МИХАИЛЪ ЛЕОНТЬЕВИЧЪ МАГНИЦКІЙ.
Новыя данныя къ его характеристик.
1829-1834.
Сообщ. Ч—въ.
‘Русская Старина’, No 11, 1875
Михаил Леонтьевич Магницкий, Ч-в., Год: 1875
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Въ ‘Русской Старин’ были сообщены весьма любопытныя свднія о государственной дятельности Магницкаго, какъ попечителя казанскаго учебнаго округа, о странныхъ и несчастныхъ распоряженіяхъ его тамъ, кончившихся удаленіемъ и ссылкою его въ Ревель, и затмъ намеки и сужденія, въ которыхъ онъ являлся и ханжей, и лицемромъ, и угодливымъ царедворцемъ, и безпокойнымъ человкомъ. Чтобы удостовриться въ этомъ, должны мы прослдить жизнь и дятельность его и во время ссылки, о чемъ, однако, нигд и никакихъ свдній не находимъ. Остановимся на эпизодахъ изъ нея, тмъ боле, что мы имли случай часто видть его и слышать о немъ въ дтств и молодости нашей, во время ссылки его въ Ревель. Мы замтимъ предварительно, что отрицательныя качества его худо вяжутся съ его положительными: съ честолюбіемъ его, съ постояннымъ стремленіемъ къ своимъ цлямъ и съ пожирающею его дятельностью, изъ, послдней скоре можно заключить, что онъ не чуждъ былъ своего рода доктринерства или, лучше сказать, фанатическаго догматизма.
Что онъ, впрочемъ, былъ человкъ умный, образованный и ловкій, объ этимъ, кажется, нтъ спора. Величавая его наружность, вполн свтская походка и манеры, производили на всхъ, особенно на женщинъ, сильное впечатлніе. Вншняя его набожность ничмъ не отличалась отъ обрядностей и обычаевъ людей его круга: онъ стоялъ и держалъ себя въ церкви точно также, какъ бы случайно зашедшій туда, отъявленный, но благовоспитанный вольнодумецъ… Впрочемъ, все, касательно его наружности или вншняго величія, было замчено и другими и согласно съ статьями о немъ въ нашихъ историческихъ журналахъ. Но, какъ мы уже замтили, никто ни слова не сказалъ о его дятельности и пребываніи въ Ревел, исключая краткой замтки H. H. Мурзакевича {Въ ‘Русской Старин’ 1874 г., томъ XI, стр. 274.}, именно проблъ этотъ хотимъ мы пополнить изъ воспоминаній нашихъ.
Если не ошибаюсь, это было въ 1828 или 1829 г., когда я въ первый разъ увидлъ вблизи Магницкаго, удостоившаго меня, ребенка, своимъ привтомъ, еще раньше я слышалъ отъ старшихъ о его ссылк въ нашъ городъ и о короткомъ знакомств его съ соборнымъ протоіереемъ I. Ф. Нед — вымъ {. В. Булгаринъ, прибывшій около того времени въ Ревель, разговорился въ винномъ погребк съ однимъ русскимъ старожиломъ и острякомъ, нелюбившимъ почему-то протоіерея Н — ва, и спросилъ его, между прочимъ: что длаетъ у васъ Магницкій?— ‘А объ этомъ надо спросить нашего епископа’, былъ отвтъ, оказалось, что подъ епископомъ подразумвался отецъ I. Нед — въ.}, сынъ послдняго, Алексй, старше меня годами двумя, и съ которымъ я былъ друженъ, по молодости-ли лтъ, или изъ хвастовства, росписывалъ мн удивительными красками Михаила Леонтьевича, что онъ чуть ни министръ, что онъ невинно страдаетъ, а за что — это тайна, что онъ чрезвычайно уменъ и другъ Сперанскаго и проч., я слушалъ это съ дтскою впечатлительностію и увлеченіемъ и составилъ себ о Магницкомъ образъ очень важнаго и таинственнаго лица, не понимая и тщетно распрашивая, за что такихъ… хорошихъ людей ссылаютъ? такъ что, когда пришлось мн съ нимъ говорить, я порядочно ороблъ, считая, вроятно, его какимъ-то высшимъ существомъ. Независимо отъ этого, усплъ-ли Магницкій самъ себ составить ореолъ, или народная молва городка, невидавшаго со временъ архіепископа Арсенія Мацевича именитыхъ изгнанниковъ, приписала ему таковой, но я помню, какъ въ кругу родныхъ моихъ и знакомыхъ говорили о немъ, — впрочемъ, люди не дальніе, — съ какимъ-то почтеніемъ и съ нкоторою таинственностію, причемъ упоминалось о примрномъ его благочестіи… Какъ нмцы о немъ думали, этого я никогда не могъ узнать, сперва недопытываясь этого, а потомъ они его забыли… Кром тсной дружбы его съ священникомъ о. Іоанномъ, онъ былъ очень вхожъ и привязанъ къ семейству вице-губернатора, дйст.-ст. сов. Лов — на, это былъ, по тогдашнему времени, человкъ либеральный, т. е. независимыхъ мнній, и вообще очень достойный, онъ до самой смерти своей, кажется, въ сороковыхъ годахъ, оставался вице-губернаторомъ. Почти ежедневно можно было видть Михаила Леонтьевича Магницкаго, гуляющимъ съ семействомъ Лов — на, жена котораго была еще не старая и довольно видная дама. Очень возможно, что Михаилъ Леонтьевичъ въ этомъ кругу натягивалъ другія струны и игралъ не столько мистика, сколько либерала.
