Время. 1862. No 2.
МИКРОСКОПИЧЕСКІЯ НАБЛЮДЕНІЯ
МИКРОСКОПИЧЕСКІЯ НАБЛЮДЕНІЯ
К. Н.
Микроскопические наблюдения, Страхов Николай Николаевич, Год: 1862
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Только тотъ, кто очень любитъ тонкости, кто пристрастился къ дробнйшему анализу, только такой человкъ можетъ находить интересъ въ нашей современной журналистик. Безъ микроскопа, увеличивающаго въ тысячу разъ въ ней часто ничего не увидишь, ничего не разберешь, все сливается въ однообразную плоскость съ оттнками различныхъ цвтовъ. Но тотъ, кто любитъ микроскопическія наблюденія, можетъ найти много интереснаго. Онъ съ удовольствіемъ можетъ наблюдать, что проявленія жизни продолжаютъ совершаться, подъ микроскопомъ онъ видитъ странныя формы очевидно живыхъ существъ, замчаетъ какъ они вступаютъ въ борьбу и стремятся даже поглотить другъ друга. Всякій конечно иметъ право длать такія наблюденія для пользы науки, нужно только, чтобы онъ не забывалъ приводить размра описываемыхъ имъ явленій къ ихъ настоящему, микроскопическому масштабу. Соблюдая это условіе, я ршаюсь предложить здсь читателямъ нкоторыя весьма современныя наблюденія.
Къ числу послднихъ великихъ событій нашего литературнаго міра безъ сомннія относится дло г. Писемскаго. Всякій, знакомый со всми документами этого дла, я надюсь согласится со мною, что въ немъ трудно открыть что-либо замчательное, что для невооружоннаго глаза оно является во всхъ отношеніяхъ совершенною плоскостью. Въ самомъ дл-о чемъ вопросъ? Выразились какія-нибудь мннія? Проявилась борьба убжденій? Ничего не бывало, ни малйшаго умственнаго движенія не произошло. Тишь да гладь, да божья благодать!
Между тмъ если наблюдать дло въ микроскопъ, оно возбуждаетъ нкоторое изумленіе, это изумленіе возбуждается не предметомъ, о которомъ шла рчь, а именно отношеніемъ между собою литераторовъ и литературныхъ органовъ. Вотъ точка зрнія, открываемая посредствомъ микроскопа! Человкъ простои, не имющій понятія объ оптическихъ инструментахъ, никогда не станетъ на такую точку зрнія. Онъ все будетъ думать, что дло идетъ о чемъ-нибудь большомъ, доступномъ простому глазу, напримръ о школахъ и образованіи, о женщин и ея значеніи и т. п. Зато онъ и не замтитъ ничего важнаго, ни капли замчательнаго. Только тотъ, кто уметъ увеличивать предметы въ тысячу разъ, откроетъ, что интересъ, дло, фактъ дйствительно существуетъ, но вполн сосредоточивается въ существахъ, недоступныхъ для невооруженнаго глаза, въ литераторахъ. Благодаря успхамъ оптики теперь это ясно для всхъ. Было много разъ сказано, и приходится еще разъ повторить, что большею частью событія нашей литературы таковы, что рчь нужно вести не о дл, а о лицахъ, которыя участвуютъ въ этомъ дл. Начнутъ разсуждать, заговорятъ и заспорятъ часто богъ-знаетъ о какихъ важныхъ предметахъ, о философіи, объ искуств,
о камерахъ, присяжныхъ,
О Байрон-ну объ матерьяхъ важныхъ.
Но несмотря на весь жаръ и шумъ рчей просто языкъ не поворачивается, чтобы продолжать или развивать эти рчи о важныхъ предметахъ. Когда вздумаешь судить, то по самому существу дла приходится говорить исключительно объ однихъ говорящихъ, а никакъ не о томъ о чемъ они вздумали говорить.
Въ настоящемъ случа это ясно какъ день. Изъ всей полемики, возникшей относительно г. Писемскаго нельзя выжать ни капли содержанія, ни единой крупицы пищи для любознательнаго ума и чувствительнаго сердца. Весь вопросъ состоитъ въ одномъ столкновеніи авторитетовъ (а вдь сколько писали противъ всякаго авторитетства!), въ частныхъ отношеніяхъ литераторовъ и литературныхъ органовъ.
