не говорилось. Муся не хочет, чтобы это знали знакомые. Все так любят ее и сейчас же начнут ходить, носить конфекты и цветы, а она женщина со всеми женскими слабостями и она не хочет, чтобы ее видели в больничном платье и в больничной обстановке.
Это так некрасиво и так печально.
Катерина Сергеевна получила от нее с Иматры три письма и все они начинались словами:
‘Ради Бога, милая Катя, сейчас же сожги это письмо и конверт. Не забудь: и конверт’.
Потом шло: ‘Ах, как здесь хорошо, как я счастлива…’. Но и только об этом, — остальное было посвящено портнихе и шляпнице, которые должны были приготовить к ее ‘выходу из больницы’ то-то и то-то, — описывалось самым подробным образом.
Через неделю была получена телеграмма из деревни от Василия Петровича — он назначал свой приезд через пять дней.
Полетела телеграмма на Иматру и вот Муся уже ‘вышла из больницы’.
В изящном домашнем платье она сидит на диване и принимает знакомых. Все выражают ей сочувствие и радость по случаю благополучного выздоровления.
О своей болезни она говорит очень неопределенно, что-то такое в суставе коленки, думали, что потребуется операция, но обошлось.
А больница? Ах, где-то там, далеко… В конце Васильевского острова… Боже, неужели можно помнить улицы и названия? Ах, это все так печально. Давайте говорить о веселом…
В оперу? Есть ложа? Отлично! Она с наслаждением поедет в оперу.
И так все вышло гладко и хорошо, все поверили. Пришел и Зимогоров. Лицо у него было чуточку утомленное, должно быть от счастья на Иматре. Она и ему рассказала о болезни, и он тоже выражал сочувствие.
А в назначенный день Муся проснулась рано, оделась быстро и поехала на вокзал встречать Васю. Сколько непритворной радости было у нее в лице, когда приехал муж! У родственников им было тесно и неудобно и они переехали в гостиницу.
С этого времени жизнь Муси усложнилась невероятным образом. Она вращалась между мужем и Зимогоровым. И ведь ей приходилось обоим лгать.
Василий Петрович, впрочем, доставлял ей немного хлопот. Он почему-то, безусловно верил ей и, даже когда улики были налицо, ничего не замечал.
Но Зимогоров ревновал ее ужасно. В гостинице у них была общая спальня с двумя кроватями и маленькая гостиная. Муся уверяла Зимогорова, что с мужем у нее дружеские отношения и что он будто бы даже спит в гостиной на диване.
Но Зимогоров не верил и мучился и делал ей сцены. И она вертелась так, как будто поджаривали ее на сковородке.
Разумеется, Катерина Сергеевна была посвящена во все и ей постоянно приходилось изобретать для нее выходы, выдумывать дела, будто бы сидеть с нею по четыре часа у портнихи, тогда как в это время Муся была у Зимогорова.
Ах, как было неприятно потом встречаться с Василием Петровичем. Катерина Сергеевна чувствовала себя так, как будто не Муся, а она сама изменяла, и не Василию Петровичу, конечно, а своему мужу.
Но Муся зарвалась и в конце концов вышла ужасная история. Это было недели через три после приезда Василия Петровича.
Дней через пять они собирались уезжать домой и если бы не эта случайность — да, простая случайность, они мирно уехали бы и жизнь текла бы по своему прежнему руслу.
А тут вдруг все перевернулось вверх дном, так что и изобретательность Катерины Сергеевны ничего не могла помочь.
Было заказано платье для деревни и портниха шила его. В четыре часа была назначена примерка и, конечно, генеральная. Само собою разумеется, и то, что Василий Петрович не знал адреса портнихи. Там, где-то, на Песках, вот и все.
И как раз в это время Василий Петрович получил письмо из деревни от земского врача, который напоминал ему о каком-то деле, касавшемся земской больницы. Василий Петрович взялся что-то выхлопотать и именно через Зимогорова, который служил в подходящем ведомстве, — и забыл об этом.
Вот он и захотел воспользоваться свободным временем и поехал к Зимогорову.
Тут все сложилось роковым образом. Люди не всегда ведь бывают осторожны. Впопыхах они иногда забывают какую-нибудь мелочь, которая оказывается важной.
Зимогоров жил один на холостом положении, занимал маленькую, изящно обставленную квартирку. Служил ему лакей.
