Л. В. Чернец
Михайловский Н. К.: биобиблиографическая справка, Михайловский Николай Константинович, Год: 1990
Время на прочтение: 15 минут(ы)
МИХАЙЛОВСКИЙ, Николай Константинович [15(27).ХI.1842, г. Мещовск Калужской губ,— 28.I(10.II).1904, Петербург] — публицист, литературный критик, социолог. Народник. Родился в семье чиновника из обедневших дворян. Учился сначала в Костромской гимназии, а с 1856 г.— в Петербургском институте корпуса горных инженеров, из которого за год до окончания был исключен из-за участия в студенческом столкновении с начальством (1863). Еще будучи студентом, дебютировал в 1860 г. в ‘Рассвете’ (No 4 журнале ‘для взрослых девиц’, статьей ‘Софья Николаевна Беловодова’ (отклик на отрывок из романа ‘Обрыв’ И. А. Гончарова), где оспорил жизненную достоверность героини Гончарова воплощающей ‘полное бездействие’ (Полн. соб. соч.— Т. X.— Стлб. 380). По выходе из института самостоятельно готовился к адвокатуре, но вскоре оставил всякие планы службы и всецело посвятил себя журналистике. На склоне лет М. писал в своих мемуарах: ‘Для меня лично ‘Литературные воспоминания’ — плеоназм. Иных воспоминаний, кроме литературных, я бы и не мог предложить читателям, потому что вся моя жизнь протекла в литературе’ (Там же.— Т. VII.— Стлб. 2). С 1865 г. М. сотрудничает в библиографическом журнале ‘Книжный вестник’, редактор которого Н. С. Курочкин ввел его в круг литераторов (Вас. С. Курочкин, Д. Д. Минаев, В. А. Зайцев, Н. В. Соколов и др.). Наибольшее идейное влияние оказал на М., по его признанию, сотрудник журнала молодой биолог Н. Д. Ножин (по-видимому, причастный к делу Д. В. Каракозова). После закрытия в 1867 г. ‘Книжного вестника’ и эпизодического участия в журнале ‘Современное обозрение’, газетах ‘Неделя’, ‘Гласный суд’ и др. М. с декабря 1868 г. сотрудничает в обновленных ‘Отечественных записках’ Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Г. З. Елисеева, с 1877 г. (после смерти Некрасова) и вплоть до закрытия журнала (1884), он входит в состав редакции.
Сотрудничество в ‘Отечественных записках’ — самый яркий период в биографии М., быстро снискавшего широкое признание и ставшего виднейшим идеологом народничества. Почти одновременно с П. Л. Лавровым (‘Исторические письма’ // Неделя.— 1868—1869) М. в работе ‘Что такое прогресс?’ (Отечественные записки.— 1868.— No 1, 5, 6), разбирая труды Г. Спенсера, обосновал ‘субъективный’ метод в социологии (как науке об обществе). Считая выдвинутый позитивистами (О. Контом, Спенсером) ‘объективный’ метод плодотворным в естествознании, М. указывал на его бессилие в социологии, поскольку последняя исходит из общественного идеала. ‘Идея блага есть идея субъективная и потому не имеющая места при объективном методе в социологии. Имея ее в виду, пришлось бы радоваться одним политическим фактам и печалиться о других, а на это позитивизм не имеет права, он обязан только наблюдать’ (Там же.— Т. I.— Стлб. 83). Не желая ‘наблюдать’ развитие капитализма в России, несущего усиление эксплуатации и монотонность труда рабочего, ‘полный ужасов процесс отлучения работника от условий производства’ (‘Литературные воспоминания и современная смута’. — Т. 1.— С. 336), М. надеялся на сохранение общины и крестьянский социализм. При этом важнейшей целью он считал гармоническое развитие личности (‘неделимого’), определяя прогресс как ‘постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми’ (Стлб. 166). Концепция прогресса М. направлена против следствий разделения труда, уродующих личность, социального неравенства, превращения человека в ‘палец от ноги’ (по часто цитируемому М. сравнению из трагедии В. Шекспира ‘Кориолан’). Мишенью его страстной, гневной критики были теории, оправдывающие социальную ‘разнородность’, иерархию: социал-дарвинизм, уподобление Спенсером общества живому организму (где разные члены выполняют разные функции). Прообраз чаемой гармонии он видел в крестьянском труде (не случайно любимейшим писателем стал воспевший ‘власть земли’ Г. И. Успенский). Лавров в рецензии ‘Формула прогресса г. Михайловского’ (Отечественные записки.