Болеславъ Прусъ1.
Болеславъ Прусъ1.
(Съ польскаго).
Михалко.
Михалко.
Михалко, Прус Болеслав, Год: 1880
Время на прочтение: 20 минут(ы)
1 Болеславъ Прусъ (Александръ Главацкій) принадлежитъ къ числу талантливйшихъ и любимйшихъ варшавскихъ фельетонистовъ. Онъ — одинъ изъ главныхъ сотрудниковъ ‘Варшавскаго Курьера’, самой распространенной въ Варшав газеты, обязанной преимущественно ему своимъ теперешнимъ успхомъ. Чтобы понять характеръ литературной дятельности Пруса, необходимо уяснить себ значеніе такъ называемыхъ варшавскихъ курьерковъ. Это — ежедневныя изданія, бывшія первоначально и, притомъ, еще весьма недавно, листками, посвященными исключительно регистраціи городскихъ происшествій. Лишь постепенно они стали разнообразить свое содержаніе извстіями и замтками изъ другихъ сферъ общественной и политической жизни какъ самой Польши, такъ и другихъ странъ. Расширеніе рамокъ курьерковъ шло параллельно съ развивавшеюся потребностью средняго интеллигентнаго человка въ газетномъ чтеніи. Нын различіе между курьерками и такъ называемою большою прессою заключается, главнымъ образомъ, въ популярности изложенія и въ преобладаніи чисто мстныхъ интересовъ надъ общими.
Только уяснивъ себ этотъ_характеръ изданія, въ которомъ Прусъ принималъ и принимаетъ постоянное участіе, повторяемъ, можно составить себя точное понятіе о характер его литературной дятельности. Онъ является и беллетристомъ, и критикомъ, и публицистомъ, и экономистомъ — словомъ, онъ пишетъ обо всёмъ, избирая всегда ту форму изложенія, которая наиболе доступна среднему читателю. Будучи однимъ изъ наиболе образованныхъ людей своей среды, онъ посвящаетъ свои силы, свои талантъ, свой неусыпный трудъ поднятію умственнаго и нравственнаго уровня этого средняго читателя. Всё, что интересуетъ польское общество, интересуетъ и его, и всегда, и всюду онъ находитъ случай и возможность благотворно вліять на своихъ соотечественниковъ. Глубокое знаніе своего отечества, уваженіе къ наук, сильно развитое чувство гуманности, добродушный юморъ и образность языка, вотъ т качества, которыя завоевали ему симпатіи польскаго общества и упрочили его литературную извстность. То, что онъ пишетъ, быть можетъ, не долговчно, такъ какъ посвящено интересамъ дня, но сила періодической печати заключается въ ежедневномъ общеніи съ читателемъ, подъ вліяніемъ котораго складываются симпатіи и антипатіи, разсваются предразсудки, вырабогываются врныя убжденія — и въ этомъ смысл вліяніе Пруса на польское общество можетъ быть названо весьма сильнымъ и плодотворнымъ.
Характеристическія черты таланта Пруса вполн выразились въ вышедшемъ недавно первомъ том собранія его сочиненій (Pisma Boleslawa Prusa. Tom I. Warszawa. 1881). Томъ этотъ составленъ изъ беллетристическихъ его произведеній, написанныхъ за послднія пять лтъ. Вошли въ него пять разсказовъ, изъ которыхъ три написаны по поводу нкоторыхъ отрицательныхъ явленій, встрчающихся въ польской жизни, и должны быть причислены къ произведеніямъ съ дидактическимъ характеромъ. Тонъ поученія, естественный при характер дятельности Пруса, выступаетъ иногда такъ рзко, что портитъ художественное впечатлніе прекрасныхъ разсказовъ, въ которыхъ всегда чувствуется перо человка, глубоко изучившаго описываемый имъ бытъ. Мы остановились на двухъ разсказахъ, по нашему мннію, наиболе выдержанныхъ и законченныхъ въ художественномъ отношеніи и, поэтому, представляющихъ боле общій интересъ, чмъ остальные.
Работы на желзной дорог окончены. Подрядчикъ выплатилъ всякому что слдовало, кого можно было, обманулъ, и народъ началъ расходиться кучками, каждый въ свою деревню.
Въ корчм, недалеко отъ полотна дороги, было шумно до полудня. Одинъ наполнялъ суму кренделями, другой покупалъ водку, чтобы снести ее домой, третій напивался на мст. Потомъ вс свернули армяки, перекинули ихъ чрезъ плечо и ушли, крикнувъ:
— Будь здоровъ, дурачекъ!