Вся драма, или если хотите комедія, состоитъ пока изъ четырехъ актовъ:
1) Никита Безрыловъ явился со своимъ фельетономъ и декабрьской книжк ‘Библіотеки для Чтенія’.
2) ‘Искра’ грозно востала противъ него и вмст противъ его укрывателя, редактора ‘Библіотеки для Чтенія’, г. Писемскаго.
3) ‘Русскій Міръ’ объявилъ брань ‘Искры’ преступленіемъ и сообщилъ, что противъ нея готовится протестъ, подписанный уже тридцатью именами.
4) Гг. Никита Безрыловъ и Писемскій отвчали своимъ врагамъ въ январской книжк ‘Библіотеки для Чтенія’.
Начнемъ же по порядку.
Фельетонъ Никиты Безрылова былъ дломъ никакъ не выходящимъ изъ порядка вещей. Я вполн увренъ, что почти никто ему не удивился и что многіе, къ числу которыхъ принадлежу и я, прочли его съ удовольствіемъ. Въ этомъ фельетон Безрыловъ относился съ извстнаго рода дкимъ юморомъ къ нкоторымъ предметамъ, прямо подлежащимъ вднію фельетонистовъ, именно къ современнымъ общественнымъ явленіямъ — къ воскреснымъ школамъ, къ эмансипаціи женщинъ и къ литературнымъ чтеніямъ.
Юморъ этотъ отчасти русскаго свойства, онъ напоминаетъ ту натуру, про которую Гоголь говоритъ, что она ничего преснаго не любитъ, его можно назвать стопудовымъ. Но я вполн понялъ его и могъ имъ въ точности насладиться, потомучто совершенно знакомъ съ нимъ по сочиненіямъ г. Писемскаго, одного изъ любимыхъ моихъ писателей. Никита Безрыловъ очевидно есть одинъ изъ даровитыхъ и вполн успшныхъ подражателей г. Писемскому, такъ сходенъ ихъ тонъ и пріемы.
Такимъ образомъ всякій, безпристрастно читающій, могъ бы по этому случаю только возрадоваться появленію новаго таланта въ нашей литератур. Между тмъ чтоже случилось? ‘Искра’ внезапно разразилась бранью на нсколькихъ столбцахъ! Чтоже это значитъ? Если юморъ Никиты Безрылова совершенно однороденъ съ юморомъ г. Писемскаго, то спрашивается какъ это могло ускользнуть отъ нашихъ литераторовъ? Если гнвъ почтеннйшей ‘Искры’ справедливъ, то какимъ образомъ мы пятнадцать лтъ переносили этотъ юморъ, обращенный ко всмъ явленіямъ нашей народной и ненародной жизни, юморъ, сохраняемый г. Писемскимъ во всемъ, что онъ пишетъ, и что мы вс читали? Какъ мы могли придти въ негодованіе только тогда, когда этотъ юморъ случайно обратился на современныя и близкія явленія? Положимъ что въ немъ есть огромные недостатки. Положимъ, что въ немъ господствуетъ цинизмъ, столь рзкій, что художественность часто едва достаточна для того чтобы скрыть его и примирить съ нимъ. Но если недостатки дйствительно есть, то въ полномъ собраніи сочиненій г. Писемскаго они безъ сомннія должны были обнаружиться гораздо ясне и рзче, чмъ въ пяти страницахъ, составляющихъ спорный фельетонъ. Спрашивается, чтоже смотрла наша критика, если она считаетъ долгомъ обидться теперь, а пятнадцать лтъ не обижалась?
И такъ ‘Искра’ поступила опрометчиво и легкомысленно. Что-нибудь одно изъ двухъ:-или она должна была нападать цликомъ на вс творенія г. Писемскаго или оставить вовсе въ поко шуточки Никиты Безрылова. Вмсто того ‘Искра’ напала на Безрылова съ неумреннымъ усердіемъ.