6-го августа, въ день Преображенія, былъ храмовой праздникъ въ собор, посл обдни былъ чай у настоятеля церкви о. Іоанна Нед — ва, меня пригласилъ или, врне сказать, привелъ туда же сынъ его, общество было небольшое и въ томъ числ отецъ мой и дядя (о. Нея — въ былъ старинный другъ нашего семейства), тутъ увидлъ я въ первый разъ вблизи знаменитаго у насъ вельможу, онъ подозвалъ меня къ себ, обласкалъ и началъ распрашивать: хожу-ли я въ школу, учусь-ли ‘по-русски и закону Божію?’ Я былъ сконфуженъ неожиданностію этою и отвчалъ на все односложнымъ да… и былъ весьма радъ, когда онъ, окончивъ чмъ-то въ род наставленія, выпустилъ меня изъ своихъ объятій. Въ послдствіи, когда я уже былъ старше и ходилъ брать уроки французскаго языка (скоре конверсаціи) у гувернантки дочери того же о. Іоанна, я часто встрчалъ Магницкаго, но онъ уже со мною не заговаривалъ, обращаясь боле къ учительниц, которая была изъ Петербурга и особа весьма ловкая и живая. Она была имъ отъ души восхищена и увряла, видя, что я замчалъ ея радость и движенія при вид его, что онъ, несмотря на лта свои, самый пріятный изъ мужчинъ, которые только когда-либо ей встрчались: манеры его обворожительны, лоскъ, обходительность, языкъ, словомъ, все — самаго привлекательнаго свойства. Она, кажется, не соображала, что почтенный Михаилъ Леонтьевичъ, кром небольшаго волокитства, былъ также немного дипломатъ и, искусно ей льстя и любезничая, въ тоже время надсматривалъ, какъ она себя держитъ съ молодежью.
Въ то время императоръ Николай Павловичъ обратилъ особенное вниманіе на преподаваніе русскаго языка въ Остзейскомъ кра, въ Ревель были присланы изъ Москвы русскіе учители въ гимназію и дворянское училище, между ними находился обрусвшій нмецъ, воспитанникъ Московскаго университета, нкто Андрей Ивановичъ Бюргеръ (полагаю и нын еще здравствующій). Магницкій съ нимъ познакомился и уговорилъ его издавать журналъ, педагогическій, философическій и литературный, который былъ ими названъ ‘Радугою’.
Журналецъ этотъ — отчасти прототипъ ‘Маяка’ и ему подобныхъ, вовсе, впрочемъ, не имвшій намренія ‘водворить русскій языкъ’, но идеалы Магницкаго, — сдлался теперь библіографическою рдкостью, онъ издавался съ 1832 года, всего полтора года, въ вид тоненькихъ, худощавыхъ книжекъ, на удивительно жесткой, сроватой оберточной бумаг, но печать типографіи Линдфорса была удовлетворительна, цна за 12 такихъ книжекъ была, помнится, 15 или 16 руб. асс. въ годъ. Списокъ подписчиковъ (въ первый годъ 207, изъ нихъ 102 казен. учеб. заведенія, во второй годъ — 60, также съ учебными заведеніями) печатался въ конц каждой книжки.
Потому-ли, что ‘Радуга’ была слишкомъ мало распространена и ее можно встртить лишь въ рдкихъ библіотекахъ, или по другимъ причинамъ, но мн кажется, что на нее, какъ на матеріалъ для характеристики Магницкаго и его дятельности, до сихъ поръ вовсе не было обращено вниманія. Между тмъ вся прошлая энергическая жизнь Магницкаго, вс его вредоносныя стремленія вполн оправдываются и выясняются содержаніемъ и направленіемъ этого органа крайняго обскурантизма. Не подлежитъ сомннію, что ‘Радуга’ должна была служить орудіемъ для распространенія ученія Магницкаго и что именно онъ, а не кто-либо другой, былъ истиннымъ основателемъ этого журнала. Что же такое былъ издатель ‘Радуги’, г. Бюргеръ? Послушное орудіе, преданный ученикъ въ рукахъ опытнаго наставника… Вотъ нсколько свдній о соиздател Магняцкаго.