А ‘онъ’ остался.
Остался онъ въ пол и даже глядлъ не вслдъ за уходившими, а на блествшіе рельсы, бжавшіе далеко, далеко, неизвстно куда. Втеръ растрепалъ черные его волосы. До него доносились послдніе звуки псни товарищей.
Вскор рубахи и круглыя шапки совсмъ скрылись за кустами можжевельника. Затмъ смолкла окончательно и псня, а онъ все стоялъ съ заложенными за спину руками, потому что ему некуда было идти. Какъ тотъ заяцъ, который въ эту минуту перескакивалъ черезъ рельсы, онъ, мужикъ-сирота, жилъ въ пол, а вмсто житницы у него было: что Богъ дастъ.
За песчанымъ холмомъ раздался свистъ, показался дымъ, зашумло. Подъхалъ рабочій поздъ и остановился у недостроенной станціи. Толстякъ машинистъ и его молоденькій помощникъ, соскочили съ локомотива и побжали въ корчму. Тоже сдлали тормазные кондукторы. Остался одинъ только инженеръ, который задумчиво осматривалъ пустынную мстность и прислушивался къ шуму паровъ въ котл.
Парень зналъ инженера и поклонился ему въ поясъ.
— А, это ты, дурачекъ! Что тутъ длаешь? спросилъ инженеръ.
— Ничего, баринъ! отвтилъ тотъ.
— Что жь ты не идешь въ деревню?
— А что мн тамъ длать, баринъ?
Инженеръ сталъ что-то напвать, а потомъ сказалъ:
— Позжай въ Варшаву. Тамъ всегда найдешь работу.
— Не знаю гд.
— Садись на платформу — узнаешь.
Дурачекъ вскочилъ, какъ кошка, на платформу и услся на груду камней.
— А денегъ у тебя есть хоть немного?
— Есть у меня рубль, сорокъ грошей и злотъ пятачками.
Инженеръ продолжалъ напвать и осматривать мстность, а локомотивъ попрежнему шумлъ. Наконецъ, поздная прислуга выбжала изъ корчмы съ бутылками и узелками. Машинистъ и его помощникъ вскочили на локомотивъ, и поздъ тронулся.
Прохали верстъ десять, какъ на поворот показался дымокъ, а потомъ бдная деревушка, окруженная болотами. Михалко при вид ея оживился. Онъ сталъ смяться, звать (хотя никто его не могъ разслышать), махать шапкою… Тормазной на высокихъ козлахъ даже разсердился:
— Ты чего нагибаешься? Упадешь еще, дуракъ…
— Это наша деревня, вонъ тамъ!
— Ну, если ваша деревня, такъ сиди смирно!
Михалко сталъ держать себя спокойно, какъ ему было велно. Но такъ какъ сердце у него защемило, то онъ началъ читать молитву. Ахъ, какъ онъ охотно вернулся бы туда, въ эту деревню, слпленную изъ глины и соломы! Но къ чему? Хотя его и называли дурачкомъ, но онъ понималъ, что на сторон все-таки трудне умереть съ голоду и легче найти ночлегъ, чмъ у себя, въ деревн. Тамъ хлба больше, на мясо можно поглядть, домовъ больше, да и люди на видъ не такіе несчастные, какъ дома.
Они прозжали мимо разныхъ станцій. Вечеромъ, инженеръ веллъ дать парню пость, а онъ за это поклонился ему въ ноги.
Пріхали они въ совершенно новыя мста. Не было тутъ болотъ, а все холмистыя поля и извилистыя, быстрыя рчки. Исчезли курныя избы и овины, плетеные изъ прутьевъ, показались живописныя усадьбы и каменныя постройки.
Ночью они пріхали въ городъ, стоявшій на гор. Казалось, что одинъ домъ влзаетъ на другой, и въ каждомъ было столько огней, сколько на неб звздъ. Если бы вся деревня Михалки вымерла, то на похоронахъ не было бы столько свчей, сколько ихъ горло въ этомъ город.
Гд-то прекрасно играли, люди ходили толпою, смясь и разговаривая, хотя было уже такъ поздно, что въ деревн въ это время слышались только крики филина и завываніе дворовыхъ собакъ.
Михалко не заснулъ. Инженеръ приказать дать ему фунтъ колбасы и булку, а потомъ прогналъ его на другую платформу съ пескомъ. Было тутъ мягко, точно на пуховик. Но парень не ложился, сидлъ на корточкахъ, лъ колбасу съ хлбомъ и думалъ:
— Чудно жить на свт!