И тутъ однакоже не было ничего необыкновеннаго, ничего выходящаго изъ порядка вещей. Кто слдилъ за военными дйствіями ‘Искры’ хотя сколько-нибудь внимательно, тотъ безъ сомннія не увидитъ въ настоящемъ случа никакого отступленія отъ всегдашнихъ ея пріемовъ. Бдная ‘Искра’! Журналъ по видимому злой и обижающій, но въ сущности самъ весьма достойный сожалнія? Съ какимъ усиліемъ она ищетъ случаевъ для своего обличенія! Какъ тсенъ кругъ предметовъ доступныхъ ея взгляду! Какъ мало для нея существуетъ разнообразія въ жизни! Ищетъ-ищетъ она предмета для своего гнва и кончится тмъ, что обратится на литературу и принимается казнить ее съ удвоенною злобою. Дло часто доходитъ до забавнаго. Читатели можетъ-быть помнятъ длинный походъ ‘Искры’ на вновь являвшихся поэтовъ, начиная съ г. Случевскаго. Это было настоящее избіеніе младенцевъ, которое совершалось съ великимъ усердіемъ. Подумаешь, какіе подвиги намъ приходится длать! Какая, въ самомъ дл, язва-новые стихотворцы! Истребляйте и гоните ихъ безъ милосердія!
Вотъ и теперь алчнымъ глазамъ
‘Искры’ не представилось ничего боле важнаго и замтнаго, какъ довольно невинный фельетонъ Безрылова. Она разразилась громами краснорчія, потоками упрековъ. Нечего сказать-нашла мсто для краснорчія!
Во всемъ этомъ однакожъ нтъ ничего особеннаго, все это, какъ мы уже замтили, совершенно въ порядк вещей. Только тутъ начинается, какъ говоритъ почтмейстеръ, нить завязки романа. Несмотря на обыкновеннйшій ходъ дла, мы узнаемъ изъ ‘Русскаго міра’, что собратія г. Писемскаго оскорбились плохою статейкою ‘Искры’. Они ршились на необыкновенное средство и готовятъ протестъ. ‘Подписавшихся было до 30 и ожидается еще значительное число.’ Можетъ-быть опять появятся въ русской литератур братья Милеанты, чмъ они безъ сомннія навки упрочатъ свое безсмертіе въ исторіи нашего умственнаго движенія.
Спрашивается, чтоже это значитъ? Какимъ образомъ дло могло получить такой оборотъ? Казалось бы брань есть дло привычное въ нашей литератур. Мало ли кого бранили? Наконецъ, кого не бранили? Отъ давнихъ дней порядокъ у насъ одинъ и тотъ же:
Другъ на друга словесники идутъ,
Другъ друга ржутъ и другъ друга губятъ
И хоромъ про свои побды трубятъ.
Кто хоть немножко любитъ литературу, тотъ конечно вспомнитъ безчисленные случаи, когда ему вчуж было больно за проявленія всевозможной наглости, всякаго рода глумленія и лая, обращенныя часто къ самымъ дорогимъ для читателей именамъ. А если мы вспомнимъ ближайшее время столь замчательное развитіемъ полемики, то невольно удивимся отсталости г. Писемскаго и его друзей. Прогресъ относительно брани былъ быстрый, широкій и въ настоящую минуту въ самомъ сильномъ ходу. Если въ чемъ преуспла русская литература, такъ именно въ ругательныхъ выраженіяхъ, которыя своимъ разнообразіемъ, выразительностью и богатствомъ свидтельствуютъ о сил русскаго языка и русской фантазіи. И къ кому не были примняемы самыя сильныя изъ этихъ выраженій? Во всей литератур кто остался не обруганнымъ? Кто не иметъ въ виду, что его обругаютъ при первомъ удобномъ случа? Надюсь, сомннія здсь быть не можетъ. Ничего не могло бы быть легче, какъ набрать множество самыхъ громкихъ именъ въ нашей литератур и привести разныя выраженія наибольшей крпости, которыя были употреблены въ отношеніи къ этимъ именамъ. При нкоторой начитанности легко было бы указать на нумера, статьи и страницы.