— 1870.— No 2), сочувственно отнесясь ко многим идеям автора, не согласился с негативной оценкой разделения труда: вне его необъяснимо развитие личности, критической мысля, которая ‘развивается прежде всего в сфере специальностей’ (Лавров П. Л. Избр. соч. на социально-политические темы.— М., 1934.— Т. 1.— С. 411). В дальнейшем М. учел критику Лаврова и ввел в свою теорию прогресса разграничение ‘типа’ и ‘степени’ развития личности. Так, в социологических очерках ‘Борьба за индивидуальность’ (Отечественные записки.— 1875.— No 10, 1876.— No 1, 3, 6) он подчеркивает, что высота ‘типа’, т. е. целостность, гармоничность личности может быть более высокой на низкой степени развития общества. Если внутри социальной группы, при усилении разделения труда, ‘обособляются резко различные индивидуальности, то тип последних понижается, как бы ни была высока степень их развития. <,…>, Тип бесполого рабочего муравья далеко ниже типа его отдаленного плодовитого предка, хотя в пределах своей односторонности он, может быть, достиг чрезвычайно высокой степени развития’ (Соч.— Т. I.— Стлб. 478). Однако М. не стремился к возврату в прошлое, мечтая о сочетании высоких ‘типа’ и ‘степени’ развития. Установка на гармоничную личность проявлялась в любимой критической маске М.-‘профана’, под которым подразумевался вовсе не невежда, а ‘сведущий работник, рассматриваемый по отношению ко всем чуждым ему областям знания и жизни’ (Соч.— Т. III.— Стлб. 423). Важнейший публицистический цикл М. демонстративно назван ‘Записки профана’ (Отечественные записки.— 1875—1877), здесь подчеркнуто, что, не будучи специалистами, ‘все профаны <,…>, должны выработать известные общие всякому знанию и труду приемы мысли’ (Там же.— Стлб. 279). Над наукой, отгородившей себя от ‘профанов’, не служащей им, М. иронизировал (‘Письмо к ученым людям’ // Отечественные записки.—1878.— No 6, 7, 12), не разделял культа науки как главного средства прогресса (свойственного Г. Боклю, И. И. Мечникову, отчасти Д. И. Писареву, увлеченному популяризацией естествознания): ‘Я высоко чту науку, но думаю, что вычерпать море ретортой нельзя…’ (Литературные воспоминания и современная смута.— Т. I.— С. 268). Вне прогресса нравственного ‘всякое научное открытие, каждый шаг науки вперед, если его можно будет утилизировать с целями убийства или разрушения, завтра же будет пущен в ход…’ (Там же.— С. 253). Важнейшим критерием развития личности для М. была гармония мысли, чувства и дела. Рассматривая под этим углом зрения тип русского писателя, он подчеркивал двусмысленность самого положения дворянства в дореформенный период: ‘…благоприятные для истинно свободного слова обстоятельства коренились в готовых хлебах крепостного права, борьба с которым составляла высшую задачу тех самых людей, которым она гарантировала священный огонь… Это внутреннее противоречие не могло не действовать разлагающим образом’ (Там же.— С. 108—109). М. ввел в русскую литературу определение ‘кающийся дворянин’, тип которого нарисовал в Григории Темкине — герое мемуарно-беллетристических очерков ‘Вперемежку’ (Отечественные записки.— 1876.— No 1, 2, 5, 8, 11, 1877.— No 4, 6). Именно ‘кающийся дворянин’, искупающий историческую вину перед народом, может достигнуть гармонии личности.