Простоявъ нсколько часовъ, поздъ, подъ утро, тронулся и похалъ очень быстро. На одной изъ станцій, въ лсу, онъ остановился, а тормазной сказалъ парню, что инженеръ, врно, подетъ назадъ, потому что получилъ депешу.
Дйствительно, инженеръ махнулъ парню.
— Я долженъ вернуться, сказалъ онъ.— Хочешь хать одинъ въ Варшаву?
— Какъ мн знать! шепнулъ парень.
— Ну, не пропадешь между людьми!
— Для кого мн пропасть-то, баринъ? у меня никого и нтъ!
Въ самомъ дл, для кого онъ могъ пропасть?
— Ну, такъ позжай, продолжалъ инженеръ.— Тамъ, сейчасъ у станціи, строятъ новые дома. Будешь носить кирпичъ и не умрешь съ голоду. Только смотри: не пей. А тамъ, можетъ быть, теб и лучше будетъ. На всякій случай вотъ теб рубль.
Парень взялъ рубль, припалъ къ ногамъ инженера и услся опять на платформу съ пескомъ.
Поздъ тотчасъ же тронулся.
По дорог Михалко спросилъ тормазного:
— Далеко отсюда до нашей станціи?
— Верстъ триста. Впрочемъ, не знаю.
— А пшкомъ долго идти?
— Недли три пройдешь.
Страхъ овладлъ парнемъ. Зачмъ онъ, несчастный, пустился въ такую даль, изъ которой приходится идти три недли до дому?..
У нихъ въ деревн часто разсказывали о парн, котораго вихрь схватилъ, унесъ скоре, чмъ перекреститься можно, и бросилъ за пятнадцать верстъ уже мертвымъ. Не случилось ли и съ нимъ того же? Эта машина, наполненная огнемъ, которой старики такъ боятся, не хуже ли вихря? А куда она заброситъ его?
При этой мысли онъ схватился за край платформы и закрылъ глаза. Теперь онъ чувствовалъ, какъ онъ несется, какъ втеръ хлещетъ его по лицу и словно смется: гу! гу! гу!.. ги! ги! ги!..
Вихрь его схватилъ и несетъ! Хорошо еще, что не отъ матери, не отъ отца, не отъ собственной хаты, а съ поля, сироту.
Онъ понималъ, что дло не ладно, но — какъ быть? Скверно ему будетъ, но вдь прежде ему было еще хуже. Для того онъ и бдный сирота, чтобы мыкать горе, чтобы страхъ и боль щемили у него сердце.
Локомотивъ засвистлъ пронзительно. Михалко взглянулъ передъ собою и увидлъ вдали какъ бы лсъ домовъ, покрытыхъ облаками дыма.
— Пожаръ, что ли, тамъ? спросилъ онъ тормазного.
— Это Варшава!
У парня снова защемило сердце. Какъ ему войти въ этотъ дымъ?
Станція. Михалко слзъ съ платформы, поцловалъ тормазному руку и, оглядвшись, отправился въ лавку, гд на вывск были нарисованы кружки съ краснымъ пивомъ и бутылки съ зеленою водкою. Тянуло его, однако, туда вовсе не желаніе выпить.
За лавкою возвышался строющійся домъ, а около него стояли каменьщики. Онъ вспомнилъ совтъ инженера и пошелъ освдомиться о работ.
Каменьщики, выпачканные известью, сами съ нимъ заговорили.
— А ты кто такой? Откуда будешь? Какъ зовутъ твою мать? Кто теб сшилъ такую шапку?
Одинъ тянулъ его за рукавъ, другой хлопнулъ его по шапк. Молодцы перевернули его нсколько разъ, такъ что онъ уже не зналъ, откуда пришелъ.
— Откуда же ты?
— Изъ Лыкова, отвтилъ Михалко.
Каменьщики засмялись хоромъ, потому что онъ говорилъ нараспвъ и имлъ видъ крайне смущенный. Онъ продолжалъ стоять между ними и тоже смялся.
Его смхъ и добродушный видъ расположили къ нему каменьщиковъ. Они начали его разспрашивать. А когда онъ сказалъ имъ, что ищетъ работы, то велли идти за собою.
— Дурачекъ, но, кажется, малый хорошій, сказалъ одинъ изъ каменьщиковъ.
— Надо взять его, сказалъ другой.
— А питки будутъ? спросилъ третій.
— Что это?
— Поставишь два штофа водки? прибавилъ первый.
— Не то зададимъ теб перцу! замтилъ третій, смясь.
Подумавъ немного, парень отвтилъ:
— Лучше получить, чмъ дать.