Вот он-то и вышел зачем-то на минуту и, чтобы потом не звонить, оставил дверь полуотворенной.
И Василий Петрович вошёл в переднюю без звонка, а тут в передней все было приготовлено для драмы : пара дамских высоких серых ботиков на козьем меху и плюшевая шубейка с меховым воротником.
Конечно, бывают совпадения, но Василий Петрович слишком хорошо знал эти вещи. Сколько раз он надевал эти ботики на маленькие ножки своей жены, сколько раз застегивал пуговицы плюшевой шубейке, да, да, вот эти самые темно перламутровые пуговицы.
В первую минуту он не знал, что подумать, а потом вдруг почему-то ему стало совершенно ясно, что нужно думать.
Портнихи, примерки, непоколебимая верность Муси и его собственная вера в эту верность — все полетело к черту, а вместе с этим туда же отправились и его осторожность, сдержанность и благоразумие. Он начал вести себя совершенно неподобающим образом.
Вошел в гостиную и стал стучаться в дверь, которая вела в кабинет и в спальню Зимогорова. Почему? Да просто так. Ему казалось, что в его положении это будет очень умно.
С некоторым промедлением, осторожно приотворилась дверь и выглянул Зимогоров — нужно и это сказать, без пиджака, только в жилете.
Конечно, если бы это можно было предусмотреть, Зимогоров приготовился бы и как-нибудь вывернулся, Но он растерялся и не нашел ничего лучшего, как сказать:
— Да, это так. Я беру на себя всю ответственность.
Велико было отчаяние Муси. Она что-то врала и, ей казалось, правдоподобно, но Василий Петрович уже не верил ни одному ее слову.
Чрезвычайно быстро разыгралась история. Он оказался таким же непоколебимым в неверии, каким был в своей вере. Оба были люди культурные и объяснились по джентльменски.
Был решен развод. Василий Петрович взял на себя вину и даже, на известных условиях, согласился отдать Мусе девочку.
Денег не пожалели и в какие-нибудь два месяца все было устроено, Муся превратилась к мадам Зимогорову и поселилась в Петербурге, а Василий Петрович уехал в деревню.
Казалось бы, историю можно считать благополучно окончившейся. Зимогоров был счастлив, потому что исполнилось его давнишнее и постоянное желание.
Он был влюблен в Мусю еще тогда, когда ей было четырнадцать лет, она была гимназисткой, а он правоведом, Когда она вышла замуж, чувство его не только не уменьшилось, но еще окрепло.
Внезапный поворот к нему Муси, казавшейся влюбленной в своего мужа, огорошил и ослепил его и он, по природе правдивый, согласился на обман в таком деле, где обман считал совершенно недопустимым.
Такие отношения с Мусей продолжались уже около двух лет, и все это время он, будучи счастливым от близости, страдал от фальшивого положения.
В ту минуту, когда Василий Петрович так странно вошел в квартиру и застал их в таком неопровержимом виде, он, смущенный и оскорбленный унизительной позицией, в то же время почувствовал, что пришло, наконец, избавление.
Муся же имела все основания считать себя счастливой. С ней поступили, как с слабым существом, нуждающимся в покровительстве.
Василий Петрович, в первое время сильно горячившийся и казавшийся непримиримым, принес всевозможные жертвы, чтобы ее успокоить. Свою маленькую Лизу он любил нисколько не меньше, чем Муся, и тем не менее не воспользовался своим нравственным нравом, а отдал девочку ей.
И отношения были установлены такие, каких хотела для своего спокойствия Муся. Она ведь не питала вражды к прежнему мужу, она даже ‘уважала’ его, и о жизни с ним у нее остались очень приятные воспоминания.
А, кроме того, девочка, девочка, — ведь этого никак нельзя зачеркнуть. Она хотела, чтобы Василий Петрович приезжал к ним, как в свой дом, даже останавливался у них. До такой степени доходило ее великодушие.
Но оба мужчины против этого запротестовали. Они готовы сделать многое для спокойствия Муси, но это превышает их силы.
Еще Зимогоров, как победитель, мог бы найти в себе мужество встречаться лицом к лицу с недавним соперником, но Василий Петрович чувствовал в сердце еще свежую рану и решительно потребовал для себя пощады.
И Муся, добрая, милая Муся, не настаивала. Она согласилась удовлетвориться тем, что Василий Петрович, приезжая в Петербург, будет останавливаться, где ему угодно, и маленькую Лизу будут приводить к нему в гости.