Таковы наши литературные нравы. Таковъ тонъ, въ которомъ мы пишемъ одинъ объ другомъ. Ко всему этому мы привыкли, все это есть дло явное и публичное. Такъ что, принимая въ соображеніе этотъ господствующій тонъ нашей литературы, окажется весьма удивительнымъ такое явленіе, что г. Писемскій или его пріятели ршились протестовать противъ брани. Что за аристократизмъ! Что за исключительное положеніе? Съ чего взяли, кто бы то ни былъ, что г. Писемскій принадлежитъ къ числу неругаемыхъ въ нашей литератур? Какими основаніями и доводами можно подкрпить эту неругаемость?
Притязаніе на такую неприкосновенность кажется намъ самымъ замчательнымъ явленіемъ во всей этой исторіи. Откуда оно могло явиться? Разв статейка ‘Искры’ отличается отъ обыкновенныхъ нашихъ литературныхъ пріемовъ? Ни мало. Она даже отзывается яснымъ подражаніемъ. Гнусная дичь, выраженіе весьма игривое, но подобныя ему выраженія были уже употребляемы. Въ литератур мы признаемъ полное равенство, отсутствіе всякихъ отличій. Слдовательно, если брань была обращена на однихъ, то можетъ-быть обращена и на другихъ. И если г. Писемскій или кто-нибудь вмсто него считаетъ нужнымъ протестовать противъ обращенной на него брани, то необходимо должно протестовать и за всхъ другихъ, осыпанныхъ бранью. Въ самомъ дл, за чтоже они остались безъ отзыва и защиты? Какъ можно допустить такую явную несправедливость? Какъ можно кому бы то ни было давать такую огромную привилегію передъ другими? Если вспомнимъ всю толпу, безропотно подвергавшуюся тяжкой литературной участи быть обруганнымъ, то притязанія на неругаемость покажутся невыносимой гордостью. Грабежъ! Монополія! Долой привилегіи! Вотъ что скажетъ всякій истинный приверженецъ литературнаго равенства.
По всему этому мы считаемъ дйствительнымъ прогресомъ выходку ‘Искры’ противъ г. Писемскаго. Если у насъ дйствительно существовалъ разрядъ неприкосновенныхъ лицъ, то она разрушила очарованіе этой неприкосновенности и показала возможность полнаго равенства. Кто былъ прежде уязвленъ печатными насмшками, тотъ можетъ теперь утшиться. Рано или поздно дойдетъ до всхъ очередь. Всхъ ругаютъ, вотъ обругали Писемскаго, слдовательно чтожъ за бда? Такова участь всякого литератора!
Такимъ образомъ исторія съ г. Писемскимъ свидтельствуетъ только, что еще не водворилось полное равенство въ нашей литератур, что у нкоторыхъ лицъ еще существуетъ мечта о неприкосновенности. Первый результатъ микроскопическихъ наблюденій!
Второй результатъ, подобенъ первому, но касается не лицъ, а журналовъ. Нтъ никакого сомннія, что г. Писемскій и друзья его не обидлись бы, не сочли бы брани за оскорбленіе, еслибы она не явилась въ ‘Искр’. Явись она гд-нибудь подальше, въ мстахъ боле глухихъ, никто конечно не обратилъ-бы на нее вниманія. Г. Писемскій остался-бы спокоенъ, и тридцать друзей его не сочиняли-бы труднаго протеста. Но дло произошло въ Искр, а ‘Искра’, какъ говоритъ самъ ‘Русскій Міръ’, есть ‘органъ современной сатиры’. Понимая прямо, это значитъ-журналъ, въ которомъ по преимуществу проявляется современная сатира. Теперь понятно отчего испугался г. Писемскій и кружокъ его почитателей. Искра-авторитетъ! Вотъ опять мискроскопическій фактъ нашего литературнаго міра. Не боятся ‘Свточа’, не боятся ‘Инвалида’ или ‘Русскаго Міра’, а ‘Искры’ или ‘Современника’ боятся! Между тмъ не вс ли мннія равны? Не всякій ли органъ равно достоинъ уваженія? Давать одному органу предъ другимъ большее значеніе,— не значитъ ли явно, передъ всею публикою поклоняться авторитетамъ, приносить жертвы идоламъ?