Андрей Бюргеръ род. въ Москв, 1804 г., и обучался въ тамошнемъ университет философскимъ и камеральнымъ наукамъ. Въ 1828 г. онъ былъ опредленъ въ ревельскую гимназію на вновь учрежденную должность старшаго учителя русскаго языка. Въ 1833 г. принялъ православіе, а въ 1834 г. оставилъ гимназію и ухалъ въ Петербургъ, гд поступилъ на службу въ министерство внутреннихъ длъ чиновникомъ по особымъ порученіямъ. Къ этимъ краткимъ свдніямъ, взятымъ изъ ‘Гимназическаго учительскаго альбома’, могу присовокупить, что въ 1845 г. Бюргеръ состоялъ при балтійскомъ генералъ-губернатор Головин и принималъ дятельное участіе въ распространеніи православія между эстами и латышами. Съ 1863 г., находясь на служб въ св. синод, онъ снова появляется на литературномъ поприщ въ роли отвтственнаго редактора новой ‘Радуги’, издаваемой А. Кассіановымъ (псевдонимъ). Изъ этихъ біографическихъ данныхъ интересуютъ насъ особенно т, изъ которыхъ усматриваемъ, что издателю ‘Радуги’ въ 1832-мъ году было не боле 28-ми лтъ и что онъ тогда не принадлежалъ къ православному вроисповданію. Имя въ виду эти два обстоятельства, мы задаемъ себ вопросъ: какимъ образомъ въ голов молодаго и, прибавлю, весьма посредственнаго педагога, ничмъ не заявившаго свои литературныя способности, притомъ лютеранина, могла возникнуть необыкновенная мысль основать журналъ въ крайне-православномъ дух? И дале: благодаря обстоятельствамъ, въ эпоху извстной строгой опеки надъ журналистикой, неизвстному учителю и лютеранину удалось получить разршеніе на изданіе русскаго (мнимо)-серьезнаго, почти духовнаго, журнала? {‘Радуга’ носила заглавіе: ‘Журналъ философіи, педагогіи и изящной литературы’.} (въ ‘Радуг’ печатались также духовныя проповди), и что особенно интересно замтить, въ такомъ город, гд должность ценсора исправлялъ чиновникъ губернскаго правленія, баронъ Россильонъ (Rossillon) {Баронъ Вильгельмъ Россильонъ родился и воспитывался въ Германіи (въ Марбург, въ 1778 г.), служилъ потомъ въ австрійской кавалеріи.}, лютеранинъ, весьма мало знакомый съ русскимъ языкомъ. Вс эти загадочные вопросы разршаются не иначе, какъ предположеніемъ, что въ ту пору вліяніе Магницкаго въ нкоторыхъ петербургскихъ сферахъ еще было достаточно сильно для исходатайствованія разршенія на изданіе журнала при такихъ исключительныхъ условіяхъ.
Обратимся теперь къ ‘Радуг’. Издаваемая Бюргеромъ, подъ не-посредственнымъ руководствомъ Магницкаго, она просуществовала не полныхъ два года, ибо, явившись въ 1832 г. въ надлежащемъ объем, 12 книжекъ, она съ половины 1833 года стала постепенно исчезать на ревельскомъ горизонт: 6-я, 7-я и 8-я книжки уже вышли въ одной, довольно тощей по объему, a 9-я, 10-я, 11-я и 12-я были, кажется, только общаны и никогда не выходили въ свтъ. Впрочемъ, издатель, какъ бы предчувствуя эфемерность своего изданія, въ послдней, 8-й, книжк намекаетъ на его предстоящій конецъ.
‘Избравъ названіе ‘Радуги’,— объявляетъ онъ,— для нашего журнала, мы помнили, что ‘Радуга’ есть весьма скоропреходящее небесное явленіе, но все она — небесное явленіе, игра небеснаго свта въ мимолетныхъ капелькахъ земнаго вденія. ‘Радуг’ нашей, безъ сомннія, должно было явиться, потому что она явилась. Предлагаемъ ее теперь съуженною и сокращенною: безъ сомннія, и тому такъ надобно бытъ’. Такое фаталистическое заявленіе г. Бюргеръ заключаетъ общаніемъ подать остальныя 4 книжки въ начал будущаго 1834 года,
За исключеніемъ статей какого-то псевдонима Простодумова и нсколькихъ стихотвореній Грена и Бенецкаго {Бенецкій (учитель русскаго языка въ ревельскомъ уздномъ училищ) издалъ въ Ревел книжку своихъ стихотвореніи: ‘Басни и параболы’, Ч—въ.}, вс прочія статьи въ ‘Радуг’, вроятно не безъ причины, печатались безъ подписи авторовъ. Преобладающею въ нихъ темою служило глумленіе надъ западнымъ просвщеніемъ и въ особенности надъ философіей. Критическій взглядъ редакціи на литературу въ высшей степени тенденціозный и односторонній. Все это обнаруживается уже съ первой страницы журнала. Авторъ статьи: ‘Гд мы ищемъ свта!’, отзываясь иронически о Германіи, Франціи, Англіи, упрекаетъ русскихъ, что они ожидаютъ высшаго просвщенія отъ Байроновъ, Шеллинговъ и Кузеній. ‘Долго-ли намъ,— говоритъ онъ,— еще вертться около французовъ и нмцевъ, какъ около солнца? Или мы не знаемъ, что они такія же темныя планеты, какъ и мы?’ Дале, называя западныя страны ‘очаровательными звздами’, авторъ увряетъ читателей, что ‘великую часть сихъ звздъ покрываютъ вроломныя тни съ коварными огоньками, по нихъ блуждающими, съ смертоносными испареніями’, содрагается отъ ужаса при мысли, что и ‘наши благословенныя поляны могутъ со временемъ засверкать такими же пагубными огоньками’ и совтуетъ ‘вырваться изъ гибельнаго обаянія’ и искать ‘не въ Париж, Мюнхен и Берлин источника, откуда вытекаетъ свтъ жизни, a присоединить лепетаніе наше къ голосу мудрыхъ (?) отечества, которымъ прежде слдовать не хотли… Для чего намъ въ стремленіи къ чистому вденію всесторонней истины проходить снова вс пути, по коимъ шли Платонъ или Аристотель, Спиноза и Шеллингъ… Душа любомудрая! оставь изученіе мудростей человческихъ!’ Нельзя не пожалть, что авторъ приведенныхъ строкъ скрылъ отъ читателя, кого именно онъ разуметъ подъ словами мудрецы отечества, которымъ прежде слдовать не хотли, ужъ не самаго-ли М. Л. Магницкаго и tutti quanti? Въ стать: ‘Голосъ надъ гробомъ Гёгеля’ любопытны заключительныя слова: ‘Да отпущено будетъ Гёгелю въ мір вчномъ земное мудрованіе его и да доступна будетъ философу жизнь, которой онъ не чаялъ! но да изгладятся съ смертью его и слды философіи его на земл!’