На протяжении всей деятельности М. был убежден в единстве, совпадении, в конечном счете, объективной истины и субъективного идеала в устройстве общества — ‘правды-истины’ и ‘правды-справедливости’, стремился, передать свой оптимизм читателю (‘Письма о правде и неправде’ // Отечественные записки.— 1877.— No 11, 1878.— No 1). В предисловии к собранию собственных сочинений он подчеркивает — уже на склоне лет — эту сквозную идею всех его исканий: ‘Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда в этом огромном смысле слова всегда составляла цель моих исканий. Правда-истина, разлученная с правдой-справедливостью, правда теоретического неба, отрезанная от правды практической земли, всегда оскорбляла меня, а не только не удовлетворяла. И, наоборот, благородная житейская практика, самые высокие нравственные и общественные идеалы представлялись мне всегда обидно бессмысленными, если они отворачивались от истины, от науки’ (Соч.— Т. I.— С. V).
Сложившись в главных чертах в конце 60 гг., социально-философские воззрения М. мало изменялись. Учение К. Маркса он высоко ценил за глубину анализа противоречий между трудом и капиталом, но конечного вывода об обобществлении труда как предпосылке социализма не принял, считая его умозрительным, уступкой гегелевской ‘триаде’. По поводу статьи М. ‘Карл Маркс перед судом г. Ю. Жуковского’ (Отечественные записки.— 1877.— No 10) Маркс прислал письмо в редакцию русского журнала, в котором возражал против интерпретации ‘Капитала’ как ‘историко-философской теории о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы…’ (К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия.— С. 79). О положении России Маркс писал: ‘Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 г., то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя’ (Там же.— С. 78). Дальнейшее развитие русского общества убедило классиков марксизма в том, что Россия быстро идет именно по капиталистическому пути (см.: Энгельс Ф. Послесловие к работе ‘О социальном вопросе в России’, 1894 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.— Т. 22.— С. 438—453, и др.). Стойкое убеждение М. относительно возможности для России избежать всех ужасов развития капитализма, поскольку ‘мы позже других вышли на работу цивилизации’ (Поли. собр. соч.— Т. X.— Стлб. 558), со временем все более расходилось с исторической реальностью.
Стремление противодействовать росту русской буржуазии, которого не мог не видеть М., и направить развитие общества в русло, намечаемое субъективной социологией, привело его в конце 70 гг. к преодолению ‘предрассудка против политической борьбы’ (Революционные статьи.— С. 17), ранее он опасался, что ‘политические свободы’ укрепляют буржуазию. Разочаровавшись в результатах ‘хождения в народ’, М. признал политические формы борьбы, включая террор как метод давления на самодержавие. Он. сблизился с подпольной организацией ‘Народная воля’ (хоть не стал ее членом), редактировал ее издания. Написал прокламацию ‘Летучий листок’ (No 1, апрель 1878 г., прибавление к газете ‘Начало’), где оправдывал мотивы покушения В. И. Засулич на петербургского генерал-губернатора Ф. Ф. Трепова, ‘Политические письма социалиста’ (газета ‘Народная воля’.— 1879.— No 2, 3), якобы из Женевы (т. е. с родины Ж-Ж. Руссо), за подписью Гроньяр (в переводе с французского — ворчун). В этих письмах М. заклеймил союз русского самодержавия и буржуазии (‘приватного хищничества’), призывая ‘социалистов’ к двуединой борьбе: ‘Или не довольно широко ваше сердце, чтобы обнять единою ненавистью государственное и приватное хищничество даже тогда, когда они срослись в двуглавого орла с одним желудком? Бейте по обеим головам кровожадной птицы!’ (Там же — С. 20—21). М. не рассчитывал на народное восстание и не верил в победу революции в ближайшем будущем, его взгляду ‘из Женевы’ родина представала покрытой льдом и снегом — ‘белым саваном’. ‘Но вот начинает теплиться жизнь. Это — русская революция. Ярче, ярче разгорается ее благодатный огонь, кругом оттаивает саван снега… и обман! Эти люди умеют умирать и не хотят жить’ (Там же.— С. 29). Тем не менее он считал необходимой борьбу, преследующую и политические и социально-экономические цели, выраженные в ‘прекрасном девизе: ‘Земля и Воля’ (Там же.— С. 21). Перу М. принадлежит также памфлет ‘Лисий хвост и волчий рот’ (газета ‘Листок ‘Народной воли’.— 1880.— No 2), разоблачающий псевдолиберализм М. Т. Лорис-Меликова. После ‘казни’ Александра II М. редактировал ‘Открытое письмо Исполнительного комитета Народной воли’ Александру III, был посредником в переговорах монархической партии с народовольцами накануне его коронации (именно М. потребовал освобождения Н. Г. Чернышевского). На рубеже 80—90 гг. сотрудничал с новыми подпольными группами народников. С лета 1879 г. за М. был установлен негласный надзор, полиции, он подвергался обыскам и дважды высылался из Петербурга (в 1882—1886 гг.— в Любань Новгородской губ. и затем Выборг, был выслан вместе с Н. В Шелгуновым, в 1891 г.— в Любань).