Дло здсь очень просто. Каждая статья, каждая страница, гд бы она ни была напечатана, отвчаетъ сама за себя. Если она плоха, то тмъ хуже тому, кто ее написалъ и напечаталъ. Если ‘Искра’ криво и неврно напала на г. Писемскаго, то тмъ хуже для ‘Искры’, она теряетъ, а не г. Писемскій. Вмсто этихъ отвлеченныхъ соображеній въ настоящемъ случа являются очевидно частныя соображенія, именно принимается въ расчетъ, что ‘Искра’ иметъ значительный авторитетъ,— что не легко поврятъ, что она промахнулась,— что отвтъ на ея выходки не будетъ имть такого всу, какъ самыя эти выходки.
Намъ кажется, что мы не ошибаемся. Иначе трудно объяснить какимъ образомъ простая и обыкновенная полемика могла привести къ мысли о протест. Но кажется тучи разсеваются. По видимому протестъ не состоится. ‘Современникъ’ уже объявилъ въ ‘Искр’, что онъ со своими сотрудниками не будетъ участвовать въ протест и что ‘Русскій Міръ’ неправильно помстилъ его въ числ протестантовъ.
Наконецъ явилась январская книжка ‘Библіотеки для Чтенія’ и мы совершенно успокоились. И г. Писемскій и г. Безрыловъ сами выступаютъ на битву.
За гибель-гибель, брань за брань!
Книжка Библіотеки даже особенно замчательна своею воинственностію.
‘Искра’ въ ней названа клоакою. Ну вотъ и прекрасно! Долгъ платежомъ красенъ и об стороны должны быть довольны. Но кром того въ ‘Библіотек’ на этотъ разъ такъ много разныхъ полемическихъ красотъ, что г. Писемскій по своему собственному журналу боле чмъ по какому-нибудь другому можетъ убдиться, что тонъ ‘Искры’ можетъ-быть названъ даже скромнымъ въ сравненіи съ другими голосами и ужъ ни какъ не нарушаетъ общаго хора.
Невольно приходитъ намъ на мысль другой примръ, который можетъ-быть весьма поучителенъ для г. Писемскаго и его защитниковъ. Въ январской книжк ‘Современника’ есть такой крупный полемическій перлъ, что его трудно оставить безъ вниманія. Въ ‘матеріалахъ для біографіи Н. А. Добролюбова’, посл длиннаго отрывка изъ дневника, гд Добролюбовъ выражаетъ любовь къ одному изъ своихъ наставниковъ, г. Чернышевскій восклицаетъ слдующее:
‘Теперь, милостивые государи, называвшіе нашего друга человкомъ без души и сердца,— теперь честь имю обратиться къ вамъ, и отъ имени моего, отъ имени каждаго прочитавшаго эти страницы, въ томъ числ и отъ вашего собственнаго имени,— да, и вы сами повторяете себ то, что я говорю вамъ,— теперь имю честь назвать васъ тупоумными глупцами. Вызываю васъ явиться, дрянные пошляки, поддерживайте же ваше прежнее мнніе, вызываю васъ…
‘Вы смущены? Вижу, вижу, какъ вы пятитесь.’
‘Помните же, милые мои, что напечатать имена ваши въ моей вол и что съ трудомъ удерживаю я себя отъ этого’.
Нельзя не видть въ этой полемической выходк нжной заботливости о памяти друга, но къ сожалнію, гораздо сильне поражаетъ читателя другое, именно тонъ и форма полемики. Тупоумные глупцы и дрянные пошляки! Выраженія замчательно-сильныя! И трудно думать, чтобы они были обращены къ лицамъ неизвстнымъ и маловажнымъ, самый гнвъ г. Чернышевскаго свидтельствуетъ противное. Вотъ примръ и поученіе для г. Писемскаго. Слава-богу, онъ еще не названъ тупоумнйшимъ глупцомъ и дряннйшимъ пошлякомъ. На чтоже онъ жалуется?