Со 2-й книжки начинается рядъ курьезныхъ статей какого-то М. (Михаила Леонтьевича?) Простодумова, саратовскаго помщика, подъ заглавіемъ: Отломки отъ философскаго мозаика (sic) степнаго отшельника. Здсь мы встрчаемъ замчательную характеристику журнала ‘Радуги’.
‘Радуга… завтъ тишины посл волненія умовъ, надежда безопасности посл всемірнаго потопа превратныхъ и возмутительныхъ ученій’, и т. д. Г. М. Простодумовъ обладаетъ энциклопедическимъ образованіемъ, онъ не только философъ, но и математикъ, астрономъ и пр. Съ сельской колокольни, на которой онъ устроилъ свою астрономическую обсерваторію, повдаетъ онъ читателямъ ‘Радуги’ такія неслыханныя истины: ‘Какая прибыль и что за важность открывать новыя звзды?’ спрашиваетъ онъ. ‘Скажу только,что все, что дотол прочелъ я и изучилъ изъ астрономіи, показалось мн какъ-то сомнительнымъ…’ По замчанію издателя (кн. 3-я, стр. 154), главная цль г. Простодумова, ‘предавшагося изученію законовъ природы’, состояла въ томъ, чтобы ‘вс теоріи въ мысляхъ своихъ привести въ согласіе съ природознаніемъ, изъ св. писанія извлекаемымъ’. Издатель, съ своей стороны, поощряетъ такое похвальное занятіе слдующей выходкой противъ Ньютона и открытаго имъ закона притяженія: ‘Что за бда,— говоритъ онъ,— если г. Простодумовъ даже докажетъ, что и планеты, и спутники ихъ движутся такъ, a не иначе, не потому, что требуетъ того законъ, который названъ закономъ притяженія, a потому, что воля Творца опредлитъ имъ такое движеніе, и что законъ сей, точно также, какъ и всякій другой, можетъ Имъ быть отмненъ, ибо не Онъ подчиненъ законамъ Своимъ, a законы Его Ему подчинены’.
Въ другой стать: ‘Объ особенностяхъ характера европейскаго духа’ (кн. 4-я, стр. 231 и слд.) предлагаетъ намъ г. Простодумовъ слдующія выписки изъ какой-то французской книги: ‘Нын вс узы расторгнуты. Человкъ среди общества уединенъ, одичалъ, вра общественная (?) исчезла, умы, сами себ оставленные, не знаютъ, куда дться и колеблятся втромъ тысячи противоположныхъ направленій. Отъ сего произошелъ всеобщій безпорядокъ и какое-то страшное непостоянство въ образ мыслей и установленіяхъ…. Въ сердцахъ по-селилась какая-то неимоврная тоска, скука, отвращеніе отъ жизни и ненасытимая потребность разрушенія…. И въ семъ-то хаос буйства и безсмыслія утопаетъ здравый смыслъ общественный’. Дале г. Простодумовъ, устами все того же француза, называетъ бунтовщикомъ чуть-ли не каждаго мыслящаго человка. ‘Вс ученія философскія, — читаемъ мы на стр. 238 и 239,— будучи отрицательны {Курсивъ въ подлинник.}, или что одно и тоже, разрушительны, имютъ общимъ началомъ господство человка, a какъ скоро человкъ признаетъ себя самовладыкою, то онъ тмъ самымъ есть уже бунтовщикъ противъ Бога и противъ всякой власти, Богомъ установленной, бунтовщикъ же только ненавидть можетъ, слдовательно, общее чувство, философскими ученіями рождаемое, есть ненависть…. Кто усомнится, взгляни на то, что длали они (философы) въ теченіе послднихь 40 лтъ…. Какое остервененіе самыхъ зврскихъ страстей, какое утонченіе злобы, какія неслыханныя преступленія’.