Так это и пошло. Уже с полгода длилось это новое счастье Муси. Василий Петрович приезжал в Петербург два раза, жил в гостинице, а Лизу приводили к нему. Он дарил ей игрушки и конфекты и отпускал, домой.
Зимогоров страшно баловал свою жену. Кроме служебного жалованья, у него было свое хорошее состояние, которое он прежде не знал, куда девать. Он был человек скромных потребностей и целомудренных вкусов.
Теперь все это обратилось на Мусю. Он как будто обрадовался, что есть на кого тратить, и вдруг обнаружил склонность к расточительности.
Муся же чрезвычайно быстро освоилась с ролью баловницы и прямо утопала в тратах. Жизнь ее проходила в покупках, в примерках и демонстрациях нарядов в театрах, концертах, на вечерах.
Правда, было что показать. Ведь, Муся была очаровательна и даже портным приятно было видеть на ней свои создания.
И она упивалась успехом, который был действительно велик. На неё смотрели, ею любовались, а Зимогоров, помимо личного счастья, был еще польщен тем, что у него такая жена.
И говорили: Ну, конечно, Муся создана для столицы и для светской жизни и это вполне справедливо, что она рассталась со своим прежним мужем. Просто даже нельзя представить ее проводящей жизнь в деревне.
У Катерины Сергеевны она бывала редко. Отношения между сестрами остались неизменно милыми и доверчивыми, но Муся, ведь, так была занята — Боже мой, у нее не было свободной минуты.
А Катерина Сергеевна жила в небольшом кругу избранных людей и совсем не выступала на светском поприще. У нее собирались немногие, но постоянные друзья каждую неделю по пятницам. И Муся обыкновенно приезжали в эти дни.
Ее появление всегда бывало шумно, блестяще и болтливо. Она дарила обществу всего какой-нибудь час, потому что всегда спешила куда-нибудь, но за этот час успевала всех утомить своей особой’
И не то, чтобы она как-нибудь навязывала себя, старалась занять первенствующее положение, — нет, Боже сохрани. Но на ней все так было интересно, так тщательно и, можно сказать, художественно подобрано, что ее можно было сравнить с той козырной картиной на выставке, которую вешают на самом видном месте, на которую рассчитывают, как на гвоздь выставки, и около которой действительно с утра до вечера собирается толпа.
Муся вообще обладала способностью чрезвычайно быстро осваиваться со всяким новым положением и умела входить в роль и, так сказать, идти навстречу.
Она и тут вошла в роль и пошла навстречу: заметила, что в ней всем нравится то-то и то-то, и начала развивать и разрабатывать себя в этом направлении и скоро достигла законченности.
Во время пятничных посещений, Муся все-таки уделяла специально Катерине Сергеевне минут пять. Она отзывала ее в отдельную комнату и тихонько сообщала какие-нибудь совершенные пустяки.
Но важно было не содержание, а интимность. Она искренно хотела поддерживать с сестрой милые доверчивые отношения и для этого было необходимо ‘пять минут’.
Если она говорила пустяки, то только потому, что у нее не было ничего важного. Жизнь ее теперь была вся какая-то внешняя и чужая: своего рода служение обществу. Но если бы у нее вдруг оказались какие-нибудь важные и глубокие переживания, то, конечно, Катерина Сергеевна была бы первая, кому она шепотом сказала бы об этом.
И это так случилось — странно, неожиданно, в первое время даже невероятно, но случилось.
Это было в начале Петербургской весны. Приехал на короткое время Василий Петрович, по обыкновению остановился в гостинице, Лиза делала ему визиты, а он нагружал ее конфектами и игрушками.
С Катериной Сергеевной и ее мужем он сохранил наилучшие отношения и во время своих приездов в Петербург каждый день у них обедал.
И вот в один из таких дней, притом не в пятницу, как обыкновенно бывало, а в четверг приехала к сестре Муся. Она явилась часа в два дня, когда Андрей Михайлович был на службе и Катерина Сергеевна была одна.
Лицо у Муси было таинственное, а в глазах ее было выражение как бы преступности. Когда Катерина Сергеевна взглянула на нее, то почему-то ей вспомнились эпизоды из прежней Мусиной жизни, в особенности перед ее поездкой на Иматру.