Каменьщикамъ этотъ отвтъ понравился. Они ударили его еще раза два по шапк, но не напоминали боле о водк да и перцу не задали.
Продолжая шутить, они добрались до строившагося дома и принялись за работу. Каменьщики взобрались на высокіе лса, а двушки и подростки стали носить кирпичъ. Михалк, какъ новичку, пришлось размшивать известь съ пескомъ.
Такъ онъ сдлался каменьщикомъ.
На другой день, въ помощь ему дали двушку, такую же бдную, какъ и онъ самъ. На ней былъ старый платокъ, дырявая юпка и рубаха — вотъ и весь костюмъ. Она вовсе не была хороша. Лицо у нея было смуглое и худое, носъ короткій, вздернутый, лобъ низкій. Но Михалко не былъ разборчивъ. Какъ только она стала около него съ мшалкою въ рукахъ, онъ заинтересовался ею. А когда она взглянула на него изъ-подъ полинявшаго платочка, онъ почувствовалъ, что ему стало тепле на душ. Онъ даже ршился заговорить съ нею.
— Откуда ты будешь? Далеко ли отсюда? Давно ли ты работаешь съ каменьщиками?
— Не надрывайся! продолжалъ онъ, ободренный ея отвтомъ:— я поработаю за себя и за тебя.
И работалъ онъ такъ, что потъ лилъ съ него ручьями, а двушка только мазала мшалкою по извести.
Съ тхъ поръ они всегда были вмст. Иногда къ нимъ присоединялся одинъ изъ каменьщиковъ. Двушку онъ ругалъ, а надъ парнемъ издвался. Вечеромъ, Михалко оставался въ строившемся дом на ночлегъ, потому что ему некуда было идти, а двушка шла въ городъ вмст съ другими и съ тмъ каменьщикомъ, который ее постоянно ругалъ, а иногда и билъ.
— Съ чего это онъ не взлюбилъ двушки? спрашивалъ Михалко про себя:— а, впрочемъ, на то онъ и каменьщикъ, чтобы насъ учить…
За то онъ самъ старался утшить двушку, какъ могъ. Онъ постоянно работалъ за нее и за себя. Къ завтраку онъ длился съ нею хлбомъ, а къ обду покупалъ ей борщу на 2 копейки, потому что у двушки никогда не было денегъ.
Когда имъ приказали носить кирпичъ на верхъ, парень не могъ уже помогать двушк, потому что прикащикъ велъ строгій надзоръ. Но онъ постоянно шелъ за ней и ужасно боялся, чтобъ она не споткнулась, и чтобы ноша не придавила ея.
Видя такую заботливость парня о двушк, злой каменьщикъ пуще прежняго издвался надъ нимъ и указывалъ на него другимъ. Т также смялись надъ Михалкой и кричали сверху:
— Молодецъ, Михалко, молодецъ!
Однажды, въ полдень, каменьщикъ отозвалъ двушку въ сторону и сталъ ее сильно бранить. Затмъ она, вся въ слезахъ, подошла къ Михалк и спросила: не найдется ли гривенника?
Могъ ли онъ ей въ чемъ-нибудь отказать! Быстро развязавъ узелокъ, въ которомъ онъ держалъ деньги, привезенныя еще со станціи, онъ далъ ей гривенникъ.
Двушка отнесла деньги каменьщику, и съ тхъ поръ не проходило дня, чтобы она не брала у Михалки денегъ взаймы. А когда онъ ее разъ нершительно спросилъ:
— Зачмъ ты даешь деньги этому чорту?
— Да ужь такъ! отвтила она.
Однажды, каменьщикъ поссорился съ прикащикомъ и бросилъ работу. И нетолько самъ бросилъ, но еще приказалъ двушк сдлать тоже самое и иттги съ нимъ.
Двушка колебалась. Но когда прикащикъ пригрозилъ ей, что если она броситъ работу раньше вечера, то онъ ей не заплатитъ за всю недлю, она стала опять носить кирпичъ.
Каменьщикъ впалъ въ бшенство.
— Пойдешь ли ты со мной, гадина? кричалъ онъ.
— Какъ же мн идти, когда онъ не хочетъ заплатить? Хорошо было бы на этотъ рубль купить себ хоть юпку!
— Ну, разразился каменьщикъ:— такъ не показывайся же мн на глаза, не переступай моего порога, не то убью тебя до смерти!
И онъ пошелъ по направленію къ городу.
Вечеромъ рабочіе разошлись по домамъ. Остались только Михалко да двушка.
— А ты не идешь? спросилъ парень удивленно.
— А куда мн идти, когда онъ сказалъ, что выгонитъ меня?