Такою же односторонностію и безпощадностію отличаются пом-щенныя въ ‘Радуг’ статьи по педагогик. Въ стать: ‘Къ избраннымъ о воспитаніи’ неизвстный авторъ, соболзнуя о состояніи y насъ этой науки, обращается къ недостойнымъ педагогамъ съ слдующей грозною рчью: ‘Деревянныя сердца! оживитесь, взгляните на себя! Христовой-ли вы церкви дти…. когда не болите (sic), видя обременяемыхъ тукомъ земнымъ, видя восполняемыхъ огнями земли — дтей отчизны вашей?’ Въ другой стать: яО воспитаніи’ (кн. 7-я. стр. 503) утверждается, что ‘и Руссо, и Базедовъ, и Кампе, Шварцъ, Песталоцци, Нимейеръ и множество другихъ не понимали двоякости заповди Господней’, состоящей, по мннію автора, въ томъ, чтобы человка воспитывали ‘во 1-хъ, на непосредственное служеніе Богу, и во 2-хъ, на служеніе Богу посредствомъ служенія ближнимъ’. Крайне любопытна также и полна эксцентрическихъ разсужденій послдняя статья ‘Радуги’: ‘Судьба Россіи’ (1833, кн. 8-я). Здсь прежде всего встрчаемъ упрекъ Карамзину, что ‘онъ тосковалъ о томъ, что Россія была подъ властью татаръ’, сожаллъ, что ‘снь варварства. омрачивъ горизонтъ Россіи, сокрыла отъ насъ Европу’, a главное, зачмъ Карамзинъ уврялъ, что ‘россіяне сихъ вковъ въ сравненіи съ другими европейцами могли по справедливости назваться невждами‘. По мннію автора, совершенно иначе ‘смотритъ на вещи философія о Христ. Она не тоскуетъ о томъ, что былъ татарскій періодъ, удалившій Россію отъ Европы. Она радуется тому {Курсивъ въ подлинник.}, ибо видитъ, что угнетатели ея, татаръг, были спасителями ея отъ Европы.. {Курсивъ въ подлинник.} Угнетеніе татарское и удаленность отъ западной Европы были, можетъ быть, величайшимъ благодяніемъ для Россіи, ибо со-хранили въ ней чистоту вры Христовой…. Чтобы превзойти Европу, для этого Россія, вмсто сближенія съ Европою, удалялась отъ нея’. Эти поразительные афоризмы можно сравнить только съ тми, которые тотъ же авторъ высказываетъ дале о реформахъ Петра, задавшись вопросомъ: Для чего Петръ пожертвовалъ народною личностью Россіи, снялъ съ нея національный характеръ ея, сдлалъ ее ученицею Европы’, авторъ отвчаетъ: ‘Нтъ, все это (искусства, знанія, ассамблеи, бритіе бороды, снятіе кафтановъ) длалъ Петръ съ Россіей для того, для чего нянька вмст съ дитятей своимъ наряжается, играетъ въ куклы и проч., для того, для чего умный учитель одваетъ мысль свою въ понятія ученика своего и притворяется иногда такимъ же малодушнымъ (?), какъ и ученикъ его…. Сближеніе съ Европою нужно было совсмъ не для нея (Россіи), какъ обыкновенно думаютъ, a для самой Европы…’
Не стану боле утомлять читателя выписками изъ другихъ отд-ловъ ‘Радуги’, тмъ боле, что содержаніе статей — варіяціи на одну и ту же тему: гоненіе на западную цивилизацію и порицаніе русскихъ за сближеніе съ западомъ. Въ одной изъ послднихъ книжекъ издатель, неизвстно съ какою цлью, обращается къ ‘членамъ православной церкви съ извщеніемъ’, что онъ, ‘согласно издавна возраставшему въ немъ желанію’, 6-го августа, присоединился къ грекороссійской церкви.
Во всемъ изданіи, если я не ошибаюсь, только два раза встрчается намекъ на тайнаго вдохновителя и составителя ‘Радуги’, М. Л. Магницкаго. Это въ книжкахъ 5-й и 6-й, на стр. 83 и 471 (1832). Какой-то г. А. Б — чъ, встртившись на бульвар съ издателемъ, спрашиваетъ послдняго,
‘Ну, а о смерти и погребеніи того, о которомъ М. Л. (Михаилъ Леонтьевичъ) вамъ письмо читалъ, что скажите?’
— ‘Ни смерти, ни погребенія не понимаю, со страхомъ думаю о завщаніи его, но сказать не могу ничего, Богу судить его, а не людямъ’ — былъ не мене загадочный отвтъ.
Любопытно было бы знать, къ какой умершей, повидимому, выдающейся въ то время личности относились эти таинственныя слова. Въ другомъ мст, какой-то докторъ упрекаетъ издателя, что ‘въ его журнал философія называется фиглярствомъ, а поэзія — идолопоклонствомъ, что это есть уничтоженіе, иными словами, родъ погасительства‘. На этотъ упрекъ отвчаетъ И. (издатель) слдующимъ интереснымъ сообщеніемъ: ‘Однажды, — говоритъ онъ, — мн какъ-то разсказывалъ М. Л., что когда ему также о погасительств говорили, то онъ (М. Л.) отвчалъ: вы сами обвиняете ваше просвщеніе, говоря о погасительств, стало быть, оно не истинный свтъ, если можетъ быть погашено, попробуйте-ка погасить солнце….’
Что касается до сожалнія Н. Н. Мурзакевича (см. въ ‘Русской Старин’, томъ XI, стр. 274), что ‘Радуга’ не водворила въ Ревел русскагоя зыкознанія’, то, судя по исключительному характеру содержанія журнала, едва-ли издатель его когда-либо задавался такой цлью. Лучшимъ свидтельствомъ равнодушія нмцевъ къ ‘Радуг’ можетъ служить ограниченное число ея (12) подписчиковъ въ Ревел, между которыми мы встрчаемъ нсколько русскихъ офиціальныхъ лицъ, на не находимъ даже того учебнаго заведенія, въ которомъ г. Бюргеръ состоялъ преподавателемъ.