Все же главным в деятельности М. была легальная публицистика, тем более что у него не было четкой революционной теории — ‘повелительного наклонения’, как он писал в 1873 г. Лаврову, отказываясь от сотрудничества в сборниках ‘Вперед!’ (Минувшие годы.— 1908.— No 5.— С. 127). Миссией публициста М. очень дорожил, стремясь пробудить в интеллигенции активность, готовность к борьбе. Оторванность революционеров от народа побуждала М. изучать ‘механизм’ коллективных действий, привлекая данные самых разных наук: психологии, медицины, зоологии (‘Герои и толпа’ // Отечественные записки.— 1882). Его статьи, их циклы, воссоздающие панораму общественной, литературной жизни и оценивающие явления не с ‘ученой’, специальной точки зрения, а в свете интересов ‘профана’, имели огромный резонанс.
Авторитет М. как идеолога, публициста в целом постепенно ослабевает за пределами героического периода народничества, переродившегося уже в 80 гг. в либеральное течение. После закрытия ‘Отечественных записок’ М. сотрудничал в журналах ‘Северный вестник’, ‘Русская мысль’, газете ‘Русские ведомости’. В 1892 г. нашел пожизненную трибуну в ‘Русском богатстве’ (с 1894 г. возглавил журнал). Статьи М. ‘Литература и жизнь’ (Русское богатство.— 1894.— No 1—2) и др., вместе с выступлениями его соратников по журналу, стали предметом всесторонней критики в работах Б. И. Ленина (‘Что такое ‘друзья народа’ и как они воюют против социал-демократов?’, 1894, ‘От какого наследства мы отказываемся’, 1897, и др.) и Г. В. Плеханова (‘К вопросу о развитии монистического взгляда на историю’, 1895, и др.) В 1914 г. Ленин в специальной статье ‘Народники о Михайловском’, написанной в связи с 10-летием со дня его смерти, подчеркнул буржуазно-демократическую сущность взглядов М., считавшего себя социалистом, что не отменяет его ‘великой исторической заслуги’: ‘…он горячо сочувствовал угнетенному положению крестьян, энергично боролся против всех и всяких проявлений крепостнического гнета, отстаивал в легальной, открытой печати — хотя бы намеками сочувствие и уважение к ‘подполью’, где действовали самые последовательные и решительные демократы разночинцы, и даже сам помогал прямо этому подполью’ (Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 24.— С. 333—334). По предложению Ленина имя М. высечено на обелиске (в Москве, в Александровском саду) в ряду борцов за освобождение человечества.
Как литературный критик М.— прежде всего публицист, ‘то есть более или менее страстный докладчик по делам сегодняшнего дня’ (Литературные воспоминания…— Т. 1.— С. 49). Значительная часть его литературной критики вплетена в состав многотемных циклов и трудно вычленима из контекста, характерно в этом плане название мемуарно-беллетристического цикла ‘Вперемежку’: принцип ‘вперемежку’ лежит в основе большинства его работ. Ключевые понятия социологии М.— общественный идеал, прогресс, целостность, индивидуальность, тип и степень развития и др.— применялись и в его критике.