Теперь только Михалко началъ кое-что смекать.
— Такъ вы вмст жили? спросилъ онъ, и голосъ его дрогнулъ.
— А то какъ же? отвтила она смущенно.
— И ты ему отдавала вс деньги, хоть онъ тебя и билъ?
— А то какъ же?
— Зачмъ ты это длала?
— Потому что я его любила, шепнула она, скрываясь за балкою.
Парня точно кто-то ударилъ ножемъ въ бокъ. Не даромъ люди надъ нимъ смялись. Онъ подошелъ къ двушк.
— Но теперь ты не будешь его любить? спросилъ онъ.
— Нтъ! отвтила она и горько заплакала.
— А будешь любить меня?
— Да.
— Я тебя не буду бить и деньги не буду отнимать.
— Ага!
— Со мною теб будетъ лучше.
Двушка ничего не отвчала, а только плакала еще сильне и вся дрожала.
Ночь стояла холодная и сырая.
— Холодно теб? спросилъ парень.
— Холодно.
Онъ усадилъ ее на кучку кирпичей, снялъ съ себя армякъ и завернулъ въ него двушку, а самъ остался въ одной рубах.
— Не плачь, сказалъ онъ: — не плачь! Ты такъ просидишь только одну ночь. У тебя есть рубль, завтра наймемъ квартиру, а юпку я теб куплю на свои. Только не плачь.
Но двушка не слушала его. Поднявъ голову, она прислушивалась къ чему-то постороннему. Ей казалось, что приближаются знакомые шаги. Кто-то засвистлъ и крикнулъ:
— Пойдемъ домой! Эй, гд ты тамъ?
— Я здсь! отвтила двушка, вскакивая съ мста.
Она выбжала къ каменьщику на улицу.
— Я здсь! повторила она.
— А деньги у тебя есть? спросилъ каменьщикъ.
— Есть! Вотъ тутъ… на! сказала она, вручая ему рубль.
Каменьщикъ положилъ деньги въ карманъ, а потомъ схватилъ двушку за волосы и началъ ее бить, приговаривая:
— А въ другой разъ слушайся! а не то не пущу тебя на порогъ… Рублемъ не откупишься… Слушайся! слушайся! повторялъ онъ, ударяя ее кулакомъ.
— Ради Бога! кричала двушка.
— Слушайся! слушайся, когда я теб приказываю!
Вдругъ онъ выпустилъ ее, почувствовавъ, что кто-то схватилъ его за шиворотъ. Онъ съ трудомъ повернулъ голову и увидлъ горвшіе отъ злобы глаза Михалки.
Каменьщикъ былъ силенъ и хватилъ Михалку по голов такъ, что у того зазвенло въ ушахъ. Но парень не отпустилъ его. Напротивъ, онъ сдавилъ ему шею еще сильне.
— Задуши меня, разбойникъ, задуши только — и увидишь! простоналъ каменьщикъ хриплымъ голосомъ.
— Такъ не бей ея! сказалъ парень.
— Не буду больше, пробормоталъ каменьщикъ и высунулъ языкъ.
Михалко выпустилъ его, а каменьщикъ зашатался на ногахъ. Онъ съ трудомъ перевелъ духъ и потомъ сказалъ:
— Если эта гадина не хочетъ, чтобы я ее билъ, то пусть не ходитъ за мною. Любитъ она меня — ну и отлично, а бить я ее буду, потому что у меня такой нравъ! Какая же эта двка, если ее бить нельзя! Пусть убирается къ чорту!
— И уберется… эка бда! возразилъ парень.
Но двушка схватила его за руку.
— Оставь ты его въ поко, говорила она Михалк, дрожа всмъ тломъ и сжимая ему руку:— не вмшивайся ты въ наши дла!
Парень даже вытаращилъ глаза отъ удивленія.
— А ты ступай домой! сказала она каменьщику, беря его подъ руку.
Но каменьщикъ оттолкнулъ ее и сказалъ, смясь:
— Ступай къ нему! Онъ не будетъ тебя бить… Онъ теб вдь деньги давалъ…
— И-и!.. перестань! сказала двушка и пошла впередъ.
— Видишь, что съ бабой надо обращаться какъ съ собакой! сказалъ каменьщикъ, указывая рукой на двушку.— Ты ее бей, а она за тобой въ огонь пойдетъ…
Онъ исчезъ, и въ ночной тишин слышался только его злобный смхъ. Парень стоялъ, глядя имъ вслдъ, и прислушивался. Затмъ, онъ вернулся въ домъ и остановился предъ кучей кирпичей, на которыхъ еще недавно сидла двушка. Въ голов у него было пусто, и онъ дышалъ съ трудомъ. Только что она ему сказала, что будетъ его любить, а вотъ, однакожъ, ушла. Сейчасъ онъ былъ счастливъ, чувствовалъ себя хорошо съ живымъ существомъ, къ тому же, съ двушкой, а теперь его душила тоска.