Около 1832 г., или немного ране, издалъ Магницкій въ Москв, подъ буквами К-ц-ы-г-м- ‘Историческій альманахъ’, мы приписываемъ ему это изданіе потому, что въ послдней за 1832 годъ книжк ‘Радуги’ издатель ея выставляетъ альманахъ этотъ, по поводу восхваленій своего ‘рдкой книги’ г. Соснина: ‘О нетлніи св. мощей’, въ числ отрадныхъ и ‘освжающихъ’ сочиненій, причемъ обзываетъ всю ‘ныншнюю’ (т. е. свтскую) русскую литературу назв. ‘романной и самохвально глумящей’ {Между прочимъ, вотъ что говоритъ г. Бюргеръ: ‘Не новаго, не необыкновеннаго искали мы въ рдкой книг г. Соскина, а именно того, что въ неи заключается, того, что въ наше время ищутъ многіе. на запад и даже Стеффенсы, Горресы и пр. искали — одушевительной всти отъ Іерусалима, превышеестественнаго, искали всти новой о старой, о вчной истин, всти, которой подобныхъ такъ мало слышится въ ныншней романной литератур русской, которой подобныхъ, кром освжающаго духъ журнала ‘Христіанское Чтеніе’, кром альманаховъ, изданныхъ покойнымъ Мансветовымъ, Историческаго альманаха, изданнаго въ Москв г. Кцыгм, 3-хъ статей, украсившихъ въ 1832г. журналъ ‘Сынъ Отечества’, именно того же Соснина и пр., нигд не найдешь’ и т. п. Ч—въ.}. Въ одной изъ статеекъ этого альманаха силится Магницкій доказать, что производство словенъ или славянъ отъ ‘слова’ не можетъ имть мста, ‘ибо — говоритъ онъ — невроятно, чтобы народъ въ зачатіи своемъ боле думалъ о грамматик (sic!), чмъ о слав, не подозрвая, что оба названія одного и того же корня’. ‘Слово о полку Игоревомъ’ можетъ называться и ‘Слава о полку’ и т. д., соотвтствуя греческому ‘эпосъ’.
Сообщивъ выписки изъ ‘Радуги’, съ цлью ознакомленія читателя съ ея духомъ и направленіемъ, мы достаточно показали, что ни несчастіе, ни ссылка не были въ состояніи измнить натуры ‘погасителя’ Магницкаго, и что лишенный возможности распространять свои убжденія практическимъ способомъ, онъ обратился къ теоретическому, въ видахъ чего и былъ имъ основанъ журналъ, какъ орудіе пропаганды. Что же касается участія г. Бюргера въ изданіи этого журнала, то оно было только случайное, хотя и необходимое, какъ офиціальная фирма. Г. Бюргеръ былъ первою жертвою проповди Магницкаго въ Ревел, и преданнымъ адептомъ фанатическаго ученія, какъ это видно изъ его позднйшей дятельности въ качеств редактора возобновленной ‘Радуги’ въ 1863—1865 гг.
Подчиненіе вліянію безспорно талантливой и энергичной личности Магницкаго обрусвшаго нмца можно себ кое какъ объяснить, гораздо поразительне былъ другой подвигъ прозелитизма Магницкаго въ Ревел, обнаружившійся на почтенной и выдающейся въ то время личности протоіерея I. H — ва. Къ этому печальному случаю, какъ нельзя врне, примняются слова, приписываемыя Сперанскому и сказанныя по поводу ссылки Магницкаго въ Ревель.
— Какъ можно посылать Магницкаго въ Ревель! Туда здятъ за здоровьемъ, а онъ присутствіемъ своимъ и воздухъ заразитъ.
Вскор по сближеніи Магницкаго съ протоіереемъ Н., совершился въ этомъ послднемъ нравственный переворотъ: просвщенный (онъ былъ воспитанникъ С.-Петербургской духовной академіи), гуманный и всми любимый пастырь церкви, внезапно превратился въ какого-то фанатика-аскета и даже сталъ обнаруживать признаки умопомшательства. Такъ напримръ, разсказывали. что, желая подражать жизни св. апостоловъ, онъ однажды вздумалъ отправиться въ столицу въ зимнее время пшимъ и босымъ (per pedes apostolorum). Считаемъ не лишнимъ остановиться на этой личности подробне.