Но сверхъ силы выраженій еще замчательне то, что г. Чернышевскій грозитъ. Угрозу нужно понимать кажется такъ:-въ моей власти назвать васъ по именамъ и прибавить, что вы тупоумнйшіе глупцы и дряннйшіе пошляки. Въ самомъ дл, еслибы г. Чернышевскій напечаталъ только то, что вотъ такой-то и такой-то ошибались въ характер Добролюбова, то спрашивается, чтоже тутъ былобы страшнаго такого? Ошибаться есть дло простительное. Я смю думать, самъ г. Чернышевскій иногда ошибается. Или можетъ-быть онъ непогршимъ какъ римскій папа?
Если дло говоритъ само за себя, то незачмъ ругаться, еслиже все дло въ ругани, то ею нельзя грозиться. Если г. Чернышевскій печатно называетъ другихъ тупоумными глупцами и дрянными пошляками, то этимъ самымъ онъ только даетъ право и другимъ въ случа надобности назвать его тупоумнымъ глупцомъ и дряннымъ пошлякомъ. На чтоже онъ надется? На свой авторитетъ? Или можетъ-быть на то, что не всякій ршится прибгать къ томуже оружію? Хороши расчеты, нечего сказать!
Кулачное право-вотъ верховный законъ, который господствуетъ въ нашей литератур. Покоряться ему неизбжно. Но пусть бы мы наслаждались этимъ правомъ, да по крайней мр не хвалились и не хвастались имъ. Немножко совстно, когда кто-нибудь сознательно скажетъ: я имю силу, слдовательно-прочь съ дороги! И къ чему это говорить? Кто проситъ такъ наивно обнаруживать себя? Не лучше ли принимать на себя видъ безпристрастія, остроумія, глубокомыслія, и такимъ образомъ показывать всмъ и каждому, что власть и сила принадлежитъ у насъ только уму и таланту? Кажется вдь дло бывалое, привычное, нельзя взять умомъ, такъ возьмемъ умньемъ.
Если взять дло поглубже, то окажется, что брань, господствующая въ нашей литератур, есть брань очень низкаго сорта.
Она слишкомъ легкомысленна, слишкомъ голословна и поверхностна для того, чтобы имть глубину и дкость. Мы еще не привыкли достаточно къ печати и тшимся ею, какъ дти. Имя подъ руками печатный станокъ, мы никакъ не можемъ удержаться, чтобы отъ времени до времени не пустить задорнаго словца противъ тхъ, кто намъ не нравится. Насъ еще забавляетъ то, что мы можемъ напечатать, опубликовать наше нерасположеніе къ тому или другому. Отсюда безчисленные литературные турниры, въ которыхъ мы такъ усердно упражняемся. Насъ завлекаетъ самая ихъ публичность, наше театральное положеніе относительно публики. Слдовательно дло не серьозное, шуточное, вотъ почему оно ведется часто такъ легкомысленно. Кто длаетъ дло серьозно, тотъ опирается и надется на мысль, на силу души и чувства. Тому легко быть сдержаннымъ и приличнымъ. Мы же часто тамъ, гд нужно употребить мысль и чувство, употребляемъ брань, т. е. слпую силу, силу печати. Мы находимъ, что это средство легче и удобне, мы такъ легко смотримъ на дло, что не чувствуемъ нужды въ боле крпкихъ и надежныхъ средствахъ.
И вотъ мы потшаемся вволю. ‘О томъ-то вонъ что напечатано!’ ‘Тамъ-то задли такого-то!’ ‘Какъ того-то обругали!’
Только и слышно. Чтоже длать? Мы скучаемъ, и безъ этого намъ было бы еще скучне. ‘Искр’ простительно разразиться бранью на г. Писемскаго, вдь это сдлано было что называется съ голоду, за неимніемъ возможности найти другую пищу для ея сатирическаго ума. Такъ это у насъ и будетъ, пока не придетъ пора взяться за серьозное дло. Не дурно бы конечно остепениться немножко раньше, недурно бы заявить примръ крпкой мысли, глубокаго и твердого убжденія, которое по самой своей сущности, гнушалось бы всякими злоупотребленіями словъ и авторитетовъ, не дурно бы если бъ литература была замтне въ общемъ движеніи… Но мало ли чего бы намъ еще хотлось? На нтъ и суда нтъ.