— Милая Катя, мне нужно тебе много-много сказать, и притом важное, ужасно важное… И ты должна дать мне совет…
Затворились двери, плотно прихлопнулись форточки, а стены закрыли свои уши. Муся сдержанным голосом раскрывала перед Катериной Сергеевной свою душу.
Но, Боже мой, как это могло случиться? Муся, всего только несколько месяцев назад так добивавшаяся слияние с Зимогоровым, ее теперешним мужем, Муся, окруженная заботой, безрасчетными тратами, исполнением малейших капризов… Муся — такая довольная, счастливая и вдруг…
Да, это случилось. И в сущности это так естественно. Ведь, почему же нибудь она вышла замуж именно за Васю…
За ней ухаживал Зимогоров, а она предпочла Васю. Почему? Нет, она спрашивает Катерину Сергеевну: почему? Значит, она любила его и в этом чувстве было что-то глубокое.
А разве такие чувства проходят? Нет, они могут затуманиться, случайно их заслонит что-нибудь другое, но в душе они живут вечно.
Вчера ее муж был весь вечер занят в какой-то комиссии, а она поехала к Васе и там это все объяснилось — можешь себе представить — вдруг, внезапно, точно по какому-то наитию. Ну, и конечно… Ты понимаешь…
— Муся ! — с ужасом воскликнула Катерина Сергеевна: — как ты могла позволить себе это ? Знаешь ли, это уже просто легкомыслие…
— Но нет же, нет, милая Катя! Ведь я же тебе объяснила… Все-таки, что там ни говори, а Вася — отец Лизы… Этого никогда нельзя забыть и это даром не проходит. И ты знаешь, он в восторге! Вася в восторге… Оказывается, что он меня любит по-прежнему…
Да, конечно, Василий Петрович был в восторге, хотя, прежде чем прийти в восторг, он испытал нечто, похожее на столбняк’,
Муся приехала к нему. Тут не было ничего особенного, она и в прежние его приезды заходила к нему вместе с Лизой. Придет, повертится минут десять, мило дружески поболтает и уйдет, оставив после себя в комнате благоухание своих тончайших духов. И это бывало обыкновенно днем.
Теперь же она нагрянула вечером, часов в девять и, конечно, одна, потому что Лиза в этот час уже спала. И была она какая-то особенная: щеки чуть бледные, глаза томные, голос сдержанный и капельку дрожащий. И при этом никуда не торопилась.
— Я хочу у тебя пить чай, — сказала она Василию Петровичу.
Тот, конечно, засуетился и организовал чаю на славу. Муся сидела на диване и была такая хорошенькая в своем почти домашнем наряде.
Болтали, смеялись. Она расспрашивала про деревню, причем ее интересовали такие пустяки, что Василий Петрович должен был иногда долго думать, чтобы ответить.
Например, ей хотелось знать, как поживает кузнец Семен и благополучно ли родила его жена и притом — мальчика или девочку?
Или — помирилась ли жена земского фельдшера, Марья Ивановна, с дьячихой? Они тогда ссорились и приходили к ней жаловаться друг на дружку.
— Да, кажется, помирились… Я видел их вместе… Да, благополучно, а вот мальчик или девочка, не знаю… — растерянно отвечал ей Василий Петрович, по привычке мерными шагами прохаживаясь по комнате.
— Вася, ну, что ты все ходишь? — вдруг с улыбкой возмутилась Муся. — Ты присел бы… Ну, вот здесь, около меня…
Василий Петрович большими глазами взглянул на нее и покорно сел на диване. Диван же был маленький, узенький, так что пришлось сесть совсем близко.
— Ах, Вася, милый… Как это досадно, что мы не вместе!
И маленькая ручка ее нежно прикоснулась к его шее.
Ну, Вася тут же и с ума сошел, — забыл все обиды, оскорбления, препятствия, вопросы чести и — был безумно счастлив.
Потом, конечно, явились соображения: ну, да, разумеется, он имеет право, потому что с ним поступили точно так же. Просто-напросто, судьба раскаялась в своей несправедливости и дала ему случай отомстить за кровное оскорбление.
В одиннадцать часов Муся уехала домой и сказала ему, что завтра непременно забежит к нему на минуту.
И была минута — часа в три дня, когда Зимогоров был на службе. Муся была еще очаровательней, чем вчера. Он имел возможность вспомнить лучшую пору их первой любви.
И, несмотря на то, что в деревне его ждали спешные дела, он, конечно, отложил свой отъезд.