Иванъ Филиновичъ Нед — въ былъ уроженецъ Владимірской губерніи и сынъ священника. Въ 1816 или 1817 году былъ онъ опредленъ настоятелемъ въ Ревел Николаевской церкви, которую онъ всю перестроилъ, и изъ древней, крошечной, превратилъ въ довольно обширную и благообразную. Вскор лишился онъ обожаемой своей молодой и красивой жены, умершей отъ чахотки, и оставившей ему двоихъ дтей. Въ 1826 или 1827 году былъ онъ переведенъ, въ сан протоіерея и благочиннаго, въ Преображенскій соборъ, гд также его усердіемъ предприняты были большія поправки и обновленія, много труда и непріятностей стоили ему надзоръ и руководство по этому строенію: дланы были ошибки, явились недочеты или частый недостатокъ денегъ, какъ человкъ умный, онъ имлъ также враговъ… короче, заботы эти одолвали его и подйствовали на его здоровье. Не только русскіе любили и чтили его, но онъ былъ также въ большомъ уваженіи у нмцевъ, прекрасной наружности, съ приличными манерами, онъ былъ во всхъ отношеніяхъ образцовымъ священникомъ. хотя иногда и бывалъ черезъ-чуръ строгимъ къ постановленіямъ и обычаямъ церкви {Что доказываетъ, напр., слдующій маленькій случай. Очень порядочная русская-нмка, по окончаніи обдни, подошла ко кресту, ‘перекреститесь сперва’, сказалъ ей о. Іоаннъ, та хочетъ это исполнить, не рука въ перчаткахъ, онъ заставилъ ее — сконфуженную — при всей публик, снять перчатку и потомъ ужъ дозволилъ ей приложиться. Ч—въ.}. Не мене уважаемый, очень ученый и извстный нмецкій проповдникъ (подчасъ la Abraham S-ta Clara), пасторъ и суперинтендентъ Менеръ, искалъ его знакомства, одинъ, не разумя по-русски, другой — по-нмецки, изъяснялись они по-латин.
Въ то время Ревель посщался знатнйшими лицами, преимущественно изъ Петербурга, для пользованія морскими водами, скромная квартира И. Ф. H — ва часто служила средоточіемъ прізжей и мстной знати, то были семейства Новосильцовыхъ, Дивовыхъ, Спафарьевыхъ, Шерманъ и другихъ, фамиліи которыхъ не упомню. Особенно дамы его любили. Не мудрено, что и Магницкій скоро съ нимъ сошелся и былъ почти ежедневный его гость, обыкновенно сидли они вдвоемъ въ кабинет, окна котораго были плотно завшаны и потому совершенно бы темнаго, еслибъ не небольшая лампадочка на стол, заваленномъ книгами и бумагами, чуть-чуть ни освщала его, дверь въ комнату эту постоянно была заперта, занимаясь и болтая съ дтьми о. Іоанна, я съ любопытствомъ заглядывалъ въ кабинетъ, когда дверь отворялась, и, не знаю почему, вовсе не находилъ страннымъ, что въ темнот бесдуютъ столь почтенныя лица, и думалъ, что для этого вовсе не нужно свта… На самомъ дл привычка эта была очень странна, и ужъ не знаю, чьего изобртенія, свту ровно на столько было, чтобы видть стаканъ чаю и понюхать табаку (они оба нюхали), свтобоязнь что-ли это, или мистическія разсужденія того требовали?
Популярность въ тсномъ смысл о. Нед — ва уменьшилась съ поступленіемъ его въ соборъ, совпавшимъ съ прибытіемъ въ Ревель Магницкаго. Безъ сомннія, безпокойный и, какъ говоритъ H. H. Мурзакевичъ, всегда увлекавшійся Михаилъ Леонтьевичъ сильно вліялъ на строго благочестиваго и честнаго пастыря, который, какъ и многіе духовные, былъ склоненъ къ мистицизму, — не находя иначе отвтовъ на многіе вопросы и боясь, какъ огня, мало-мальски свободнаго къ нимъ отношенія.
Наступилъ роковой, холерный годъ — 1831-й, все населеніе было чрезвычайно возбуждено, болзнь эту считали равной самой чум, можно сказать, что вс взрослые находились въ паник, только мы, дти, продолжали (безъ малйшаго вреда) исправно поглощать запретный плодъ: яблоки и ягоды. Простой народъ также дурачился какъ везд, чухны даже выдумали такую штуку, что это-молъ не поляки сыплютъ ядъ, а богатые, зачмъ? затмъ, что народъ очень ужъ нарождается и оттого хлбъ дорожаетъ, то и надо поуменьшить это стремленіе, чтобы самимъ легче жить можно было. Въ такое-то тяжелое время, совершенно неожиданно, умный, осторожный и вмст съ тмъ обходительный и ласковый о. Іоаннъ явился въ сильно возбужденномъ состояніи, мрачнымъ и грознымъ. Ему почудилось, что наступаетъ послднее время, что надо молиться и каяться въ грхахъ. Бда, гд онъ, бывало, увидитъ свтскую книгу, особенно романъ, разъ вошелъ онъ въ домъ, гд жило нсколько молодыхъ людей и увидлъ на стол невиннйшаго ‘Ивана Выжигина’. Боже, какъ онъ вспомнилъ: онъ швырнулъ книгу со стола и началъ грозную рчь противъ романовъ: ‘такое-ли теперь время, чтобы читать развратныя сказки, когда надо денно и нощно молиться и когда смерть виситъ на волоск надъ каждымъ изъ насъ’! Окружающіе остолбенли и со страхомъ и недоумніемъ смотрли на него, разумется, никто не противорчилъ. Вроятно, такихъ сценъ была не одна {Такъ, наговорилъ онъ въ подобномъ род и напугалъ семейство генерала Спа — ва, которое обратилось къ священнику о. Пен — скому за совтомъ, что имъ длать? ‘Живите, какъ всегда жили, — отвчалъ имъ умный пастырь, и не обращайте большаго вниманія на подобныя рчи’.} и кончилось тмъ, что о. Нед — въ совершенно спятилъ съума или впалъ, какъ нкоторые утверждали, въ сильнйшую нервную горячку. Какъ смотрлъ на это и что длалъ для него другъ его Магницкій, о томъ ничего не было слишко, даже его не было видно, и, кажется, онъ на время холеры выхалъ за городъ. Описываемый нами случай совершился, однако, не въ самый разгаръ холеры (конецъ поля и августа), но при уменьшеніи эпидеміи и осенью, затмъ, въ конц октября отвезли несчастнаго о. Іоанна связаннымъ въ Петербургъ.