Отчего она ушла? Вотъ онъ и силенъ, и добръ, а чмъ можетъ помочь горю? Инстинктивно онъ уважалъ ея любовь къ каменьщику, не сердился, что она не сдержала слова, не думалъ насильно навязывать своихъ чувствъ. А между тмъ такъ тосковалъ по ней, такъ тосковалъ… Покрытыми известью руками онъ вытеръ себ глаза и поднялъ армякъ, лежавшій на кирпичахъ и еще какъ будто теплый. Онъ вышелъ на улицу и постоялъ тамъ. Ничего не было видно, только сквозь мглу блестли красные огоньки фонарей. Онъ вернулся въ домъ и легъ на землю. Но, вмсто того, чтобы спать, тяжело вздыхалъ, тоскуя по своей двочк. По своей! Вдь она сама ему сказала, что будетъ любить его одного!
На другой день онъ, по обыкновенію, принялся за работу. Но работа не спорилась. Онъ чувствовалъ утомленіе, да и домъ этотъ ему опротивлъ. Куда онъ ни шелъ, до чего ни дотрогивался, на что ни смотрлъ, все ему напоминало его двочку и его горькое разочарованіе. Люди тоже насмхались надъ нимъ и кричали ему:
— А что, дурачекъ, дороги двушки въ Варшав?
Да, не дешевы! Парень истратилъ вс свои сбереженія, часто голодалъ, ничего себ не справилъ, никакой радости не видлъ… Скверно ему было да и стыдно. Поэтому, когда онъ узналъ, что въ Варшав лучше платятъ рабочимъ, онъ въ первый разъ отправился въ городъ. Онъ шелъ за другимъ каменьщикомъ, который общалъ свести его въ улицу, гд строятъ много домовъ.
Вышли они рано утромъ и шли долго, пока добрались до Вислы. Когда парень увидлъ мостъ, онъ даже разинулъ ротъ. Въ эту минуту онъ забылъ про свою двочку. Завидвъ будку сторожа, онъ испугался…
— Чего ты боишься? спросилъ его товарищъ.
— Не знаю, пустятъ ли меня? отвтилъ Михалко.
— Дуракъ! крикнулъ на него каменьщикъ:— если кто-нибудь тебя спроситъ, то скажи, что идешь со мною.
— Да вдь и вправду, подумалъ парень и удивился, что отвтъ этотъ ему самому не пришелъ въ голову. Потомъ, онъ сталъ удивляться купальнямъ и баржамъ, что он такія большія и не тонутъ, и никакъ не могъ поврить, что весь мостъ выстроенъ изъ желза.
— Тутъ что-нибудь да не такъ, говорилъ онъ про себя.— Столько желза на всемъ свт не съищешь!
Такъ шли себ Михалко и каменьщикъ, гуськомъ, черезъ мостъ. Они миновали Новый Създъ. Около замка парень снялъ шапку и перекрестился, полагая, что это церковь. Затмъ, его чуть было не сшибъ съ ногъ дилижансъ. Передъ статуей Богородицы онъ хотлъ стать на колни, чтобы помолиться, и каменьщику съ трудомъ удалось его оттащить.
На улицахъ шумъ, масса экипажей, толпы народа. Стараясь дать однимъ дорогу, Михалко толкалъ другихъ и блднлъ отъ страха, опасаясь, чтобы его не побили. Въ конц-концовъ, у него потемнло въ глазахъ, и онъ потерялъ въ толп каменьщика.
— Эй, землякъ, землякъ! началъ онъ кричать въ отчаяніи и бжалъ по улиц во весь опоръ.
Но кто-то его вдругъ схватилъ за шиворотъ, сказавъ:
— Тише, собака! Здсь кричать не дозволяется!
— Да я потерялъ земляка!
— Какого земляка?
— Каменьщика.
— Куда-же теб нужно?
— Тамъ, гд домъ строятъ…
— Какой домъ?
— Такой… изъ кирпича, отвтилъ парень.
— Вотъ дуракъ! И здсь строятъ домъ… Да и вотъ въ той улиц строятъ!
— Да я не вижу…
Городовой взялъ его за плечо и сталъ показывать.