В соответствии с отстаиваемым им принципом целостности личности М. подчеркивал связь ‘эстетической способности’ со всем спектром духовных интересов личности. Он иронизировал над идеалом ‘чистого искусства’: такого искусства ‘никогда не было, нет и не будет’, за его вывеской можно обнаружить — как, напр., в антологической лирике Н. Ф. Щербины — ‘замаскированное служение данному общественному строю’ (Литературно-критические статьи.— С. 56). Искажала природу искусства, по М., и теория натурализма (Э. Золя, в России — П. Д. Боборыкин), сводящая задачи отражения жизни к бесстрастному ‘протоколу’ (хотя М. оговаривался, что практика ‘экспериментального’ романа Золя шире его теории). Неприятие М. натурализма, санкционирующего в читателе ‘равнодушие и склонность плыть по течению…’ (Литературные воспоминания…— Т. 2.— С. 85), было гранью его общей критики позитивизма, переносящего естественнонаучные методы в изучение общества. Не удовлетворил М. и символизм, в котором он увидел реакцию на натурализм, поскольку символизм противопоставил ‘протоколу — символы, непреоборимости естественного хода вещей — мистицизм, грубым штрихам натуралистической поэзии — разные ухищренные тонкости’ (Там же.— С. 49). Признав некоторые заслуги символистов в активизации читательского восприятия посредством новой ‘техники’, в особенности иносказательности, ‘суггестии’ образов, М. в целом, осудил это направление (во французской и русской литературах) за крайний индивидуализм и мистицизм. Он высмеял претензии символистов, чуждых широким общественным интересам, воздействовать с помощью ‘синтеза’ образов на всего человека: ‘Весь человек’ для них отнюдь не значит существо мыслящее, чувствующее и действующее, а существо слышащее, видящее, обоняющее, осязающее и вкушающее’ (Там же.— С. 94).
Магистральным направлением в русской Литературе XIX в. был для М. реализм, ставящий перед читателем общественно актуальные проблемы. Считая искусство ‘будильником не одной специальной эстетической эмоции, а и сложных чувств и мыслей нравственно-политического порядка’ (Там же.— Т. 1.— С. 159), он именно в публицистичности критики видел ее адекватность полноценному творчеству. Отводя от ‘шестидесятников’ упреки со стороны адептов ‘чистой’ художественности в подмене литературной критики публицистикой, он отмечал, ‘что слово ‘подменивали’ надо заменить словом ‘осложняли’, и что это осложнение равняет не только Добролюбова и Писарева, но и критиков, стоящих вне круга идей шестидесятых годов, даже враждебных им’ (Там же.— Т. 1.— С. 299), напр. Н. Н. Страхова или А. В. Дружинина.
Лучшие литературно-критические статьи М. посвящены писателям, в той или иной мере идейно близким ему: ‘Десница и шуйца Льва Толстого’ (в составе цикла ‘Записки профана’ за 1875 г., в 1887 г. издана отдельно), ‘О Всеволоде Гаршине’ (в составе цикла ‘Дневник читателя’ // Отечественные записки.—1885.— No 10), ‘Г. И. Успенский как писатель и человек’ (вступительная статья под названием ‘Г. И. Успенский. Литературная характеристика’ к двухтомному изданию сочинений писателя 1889 г., новая редакция — в ‘Полном собрании сочинений’ Г. И. Успенского. Киев, 1904), ‘Щедрин’ (Русские ведомости.— 1889) и др. Анализ М. педагогических и художественных (повести ‘Поликушка’, ‘Казаки’ и др.) произведений Толстого выделялся — на фоне неприятия толстовских идей другими демократическими критиками: Шелгуновым, В. В. Берви — проникновением во внутреннюю драму писателя, чувствующего свою ‘вину’ перед народом, но мучительно порывающего со своим классом: ‘Он помнит, что и сам он захвачен волной цивилизации и что нет у него силы уйти от нее, как нет ее у героя ‘Казаков’ Оленина, нет у героя ‘Анны Карениной’ Константина Левина, нет у героя ‘Утра помещика’ Нехлюдова и проч.’ (Литературно-критические статьи.— С. 124). Защита Толстым материальных интересов крестьянства, приводящая писателя к критике ‘прогресса’, его идеал гармонической трудовой жизни перекликались с демократической утопией М. Однако наряду с ‘десницей’, М. указывал и на ‘шуйцу’ писателя: недооценку роли личности, фатализм в исторических воззрениях, непоследовательность позиции вследствие еще прочной связи с дворянской средой (пашущий Толстой был позднее назван им ‘декорацией земледельца’ — ‘Литературные воспоминания…’.— Т. 1.— С. 230). В 1880—1900 гг. (‘Дневник читателя’ за 1886 г., ‘Литературные воспоминания…’ и др.) М. резко критиковал ‘непротивленческую’ теорию Толстого, выявляя ее в народных рассказах, сказке ‘Об Иване-дураке и его двух братьях’.