Въ послдствіи онъ совершенно выздоровлъ и, при посредств своихъ связей, получилъ видное мсто священника и законоучителя въ одномъ изъ первыхъ двичьихъ институтовъ столицы. Онъ уже давно умеръ.
Посл того видли Магницкаго также невозмутимо спокойнымъ и важнымъ, какъ всегда, онъ былъ по прежнему домашнимъ другомъ Лов — новъ, но уже не вліялъ боле ни на одного духовнаго.
Преемникъ Ивана Филипповича Нед — ва, бывшій священникъ Николаевской церкви, о. Стефанъ Пен — скій, былъ человкъ другаго закала и всего мене идеалистъ.
Любопытно знать, подвергся-ли и чьему вліянію о. Нед — въ, дойдя до степени изступленія? Въ город, — русскіе почти вс, особенно женщины, которымъ нельзя отказать въ проницательности въ житейскихъ длахъ, — настойчиво говорили: ‘это Магницкій его съума свелъ!..’ Нмцы говорили просто, что онъ съума сошелъ! Повидимому, никакой горячки не было. Также страху въ виду холеры нельзя приписать то слиткомъ возбужденное состояніе, ибо боязнь ея оказываетъ скоре обезсиливающее, обезкураживающее дйствіе… чему примромъ служитъ множество ея жертвъ. Мы не имемъ другаго выхода, какъ повривъ на этотъ разъ народному голосу, прямо или косвенно обвинившему Магницкаго въ томъ, что онъ пагубно повліялъ на достойнаго пастыря. Дйствительно, до знакомства съ Магницкимъ, И. Ф. Нед — въ ничмъ не отличался отъ обыкновенныхъ, образованныхъ и дльныхъ священниковъ, хотя вслдствіе своего односторонняго, схоластическаго воспитанія могъ искать разршенія многихъ вопросовъ въ мистик и піэтизм, игнорируя всякую мірскую науку, какъ тщету и ложь {Я знаю одинъ случай, нсколько характеризующій его: онъ усильно выпросилъ разъ у одного знакомаго ‘Мессіаду Клопштока’ для прочтенія, отдавая назадъ книгу, онъ замтилъ, что она хороша, только не всякому слдуетъ ее читать… какъ-будто Клопштокъ написалъ ее для однихъ духовныхъ! Ч — въ.}. Съ такою-то мистическою подкладкой (сильные умы именно и подвержены сомннію или заблужденію) подвергнулся онъ сильной діалектик и догматизму Магницкаго, искушеннаго уже въ теозофическихъ бредняхъ. Его даръ слова, постоянство въ мышленіи и, можетъ быть, также ореолъ мученика, яко бы пострадавшаго за правду, не преминули произнести сильное дйствіе на человка, далеко не дюжиннаго, какимъ былъ от. H — въ.
Главною темою ихъ бесдъ, надо полагать, было: превратности, несовершенство и временное бытіе сего міра, вредъ отъ наукъ, боязнь знанія или просвщенія и положеніе ему предла, и единое спасеніе въ отрицаніи индивидуализма и въ религіи откровенія, односторонне понимаемой. ‘Натур каждаго догматизма, — говоритъ одинъ извстный писатель {}, — сродно потуда желать и подвигать прогрессъ, покуда не ршится побда его воззрній, но какъ скоро культура готовится перейти этотъ предлъ, становится онъ непримиримйшимъ ея врагомъ. Печальную эту истину доказываетъ намъ исторія церкви’.
Программа такого міровоззрнія — ‘до сихъ поръ и не дальше’ — была начертана и оказалась въ распоряженіяхъ Магницкаго въ бытность его попечителемъ Казанскаго университета, который хотлъ онъ превратить въ родъ семинаріи, дятельность его и самоволіе на этомъ поприщ и печальные ихъ результаты извстны достаточно и сказано о нихъ подробно въ своемъ мст. Но не слдуетъ еще изъ этого представлять Магницкаго ханжою, лицемромъ, еще мене, мартинистомъ, уже потому, кажется, что основатель этой — если угодно — секты былъ ученнйшій человкъ, любилъ науки и никогда не думалъ ихъ преслдовать. Если и были въ Россіи мартинисты, каковы Новиковъ, отчасти самъ Сперанскій, князь А. Н. Голицынъ и другіе, то между ними и Магницкимъ съ его согласниками существуетъ большая разница. Магницкій, при всхъ своихъ дарованіяхъ, былъ, безъ сомннія, не что иное, какъ обскурантъ и ретроградъ, и тмъ боле упорнымъ, что былъ прежде либералъ, а потому, какъ вс ренегаты, явился самымъ неукротимымъ ‘погасителемъ’, до того, что фамилія его обратилась еще при жизни въ бранное слово, таковымъ пребудетъ она въ Россіи до тхъ поръ, пока не заглохнетъ мысль и не умолкнетъ живое слово, будящія ее къ развитію.
Ревель.