— Вонъ смотри… здсь строятъ одинъ домъ… вонъ тамъ другой…
— Ага, вижу! сказалъ Михалко и направился ко второму дому, потому что не нужно было переходить улицу.
Добравшись до указаннаго дома, онъ спросилъ о каменьщик. Но здсь онъ его не нашелъ, и ему указали на другой домъ. Но и тамъ никто не слыхалъ о каменьщик Петр. Пришлось парню идти дальше.
Такимъ образомъ, онъ обошелъ нсколько улицъ и осмотрлъ около пятнадцати строющихся домовъ, спрашивая везд: гд живутъ т люди, которымъ теперь строютъ дома?
Онъ удалялся постепенно отъ центра города. Уличный шумъ стихалъ, прохожихъ становилось меньше, экипажей почти не было видно. За то лсовъ, грудъ кирпичей и красныхъ стнъ становилось все больше. Парень уже потерялъ надежду найдти каменьщика и началъ думать о пріисканіи себ работы. Увидвъ во двор рабочихъ, онъ подошелъ къ нимъ. Но временамъ, онъ вмшивался въ разговоръ или прислуживался къ кому-нибудь изъ нихъ. Одному онъ помогъ складывать кирпичъ, другому подалъ шайку, а тмъ, которые мшали известь, онъ показалъ, какъ лучше справляться съ этимъ дломъ. При этомъ случа онъ обрызгалъ прикащика съ ногъ до головы.
— Чего ты тутъ вертишься? крикнулъ тотъ.
— Ищу работы.
— Здсь нтъ для тебя работы.
— Нтъ теперь, но, можетъ быть, потомъ найдется. Я никому не помха, я только помогаю.
Прикащикъ, ловкій малый, тотчасъ же сообразилъ, что у парня денегъ нтъ. Поэтому, онъ вынулъ изъ кармана тетрадку и карандашъ, сталъ что-то записывать, вычеркивать и, въ конц-концовъ, принялъ Михалку въ рабочіе.
Народъ потомъ говорилъ, что онъ на немъ заработываетъ лишній гривенникъ въ день.
Парень оставался тутъ до осени. Съ голоду онъ не умеръ, за ночлегъ не платилъ, но и сапоговъ себ не справилъ. За то онъ два раза напился, какъ стелька, и даже хотлъ затять скандалъ въ кабак, но не усплъ, потому что его вытолкали вонъ.
А домъ, между тмъ, росъ съ удивительною быстротою. Флигеля еще не были выведены, а съ улицы домъ уже былъ покрытъ крышею, оштукатуренъ, оконныя рамы были вставлены и даже жильцы начали перебираться. Въ конц сентября пошли дожди. Работу прервали и каменьщиковъ отпустили, въ числ ихъ и Михалку.
Прикащикъ длалъ ему еженедльно вычетъ изъ платы, говоря, что онъ ему отдастъ все заразъ, но когда дло дошло до окончательнаго разсчета, парень хотя и былъ неграматенъ, но замтилъ, что его обманули. Прикащикъ далъ ему три рубля, а ему слдовало пять, если не шесть.
Михалко взялъ деньги, снялъ шапку, началъ почесываться за ухомъ и переминаться съ ноги на ногу. Но прикащикъ былъ такъ занятъ своею тетрадкой, что очень долго его не замчалъ. Наконецъ, онъ его спросилъ строго:
— Ну, чего теб еще надо?
— Должно быть, мн больше слдуетъ, отвтилъ парень смиренно.
Прикащикъ покраснлъ отъ злости. Онъ приблизился къ Михалк, схватилъ его за грудь и сказалъ:
— А паспортъ у тебя есть?
Михалко прикусилъ языкъ.
Прикащикъ продолжалъ:
— Ты, можетъ быть, думаешь, хамская душа, что я тебя объегорилъ?
— Да какъ же…
— Такъ пойдемъ со мною въ полицію, и я теб тамъ докажу, что ты мазурикъ и бродяга…
Паспортъ и полиція встревожили Михалку. Поэтому онъ сказалъ:
— Да проститъ вамъ Богъ обиду!
И ушелъ. Прикащика тоже не особенно тянуло въ полицію, и потому дло кончилось для Михалки однимъ страхомъ.
Михалко не зналъ куда идти. Прошелъ онъ одну улицу, прошелъ другую, третью, заходя везд, гд видлъ красныя стны и лса. Но работы были уже окончены или оканчивались, и когда онъ спрашивалъ: не возьмутъ ли его? то ему даже не отвчали.