А на следующий день Муся почувствовала потребность открыть тайну Катерине Сергеевне. Это, впрочем, было сделано не совсем бескорыстно. У нее уже зародилась мысль, как бы уединиться с Васей и провести с ним вдвоем, ну, хоть денька три.
— Милая Катя, придумай… Ну, пожалуйста… Ты такая находчивая, ты так хорошо все устраиваешь…
Катерина Сергеевна самым серьезным образом отклонила это поручение. Она считала, что покровительствовать такому неудержимому легкомыслию преступно.
Но Муся умоляла. Она была несчастна, она даже плакала и этим портила свое очаровательное личико. И Катерина Сергеевна должна была пойти против себя. Она не могла видеть Мусю такой беспомощной.
Читая ей строгую нотацию, она в то же время думала, чем бы ее утешить. Но это было очень трудно. Тогда, когда мужем ее был Василий Петрович, было легче. Они жили в деревне и Муся могла приезжать в Петербург одна.
Но недаром же она славилась изобретательностью. Все-таки придумала и даже с самопожертвованием.
Какую-то поездку в Ревель, притом деловую, для себя. Заставила своего мужа подтвердить, а Мусю пригласила проветриться с нею и в необходимости всего этого убедила Зимогорова.
И вот была поездка в Ревель. На вокзале их провожали мужья, а Василий Петрович уехал раньше, чтобы встретиться с ними на какой-то промежуточной станции.
Так как стояли чудные весенние дни, то было приятно прокатиться, все равно куда, хоть и в Ревель, где есть море.
И тут Катерина Сергеевна имела возможность наблюдать, как Муся по-настоящему влюбленными глазами смотрела в глаза своего прежнего мужа, не отходила от него ни на шаг и не отпускала его от себя
— ‘Что же это? — думала она: — может быть, в самом деле ошибка?’
И упрекала себя за содействие разводу и браку Муси с Зимогоровым.
По возвращении из Ревеля, Василий Петрович уехал в деревню. Летом Зимогоровы ездили на Кавказ, причем ему по служебным обязанностям пришлось уехать раньше, а Муся осталась.
И, конечно, сейчас же телеграммой был выписан Василий Петрович и было счастье в Кисловодске, на той самой территории и под тем самым небом, где раньше тихонько от него Муся была счастлива с Зимогоровым.
В Петербурге осенью Муся приходила к сестре грустная. Она тосковала по Васе, даже светские успехи перестали занимать ее. Она похудела.
А когда, в конце октября, приехал Василий Петрович и они встретились у Катерины Сергеевны, Муся вдруг расчувствовалась и с глазами, полными слез, начала говорить о том, что ей страстно хочется вернуться к Василию Петровичу и к прежней жизни.
Когда Муся произнесла эти слова, Катерина Сергеевна выжидательно смотрела на Василия Петровича: что он скажет? Что может сказать мужчина на такое обращение и при таких обстоятельствах?
А Василий Петрович ответил не сразу. Он крепко подумал, а потом сказал:
— Милая Муся, поверь, что я об этом думал гораздо больше, чем ты. Об этом и обо всем, что произошло. И вот что я скажу тебе при Кате, которая знает все наши дела. Я тебя люблю, это доказано, и был бы счастлив, если бы исполнились твои слова. Но… но из этого ничего не выйдет.
— Но почему, Вася, почему? Я тоже люблю тебя…
— Да, ты любишь меня теперь, пока со мной можно обманывать твоего мужа. Когда я был твоим мужем, ты любила Зимогорова, с которым могла обманывать меня. Станешь вновь моей женой, будешь любить его или кого-нибудь другого, с кем можно будет обманывать меня… Милая Муся, ты в сущности любишь не меня и не Зимогорова, или, может быть, любишь нас обоих, но не так, как думаешь. А любишь ты обман… Нет, постой, не сердись, обман не в дурном смысле, а собственно тайну. Любовь без тайны, — простая открытая любовь — для тебя скучна. Она слишком обыкновенная и слишком доступна, как тарелка щей. Ну, вот — я и предпочитаю быть тем, с кем ты обманываешь, а роль обманываемого предоставляю другому.
Муся улыбнулась. — А знаешь, Вася… Мне кажется, что ты прав, — сказала она и больше не подымала этого вопроса.
Первая публикация: журнал ‘Пробуждение’, No 10, 1913 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.