Творчество Л. Н. Толстого, Г. И. Успенского, М. Е. Салтыкова-Щедрина давало М. богатый материал для характеристики типов, порожденных пореформенным временем. Нравственное удовлетворение критика вызывают ‘кающийся дворянин’, в котором проснулась ‘совесть’ (характерный в особенности для творчества Толстого), и разночинец, в котором проснулась ‘честь’ (напр., Михаил Иванович в цикле очерков ‘Разорение’ Успенского). Взаимосвязь появления этих типов неоднократно подчеркивает М.: так, в заслугу Щедрина он ставит пробуждение ‘совести в силе и чести в слабости’ (Литературно-критические статьи.— С. 552), приводя как пример сказку-аллегорию ‘Бедный волк’, ‘Баран непомнящий’. Однако в пореформенном обществе преобладали иные, вызывающие сатирический пафос типы, изображение которых так же высоко ценил критик: многообразные русские тартюфы от либерализма, исчерпывающие собой ‘добрую половину сатиры Салтыкова’ (Там же.— С. 506), новоиспеченные буржуа — ‘чумазые’ по выражению Щедрина (Дерунов в ‘Благонамеренных речах’, Разуваев в ‘Убежище Монрепо’) и др. Все эти типы рассматривались М., в их отношении к ‘мужику’ — высокому типу, хотя и находящемуся на низкой степени развития, по терминологии М. Критик гордился тем что ‘Отечественным запискам’ ‘как-то удалось приучить к нему публику’ (Литературные воспоминания…— Т. I.— С. 347). М. поощрял достоверное изображение крестьянской жизни писателями-разночинцами (Ф. М. Решетников, А. И. Левитов, Н. Н. Златовратский и др.), выделяя как самый крупный талант Г. И. Успенского. Находя в его деревенских очерках подтверждение своим взглядам (‘Крестьянин и крестьянский труд’, ‘Власть земли’, ‘Перестала!’), М. в особенности оценил анализ писателем воздействия земледельческого труда на духовную жизнь: ‘И эта то ‘власть земли’, как всеопределяющий фактор, установляет гармонию в народной жизни, гармонию, до которой нам, разрываемым на части и собственною совестью и внешними условия’ ми своего существования, как до звезды небесно далеко’ (Литературно-критические статьи.— С. 365), Болезненно-яркое выражение упомянутого внутреннего разлада М. видел в творчестве Гаршина, пронизанном пессимистической мыслью об ‘одиноком в толпе, о безвольном орудии некоторого огромного сложного целого…’ (Там же.— С. 310).
В интерпретации деревенских очерков Г. Успенского сказались народнические иллюзии М. Те же произведения по-иному прочел Г. В. Плеханов, сделавший вывод о вынесении писателем незаметно для себя ‘смертного приговора народничеству’ (Плеханов Г. В. Литература и эстетика.— М., 1958.— Т. 2.— С. 250). Однако восхищение М. поэзией крестьянского труда исключало ‘идолопоклонство’. В частности, критика возмущала травля интеллигенции ‘под покровом толков о народе’ (Литературно-критические статьи.— С. 371), поскольку его идеал личности предполагал высокую степень развития. Вслед за Г. Успенским М. видит в ‘каменной загадке’ Венеры Милосской (очерк ‘Выпрямила!’) ‘провозвестник и символ будущего, а в настоящем такой нет. В настоящем тернии так или иначе непременно обвивают гармонические явления’ (Там же.— С. 375). Устремленность к идеалу подчеркивает М. и в творчестве Щедрина, хотя последний ‘по своей специальности сатирика… не мог отдаваться прямому, положительному развитию этого идеала…’ (Там же.— С. 539). Сверхзадача блестящего и развернутого комментария М. к щедринской ‘критической энциклопедии русской жизни’ (Там же.— С. 551) — в выявлении мотивов сатиры: она порождена болью за ‘человека, питающегося лебедой’. Для М. нет ничего нелепее обвинения Щедрина в беспредметном смехе, главная черта писателя — ‘необыкновенно счастливое сочетание могучей непосредственности, богатого сырья, с одной стороны, и силы неусыпно бодрствующего сознания…’ (Там же.— С. 466). (Контрастный фон — творчество ф. М. Достоевского, которому, по мнению М., не хватает контроля над ‘жестоким талантом’.) М. подчеркивает многогранный (‘радужный’) талант Щедрина — хозяина не только в области смешного, указывая на трагические ноты в изображении Иудушки Головлева (в финале романа ‘Господа Головлевы’ открываются ‘и в этом железном попе с каменной просвирой следы человечности, совести’ — Там же.— С. 580), а также Молчалина (цикл ‘В среде умеренности и аккуратности’) и Разумова (рассказ ‘Больное место’), в детях нашедших кару за безобразие своей жизни. В освещении темы будущего как ‘наследника и судьи настоящего’ (Там же.— С. 450) критик не знает равных Щедрину.