Такъ онъ ходилъ два дня, избгая городовыхъ, чтобы не спросили его о паспорт. Харчевни онъ не могъ найти и поэтому пробивался колбасою, солониною, хлбомъ, селедкою, попивалъ также и водку.
Онъ истратилъ уже цлый рубль. Спалъ онъ подъ заборомъ и тосковалъ по человк, съ которымъ можно было бы поговорить. Онъ даже ршился вернуться домой. Поэтому освдомлялся у людей, какъ пройти къ желзной дорог?
Идя по ихъ указаніямъ, онъ, дйствительно, добрался до желзной дороги, но оказалось, что это не та. Онъ увидлъ большую станцію, гд было очень много народа, но рельсовъ нигд не было видно.
Онъ испугался, не зная, какъ это случилось, пока добрый человкъ не растолковалъ ему, что есть еще три дороги, но за Вислою.
Теперь онъ вспомнилъ, что шелъ сюда черезъ мостъ. Переночевавъ гд-то во рву, онъ на другой день сталъ освдомляться у прохожихъ, какъ ему пройти къ мосту. Ему въ точности разъяснили, гд идти прямо, гд — направо, гд — налво и гд свернуть. Все это онъ хорошо запомнилъ и, дйствительно, попалъ къ Висл, по моста никакого не нашелъ.
Тогда онъ вернулся въ городъ. Къ несчастью, пошелъ дождь. Люди шли подъ зонтиками, а кто не имлъ зонтика, тотъ бжалъ во всю прыть. Поэтому, Михалко не ршался останавливать прохожихъ, чтобы спросить, куда идти.
Дождь превратился въ ливень. Михалко, дрожа отъ холода и весь мокрый, остановился у стны и утшалъ себя тмъ, что дождь, по крайней мр, вымоетъ ему ноги.
Когда онъ такъ стоялъ, и съ длинныхъ волосъ его вода стекала за воротъ его рубахи, предъ нимъ остановился какой-то баринъ.
— Ты кто? нищій? спросилъ онъ.
— Ни.
Баринъ отошелъ на нсколько шаговъ, но потомъ вернулся и спросилъ:
— А сть хочешь?
— Ни.
— И не холодно теб?
— Ни.
— Оселъ! пробормоталъ баринъ. А потомъ прибавилъ:
— А пятачекъ возьмешь?
— Если дадите, баринъ, то отчего не взять.
Баринъ далъ ему пятіалтынный и ушелъ, бормоча себ что-то подъ носъ.
Потомъ, онъ снова остановился, посмотрлъ на парня, какъ бы колеблясь, по въ конц концовъ взаправду ушелъ.
Михалко держалъ пятіалтынный въ рук и говорилъ про себя:
— Подумаешь, какіе есть добрые господа!
Тутъ ему пришло на мысль, что добрый баринъ могъ бы показать ему дорогу къ мосту. Но было уже поздно.
Настала ночь, зажгли фонари, а дождь не унимался. Парень искалъ улицу, гд было бы потемне. Повернулъ онъ разъ-другой, замтилъ новое строеніе и вдругъ узналъ улицу, на которой онъ работалъ нсколько дней тому назадъ.
Вотъ здсь кончается мостовая, здсь — заборъ. Тамъ — складъ угольевъ, а тамъ — его домъ. Въ нкоторыхъ окнахъ горятъ огни, а въ открытыя ворота видны недостроенные еще флигеля.
Парень вошелъ во дворъ. Тутъ онъ, по праву, могъ расположиться на ночлегъ: строилъ вдь этотъ домъ онъ самъ.
— Эй, ты, куда? крикнулъ ему вслдъ съ лстницы человкъ въ толстомъ тулуп.
Значитъ, было уже холодно.
Михалко повернулся.
— Это я, сказалъ онъ: — иду спать въ погребъ.
Человкъ въ тулуп разсердился.
— А тутъ разв гостинница для нищихъ, чтобы народъ на ночлегъ располагался?
— Я тутъ работалъ все лто, возразилъ парень испуганно. Въ сняхъ показалась дворничиха, всполошенная шумомъ.
— Что тутъ такое? Кто это? Воръ, что ли? спросила она.
— Эхъ, нтъ! Онъ говоритъ только, что тутъ работалъ и пришелъ на ночлегъ. Дурачекъ!
У Михалки заблестли глаза. Онъ засмялся и подбжалъ къ дворнику.
— Такъ вы изъ нашей деревни? вскричалъ онъ, сіяя отъ радости.
— А что? спросилъ сторожъ.
— Да вдь вы меня такъ кличете, какъ въ нашей деревн… Я вдь ‘дурачекъ Михалко’!