Сосредоточившись прежде всего на созвучных ему идеях, М. сделал и целый ряд ценных наблюдений над жанрово-стилевым своеобразием творчества названных писателей. Г. Успенский — ‘художник-аскет, отвергнувший всякую роскошь, все не ведущее прямо к намеченной цели’ (Там же.— С. 328), отсюда почти полное отсутствие пейзажа, лаконизм портретов, господство полупублицистических, обрывочных очерковых форм. Гаршин, чьи наиболее глубокие вещи бедны ‘выдумкой’ (фабулой), противопоставляется П. Д. Боборыкину, поступающему ‘с действующими лицами как хороший маркер с бильярдными шарами…’ (Там же.— С. 292). В Щедрине изумительны свобода, легкость, с которою он, ‘презирая препоны утвержденных форм словесности, переходит от одной из них к другой, от беспощадного реализма к вершинам фантазии, от ядовитой насмешки к страстной логике’ (Там же.— С. 574).
В статьях М., посвященных идейно чуждым ему писателям, главная цель — полемическая. В особенности это относится к оценкам творчества Достоевского: отзыв о ‘Бесах’ в цикле ‘Из литературных и журнальных заметок’ 1873 г. (Отечественные записки.— 1873.— No 2), статьи ‘О Писемском и Достоевском’ в цикле ‘Записки современника’ (Там же.—1881.— No 2), ‘Жестокий талант’ (Там же.— 1882.— No 9—10). По мере того как прояснялись общественно-политические идеалы Достоевского, эволюционировало отношение к нему критика. В отзыве о ‘Бесах’ — романе, в целом осужденном М. за искаженное отражение революционного подполья, критик выступает пока в роли советчика писателя. Он напоминает Достоевскому, что настоящее зло — в развитии буржуазных отношений: ‘В вашем романе нет беса национального богатства, беса самого распространенного и менее всякого другого знающего границы добра и зла. <,…>, Вы не за тех бесов ухватились’ (Полн. собр. соч.— Т. I.— Стлб. 888). Не исключено, что это замечание критика повлияло на замысел следующего романа Достоевского — ‘Подросток’. В итоговой же характеристике могучего, но ‘жестокого’ таланта М. борется с его возможным воздействием на читателя. Как и другие идеологи народничества, М. не мог согласиться с Вл. С. Соловьевым (‘Три речи в память Ф. М. Достоевского’, произнесенные в 1882 г.) и признать в писателе пророка божия и духовного вождя России. Неприятие М. религиозно окрашенной и политически консервативной ‘почвеннической’ доктрины предопределили в целом негативную оценку творчества Достоевского, в котором критик не увидел подлинного гуманизма (разойдясь в оценках с Н. А. Добролюбовым, отметившим в статье ‘Забитые люди’ (1861) ‘гуманическое’ направление писателя). М. обвиняет Достоевского, в особенности второй — неизвестной Добролюбову — половины творчества, в ‘жестокости таланта’ (Литературно-критические статьи.— С. 184), в возвеличении страдания при нивелировке разницы между мучителем и его жертвой (‘волком’ и ‘овцой’). Читательский успех произведений Достоевского он объясняет нездоровым состоянием общества. По-иному, чем Добролюбов, подходит М. и к творчеству И. С. Тургенева, итоговая характеристика которого дана в статье ‘О Тургеневе’ в составе цикла ‘Письма постороннего в редакцию ‘Отечественных записок’ (1883.— No 9). М. видит в писателе не столько летописца русского общества, сколько создателя ‘общечеловеческих, пожалуй, абстрактно-психологических Титов’ (Там же.— С. 370). Многообразие тургеневских героев критик сводит в основном к двум типам: Гамлету и Дон-Кихоту, считая второй из них (Инсаров, Базаров, Маркелов и др.) художественно враждебным писателю. Сурово был встречен М. роман ‘Новь’, отразивший ‘хождение в народ’. Критик упрекал писателя в недостаточном знании материала и — как следствие — в психологической фальши поведения героев, в неудачном выборе Нежданова в качестве главного героя (см.: ‘Записки профана’ // Отечественные записки.— 1877.— No 2). Все же М. ценил Тургенева за ‘несколько неопределенные, но светлые идеалы свободы и просвещения, которым он был всегда верен, а также за особенную музыкальность таланта’ (Литературно-критические статьи.— С. 267).
При всей страстности и пристрастности публициста, ведущего идейную полемику, М. обычно верно оценивал масштаб дарования. Он неизменно восхищался талантом А. П. Чехова, сетуя в то же время на его равнодушие к общественным проблемам, на его ‘холодную кровь’ (‘Об отцах и детях и о творчестве Чехова’ // Русские ведомости.—1890.— No 104). Исключение составляла для М. повесть ‘Скучная история’, где Чехов выступает ‘поэтом тоски по общей идее и мучительного сознания ее необходимости’ (Там же.— С. 607). В интерпретаций содержания произведений Чехова критик оказался в плену им же проницательно отмеченной черты стиля писателя — крайней сдержанности в выражении авторской оценки. М. приветствовал ранние произведения Горького (‘О г. Максиме Горьком и его героях’ // Русское богатство.— 1898.— No 9, и др.), не находя в его ‘босяцких’ рассказах, в отличие от других критиков, ‘унижения мужика’ (Там же.— С. 615). И в жизнеподобных, и в фантастических персонажах Горького М. прослеживал сходный психологический комплекс: крайний индивидуализм, свободолюбие. Ценя в Горьком пафос утверждения активности личности, М. в то же время предостерегал молодого писателя от влияния декадентства. При всех его противоречиях, М.— самый крупный и яркий критик демократического направления последней трети XIX в.
Соч.: Соч.: В 6 т.— Спб., 1896—1897, Полн. собр. соч.— Т. I—VIII, X.— Спб., 1906—1913, Литературные воспоминания я современная смута: В 2 т.— Спб., 1900—1901, Последние сочинения: В 2 т.— Спб., 1905, Революционные статьи.— Берлин, 1906, Из романа ‘Карьера Оладушкина’.— Пб., 1906, Литературно-критические статьи / Подгот. текста, вступ. ст. и примеч. Г. А. Бялого.— М., 1957.
Лит.: Маркс К. Письмо в редакцию ‘Отечественных записок’.— Ноябрь 1877 // К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия.— М., 1967, На славном посту (1860—1900): Сб.— Спб., 1906, Фигнер В. Свидание с Михайловским // Фигнер В. Запечатленный труд.— М., 192).— С. 287—290: Горев Б, И. Николай Константинович Михайловский. Его жизнь, литературная деятельность и миросозерцание.— М., Л., 1931, Твардовская В. А. Н. К. Михайловский и ‘Народная воля’ / Исторические записки.— М., 1968.— Вып. 82, Виленская Э. С. Н. К. Михайловский и его идейная роль а народническом движении 70 — начала 80-х годов XIX века.— М., 1979, Лукин В. Н Эстетические взгляды Н. К. Михайловского.— Куйбышев. 1972, Коновалов В. Н. Литературная критика народничества.— Казань, 1978.— С. 82—96, Слинько А. А. Н. К. Михайловский и русское движение второй половины XIX — начала XX века,— 2-е изд., доп.—Воронеж, 1982, Мысляков В. А. Салтыков-Щедрин и народническая демократия.— Л., 1984.— Гл. 3.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990
OCR Бычков М. Н.